Письма из прошлого

   

     Верно говорят: « Когда не ладятся дела в настоящем и пасмурно на душе, то хочется вернуться в прошлое, к его теплым и   солнечным дням…» 
Я достала  с верхней полки кухонного шкафа первую пачку писем и углубилась в воспоминания…
     Он всегда опаздывал. Входил в класс, уверенно улыбаясь. Я удивлялась, почему учителя никогда не возмущаются его поведением. Даже какое-то восхищение читалось в их отношении к нему.
     Однажды  на уроке у него рассыпались пряники и покатились под учебный стол. Он, ничуть не смущаясь, полез под стол, достал пряник, откусил его и положил в пакет, затем пополз - потянулся за другим, откусил от него тоже и тоже бросил в пакет. Он  с удовольствием  занимался собиранием-откусыванием своих рассыпанных пряников и как будто забыл про всех, а  преподавательница  одобрительно  молчала.
   
      Я была новенькой в этой школе рабочей молодежи (ШРМ).
  Решила закончить  11-ый класс  вечерней школы, чтобы повторить-вспомнить необходимый материал для поступления  в институт.
    Оказалось, что я совсем забыла математику, поэтому, когда  любимая наша математичка  - Мария Федоровна называла мою фамилию и просила ответить, мне ничего не оставалось, как  самоуверенно заявлять, что я не знаю.
   -Я не знаю! – Повторяла я гордо всю учебную осень.
     И так продолжалось до тех пор, пока Градов ни предложил мне свою помощь. Сам он блестяще отвечал по всем предметам.
 Он пригласил меня домой, на Нагорную улицу, где  жил вместе со своим младшим братом Анатолием и красивой мамой, Анной Сергеевной, с которой он чуть позже  меня познакомил.
    Я пришла на следующий день и увидела, что он моет пол. Меня это удивило: парень и занят не мужским делом.
     Прозанимавшись с ним какое-то время, я разобралась в математике,  даже почувствовала вкус к геометрии, ранее меня не увлекавшей, и могла уверенно отвечать на уроках.
    За это время я узнала, что, оказывается, парни этого класса, в начале учебного года, рассмотрев новенькую,  поспорили, кто будет меня провожать после занятий. Жребий выпал везучему Градову. Спорившие возмутились, они знали, что у него есть девушка, Галка Леточкина, однако, он их заверил, что они с ней расстались. Каково же было мое изумление узнать о том, что Галка, оказывается, была старше Градова на 8 лет. Ей 25, а ему - 17. (Кстати, я тоже его старше: ему - 17, а мне - 19).
      Рассказывали, что однажды, дожидаясь в морозный день его на улице, она сильно обморозила себе щеки. 
   - Чем же так он ее покорил?   
  Полина, девушка, с которой я снимала комнату у тети  Шуры, разъяснила мне, что все девчонки считают, что Градов - это «сливки» нашего небольшого городка.
    Сейчас, по истечении многих лет,  поняла, что Градов обладает волшебным даром: обаять и расположить к себе любого.
- Но почему?- недоумевала я тогда. Да,  работает на лесозаводе, на автокаре. Да, блестяще учится. Да, успевает помочь матери. Еще и фотографирует.
 Мы с ним, уединившись в кабинке с красным светом,  печатали, отснятые им  на пленку, фотографии.
   
      А ещё он всегда придумывал что-нибудь интересное.
  В этом городе не было катка, и он предложил мне поехать  в райцентр покататься на коньках.
  Пока добрались до Тайшетского катка, стемнело, но кататься с Градовым мне понравилось. Катался он великолепно, так что мне, пришедшей на каток, пожалуй, 2-ой раз в жизни, запомнилось это скольжение по льду, взявшись за руки, как огромное удовольствие.
   Катались, забыв о времени. А придя на пустую автобусную остановку, чтобы вернуться в Бирюсинск,  поняли, что последний автобус ушел.
    Возвращаться пешком 12километров по коридору из  огромных, грозно – черных и заснеженных сосен  было  страшно. И никаких машин, никакого  движения на дороге,- одни мы.  Но я не подала виду, что боюсь, не хотела, чтобы Градов заметил, что я трусиха.
    Домой  в ту зимнюю ночь вернулась в 3 часа. Точнее, не домой, а к тете Шуре, у которой я снимала жилье.
  Маленькая, сухонькая,  с низким грубоватым  от курения голосом, чужая мне женщина, а я чувствовала ее любовь  ко мне.
   К Полине она относилась, почему-то, совсем по-другому:  гораздо прохладнее. Меня «окрестила»  Люкой. И Градов, услышав, как она меня называет, стал обращаться ко мне этим именем.
   В ту ночь тетя Шура не спала и очень переволновалась, ожидая моего возвращения.
   …Время шло, уроки в школе  закончились,  и наступила летняя пора экзаменов. Арсений  придумал, что будет замечательно, если мы будем готовиться к 1-ому экзамену на природе.
  Мне идея понравилась, и мы отправились в лес на его велосипеде.
 Мне запомнилась гора, с которой  нам предстояло спуститься.  Высокая, покрытая  красно-коричневой глиной, коряво-крутая. - С неё  сложно было спускаться даже пешим ходом, а Градов, попросив меня следовать по едва заметной тропинке и подождать его внизу, быстро исчез из виду на велосипеде. Ему надо было зайти к сестре его матери, тете Фросе, которая жила в Сполохе (деревне, лежавшей у подножия этой горы).
    Я не спеша одолела спуск, и стала ждать моего одноклассника.
   Сначала я не волновалась. Но затем, когда прошло, как мне казалось,  немало времени, а Градов не появлялся, я начала понимать, что невозможно с этой горы так просто съехать на велосипеде. И мне стало нехорошо и страшно  от мыслей,  что его спуск закончился бедой.
  Я не знала, где его искать, куда идти…
 Он неожиданно  появился,  когда я уже совсем отчаялась увидеть его живым и невредимым.
  -Тети Фроси не было дома, и ключа на месте не оказалось. – Пояснил он.  - Пришлось ждать.
      …Иногда мы готовились к экзамену у нас дома, в моей деревне, где мама моя угощала его деревенскими вкусностями.
… Обычно Градов возвращался от нас домой  один, но однажды мы отправились вместе. Я  знала один путь к городу: нужно  идти к  парому, до которого шагать по дороге  6 километров.
    Градов же предложил  сократить путь, свернув к бонам (плавучие ограждения, применяемые при лесосплаве), лежавшим поперек  Бирюсы, и мы окажемся в Сполохе. А там подняться на гору, и мы почти у его дома.
- Я так всегда возвращаюсь домой. – Пояснил мне Градов.
 Воды я боялась, - был неприятный случай  в детстве: в реку с парома упали три девочки, так как деревянная перекладина, к которой мы прислонились, была не закреплена.
   Однако запомнилось доброжелательное свойство воды: она вытолкнула меня  из своей  глубины и сильным быстрым течением унесла от парома.
 Падение в воду было неожиданным, в первые секунды я даже не поняла, что же произошло, но вода (спасибо ей!) подтолкнула меня к поверхности. - Я могла дышать, но ничего  в первое мгновение не увидела: мешал шелковый белый с красивыми  цветами и длинными кистями платок (стоял прохладный сентябрь), закрывший  всё мое лицо.
  Но ведь я росла на реке, и держаться на воде немного умела. За нами была тут же отправлена лодка. Когда я выскользнула из объятий воды и оказалась в лодке, то поняла, что не только у меня стучат зубы.
- Ль-ль-лю-ся, ты ж-ж-жи-вая? - Услышала я странный вопрос. - Было бы смешно, если б не было холодно, - от мокрой, сжимающей тело одежды.
   Всё закончилось благополучно, но непредсказуемости воды  с той поры  стала бояться, и я отказывалась идти по ненадежному пути.
 Однако Градов умел уговорить, убедить, привести веские доводы. И мы отправились по бонам,  как по шпалам (боны напоминали мне железную дорогу с рельсами и шпалами), вокруг которых бурлила и темнела глубиной вода.
   Мы прошли по ним поперек реки, но боны не соединялись с другим берегом. Оставался  довольно большой проход.  Градов  снял верхнюю одежду, переплыл с ней на берег, оставил ее там и вернулся за мной… – В общем, соскучиться с Градовым было совершенно невозможно.
    …Поступать мы решили на факультет журналистики во Владивостоке.
   Почему я выбрала этот факультет?
  Математичка -  Мария Федоровна, ведь,  предлагала мне свою помощь, если я захочу поступать в математический вуз.
  В те годы репетиторство еще не процветало, и её  желание мне помочь было не из коммерческих соображений, а заинтересованным в моей судьбе - теплым и искренним.
   А журналистику я выбрала, возможно, потому, что преподавательница литературы высоко ценила мои сочинения на свободную тему.
 
