Свет мой, Солнышко. Часть первая. НИНА

               

                Часть I. Нина

                Горы, целующие небо

      Считаю себя самым счастливым человеком. Жизнь моя не была безоблачной, но такая судьба постигла многих. Сегодня я вспоминаю своё прошлое  и думаю – значит, так было суждено.
         … Ленинград, 1968 год. Сбылась моя мечта – я стала студенткой филфака педагогического института. Живу в собственной благоустроенной однокомнатной квартире, которую мне – сироте дали после детдома. На одной лестничной площадке соседствую с удивительной женщиной Людмилой Павловной Ростовой. Она преподаёт у нас древнерусскую литературу, и мы – студенты не устаём восхищаться ею. Ростова из дворянского рода, дед её был капельмейстером императорского двора, бабушка – старшая фрейлина императрицы.
Муж Людмилы Павловны тоже был дворянского происхождения и занимал высокую должность во Внешторге. Сталинская чистка его не миновала. Однажды ночью его увезли для «переговоров» и больше мужа Людмила Павловна не видела. Сын Александр Сергеевич вырос, окончил Московский институт международных отношений и остался работать в МИДе вместе с женой Елизаветой. Внук Людмилы Павловны Ярослав тоже пошёл по дипломатической стезе. К Людмиле Павловне сын с семьёй наезжали редко, и счастье в эти дни витало в её доме.
      Благородное происхождение Людмилы Павловны было видно невооружённым глазом. Я испытала на себе её благовоспитанность, утончённость и изящество с первых же дней переселения в квартиру. Она появилась на моём пороге, как добрая фея, только вместо волшебной палочки использовала душевные слова и реальные дела. Я в миг себя почувствовала родственницей Людмилы Павловны. Мы вместе ходили по магазинам, выбирая для моего первого дома мебель, посуду, бельё и вещи. Мне очень хотелось быть похожей на мою наставницу, незаметно заменившую мне мать. Я по-родственному поделилась с ней первой влюблённостью, когда встретила на институтском вечере Джамшеда – высокого жгучего красавца. Он пришёл в наш педвуз с братом моей однокурсницы, и нам с ним хватило одного танца, чтобы влюбиться в друг друга. Джамшед был родом из Таджикистана и заканчивал учёбу на восточном факультете Ленинградского университета. Он часами рассказывал о своём селении Зароб, что в переводе с таджикского значит «золотая вода». Сравнивал меня – сироту, никогда не слышавшей ласковых слов, с красотами сказочной природы родного края.
        - Нина, любимая, вот закончу учёбу, отслужу год в армии и мы сыграем нашу свадьбу в Заробе. Я уверен, тебе понравится моя солнечная страна. Вряд ли ты захочешь вернуться в  Ленинград, ну, разве что в отпуск, - говорил Джамшед.
- Да как можно оставить мою Северную Пальмиру – красавицу? – возражала я. – Мы поедем погостить. А твой край я буду любить всегда, потому что люблю тебя!
      Джамшед только улыбался в ответ и говорил: «Посмотрим».
      Часто мы бродили по питерским улицам, любовались памятниками, замирали от восторга в залах Эрмитажа, а любимым местом отдыха стал Петергоф.
      - Джамшед, почему тебя так назвали? – как-то спросила я.
       - Милая, в мифологии это имя древнего персидского царя, героя поэмы «Шахнаме» Фирдоуси. Царь Джамшед подарил людям священный огонь и завещал беречь его, чтобы он никогда не погас. 
      - Я как завороженная смотрела таджикские фильмы по мотивам «Шахнаме» - настоящая киноэпопея. Какие величественные герои! – поддерживала я разговор любимого. – И какой красивый мелодичный стихотворный язык!
      - Я тебе подарю эту книгу царей! - обещал Джамшед.
Верно говориться, счастливые часов не наблюдают. Джамшед защитил диплом, и его призвали в армию сроком на один год. Служил он под Питером,  и видеться мы стали реже – только по увольнительной.
      Тосковала я по любимому страшно и ждала каждую встречу, как праздник. Мы стали близки, ведь я верила Джамшеду безоговорочно. Ночи любви не прошли бесследно. Я забеременела и страшно испугалась. Джамшед не раз рассказывал о строгих обычаях в родном Заробе. Как же можно невесте явиться к его родным с животом или с ребёнком? Сделала аборт и ни слова не сказала о беременности Джамшеду.
     А однажды в увольнительную он не пришёл. Погиб на учениях и отправили его на родину в Зароб в цинковом гробу. Опять я осталась одна. Не знаю, как бы выжила, если б не моя Людмила Павловна.
Жизнь моя с самого рождения  была испытанием. Мама Ольга  и папа Пётр Романовские  слыли  знаменитыми врачами не только в Ленинграде, но и в стране. Их исследования и опыт новых методов лечения не всех радовали. По доносу  оба попали в сталинские застенки. Отца сразу расстреляли, а мама была беременна мною, и ей дали время на роды и кормление. Я родилась 9 мая 1950 года, но ещё в утробе мамы почувствовала и осознала себя. 
       Росла я вначале в доме ребёнка, потом в детском доме, где мне дали имя – Новикова Нина Николаевна. Историю про своих родителей я узнала позже. В детдоме я считалась круглой сиротой.
       В детские годы мне снился периодически один и тот же сон в развитии и продолжении. Теперь уже реже, но взрослея, я понимаю, с чем связаны эти сновидения.

         Я как маленькая рыбка плаваю беззаботно в круглом, закрытом и тёмном        аквариуме. У меня стучит сердечко, но есть ещё что-то, что так же в такт стучит, только не внутри аквариума. Кто-то постоянно со мной говорит и гладит этот аквариум. Слышу усталый и нежный голос. Я не понимаю слов, но чувствую, что слова тёплые и грустные… Иногда меня пугали тяжёлые вздохи. Когда я - рыбка подросла в аквариуме, стала многое понимать, но это были следующие сны…


       В детском доме я была отличницей и без экзаменов поступила в вуз. Ещё в детдоме поняла, что хочу стать учительницей. С удовольствием помогала ребятам из младших классов. На таких «уроках» ученики-детдомовцы ко мне тянулись. И я решила, что педагогика – моё призвание. Больше всего мне нравилось заниматься русским языком и литературой. Все книги школьной библиотеки перечитала и хотела, чтобы сокровища мировой литературы знали все окружающие. Многим малышам я передала любовь к чтению.
После гибели Джамшеда я решила поехать в его родные места. В институте попросила распределения в сельскую школу Таджикистана. Людмила Павловна порадовалась за мой диплом с отличием и с грустью стала собирать меня в дальнюю дорогу.
        А перед отъездом повела меня в церковь. Я, выросшая атеисткой, захотела вдруг исповедоваться. Наверное, это было связано с трагической гибелью Джамшеда. В храме стояла дрожа, не умея толком перекреститься. Батюшка Владислав, увидев нас с Людмилой Павловной, всё понял. Участливо задавал вопросы и сопереживал моей исповеди.
      - В чём грешна, раба Божья? - спросил батюшка.
      - Мы все грешны, батюшка, безгрешен лишь Господь, - я сама удивилась своему ответу.
      - А конкретно? С мужем венчаны? Дети есть? Крещены? Или во чреве сгубила?
И тут я заплакала. Рассказала, что детдомовская и вряд ли крещена. Жила вне брака с парнем – таджиком и сделала от него аборт. А теперь поеду учительницей на его родину, чтобы хоть с могилкой рядом быть. Замуж теперь уже, наверное,  не выйду, врач сказал, что детей у меня больше не будет.
       - Вот какая я грешница, батюшка, и очень раскаиваюсь, -  сквозь слёзы промолвила я.
       - Бог милостив и раскаявшихся прощает.  Все мы создания Его.  Веруй и будь Ему благодарна за прощение и любовь, - сказал  батюшка. – А покреститься тебе надо.      Запишись в иконной лавке и приходи в назначенный день.
        В Таинство Крещения я толком и не вникла, волновалась до темноты в глазах. Крёстной моей стала подруга Людмилы Павловны матушка Ангелина – певчая в храме. Они помогли мне выбрать иконки, Молитвенное правило – утреннее и вечернее, Четвероевангелие, книжку с советами святых старцев – опытных духовников. А ещё я переписала себе вот такую молитву:
      Помяни, Человеколюбче Господи, души отшедших раб Твоих, младенцев, кои в утробе православных их матерей умерли нечаянно  от неведомых действий, или от трудного рождения, или от некоей неосторожности, и потому не приняли Святаго Таинства Крещения. Окрести  их, Господи, в море щедрот Твоих и спаси неизреченною Твоею благостию. Господи, помилуй чад моих,умерших во утробе моей,за веру и слёзы мои,ради  милосердия Твоего. Господи,не лиши их света Твоего Божественного Аминь.
       Всю дорогу в поезде до Душанбе я читала про себя новые тексты и заучивала наизусть краткие молитвы. Я переписала их из книг Людмилы Павловны в скромный обычный блокнотик, чтобы не привлекать внимание к себе посторонних.
      «Господи, мы все создание Твое, пожалей рабов Твоих и обрати их на покаяние!» - твердила я. – Помоги, Господи! Помилуй меня грешную. Дай силы жить, дай силы исправиться и служить Тебе, как Ты того желаешь. Благодарю Тебя Господи, за Твоё великое долготерпение и милосердие».
       В столице Таджикистана Душанбе я пошла в министерство образования. Меня спросили, почему я выбрала такое дальнее село Зароб в горном ущелье Айнинского района. Я ответила, что это родина моего жениха.
        - А где же он? Как Вы туда доедете одна? – удивлялись министерские служащие.
        - Он уже там и ждёт меня почти месяц, - с грустью ответила я.
        - А что ж не встретил?
        - Не может он. Уже не может…
         - Вы знаете, в этом высокогорном кишлаке выращиваются лучшие сорта табака.  Работают на плантациях  в основном женщины и подростки. Из этих заготовок табака производят один из лучших в стране сорт - сигареты  «Памир».
         - Заметила, везде в городе  их продают. Но я не курю. Даже запах папирос не выношу, у меня аллергия.
         - Тогда надолго там не задержитесь.
         - Посмотрим, - сказала я и глубоко вздохнула.
         - Приехали вовремя,   перевал ещё открыт. Иначе ждали бы весну.
          - А как же там люди живут по полгода, оторванные от мира?
          - Привыкли! На зимнее время их из центра обеспечивают самым необходимым.  В старые времена и этого не было. Люди там сильные и гордые – всё выдерживают. И почти все пишут стихи.
         - Какие там люди, я уже имею представление, - вспомнила я про Джамшеда и грустно опустила глаза.
        - Вот письмо для председателя колхоза Махсума Одинаева. В кишлаке прекрасная школа, а директор – заслуженный учитель, устод Назар Бакиев. Край там суровый, с лавинами и снегопадами, и повсюду запах  табака. Ну, удачи Вам! Главное пожелание – оставайтесь там надолго. Нам, очень нужны такие учителя, которые сами просятся в труднодоступные горные селенья.
        - И вам, счастливо оставаться, - попрощалась я и вышла.
        К месту моего нового назначения мы ехали вчетвером на старом «Газике». Водитель - весёлый парень Абдукодир с шутками да прибаутками коротал наш долгий и опасный путь.
       После Душанбе  дорога запетляла по горным виражам. Такие высокие горы я видела только в кино - скалистые, с редкой растительностью, часто  сгоравшей  от жгучего солнца. Рядом с бурной рекой расположились кишлаки с высокими ровными тополями – будто зелёные оазисы среди скал.
        Асфальтированная горная дорога как-то враз кончилась  после перевала, когда мы свернули в сторону Горной Матчи. Серпантин вился всё круче, и опасней. Я старалась не смотреть вниз. В некоторых местах дорога была такая узкая, что страх одолевал меня, и начинала кружиться голова. Самое трудное было потом – надо было  восемь километров пройти пешком. Со мной ехало трое взрослых мужчин, я всё думала, как же они пройдут по узкой горной тропинке?               
       Но они взяли мой чемодан и рюкзак с книгами и двинулись вперёд. Нам надо было пройти через мост – старый, опасно качающийся над бурной рекой. Вот уж, где мне стало по-настоящему страшно! Теперь я поняла слова Джамшеда – «Если ты поедешь в мои родные края, ты никогда не захочешь вернуться назад». Подумала, и, правда, возвращаться по этой дороге мне бы не хотелось. Лишь бы дойти до села Зароб…
        До кишлака оставалось всего четыре километра, и я почувствовала запах табака. Вскоре  появилась зелень – это собирали листья и вешали на шесты для сушки. У меня стала кружиться голова, и я хотела было присесть, но мои  попутчики отговорили, потому что надо было успеть к вечерней молитве. Не помню, как я дошла. И вдруг вспомнила свой сон, вернее продолжение сна.

              Аквариум мой почему-то становился всё меньше и меньше. Мне было уже немного тесно в нём. Но я всё слушала и слушала знакомый мне грустный голос. И казалось, уже понимала все слова. Чувствовала, как кто-то нежно гладит бока моего аквариума. Это было похоже на песню, душевную и знакомую мне:
             - Ты самая лучшая, самая умная, самая красивая. Ты будешь парить высоко, как вольная птичка. Я тебя очень-очень люблю. Моя кровиночка, единственное утешение и радость. Ты навсегда запомнишь меня, я это знаю. В трудные минуты я приду к тебе во сне…

       Наконец мы в селе. Мои попутчики показали мне школу,  где   решат вопрос с жильём . Я зашла в в приёмную директора посмотрела в окно и улыбнулась: здесь и правда, горы обнимаются с облаками и целуют небо!

               
                Муаллима

        В приёмной меня любезно встретила секретарша. Заговорила по-русски, с приятным акцентом. Девушка была очень красива, особенно её большие глаза с длинными ресницами и сросшиеся брови. На смуглом лице щёки были залиты нежным румянцем. Мы познакомились, звали её Одинабиби. Она угостила меня чаем и вкусными лепёшками с виноградом.
Не прошло и получаса, как в приёмную вошёл мой спутник, который сидел на переднем сидении в машине. Приветливо пригласил в кабинет. Я поняла, что ехала и шла в колхоз вместе с директором школы. «Молодой и скромный», - отметила про себя.
       - Значит Вы наша новая учительница? Давайте знакомиться, я Назар Бакиев, - начал он разговор.
      - Меня зовут Нина Николаевна. Я из Ленинграда. Приехала учить детей русскому языку. Вот мои документы.
     - Я рад! Документы отнесёте заведующему учебной частью, он также заведует и отделом кадров. С учителями русского языка у нас сложно. Текучесть кадров. Долго не выдерживают: зимой очень холодно, летом жара. И запах табака тоже не всем приятен.
     - Я попробую. Думаю, задержусь. Есть на то свои причины.
      - Вот и хорошо. По всем вопросам обращайтесь к завучу. Его зовут Мирсалим Яхьяев. Если он будет недостаточно внимателен, не обижайтесь. Недавно сына из Ленинграда привезли в цинковом гробу. В армии на учениях погиб.
      Я еле сдержала слёзы. Назар Бакиевич заметил, как я побледнела, и спросил, догадавшись:
      - Вы та девушка, которую он хотел привезти? Отец готовился к свадьбе. Вы поэтому приехали сюда?  Значит любили…
       - Могу я пойти на кладбище? -  тихо спросила я.
       - Нина Николаевна, женщинам у нас не положено ходить в такие места. Но его похоронили рядом с воротами кладбища, и Вы можете увидеть могилу,  постоять рядом, - понимающе он посмотрел на мои покрасневшие глаза, уже полные слёз.
       - Спасибо, - ответила я. - Мне трудно будет говорить с Мирсалимом Яхьяевичем – отцом Джамшеда.
      - Он взрослый и интеллигентный человек. У вас общее горе, но по работе  придётся с ним постоянно общаться. Уверен, всё будет нормально. Поздравляю  с новым учебным годом! – успокоив  меня, завершил беседу директор. - У нас есть поговорка – «Одами ба пои кадам». Точный перевод – входящий  с благой поступью. Вы знаете,   именно с этого года наша школа стала с десятилетним образованием. Прежде школьники после седьмого класса ходили по опасным дорогам в соседнее село.
       Когда я вышла из кабинета, Одинабиби, увидев моё заплаканное лицо, удивлённо спросила:
      - Не приняли на работу?
      - Приняли, - ответила я.
      - А почему Вы плачете? От радости? Или боитесь, что не сможете, не выдержите?
Она посадила меня за свой стол и принесла зелёного чая. Но я попросила воды. Какая же вкусная здесь вода! Родниковая, как рассказывал Джамшед.
       Дождалась завуча. Увидев меня, Мирсалим Яхьяевич  сразу всё понял. Наверное, Джамшед присылал наши фотографии. Мы долго молчали. Наконец, он встал и провёл меня в новое одноэтажное здание школы, которое выделялось среди всех построек села. Будто белый пароход, или белое облако среди гор.
      В кабинете завуча мы сели друг против друга. Глядя  на Мирсалима Яхьяевича, я  подумала, как же Джамшед был похож на своего отца – такой же высокий и красивый. Только вот не было у него столько глубоких морщин. До старости не пришлось ему дожить…
      - Вы уверены, что сможете здесь работать? Одинокому  человеку будет трудно надолго остаться в этих красивых, но суровых краях. Решить этот вопрос следует  в первую очередь. Я буду поддерживать Вас, как дочь, пока не привыкнете, - начал он.
      - Спасибо, - тихо произнесла я. – Думаю здесь моё место.
      - Тёплую одежду  привезли?
      - Нет. Подумала, что здесь приобрету.
      - Напишите список необходимых вещей и размеры. Водитель Абдукодир привезёт из города и передаст.
- Хорошо.
- Питаться будете в школе. У нас хорошая столовая. А самым необходимым мы будем Вас обеспечивать, Нина.
Как же мне было приятно, что он назвал меня просто по имени.
        - У нас здесь школьники в знак уважения учителей не называют по имени-отчеству. Не удивляйтесь, что Вас будут называть муаллима. Директора мы зовём устод Бакиев. А меня и других учителей можно называть, как Вам привычно по имени-отчеству. О расписании уроков поговорим позже. Сейчас мы Вас заселим в нашей небольшой гостинице. Там тепло и уютно. Отдыхайте  до завтра! – Он проводил меня до двери.
      Какой же хороший отец у тебя, мой родной Джамшед!- подумала я.
      Гостиница была в десяти минутах ходьбы от школы. Одинабиби с тремя девочками приводила выделенную мне комнату в порядок – большой двухместный номер был уже с кроватью, рабочим столом, а ребята несли книжный шкаф и стулья. Шкаф поставили рядом с шифоньером. Кто-то занёс палас, кто-то менял занавески. И главное, в номере был свой санузел и ванная комната. Всё было чисто и красиво. Ребята здоровались и вели себя очень учтиво. И называли меня муаллима - по-таджикски учительница. Директор распорядился принести маленький холодильник, утюг, немного посуды. А родители моих учеников прислали  фрукты, зелень, молоко, хлеб, сухофрукты и белые шарики курута – сухого творога. Я от души поблагодарила ребят.
      - Только не уезжайте, муаллима, мы всегда будем Вам помогать! - перебивая друг друга, просили мальчики. Девочки были более сдержаны, но поддерживали их. Одинабиби сказала, что в холле есть небольшой титан, где я могу заваривать себе чай.
Глядя на местных девочек и женщин, поняла, мне придётся поменять одежду. С голыми ногами здесь никто не ходил. Вот и первая проблема...
      Книги мы расставили в книжный шкаф, вещи разложили и развесили в шифоньере. Ребята принесли мне большой глиняный кувшин родниковой воды и обещали делать это каждый день. Девочки заварили чай, накрыли чайник специально вышитым красивым полотенцем. И тихо ушли.
       Я очень устала с дороги. Думала, просто  прилягу, но уснула и опять увидела сон.

       Мне слишком  тесно в моем аквариуме. Кто-то невидимый меня гладит и стонет. И опять поёт знакомую песенку.
Я тебя люблю, душа моя. Скоро уже, скоро мы с тобой увидимся, ты радость моя и печаль. С твоим рождением  приблизится наше расставание. Но знай, я всегда с тобой. Буду помогать тебе даже с небес. Я желаю тебе счастья и прекрасного будущего. Ты моя кровиночка. Уже немного и мы будем вместе. Сколько, я не знаю.
И вдруг громкий оглушительный крик! Я освобождаюсь от своего тесного аквариума.

