Костенька

    На школьном стадионе пацаны играли в футбол.
«Лупи! Мочи! Загружай! Башкой надо было!» - эти громкие призывы стайки девчонок, устроившихся на деревянной прогнутой лавочке, часто перемежались непечатными словами. Футболистов было всего трое и были они, как и болельщицы, восьмиклассниками местной школы. Играли без вратаря. Трое приятелей просто носились по штрафной площадке, яростно выдирая мяч из переплетения ног и стараясь забить его в ворота, каждый сам за себя.
 Голеадоры Витька Воробьёв, Максим Иванов и Боря Бесков на виду у своих одноклассниц из кожи вон лезли, чтобы победить, скатываясь в клубок во вратарском приямке, выбитом на тощей лужайке сотнями кед, кроссовок, бутс и просто голых пяток.
Весна выдалась холодная и неприветливая, как злая тётка. Но к предпоследнему учебному дню солнышко смилостивилось над заволжскими лесными просторами и райцентром, и, будто спохватившись, расплескало на лёгком ветерке зелёные потоки свеженькой листвы косматых берёз. Река Ветлуга, вдоль высокого берега-угора которой и разбежались улочки посёлка, после необычно обильного водополья пошла на спад.
И пацаны, и девчонки знали, что назавтра у них особенный день. И не потому даже, что он последний в восьмом классе. А потому, что и учить к нему уже ничего не надо, и за ним последуют ещё целые, кажущиеся сегодня такими длинными, каникулы.
 Неосознанные, но властные и волнительные приливы энергии взросления требовали выхода. Как никогда хотелось сделать что-нибудь этакое крутое и классное, (не путать со школьным классом). Хотелось, чтобы все видели, что именно я не такой или не такая как все, а лучше, конечно. И всё-то в моём будущем сложится успешно и красиво. А то, что в школьных коридорах попахивает туалетом и кирпичи в простенках стали рыхлыми от морозов и дождей, и оконные рамы гниловатые, то, что за год в дневнике, в основном «трояки» нарисовались - это, конечно, всё ерунда. Жизнь в совсем уже недалёком будущем будет, конечно, прекрасной и удивительной.
И поэтому, пока ни капельки не хотелось слушаться взрослых. Достали уже и в школе и дома. Наоборот, хотелось грубить и даже очень остроумно, (как в телешоу) хамить им, ругаться матом, хохотать до истерики над приколом «ниже плинтуса», ходить по самому краешку высокой стены недостроенного спортзала и, вообще, что называется, «ходить на голове».
Максим Иванов, самый худенький и малорослый из футболистов, приодетый в старенькую оранжевую  майку с фамилией восходящей бразильской звезды Неймара почти лёжа, в падении, забил гол, ловко увернувшись от соперников.  Девчонки не усидели на трибуне и вопящим цветником высыпали к воротам. Они обнимали всех троих игроков, повалили их на траву и, как смогли, устроив одноклассникам настоящую трёпку, поздравили их с состоявшимся голом. А может быть и с весной, и с тёплым солнышком, и с каникулами.
А потом быстренько, будто по свистку, исчезли за дощатым забором.
-Ну и что это было? - Макс Иванов потирал ушибленное колено.
-Да не тупи, Максёнок! Налетели и улетели наши гирлы из восьмого «Б». Нет, теперь уже из девятого.  Ты гол забил, вот они тебя облизать и хотели, - ответил ему запыхавшийся от футбола и девчачьего десанта белобрысый и коренастый, с приличным синяком на лбу, дружок Витька, с которым они с пятого класса сидели за одной партой. На его груди и спине по такой же майке крупными буквами была пропечатана фамилия: «Зидан».
-  Не гони-ка ты, блин, Витёк! Это твоя Марина Щепочкина на тебя чуть не верхом села, а ты даже оттолкнуть её не захотел, не у тебя ли с ней «морковь» с самого с садика.
- Хватит уже прикалываться, тормозилы! Пинать ещё будем! –Борька Бесков, высокий и складный парнишка с вьющимися тёмными волосами и длинными ресницами взял мяч и быстрым шагом направился к одиннадцатиметровой отметке.