   ...В поезде, устремленном на восток, мы с Градовым поссорились и молчали, валяясь каждый на своей верхней полке…
     Во Владивостоке почти каждый день  шел дождь. Точнее даже не дождь, а мелкая приятная морось, которая не мешала горожанам купаться в ласковом и теплом Японском море.
 Мы влюбились и в море и в морской вокзал...

    Как всегда, 1-ым экзаменом было сочинение.
   Я сделала глупость: не взяла свободную тему.  А, может, ее и не было?
Выбрала Маяковского. И не смогла сказать  ничего нового,  кроме того, что о нем уже было сказано. Я зажата была этими рамками. Я не могла развернуться. У меня, почему-то, не было в тот день вдохновения, и... получила двойку.
   Градов не поверил, пошел в приемную комиссию искать правду, но ничего изменить уже не  мог: он 1-ый экзамен сдал,  я - нет.
     Арсений  был очень огорчен и удручен. Уговорил меня подождать его, когда он провалит следующий экзамен, и мы вместе отсюда уедем.
    -Я не буду готовиться к экзаменам, так что тебе недолго придется ждать. – Заверил он меня.


   ...Мы ходили купаться на море, благо, оно было рядом. Сходили на футбол. Побывали в местном театре - посмотрели  балет Чайковского «Спящая красавица».
Гуляли часто в парке,  и Арсений  совсем не готовился к экзаменам.
  Он  поделил наши сложенные вместе деньги (мне так помнится, что его вклад  был бОльшим) по дням   на равные части, и питались мы, не выходя из этого расчета. Мне часто было голодно после съеденных нами салатов, но я понимала, насколько благоразумны были его поступки.
   Никто из нашей 99-ой комнаты не поступил. Девчонки разъехались. Я осталась одна, и Градов забирался каким-то образом на 2-ой этаж через окно, поскольку через дверь в наше девичье общежитие его не пропускали.
    Самое интересное, что Градов, вопреки его желанию НЕ поступить, сдавал один экзамен за другим и был зачислен на 1-ый курс, и я поняла, что пора мне уезжать.
   Однако  Сеня  предложил другой вариант:
-Найдем для тебя жилье. Устроишься на работу.  Всё будет хорошо. – Убеждал он меня.
     Так смешно получалось при поиске жилья: Градова брали, а меня нет. Особенно он приглянулся одной девушке, проживающей со своей мамой.
    В общем,  наши поиски не увенчались успехом, и мне пришлось уехать.
 Арсений, такой расстроенный,  бежал за увозившим меня поездом, прощаясь…
В Томске, на главпочте  я получила от него первое письмо.

        «Как ты там, Люка?
 Я уже прожил почти день  ОДИН. Сейчас часов шесть вечера. Пишу на вокзале. В колхоз уезжаем в 12 часов ночи. Сначала я хотел написать утром, но потом решил, что сначала всё сделаю, а потом уж и напишу. Слушай, что я делал.
    В университете получил извещение на 25 руб. Теперь, Люка, ты не думай, что мне будет плохо без денег. Деньги есть. Слышишь? Попробуй только скисни хоть раз.
   Вчера переночевал у Сонина.   Из окна его комнаты видно море. Всю ночь я слышал, как завывал ветер. Дует и сейчас, хотя небо на редкость чистое. А знаешь, какое сегодня море? Мы с тобой еще такого не видели.  Оно грозно-синее и штормит.  Помнишь, ты хотела увидеть море, как в кино? – Оно сегодня такое. Вечером спущусь,  посмотрю, какое оно вблизи.

Не подумай, что я плачусь, но мне было очень плохо сегодня, и я скис. Я не могу всё это написать на бумаге, но ходить одному там, где я всегда бывал только с тобой – это невозможно. Захотелось очень-очень уехать. Но я подумал, как я буду писать письмо   вот такой плохой-кислый? Ведь тебе хуже. И стал вот таким, каким я сейчас пишу тебе.
Вот сейчас задумался. А какой я сейчас? Не знаю. Но не кислый. Я просто полон решимости сделать всё, чтобы перевестись. Я сейчас тигр! Во! А какая ты сейчас? Но не кислая же, да, Люка? Очень не хочу, чтобы ты была кислой.
Люка, пиши мне всё. Всё-всё лады?
А я, кажется, плохо написал. Не то.  Но я пишу первое письмо любимой девушке.
Чуть чепухи не написал.
Хочу тебя один раз поцеловать  тихонько.
Люка, можно, я напишу так: целую?
Целую.
Сеня.
Люка, если, что не так, не ругайся, а?
1сентября.
А ещё я не верю, что ты уехала. Кажется, что вот-вот я тебя встречу. Правда.
(Люка, а можно я напишу «твой») Я – твой Алсений Гладов.
***