       Проснулась я очень встревоженной: что же значит мой сон? Уже смеркалось  и стало прохладно. Не хотелось вставать. Укуталась одеялом и стала думать о завтрашнем дне. Рано утром пойду к своему Джамшеду. Не знаю, где это кладбище, но может ноги сами поведут? Потом в школу, за расписанием уроков. Познакомлюсь с другими учителями.     Узнаю, есть ли кабинет русского языка и литературы. Надо будет подготовить и оформить его, ведь здание новое. Может в старом осталось что-нибудь от прежних учителей  и их наглядных пособий.
        Все думы сводились к одному: я вспоминала Джамшеда, его улыбку и глаза, стихи, которые он мне читал. Сегодня я поняла, что в этих чудесных местах, среди высоких гор, чистых родников, красивых и добрых людей мог вырасти лучший из лучших – мой Джамшед. Он хотел, чтобы мы жили здесь. Так и будет. Мы здесь вместе, хоть и никогда больше не увидимся.
        Села за стол, стала корректировать свою учебную программу по русскому языку. Особенно много будет работы в младших классах. Первые мои впечатления от общения не слишком радовали. Первоклашки меня не понимали и говорили со мной по-таджикски.
Вдруг в дверь постучали. Посмотрела на часы – скоро десять вечера. Спросив, кто там, сразу же поспешно открыла двери. Это был Мирсалим Яхьяевич с женщиной. Я поняла, что он пришёл с женой. После приветствия он сказал:
       - Сегодня четверг, а по нашему обычаю до чила (сорока дней) со дня ухода мы каждый четверг поминаем усопшего. Вот принесли тебе плова. Это мама Джамшеда, моя супруга Сафармо. Очень просила привести ее к тебе. Даже сама хотела прибежать.
Мы  молча  смотрели друг на друга. И вдруг обе заплакали. Мирсалим Яхьяевич вышел.
      - Ты его видела живым последней, Нина. Расскажи, какой он был там, далеко от дома?
       Я встала, подошла к книжному шкафу, вынула из шкатулки наши фотографии. И отдала Сафармо. Она смотрела на улыбающегося сына, нежно обнимающего меня, и  слёзы струились по щекам. Она даже их не вытирала. Пальчиком водила по его лицу. Что-то тихонько причитала. А я уже плакать  не могла, научилась сдерживать себя. С трудом вымолвила:
      - Сафармо-апа, я выросла сиротой. Моих родителей – известных врачей расстреляли в пятидесятых. С восьми месяцев я в доме ребёнка и  детдоме воспитывалась.  Мне очень не хватало материнской ласки. Если примите меня, буду вам дочерью, а если нет, считайте своей младшей сестрой.
       Сафармо, казалось, не слышала меня, всё рассматривала фотографии. Потом подняла голову:
       - Заменишь ли ты мне моего сына? Не знаю. Заменю ли я тебе маму? Тоже не знаю. Время покажет. Могу я попросить хотя бы одну фотографию, буду под подушкой держать.
       - Возьмите три, как раз пополам, - тихо ответила я.
       - Ребята сказали, что тебя утром тошнило. Ты не беременна? Если так,  буду рада воспитать нашу кровиночку, - с надеждой посмотрела на меня Сафармо.
      И тут меня прорвало: зарыдала и  застонала. Сафармо испугалась, встала, налила воды в стакан и заставила меня выпить.
      Я рассказала ей всё. Про батюшку и исповедь в храме тоже. Она покачала головой и ответила:
       - Не убивайся, доченька, значит не судьба.
        - А тошнило меня от запаха табака.
       Мне было просто необходимо в момент отчаяния услышать от Сафармо это слово – доченька! Мы обнялись и долго стояли молча. В это время вошёл Мирсалим Яхьяевич. Он сказал, что рано утром зайдёт за мной и отведёт на кладбище, хотя женщинам там бывать нельзя.
      Тут Сафармо не выдержала и твёрдо заявила, что тоже пойдет. Мирсалим Яхьяевич ничего не ответил. Он увидел разложенные фотографии и отвернулся. Подошёл к окну и стал смотреть вдаль. В тёмной ночи близко-близко сияли  огромные звёзды.  Потом повернулся ко мне:
     - Вот посмотрите, этой маленькой звезды не было на небе. Значит, наш Джамшед светит нам. Он всегда будет рядом. Мы пришли пригласить Вас Нина Николаевна на сорок дней, в следующую пятницу.
     - Да, конечно я приду. Спасибо вам!
      Они ушли, а я встала у  окна и засмотрелась  на звёзды:
     - Джамшед! Где ты родной мой, любимый и недосягаемый?
      Утром я проснулась рано. Привела себя в порядок. Завязала на голове платок, как увидела вчера на женщинах. Только платье было короткое, пришлось надеть спортивный костюм.
       Пришла Сафармо с узелком. Посмотрела на меня и сказала:
       - Доброе утро! Так одеваются у нас мужчины. Вот я принесла платье с шароварами и платок, которые давно положила в сундук невесты Джамшеда. Может быть, подойдёт?
Переодевшись, я удивилась - всё впору.  И так хорошо, свободно и легко чувствовала себя в этой одежде. Поверх платья надо было надеть красивый бархатный синий камзол до колен. Таковы обычаи траура, ведь мы шли к Джамшеду. Сафармо подсказала, что на поминки мне тоже надо  прийти в этом камзоле. Я с благодарностью согласилась. Особенно мне понравились изоры - шаровары, удобные из настоящего шёлка. Мне всё было в диковинку.
       К кладбищу шли молча. Было раннее прохладное утро. В камзоле мне было хорошо. Мирсалим Яхьяевич быстро шагал впереди, мы с Сафармо еле успевали за ним. Надо было подняться  наверх по горной тропинке. И вот впереди показались низкие деревянные ворота. Открыли самодельный засов, и тихо плача Сафармо бросилась на свежий холмик. Меня заранее предупредили, что громко рыдать нельзя, ведь никто не должен знать, что женщины пришли на кладбище. Я присела рядом и посмотрела на холмик. Подумала:
         - И это всё, что остаётся от нас? - Джамшед, родной, разве можно было представить, что мы будем здесь в родном селе вместе, таким вот образом – я на земле, а ты под землёй?
        Сафармо опять  всхлипнула, и муж заботливо поднял её. Она не сопротивлялась. Только плечи тряслись от сдерживаемых рыданий. Пора было идти назад. Большое горе отражалось в их глазах. Мы медленно стали спускаться по тропинке. Никто не мог вымолвить и слова, держа в себе горестные думы. Родители Джамшеда проводили меня до гостиницы и попрощались.
        В комнате я бросилась на кровать и дала волю слезам. Не кричала, но, если бы слышен был  крик моей души, то в горах эхо повторило его по всему ущелью. Больно и грустно сознавать, что любимый рядом, но я не могу с ним встретиться, поговорить и коснуться его. Выбрала фотографию и поставила за стекло книжного шкафа.
        Будильник показывал, пора бежать в школу, нельзя теперь подводить ставших  близкими мне людей. Сняв камзол,  в новой для меня одежде я поспешила готовиться к работе. По дороге встречные люди здоровались со мной   и улыбались. Мне показалось, что в колхозе все уже знали мою историю. Подбежали мальчишки, предложили помочь, забрав мою тяжёлую сумку с книгами. Все обращались ко мне «муаллима».
        В школе мне дали новый кабинет и пришлось переносить с ребятами  из старого здания  наглядные пособия, портреты русских поэтов и писателей. А я сама, прижав к груди, несла маленький бюст Пушкина. В старом здании располагалась большая для такой школы библиотека,  которой в разные годы из-за нехватки кадров заведовали учителя русского языка и литературы. Об этом мне сказал директор Назар Бакиевич:
       - Будете получать две с половиной ставки - на первое время это хорошее подспорье. К  зиме надо хорошенько подготовиться – здесь холода суровые. Срочно необходимо приобрести одежду, обувь, теплые курпачи - национальные стёганые одеяла.  В город ездить трудно. На полгода вообще мы отрезаны от мира.
И добавил:
      - По всем вопросам обращаться к завучу и к секретарю Одинабиби. Я перед началом учебного года постоянно занят.
       - Да, спасибо, я постараюсь подготовить кабинет вовремя. И библиотеку посмотрю.
Я заметила, что ребята во время нашего разговора с директором, уважительно отошли в сторонку. Дождались, пока он ушёл, и мы вместе пошли в библиотеку.
       Едва открыли дверь, я стала чихать от пыли. Ребята переглянувшись, убежали и вернулись с тряпками, швабрами, вениками. Пол в библиотеке был бетонный и покрытый линолеумом. Прежний библиотекарь застелил его старыми развёрнутыми картонными коробками и камышовыми вязаными циновками. «Значит, зимой здесь очень холодно», - подумала я.
      Попросила ребят собрать все настилы и  вытрясти их на улице. Потом стали вытирать полки и каждую книгу. Помощники мои очень старались! Сама я не успела бы ничего сделать за один день. В награду, я пообещала прочитать им вечером у себя в гостинице весёлый рассказ о Ходже Насреддине. Но с уговором: ребята  должны были пойти домой и спросить разрешения у родителей. 
        Я и не заметила, как стало вечереть. В библиотеку заглянул завуч  Мирсалим Яхьяевич.
       - Вы заработались и даже не поели. Повар ждёт – не дождётся. Ему тоже надо домой идти, - покачал он головой.
       - Ой, и правда, забыла! Как неловко заставлять человека ждать.
- Одинабиби тоже не ела. Вот вдвоём и пойдёте, - прощаясь, он пожелал мне приятного аппетита.
        Красавица Одинабиби позвала меня в старое здание школы в столовую. Мы подкрепились вкусной лапшой под названием лагман, и за чаем она рассказала, что в колхозе почти все знают про нашу с Джамшедом историю.
      - Нина Николаевна, Вы приехали и доказали, что были верны жениху. Даже консервативные старики, которые строго чтят наши обычаи и традиции, и те говорят о Вас только хорошее.
       - Не знаю, что будет дальше, но мне бы хотелось привыкнуть к этим местам. Почти три тысячи метров над уровнем моря. И табак! Зачем здесь выращивать его? Портить воздух? Наверняка, многие болезни от табака. Вчера я видела, как женщины собирают табачные листья, среди них была беременная, - вспомнила я.
         - А чем здесь ещё заниматься? Без работы, значит без денег. Женщины хотя бы так зарабатывают. Мы  выращиваем лучшие сорта табака. Я дома тоже помогаю своим, - ответила Одинабиби.
       Меня и, правда, приняли в родных местах Джамшеда. Все с уважением относились ко мне, помогали. Родители и ученики прислушивались к моим пожеланиям, опекали во всём. Девочки постарше сводили меня к роднику Садабурс. Странно, но там головную боль как будто  рукой снимало.
        И вот я в доме Джамшеда среди его родных и близких.   Сорок дней со дня смерти моего жениха. Приняли меня как родного человека. На поминках кушали плов, читали молитвы. Мужчины  приходили группами и сидели недолго. А вот  женщины собирались только приглашённые.   Посередине сидела бибихалифа – почтенного возраста чтица Корана, напевала суры из священной книги и рассказывала о достоинствах ушедшего, о горе матери и всех родных и близких. Это продолжалось почти до вечера. Если мужчинам подавался только плов, то женщинам еще и первое – суп из злаков и риса. Я помогала Сафармо и сестрам Джамшеда. Семья у них была большая и все с нежностью относились ко мне, подсказывали, как и что надо делать. Когда я подавала блюда – женщины благодарили, и с сожалением качали головой.
         Когда гости разошлись, Сафармо попросила:
         - Можно я тебя буду называть Нигина? Это означает драгоценный камень в перстне. Ты для меня теперь родная. Я прошу  потому, что Джамшед в письмах так тебя называл.
        - А я даже не знала…
        - Но ты согласна?
        - Если Вам так писал мой любимый, пожалуйста, я не возражаю.
        Сафармо не отпустила меня домой, и мы почти до утра вспоминали Джамшеда. Она рассказывала о его детстве, привычках. Я рассказывала о нашей любви.
Постепенно я стала привыкать к сельской жизни. Но первая зима в горах мне показалась очень трудной. Вроде, в Ленинграде нормально переносила и морозы, и ветры, и лёд под ногами. Но здесь в горной местности всё замирает. Слышно лишь завывание ветра. Редко выходит солнышко, и тогда ребята на переменках так резвятся, что даже не слышат звонка на урок. Ученики очень полюбили меня. А самое отрадное, они каждый день приходили в библиотеку за книгами. Часто оставались и рассказывали о прочитанном.  Спрашивали о том, что им непонятно.
           И я осталась в Заробе на долгие годы. Всего два раза уезжала в Ленинград в отпуск и почему-то долго там не могла находиться. Рвалась назад в места, ставшие мне родными.
            
               
                Гахворабахш

        Гахворабахш – древний обряд обручения, или  помолвка детей с колыбели. Осталось ещё такое в горных  селениях. Хочу рассказать историю любви моих учеников, ничего, не приукрашивая и не скрывая.
        Десять лет назад мне дали первоклашек и я стала их классным руководителем. Все дети, как дети,  а вот  двое из них были как близняшки. Не по внешнему виду, а по тому, что всегда были вместе и сидели все годы за одной партой. Мальчика звали Назарали, девочку Зайнаб. Я думала, поначалу, что  они родственники. 
        Только потом  узнала, что родители Назарали и Зайнаб решили прямо с колыбели устроить детям обручение.  Для меня это было дико. А если не полюбят друг друга? Кто может с точностью предсказать будущее детей? Это же не в куклы играть.
Но наблюдая за поведением Назарали и Зайнаб по мере их взросления, я радовалась за них. Они очень трепетно относились к друг-другу. Мальчик ждал её у дома, забирал  портфель, и они вместе шли в школу. Так и  «прошагали» все десять классов. Зайнаб выросла и стала писаной красавицей: тоненькая, как тростиночка, большеглазая, с застенчивой улыбкой.  Длинные густые волосы всегда были заплетены в сорок косичек. А самое  простенькое платьице смотрелось на ней ладно. Отличница. Скромная и добрая девочка. Её все в классе любили. Назарали стал высоким жгучим красавцем. Учился хорошо, особенно крепко «дружил» с математикой. В спортзале тоже всегда отличался: бегал, прыгал, поднимал штангу, боксировал.
       Все сельчане знали, что после окончания школы обручённые сыграют свадьбу.   Потом Назарали поедет в Душанбе поступать в институт, а Зайнаб будет его ждать. Так уж заведено здесь во многих семьях.
       После зимних каникул в мой выпускной класс пришёл  новый ученик по имени  Алишо. Его отца Алимбека Отамова направили из центра начальником отдела милиции. Он – невысокий, крепкий мужчина с жёским пронизывающим взглядом слегка прищуренных глаз. Коротко стриженный «ёжик» чёрных с проседью волос. Казалось, кроме работы его ничего не интересует. Жена Алимбека Джонбегим вызвала во мне двойственное впечатление. Современная, смешливая женщина. Лёгкая и подвижная она мгновенно возникала там, где можно было поживиться разговорами и слухами. Вроде симпатичная, черноглазая и черноволосая, а улыбка будто приклеенная. Глаза её так и бегали по сторонам. Первым делом Джонбегим показала всем соседям свой диплом  о высшем инженерном образовании. Но так как работы  по специальности не было, она устроилась на почту.
Когда её спрашивали,  почему   в семье один ребёнок, Джонбегим то ли в шутку, то ли всерьёз, отвечала:
         - Муж у меня работает в органах. Работа, как понимаете, опасная. Бывает, преступники даже стреляют в милиционеров. Похоже  испугался мой Алимбек после столкновения с теми, кто законы не уважает. И, пожалуйста, вам результат! Один сын и больше нет пополнения.
         Муж слышал эти разговоры, но не обижался. Говорил, что ещё неизвестно, кто из них чего испугался.
         С приходом новичка в классе стало многое меняться. Алишо смотрелся красавцем: высокий, стройный, белокожий парень, с тонкими чертами лица и серо-зелёными глазами. Но веяло от него нескрываемым пренебрежением ко всем окружающим. Красивые губы частенько кривились в циничной усмешке.  Как-то враз сумел настроить против себя и парней и девчонок в классе. У него были длинные вьющиеся светлые  волосы – локонами они спускались до плеч. Наши  мальчики стриглись коротко и ходили в школьной форме, а Алишо на уроках красовался в заграничном джинсовом костюме и с презрением смотрел на кишлачных сверстников. На мои требования подчиниться порядку, он только недобро усмехался.
      - Нина Николаевна, это почему ваш новенький длинноволосый ходит, словно барышня? – спросил меня завуч Мирсалим Яхьяевич.
      - Да он и слушать никого не хочет! Говорит, что время стричься ещё не пришло, - ответила я.
      - Хорошо, поговорю с ним сам. Не послушается, обращусь к отцу.
На том и порешили. Но на вызов к завучу прибежала мама Алишо и стала объяснять:
       - Мой сын родился с такими красивыми, вьющимися волосами! Вот я их и не трогаю, не стригу никак – ни налысо, ни коротко.
      - По нашим традициям очень важен обряд первого муйсаргирона – выстригать все волосы, с которыми родился ребёнок, - удивился Мирсалим Яхьяевич.
      - Ну как я могла лишить сына таких красивых локонов, данных самим Богом?!
      - И что? Так и будет ходить, как будто он в кино роль исполняет? Здесь школа, свои порядки. Я прошу Вас, объясните это сыну. Если он придёт завтра таким же лохматым, я его не допущу до уроков. Все его девчонкой обзывают, разве ему самому это приятно?
     - По работе мужа мы жили в разных  уголках республики, и везде я уговаривала оставить ребёнка в покое, - зачастила Джонбегим, - Муаллим, может Вам что-то нужно? Только скажите.
       - Со мной не стоит торговаться - я неподкупный. Есть школьные правила, надо выполнять.
      - Вы меня не так поняли! Я для школы и предлагала помощь. Муж может многое, - со значением подчеркнула Джонбегим.
       Видно завуч уговорил отца Алишо и на другой день парень пришёл в спортивной шапочке, натянутой до бровей.
       - Алишо, в помещении надо снимать головной убор, - сделала я замечание.
       - Муаллима, я не сниму шапку, пока не отрастут волосы! – категорически отрезал он, зло свернув глазами.
       Никто из учеников не позволял себе со мной так грубо разговаривать.  Удивлённые взоры одноклассников обратились на Алишо.
      - Почувствовал себя мужиком, да? - заступился за меня Назарали. - Постригли бедненького, причёску испортили. Теперь можно и на учительницу голос повысить. Смелый стал! А то ходил, красавчиком, мы думали ты и муху не обидишь.
       Алишо вспыхнул, хотел было вскочить и броситься в драку, но дружелюбный смех в классе остановил его.
      - Смеётся тот, кто смеётся последним. Понял? – злобно обратился  он к Назарали, и в его голосе я услышала угрозу.
      С этого дня Алишо стал играть роль отвернутого героя, зная, как добра и отзывчива Зайнаб. Смотрел на неё влюблёнными глазами обречённого человека. Я диву давалась. До чего хитро Алишо сумел обратить на себя внимание невесты своего врага. Зайнаб вначале просто жалела его. Никто из одноклассников не хотел с ним дружить. Он сразу почувствовал, что я прекрасно понимаю его игру, Чаще обычного грубил. Но всё это делал так артистично! Убеждая Зайнаб он говорил, что не хочет никого обижать, но у него душа так болит из-за непонимания окружающих. Я заметила, что Алишо стал провожать Зайнаб после школы. На вопросы и удивление Назарали она отвечала:
       - Ты пойми, ему сейчас трудно, нужна поддержка. Все отвернулись от него, он одинок. Я просто хочу научить его не принимать всё так близко к сердцу  и поменять своё отношение к ребятам.
       - И что, ты к этому великовозрастному недоумку в воспитатели приставлена?  Ой, джонам, душенька моя, очнись! Селение наше небольшое, зачем лишние разговоры? – не понимал Назарали.
       Ну как же он любил Зайнаб! Несмотря ни на что, горой стоял за свою избранницу. Я решила поговорить с Алишо.
      - Признайся,  мстишь Назарали? Ты же безразличен к  Зайнаб, но  всё делаешь, чтобы она влюбилась в тебя. Она добрая девочка. Я вижу тебя насквозь. Неужели у тебя нет совести?  Бога не боишься?
       - Это её дело, влюбляться, не влюбляться. Может правда поняла, что не с колыбели любовь прививают, а всё-таки  - это дар Божий! – «философствовал» Алишо.
        - Но ты всё делаешь назло Назарали. Вот поговорю с Зайнаб и раскрою всё твою лживую «любовь».
       - А Вы лучше бы о себе подумали, - с мерзкой ухмылкой ответил Алишо. -  Русская женщина, красивая, образованная, и столько лет живёте одна в этой глуши. Не скучно?
       - А если я  твоим родителям  всё расскажу и спрошу, поддерживают ли они тебя в таких интригах? -  пригрозила я Алишо.
         А с него, как с гуся вода. Больше всего его злило, что  после стрижки наголо волосы стали темнее и выпрямились. Даже  под шапкой  это уже было заметно. Алишо не ожидал  такого и искал виноватых в потере красоты. Я попала в круг его врагов. Мне  не   понять парней   которые как-то по-женски заботятся о своей внешности, переживают за каждый прыщик. Смешно наблюдать, как им  важно  восхищение окружающих.
       Я поговорила с Зайнаб. Она со слезами призналась, что влюбилась в Алишо. И он ей рассказал о своей любви. Мне было жаль девочку. Она не слышала моих убеждений, витала где-то в облаках. Верила Алишо. Её глаза смотрели в сторону его дома и были переполнены счастьем.
      «Вот как бывает», - подумала я. - Ещё в их детские годы я переживала, что же будет, если к кому-то придёт любовь, настоящая любовь…
Но даже в мыслях я не предполагала, что судьба приготовила Зайнаб такое испытание. Она меня не слышала. Только смущённо улыбалась и просила понять её.
Этой ночью я долго не  могла заснуть. А потом опять провалилась в свой сон. Сколько раз он повторялся, но только теперь я поняла его смысл.

      Очень усталые и грустные глаза смотрели на меня. После тесного и уже душного аквариума я, как вольная птица парила там, где было много света. Меня почему-то били по спинке, пока я не закричала. Широко открытыми глазами я глядела в ту сторону, откуда был слышен голос. Я всё, всё, всё понимала! «Теперь ты не рыбка, ты птичка моя. Ты родилась для того, чтобы дарить счастье другим. Я так рада, что ты продлила мне жизнь. Я буду с тобой до последней минуты. Но как тебе  жить без меня, ведь  сколько испытаний приготовила судьба? Я знаю, ты будешь отдавать себя по капельке всем, кто станет любимыми».

