Дело хлебороба

 Назар вместе с внуком весь вечер посвятил подготовки к утренней рыбалке.  Матвей привез из города импортные лески, крючки, поплавки. Старик обрадовался подаркам, словно малое дитя. Восхищенно смотрел на снасти, перебирал руками, довольно покачивая головой и причмокивая. И совсем утратил легендарное красноречие. Зато Матвей балаболил почти без пауз, перескакивая с одной темы на другую, щедро приправляя новости своим виденьем, своим подростковым мнением. Вывалил на деда водопад информации из различных областей человеческой деятельности, не давая времени вникнуть, задуматься, осмыслить.
Евдокия Семеновна несколько раз выходила на крыльцо и приглашала рыболовов отужинать, но те лишь кивали головами «сейчас», и тут же забывали о ней.
— Ах, да, вспомнил! — в очередной раз воскликнул Матвей. — Знаешь, с кем я познакомился в городе? — и, не дожидаясь догадок деда, продолжил. — С Василием Кукушкиным!
Назар нахмурил мохнатые брови: имя было до боли знакомым. Наконец-то, память прояснилась, улыбка озарила его лицо, разгладились морщинки на лбу:
— Василёк Кукушонок?
— Всё может быть.
— И как?
— Стою я, значит, на остановке, жду маршрутку. Подходит ко мне рыжеволосый мужчина, пару минут меня внимательно рассматривает, а потом спрашивает: «Молодой человек, а ты случайно не сын Ивана Ложкаря?» Ну, я, конечно же, не растерялся, и без раздумий отвечаю: «Да, я сын Ивана Ложкаря. Но совсем не «случайный», а вполне запланированный и  ожидаемый. К тому же вовремя рожденный, без каких-то либо отклонений и патологий». — Матвей, довольный самим собой, широко улыбнулся. Отчего его веснушки приняли овальные формы, растеклись по всем щекам.
— И что Кукушонок? — дед слегка улыбнулся.
— Опешил по началу, а потом и говорит: «Вот теперь я точно вижу, что ты – внук Назара Матвеевича. Тот тоже на любые вопросы отвечает шутками, да прибаутками. Осторожней с этим, паря. Дед твой однажды дошутился. И сам пятнадцать суток заработал, и меня в довесок потянул». Махнул рукой и пошел своей дорогой.
— Да, — Назар потеребил жиденькие волосы на затылке. — Было такое дело.
— Как? — поразился Матвей. — Ты сидел? — гримаса разочарования исказила его лицо.
Назар не ожидал от внука столь бурной реакции, и потому растерялся, не нашел слов для быстрого ответа. Не подумал даже, что внук так трагично примет этот факт. После довольно продолжительной паузы, он стал оправдываться:
— Я просидел всего полтора дня. Председатель ходатайствовал за лучшего комбайнёра в районе,  — неспешно проговорил он. — Да, и не за убийство же я сидел, не за кражу, или грабёж. Так, мелкое хулиганство.
Однако это не помогло смягчить разочарование Матвея.
— Но сидел же? — пробурчал он под нос. — Это такое грязное пятно на репутации. Клякса на биографии.
— Грязь не сало, потёр – оно и отстало, — нахмурившись, парировал дед, и отвернулся, стал перебирать старые удилища.
И Матвей вдруг устыдился за своё поведение. По сути, не такая уж и трагедия, чтобы так обидеть горячо любимого деда.
— Прости меня, дед, — он приобнял старика за тонкие плечи. — Глупость сморозил. Не подумав, рот открыл. Прости.
— Да ладно, — взмахнул рукой старик. — Чего уж там, было, так было. Проехали, проглотили, проморгали.
— Расскажи, как это случилось? — в его зеленоватых глазах бурлил неподдельный интерес.
Назар совсем забыл про обиду. Достал свою знаменитую трубку, но забивать табаком не стал. Просто так посасывал, стараясь обмануть организм.
— Это было давно. Еще во времена Чапая VII Разноглазого.
Матвей, перебивая начатый рассказ, рассмеялся в голос. Его всегда забавлял тот факт, что дед, вспоминая прошлое, всегда привязывал то или иное событие к своему четвероногому другу. С малых лет у деда были собаки, и все – Чапаи. Не заморачивался он с выбором имён. Вот и были одни Чапаи, да с номерами, как у царских особ. Да еще и дополнительная кличка, отображающая либо особую примету, либо нрав, либо индивидуальную черту. Лапшеед, Хитрый, Пилигрим. Сегодняшний, например, именовался полностью, как Чапай XVI Вислоухий. Вон, лежит в конуре, мается. И спать хочется после сытного ужина, и за хозяином надо присматривать. А вдруг тот пойдёт со двора, а как без охраны-то. Вот и борется Чапай с дремотой.