          Люка-Люченька, здравствуй!
Интересно, мы так редко говорили друг другу это слово – здравствуй, что мне даже странно писать его на бумаге.
          Ну как ты там? Мне кажется, что ты не далеко-далеко, а где-то здесь, рядом, только я тебя не вижу. Но стоит мне захотеть, и я найду тебя. Так мне кажется.
         А сегодня уже второе сентября. Прошло только двое суток, а, кажется, что я много-много времени тебя не видел. Пишу уже из колхоза. Сижу на скамейке и пишу. Ехали мы сюда часов семь поездом и часа два на машине. Но в город выбраться можно.
               Живем мы  (отделение журналистики) все вместе в маленьком домике. Спим на нарах, на матрасах без простынь. Правда, дали наволочки, мы их сеном набили.
 Люка, вот слушай. Все девчонки разделились на два лагеря – одни за мою бороду, другие хотят её обстричь, говорят, что мне с ней плохо. Люка, а ты как? Ты же видела меня и с бородой и без неё. Сбрить или не сбрить?
Люка,пришла машина. Ехать куда-то надо.
До свидания.
Я.
 ***
Люка, здравствуй!
Всякий раз хочу написать всё, что я думаю, и всякий раз мне мешают. Просто невозможно нигде уединиться.
Сейчас сижу всё на той же скамейке. Рядом мяч гоняют. Скоро конец обеда, и опять на помидоры.
 Ты, наверное, думаешь, что предыдущие письма отвратительно написаны. Но нет у нас никакого стола, где бы можно было писать. На кухне один есть, но там мешают.
    Вот, Люка, послушай.
Меня девчонки спрашивают: «Где та девочка, с которой ты вместе был?» (Это ты). А я говорю, что уехала. Они спросили, откуда ты. Я сказал, что с Бирюсы. И они тебя теперь зовут Бирюсинкой.
- Своей  Бирюсинке письма пишешь? – Спрашивают они.
- Бирюсинке! – Отвечаю я.
Люка, я решил вот что. Начну учиться, и если пойму, что не стоит дальше учиться, то приеду в Томск работать, а потом буду поступать, если в армию не заберут.
Нам дают здесь мед. Он, говорят, липовый или цветочный. Он жидкий, светлый и менее сладкий, чем ваш.
       Сегодня понедельник. В субботу поеду в город с машиной, с овощами. Может, от тебя что-нибудь есть.
Люка, на той маленькой фотографии ты не такая, какая уезжала.
Люка, ты снимешься и пришлешь фотографию. Ладно? Или лады?
  Люка, а хочешь, я скажу тебе, что я тебя люблю?
Я тебя люблю. Очень люблю. Люблю.
Ты лучше всех-всех и такой, как ты, нет нигде. Ты не думай, что я просто так. Я твердо знаю, что лучше тебя нет никого. Честное комсомольское. Ты не смейся, ладно? Это я серьезно.
             Сеня.
***

Г.Владивосток, морской вокзал.                14 сентября.
Люка-Люченька!
Даже не знаю, как и что писать. Попробую всё по порядку. Я уже вроде бы успокоился.
Вчера опять правдами и неправдами вырвался из совхоза. Опять хотел на попутных автомашинах добраться до Владивостока. С самого начала адски не везло. С горем пополам добрались до одного перекрестка, от которого до Уссурийска 70 км. Уже вечер. Ни одной машины. Уже начало темнеть, и мы пошли пешком. Есть хотели - зверски. Нашли на дороге разбитый ящик помидор – упал с машины. Из всего ящика только 2 помидоры были подходящие. Помыли в придорожной луже и съели. Ничего так. Пошли дальше. Догоняет газик. Кузов пустой. Шофер говорит:
- По троечке – и довезу.
- ?! – Нет, конечно!
Повёз так. Доехали. Замерзли – ажно рот не открывался. Но ничего. Перекусили, пошли на вокзал... Ночевал на морвокзале. Но от всех неудач я не сник. Всю дорогу от совхоза до Владивостока я, как говорится, «пел и смеялся, как дети».
Я торопился в город так, словно спешил к тебе на свидание! Ведь, я был уверен, что получу от тебя хоть что-нибудь. До сих пор от тебя ведь ничего не было.
 И вот утро. Бегу на почтамт. НИЧЕГО НЕТ! Бегу в университет. Есть письмо на твоё имя от моей мамы...
(Люченька! Не сердись, пожалуйста. Но маме я написал всё, как получилось, что ты уехала в Томск. Иначе я не мог. Ты же не будешь дуться, да? Люка-Люченька!)
   Затем я кое-что сделал в городе (ребята просили). После обеда пошёл на почтамт. Ничего нет.
Затем я сиганул в ДВГУ. – Есть! Два письма от тебя, Люка.  Нечаянно я открыл сначала второе письмо.. Первое, что мне попалось в глаза, это слова «Сеня- Сенечка». И я был счастлив от этих слов! Я смеялся и плакал без слёз одновременно! Ведь от тебя так долго не было ничего, что я просто растерялся, что, кажется, редко со мной бывает. Ведь я не знал, где тебя искать. А тут сразу два письма. Два! Целых два!
***
               
                17 сентября, суббота.
Здравствуй, Люка!
Хотел вместо «Люка» написать «Люченька», да побоялся, что ты не так поймешь, как я это слово произносил. Ведь бумага интонации  не передаёт. А хотелось бы! Я часто после того, как напишу письмо, думаю, что,  может быть, это письмо стоило писать иначе, т.е. в других выражениях – ведь бумага интонации не передает! Но это я так. Конечно, я писать буду так, как про себя произношу эти слова.
Здравствуй, Люченька!
Опять я на морвокзале коротаю ночь. Но слушай опять всё по порядку.

Вдруг нам сегодня сказали, что завтра не будем работать. Я стал искать кого-нибудь, чтобы забрал письма мне из ДВГУ. Но никто в город не ехал.
Я тогда плюнул, и сам поехал, хотя на меня некоторые ворчали: мол, я в третий раз, а кто-то ни разу в город не ездил.
Сегодня везло мне очень! За 7 часов я добрался до города.  Быстро я? А мне сказали, что я чудак. Из-за писем мучиться так (в смысле, что на попутных, без денег до Владивостока добираться). Ну и пусть! Зато мне хорошо! Завтра получу от тебя письма и назад, тоже на попутных. А на попутных даже интереснее, чем на поезде. Если только в кабине сидеть. Дорога замечательная. Я наблюдал её с высоты холма. Кажется, что на зеленый бархат холмов  брошен небрежно стальной раскладной метр,  не выпрямленный до конца. Не  ясно? Ну и ладно. Потом лучше напишу.  Много напишу  про г. Уссурийск и пр. Сейчас нет больше бумаги.
Люк, пришли фото. А сейчас, знаешь, что хочу? С тобой куда-нибудь идти хочу. . .Да, елки . . .
В общем, письмо оптимистичное получилось. Да? Не кисни. Люка!  А я тебя люблю и . . . ну правильно – целую. Можно, да?
Можно, я буду твой Сеня-Сенька? А?
***
          26 сентября.
   Здравствуй, Люка.
Вчера приехал из колхоза. Писем нет ни от кого. И от тебя нет.
Я устал от мыслей. Но всё будет хорошо.
Люка! Напиши, пожалуйста.
  Твой Сеня-Алсений.
***

 
Здравствуй, Люка!
Пишу вот с вокзала морского. Здесь и ночевал. До 5 окт. придется перебиваться где-нибудь. 5 октября один парень обещал освободить квартиру.
Люка! Я узнавал: самолет летит до Новосибирска 8 ч. 45мин. Билет 37 руб. От Новосибирска до Томска поездом 6-7 часов. Билет стоит 2 р. От Томска до Тайшета – 5руб. билет. Вот.
Люка! За 15 часов можно до тебя добраться, имея всего 45 р.! За 45 рублей я могу до Томска добраться, и от Томска до Тайшета. Везде я считал полцены за билет. Ведь студентам в 2 раза меньше. Вот. Люка! Это же запросто можно сделать! Вот посмотришь, я смогу.
   Все ли ты мои письма получаешь?
Я, наверное, не все.
Пиши всё-всё мне. Ладно?
   До свидания.
Целую. Сеня-Алсений твой.
1 октября.
***

«Однажды в воскресенье
Я возвращаюсь к тебе,
Бессчетные пятна солнца
Трепещут на верхушках
           Рисовых всходов,
И я кручу педали по длинной
                дороге,
и внутри у меня так, как будто,
это моё первое утро
и первый велосипед.