        Вот уже, более сорока лет я раздаю себя по капельке своим любимым  не без слёз…
        Сегодня мне было особенно сложно – предстоял откровенный разговор  с Назарали и Зайнаб. В школу пришли их матери из-за смутных слухов. Дети дома ничего не рассказывают, и просят сплетням не верить. Только мама Зайнаб рассказала, что дочь очень грустная и плачет по ночам. На расспросы отвечает, что переживает перед свадьбой как все девушки.
       - Зайнаб моя стала писать стихи на русском, вчера нашла под подушкой. Одно называется «Быть или не быть?», - с тревогой сказала тётушка Мухайё.
      -  Не она написала, это Шекспир, английский драматург и поэт много веков назад задавал такой вопрос, -  с улыбкой ответила я. - Приходите в библиотеку, я вам его книгу дам.
      - А я думаю, почему ничего не понимаю, у меня ведь семилетнее образование, да и не было у нас уроков русского и иностранного. Вы уж простите. И телевизор у нас старый – плохо ловит, - наивно и по-детски оправдывалась тётушка Мухайё.
     - Ты знаешь наших, Мухайё, зря болтать не будут. Зайнаб хорошая, благовоспитанная девушка. Только слишком добрая, вот вместе с Алишо по его девичьим локонам и грустит. Мне это не нравиться! – сурово поджала губы тётушка Хосият - мама Назарали.
      А мать Зайнаб только руки к груди прижала и горестно покачала головой.
Выяснение отношений продолжалось до вечера. Я пыталась разрулить ситуацию, просила не обижать друг друга и детей.
      - Лучше займитесь делом. Скоро выпускные экзамены и Назарали с Зайнаб будет не до ваших разговоров. Они у меня лучшие ученики. Сделайте всё, чтобы они хорошо окончили школу, - попросила их напоследок.
Я зашла в класс, но все мысли были заняты другим. Ребята это заметили. И мел сломался, и книгу уронила, и вдруг замолчала…
- Муаллима, Вы что влюбились? – ехидно спросил Алишо. – Сейчас всё цветёт, всё благоухает – время любви!
        Меня вдруг как током ударило:
       - Кому бы это говорить! А ты знаешь, что такое любовь? Ты кроме себя никого любить не можешь. Как Нарцисс, не слышал о таком? Объясняю: нарциссизм – характер человека с завышенной самооценкой, чрезмерно влюблённого в себя. Таким был  герой греческого мифа Нарцисс, молодой человек, который предпочёл любоваться на своё отражение в водах ручья и отверг любовь. В наказание за это он был обречён влюбиться в собственное отражение и в итоге превратился в цветок.
      - Муаллима, зачем так нервничать? Все мы когда-нибудь превратимся или в цветок, или в колючку. Как Хайям говорил – мы не по земле ходим, а по головам давно ушедших предков, - дерзко ответил мне Алишо.
И началось. Класс зажужжал, как встревоженный улей. Все выражали своё недовольство поведением Алишо. Назарали меня поддержал:
     - А по твоим локонам мы уже ходим, Алишо. Говорят, ты их с почестями похоронил и слезами каждый день поливаешь?
       Весь класс веселым смехом поддержал эту едкую для Алишо шутку. Кроме Зайнаб. Опустив голову, она молчала. Девочки обратили на это внимание и говорили, перебивая друг друга:
      - Он такой дерзкий, потому что у него надёжная защита!
      - Да, добрая Зайнаб, всех жалеет, даже Нарциссов!
      - Он  ещё хорохорится перед ней,  всё хорошим прикидывается!
      - Ой, добрая и справедливая Зайнаб, ты и не знаешь, что не оценит он тебя. Свои локоны он любил больше всего на этом свете.
      - Всё! Тихо! Перестаньте  так себя вести, - не выдержала я.
Тишина воцарилась мгновенно. Мне стало не по себе. Я раздала вопросники для  выпускных экзаменов по русскому языку и литературе. Рада была звонку. Ученики стали расходиться. Я попросила остаться Зайнаб, Назарали и Алишо и спросила:
     - Вы можете все прийти ко мне вечером?
     - Я бы предпочёл  парой, а не втроём, - ответил Алишо.
     - Боишься? – спросил его Назарали
     - Я кроме Бога никого не боюсь!- дерзко ответил он.
      - А ты знаешь Бога? Разве по Его канонам ты живёшь? Грубишь старшим, по поводу и без повода выставляешь себя лучшим. Мелочно мстишь, презираешь всех вокруг. Если ты любишь Бога, значит признаешь, что только Он совершенен. Мы все Его рабы. Иногда за свои грехи приходится отвечать перед Ним всю жизнь, – осторожно и медленно произнесла я.
      - Не люблю нотации, муаллима. Вы, конечно же,  правы, но всё это слова, слова. А в жизни всё по-другому.  Мне надо, к примеру,  сегодня быть дома  пораньше, у мамы день рождения. Приглашаю вас всех, - на ходу бросил Алишо. Хлопнул дверью и даже не попрощался.
        Мы посмотрели ему вслед. Я   глубоко вздохнула.
       - Значит,  поговорим втроём…
       Зайнаб и Назарали сидели, не поднимая  на меня глаз. Настороженные и отчуждённые.
      - Что же случилось? – не выдержала я. -  Вы же были, как два голубка. Все радовались и желали вам только счастья. Родители готовятся к свадьбе. Почему Зайнаб, ты стала грустить, где твоя радостная улыбка? Лучше правда, чем необъяснимое молчание.
       Она едва слышно ответила:
     - Ничего не могу понять.  Алишо  как будто заворожил меня. Я не знаю, что мне делать. Может это любовь?
Назарали был в отчаянии:
      - Зайнаб, о чём ты говоришь? Какая любовь? Ты подумай, как можно влюбиться в такого? Вот правду говорят: любовь зла, полюбишь и козла. Он тобой поиграет и выбросит, как надоевшую игрушку. Посмотри на меня. Я тебя люблю, я! И по-настоящему. Ты обожжёшься об огонь своего чувства. Пожалеешь, что полюбила мерзкого человека  или нет, я не знаю. Но поверь, я тебя не оставлю, буду с тобой всегда. Поддержу даже в самую трудную минуту. А он бросит. Никогда ни о ком,  кроме себя, думать не будет.
Она  молчала. Я решила поддержать Назарали:
     - Зайнаб, милая моя, что такое любовь я знаю не понаслышке. Всё село это подтвердит. Меня приняли здесь как свою за верность. Да, может быть к тебе пришла любовь. Но это чувство  даётся Богом. У Алишо на уме совсем другое. Он назло Назарали заставил тебя влюбиться в него. Очень хитро и подло играет твоими чувствами. Это видят все, кроме тебя.
     Она, не поднимая глаз,  ответила:
     - Я не знаю, почему Алишо никто не любит. Не видят в нём ничего хорошего. Мне жаль его. Он одинок и совсем не такой плохой, как кажется.
     - А ты подумай об этом хорошенько. Твоя доброта делает тебя слепой. Алишо не достоин того. Скажи нам правду. Скрывать эти отношения уже невозможно, - с грустью сказала  я.
     - Не знаю… Что-то  на сердце неспокойно. Как его увижу, внутри всё меняется. Может быть, это и есть любовь? – повторила она.
     - Столько лет мы были рядом, и что, совсем без чувств? Все радовались и ждали нашего счастья. И вдруг – любовь отдельно от меня? Значит, тебе Бог даёт испытание, пройди его достойно. А я просто буду тебя оберегать. Я всегда буду тебе верен, - сказав это, Назарали, постоял и, не дождавшись ответа, вышел во двор.
Зайнаб посмотрела ему вслед, и заплакала.
     - Ты меняешь такого благородного парня  на невоспитанного выскочку? Да, правильно говорят у вас – дил дили Зайнаб, что по-русски звучит  - сердцу не прикажешь! Не про тебя ли эта поговорка?
     - Нет. Есть много легенд и сказаний. Но одну повторяют больше всех, может быть, и моя судьба похожа?
      «Пророк  Мухаммад  как-то увидел маленького чёрного мальчика-сироту, и решил воспитать его. Мальчик вырос и стал его соратником, отважным воином и очень надёжным другом. Среди женщин, окружающих пророка была красавица Зайнаб, которую он посватал своему воспитаннику и другу. Но Зайнаб сказала, что кроме Бога и его пророка никого не полюбит. И хотя сыграли свадьбу, она так и не стала ему женой. Тогда пророк сказал: Дил дили Зайнаб – это твоё сердце, Зайнаб. А сердцу не прикажешь! И получив развод, она вышла замуж за любимого".

                Сердцу не прикажешь

       За беседой мы и не заметили, как солнце ушло за горизонт. Припозднились. Я решила проводить Зайнаб до дома. Не успели мы выйти, как увидели запыхавшуюся, бегущую навстречу маму Зайнаб:
       - Салом, Нина Николаевна! Джонам Зайнаб, почему опять глаза на мокром месте? Я испугалась, жду тебя, не дождусь! Пошла к Назарали, а  его нет дома.
      - Как нет дома? Он полчаса назад ушёл, - встревожилась я.
      - Он-то  парень, может к друзьям или родственникам зашёл, а ты, Зайнаб, должна была меня предупредить. Поздно уже, хорошо хоть вместе с Ниной Николаевной шла, а то бы разговоров разных себе на голову точно заработала. Знаешь ведь, поздно девушке ходить одной  нельзя, - с укором зачастила тётушка Мухайё.
       - Ну, хорошо вы идите, а я пойду искать  Назарали.
Мы попрощались, и я медленно пошла по дорожке, ведущей к дому Назарали. На душе было тревожно. Вдруг поскользнулась. «Что-то вылили», - подумала я. Дотронулась до земли и испугалась. Дорожка из капель крови. Я пошла по следу и неподалёку услышала стон. Побежала. Моё чувство не подвело: на земле за дувалом крайнего дома лежал Назарали.
      - Что с тобой  случилось? Кто-то напал?  Говори же, Назарали! – спросила я, поднимая его окровавленную голову.
       Он тихо стонал, а глаза  выражали благодарность. Я помчалась к воротам дома учителя физкультуры  Семёна Ивановича и стала стучать. Мы с ним занесли Назарали на веранду. Семён Иванович внимательно осмотрел  рану на голове, обработал, перевязал и задумчиво покачал головой:
      - Ну и дела! Надо обязательно врачу показаться. Спасибо Нине Николаевне, что нашла тебя, Назарали. Но, не дрейфь! Всё будет путём, до свадьбы заживёт! Это кто же приложился так, а? Вроде все тебя любят и уважают?
       - Значит, не все! – возразила я. -  Назарали, ты видел, кто это был? Я почувствовала неладное  и побежала тебя искать. Как здесь оказался?
       - Я даже не помню. Никого не видел. Подходил к дому, как вдруг удар по голове чем-то тяжёлым. Я и отключился. А как я сюда попал - не знаю. Пришёл в себя и понял, что даже двигаться и позвать на помощь не могу, только стонал от боли. Вы, муаллима, как ангел появились, - ответил он и в глазах его блестнули слёзы.
       Семён Иванович поспешил к родителям Назарали. Тётушка Хосият прибежала первой и стала причитать:
       - Чтобы отсохла рука у того, кто так поступил! Как можно напасть на тебя? Ведь ты всем помогаешь, всех защищаешь, добрый и отзывчивый, мой сынок.
        Сёстры Назарали молча плакали, а  отец - дядюшка Ахмадшо  хмурился, бессильно  сжимая кулаки.
       - Я бегу в отделение, приду с начальником. Такого в наших краях никогда не было, - возмущался он.
       Гульниссо - старшая из сестёр Назарали вызвала врача. После осмотра, он сделал укол, выписал лекарства и сказал:
       - Надо будет ехать в город и обследоваться, чтобы исключить сотрясение мозга. Пока я не вижу опасности. Если бы не Нина Николаевна, могло быть и хуже. Ранка, хоть и небольшая, но открытая. Тащили по земле  и парень мог подхватить инфекцию. Семён Иванович, Вам спасибо за то, что обработали рану. Сразу видно – военная закалка! А теперь больного на носилки – и домой. Ему покой нужен. Я навещу его завтра.
       Вместе с запыхавшимся отцом Назарали пришёл начальник милиции - сам Алимбек Отамов. Каждого из очевидцев  расспросил, записал показания, обещал разобраться и попросил всех разойтись по домам. Я поняла, не понравились ему мои переживания и сомнения. Особенно напряжённо начальник милиции слушал мой рассказ об отношениях Назарали и Алишо и моих попытках примирить их.
      - Нина Николаевна, у Вас есть, какие-нибудь подозрения? – спросил он, пристально глядя на меня.
      - Пока нет.
      - Тогда оставьте это дело милиции.
       Я шла домой как побитая. А ведь отец Назарали прав - никогда в нашем  селении кровавых драк и нападений  не было. Считала это место раем на земле. Восхищалась  простодушными, добрыми и отзывчивыми людьми. И вдруг – такое…
Пришла домой и сразу уснула от усталости и переживаний. И опять в ночном забытьи почувствовала себя малюткой.

       Три раза в день я видела мамино  лицо и руки, что так нежно гладили когда-то мой аквариум. Я уже понимала всё, что говорили сухие, но ласковые губы. Голос, нежный и грустный повторял: «Ты будешь жить долго. Нет ничего лучшего, чем жизнь. Я буду молиться с небес, чтобы тебе не видеть горя. Я хочу, чтобы ты увидела всё самое лучшее на земле».
      Я постоянно хотела есть. Но вместо молока мне на губы капали солёные слёзки с грустного лица. Кто-то с грубым голосом уносил меня от мамы  со словами: «Нет молока, значит, не мучай ни себя, ни ребёнка».


       Я проснулась в холодном поту  и заплакала. Мама с небес мне знак подаёт, но какой?  Наступило воскресное утро. На небольшой площади собирался базар. Приезжали люди из города и привозили товары первой необходимости. Благо перевал был открыт. Я быстро прибралась и решила проведать Назарали. В мозгу неотвязно возникал вопрос,  кто мог ударить его? Ответ напрашивался сам собой - Алишо. Но я тут же отгоняла от себя эту мысль, как назойливую муху. Сын работника органов? Хотя, кто знает? Но, тогда кому ещё это было нужно?
       На базарной площади я купила сладостей и фисташек - гостинцев для  Назарали. Думала, что Зайнаб уже у них дома. Но её не было.  Лицо у Назарали  было ещё бледным, а всех уверял, что ему лучше и неотрывно смотрел в окно. Он ждал свою любимую. Я посидела пять минут, извинилась, дескать, срочно надо  зайти в школу, а сама побежала к Зайнаб. Тётушка Мухайё встретила меня с недоумением, пояснила, что Зайнаб ещё утром ушла проведать Назарали. Я, ничего не сказала ей, и скоренько направилась  в  дом  Алишо. Сердце стучало  так, что казалось, выпрыгнет из груди. Переживала за Зайнаб и не могла понять, куда она ушла. Дома у Алишо собирали вещи, готовились к отъезду. Джонбегим, как всегда встретила меня с приклеенной улыбкой:
      - Представляете, муаллима, мужа опять перевели на новую работу. Сказали срочно переезжать в столицу.
      - Это за какие же заслуги? – вырвалось у меня. -  И почему так торопитесь?
      - Ну, Нина Николаевна, Вы это спросите у начальников, - улыбаясь, ответила Джонбегим, а глазки её так и бегали, словно обшаривали меня.
      - А где Алишо? – спросила я.
      - Он только что уехал на «Газике» до нового моста. А там уже на «Газель» пересядет. Ему придётся в новой школе сдавать выпускные экзамены. Документы здесь отец уже забрал.
       - Как у вас всё быстро решается. А Зайнаб не заходила? – спросила я.
      - Нет, - ответила Джонбегим. – Извините, я даже Вас не приглашаю в дом, так много хлопот.
       Я ушла в смятении. Всё меня настораживало в этом срочном отъезде Алишо.
       - Только бы с Зайнаб ничего не случилось, - вертелось в голове.
Где же она? Час назад она ушла из дома, но куда?
       Решила ждать девочку у себя. Уверена была и в радости, и в горе Зайнаб первым делом прибежит ко мне. Не успела перешагнуть порог, как за мной в дом скользнула заплаканная  Зайнаб. Едва глянула на неё, и меня будто током ударило – беда! Девочка выглядела потерянной и убитой горем, а в глазах бездна отчаяния.
      - Вы были правы, муаллима, - дрожа, сказала она каким-то потухшим, безжизненным голосом. – Утром я шла проведать Назарали. По дороге меня увидел Алишо, и сказал, что уезжает. Попросил зайти попрощаться с его мамой, якобы она так хотела. А дома никого не было. Я хотела уйти, но Алишо остановил меня:
      - Наверное, мама пошла за моими документами в школу, сейчас вернётся, - сказал Алишо и закрыл дверь на ключ.
       Тут я испугалась и хотела закричать, но от ужаса голос пропал.Что потом было, не хочу рассказывать. Даже животные так не делают, он мерзкий подонок,  - еле вымолвила она и рухнула на пол.
       Я всё поняла. Кинулась и подняла её, лихорадочно соображая, как и чем помочь девочке. Знала, в селении все будут осуждать только её, так уж заведено в этих местах - во всём виноваты женщины и девушки. Сама же  пошла в дом Алишо, головой думать надо было!
      Зайнаб была в отчаянии. Я обняла её за плечи, уговаривала сообщить о случившемся в милицию.
      - Алишо должен ответить за свои мерзкие поступки, Всё, что произошло с Назарали, тоже его рук дело.
     Зайнаб тряслась от рыданий и шептала:
      - Это - правда, он сказал сам, когда издевался надо мной. Но  кто мне поверит? Если я всё расскажу, всё селение и в этом будет винить меня. Как я всё объясню Назарали?
      -  Ему-то  обязательно надо рассказать. Назарали твоя опора, он  человек надёжный, благородный и всё поймёт. А твоего обидчика и закон и Бог накажет, - ответила я.
      - Но как же мне теперь жить с таким грехом? Я не хотела, видит Бог, я не хотела!
      - Все мы грешны, безгрешен только Бог. Возьми себя в руки. Надо проведать Назарали, хоть на пять минут зайти. Сейчас спохватятся все. Ты же утром ушла из дому, уже два часа прошло, - но посмотрев на Зайнаб и её дрожащие губы, я и сама заплакала.
Зайнаб помылась и села помолиться. Я тоже мысленно обратилась к Богу: «Слава Тебе Господи, что Ты не даёшь нам впасть в полное отчаяние, что нас согревает надежда».
Поймала  взгляд Зайнаб, полный негодования и разочарования:
       - Неужели любовь может быть такой печальной и… мерзкой? Главное, чтобы меня простил Назарали. Я была слепа.
       - Это не любовь виновата, а доверчивость и доброта твоя. Ты поверила ему. Теперь это испытание надо вынести. Бог каждому даёт ношу по силам.
Мы пошли к Назарали. Зайнаб вся дрожала. Тётушка Хосият встретила нас радостно, но увидев бледную и заплаканную Зайнаб сказала:
       - Я понимаю, ты расстроилась из-за Назарали. Ему лучше, доченька. Он с утра о  тебе спрашивает. Я ему сказала, что твоя Зайнаб слёзы смоет с лица, принарядится и придёт к тебе. Ну, иди, иди, а то наш больной хотел побежать навстречу, мы с отцом еле его удержали.
       Мы договорились с Зайнаб  пока ничего не сообщать Назарали о случившемся. Он же точно побежит мстить обидчику. А ему сейчас нужен покой.
Зашли в комнату к Назарали. Он поблагодарил меня за всё, и я поняла, что парню хочется остаться наедине с любимой. Пришлось в другой комнате общаться с его мамой - тётушкой Хосият.
     - Не пойму, почему Зайнаб так зачастила к Вам, муаллима? Вчера от Вас поздно пришла, сегодня Мухайё сказала, что она два часа назад пошла, а она опять у Вас была? Хорошо, что этот занакча – женоподобный  Алишо уехал. Я уже переживать начала. Но, слава Богу, всё хорошо, - сказала она.
     - У меня Зайнаб готовиться к экзаменам, учит билеты. Она же отличница. Хочет успешно окончить школу, - развеяла я её сомнения. А про себя подумала: здесь всё про всех знают, невозможно скрыться от глаз людских и молвы.
    - Да, она самая лучшая из всех наших девушек. Как хорошо, что мы когда-то сделали гахворабахш – помолвку в колыбели. Такая красивая пара – как голубки. Сын с неё глаз не сводит. Значит Бог и души предков согласны, - уверенно сказала тётушка Хосият.
Мне было не по себе, но я не подавала виду, даже улыбалась.  Всё думала о том, как себя поведёт Назарали, если всё узнает.
     В комнате Назарали было так  тихо, что я встревожилась. Зашла к ним, как ни в  чём не бывало. Зайнаб сидела у кровати и смотрела в одну точку, как будто в оцепенении. А Назарали гладил её руки.
     - Муаллима, не знаю, что с ней? Молчит и не слышит меня. Ничего не могу понять. Неужели её так потрясла моя травма? Я ей говорю, что уже всё нормально, но она на меня даже не смотрит. Может быть, дать ей успокоительные капли?- спросил он.
     - Не переживай, Назарали, всё хорошо. Зайнаб очень за тебя испугалась. Я провожу её домой, а завтра в школе поговорю, - опустив глаза, ответила я.
Тётушка Хосият ждала нас за накрытым столом. Попросила присесть и налила в пиалы зелёного чаю. Было неудобно отказываться, но мы не могли долго оставаться, я чувствовала, что Зайнаб  плохо.
      - Доченька, ты не заболела? Что-то ты мне не нравишься! Всегда такая внимательная и добрая, а сегодня ты на меня даже не взглянешь, не улыбнёшься?- заботливо расспрашивала хозяйка.
Зайнаб не могла вымолвить ни слова. Я за неё ответила:
       - Тётушка Хосият, она всю ночь не спала, как узнала о случившемся. Вы уж её поймите и простите. Всё пройдёт. Сейчас оба наших голубка должны думать о здоровье и о предстоящих экзаменах.
       - Мне уже надо о свадьбе думать, а здесь такое случилось, - грустно сказала тётушка Хосият.
       Мы попрощались и вышли. Зайнаб боялась идти домой и попросила проводить её, поговорить с домашними. Терзалась, как воспримут её беду. Отец точно поедет в город искать обидчика. Мама очень расстроится, и её больное сердце может не выдержать. Тихие стоны рвались из груди девочки, она кусала губы, чтобы не закричать от пережитого ужаса.
     Тётушка Мухайё встретила нас у ворот. Она что-то приготовила и собралась проведать Назарали. Увидев убитое горем лицо дочери, испугалась. Посмотрела на меня, а я не могла произнести ни слова. Мухайё оставила завёрнутую в дастархан еду на топчане и повела нас в дом – в самую дальнюю комнату.
     Зайнаб забилась в рыданиях, а я начала страшный рассказ. Тётушка Мухайё выслушала молча, а потом схватилась за сердце. Зайнаб подала капли, но прижаться к матери не посмела. Мухайё долго думала. И, наконец, сказала:
     - Сейчас уже время вспять не повернуть. Случилось ужасное, Зайнаб, девочка моя. Бог накажет твоего мучителя  так строго, что все страдания тех, кого он обидел, будут казаться ему праздником. Никто не должен ничего знать. Молодые сами решат, что делать. Я верю, что Назарали поймёт. А если не поймёт, ничего. Я свою дочь больше никому в обиду не дам.
      Я поразилась материнской мудрости. А у Зайнаб в глазах появилась искорка жизни. Объяснившись, обе долго плакали. Зайнаб просила прощение за ту боль, которую причинила. Мама жалела её и уверяла, что по-прежнему будет любить, защищать свою единственную дочь.
      Я тихо попрощалась, обняла обеих и ушла домой.
      Зайнаб решила рассказать всё Назарали после выпускных экзаменов. Она как-то сразу повзрослела. Я переживала, что наша отличница может не окончить школу на круглые пятёрки. Так и получилось. Учительница родного языка поставила за сочинение четвёрку. И это притом, что за английский и русский в аттестате выставили  пятёрки. Но Зайнаб уже знала, что в жизни бывают экзамены посложнее…
       Назарали после травмы оправился и по-прежнему опекал Зайнаб, никуда одну её не отпускал.  Готовился к свадьбе и  думал о поступлении в институт.
       Я стала замечать, как на глазах Зайнаб менялась – иногда ей вдруг становилось плохо. Бледнела и выбегала на воздух. Мне становилось не по себе – неужели она забеременела?
       После экзаменов пришла тётушка Мухайё и мы, обнявшись, поняли друг друга без слов.
      - Что теперь делать будем, муаллима? Зайнаб хочет поехать в город на  аборт. Просит сказать всем, что перед свадьбой будет покупать  себе наряды. Решила больше не появляться здесь. Попытается поступить в столичный университет.
       - Нельзя так! Она же может повредить себе здоровье и больше никогда не забеременеть, - ответила я.
      - Говорит, что не хочет позорить имя семьи.
       И, тогда  я рассказала о себе.  О том, как первый раз уехала из горного Зароба в Ленинград на каникулы, чтобы сделать ремонт в своей квартире и поселить там кого-нибудь. На второй день ко мне пришёл Дониёр - брат Джамшеда, который очень полюбил меня - свою учительницу. Это был мой первый выпуск. Я тогда была молодая, он, понятно, ещё моложе. И учился в Москве.
       Когда Дониёр появился в дверях моей квартиры, я удивилась. Парень собирался поехать на каникулы домой. Но узнал от своих односельчан, что муаллима в Ленинграде собирается делать ремонт, вот и решил помочь. Я обрадовалась, помня, что Семён Иванович, школьный учитель труда называл его мастером на все руки. Вместе мы быстро справились – переклеили обои, покрасили полы, двери, окна.  На кухне и в ванной поменяли всю сантехнику. Поставили новую газовую плиту. Так уютно и красиво стало в квартире!  Смело можно сдать её самым требовательным жильцам. А помощник оставался всё это время у меня.
      Как у нас близость случилась, ума  не  приложу.  Может быть, я вспомнила своего любимого Джамшеда? Ведь брат так похож на него, и был страстно влюблён в меня. В близости почувствовать  себя настоящей, полноценной женщиной и мечтала родить от него ребёнка, хотя после аборта мне говорили, что вряд ли я смогу забеременеть. Я всё же надеялась. Я желала хоть капельку счастья, отдалась влечению, понимая, что будущего в этих отношениях нет.
      Дониёр так и не поехал на каникулы, а родителям написал, что он в Ленинграде. А повидается с родными в следующие летние каникулы, ведь зимой всё равно перевал закрыт. 
Но мне надо было возвращаться в Зароб к началу учебного года. Перед отъездом я побывала на приёме у врача-гинеколога и снова услышала страшный вердикт – у меня никогда не будет детей! Всему виной аборт, который я сделала когда-то по глупости и боязни, ни слова не сказав Джамшеду. Значит не судьба…
      А Дониёр провожая меня, светился от  счастья и не понимал, отчего я вдруг стала такой грустной. Что я могла сказать этому славному парню?
      И вот я в Заробе. Сразу же с головой окунулась в работу. Мирсалим Яхьяевич и тётушка Сафармо были рады, что сын помогал своей учительнице в ремонте квартиры. Знали бы они, какими на самом деле были наши отношения. Очень боялась выдать себя: мне было неловко и стыдно перед ними. Я поблагодарила их за воспитание прекрасных сыновей. Родители поделились со мной радостной вестью – нашли невесту для Дониёра. Вот окончит институт,   и свадьбу сыграем. На следующие каникулы Дониёр приехал домой с надеждой повидаться, но я взяла путёвку в санаторий и уехала на море. Решила оборвать всё разом: родители его, узнав правду о нашей близости,  не простили бы меня.
      Через два года мне необходимо было поехать в Ленинград и оформить документы на свою квартиру: теперь разрешалось легально долгосрочно сдавать жильё в аренду, оплачивая налоги. Не прошло и  пары дней, как  у порога меня ждал Дониёр.
      Мы бросились к друг другу в объятья. Домой я гостя не пригласила. Пошли гулять по набережной. Было время белых ночей. Мы говорили и не могли наговориться. Я объяснила, что никогда не выйду за него замуж. Видела, как больно ему это слышать. За разговорами мы и не заметили, как наступило утро. Вместе позавтракали, и я его проводила на поезд.
      В тот же день пошла в храм к батюшке. Служба давно кончилась, но я попросилась на исповедь. Священник, долго не перебивая,  слушал меня. А потом спросил: 
      - Есть ли храм  в той местности, где ты живёшь?
      - Только в Душанбе, а это очень далеко от нас, - ответила я
      - Тебе надо причащаться по возможности и молиться каждый день дома.  Слово Божье в храме большую силу имеет, но сердце должно отзываться и на келейную молитву, - напутствовал батюшка. – А как жить мирянам подскажут классики русской литературы. Ты же учительница, сама знаешь, что читать.
      - Вот так, тётушка Мухайё, мы все под Богом ходим. Без веры жизнь пуста. Грехи наши сгорают нашими страданиями. А за скорбями и испытаниями придёт утешение.
Молодые наши сами решат, как им жить дальше. Давайте подождём!