—  Работал я тогда комбайнёром, — продолжил своё повествование дед, и вздохнул тяжело. —  Ах, какое это было время! Какая замечательная профессия. Жара, градусов под тридцать, а в комбайне – и того больше. Пыль. Пот струится, заливает глаза. Всё тело зудит от ржаной пыльцы. Руки мелко дрожат на штурвале.
— Да уж, изумительно, — поддел деда Матвей.
— А ты чувствуешь машину, как собственное тело, — Назар не обратил на реплику внука никакого внимания. — Чувствуешь, как слаженно работает все агрегаты, как стушат шестерёнки, как скрипят ремни. А поле спелого жита катится к тебе на встречу, пропадает в жатке, а в бункер сыпется золотистое, сухое, шуршащее зерно.
Лицо деда сказочно преобразилось. Морщинки разгладились, глаза заблестели молодецкой удалью. Даже легкая грусть по прожитым годам не портили романтического облика старика.
— И? — Матвей все же удержался, «выдернул» деда из состояния легкой эйфории.
— И работал у меня штурвальным как раз этот Вася Кукушонок. Надо сказать, что природа щедро обделила парнишку всем. Хотя, нет. Одно у него было не меряно – силушки богатырской. Да только пользоваться он ею не умел. Многие в деревне от него пострадали. Где можно было обойтись легким тумаком, Василий же ударом могучим то зубы выбьет, то ребро поломает. Короче, старались не связываться с ним, избегать конфликтных ситуаций.  Это так, тебе для справки, чтобы потом вопросы не задавал.
Дед никак не мог обойтись без «лирических отступлений» и дотошных подробностей. Видимо ощущал дефицит в благодарных слушателях.  Матвей понимал это, терпел, лишь изредка красноречиво, по собственному мнению, вздыхал. Но дед не желал слышать вздохи нетерпения и продолжал говорить протяжно, медленно, с расстановками и «рекламными паузами».
— Дело было уже под вечер. Нам оставалось пройти два прогона. Урожайность была в тот год не ахти. Не ко времени дожди, не по сезону жарко. Так, что машину за зерном мы и не ждали. Сказали, чтобы мы закончили поле, и с полным бункером поехали на машинный двор. Штурвал доверил я Василию, а сам отправился к посадке, где стоял УАЗ нашего агронома. Сигареты у меня закончились, вот и намеревался у него стрельнуть парочку. Не успел я, и подойти, как дверка машины распахнулась и с возгласом «перебор» наш агроном вывалился в мягкую траву. И тут же захрапел по-богатырски. В деревне его за глаза, конечно, называли «опрыскивателем». Потому, как любил он всё и вся опрыскивать удобрениями и химикатами. И про себя не забывал. Частенько опрыскивал себя алкогольным продуктом местного производства. А самогон тогда гнали почти в каждом доме. И у каждого был свой рецепт, своя изюминка, свой вкус. Разнообразие, одним словом, да и цены подходящие.  «Да, — говорю я вслух. — Как ни бьёмся, а к вечеру напьёмся». Сигарет у него не оказалось, и, что самое главное, бензина в машине тоже ни капельки. Стою я, значит, и ломаю голову: как нам этого «опрыскивателя» до дома довести. Смотрю: бежит по полю Василёк, яростно руками машет, кричит что-то. Предчувствие меня не обмануло:
— Ремень? — спросил я, когда он почти добежал до меня.
— Ага, — выдохнул он тяжело.
— Вот незадача! — воскликнул я. Нет, я, конечно, другое кричал, но это самое безобидное.  Не хотелось оставлять рожь не убранной. Не гнать же завтра комбайн из-за двух прогонов, да и погода обещала испортиться. Надо было либо сообщить в мастерскую о поломке, чтобы нам привезли ремень, либо кого-нибудь за ним отправить. А кого? Агроном – «в лоскуты», бензина нет. А Кукушонок быстренько в посадку нырнул. Большим любителем он был по грибы сходить. Как только выпадает оказия, как он раз, и в лесок, на тихую охоту. Намаялся я с ним, и с его пристрастием.

— Вот бы пригодились тогда мобильные телефоны, — Матвей заполнил очередную паузу.
— Мобильник? — в ответ усмехнулся Назар. — Наше время тоже было продвинутым. И совсем не диким.
— Что? — удивлённо спросил Матвей.
— У всех начальников в машинах, в мастерской, в конторе были рации.
— Рации? — удивился ещё больше внук.
— Да, рации, — не без гордости ответил дед.