Однажды в воскресенье
Я возвращаюсь к тебе,
 И мы собираемся в маленькой
                Комнате,
А на подоконнике
Радостно и бестолково
Переговариваются воробьи,

А вечером  этого воскресенья
Мы выходим под звезды,
И где-то говорит радио,
 И свод неба делается огромным
И заполняется ветром
До самых краёв. . .
Однажды в воскресенье
Я возвращаюсь к тебе. . .

Люка! Это стихи вьетнамского поэта Минь Ле «Однажды в воскресенье» из цикла «Обращение к любимой». Это я их случайно обнаружил в журнале «Огонёк». Они мне понравились. Своеобразные такие. . .
 
    Ходил сегодня в ДВГУ – писем нет. Наверное, завтра будут. Поздравил телеграммой наших бывших учителей ШРМ и мою любимую учительницу восьмилетней  школы – Валентину Аверьяновну. Помнишь, мы однажды зимой, поздно вечером, почти ночью, звездной такой ночью, относили ей письмо на Заводскую улицу?
Хотел твою маму поздравить, но не знал, правильно ли это будет, удобно ли. Я же не знаю, что ты ей про меня написала. Или ничего.
    Люка! Я хожу и всегда, всё-всё время думаю про тебя. Вспоминаю про нас с тобой, думаю о том, как я к тебе приеду.
Люка – Люченька, я очень тебя люблю. Очень.
Люка, знаешь, как я сейчас живу? О, здорово! Насчет квартиры выяснится 10-ого октября только. Сегодня ночевал в кабине одного «пазика». Я знаю,  как шофёры закрывают кабины. Открыл и . . .
Словом лучше, чем на вокзале. Знаешь, Люка, был я случайно сегодня на так называемой «барахолке». Здоровый базар! Без прилавков, без ничего. Всё продают с рук на руки. Купить можно абсолютно всё. Были бы деньги. Купил тебе сетку японскую для волос. В Японии их на сдачу дают.
Люка, как ты там? Тебе, верно, тяжело? Я-то ничего.
Пиши, как живешь, что делаешь. Угу?
До свидания.
Целую.
Твой Сеня. И Сенька, тоже твой.
2 октября.
Хотел много-много  написать,  а вышло вон как. . .

***
3 октября.
   Здравствуй, Люка!
Получил твоё  письмо, написанное 29 сентября. Люка. Сегодня первый день занятий. Занятий настоящих не было. Вводная часть, короче. Сказали, что мы учиться будем 4 года, но не исключено, что снова сделают так, что учиться будем 5 лет. Но, кто его знает. Но я всё равно постараюсь перевестись, наверное, в Иркутск. Вообще-то, это практически невозможно, но, кто хочет, тот добьется. Я добьюсь.
Теперь про дела мои. О делах своих я тебе каждый день пишу. Стипендию дадут тем, у кого троек нет. У меня они есть. Общежития нет.  Ищу квартиру. В тот понедельник обещали в одном месте. Я тебе писал. Через сопку от «Пельменной» вверх.
Дали нам сегодня студенческие билеты. Сказали, что учиться будет очень трудно. Для журналистов нет учебников почти. Тех, которые нам рекомендовали, здесь совсем нет.
   В течение учебы надо обязательно писать в какие-либо газеты или газету. Иначе нельзя. Но это соответствует моим планам.
   Люка, теперь мои мысли. Что думаю, то пишу тебе. А ты? Люка! Прочтешь это письмо, напишешь всё-всё, что ты думаешь. Люка! Я хочу остаться с тобой всегда. Слышишь, понимаешь? Всегда.
   Потому,  что я тебя люблю в самом деле, как можно только любить.
  Я тебе и раньше  это говорил, а ты отвечала, - и я не отрицал этого, - что время хороший судья. Люка! Я хочу знать, что ты сейчас думаешь, чувствуешь. Мне кажется, ты далеко не все свои мысли и чувства говоришь. Но в ответ на это письмо ты всё напишешь.
   Да, Люка? ВСЁ.
Люка, а где твоё фото? А? Я жду-жду…

Люка, напиши, может, в Иркутск уехать? Там и брат твой, и устроиться учиться лучше можно. Я туда переведусь. Не знаю, значит ли этот фактор сколько-нибудь для тебя. Что пишет тетя Шура? Что ты ей написала?
Люка! Люка-Люченька! Как тебе помочь? Ты потерпи маленько, а потом будет возможность перейти на другую работу. А? Если кто что-нибудь говорит тебе, ты, -  ну не обращай внимания. Люка, пишу как-то сумбурно. Вчера, кажется, плохо написал. Пишу на вокзале. Ночевать не знаю, где буду. Сегодня ночевал у товарища. Может, и сегодня удастся. Люка! Ты попробуй писать в газету. Ей-богу, это очень просто. Ты только сходи сначала к редактору какой-нибудь газеты, поговори, там тебе дадут задание. Не бойся. У нас есть такие, кто со средним образованием занимал место, где должен работать человек с высшим образованием.  Сходи, это очень просто. Лишь бы время было. Хочешь, я тебе каких-нибудь книг полезных для  журналистов начинающих пришлю?
   Люка, люблю тебя очень я.
Ты только пойми. Пиши всё.
   До свидания.
Твой Сеня-Алсений-Градов. Целую.
Не ругайся за что-нибудь, если я провинился, а?
***
   6 окт.
Люка, здравствуй!
Бы знала, как хочу получить от тебя письмо. Уже давно-давно опять от тебя нет весточки. Я уже тоже вчера не писал тебе письмо. Думал, получу, - напишу. А от тебя нет ничего. А я хожу-хожу, думаю, думаю…
Соберется  в голове много мыслей…  Ну, не много, а какой-нибудь вопрос надо мне разрешить, я пишу тебе письмо. Напишу, - и, как будто, всё ясно, хотя я только  всего-навсего  опишу тебе свои неясности. Наверное, пока пишу, все неясности проходят.
Несмотря ни на что, стипендию, наверное, мне дадут. Общежитие дали на «Чайке», - это 14 км от города. Ещё давно дали. Сразу, как из колхоза приехал. Да я сразу отказался. Там такой курятник. По 25 человек в комнате. Обещали на универ прописать, но дело в том, что я еще не выписан из Суетихи. Да, образуется всё. Только хочется скорее приступить к учебе, а не получается. Слоняешься где попало и…
   Включили меня в сборную  ДВГУ по легкой атлетике. 9-ого октября  кросс какой-то на 8 км бежать надо. Обещали каждый день по 2,5 рубля давать на питание. Но я, наверное, откажусь бежать. Ещё с квартирой не устроился. Искать надо.
 