                Не отрекаются, любя…

      После  сдачи всех экзаменов мои выпускники радовались свободе. Все, кроме Зайнаб. Она боялась предстоящего разговора с Назарали. Поймёт ли, что она, неопытная девочка стала  жертвой своей доброты и доверчивости. Вспоминать случившееся  было страшно, а рассказать всё добрейшему и по-настоящему любящему тебя человеку – нелёгкое испытание. Я уговаривала Зайнаб решить их будущее с Назарали вдвоём, но она цеплялась за меня, как за спасительную соломинку. Мне пришлось проводить девушку к Назарали.
Втроём пошли к  роднику Садабурс.  Назарали делился планами о предстоящей свадьбе, шутил, читал стихи. Зайнаб молча  слушала его, думая о своём. Присела у ручья, сложила руки для молитвы. Назарали сел рядом.
     - Что с тобой, джонам, душа моя? Почему  такая грустная? – спросил он.
     Она не знала с чего начать. Я решила заговорить первой.
     - Назарали, этот разговор должен был быть один на один. Я пришла только потому, что боялась за Зайнаб, ведь она в шоке. Ты выслушай её  и прими решение. Теперь я оставлю вас, но буду рядом, недалеко.
     - Назарали, я знаю, что сделаю тебе больно. Примешь меня такой осквернённой, или нет – твоё право, - начала Зайнаб.
     Она рассказала всё, как было. Не утаив ничего, как будто освобождалась от тяжёлого груза. Имя своего обидчика даже ни разу не назвала, ей было мерзко вспоминать его. Но Назарали сразу всё понял.
      Первая его реакция была – бежать, найти насильника и убить. Он был вне себя от гнева. Но взял себя в руки.
     -  Помнишь, я обещал, что никогда не оставлю тебя в беде? И ты знаешь, слов на ветер не бросаю. Зачем  ты столько времени себя терзала? Почему не рассказала сразу? Думала, что я такой же бесстыжий подонок, как Алишо? Хотела сбежать? От кого? От себя-то не убежишь. Я бы тебя везде нашёл! – горячился Назарали.
     - Но это ещё не всё, Назарали! Я беременна…
Он застонал, словно раненый и с размаху кулаком ударил по дереву, раз, второй, третий.  Как будто бил Алишо. Я поняла, как больно его сердцу. Ему необходимо было снять как-то этот стресс. Зайнаб заплакала навзрыд и закрыла лицо руками. Потом посмотрела Назарали прямо в глаза:
      - Я хотела уехать и избавиться от этого ребёнка, чтобы никогда не вспоминать тот страшный день. Но меня удержала  Нина Николаевна. Я должна была тебе рассказать всё, иначе бы я себя не простила.
Назарали  подошёл, взял её за плечи и спросил изменившимся голосом:
      - А в чём виноват ребёнок? Ты хочешь от него избавиться? Знаешь ведь - это грех! Ко всему, что на твою голову обрушилось, хочешь, чтобы Бог наказал не Алишо, а тебя? Неужели ты могла это сделать? Значит, Богу было угодно подарить жизнь этому маленькому существу, а ты его хотела убить? Ты ли это? Добрая, отзывчивая, умная? Знаю, знаю, что у нас в селе называют грешницей таких. А я не вижу твоей вины. Ты жертва насилия. Но ребёнок… . Как ты даже подумать об этом могла?  Можешь от всех убежать и отказаться, но невинную душу погубить?
     Мне было трудно всё это видеть и слышать. Сколько благородства, разума и правды звучало в словах Назарали. Я вспомнила Джамшеда. Когда - то я совершила грех, забрав жизнь своего дитя.  А Зайнаб не дам совершить такую же ошибку.
     - А что мне делать? – горестно простонала Зайнаб. - Я буду грешницей и блудницей в глазах односельчан. Кто меня поймёт? Так уж повелось веками, во всём виноваты мы – девушки.
      - Мне надо побыть одному, а вы с муаллимой останьтесь, подождите, - он пошёл в сторону водопада.
      Я села рядом с Зайнаб. Она молча и жёстко смотрела в сторону обрыва. Я почувствовав во взгляде неладное и крепко сжала её  руку.
     - Даже не думай об этом! Хочешь совершить двойной грех? Что ты задумала?
     - Я знаю, муаллима, что это грешно, но зато все проблемы сразу решатся. Я разбиваю сердце любящего меня человека. Каково ему теперь?
Я повернула её голову в сторону водопада.
     - Смотри, Назарали стоит прямо под струями воды! 
      Она побежала к нему, бросилась  прямо в распахнутые руки и прижалась к его плечу.  Назарали  осторожно поднял её на руки и вынес на берег. Они сели рядом со мной, оба мокрые до ниточки, но успокоившиеся.
      К роднику вереницей поднимались одноклассники, безмятежные  и радостные.
      - Вот вы где!  А что такие мокрые? Мы тоже под водопадом постоим. Чего нам-то  не сказали? - кричали они, перебивая друг друга.
      - Послушайте,  друзья, я хочу сказать важную вещь, - остановил их Назарали.
Все затихли.
       - Торжественно объявляю: с сегодняшнего дня начинаются торжества по случаю нашей свадьбы!
     Все   громко закричали «ура» и горы ответили радостным эхом. Зайнаб посмотрела на меня, а потом на друзей, подняла руки в молитве и произнесла в слезах:
     - О Боже! Дай каждому такое огромное, доброе, благородное сердце, как у Назарали! Прошу тебя, Боже, береги и храни его для меня и подари нам счастливую и спокойную жизнь. Ведь нет никого равного ему!
      - Смотри не залей нас слезами счастья, а то утонем, - шутили и смеялись подруги.
      Я тоже мысленно благодарила Бога за то, что Назарали не отвернулся, не обозлился, не обиделся, а всё понял и принял как есть.
      Начались традиционные и обрядовые мероприятия – подготовка к свадьбе. Как же весело они проходят в сёлах! И муйсаргирон – стрижка волос жениха, и показ подарков невесте у неё дома, и показ подарков жениху в доме жениха, и народные игры и состязания, и обряд никох – венчание. Гуляли целую неделю. Только тётушка Мухайё ещё больше стала переживать за дочь: как же она, беременная,  в новом доме  станет главной помощницей для свекрови, и всё будет успевать? Я успокаивала её, что поначалу мы будем ходить помогать. У меня каникулы, а мать невесты по правилам 40 дней проведывает  молодых с разными вкусностями. Мухайё молилась на Назарали, как на святого.
       Другое дело тётушка Хосият. После свадьбы она каждый день принимала дальних родственников и просила выходить невестку к гостям в новых нарядах. Она так гордилась своей красавицей – келин, что не хотела замечать её усталости.
Мы делали всё, чтобы Зайнаб  было легче перенести все эти обряды. Мама её  по три раза в день ходила с яствами, кормила не только молодых, но и гостей.
Пришло время прощаться с Назарали - он уезжал в Душанбе поступать в университет на заочное отделение. Если бы не беременность Зайнаб, он уехал бы в Москву. Но ему хотелось  быть поближе.
     - Ты, что боишься, что мы обидим Зайнаб? Или не справимся сами с житейскими трудностями? Чем тебе заниматься, если заочно  будешь учиться? Здесь работы  нет! – уговаривала его тётушка Хосият.
     - Мама, работа всегда найдётся. Нина Николаевна зовёт заведовать библиотекой, преподавать в младших классах – учителей-то не хватает. А в библиотеке мне и сдавать свои университетские работы будет легче, - успокаивал её Назарали.
     - Невестка сразу забеременела, вот сын и переживает. Кажется, близняшки будут, надо бы вместе к врачу пойти, – делилась радостью со всеми родными тётушка Хосият.
Не заметить этого уже было невозможно. Тётушка Мухайё боялась отпускать дочь к врачу со свекровью. И попросила меня  уговорить сваху, чтобы мы с Зайнаб ездили в город к гинекологу. Свекровь, переживая за её большой живот, позвала местную повитуху Гульнор-доя (доя - повитуха). Та пришла, взяла Зайнаб за руку, потом попросила оставить их наедине.
      - Дочка, скажи, вы до свадьбы начали жить с мужем?- спросила она.
      - Да, и мне стыдно в этом признаться, - опустив глаза, ответила Зайнаб.
      Гульнор-доя позвала Назарали. Сказала, что ребёнок зачат раньше венчания, но ничего страшного в этом нет. А вот соседям  знать об этом не следует. Все ли поймут? Поэтому, пусть всё идёт своим чередом.
      Назарали поблагодарил Гульнор-доя и пошёл её проводить. Тётушка Хосият приготовила подарки за хорошую весть и спросила, всё ли нормально? Поблагодарив за гостинцы, доя сказала:
      - Ребёнок крупный, скорее всего, будет девочка. Дай Бог, может и в семь месяцев родиться.
       Назарали попросил во время его отсутствия  почаще навещать жену. Гульнор-доя  взяла его руку, пощупала пульс, посмотрела в глаза и сказала:
      - Ты очень благородный человек, Назарали.
      Неужели она поняла?  Про повитуху говорили, что она ясновидящая: по руке всё могла определять. Но никогда никому она тайн не выдавала, поэтому её все любили. Сколько же секретов держала она в себе?!
      Назарали уехал. Ночью после его проводов, я долго не могла заснуть. Всё переживала за молодых. Только под утро задремала. И пять сон:

     Родной  голос отдалялся. Мне малышке было непонятно, почему я больше не видела маминого лица, не слышала нежный и грустный голос. Где те солёные капли, которые я попробовала?
     И вдруг яркий свет. И голос стал радостным:  "У тебя будет такая же красивая дочка, как ты. Она станет лучиком надежды,  светом озарения, путеводной звездой. Ты будешь счастлива, родная!"

     Я проснулась и растерянно подумала, что же это значит? Как же у меня бесплодной может родиться дочь? Может быть, получится от Семёна Ивановича, который зачастил ко мне в последнее время. Он намного старше меня, но многим молодым фору даст. Всегда я воспринимала  его как коллегу и старшего брата. Но после смерти жены – Антонины Сергеевны ему стало очень трудно жить без женского участия и тепла.
Я пошла в школу - перед каникулами надо было всё привести в порядок и оформить документы по выпуску. Не успеешь оглянуться, и опять учебный год наступит. В библиотеке меня ждал Семён Иванович.
      - Ну,  здравствуй, Ниночка. любимица нашего селения! Отдохнула бы немного, - с добродушной улыбкой поприветствовал он меня.
      Я только рукой махнула: не до отдыха. В тот день Семён Иванович  помог мне разобраться с бумагами, а потом мы сидели в его доме за  чайным столом и долго говорили по душам. Он поделился своей бедой.  В горах рядом с нашим селением его сына-альпиниста накрыл мощный камнепад. Тело Павла, так звали сына, было погребено под глыбами камней. Семён Иванович приехал сюда с женой Антониной Сергеевной в надежде откопать тело сына. Понял, что это невозможно. И решили они с женой здесь остаться.
      - А я и не знала!  Здесь же не скрывают ничего, - удивлённо спросила я.
      - Это была наша с женой просьба - вообще не вспоминать о гибели. Мы не хотели верить, что Павла нет. Он для нас всегда в горах, геолог-альпинист, покоряющий вершины. Так мы и обосновались здесь и жили рядом со своим мальчиком. А теперь я совсем один, - грустно ответил Семён Иванович.
      - Про меня Вы тоже всё знаете. И я  одинока: ни семьи, ни детей.
      - Нина, почему бы тебе не жить у меня?
      - Я буду приходить, помогать, навещать, поддерживать, но жить…
      - Я полюбил тебя, сначала, как дочь: ты так нежно ухаживала за моей больной женой. А теперь уже столько времени прошло с её ухода, и я понял, что ты мне нужна. Не могу я один со своими думами.
     Я растерялась и не нашлась, что ответить. В памяти всплыли годы нашего знакомства. Я как-то «прибилась» к семье Богдановых чуть ли не с первых дней моего приезда в Зароб. Не могла налюбоваться на эту дружную пару – Семёна Ивановича и его милейшую жену Антонину Сергеевну. В глубине души даже завидовала им, понимая, что у меня ничего подобного не случится уже. Однажды  сказала Антонине Сергеевне, что не каждой женщине такой сокол  в мужья достался. А она добродушно улыбнулась: «Всё у тебя будет, Ниночка! Не прогляди только своё счастье!»
      - Семён Иванович! – я посмотрела ему в лицо. - Вы правы, не должен человек жить один. Но я не могу полностью к Вам переехать. Мы живём в таком месте, где свои устои. Кому понравиться, а кому нет. Хотя скажу честно, я привязалась к Вам всей душой, и ближе у меня нет никого.
      - И на этом спасибо, родная!
     Я ушла от него поздно. Он был очень заботлив и нежен со мной. Как быть? Мне всю жизнь не хватало тепла и ласки любящего человека. Говорят: Бог всех любит, но милость Божия обычно бывает неразлучна с испытанием. 
     В селении стали замечать, как часто я появляюсь у Семёна Ивановича. А он мне помогает справляться с тяжёлой работой по дому. Мы стали вместе ходить в школу, он ждал меня по утрам у калитки, как когда-то  Назарали свою Зайнаб. Но жили мы каждый у себя. Семён Иванович отошёл от своего горя. В школе учителя добродушно подшучивали:
     - Ожили, дорогой наш Семён Иванович! Никогда Вас таким счастливым не видели. Прямо молодец молодцом!
      Он отвечал им, многозначительно смотря в мою сторону:
      - Да вот на старости лет родную душу нашёл - добрую и ласковую, как дочь.
Я была благодарна Богу, что наконец-то  могла прислонить голову к крепкому мужскому плечу. Теперь со мной был   помощник, защитник, родной и близкий человек. Я как-то успокоилась. Стала смотреть на жизнь другими глазами.
Слава Богу, у моих учеников всё решилось благополучно. Зайнаб переносила беременность  нормально  и  Назарали доказал, что благородство – качество настоящего мужчины.               
Вот только из Душанбе от него Зайнаб не получила ни единой весточки. Я тоже переживала, но успокаивала:
      - Всё будет хорошо, Назарали сдаст экзамены в институт и сразу вернётся. Пока все документы оформят, пока студенческие билеты выпишут. Надо ждать.
Но Назарали задерживался. Я попросила Семёна Ивановича поехать в Душанбе  до закрытия перевала  и всё  разузнать.
      Тётушка Хосият не находила себе места от переживаний о сыне и попросила Семёна Ивановича взять её и мужа с собой. Отец Назарали Ахмад Ахроров был счетоводом в фирме по производству табака. Его не отпустили, надо было сдавать отчёты. Мы с Зайнаб и тётушкой Мухайё проводили Семёна Ивановича и тётушку Хосият.
      Прошёл месяц, закрылся перевал. И наконец-то мы дождались известий из Душанбе. Семён Иванович написал мне, что Назарали сидит в следственном изоляторе  и ждёт суда. Он случайно встретился на улице с Алишо и избил его. Отец Назарали объездными путями  через Узбекистан поехал в Душанбе спасать сына.
     Я решила забрать Зайнаб к себе, хотя  тётушка Мухайё  не хотела, чтобы дочь ушла из дома мужа. Мол, к чему  лишние разговоры? Но повитуха Гульнор-доя рассудила так:
    - Лучше бы ей быть у муаллимы, чем в доме  с золовками  и их пересудами. Зайнаб скоро рожать. - сказала она.
     - Но как же? По срокам рано ещё! – удивилась я.
     - Она родит семимесячного. Слишком много было потрясений и для мамы и для ребёнка, но Аллах всемилостив, - ответила Гульнор-доя.
     Каждый день приходили проведывать Зайнаб многочисленные родственники и подруги. А она думала только о Назарали. Сколько страданий принесла ему любовь? Мысли выливались в стихи. Читала их подругам  и они восхищались её талантом.
     Роды у Зайнаб начались поздно вечером, и  разрешилась она от бремени в полночь. Девочка была  вылитая Алишо - со светлыми локонами и серо-зелёными глазами. Гулнор-доя сразу заставила покормить ребёнка заранее приготовленным ею молоком, а Зайнаб заставила выпить какой-то особый отвар. Потом подозвала меня поближе к себе и зашептала:
      - Два часа мать и дитя  будут спать. Домашним скажем, плохо им обеим. В санавиации у меня хорошие знакомые, скоро прилетят и заберут вас в город. Я советую увезти малышку в Ленинград. Зайнаб тётушка Мухайё всё объяснит. А мы тут будем стараться  вызволять Назарали из тюрьмы. Алишо ушатами льёт грязь на молодых. Не надо им ни грязи, ни позора.
       - Но я же не смогу! - испуганно промолвила я. - Как всё объясню Зайнаб и Назарали?
       - С Зайнаб я поговорила заранее. Как только у них всё уладится, они приедут в Ленинград, и там решите. А Семён Иванович приедет к тебе сразу после суда. За вещи и дом не переживайте: откроется перевал и мы сможем всё переправить. А пока я буду присматривать за вашими домами. О Аллах, дай мне сил и пусть всё будет решено по закону любви! – Она шёпотом просила Бога о помощи, и я многое понимала, ведь за столько лет жизни в Заробе выучила таджикский язык и освоила местный диалект.
       Через двадцать минут прилетел вертолёт санавиации. Зайнаб внесли в салон на носилках, а  я с ребёнком на руках присела рядом. Тётушка Мухайё бросила в кабину приготовленное детское приданое. Её не взяли – места не было. Тихо плача, она обещала приехать в Душанбе через Узбекистан.
       Вертолёт взмыл в небо и я  в окно увидела, как Гулнор-доя бросилась на колени и стала молиться за нас, грешных. Меня поразила внутренняя сила и  бесконечная доброта повитухи. Она спасала нас - чужих, в сущности, людей. Я никогда в жизни не забуду её   с разметавшимися от сильного ветра волосами, и от этого прощания сжималось сердце.
В Душанбе нас привезли в центральный  роддом.
      - Мама очень слабая. Молока нет, сердце бьётся неритмично, - сказала главный врач Хафиза Саидовна. – У нас сейчас карантин, а дети легко подхватывают вирус. Новорожденную  можно забрать, она здоровая, все показатели положительные. Но девочка должна быть под присмотром акушера и педиатра. Вы кто ей будете?
      - Я её тётя, - вырвалось у меня.
      - Похожа, прямо вылитая тётя, -  улыбаясь, сказала доктор. – У Вас дома помощники найдутся?
     - Есть, конечно, есть, - закивала  я.
     - Во втором корпусе возьмите талоны на детское питание и смеси,   вот   моё направление. Каждый день надо приходить за свежим питанием. Я думаю, недельку   продержитесь, а мы маму за это время на ноги поставим, - сказала Хафиза Саидовна. - А как девочку назвали?
    - Офтобхон, - тихо произнесла Зайнаб. - Как бабушку моего мужа.
Мне стал понятен сон, который я увидела, забывшись всего на двадцать минут в вертолёте. Это был диалог моей мамы и маленькой девочки, которую я держала у груди:

              - Офтобхон, свет мой, Солнышко, почему тебя
           так назвали?
              - Наверное, хотели, чтобы я стала
           маленьким лучиком, частичкой солнышка,   
           давала свет и тепло всем, кто рядом.
          - А что такое дарить свет и тепло, Солнышко моё?
          - Значит, делать человека чуточку добрее и счастливее…
          - А что такое счастье, свет мой?
          - Это, когда мама жива. И она рядом…
          - А что такое добро, Офтобхон?
          - Это когда тебе не жалко делать хорошее для человека  просто так, не жалея   для него ничего.
          - Ты настоящее маленькое Солнышко!
          - Хочу быть им…
          - Почему?
          - Чтобы соответствовать своему имени. Не зря же меня мама так назвала.
          - Легко ли это?
          - Думаю, нет. Но надо очень стараться. Мне грустно, когда не получается.
          - А что такое грусть, Солнышко?
          - Грущу, когда плохо близким и  они уходят далеко. Нет большего горя, когда они покидают нас навсегда.
         - А что такое горе, свет мой?
         - Горе – самая сильная душевная боль, которую вылечить почти невозможно.
         - А что такое душа, милая моя Офтобхон?
         - Душа  сродни Богу, только она внутри тебя и постоянно связана с Ним.
         - Ты веришь в Бога, родная?
         - А как же! Всё самое лучшее: трудные испытания, пройденные дороги, мир вокруг -  всё от Бога. Всюду  Его частичка. Он растворяется в каждом, помогает нам, делает лучше. Главное понять и увидеть Его в себе. Бог – это любовь!
        - Свет мой, Солнышко, твоё тепло, которое ты передаёшь  всем вокруг, доброта и отзывчивость подарены тебе Богом вместе с твоим именем – Офтобхон. Счастья тебе в твоём жизненном пути, полном испытаний. Гори, гори ясно – чтобы не погасло!
        - Спасибо. Я поняла, что в жизни не надо бояться испытаний. Они делают нас сильнее, добрее и крепче.
 