Беру я рацию, и вызываю мастерскую.
— «Пятый», «пятый», ответьте «третьему».
— Ложкарь, ты что ли, — послышался голос Марии-кладовщицы.
— Я.
— Озоруешь?
— Ремень полетел, приводной. Давай, присылай кого-нибудь.
—А кого я пришлю, вечор уже, — возмутилась Мария. — Председатель в командировке, инженер отпросился на пару дней, в город укатил. А агроном, как я понимаю… — она замолчала, боясь ляпнуть что-нибудь эдакое.
— Дал душе он волю, так завела его в неволю. И бензина совсем нет. Так, что и бутылку бензина пришли.
— Да я бы с радостью нашла гонца, — хрипела рация. — Да у меня отчет очень срочный, не могу отлучиться. Придумай сам чего-нибудь.

— А я-то чувствую, что врёт Маня. Нет у неё никакого отчёта. Опять, поди, с Гришкой в складе заперлись, с полюбовником своим. И тут нежданно-негаданно, скоро и сразу, подожгла наитие разум мой, — дед загадочно улыбнулся. — Запомни, внучок, что только нечаянное, только спонтанное, запоминается на всю жизнь. Будь то шутка, то розыгрыш, али встреча, или посиделки с друзьями, неважно. Главное, что неожиданное.  Вот вспоминаешь такое, и снова на душе тепло и ясно. А заранее запланированная радость – это уже не радость.
Матвей не стал в очередной раз одёргивать деда, а просто задумался на его словами.
— Короче, не знаю, что тогда нашло на меня. Но я решил одним выстрелом убить двух зайцев. И Василия отучить сбегать в лесок в рабочее-то время, и Марию наказать за ненасытное прелюбодейство.

Кликнул я Василия, обрисовал ему ситуацию, приврал, конечно:
— На складе дверь заклинило. Мария сама сидит взаперти, нас ждет, когда мы приедем, и вызволим её.
Он вздохнул тяжело, затеребил грязными руками свои рыжие кудри, и говорит:
— Дядя Назар, да я туда бегом, а оттуда на велосипеде. Мне бы только инструмент какой-нибудь, чтобы дверь взломать, — и видит он в открытой двери машины монтировку.
Не успел я и слово вымолвить, как Вася схватил монтировку, и побежал по дороге. Только пыль поднимает, да руками размахивает. Едва он скрылся с глаз, как я опять схватил рацию:
— «Пятый», «пятый», ответьте «третьему».
— Да что тебе, Матвеевич, — раздражённо ответила Мария.
— У Кукушонка совсем с головой плохо стало. Как узнал, что ты не собираешься нам ремень присылать, схватил монтировку и побежал с тобой разбираться.
Конечно, она мне сначала и не поверила. Но когда увидела в окно, как с монтировкой на перевес к складу бежит Василий, с красным лицом и растрепанными кудряшками, то не на шутку испугалась. Заперла дверь на все замки, задвижки, крючки и запоры.
А Вася с энтузиазмом  принялся вскрывать металлическую дверь. Мария в панике орёт:
— Милицию вызову!
На что Кукушонок спокойно так и отвечает:
— Да ладно, я сам справлюсь, — и с большим рвением ломает дверь. И чем больше продвигалась его работа, тем больше орала Мария. А чем больше орала Мария, тем старательнее работал Вася, пытаясь быстрее освободить кладовщицу из плена.
Не удержалась Мария, и вызвала-таки участкового по рации.
А он, надо тебе сказать, был совсем молоденьким, едва поступивший на службу. И потому, старания и рвения было – хоть отливай. Вот он и завёл на меня и на Кукушкина дело. Меня – за подстрекательство, а Васю – за хулиганство. Успел папку завести, на которой красочно написал «№001. Дело хлебороба».

— Да, — дед всё-таки забил трубку ароматным табаком, и с аппетитом закурил. — Долго меня потом в деревне подкалывали. «Как дела, хлебороб», «как здоровье, хлебороб», «вон хлебороб идёт». Уж думал, что на всю жизнь кличка привяжется. Ан, нет, пронесло.
— Да, дед, удачно ты пошутил, — сделал свои выводы Матвей. — С шутками надо быть предельно осторожным. Не над всеми можно ведь шутить.
— Что это? — возразил Назар Матвеевич. — Смеяться можно над чем угодно. Но только ко времени и месту. Жизнь ведь сама по себе штука серьёзная. Всегда, — и он в очередной раз сделал сценическую паузу. — Но жить постоянно серьёзно нельзя.
Задумался и Матвей над этими словами.
— Ладно, что-то засиделись мы с тобой. Пошли, внучок, спать. Нам уж через три часа на рыбалку вставать. Не проспим, надеюсь?
— А то, — улыбаясь, ответил Матвей.