Люка, нам обязательно надо в месяц  давать определенное количество строк в газету, всё  равно какую. Иначе к экзаменам не допустят. Вот. Но ещё конкретно ничего не сказали. Уже по «Советской журналистике» давали контрольную – написать о первом дне занятий в университете. Будто для газеты. Я написал не хуже других, но довольно слабо по сравнению с некоторыми. Вот.
Плохо, что письма долго идут. Я у тебя что-нибудь спрошу, а ответ ещё ого-го как не скоро придет. Вот сейчас я жду, что ты напишешь в ответ на это письмо, где я просил тебя написать ВСЁ, что ты думаешь вообще и насчет нас.  Жду,  знаешь что? Чтоб ты написала:
-  Я тебя люблю.
   У меня знаешь, Люка, такое настроение сейчас, что мне кажется, что ты на меня не рассердишься, а так и напишешь:
- Я тебя люблю!
   Не ругайся и не сердись. Ведь, я тебя люблю. Это точно.
                До свидания.
   Может, тебе не нравится, что я пишу «целую тебя» и  «твой» Сеня-Алсений? Может, думаешь, что это пошло, что ли?  Напиши, если так. Обязательно. И, если не так, тоже напиши. Тоже обязательно. Слышишь?
И  - не сердись, пожалуйста. Слышишь, Люка-Люченька? Плости, пожалуйста, если что не так? Я тебя люблю же. Люблю.
Твой Сеня-Алсений.
Целую.
***

Вот пишу письмо тебе. От тебя всё нет ничего. Последнее письмо ты писала 29 сентября. Сегодня 8-ое октября. Ночую у товарища. Все надежды на квартиру, которую я всё ждал, рухнули. Хозяйка уже взяла кого-то. Завтра с утра опять пойду искать. Стипендию, кажется, назначили. Или 28 руб. или 35 р. – не знаю. Сейчас пишу у этого товарища. Только что смотрели концерт «Ваши любимые мелодии». Знаешь, кто пел? – Джорджи Марьянович. Помнишь, мы его видели в киножурнале кинотеатра «Родина», помнишь? Он пел «Голубые глаза».  У меня дома есть такая пластинка. Вот её содержание:
  « На улице, в многотысячной толпе, я встретил голубые глаза. Но я потерял их. И вот теперь я всё хожу по многолюдным улицам, надеясь встретить эти голубые, любимые глаза. И я встречу их».
   Люка! А что ты не пишешь? Пиши, пожалуйста. Знаешь, как плохо без твоих писем. Охота бросить учиться. Да что это я? Просто мне было очень худо сегодня, когда я проверил почту. 
Во Владивостоке уже месяц дождя не было. Тепло. Солнце и теплый ветер с моря.
Нет, Люка! Я это письмо тебе не буду отправлять. Пессимистическое оно. Здесь я кислый очень. Пошлю его вместе с ответом на письмо, которое получу завтра. Да,  же? Люка, получу, да? Обещай, что получу завтра письмо. Обещаешь? Знаешь, как трудно поднимать себе настроение, когда от тебя нет и нет ничего. А здесь крепись и крепись. Правда, а почему ты не пишешь? Ты мне напишешь, да, почему ты не писала. -  Хорошо, Люка?
   Ой, что это я. Больше не буду писать. А то разнылся  и чепуху понапишу. Вот получу завтра от тебя письмо, тогда…
9-ое октября. Воскресенье. Нет от тебя ничего.
Искал квартиру. Не нашел.
10-ое октября. Пишу на почтамте. Пришел от мамы перевод на 30 руб. От тебя нет ничего. В голове разные мысли, но я боюсь их писать.
На Ленинской улице Мосфильм  снимает двухсерийный художественный фильм «Пароль не нужен». Народу очень много.
Сейчас пойду,  схожу на Суханова, посмотрю письма и пойду искать квартиру.
Мы занимаемся с двух часов.
11-ое октября. С квартирой вчера сорвалось. Меня опередили. А квартира очень хорошая была. На проспекте  100-летия, напротив «Искры».
Ходят слухи, что стипендию за 2 месяца дадут. Это 70 рублей. Я сразу могу отложить денег, чтобы съездить к тебе. Люка, вот написал, а сам думаю, что, может, не придётся мне ехать к тебе.  Люка, почему ты не пишешь? Может, ты решила, что меня не любишь и не полюбишь? Но ты мне всё объяснишь ещё. Да, Люка?

***

Здравствуй Люка!
Сейчас должна быть лекция по «зарубежке». Все орут.
Хочешь, расскажу, как я получил твои письма?  Сегодня пришло два твоих письма. Схватил их, распечатал, нашел, где первое, и начал читать. И в то же время стал подниматься по лестнице. Я знаю (про себя отметил), что лицо у меня было глупо-счастливое. Два раза я чуть было не упал, - запинался об ступеньки. Один раз печально усмехнулся, когда прочел, что ты из-за того, что, возможно, Иркутский университет хуже, не хочешь там учиться. Я подумал, что сам я хоть куда готов ехать, лишь бы ты там была. Люка, ты не думай, что я тебя укоряю или упрекаю. Нет. Я просто это констатировал. И всё.
Написал я об универсиаде – строк 200. Это довольно много. Уже, кажется, напечатали, но я не видел. В понедельник увижу и пришлю тебе.
Люка, а мы будем  делать газету.  Сами материал собирать, фотографировать, редактировать, макетировать, – словом, «от»  и «до». - Всё делать сами будем. А знаешь, где делать будем? На кондитерской фабрике. Той самой, запахи которой так часто дразнили нас. Уже были там однажды. Представляешь, там  все виды конфет: от леденцов до «Мишки косолапого» и т.д. и т.п..  - В общем, что твоя фантазия представляет, то мы и имели возможность «дегустировать». Я-то вообще не очень к сладостям  расположен, как ты знаешь, поэтому для меня этот поход закончился благополучно. А вот ребята наши смотреть потом долго не могли ни на что сладкое. А ещё месяц мы будем там околачиваться. Представляешь?

Люка, свои письма я никогда не перечитываю. Не знаю, какое это получилось. Я сам не пойму, какое оно, но, во всяком случае, не кислое. Слышишь?
И еще я могу похвастаться. Только 4 человека (в том числе и я) сдали зачеты. У остальных  «хвосты» по одному или двум предметам. Меня надо поцеловать, да?
    До свидания.
                Сенька.

***
   Здравствуй, Люка!
   У меня пока всё хорошо. Только, почему-то, я гораздо меньше стал улыбаться, чем раньше. И вообще, то состояние, которое  было раньше у меня обычным, теперь у меня редко бывает. Только один раз я был счастлив. Это когда шеф сказал, что я могу 23 января улететь в Новосибирск, если раньше сдам сессию. Тогда я понял, что скоро, очень скоро увижу тебя и…
Нет, я не стал мрачнее смотреть на жизнь. Но я хочу улыбаться, и … и не получается. Просто я смирился с мыслью, что мне всегда надо с чем-то бороться, терпеть, ждать, страдать, но при этом не падать духом. Я и не падаю. Я просто сосредотачиваюсь на чем-либо одном, заставляю себя не думать так, а думать эдак. Именно так, как надо. Поэтому я меньше улыбаюсь, и так рассеян. Мне многие говорят, что я рассеян страшно. Я многое, чтобы не забывать, записываю, но...
Правда, я читал в журнале «Наука и жизнь», что рассеянные люди самые внимательные, т.к. они в это время целиком отключаются от «мира сего» и сосредотачиваются на чем-либо одном. Не знаю…
   Мне однажды так трудно было, что на лекции у меня даже какой-то стон, что ли вырвался. Не знаю. Только все смеялись. Ты почему, - говорят, - мычишь?
А однажды еще смешнее случилось. Шел,  я шел куда-то по улице и вдруг услышал гудок. Я как прыгнул, - метра три, наверное, с места!  Смешно со стороны было, мне говорили. Правда, 1-ая машина меня не задела, но вторая маленько ногу мне поцарапала.
Я, Люка, не жалуюсь. Это было тогда, когда мне негде было жить, скитался,  где попало, да и от тебя писем не было.
А знаешь, Люка, как я завидую тем, кто вдвоем. Им хорошо вместе. А ещё я часто бываю там, где мы были вдвоем. Я тебя на руках носил и целовал тебя много-много.  И ты меня тоже целовала. А теперь…
Да, в общем, заканчиваю, а то ещё слезу пущу.
До свидания.
Целую.
Твой Алсений.