       - Спасибо большое, - сказала я, прощаясь с профессором. Посмотрела на маленькое личико, которое морщилось в ожидании еды.
       Побежала за питанием. Вернулась с бутылочками, а навстречу мне шагал Семён Иванович. Мы сели на скамейку и я всё ему рассказала.  Он слушал меня с большим волнением, в его добрых глазах отражалось сострадание и бесконечная любовь ко мне. Семён Иванович отвёл меня в Дом ветеранов, где ему выделили на время комнату. Нам тут же  принесли детскую кроватку. Я покормила малышку, перепеленала. О пелёнках и одежде для новорожденной позаботилась её бабушка Мухайё.  С какой любовью и душой были вышиты «наряды»! Малышка редко плакала, сияла улыбкой, ела за обе щёки. Я нарадоваться не могла на эту куколку. Называла её свет мой и Солнышко.
     - Я взял билеты на Ленинград, улетаешь послезавтра, - огорошил меня Семён Иванович. - Там уже неделю пустует твоя квартира. Ни о чём не беспокойся, все документы на тебя и дочку оформил  по совету Гулнор-доя. Малышку в метрике записали Новикова Офтобхон - так хотела назвать её Зайнаб. А завтра суд.
      Я растерялась, что людям скажем? Куда ребёнок делся? Это же не иголка в стоге сена.
      - Придётся сообщить, что девочку забрали родственники.
      - А родственникам?
      - Что её больше нет. Здесь правила свои – сразу хоронят. Иначе, будут искать. Тётушка Хосият – мать Назарали  скоро уже явится. До её появления ты должна уехать. Зайнаб обо всём знает. Алишо, мерзавец, написал заявление, что Назарали мстит ему. Если он увидит девочку – свою копию, представь, какой грязью всех запачкает.
      - Подлец! Тогда Вы правы Семён Иванович, я полечу в Ленинград.
      - Я написал в Совет ветеранов и своим однополчанам, встретят тебя  и не дадут в обиду. Дочку сразу поставят на учёт, к вам будет приходить детский врач. Извини, я сказал, что на старости лет обзавёлся ребёнком. Всё же,  какие-никакие льготы ветеранские. Главное, не бойся, скоро всё решится, и мы приедем. Всё путём!
     - Как там с Назарали? – спросила я.
     - Я шорох навёл в следственном изоляторе! Отец Алишо не ожидал, что   приеду защищать своего ученика. Ну, давай, ты собирайся, а я пойду к следователю, - заторопился Семён Иванович.
      Он ушёл, а я впервые прилегла рядом с детской кроваткой. Мы с Офтобхон смотрели друг на друга. Значит, о тебе был мой сон? Неужели мне Бог подарил дочку таким необычным образом? Молодым сейчас не до ребёнка: Зайнаб даже не посмотрела в её сторону. Назвала Солнышком и с глаз долой. Значит, такова моя судьба: испытания и скорби, следом  - утешение.
      Под вечер я навестила Зайнаб. Она плакала: ей сказали, что малышки больше нет. Знала всю правду, но рыдала.
      - Муаллима, в чём я провинилась перед Богом? За что мне такие испытания? Переживаю за Назарали: он-то в чём виноват? Неужели мужу придётся сесть в тюрьму? Почему в моей жизни появился этот мерзкий Алишо?   Я ведь думала, что люблю его. И дочка его копия…
      - Она моя копия! – я погладила Зайнаб по плечу. - Ты за неё не беспокойся. Завтра с утра пойду к Назарали попрощаться. Всё расскажу. Ему сейчас нужна поддержка. Думаю, скоро вы будете вместе. Потом приедете в Ленинград.
      - Дай Бог, буду жить вашими молитвами, Вы такая хорошая, пусть всё в жизни  сложится. Я никогда не забуду вашу доброту, - целуя мои руки, сказала Зайнаб.
      Наутро я пошла к Назарали. Меня поразило уважительное отношение сотрудников. Семён Иванович сказал, что придёт его жена. Меня провели к Назарали в комнату свиданий. Увидев меня, он расплылся в улыбке. Видно было, что очень ждал встречи.
     - Муаллимаджон, Вы пришли ко мне, как я рад, - с чувством произнёс он. - До приезда Семёна Ивановича меня держали в общей камере  с какими-то хулиганами. Они издевались надо мной. Если бы не Семён Иванович, они сделали меня калекой. Теперь я в камере один. Думаю, чем всё это кончится? А знаете,  ко мне приходил Алишо! Начал говорить о Зайнаб, о любви к ней. Якобы родители были против. Смеялся надо мной, что «подпорченную» взял. Влепил я ему пощёчину  со словами: «Не отрекаются, любя!» Эту строку из вашего любимого стихотворения   никогда не забуду.
      - Милый, ни о чём не переживай. Твоя дочка вылитая я. Назвали её Офтобхон, как твою бабушку. Зайнаб придёт на суд  дать показания против Алишо, хотя я её отговаривала. Она ещё очень слабая после родов.   Мы уезжаем с Офтобхон в Ленинград  - от всех подальше. Знаю, что с Семёном Ивановичем не пропадём. Если захочешь, приезжай ко мне, поступишь на подготовительный курс при Ленинградском Госуниверситете. Зайнаб тоже приедет, только позже. Ей обязательно надо появиться в селе. Так положено. Ваши мамы просто не отпустят её так сразу.
      - Спасибо Вам за всё! Столько в Вас добра, десятерым хватит! – обнял меня Назарали.
       - А у тебя благородное сердце, оно размером, с арбуз, - пошутила я. – Целая вселенная вместилась в твоей душе. Прощай, мой милый и мудрый ученик. Счастья вам с Зайнаб!


                Я не сирота


      И вот я дома - в Ленинграде, где прошло моё детство и юность. В городе, где нашла первую любовь. Такая красота вокруг! Только вот холодно. Кругом снег по колено. Меня встретил сын друга Семёна Ивановича, который работал таксистом.
В квартире чистота и уют – постарались друзья Семёна Ивановича.  Они сгрудились возле новой кроватки, куда я положила малышку, и шутили:
    - Ну и Семён! В такие годы  красавицу-дочку смастерил!
Мы вместе попили чаю, поговорили о жизни. Друзья просили без  стеснения обращаться к ним, если будет трудно.
     И начались для меня материнские заботы: покормить дочку, погулять с ней, искупать, спеть песенку на ночь. Срочно пришлось встать на учёт к детскому врачу, чтобы получать детское питание. Когда я предъявляла её метрику,  все удивлялись имени Офтобхон.  В мечтах я хотела написать ей отчество Джамшедовна. Но, постеснялась. Пусть сама решит, когда вырастет и будет получать паспорт.
      В ближайшем универмаге я купила  зимнюю одежду, а для малышки большую немецкую коляску с сеткой под ней.   С дочкой на руках  мне везде уступали очередь. Для коляски приобрела одеяльце и подушку. Деньги у меня были, Семён Иванович перед вылетом дал. Да и из Совета ветеранов передали финансы на новорожденную.
«Боже, я стала мамой! Слава тебе! Может быть на время, может быть навсегда» - подумала я, с гордостью держась за коляску, в которой лежала крохотная Офтобхон.
На следующий день я пошла в храм к батюшке. Отец Владислав был уже стар, но вспомнил меня:
     - Ну как ты, матушка? Вижу, услышал Всевышний молитвы твои. А крестить дочку когда?
     - Надо дождаться отца, он ещё не приехал, - ответила я. – Можно мне исповедоваться? Так много хочется сказать. Вы меня всегда направляете на путь истинный, батюшка.
    - На путь истинный нас приводит Господь, к нему и должен быть обращён твой взор.
     Я рассказала ему о бедах Назарали и Зайнаб, об их дочке. Батюшка очень внимательно меня выслушал и сказал:
     - На всё воля Божья! Без него даже волос с головы человека не упадёт. Святитель Иоанн Златоуст говорил, что нельзя отчаиваться из-за грехов. В грехе преступнее всего то, когда остаются в грехе. И в падении хуже всего то, когда лежат после падения.  А жизнь наша подобна колеснице, у которой переднее правое колесо есть смирение, левое – самоукорение, а на задней оси терпение и предание себя воле  Божией. Ты, Нина взяла грех на душу, чтобы помочь близким. Молодые не откажутся от своего дитя, но и не заберут. Теперь у них много хлопот и забот, и они благодарны тебе, за то, что ты в трудный день их поддержала. Это нелёгкое решение. Значит так угодно Богу. Молись и будь покорна Ему, - ответил он.
      Я вышла из храма с облегчением, после исповеди как будто камень с души упал. С каждым днём я прикипала сердцем к моей Офтобхон. Девочка росла на глазах и становилась  красавицей неописуемой. Бровки чёрные с серединкой, как у мамы. Локоны золотистые, глазки меняли цвет на серо-зелёный. 
      Через месяц прилетел Семён Иванович. Рассказал про суд:
      - Назарали вынесли приговор – год условно. Отец Алишо хотел посадить его за решётку на 10 лет. Не получилось! Я пришёл в суд как на парад, надел костюм со всеми орденами. Выступил в защиту Назарали. Показал его школьный аттестат и все грамоты. А ещё я привёз письмо директора школы, который рассказал не только о Назарали, но и об Алишо. Но, когда пришла Зайнаб с папкой документов, что там было, я не знаю, Алишо больше не выступал. Сидел злой, с опущенной головой. Оказывается, Зайнаб оправившись после насилия, пошла в дом Алишо, чтобы убить, но он уже скрылся. Бог отвёл бедную от греха. На столе Зайнаб увидела документы, которые отец Алишо собрал, чтобы увезти с собой.  Одну папку красного цвета Зайнаб взяла.  От вида  этой папки Алишо на суде так и спёкся. Никакой спесивости, в нём уже не осталось. Видимо, очень компрометирующие документы. Отца хватил сердечный приступ, и увезли Алимбека в кардиологический центр.
       - И что же за документы там оказались? – спросила я.
       - Приходы и расходы, а чего разберутся в органах. Не могу точно  сказать, но, кажется, дело связано с наркотиками.
       - Боже мой! Хотел посадить невинного парня, теперь сам надолго сядет - вот вам и кара Божья. А как наши молодые? – спросила я.
      - Назарали год должен отработать, с судимостью, даже условной в вуз не пустят. Они с Зайнаб решили остаться в Душанбе. Родители их уехали домой. Тётушка Хосият очень недовольна, зовёт в Зароб, боится мести Алишо. А Назарали решил, что если Алишо будет мстить, то  везде его найдёт. Я поговорил с друзьями из Совета ветеранов, они помогут парню с работой. Зайнаб тоже мечтает учиться в вузе, но пока   слаба  после родов. Никто, кроме молодых и тётушки Мухайё не знают про Офтобхон, - сказал Семён Иванович и неожиданно спросил:
      - А можно мне малышку называть Светой?
      - Можно Светиком, - улыбнулась  я. - Так захотела наша Зайнаб. Офтобхон – переводиться солнышко.
     - Света, Светик, Солнышко моё! – повторял на все лады Семён Иванович и радовался как ребёнок.
      Я не верила своему счастью. Рядом мужчина, который любит, оберегает и уважает меня, и дочка – родное существо без болезней и капризов. Такая улыбчивая и забавная.
Теперь наш дом полон друзей. Все, кто приезжал из Зароба, обязательно оставался у нас, ночевали и на кухне, и на балконе.
      Что меня удивляло, так это мои сны. Куда они ушли? Я больше не видела ночами маму, не слышала её тихий и грустный голос. Я поняла, что там  - на  небесах моя милая мама, наконец, успокоилась и радовалась за меня. Я была благодарна Всевышнему и молилась с особым усердием.
       Как-то Семён Иванович пришёл и с порога позвенел ключами, мол, угадай, Ниночка, что это? Оказалось, ему как участнику и ветерану войны подарили маленький автомобиль «Запорожец». Радости нашей не было предела. Вместе  с малышкой мы побывали в Петергофе, на  Финском заливе, поездили по пушкинским местам. Через месяц Семён Иванович обрадовал меня ещё одной новостью: Совет ветеранов ходатайствовал в городском комитете партии о расширении нашей жилплощади.
      Мы ждали положительного решения. Но пришло письмо, уведомляющее   о том, что сиротские квартиры – это особая статья в жилищном вопросе. Срок давности никакой роли не играет. Если мы получаем новую квартиру, моя прежняя опять отходит в распоряжение отдела по социальным вопросам горисполкома.
     - На нет и суда нет. В тесноте, да не в обиде. Всё рядом, где ещё такую квартиру найдёшь? А какой ремонт шикарный! Ваш ученик Дониёр сделал, мастер – золотые руки,  - успокаивала я Семёна Ивановича. Так и не смогла перейти с ним на «ты».
     - Я думаю, это дело времени. У нас растёт малышка, ей нужна отдельная комната. Завтра надену костюм с орденами и пойду на приём к главе города, - не унимался Семён Иванович, - попытка не пытка!
      Несколько походов в горком и горисполком ситуацию не изменили. Кормили обещаниями.  Но нам и так было хорошо. Мы постоянно переписывались с нашими   друзьями и учениками  из Таджикистана. Каждую неделю я получала весточку от Зайнаб и Назарали. Они писали, что очень счастливы и просили присылать фотографии малышки. Сами они ждали ребёнка. Обещали приехать следующей осенью. Только в Душанбе стало неспокойно. Ребята верили, что всё наладится.
       На нашей площадке в подъезде было две квартиры. Моя однокомнатная и напротив трёхкомнатная Людмилы Павловны. Мы с  ней с первого знакомства всё делили пополам. А теперь вовсе стали одной семьёй. Людмила Павловна Офтобхон из рук не выпускала, нянчила как внучку. Я угощала её таджикскими блюдами, которые научилась готовить в селе Зароб, сухофруктами, а летом, когда приезжали таджикские друзья и ученики, делилась вкусными арбузами и дынями. Вот она и предложила нам поменяться квартирами. И вновь ничего не получилось.
      Ох, уж эти сиротские квартиры! В отделе социального обеспечения мне сказали, что только они могут решить этот вопрос – забрать мою и предоставить другую квартиру.
Семён Иванович решил подать жалобу в суд. Сколько я не отговаривала, он настоял на своём. Ходил по инстанциям, говорил с юристами, привлёк к этому делу всех своих друзей.
      На суде мне обязательно надо было выступить. С Офтобхон осталась Людмила Павловна.
       В зале суда народу собралось  много – Семён Иванович постарался собрать всех друзей. Они надеялись, что всё решится в нашу пользу. Началось слушание дела. И вот дали слово мне.
       После небольшого вступления судья спросил меня:
      - Вы получили квартиру по льготному предоставлению, как  человек, не имеющий ни родителей, ни родственников, ни попечителей?
      - Да, всё правильно, по бумагам  так. Но тогда я ничего не знала, ни о своих родителях, ни о родных. Никто мне не говорил, что я не подкидыш без рода и племени. А ведь моих родителей врачей Романовских, – благороднейших людей Петербурга, делавших уникальные операции и имеющих большую квартиру на Мойке, расстреляли. Отца – сразу. Маму пожалели, оставили до родов и кормления, потому, что она была беременна мной. Вы себе можете представить,  мама радовалась моему появлению, хотя знала, что её ждёт казнь? Я продлила ей жизнь на короткое время.
      - Вы должны чётко и по существу отвечать на вопросы, - перебил меня работник отдела по социальному обеспечению горисполкома.
      - Разве я говорю не по существу? Делая хорошее дело – представляя нам льготные квартиры, вы связываете нас по рукам! - Выходит, мы  должны всю жизнь оставаться сиротами? Вы за правду, или за закон? Тогда верните мне квартиру моих родителей. Верните мне мою родословную, фамилию отца. Я знаю, не вы виноваты, а система. Беда  случилась не только со мной, а с десятками тысяч   других невиновных ни в чём детей.  Сегодня мы должны исправлять ошибки такой безжалостной системы.
         - Но позвольте! Вы много лет работали в одном из дальних уголков страны, а квартира, закреплённая за Вами, сохранилась. Сегодня Вам есть, где жить. Система поменялась:  у Вас могли по закону забрать жильё, но оставили, - сказал судья и добавил, – теперь Вы получите квартиру согласно очереди по месту работы, а прежнюю сдадите.
      - Но я, как законопослушный гражданин, чтобы сохранить квартиру выполняла все требования закона. Исправно платила налоги и квартплату. Писала в социальные органы. Имею ли я право на расширение? Ведь я не одна, у меня есть муж, дочка. Она подрастает. Ей нужен будет свой уголок, - возразила я.
       - В стране не решён вопрос с коммунальным жильём, а Вы живёте в центре, со всеми удобствами в отдельной квартире. Надо набраться терпения. Нам выделяют квартиры для сирот, они в основном однокомнатные, - опять встрял социальный работник.
       - Какой-то  порочный круг получается. Выходит, что мы до самой смерти должны оставаться одинокими? А политика вашей организации не подразумевает, что сирота может обзавестись семьёй, родить детей? Я благодарна вам и за эту квартиру. Но мне бы хотелось её расширить. Ради моего ребёнка, чтобы она не видела того, что пришлось пережить мне.
      Суд решил вопрос  в нашу пользу. Особенно всех впечатлил рассказ Семёна Ивановича о его участии в Великой Отечественной войне  во имя спасения и счастья детей. Он заявил, что государство обязано помогать людям со дня рождения и до самой старости – только тогда оно сохранит своё человеческое лицо. Но решение суда, так и осталось на бумаге.
       Когда мы пришли домой, я решила поделиться своим сокровенным:
- Семён Иванович, я хочу обвенчаться с Вами и крестить нашу Офтобхон. Поговорила в храме с батюшкой, и он готов совершить обряд.  Знаю ваше отношение к религии, Вы – атеист, в армии вступили в партию. Но ради меня, прошу, решайтесь! Не могу жить во грехе. Пусть будет всё по заповедям Божьим.
Семён Иванович задумался. Потом подошёл, нежно обнял меня за плечи и с любовью посмотрел на спящую дочку:
      - Ради тебя и Светика я на всё пойду. Но у меня есть  одно условие.
      - Какое, Семён Иванович?
      - Будешь называть меня на «ты», договорились?
      - Хорошо, я попробую, хотя надо привыкнуть,  -  с улыбкой ответила я. – Но только позвольте, ой, позволь мне называть тебя Семёном Ивановичем.
      - Так и быть, позволю, - сказал он и пошёл играть с малышкой. Гремел погремушками, коверкал ласковые слова, сюсюкал, а Офтобхон улыбалась во весь рот.
На кухонном столе лежало запечатанное письмо от тётушки Мухайё. Я открыла конверт  и с первых фраз на таджикском почувствовала запах родного села Зароб - горной мяты и зиры  (горного кумина). Мухайё писала:

                Дорогая муаллима Нина Николаевна, здравствуйте!
      Пишу Вам и верю, что у Вас всё хорошо. Каждый день молюсь за Вас и благодарю Бога, что встретила в своей жизни такую добрую и отзывчивую женщину. Я уверена, что счастье Офтобхон в ваших руках.
     Помните наш последний разговор? Вы не разрешили Зайнаб сделать аборт, и рассказали свою историю. Сам Бог пожалел нас всех. Если бы не Вы, бедная Зайнаб совершила непоправимое. Отвели  её от  обрыва, когда она хотела уйти от позора, заставили  оставить ребёнка. Разве это можно забыть?  Вы наш Ангел-Хранитель. Никто в селении никогда плохого слова не скажет о Зайнаб, и это благодаря Вам.  В сердцах Вы тогда сказали: «Сиротой была, сиротой   останусь. Никого у меня – ни родных, ни близких, и после себя никого не оставлю». Знайте, это неправда! У Вас есть семья многочисленная - всё селение, все ваши ученики, есть Назарали и Зайнаб, а теперь ещё и дочка Офтобхон. Как вспомню её локоны, сердце сжимается в тоске. Летом постараюсь выбраться к вам. Но и вы нас не забывайте, ведь лучшие годы своей жизни вы отдали нашему краю, нашим детям.
      Нам на почту провели междугородний телефон. Напишите номер своего домашнего телефона, здесь можно заказать в переговорной кабинке. У меня накопилось многое, что хотелось бы сказать.
         Берегите себя. Можно я Вас буду называть своей сестрой?
              Всегда ваша  Мухайё.

       На конверте было написано только «Новиковой Нине Николаевне».
       - Семён Иванович, Вы, ой, ты не знаешь, кто принёс письмо? На нём нет адреса, – спросила я.
       - Оно было в почтовом ящике. Думаю, кто-то из нашего селения доставил, - ответил муж.
       И, правда, вечером приехал Дониёр с женой Зубайдой. Они собирались в круиз на большом теплоходе «Анна Каренина» по Балтийскому морю. Мы были очень рады, что в доме опять запахло воздухом Зароба от гостинцев - лепёшки, шарики курута, сухофрукты, горная мята, целебные травы, мумие и первые фрукты.
       Я поняла, почему Дониёр бросил в почтовый ящик письмо – тётушка Мухайё попросила не делать это при всех. Не хотела, чтобы его жена что-нибудь узнала.
      - Семён Иванович, Вы в последнем письме просили продать свой дом. Я сам его купил. Такой добротный дом, со всеми удобствами внутри, с хорошим двором и садом. Никому даже и не предлагал. Семья у меня теперь большая, вот и решили жилищный вопрос. Столько лет мы жили с родителями, а тут повезло. Привёз документы на подпись и заверение нотариусом.
      - Ты молодец, недаром я называл тебя мастером на все руки, -обрадовался Семён Иванович.
      Зубайда сразу прошла на кухню. Приготовила плов, нарезала салат. Поставила гостинцы на стол. Всё как в селении Зароб. Позвали соседку Людмилу Павловну.
      - Я вижу у  вас жизнь точно – в тесноте, но не в обиде. Я поговорила с сыном. Он не против, чтобы мы сделали обмен, - обрадовала меня Людмила Павловна.
       На душе стало светло, ведь никуда из этого дома уезжать мне теперь не хотелось. Семён Иванович начал рассказывать, что суд вынес решение выделить нам квартиру. А сиротские квартиры обмену не подлежат, они на особом учёте. Но я почему-то верила, что у нас получиться. И была рада.
      Квартиру нам так и не дали. В Совете ветеранов сказали, что очередь большая, мы должны подождать. Когда я узнала, в каких стеснённых условиях живут ветераны и инвалиды войны, перестала думать о том, что когда-нибудь получу квартиру через это общество. Может лет через 50?!
        В конце перестройки  пришли  перемены. Вышел закон о всеобщей приватизации квартир. Я быстро оформила все документы. В отделе социальной защиты населения работали уже другие современные специалисты.
        Мы помогли приватизировать квартиру Людмилы Павловны и обменялись. Деньги за дом и большой приусадебный участок Семёна Ивановича покрыли все расходы.
Моему счастью не было предела: у каждого из нас появилась отдельная комната. Дониёр написал, что летом приедет и они вместе с мастером, его учителем Семёном Ивановичем сделают в квартире евроремонт.
     Ну,  какая же я сирота? Никто теперь не посмеет назвать меня этим горьким словом. Пусть после сорока лет, но моя жизнь изменилась. Я окружена любящими меня людьми, у меня есть ты, моя Офтобхон - свет мой, Солнышко.