***
Здравствуй, моя милая Люченька!
На сей раз мне нечем похвастаться. Вчера я не сдал зачет по географии Дальнего Востока. Правда, я учил всего часа два. Я с тревогой замечаю, что память  у меня совсем стала ни к черту. Честное слово, Люка, это правда. Я забывать стал еще в большей степени, чем раньше, имена, фамилии, лица. У преподавателя сложилось превратное мнение обо мне. Он думает, что я не учу. Хотя на самом деле  я учу от занятия к занятию. Просто у меня в голове ничего не держится. Я стал рассеян еще больше. Я тебе говорил уже, - помнишь?- что рассеянный  человек – самый внимательный , т.к. он сосредотачивает полностью своё внимание на чем-то одном. А на чем же я сосредотачиваюсь? На тебе, наверное. Нет-нет, ты не думай, что я шучу. Это я совершенно серьезно говорю. Правда. Я уже много думал об этом.
Я тебе говорил, что у меня неплохо было с русским, по сравнению с другими. Этого я не могу повторить сейчас. В двух последних диктантах я сделал соответственно 7 и 5 ошибок . А раньше я делал по 3-4. – Прогресса нет, тогда как у других он налицо.
Люк! Ты не расстраивайся из-за этого невеселого письма. Я, как всегда, принял решение, которое успокоило меня. – Что ж делать, если не получается, как у других, то придется учить и учить, вплоть до зубрежки.
Сегодня воскресенье. За четыре часа я выучил (а, может, вызубрил) 30 английских слов. Всего-то.
Учу на пляже, в укромном местечке, один. Видишь, Люка, до чего я докатился, - зубрю. Ты со мной и водиться не станешь после этого. (Шучу, шучу.)
Сделал фотографии. Я тебе посылаю их, но это не всё. Я их могу сделать еще лучше, что я и сделаю при первом удобном случае.
Ну, Люченька, что? Любимая, у тебя, кажется, невеселое настроение? Тогда слушай.
Идет мальчик, ведет «лисапед». Увидел меня и говорит:
- Фи, дядя бороду отрастил!
Потом сел и поехал, и свалился на одного парня. А тот рассердился и забросил «лисапед» далеко в море. Поверь, это всё было очень смешно.
До свидания,
                Моя любимая.
Как долго дни идут.
                Твой Алсений Гладов.


       Люка, извини, что так случилось, что я не отправил сегодня сразу письмо. Теперь оно уйдет только завтра. Случилась маленькая неприятная история. Пока я ходил под душ обмываться, у меня ребятишки (так мне сказали)  позаимствовали  (безвозвратно, конечно):
1) Бумажник, в котором были: а) студенческий билет  (за утерю оного строгий выговор);
б)удостоверение;  в) квитанция на фотоаппарат (как-то я теперь его возьму?)
2) Часы
3)Все имеющиеся у меня деньги.
Печально, но факт.
Люка! Не беспокойся, у меня настроение не изменилось. Всё это очень интересно с познавательной точки зрения. СЕ ЛЯ ВИ…
Ой, Люка, скорей бы нам быть вместе.
Не могу я без тебя.
Кажется, улыбаться я стал еще меньше.
У меня будет всё хорошо. Лишь бы ты вот…
Да! Еще вот. Сделал твой портрет 30 х 40.

Хочу послать на фотоконкурс в Чехословакию. Может, что выйдет, хотя, кто его знает…
А помнишь, мы договаривались, что ты одно фото своё подпишешь и пришлешь?
Я жду. И заодно узнаю, какое фото ты посчитала самым лучшим. И тогда я сделаю это фото большим.

             Здравствуй, Люченька!
Итак, готовлю «технику оформления и производства газет». В понедельник её сдам. Должен сдать. Иначе нельзя,  да?
Люка, не знаю, писал я тебе или нет, что мне в милиции вернули бумажник и часы. Правда, бумажник без денег, но главное, что документы целы.
Опять хотел многое написать и опять забыл.
   Вчера вынул со дна чемодана тот рассказ, или, скорее всего,  новеллу, про которую я тебе говорил, что она у меня не получалась. Кажется, она получается понемногу. Наверное, до моего отъезда отсюда я её нигде не буду пытаться печатать,  и ты увидишь оригинал. Это еще интереснее: сначала оригинал, а потом напечатанное увидишь, да?
                До свидания, моя Люченька.
                Целую.

***

               Люка, здравствуй!
   Люка,  ты моя хорошая! Хочешь знать, за что я тебя люблю? За то, что ты лучше всех. Нет, это не просто слова. Это правда. Люблю за то, что ты еще маленькая. Надеюсь, что ты всегда останешься маленькой. И я всегда буду тебя любить.
     А еще ты, почему-то, мне часто – часто,  почти каждый день, снишься. Раньше этого не было. За 1-ые полгода ты приснилась мне всего раза два или три, а сейчас каждый божий день, вернее, каждую божью ночь. – Здорово!
   А еще у тебя есть подруга Маша, а у меня никого нет, и мне приходится все свои мысли в себе носить и молчать.
   Посылаю тебе вырезку из напечатанного в газете. Люка, я написал, наверное, раза в два больше, но меня сократили. У меня было (честное слово!) – гораздо лучше. И фотографии у меня хорошие были, а клише сделали дрянное. И вообще много интересного выкинули.
   Сегодня понедельник. Я на него много надежд питал, так как в воскресенье почты нет, и в понедельник она приходит за два дня сразу. Но, почему-то, нет ничего.
   Люка, я сейчас опять живу мечтами. Конечно, о встрече с тобой. Почему-то, так получается, что о чем я мечтаю, - всё сбывается.
 В 1-ой половине февраля я приеду к тебе. Должен приехать, во всяком случае. А сейчас я в мыслях рисую встречу с тобой.
   Подумал было, как ты меня встретишь. Вот если приеду днем, а ты будешь на работе. Я тебя встречу. Интересно, возьмешь ты меня под руку, или нет. Решил, что нет. Но зато, решил я, потом  я буду тебя целовать, а если ты что-нибудь  скажешь против (но ты ничего не скажешь, да?), я прочту тебе это стихотворение:

                « Будем жить  и любить, моя подруга!
                Воркотню стариков ожесточенных
                Будем в ломаный грош с тобою ставить!
                В небе солнце взойдет и снова вспыхнет
                А для нас чуть погаснет свет мгновенный,
                Непробудная наступает полночь.
                Так целуй же меня раз сто и двести.
                Больше, тысячу раз и снова сотню.
                Снова тысячу раз и сотню снова.
                Много сотен и тысяч насчитаем.
                Всё смешаем потом и счет забудем,
                Чтобы злобой завистников не мучать,
                Подглядевших так много поцелуев».
               
   
   Вот. Это написал Катулл. – 1 век до нашей эры. – Хорошо, да?
     Если хочешь, то поцелуй меня в письме.
            
                Сенька. Твой.
               