                Никогда не поверю!


        Лихими стали девяностые годы. Для некогда огромной страны – это годы испытаний. Я была далека от политики, и ненавидела  систему, которая отняла у меня родителей.  Но никто не смог бы поколебать уверенность в том, что такой огромный народ не сломить разрушительными войнами  и разбить его  сплочённость. Что-то уходило безвозвратно, а мы не всё осознавали. Верили в новое, которое будет лучше, чем прежде. Думали, что мы сильные и сможем держаться вместе. Я гордо считала себя человеком огромной страны СССР, не веря, что она уже стала другой.
       В августе Дониер с женой решил поехать в круиз по Балтийскому морю – видимо очень понравилось в прошлый раз. Но случилось так, что после августовского путча в Москве, половина экипажа и пассажиров россиян попросили убежища на Западе. Капитану после первой остановки в Килле (Германия), пришлось повернуть назад. Не состоялся круиз!
      Дониёр с Зубайдой пришёл попрощаться с нами перед  отъездом в Таджикистан. Я просила  остаться погостить подольше, но видела, как неспокойно у него на душе:
     - Муаллима, простите, не могу. Очень волнуюсь, что там в Душанбе и в нашем Заробе? Хотел отправить Зубайду одну  и остаться помочь вам в  ремонте  квартиры, но вижу, что мой любимый наставник  Семён Иванович прекрасно справляется. Я не знаю, но очень тревожные вести передают, люди на площадях собираются. Сегодня я говорил с родными. Они  рассказывают, что в столице начались волнения. Какие-то противостояния. Просят приехать в объезд, через Узбекистан. Но я не могу. Долго  в объезд! Переживаю за родителей и скучаю по детям, - тревожился Дониёр.
     - Твои родители – золотые, самые родные мне люди на земле. Они приняли меня, как дочь, не дали почувствовать себя одинокой, - ответила я.
     - Они всем своим келин – невесткам  говорят, что самая любимая и красивая их келин  - это Вы! Правда же, Зубайда? – обернулся он к жене.
     - Да, Вы были и есть для них самый родной человек . Мне кажется, не найдётся никого,  кто бы Вас не любил  в нашем селении. Такое сочетание доброты, искренности, ума   и отзывчивости Бог даёт не каждому. Половина мужчин Зароба были влюблены в нашу муаллиму, - с восхищением поддержала Зубайда.
     - Ну, не будем обо мне, - залилась румянцем я. - Вот сейчас мы пойдём за самой прекрасной девочкой на свете – Офтобхон!
      - Она  Ваша копия, такая же красивая! – не унималась Зубайда.
       А Дониёр закусил губы, отвернулся и вышел из комнаты.
      - Вот так, каждый раз, когда вспоминаем про Вас и Джамшеда, еле сдерживает слёзы. Он ходит на кладбище и сидит у могилы брата, - тихо сказала Зубайда.
        У меня тоже слёзы полились, я догадывалась, что Дониёр горюет и о нашем несостоявшемся союзе. Семён Иванович пошёл утешать Дониёра, а мы с Зубайдой забрали у  Людмилы  Павловны  Офтобхон и решили прогуляться.
       - Муаллима, а Вы чувствовали душевное отношение к себе в Заробе? Вы ведь такая красивая, добрая и справедливая. Всегда держались независимо,  и в то же время очень скромно, - опять завела разговор Зубайда. –  Старались не выделяться, но Вас замечали повсюду. Ваше уважительное отношение к взрослым, понимание и подход к детям  всех восхищало. Помню, как Вы приезжали из отпуска и командировок, а  мы - дети ждали, потому что знали, везёте с собой гостинцы – вкусные конфеты и печенья. Вы были внимательны к каждому. Как же не хватает такого человека теперь у нас.
       - Милая Зубайда, я воспитала не одно поколение учеников, - с улыбкой ответила я. - Думаю, есть кому продолжать дело, если научились у меня хоть чему-то.
       - Вы не переживайте, что Дониёр так расстроился. До сих пор не может смириться с тем, что потерял любимого старшего брата, защиту и опору семьи, - сказала она, опустив глаза.
       Что я могла сказать ей в ответ? Посмотрела на малышку, которая сидела  в летней коляске. Она как будто понимала, глядела на нас и мило улыбалась. Я решила поменять тему:
      - Зубайда, я очень счастлива. Думаю, что Джамшед смотрит на нас с небес и радуется. Посмотри, какая у меня дочь!
      - Да, чудесная девочка! Но почему Офтобхон? Почему Вы не назвали её  русским именем?
      - У меня была ученица, настоящее солнышко, которую я любила.  Скоро пойду крестить свою малышку в церкви. Людмила Павловна с радостью приняла предложение стать крёстной мамой. Назовём её Светлана.
      - Как  же она на вас похожа, просто копия. У нас говорят – як себи ду кафон – две части одного яблока. Но Вы будете её называть и Офтобхон?
      - Ну, конечно, она же свет мой, Солнышко!  В память обо всех любимых и ставших мне родными  за годы незабываемого времени, прожитого в милом моему сердцу Заробе.
Мы вдруг обе замолчали, и я посмотрела на Офтобхон. Она тянулась  ко мне. Я вынула её из коляски. Офтобхон обняла меня за шею своими маленькими нежными ручками, и я задохнулась от счастья!
       - Это бесценный божественный дар за все, что я  испытала в жизни!
       На другой день Дониёр и Зубайда улетели. Долго от них не было известий.
Мощная держава СССР развалилась на глазах: то одна, то другая республика объявляла о суверенитете. Для нас это было болезненным событием. Семён Иванович ходил хмурый, с обидой и недоумением повторял:
      - Мы смогли отстоять свою державу в Великой Отечественной, а теперь сами своими руками её делим…
     Нам, как и многим соотечественникам, трудно давалось осознание, что многие наши  близкие и родные остались  в теперь уже отдельных государствах. 
После распада Соетского Союза в Таджикистане началось противостояние и вылилось в гражданскую войну. Мы узнали об этом по сводкам и информационным программам радио и телевидения. Каждый день рассказывали о событиях, в которые невозможно было поверить. В Душанбе и на юге республики было очень неспокойно. Я переживала за Назарали и Зайнаб. Они, прощаясь с нами, обещали приехать в Ленинград. Но теперь стало не до путешествий. Только писали письма и звонили. Зайнаб была беременна. Назарали работал на хлебокомбинате и поступил на вечернее отделение физфака Таджикского университета.
    Я старалась связаться с ними, но из-за военных событий почта работала нерегулярно. На съёмной квартире, где они жили, был телефон, но никто не отвечал. Тогда Семён Иванович через Совет ветеранов связался с Душанбе и попросил найти наших учеников.  Председатель Наим Шарипов обещал всё разузнать. 
     Через два дня он позвонил, и Семён Иванович передал мне разговор слово в слово.
Наим Шарипович ругал перестройку и распад Союза. Сказал, что для Таджикистана это обернулось трагедией. Простой народ толком не понимал, почему, получив независимость, граждане свободной республики  остались без работы и закрылись заводы, которые были частью союзного производственного процесса. А без работы, всем понятно, и жизни нет. Вот и пошли в разные стороны. Непонятно откуда такое проявление местничества.
Семён Иванович сказал в ответ:
      - Наим Шарипович, никогда не поверю этому! Мне казалось, что дружелюбнее, приветливее и миролюбивее народа, чем таджики нет! Столько лет прожил и не помню случая, чтобы в республике люди жили в несогласии. Каждый любил свою местность, гордился родными краями, но местничества я не чувствовал.
      Телефонная связь была очень плохая. Наим Шарипович рассказал, что Назарали и Зайнаб переехали, так как в 102 микрорайоне началась перестрелка. Живут в районе Зелёного базара, ближе к месту работы и учёбы Назарали, в кибитке, но там нет телефона. Они обещали, как будет чуть-чуть спокойнее, пойдут в переговорный пункт и свяжутся с вами.
      Мой Семён Иванович мерил шагами комнату и не мог прийти в себя. Потом присел рядом и заглянул мне в глаза:
      - Нина, милая, что же творится? Как будто джина выпустили из бутылки! Откуда столько оружия? Сплошной негатив  показывают в новостях. Если бы я не прожил столько лет в Таджикистане, может быть поверил этому, - начал разговор мой супруг.
     - Семён Иванович, люди не были готовы к таким разительным переменам. Сам знаешь,  спокойно жили – не тужили. Работа, зарплата, пенсия, все льготы. А как чтили матерей-героинь, помогали  детям и социально незащищённым. Сразу это куда-то ушло! Вспомни, как наш Зароб жил в зимнее время. Сельчан всем обеспечивали из центра. Теперь каждый сам должен думать о себе. Время сложное. Дониёр после отъезда так и не позвонил. Я за всех заробцев переживаю, мы же с тобой столько лет прожили в этом райском месте, - ответила я.
     - Таджики - мудрый народ. Я уверен,  разум победит невежество. Жаль, что заваруху эту учинили люди, рвущиеся к власти. А вот, кто с кем воюет? В кого стреляют? – не унимался Семён Иванович.
       Мы стали ждать известий из Таджикистана. Было очень тревожно. Но смотря на нашу малышку, которая росла чудным ребёнком, мы отходили от тревожных мыслей.
Семёна Ивановича я всё-таки  подготовила для венчания и малышку нашу окрестили с именем Светлана. Крёстная мать - Людмила Павловна в Светочке души не чаяла. Малышка уже начинала говорить и повторяла за ней слова, которые нас удивляли – батюшки,     Господи, сударушка. Она так и говорила – «я - сударушка». Людмила Павловна покупала ей шляпки, вязала красивые накидки, шила ей нарядные детские платья. И  причёсывала   густые, вьющиеся локонами, волосы своей крестницы по-особому. Маленькая барышня, да и только!
      У меня было время побыть в декретном отпуске, но я вышла на работу. Устроилась в школу  рядом с домом. С моим стажем и опытом взяли сразу, потому что многие преподаватели ушли в бизнес. Зарплата маленькая, но мне  дали две ставки. А Семён Иванович был избран депутатом гордумы от Совета ветеранов. С малышкой сидела Людмила Павловна. Не представляю, что бы мы без неё делали?
       Наконец из Душанбе позвонила  тётушка Мухайё. Голос у неё был подавленный, да и  толком поговорить не  удалось. Скучала по внучке и беспокоилась о Зайнаб.   Послала месяц назад посылку и в ней письмо.   Спрашивала,  получила ли я. И всё со слезами. Я тоже расстроилась.
       Пошла на почту. А там мне сказали, что чуть не отправили назад посылку, так как номер квартиры был  указан  неправильно. Я поблагодарила почтовиков и скорее домой.
      В посылке были подарки для Офтобхон: национальные  вышитые платьица, тюбетейка, золотошвейный маленький камзол и туфельки с поднятым носиком – всё ручной работы. А ещё памирские джурабики – цветные шерстяные вязаные носки,  сухофрукты и сладости.  Послание я  нашла в носочке для малышки - четыре страницы мелким почерком.
       В письме тётушка Мухайё рассказала, что положение в республике нестабильное. Объявлен комендантский час. Ей было страшно за детей. По слухам  из тюрьмы сбежали осуждённые и стали создавать бандитские группировки. Мухайё приехала забрать беременную Зайнаб и Назарали – в Заробе всё же спокойнее. Назарали работал день и ночь. С продуктами питания  тоже проблемы. За хлебом каждое утро надо было отстоять большую очередь у ворот хлебозавода. Бывало, что приезжали вооружённые люди на бортовых машинах и забирали весь хлеб.
        Назарали, как работник хлебозавода получал свои две буханки и передавал жене, а сам оставаться иногда на двое, а то и трое суток. Спали там же. Зайнаб очень боялась за Назарали. В учебных заведениях на время приостановили занятия.
        Как-то ночью приехавшие за хлебом боевики хотели забрать молодых работников завода, чтобы пополнить свои ряды. Тётушка Мухайё узнала и побежала туда. Бросилась в ноги командиру, умоляла отпустить Назарали. Его дома ждёт беременная жена. И, если нужен выкуп – она отдаст самое ценное, что у неё есть – свою жизнь.
       Она призывала   боевиков вспомнить про своих матерей. Если всех работников хлебозавода заберут воевать, он перестанет действовать и народ останется без хлеба. Командир ничего не отвечал на её мольбы. Назарали подбежал и поднял тёщу с колен.
В тот день тётушка Мухайё сама не поняла, как смогла растопить сердце кровожадного бандита. Говорили, что он и его боевики не щадили никого. Тех, кто отказывались воевать на стороне банды, они зверски убивали.   Назарали и его коллег отпустили. Хлеб-то всем нужен!
      Тётушка Мухайё писала, что лучше молодым уехать в Россию. Родители и многочисленные родственники помогут. Молила Бога, чтобы быстрее всё закончилось, и на таджикской земле воцарился мир. Передавала привет Семёну Ивановичу и попросила крепко обнять внучку. Очень надеялась, что когда-нибудь ещё увидимся.
Видно было, что тётушка писала письмо в спешке. Но её тревога чувствовалась и на расстоянии.
         Я ждала известий от Назарали. Наконец он позвонил.   Заранее Семён Иванович договорился с Советом ветеранов, чтобы нас не разъединяли, и мы поговорили о многом.
        - Как я рада, Назарали, твоему звонку. Всё ли хорошо? Как вы, живы-здоровы?
        - Муаллима, наш Ангел-Хранитель, наша палочка-выручалочка, как мы соскучились по Вас!  Здесь, конечно, очень сложная обстановка, но Вы не беспокойтесь.
        - Тебе нельзя оставаться в Душанбе! Один раз пожалели, второй раз может случиться что-то непоправимое. У нас по телевизору передают очень тревожную информацию из Таджикистана.
       - Если все уедут, Таджикистан без таджиков останется? Муаллима, не переживайте, всё будет хорошо. Как наш Семён Иванович говорит, «Всё путём!» Я уверен. Это испытание от Бога, чем-то мы Его прогневили. Но он милостив.
      - Услышь меня, Назарали! Я требую, забери Зайнаб и срочно прилетай в Ленинград. Даже в Зароб не надо ехать. Деньги на билеты мы организуем – нам помогут.
      - Муаллимаджон, если будет совсем плохо, мы так и сделаем. А можно поговорить с Семёном Ивановичем?
      Я передала трубку супругу. Он попросил меня выйти и я, молча, подчинилась.  О чём они говорили, не знаю, но после разговора с Назарали, Семён Иванович долго молчал. Потом ушёл прогуляться.
       Вернулся он со Светочкой, нашей  Офтобхон. И мои  грустные мысли враз ушли.
Когда мы поужинали, и я уложила малышку спать, Семён Иванович сказал мне, что купил билет на самолёт в Душанбе и завтра улетает. Я ахнула. Семён Иванович прижал мою голову к груди:
        - Милая моя, не беспокойся, я приеду вместе с Назарали и Зайнаб. Их надо оттуда вывозить. Сами они не смогут. Тебе надо подготовиться. Зайнаб скоро рожать. Будет ленинградский, или по-теперешнему  питерский ребёнок. Дай Бог, всё сладиться.
       - Нет, не пущу, там очень опасно. Мне и так много пришлось в этой жизни пережить. Опять новое испытание? Я не переживу. Ну почему ты не посоветовался со мной? – тихо стонала  я.
       - Я должен, понимаешь? Прошёл  страшную Великую Отечественную войну и ничего – жив-здоров. Всего три дня, милая! Потерпи, не успеешь оглянуться, как мы будем опять вместе, - закончил разговор супруг.
      Я ушла на кухню, встала у окна и заплакала. Тревожно было отпускать его туда, где идёт гражданская война. Теперь не знаешь, кто свой, а кто чужой. Тысячи русскоязычных уехали из республики. А он прямо в пекло бросается. Но   знала, если Семён Иванович решил, ему лучше не перечить.
      Семён Иванович собрал небольшой рюкзак и лёг спать. Утром надо было успеть на рейс. Я села рядом, смотрела на мужа и молилась со слёзами: только бы не  потерять его.
      Как прошли эти три дня,  знали только я и Бог! Они показались мне вечностью. В Питер прилетели Назарали с Зайнаб. Она была на сносях и её не хотели даже брать на борт. Как они потом рассказали, в переполненном самолёте люди летели сидя и стоя, как в автобусе. Назарали и несколько других молодых людей  уступили свои места старикам и женщинам с детьми.
        Я не переставала спрашивать, где Семён Иванович? Они мне передали письмо.  До дома я не открывала его, боясь плохих известий. И дома не cмогла прочитать сразу.  С порога у Зайнаб начались схватки. Вызвали скорую помощь и увезли в роддом. Родился мальчик. Мы с Назарали  поздравили Зайнаб и пошли домой.
Только в спальне  я открыла письмо Семён Ивановича.  Он писал:

Милая, дорогая, ненаглядная моя Ниночка!
Знаю, ты  плачешь и переживаешь. Прости меня, что не сдержал своё слово и не приехал. Мне необходимо было остаться, чтобы решить очень важную проблему. На кону жизнь молодого человека, который может не выдержать издевательств. Я остался вместе с ним. Уже скоро всё решится, и я благополучно вернусь к своим любимым девочкам. Потом всё подробно расскажу.
Очень переживаю за Зайнаб, главное, чтобы долетела. Если бы я не приехал, Назарали остался в Душанбе, а это очень опасно. Он должен был бросить свою работу и бежать. Директор хлебозавода не успел спохватиться. Я сказал, что жена вот-вот должна родить, и он отпустил Назарали на два дня.
Теперь у тебя много забот, дай Бог тебе силы и терпения. Береги себя и малышку. Помогай молодым. Жди меня.
Очень люблю и скучаю. Твой Семён Иванович.

     Я ничего не поняла из письма и пошла за объяснениями к Назарали. Он был на кухне и готовил для Зайнаб  атала – специальную похлёбку из поджаренной на масле муки с добавлением молока.
     - Меня научила тётушка Мухайё, сказала, что это необходимо пить Зайнаб после родов. И ещё яйца добавлю, - поделился Назарали.
     - Скажи правду, что случилось? Я места себе не нахожу. Из письма ничего не понять. Почему и где Семёну Ивановичу пришлось остаться? – устроила допрос ученику.
     - С усто Семёном всё в порядке. Я вам всё позже подробно расскажу. В Душанбе неспокойно. Даже не верится, что здесь нигде не слышно звуков выстрелов, - ответил Назарали и присел рядом. – Я видел столько горя. Людей, стоящих ночи напролёт за хлебом и уходящих ни с чем. Я видел невинно пролитую кровь. А сколько людей без вести пропали! Помните одноклассника моего Рахима, который всегда говорил, что будет пастухом. Он спустился с отарой в долину. Так не нашли ни отары, ни его, - начал Назарали.
     - Не верю! Никогда не поверю, чтобы такое могло случиться с таджиками. Я долгие годы жила рядом с вами, делила радости и горе. Столько хорошего и доброго видела от ставших мне родными заробцев, - задыхаясь от предчувствий, шептала я.
Разговор прервался с приходом Людмилы Павловны. Она привела малышку. Мы попили чаю и Назарали побежал в роддом к Зайнаб.
       Я уложила Офтобхон в кроватку, спела ей колыбельную. Она уснула, а я ждала Назарали. Понимала - он многое знает, и не обо всём  мне будет рассказывать. Но я решила, во что бы то ни стало, заставлю его выложить всё начистоту. Он не может от меня скрывать что-либо.
      И всё же, никак у меня в голове не укладывалось, что в ставшем мне таким родным и близком крае, разразилась война, а люди могут противостоять друг другу.  Такие учтивые, добрые, приветливые, с уважением относящиеся к старшим, с такими прекрасными традициями, и вдруг – брат на брата? Сын на отца?  Никогда не поверю!