               
***
Люка, а вот  стихи. Их написала одна девочка, наша журналистка.

  От меня не укроется,
Если спорим, грубим –
Уезжаешь ты в поезде
И с каким-то другим.
Уезжаешь не трудно
От признавшихся глаз,
От скамейки не струганой,
От обнявшихся нас,
От счастливых светаний,
От лепечущих рук,
От хороших свиданий
И хороших разлук.
Ест печаль меня поедом,
Все надежды губя,
Но иду я за поездом,
Увозящим тебя.
Пусть печально мне делается,
Пусть не знаю, как быть.
Продолжаю надеяться,
Продолжаю любить.

***

                Здравствуй, Люка-Люченька!
Вот я и добрался. Пишу лежа в своей койке. Несколько часов назад я отправил тебе письмо из Хабаровска. А это отправлю только завтра, т. к. сейчас уже половина первого.
   Как приехал, то пошёл к нашим, узнать, как занятия. Оказывается, очень многих лекций не было. Это всё к лучшему. Я очень мало пропустил. 17 мая у нас на кафедре будет выступать писатель  Константин Симонов.
 Люка, а вот стихи Симонова. Вернее, часть его одного стихотворения.
… Письма пишут разные:
Слезные, болезные,
Иногда прекрасные,
Чаще бесполезные.
В письмах всё не скажется,
И не всё услышится,
В письмах всё нам кажется,
Что не так напишется.
Чтобы вам не бедствовать,
Не возить их тачкою,
Будут путешествовать
С Вами тонкой пачкою...


    А наши уже увидели у меня кольцо. Ника увидела меня и говорит:
- Ой, Сенька вернулся! Дома был?
Я говорю:
- Ага.
А она:
- Ни фига подобного. Я знаю, где ты был. Ой, кольцо! Обручился, да? Покажешь паспорт? Или ты просто так?
Я говорю:
- Ага.
А она:
- Тебя ни фига не поймешь. А почему ты группу не спросил? А кольцо золотое, да?
- Ага. – (Это я ).
- Ой, как здорово!
Они все знают, что я к тебе ездил, и поэтому все уверены, что я обручился. Даже и при желании я не мог бы доказать обратное.
А как ты там?
   Пиши.
Я сейчас отходить ко сну буду.
   Целую.
              Сеня.
                Твой.

***

               
                14 апреля.
Здравствуй, Люка!

Как давно моя ручка не выводила этого слова: «Люка». Писем ты мне не пишешь. Почти не пишешь. Не знаю, думаешь ли ты что обо мне, вспоминаешь ли ты что. Кажется, раньше я как-то пытался  догадаться о твоих мыслях, и представить их, а сейчас я даже не пытаюсь  этого сделать. Вместо этого я вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю. . . И еще я часто тобой разговариваю. Я представляю немного  моё пребывание в мае в Томске, наши разговоры и прогулки по Томску и вообще. . . Не понимаешь? Ну, я всё это не конкретно, а так, в общем, представляю. Я только ясно представляю выражение твоего лица во время наших встреч и прогулок  (мы же будем гулять, да? В мае уже тепло будет) твой смех, голос,  жесты и улыбки. Улыбки – обязательно. Мы обязательно будем всё-всё время улыбаться.
  Кажется, опять «татарское», непонятное, несвязное письмо получается.
   Ну ладно. Мне надо выговориться. И мне будет легче. Одному трудно быть мне. А так вроде с тобой и поговорю. И так чуть не вслух думаю. О тебе, о нас. . . До моего отъезда к тебе от тебя ещё должно письмо прийти.  Не знаю, какое оно будет. Но я сейчас решил так. На то письмо в ответ я пошлю это, не читая то.
     Знаешь, Люка, это общежитие мне часто напоминает о днях, проведенных здесь с тобою. Я вспоминаю, как мы с тобой жили в 99-ой комнате, как на окне сидели и глядели на море. И вообще тебя мне очень не хватает. (Опять «татарщина». Ну и пусть).
   Чаще всего я вспоминаю и представляю нас в Бирюсинске. Как мы сначала встречались, как я уходить не хотел при расставании, как стоял, ожидая, когда ты мне свое фото вынесешь. А дождь, веранда детсада?. . . А как мы к экзаменам  готовились, помнишь? Помнишь дождь, гром, молния и то, как окно у стола, за которым мы сидели,  загорелось? Помнишь, я тебя по нашему переулку на руках нес? А помнишь, как мы в Юрты на футбол ездили, дождь и мы в машине? А на следующее утро, рано-рано, я зашел к тебе и мы отправились в наш поход. Воздух был густой, влажный и немного пьянящий, да? Мокрые тротуары дымились. И мы одни шли по улицам , такие довольные-довольные, да? А из похода  мы по шпалам шли, помнишь? И перец ели. И «марципан» жевали. У вас - помнишь? – В последний вечер на крыльце брошенного дома целовались. Туман, как молоко, стоял, играл баян, и ты была грустная, да? А море, солнце, парусник на берегу и мы на нем.
    А помнишь, у меня сердце всё болело? Сейчас не болит. Бегаю, как паровоз, без устали.
18 апреля.
В общем, Люка, нет от тебя письма, хотя уже 2 раза по моим расчетам могло прийти.
Очевидно, я так и не получу от тебя больше письма».
***
Я не знаю,
Почему неожиданно,
Как запах спаленной жнивы в городе,
Моё сердце сдавливают воспоминания
 О давнем
О голом осеннем лесе,
О нас с тобой,
Шагающих по опавшим листьям…
Мы вышли в этот лес из нашего счастья
И не знали,
Что счастье не может быть всегда,
Как эта дорога для двоих
По опавшим листьям
По голому осеннему лесу.
Сейчас я знаю:
Пройдет ещё много лет,
Но в то мгновение,
Когда я буду отчаянно счастлив,
Неожиданно,
Как запах спаленной жнивы в городе,
Моё сердце сдавят воспоминания
О лесе,
О голом осеннем лесе,
О нас с тобой,
Шагающих по опавшим листьям.
И я уже не смогу удержать слезы.


***
    - Конечно же, я всё это помнила…
Как окно загорелось: мы  вышли на крыльцо посмотреть на грозу, а когда вернулись, то горело окно, у которого стоял стол, за которым мы сидели-занимались...    
     Как ездили в Юрты на футбол в машине,  сидя в фургоне на  скамейках вместе с другими юными парнями...
     Как ходили в поход с ночевкой.
 Градов там, в местной деревне, купил консервы из сайры и сварил на костре вкусный, замечательный суп. Картошку, лук  и лавровый лист он прихватил из дома. До этого я не знала, что  из консервов можно варить суп.
   … А ещё запомнился  тяжелый взгляд моего отца, которым он меня встретил  из похода. Я поняла этот взгляд: отец ничуточки не сомневался -  ночевка вдвоем предполагает непременно интимную близость. Поэтому  взгляд был таким уничтожающе-осуждающим, не допускающим ничего светлого, ничего хорошего в близких отношениях парня и девушки.
   А  Арсений, такой самоуверенный для других Арсений, не посмел  придвинуться ко мне поближе, и мы замерзли, ночуя каждый на своей стороне палатки. Середина осталась пустая…
    …В какие только города ни приезжал ко мне Градов. Я жила в Томске, и он приезжал из Владивостока в Томск.
   Я работала после института в Омске, и он, уже будучи журналистом,не зная моего адреса,  немыслимым образом нашёл меня, позвонил, приехал, и мы гуляли с ним по набережной Иртыша…
   Однажды нас приметили в Тайшете.
 Об этом рассказала мне моя младшая сестра. Её однокурсница, Надя, придя на лекции, с восхищением заговорила  об удивительно красивой паре, гуляющей по улицам города.
- Это были Градов и ты. – Заявила моя сестра.-  Надя описала твое модное пальто: длинное,  стеганое,  цвета беж. С меховым шалевым воротником,  прилегающее по твоей идеальной фигуре и с поясом, подчеркивающем тонкую талию.
     Да, это было мое пальто, я его купила в Санкт-Петербурге, съездив туда на зимние студенческие каникулы.