                Эффект бумеранга


      Мы с Назарали проговорили до рассвета. Он рассказал, как   боевики ночью забрали их с  хлебозавода и привезли к себе в лагерь. Прихватили и несколько мешков муки, не говоря о выпеченном хлебе. Главный боевик распорядился отвести  заложников на кухню к большому тандыру  – специальной круглой глиняной печи для выпечки хлеба и других блюд. Сказал, что у них сегодня праздник, и они должны приготовить много разных лепёшек, самбусу - национальные пирожки с мясом и десять ягнят.
     Рассказ Назарали:

     Времени дали нам до утра. Я не мог понять, что за праздник у них намечается. Из обрывков разговоров узнал, что командир боевиков  в самом начале военных событий, пользуясь беспорядками,  сбежал из тюрьмы. Теперь  поймал сына своего «обидчика», который несколько лет назад посадил его вместо кого-то, попросив взять вину на себя. Развон, так звали командира бандформирования, согласился лишь потому, что тот человек из органов обещал решить его квартирный вопрос и дать много денег. В тюрьме он сидел с уголовниками, и они-то поработали над «перевоспитанием» новичка.
       Охранники рядом с кухней  ни на минуту не умолкали.   Громко смеялись, рассказывали о том, как днём забрали в соседней деревне сундук у новоиспечённой невесты, и как теперь будут наряжать  красавца-парня и заставлять его танцевать. Специально для этого привезли из города артистов. Я услышал страшную фразу: «Надо этого ублюдка козлом на козлодрании использовать».
      Значит, главарь банды хотел отомстить сыну за деяния отца. Я думал, как помочь молодому человеку. И кто же он? Парня, наверное, ищут и ждут.
      Уработавшись у печки, не помню, как мы заснули. Рано утром нас разбудила громкая музыка. Наспех умывшись, стали  разносить приготовленные в печи разного вида лепёшки, самбусу и ягнят. Дастархан был полон яств – фрукты, сладости, всё, как положено на празднике.
       Ровно в полдень боевики с хохотом вывели  под грохот автоматных очередей размалёванного и одетого в женскую одежду парня,  заставляя его танцевать.  На кого-то он был похож. Я стал всматриваться. Это был Алишо! Сначала я подумал, так ему и надо. Не всё коту масленица. Мы встретились взглядами. Глаза его были полны слёз.  Алишо  бросился на колени перед своими мучителями и просил пощады.
       Смотреть на это было невыносимо. Что с ним сделает сегодня Развон, было ясно. Я решил пойти с огромной тарелкой приготовленного в тандыре ягнёнка прямо к Развону.  Охрана не хотела меня пропускать, но я сказал, что меня попросил  сам командир.
Развон махнул рукой, чтобы я поставил блюдо с мясом и, играя на публику, сказал:
      - О, опять ты! Недавно в Душанбе мама тебя вызволяла. Нравится тебе с нами? Будешь нашим шеф-поваром. А когда ничего не приготовишь, самого тебя съедим! – и захохотал, зная, что все боевики тут же подхватят его смех.
По виду  он был пьян или обкурен. Я ответил учтиво:
      - Человек мирный  должен думать о своей работе. Ведь все сейчас  ждут хлеба. Вы  обещали освободить нас после праздника.
      - А почему ты сам, не боясь, подошёл ко мне? Я человек слова! Взял в руки оружие за народ. Не дам ему оставаться голодным! – лозунгами заговорил главарь.
     - Знаю, как Вы переживаете за народ, и поэтому у меня   одна просьба, - решил я поддержать его пафос.
     - Говори! Я  выслушаю, а какие будут последствия, зависит от того, что ты скажешь, - с ухмылкой велел Развон и в голосе его прозвучали угрожающие нотки.
Не успел я ответить, как в отряде начался какой-то переполох. Я не поверил своим глазам. В нашу сторону под конвоем вели моего учителя Семёна Ивановича.
     - Откуда у нас здесь дедушка-урус  русский  появился? На праздник пожаловал? Да-а-а, становлюсь очень популярным, - с сарказмом процедил Развон.
     - Я по делу. Но говорить буду с тобой с глазу на глаз, - ответил Семён Иванович. - Я учитель этого парня, - показал он в мою сторону, -  и обещал его матери и беременной жене, что без него не вернусь.
     - А я  всех и тебя тоже завтра на машине отправлю назад. Сегодня я добрый, можешь присоединиться к нам и отпраздновать мою очередную победу над беззаконием, - засмеялся Развон и, умиляясь своим показным благородием, распорядился охране отвести нас на кухню.
      Я рассказал об Алишо Семён Ивановичу. Он негодовал:
      - Я видел, как на самодельной сцене играли весёлую музыку, и нехотя танцевала красиво наряженная девушка. Неужели это Алишо? Ты представляешь, что сделает с ним эта банда? Сможем ли мы ему помочь?
     - Вряд ли поможем. Нас завтра всех точно расстреляют, - ответил я. - Отец Алишо после суда исчез, говорят, в Россию сбежал. Мать, наверное, убивается, ищет сына. Узнает, что с ним, с ума сойдёт. Он, конечно, заслужил кары Божьей, но мне, почему-то жаль парня.
     - Уверен, что денег у его родителей было достаточно: и его мама – Джонбегим-то постоянно меняла золотые украшения. Я попробую предложить Развону выкуп, найду мать, а она-то ради освобождения сына ничего не пожалеет, - хватался за любую возможность Семён Иванович.
     - Сегодня мы уже ничего не сможем сделать, - сказал я и грустно посмотрел в небольшое окошко летней кухни на сцену. Алишо в который раз переодевали в новое платье и заставляли танцевать. От его просящего помощи взгляда  шёл мороз по коже.
Мы легли на циновку, постеленную на глиняном полу, но так и не заснули. Под утро стало тихо. Испытание, которое пришлось вынести Алишо, я не желал бы никому.
Нас собрали и повели к машине. Вышел довольный Развон и сказал:
     - Как и обещал, я вас отпускаю. Своё слово держу!   Знаю,   народу нужен хлеб, и вы должны быть на работе. А тебе, дед - обратился он к Семёну Ивановичу, - спасибо, что переживаешь за своих учеников.
      - Можешь ли ты меня выслушать? Всего только одна просьба, - попросил Семён Иванович.
      - Давай. Интересно, что тебе ещё нужно? – зевнул  Развон.
      - Здесь ещё один мой ученик, и я бы хотел его забрать с собой, - Семён Иванович смотрел прямо в лицо бандита.
      - Мои боевики – орлы  никогда не оставят меня! Они поклялись кровью! – возмутился  Развон.
      - Он не боевик.
      - А кто?
      - Это Алишо. Они учились вместе с Назарали в одном классе.
      - Кто такой Назарали?
      - Вот он, рядом, - показал на меня Семён Иванович.
      - Через несколько дней можете приехать за трупом, ученик твой точно долго не протянет. Сжалюсь и отдам, пусть по-человечески похоронят.
      - Я не просто так прошу, назови цену выкупа.
      - И что ты мне предложишь? Свои седые волосы?
      - Отец его в бегах, но мать в Душанбе. Думаю, она найдёт,  чем выкупить своего сына.
      - Цена  будет немалая, но где гарантии?
      - Я могу остаться в заложниках, - решил Семён Иванович.
Я знал, что мой учитель смелый человек, но мне и в голову не могла прийти такая мысль. Семён Иванович решил, во что бы то ни стало  защитить ученика. Понял, иначе только тело Алишо  отдадут за выкуп.
     - Хорошо, жду пять дней. Потом ты будешь жалеть, что остался, - злобно оскалился Развон.
      Мы с ребятами сели в бортовую машину, и я лишь взглядом попрощался с Семёном Ивановичем.
      В Душанбе, отпросившись с работы, я в суде  по документам разбирательства нашего дела  нашёл адрес родителей Алишо. Сообщил матери страшную весть. От горя и слёз  на её лицо невозможно было смотреть. Тётя Джонбегим сказала, отдаст всё, чтобы вызволить сына.
      - Назарали, прости моего сына, за все страдания, которые он принёс вам с Зайнаб.  И меня прости, я его плохо воспитала. Отец баловал мальчика. Сегодня мы расплачиваемся за все грехи, - сквозь слёзы умоляла тётя Джонбегим.
      - Молитесь и за сына, и за Семёна Ивановича. Время не ждёт. Развон дал всего пять дней, но он может и передумать. Поторопитесь, а я помогу Вам, чем могу. Надо их оттуда забрать. Иначе не избежать трагедии.
     - Бога буду просить, чтобы деньги и золото принял Развон и отпустил моего мальчика и Семёна Ивановича, - она бросилась искать  свои шкатулки и попросила:
- Помоги мне!
      Открыла потайной сейф на балконе, спрятанный под линолеумом  под бетонной крышкой, я впервые в своей жизни увидел пачки долларовых купюр. И вдруг она протянула одну пачку мне:
     - Ты заслужил много хорошего, Назарали. Это, конечно, не послужит прощением, и я не смогу замолить деньгами свои грехи. На  коленях прошу тебя, возьми.
      Я отрицательно покачал головой:
     - Нет, не возьму. В горе и печали добыты эти деньги  и никому не принесут счастья. Пусть ими  подавиться Развон, который мстит Алишо из-за его отца.– И добавил:
     - Позвоню Шарипову в Совет ветеранов, узнаю, когда придёт  машина за Вами. Поднял с колен рыдающую тётю Джонбегим и как мог, успокоил её.
Мы попрощались. На другой день нам с Зайнаб передали билеты, и мы прилетели к вам, муаллима. Я очень хотел остаться до освобождения Семёна Ивановича из заложников, но  меня убедили, что я должен быть рядом с женой, ведь ей скоро рожать.

      Рассказ Назарали я прослушала, не перебивая, и не задавая вопросов.
     - Помните, я позвонил вам? Семёну Ивановичу сказал, что Развон меня не оставит в покое. И просил совета и помощи. Боялся за Зайнаб.
     -Да, помню. Он решил привезти вас сам. Боялся за вас.
     Я взглянула на часы и поняла, успеваю на утреннюю службу. Оставила Назарали отдыхать и поспешила в храм. Поставила свечи перед иконой Спасителя и Матери Божией «Скоропослушница». Заказала молебен о здравии Семёна Ивановича. На исповедь к священнику было много народу, и я не смогла рассказать всё сразу. Покаялась в грехе уныния от навалившихся скорбей. Отец Владислав посоветовал остаться после службы для разговора.Потом батюшка выслушал мой рассказ о муже, по доброй воле  отдавшем себя в заложники, ради спасения учеников из банды. Сказал простые и важные слова:
      - Господь нёс на Голгофу свой крест. И у нас у каждого по силе  крест. Только смирение и покорность воле Божией делают нас сильнее.
        Домой я возвращалась уже без той горечи и боли, что несла в храм, а спокойная и с надеждой. Я молилась всю дорогу, верила, что Бог услышит мои молитвы и Семён Иванович тоже.
       Назарали меня ждал и  очень нервничал. Свету-Офтобхон Людмила Павловна оставила у себя.
      - Извините, муаллимаджон, я понимаю, что не должен был уезжать из Душанбе без Семёна Ивановича.   Завтра же полечу за ним, - волнуясь, начал он.
     - Не кипятись, Назарали, никуда ты не поедешь. Будем молиться. Надо верить, что всё решится благополучно. Думаешь, что и не стоит Алишо никаких денег и переживаний? Но такой жестокий урок он получил от судьбы! Бог всех прощает и нас тому учит, - спокойно ответила я.
       И мы терпеливо стали ждать вестей из Душанбе. С трудом  Назарали дозвонился до Джонбегим. Она сразу заплакала и раскаяние я слышала в её причитаниях.
      - Завтра мы должны поехать к боевикам Развона. Я собрала всё, что у меня было, отдам даже свою жизнь за сына и Семёна Ивановича. Нина Николаевна, простите меня и моего Алишо за всё. Я знаю, только ваше с Зайнаб прощение  помогут мне.   Буду всю оставшуюся жизнь, если мне Бог дарует, молиться за вас.
     - Мы давно  простили. Молитесь только Всевышнему. Думаю, Алишо получил свою кару от Господа, и всё же Бог милостив.
     - Молюсь  день и ночь, ведь у меня никого на свете роднее сына нет. Моя кровиночка! Нет смысла жить, если его не станет. Я не знаю, в каком он состоянии, - плакала Джонбегим.
      - Надо верить и просить прощения у Бога, чтобы милость его коснулась тебя и твоего сына. Надо просить прощения в молитвах и наяву у людей, которых обидела, отвечать за грехи, которые совершила. И завтра ты узнаешь, принята ли твоя молитва, - сказала я с жалостью. -Нам обеим сейчас трудно. Это испытание. Я верю, что мы скоро увидимся с нашими родными.
       Мне казалось, завтра никогда не наступит. На работе я отпросилась, потому что в таком состоянии не могла проводить  уроки. Весь день я занимала себя делом – сварила борщ, проведала Зайнаб – мы пошли к ней вместе с Назарали и взяли с собой малышку.           Зайнаб так обрадовалась, увидев её, даже глаза загорелись. В окно она показывала сына, которого принесли на кормление и что-то говорила. По губам мы прочитали: это твой братик, Офтобхон!
      Назарали рассказал, что со дня приезда из Зароба в Душанбе, Зайнаб так счастливо  не улыбалась. Она показала нам лист бумаги. Мы поняли, что она написала письмо, решили почитать его дома. Но не выдержали. Сели на скамейку в парке и  вот, что было написано в письме:

      Милые мои! Родные, любимые! Беззаветно любящие, отзывчивые, преданные, добрые и замечательные, Нина Николаевна и Назарали!
      Я счастлива  и благодарю Всевышнего за то, что вы у меня есть. Без вас я не была бы той Зайнаб, сердце которой переполнено радостью и светом.
    Нина Николаевна, не переживайте за Семёна Ивановича! Верьте, уже через несколько дней мы   вместе с ним будем праздновать рождение новой жизни, которая никак не могла появиться без вашего доброго участия, благородной преданности и большого человеческого самопожертвования. Вы Люди с большой буквы. За вас я буду молиться всю жизнь.
      Назарали, я ещё раз убедилась, какой ты благородный. Думала,  что никогда не простишь нашего обидчика и будешь желать ему за грехи страшной расплаты. Но нет, твоё  сердце не оставило тебя равнодушным к жестокости. Такого как ты, больше нет на всём белом свете. Я благодарна Аллаху, что подарил он мне тебя с самой колыбели.   Молюсь за наше счастье, хочу, чтобы никогда ничто больше не омрачало нашу жизнь.
Посылаю вам стихотворение моего любимого поэта-суфия Джалалиддина Руми. Мне кажется, это точно про вас:

Вы, взыскующие Бога средь небесной синевы,
Поиски оставьте эти, вы — есть он, а он — есть вы.
Вы — посланники Господни, вы Пророка вознесли,
Вы — закона дух и буква, веры твердь, ислама львы,
Знаки Бога, по которым вышивает вкривь и вкось
Богослов, не понимая суть божественной канвы.
Вы в Источнике Бессмертья, тленье не коснётся вас
Вы — циновка Всеблагого, трон Аллаха средь травы.
Для чего искать вам то, что не терялось никогда?
На себя взгляните — вот вы, от подошв до головы.
Если вы хотите Бога увидать глаза в глаза —
С зеркала души смахните муть сомненья, пыль молвы.
И тогда, Руми подобно, истиною озарясь,
В зеркале себя узрите, ведь Всевышний — это вы.
Спасибо вам, ваша Зайнаб.

       Немногословная Зайнаб  решила так искренне и страстно написать о своих чувствах, потому что была в жизни очень стеснительной. Я не раз наблюдала, когда говорили о ней, Зайнаб заливалась румянцем и выходила из комнаты, якобы за чем-то.
      Офтобхон  бегала вокруг и рвала ромашки, и отдавала их мне, чтобы я сплела ей веночек. Её огромные глаза и светло-русые вьющиеся волосы привлекали взоры, все прохожие с восхищением смотрели на живую куколку. А может, мне это казалось, ведь любила свою Офтобхон больше жизни. Только с ней я могла забыть невзгоды и отгонять от себя грустные мысли.
      Но как же не думать о тебе, мой Семён Иванович? Я горжусь твоим поступком, но о нас ты не подумал? Всё может случиться, это же война. Когда-то потеряв сына, ты и теперь не можешь допустить, чтобы другие испытали  такое горе. Я так долго ждала своё счастье, нашла его, и не могу потерять. Прости меня Господи! Только на Тебя вся надежда, спаси, сохрани и помилуй моего мужа!
      Два дня не было известий из Душанбе.  Я не находила себе места. Телефон Джонбегим тоже не отвечал. Что же случилось?   Не хотела думать о плохом, только молилась. Постоянно заходила Людмила Павловна и успокаивала меня. Назарали тоже переживал и, молча уходил из дома, понимая, что мне хочется остаться одной.
      Через два дня должны были выписывать Зайнаб с малышом. Мы стали готовиться. Я пошла в универмаг «Детский мир» и купила комплект для новорожденных и только что появившиеся подгузники. А Назарали приобрёл хорошую коляску, которую можно было использовать   как кроватку – она разбиралась. Много вещей осталось и от моего Солнышка. Я их очень берегла, словно чувствала, что пригодятся кому-нибудь. Из Душанбе прилетел знакомый парень, который решил найти работу в Питере. Через него тётушка Мухайё и тётушка Хосият прислали большое приданное для новорожденного.   Сёстры Назарали с большой любовью вышили и сшили красивые вещи и маленькие одеяльца, подушечки, связали коврики для своего племянника. Все   поздравляли молодых и спрашивали, как же назвали малыша.
        Назарали сказал мне, что имя ему дадим, когда прилетит Семён Иванович.
Мы уже собирались идти в роддом, как раздался длинный телефонный звонок – междугородний! Я схватила трубку. 
      - Алло, алло! – это был голос Семён Ивановича. – Ниночка! Всё путём!
Я не смогла вымолвить и слова от радости. Назарали забрал у меня трубку.
     - Семён Иванович, здравствуйте! Как мы рады слышать ваш голос, - ответил он. - Нина Николаевна здесь, не волнуйтесь! Передаю ей трубку.
     Я села в кресло и благодарила Бога, что он услышал мои молитвы. Семён Иванович сказал, что прилетит завтра утром. Он жив и здоров, и мы опять  будем вместе.
     - Приезжай скорее, родной мой! Больше я тебя никогда не отпущу от себя, - только и вымолвила я.
     Подумала об Алишо – сработал жестокий эффект бумеранга… . Жаль, не все люди понимают, что совершенное зло,  возвращается обратно.  Бог не создаёт человека злым и жестоким. Он становиться таким только сам. Мне было жаль Алишо, но я чувствовала и свою вину, ведь я была его учительницей.


                Покаяние

      И вот мой Семён Иванович дома. Я как припала к его груди, так и не могла оторваться. Муж гладил меня по голове и шептал ласковые слова. Наша Офтобхон тоже подошла и что-то лепеча, обняла Семёна Ивановича за ноги. Он посадил малышку на колени, прижал к сердцу:
      - Милый мой Светик, я больше всех по тебе скучал!
Назарали и Зайнаб тоже были рады увидеть своего учителя. Показали ему новорожденного сына, благодарили за доброту и участие.
Семён Иванович взял в руки малыша, полюбовался его пышной шевелюрой, удивительно длинными ресницами и спросил:
      - А имя ему дали?
      - Вас ждали, Семён Иванович, хотели, чтобы было сказано при всех.
Зайнаб стояла, опустив глаза, залившись румянцем, но чувствовалось, как она была счастлива.
      - Спасибо, конечно, но есть поверье, если долго тянуть с выбором имени, то дитя будет лгунишкой, - весело сказал Семён Иванович.
Все засмеялись и прошли на кухню. Зайнаб, несмотря на то, что ещё не окрепла после родов, постаралась. Она испекла лепёшки и сделала салаты. Пахло пловом!
      - Дорогие наши Нина Николаевна и Семён Иванович! - начал Назарали. –  Мы уже назвали своего сына в день его рождения. Дали ему имя Сомон  - основоположника первой таджикской царской династии Саманидов. В переводе Сомон означает порядок и гармонию. А ещё хотели, чтобы оно напоминало нам любимое имя нашего Ангела-Хранителя Семёна Ивановича.
      Я встала и обняла Назарали, поцеловала Зайнаб и сказала:
      - Какое хорошее имя - Сомон, сын Назарали. В Заробе не было у меня учеников Сомонов. Я рада, что вы мальчика так назвали, пусть он принесёт порядок и гармонию в нашу жизнь, которая изрядно всех   помотала.
      - Спасибо, мои родные, - расстрогался Семён Иванович. На глаза у него навернулись слёзы. – Я счастлив, что  не одинок: у меня есть моя Нина, Офтобхон - крошечное Солнышко Светлана,  вы  - мои  ученики. Нет, дети! Пусть тепло и покой не покидает наши дома, а дети растут здоровыми и радуют нас. Есть прекрасная таджикская пословица – «Давлати пириро бини!», что означает «Самое большое счастье – это увидеть счастливую старость».
      - Истиная правда! - поддержала я Семёна Ивановича. - Не каждому суждено в жизни дожить до седин и испытывать радость. Я желаю Сомону вырасти умным, порядочным и славным парнем, похожим на своих прекрасных родителей и соответствовать своему имени.
        Потом Зайнаб ушла с детьми в спальню, а мы с Назарали стали слушать Семёна Ивановича.
       Вот этот рассказ:

       Назарали уехал в Душанбе, и я вздохнул с облегчением. Ради него я сунулся в логово бандитов и меня оставили в отряде. Конечно, было страшно. Главарь банды Развон, как я успел убедиться, был человеком неадекватным, подогревающим себя алкоголем и наркотиками.
       В горном кишлаке под «резиденцию» главаря и его охраны заняли самый большой и красивый дом. А хозяев выгнали в сарай.
Меня провели в отдельную комнату и приставили охрану, но я упросил Развона повидаться с Алишо. Тот издевательски усмехнулся:
      - Не уверен, что узнаешь его после бурной брачной ночи. Ну, иди, полюбуйся.
Я открыл указанную дверь и не поверил своим глазам – точно  комната для невесты. Платья, платки, вышитые камзолы, жилеты, тюбетейки висели на стенах, как экспонаты в краеведческом музее. Среди стёганых одеял лежал полумёртвый Алишо. Мы встретились глазами, но он испугался, не сразу узнал меня. Потом присмотрелся, опустил опухшие веки и тихо застонал. Я понял, что ему нужна помощь.
       Попросил охрану узнать, есть ли поблизости врач либо лекарь. Те послали меня к чёрту. Тогда я кинулся к Развону, но  охрана задержала меня. На крики выбежал Развон,  грязно   выругался и крикнул:
       - Что тебе ещё  надо, старик? Жить надоело?
       - Мне нет! А вот с парнем что вы сделали? Как  ему выжить? Представь своего сына на его месте. За твои дела люди тоже будут мстить не тебе, а твоим детям. Найди отца и делай с ним что хочешь. А Алишо срочно нужен врач, иначе никакого выкупа не получишь, - спокойно, но твёрдо ответил я.
      - Не будет выкупа, будут два трупа, которых никто никогда не найдёт, разве, что кости. Да только разберутся ли, кому из вас они принадлежат? - в бешенстве заорал Развон.
      - Я знаю, что тебе нужны большие деньги  на оружие, на своих боевиков, на то, чтобы сбежать за кордон. И ты всё сделаешь, чтобы получить выкуп, -  я без страха, смотрел ему прямо в глаза.
Развон вдруг смягчился. А может снова решил поиграть в милосердного и справедливого повелителя судеб?
      - Ладно, врач будет, а ты после осмотра зайди ко мне, - он махнул охране и ушёл к себе.
      Я зашёл к Алишо. На него невозможно было смотреть без содрогания: губы  порваны и так опухли, что слов не разобрать. Лежал он на животе и не мог повернуться, терял сознание. В какой-то момент мне показалось, что он умер. Я дал ему воды, помыл лицо, попросил бутылку водки у охраны, чтобы обработать раны. Они сжалились и принесли.
     Через час привели сонного и испуганного врача. Сначала он заявил, что вряд ли сможет помочь и пострадавшего необходимо  срочно госпитализировать. Потом осторожно осмотрев Алишо, сказал, что успел вовремя. Чуть позже могло бы быть хуже – заражение крови и внутреннее кровоизлияние. Сделал два укола, наложил швы, дал снотворного и сказал, если его увезёте отсюда, то только в больницу. Ему нужна интенсивная терапия. Обещал, что утром ещё раз зайдёт к больному.
       Я проводил врача и зашёл к Развону. Он зло глядя на меня, спросил:
       - Ты знаешь, что этого молокососа прислали к нам из органов?
       - Не знаю. Это мой ученик  из средней школы в Заробе. Для меня все ученики как дети. И защищать их буду по-отцовски, - ответил я.
       - А его отца - милицейского начальника не колышет судьба сына? Почему он не ищет его? Я бы очень хотел встретиться и расквитаться с Алимбеком Отамовым. Парень уже две недели здесь. Я только два дня назад узнал кто он, и кто его отец. У меня и в органах есть свои люди, - с усмешкой сказал Развон.
      - Найди отца и решай свои дела. Ты же везде  выступаешь и твердишь, что хочешь научить людей жить по закону, - парировал я.
       - Когда я узнал, что мой враг Отамов в бегах, понял, много грешков у него было! А ведь мы с ним дружили.  Мне были деньги нужны, вот я и пошёл на эту сделку, всё взял на себя, стал главным преступником.  Дурак,  поверил! - перешёл на мирный тон Развон.  – Жена моя, узнав об этом, подала на развод, забрала детей и уехала в Узбекистан. Говорят, вышла замуж. Я остался ни с чем. Пусть он тоже останется ни с чем!
        - Отамов никого жизни не лишал. Ты сам во всём виноват, зачем засовывать голову в петлю? Лёгких денег не бывает, - спокойно ответил я.
        - А вот мы узнаем, когда привезут выкуп, - захохотал Развон и повернулся ко мне спиной.
        Я вернулся и посмотрел на спящего Алишо. Он тяжко стонал во сне.  Сам я  так устал, что незаметно задремал. Утром  проснулся от шороха -  это Алишо ползком тянулся к ведру с водой. Ему стало чуть легче. Я дал ему попить.  Потом задавал вопросы, а он только кивал:
- Тебя поймали?
– Нет.
- Ты сам пришёл?
– Да.
- Тебя послали?
– Да.
- Из органов?
– Да.
- Ты лазутчик?
– Да.
- Он узнал тебя?
– Да.
- Ты есть хочешь?
– Да.
      Я вышел из комнаты и подошёл к охранникам. Попросил принести молока и горячей воды. Они на меня посмотрели, как на сумасшедшего.
      - Ты кто такой, чтобы мы тебе прислуживали? – спросил один.
      - Нам вообще нельзя отходить от этого места, старик, – сказал второй – постарше.
      - Тогда меня пропустите, сам на кухню пойду, - нашёлся  я.
       Они переглянулись и махнули рукой, мол, иди, раз такой смелый.
       Я вышел во двор и направился к летней кухне. Там никого не было.   Согрел воду, разбавил её в ведре. И тут  в кухню зашёл охранник с ведром только что надоенного молока. Оно было ещё тёплым. Я отлил немного в большую чашку и с ведром воды пошёл к Алишо.
      Он уже сидел, но морщился от боли. Дал ему парного молока, а он отлил часть в пиалу и с поклоном протянул мне. У меня дрогнуло сердце. Алишо хотел улыбнуться, но не мог и только глазами благодарил меня. Я заставил его выпить лекарства, оставленные доктором. Помог  раздеться.   Снял с «выставки» вышитое полотенце, намочил его в тёплой воде и   стал обтирать Алишо. Страшно было смотреть на измученное тело в синяках и ссадинах. Я отгонял от себя мысль, что это расплата за насилие, которое он совершил в Заробе.
        Наконец, пришёл врач. Осмотрел Алишо и сказал:
       - Скажи спасибо своему спасителю: если бы не он, тебя уже в живых не было. Он остался в заложниках  ради тебя. Вызвал меня, ухаживает, как за родным. Давай, сделаю тебе уколы - антибиотики,  чтобы инфекция не распространилась. И вот лекарства  я из дома принёс. Аптека здесь уже две недели не работает.
        У меня были в заначке российские рубли и я отдал ему. Врач поблагодарил меня и шепнул:
       - Хочу огорчить Вас, у парня никогда не будет детей.
       - Главное остался жив. А детей-сирот на этой войне осталось много. Усыновит кого-нибудь из них.  Он должен теперь жить по-другому. Такое перенёс, не дай Бог никому!
       Ещё сутки нам пришлось ждать выкупа. Алишо уже мог чуть-чуть передвигаться. Попросил меня выслушать его. Сидел, виновато опустив голову, и с усилием шептал  покаянные слова:
   -  Я должен быть благодарен Богу, что Назарали так добр и не злопамятен. Другой на его месте  за все страдания, которые я ему принёс, просто бы плюнул и уехал из лагеря боевиков. А он заступился за меня. Я никогда не ценил в людях чувство сострадания. Вырос настоящим эгоистом. Мне всё было позволено, жил в достатке. Презирал тех, кого считал неравным себе. И в любовь не верил. Считал, что меня должны любить, а я только себя.   Семён Иванович,  это ведь я чуть не убил Назарали, подло напал на него со спины. Обесчестил Зайнаб тоже из мести сопернику.   Хотел засадить Назарали в тюрьму, когда он встретил меня в Душанбе, и избил.
   Но есть кара за всё. Надо отвечать за свои поступки. Лучше бы я здесь умер. Но тогда бы я не смог попросить прощения хотя бы у Вас, Семён Иванович. Если  останусь в живых, я первым делом брошусь к ногам всех, кого обидел, сделал им больно, издевался и унижал. Если умру, то умоляю Вас, передайте им от меня просьбу о прощении. Я ежедневно, ежечасно буду замаливать свои грехи. Простите меня грешного и непутёвого. Теперь я знаю, что расплата  неминуема.
Алишо смотрел на меня умоляюще. Я ободряюще похлопал его по плечу.
      -  Дорогу к бантитской стоянке я нашёл с помощью друзей из Душанбинского Совета ветеранов. Председателю Совета Наиму Шарипову Назарали, сообщил о моём решении  остаться в заложниках  ради  Алишо. А с  Назарали мы договорились, что надо  сразу разыскать Джонбегим и собрать выкуп за её сына.
      Шарипов обратился к представителю Международной организации. На третий день на двух ООНовских «Джипах» они с Джонбегим подъехали к лагерю. Встречать их Развон вышел сам  с охраной. Заранее предупредил, что если приедут силовики, то заложники будут убиты, а банда  поменяет место пребывания.
Как рассказывали потом наши освободители, Джонбегим боевики не разрешили даже выйти из машины.
       И меня  с Алишо   не предупредили, что за нами приехали представители ООН.  Просто вывели под конвоем бандитов, и мы долго шли из деревни в сторону автомобильной дороги.
      Примерно через полчаса нас остановили, но  вокруг никого не было видно. Я поддерживал Алишо. Ему хотелось бежать, но дыхание сбивалось, и каждый шаг давался с трудом. Чуть слышно сказал, что если не освободят, он бросится в реку.
Мне  казалось, что дорога никогда не закончится. И наконец, за поворотом показались две белые машины с опознавательными знаками. Нас повели к первой машине. А  Развон   успел кинуть вслед Алишо:
      - Легко отделался, щенок! Но отца твоего я из-под земли достану!
Мы не верили, что оказались на свободе. Алишо смотрел в заднее стекло машины и плакал. 
      И  вот встреча матери и сына. Джонбегим выскочила  из машины и кинулась в объятья Алишо.
      - Прости меня, что не уберегла! Это я виновата! Никогда я тебя не оставлю, буду всегда рядом, ты у меня единственный, - рыдая  причитала она.
      - Мама, не плачь! Мы уже вместе. Я сам во всём виноват. Отвечаю за зло, причинённое людям мной и моим отцом. Ты всегда любила меня и желала  добра, не вини себя, моя родная, -  успокаивал мать Алишо.
     Они не могли оторваться друг от друга, но пора было уезжать. Я перебрался  во вторую машину, а Джонбегим с сыном сели вместе.
      Только теперь я понял, в логово какого зверя нас занесло. Страшно подумать. Я прожил с таджиками столько лет и никогда не видел такого зверства. Бандиты, преступники, маньяки не имеют национальности.
Мой друг Шарипов рассказал:
      - Развон не думал, что мы сможем привезти выкуп. Вот скажи, откуда у отца Алишо столько денег? Мы с тобой за всю свою жизнь такой суммы не заработали. А Развон рявкнул, если не отдатите двадцать кусков и килограмм золота, то заложников не получите. Мы привезли денег вдвое больше, а вот золото Джонбегим никто не взвешивал. Развон все украшения забрал, жадный шакал. Увидел деньги и шкатулку с драгоценностями, враз растаял. Мы ему поставили условие – выкуп получит   только после того, как мы вас заберём. Он и приказал привести. Вот и вся история.
      - Значит, ещё половина денег осталась? Целых 20 тысяч?
       - Да, но Джонбегим сказала, что больше не притронется к ним, скорее в реку выбросит.
       - Тогда пусть впервые в жизни Алишо сделает благородное дело и анонимно передаст деньги в Фонд помощи детям. Если сдаст в милицию, неизвестно чем закончится - будет волокита долгая, - ответил я.
       В город мы доехали благополучно. Джонбегим, придя в себя, просила  простить её и сына за всё. Алишо не мог смотреть никому в глаза. Чувствовалось, что он очень устал.
Я передал Джонбегим лекарства для  Алишо и велел найти  хорошего  врача. Она пыталась целовать мои руки, но я обхватил её за плечи.
      - Семён Иванович, я знаю, что у Вас благородное сердце. Простите нас за всё. Без Вас я бы  никогда не увидела своего сына. Он очень кается в содеянном. Передайте это Назарали и Зайнаб.
     Джонбегим увидела свет в своём окне и чего-то испугалась. Похоже, там была засада. Попросила отвезти её с сыном в больницу.
      - Джонбегим, вам надо уехать из Душанбе. На работу Алишо  пусть больше не возвращается. Ему нужна реабилитация. Не дай Бог никому пережить то, что  я видел своими глазами. Думаю, что это тяжелое испытание станет для него уроком на всю жизнь, - посоветовал я.
       Мы оставили их в больнице  и поехали в гостиницу. Наутро у меня уже был билет на самолёт. Тётушки Мухайё и Хосият решили проводить меня в аэропорт  и уехать в Зароб. Мне хотелось хотя бы ещё раз там побывать. Но меня ждал Питер, ты Нинуля и Светик.
     И вот я с вами, мои хорошие. Всё путём!
     Рассказ Семёна Ивановича меня поразил. Как он мог выдержать всё это?  Был на волоске у смерти, ходил по лезвию ножа? Слава Богу, что всё так закончилось. И Алишо, которого я не могла простить, спас.  Я решила пойти в храм и покаяться о смятении в душе.

                Дорога к храму

       Беседа с батюшкой Владиславом была нелёгкой. Я рассказала о заложниках, об изуверстве бандитов над моим учеником Алишо. Просила у батюшки совета, как справиться с осуждением, злопамятством. Каялась, что до сих пор у меня не прошла обида на Алишо, а ведь он уже жестоко наказан.
      - Мы все проклинали Алишо  за то, что он обесчестил Зайнаб и избил до полусмерти Назарали. Я в том числе. Значит, накликали жестокую кару? Вижу и свою вину, ведь   не простила его. Как мне жить с этим? Парень получил кроме травмы физической ещё и духовную, моральную. Мой муж остался в заложниках, чтобы спасти его, и утверждает, что тот искренне раскаялся. Как любить врагов и прощать их?
Батюшка тяжело вздохнул, сопереживая моей исповеди, и ответил:
      - Иисус Христос на это возражение сказал золотые слова: «Всё, что вы сделали людям, вы сделали Мне». И растолковал, что любить любящих нас - нет особой заслуги, а вот полюбить и простить ненавидящих нас – это душевная работа. Ведь солнце светит всем – и   злым, и добрым, и грешникам, и праведникам, бедным и богатым. И в молитве «Отче наш» мы каждый день просим Господа простить долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. Надо помнить, что Бог никого не создал на погибель и ни о ком не забывает, любя нас грешных. Мы живём и не знаем, что все наши деяния – хорошие или плохие возвращаются к нам. И только Богу известно, каким образом.
Я вышла из храма умиротворённая. В парке меня ждали муж и дочка. Семён Иванович по виду моему всё понял. Обнял меня и сказал:
       - Милая моя, успокоилась? Я знаю, какая ты сердечная и умеешь сострадать людям. Тебе очень жаль Зайнаб. Она до сих пор не может простить Алишо. И простит ли?
       - Пока ты был в отъезде, мы с ней о многом говорили. Она вспоминает свою любовь к Алишо, как ужасный сон. Он её  изнасиловал. Как это можно забыть? Если бы не верность и любовь Назарали, который остался рядом с ней, я не знаю, чем бы всё закончилось. Теперь Зайнаб должна просить Бога, чтобы Он простил Алишо.
        Я рассказала мужу, что  Назарали подыскал работу и квартиру рядом с нами, которую хочет оформить в аренду. Решил перевестись в Питерский университет  на физико-математический факультет. И ему надо несколько экзаменов пересдать. Где работает – пока не говорит, ведь без гражданства и прописки приходится мириться с полулегальным положением. Но он оформляет российское гражданство. Благо ратифицировали закон о двойном гражданстве между Таджикистаном и Россией.
       А Зайнаб собирается  открыть что-то вроде домашнего детского садика, и ухаживать за детьми. Только нужны рекомендательные письма, и  мы с Людмилой Павловной напишем.
      - Поможем, чем можем, – заверил Семён Иванович и продолжил:
      - Назарали парень стойкий, а вот Зайнаб, по его словам ночью часто плачет, задыхается во сне и просыпается в слезах. - Она сильная, но Назарали говорит, что страшное испытание надломило её психику. Ниночка, ты обязательно поговори с ней. Пусть живёт настоящим. Ты заметила, она иногда смотрит на дочь Светочку- Офтобхон и гладит ей головку будто отрешённо?
       Домой пришли уставшие. Зайнаб встретила нас улыбкой, накормила ужином. Мы  положили деток спать. Семён Иванович тоже пожелал нам спокойной ночи и ушёл к себе.
Я рассказала Зайнаб, что ходила в храм, и  как мне хорошо и легко стало, будто отпустило что-то тревожное внутри.
       - Я вижу, как ваше лицо сияет, Нина Николаевна, - сказала Зайнаб.
       - Зайнаб, тебе тоже необходимо пойти в храм. Здесь недалеко есть большая и красивая  соборная мечеть с двумя минаретами. Туда ходят и женщины. Они молятся на верхнем этаже. В основном собираются на пятничную молитву, - подступила я к главной теме.
       - Я тоже об этом подумала. В Заробе мы только дома молились, и чтобы никто не видел. Знаете же, мы росли атеистами, а бабушки всё равно учили нас читать Коран. И говорили, Бог внутри нас, - ответила Зайнаб.
Я прижала её к себе:
       - Зайнаб, отпусти  обиду на Алишо. Он теперь знает, что такое горе и страдания. Всё зло вернулось к нему в двойном размере. Не терзай себя воспоминаниями. Бог в ответ на твои страдания подарил нам такую радость - наше солнышко Офтобхон. Ради этого чуда, которое ты сотворила, прости!
       -  Сегодня утром Офтобхон спросила меня: «А вы, сударыня, откуда будете?» Я была в восторге.  Сказала, из Зароба, а она мне: «Это самое красивое место на земле!».   Я  так и расцеловала мою крошку. Как же я скучаю по моему детству, по отцовскому дому, по  родным и друзьям. Сколько всего произошло за это время…
     Мы вспомнили про тётушек Мухайё и Хосият. Зайнаб не могла нарадоваться их подаркам для малыша – всё сшито и вышито руками: яркие ситцевые и стёганые рубашки, курточки, шапочки, постельное бельё. Наконец, мы дождались Назарали. Он работал допоздна – разгружали с ребятами вагоны. Был очень уставший, но довольный, ведь деньги за смену давали сразу. Он их выложил на столе – на хозяйство.
     - Спину-то  не сорвал, Назарали? Береги себя для семьи, - сказала я.
     - Скоро будет легче: я задумал смастерить машинку-тележку. Посоветуюсь с Семёном Ивановичем, чертёж сделаем, - улыбнулся Назарили.
      В пятницу мы с Зайнаб пешком пошли в главную соборную мечеть Санкт- Петербурга. 
У входа я дождалась знакомую женщину - мать моего ученика  и передала ей Зайнаб.  Осталась ждать окончание службы рядом в скверике. Потом Зайнаб рассказала, как они прошли через внешнюю лестницу на второй этаж  и очень приветливые служительницы предложили им  разуться. Прошли в комнату для омовений  и подготовились к молитве. Зайнаб с восхищением смотрела на отделанные мрамором и керамикой стены мечети и не могла налюбоваться. Несмотря на то, что в пятницу всегда много народа, здесь было очень тихо и умиротворённо. В молитвенном зале поразила длинная стена со стеллажами, полными книг. У каждого из молящихся было своё место. Зайнаб потрясло единение всех в молитве – внизу мужчины, наверху женщины молились по канонам и, как будто поддерживая друг друга. Муфтий громко читал суры из Корана и все синхронно проговаривали про себя слова молитвы.  И уже после окончания, каждый садился и тихо говорил с Богом наедине. Зайнаб задержалась дольше всех.  У неё много  накопилось в душе, о чём она хотела поведать Аллаху.
     Я сидела на скамейке в сквере и читала памятку, которую взяла у входа. В ней была информация об истории возникновения мечети. Я узнала столько интересного!

«Вопрос о постройке мечети возник впервые в 1882 году. Тогдашний верховный руководитель мусульман Муфтий Тевкелев обратился с просьбой к министру внутренних дел графу Толстому, на что получил принципиальное согласие. Только в 1906 году министерство внутренних дел разрешило учредить особый комитет по постройке соборной мечети в Петербурге за счет добровольных пожертвований мусульман всей Российской империи.
 Кроме кружечного сбора, были выпущены выигрышные билеты (лотерея), напечатаны почтовые открытки с видами проекта мечети, государственные процентные бумаги. Пожертвования стекались со всех губерний России.
      Выбрали место на участке, расположенном на Петербургской стороне по Кронверкскому проспекту (угол Конного переулка, № 9/1), принадлежащему инженеру Долоцкому. Но площади было недостаточно. Разрешение на дополнительное приобретение земли было подписано Николаем II в Петергофе 3 июля 1907 года.
Авторы проекта соборной мечети - художник-архитектор Н. В. Васильев, гражданский инженер С. С. Кричинский под руководством академика А. М. фон-Гогена. В основу идеи, как внутренней планировки, так и внешнего вида взяли характер и стиль мечетей и гробниц Средней Азии.
     16 февраля 1910 года в 11 часов утра произошел торжественный акт закладки Петербургской соборной мечети.
  Открытие мечети было приурочено к 300-летию дома Романовых в 1913 году. Правда, это было лишь официальное открытие. Отделка внутренних интерьеров продолжалась еще несколько лет.
Сто лет назад строители выполнили идеи и композиционные замыслы архитекторов и художников. Для лучшего освещения молитвенного зала (учитывая северное расположение храма) архитекторам пришлось прорезать стены и барабан купола многочисленными оконными проемами, что не характерно для восточных монументальных построек. Стены мечети облицованы серым гранитом. Портал, купол и минареты покрыты небесно-голубого цвета керамикой.
 Среди украшений фасада исключительную живописность придают надписи-изречения из Корана над парадным входом в мечеть и два стройных минарета, устремленных высоко в небо. Внутренняя отделка мечети соответствует традициям мусульманского зодчества. Красивые колонны, облицованные в традициях ислама зеленым мрамором, поддерживают арки под куполом. Огромная люстра, на борту которой вычеканены изречения из Корана, висит в центре зала. Над торцевой частью зала возвышается большая галерея, задрапированная тончайшей сеткой. Галерея предназначена для женщин. По шариату женщины молятся отдельно от мужчин и не должны своим видом отвлекать их. Отдельно от мечети была построена просторная "Тахарат-Хана" (баня, умывальня), где мусульмане совершают сложное ритуальное омовение, прежде чем войти в храм. Пол мечети покрыт коврами. Входить в молитвенный зал в обуви запрещается.
     Санкт-Петербургская мечеть является самой крупной в Европе. Ее длина 45 метров, ширина — 32 метра, высота главного купола — 39 метров, высота минаретов — 48 метров, вместимость — до пяти тысяч человек.
 Соборная кафедральная мечеть является действующим мусульманским храмом, а также крупным религиозным и культурным центром.
Санкт-Петербургская соборная мечеть - самая северная в мире».

     Мне было стыдно, что, являясь коренной ленинградкой, я ничего об этом не знала. Помню, в мои школьные годы, здесь были какие-то склады. А ныне мудрая восточная красота и покой живут рядом.
      Я увидела Зайнаб, выходящую из мечети и сразу заметила её  преображение. Видно было по её взгляду, что она успокоилась и смирилась. Молча, мы дошли до дома и поднялись к Людмиле Павловне, у которой оставили  Офтобхон и Сомона. Малыши ещё спали, и мы остались немного почаёвничать с любимой соседкой, так как наших мужчин не было дома.
     - Ну как вам наша соборная мечеть, правда, красивая? – спросила Людмила Павловна.
Зайнаб посмотрела на нас благодарными глазами.
     - Спасибо Нине Николаевне за то, что отвела меня на молитву, - проникновенно произнесла она. -  Я сегодня поняла, что нельзя в душе держать зло и обиду. Всё к тебе возвращается. Если я буду думать только об испытаниях, которые пережила, не останется времени для любви к детям,   близким и родным. Мы были созданы любовью и для любви. Я   благодарна, моя любимая Нина Николаевна, за всё, что Вы для меня сделали. Я благодарю Вас, Людмила Павловна, за то, что Вы всегда рядом и помогаете нам. Я сегодня   благодарила Аллаха,  и моя душа наполнилась тёплой и доброй энергией. Он милостив, и только Он может  прощать и наказывать.  Я прошу прощение и прощаю всех - так велит моё сердце.
      - Да, не совершенен человек, все беды и страдания от этого несовершенства. Но в одном я уверена, хороших людей больше, чем плохих. Просто плохое надолго запоминается, а хорошее  быстро забывается, - поддержала разговор Людмила Павловна.- Главное иметь храм в душе, ведь Бог – это любовь. И ты Зайнаб начала сегодня жизнь с чистого листа. Пусть будет благословенна твоя дорога к  храму. 
       – Можешь прочесть нам молитву, которая сегодня в храме звучала? – спросила я Зайнаб.
      Зайнаб прочитала на арабском, а потом перевела нам на русский:

                О Аллах, Ты – мой Господь! Ты сотворил меня, и я – Твой раб. И   постараюсь я оправдать возложенную на меня ответственность, сдержать данное мною слово в меру своих сил и возможностей. Я прибегаю к Тебе, удаляясь от всего недоброго, совершенного мною. Я признаю те блага, которыми Ты одарил меня, и признаю свой грех. Прости меня! Поистине, никто не простит моих ошибок, кроме Тебя. Аминь.

       Она взглянула на нас просветлёнными глазами и прознесла дрогнувшим голосом:
       -Теперь я поняла, что став на путь праведности, человек возлагает на себя определенную ответственность и дает Всевышнему обет не совершать запретного. Не грешить, уметь прощать, и выполнять то, что является обязательным для постижения Истины. Вы правы, Людмила Павловна! У каждого своя дорога к храму.