    …Помню, как в общежитии института культуры Самсонова Надька (так мы, третьекурсники, называли старосту   курса) ворвалась  взбудораженная  в нашу комнату.
  -  Девчонки, - вскричала она, -  та-а-кой  красивый парень ищет какую-то студентку!
   Малорослая Надька так же быстро исчезла, как и появилась, а мы вскоре узнали, что красавец этот искал меня. И это был Градов, который явился без предупреждения, и, едва обмолвившись со мной словом, бросился на второй этаж выяснять отношения с Сергеем Гореловым, моим поклонником.
 
    А когда я поступала в Новосибирский университет,  он и там появился неожиданным образом.
    Ах как  мне запомнилось это поступление. . .
    Девчонки, с которыми я жила в общежитии академгородка, были уверены, почему-то, что уж  я-то поступлю сюда непременно.
  Нет, не почему-то, а потому что они  считали меня умной. Довелось мне об этом невзначай узнать.
 И вот 1-ый экзамен, сочинение. Я, взяла свободную тему «Моя любимая книга». Решила описать свое впечатление от прочитанного  в 16 лет произведения «Мартин Иден» Джека Лондона. И позволила себе выплеснуть свой восторг, полученный при чтении этой книги. Писалось легко и свободно, забыты были все правила.  Запятые, тире и  точки  сами выбирали место, где им зацепиться.  Я с удовольствием спешила за летевшей мыслью. Изложила все, чем затронул меня этот роман. Отведенное на сочинение время пролетело быстро.
   На 2-ом, уже устном  экзамене по русскому и литературе, комиссия неожиданно для меня вместо того, чтобы задавать вопросы по предмету, заявили вдруг мне - скромной девчонке из села, что они очень мне ИМПОНИРУЮТ ( я впервые  слышала это заморское слово!), и заинтересованы в моем поступлении, и  если я в чем-то затрудняюсь, они могут помочь.
   Я от робости и застенчивости  их плохо понимала, поэтому  спокойно  ответила, что помощь не нужна.
 Мой путь - филологический, и мне предлагали желаемое , а я не умела это принять.  –  Эх! Как велико было потом моё сожаление, что потеряно было такое драгоценное предложение!
    Ну а 3-им экзаменом был иностранный.
  Молодая преподавательница английского не очень-то вникала в мои знания. Мне кажется, я ей сразу чем-то не приглянулась (и раньше замечала, что ко мне либо очень хорошо относятся, либо …сильно наоборот), и я быстро получила двойку.
   - Вот так вот просто: раз и неуд! -А я любила английский.  Иностранные языки давались мне легко.Я даже мечтала поступить в институт иностранных языков, но не верила в себя,не надеялась, что смогу  пройти по конкурсу.
 Я забрала документы и поспешила вернуться в Томск, чтобы успеть на сдачу  вступительных экзаменов с 1-ого августа. В Новосибирском университете мы  сдавали с 10 июля.
 К сожалению, денег, которые я заработала,  оставалось совсем мало.
 Пришлось вспомнить утверждение, что: «Мы живем не для того, чтобы есть…».
  Я  поделила рубли, чтобы хватило поесть один раз в день.
 От такого питания готовиться к экзаменам было сложно: заметила, что стала подводить память, что  мерзну, хотя на улице жарко. Есть уже совсем не хотелось. Тем не менее, экзамены я сдала неплохо. Самое интересное, что сдавая английский в Томском университете, я получила «хо-ро-шо». И считаю, что эта оценка соответствовала моим знаниям.
     Но и в Томский университет меня не приняли, так как с моими баллами брали местных, а я была приезжая. - Было ЖАЛКО!  И ГОРЬКО!
   Я очень завидовала студентам. Завидовала тому, что они могут учиться и получать высшее образование!
   И все-таки я поступила в ВУЗ и с превеликим удовольствием в нём отучилась.
 
    …Прошло много-много лет.
 Как-то в интернете я набрала фамилию Градов, его имя и отчество, и сразу появились статьи о нем, его фотографии, его высокий социальный статус, и информация о том, что он получил  национальную  премию  за рассказы.
    Следуя своему любопытству,написала ему сообщение по электронной почте и получила в ответ просьбу оставить свои московские координаты.
   Что я и сделала.
   Через какое-то время раздался телефонный звонок и Градов сообщил, что они с женой в Москве проездом из Франции, и мы можем встретиться и посидеть в ресторане.
     Как интересно: увидеть моего бесценного друга через столько лет.
... Я сидела за столом напротив Градова и его жены и наблюдала (моё любимое занятие) за ними.
   Сначала мне показалось, что это во всех отношениях благополучная семья, и я на этом фоне скромная мышка (не-ет, одета  я была стильно, но речь не об одежде), не достигшая высот в жизни.
    У них дети, получившие хорошее образование, внук.
   Старшая дочь со своей  семьей живет в Париже. Младшая занимает достойное место в областном центре.
   Но потом поняла, что далеко не все гладко в их жизни.
 Когда Градов на несколько минут отлучился,  супруга успела рассказать о многочисленных его изменах и о том, что он пьёт.
    Мне неприятно было это слушать,  захотелось от них сбежать.
К концу общения  стала считать себя более счастливой, чем они, хотя была одинокой.   Не было главного, пожалуй, в их паре - доверия.
   По-моему, очень им мешал тотальный, всепроникающий контроль (контроль, увы, не работает!) со стороны жены.
Ей он меня представил, как одноклассницу. - Это было недалеко от истины: ведь нас все те юные годы связывали лишь невинные поцелуи.
   
... В 2013-ом Градов приехал  в Москву на кинофестиваль, и позвонил мне (у него остался прежний, замечательно-приятный молодой голос).
 
    И снова мы встретились у памятника Пушкину, на Пушкинской площади.
 Мы сидели  в том же ресторане, но уже без жены.
    Он говорил и рассказывал… Рассказывал обо всем.
О документальных фильмах, которые он снял и снимает, о новой своей книге верлибров, которую мне подарил. О кинофестивале, где он перекинулся парой фраз с Никитой Михалковым. О том, что ему  по-прежнему женщины говорят, что он  красивый…
   Я слушала и размышляла: «Любовь либо есть. Либо ее нет». – Насколько верно это утверждение? И как можно отличить истинное чувство любви от эмоциональной и любовной зависимости?…

Ответ на эти вопросы я, кажется, нашла, и он был не в мою пользу. Да, наделала я ошибок, и благодарна жизни за то, что она даёт возможность в них разобраться.
 
         …Градов  позвонил мне перед вылетом из аэропорта и разрешил  ( накануне я просила  у него разрешения соединить  его письма и мои воспоминания в  рассказ), позволил напечатать его письма под вымышленным именем…
    
      2014 год.