 В отсутствии зрителей никакой игры уже не получалось, но мальчишки остались на стадионе. Решили выяснить, кто больше «начикает» мячиком, то есть дольше продержит его ногами в воздухе. Похоже было, что всей троице явно не хотелось идти по домам, хотя Макс уже не раз посмотрел время в   стареньком мобильнике.
               
Максим
Ивановы жили на «кладбище космонавтов». Так назвали когда-то уже давно новые улицы райцентра, названные в честь погибших космонавтов Волкова, Пацаева, Добровольского и Егорова. Семья из четырёх человек занимала половину брускового дома-барака. Эту, по советским временам, просторную квартиру получил отец Максима. В то время был он бригадиром комплексной бригады механизированного лесхоза.
Что такое «комлексная», да и сам лесхоз Макс представлял плоховато. Перебирая по случаю старые коробки с документами, мать показывала ему иногда многочисленные, пахнущие, кажется, самим прошлым веком Почётные красные грамоты с изображением целых связок красных же знамён с похожими на копья древками. Над ними красовался устремлённый, наверное, всё же в светлое будущее (в день сегодняшний) профиль вождя - Владимира Ильича Ленина. Вот в печатных, а иногда и написанных от руки, строчках этих грамот и было указано, что этими красивыми корочками за выполнение планов такой-то пятилетки и награждается бригадир Иванов Владимир Иванович. Максиму ещё как-то подумалось, что в те, не такие уж и далёкие времена летоисчисление велось не годами, а сразу пятилетиями.  Обследуя окрестности в своих не спланированных походах, местная пацанва конечно облазила и бывшие цеха бывшего лесхоза, который в ельцинские времена перекупался, переходил из рук в руки, а потом выгорел дотла. Высокие, заросшие мелколесьем колдобистые дороги-насыпи, из щепы и опила, пружинящие под ногами остались лишь в память о крупном лесозаводе. А место это почему-то стали называть БАМом.
Максим был поздним ребёнком. Его старшая сестра Светлана жила уже со своей семьёй в городе и работала медсестрой в областной больнице.
- Ну а сегодня чего принёс? Кол с гаком? - этот вопрос он слышал каждый день, приходя из школы. От отца. Тот уже шестой год лежал парализованным за перегородкой, задёрнутой ситцевой занавеской. Кто-то чужой вряд ли понял смысл этой фразы, шепеляво и с большим напряжением перекошенного рта и всего лица выговаривал больной. Сын понимал.
Он по запаху, с порога понимал не только то, что надо сделать по уходу, но и безошибочно определял настроение отца. А оно колебалось от песенного до панического. Мать поясняла сыну, что в последнее время кормилец их начал «больше покруживать», и как бы боялась, чтобы не помер он одночасно. А Максу явственно слышалось за этими словами её надежда на это самое одночасное избавление.
Он любил своего батьку. Того, который легко, как веник-голичок подхватывал его пахнущими сосновой доской и соляром ручищами и усаживал рядом с собой в кабину красного неуклюжего, но сотен лошадей сильнее, трактора. И ещё, который у верстака в сарае управлялся с огромными железяками, а маленькие болтики и гаечки будто примагничивались-прилипали к его побитым пальцам.
Сын до мельчайших деталей помнил, как однажды летом, прямо за их огородом, на маленькой речушке Швее отец передал ему удилище, и через секунду на крючке трепыхалась плотвичка, показавшаяся маленькому рыбаку, ну, просто настоящей золотой рыбищей.
Взрослея, Максим стал всё больше подмечать обрывки разговоров соседей и знакомых об отце. Самым обидным, против чего хотелось протестовать и даже с кем-то драться, были замечания о том, что не выдержал Володя Иванов безработицы и развала лесхоза и разом запил по-чёрному, а в один из запоев едва не отдал Богу душу - парализовало.
- Какой мужичина сгорел! 
- А кто виноват?  Сам, конечно!   
Когда сын слышал от чужих людей подобные реплики, он уходил в свой укромный уголок, за сараюшку и там безмолвно плакал от тоски и отчаяния. Это было его личное горе, большая беда маленького человека. Ему хотелось верить, что в скором времени учёные откроют-придумают лекарство от инсульта.
Он никогда не плакал при людях. А после редких скрытных рыданий ночью долго не мог заснуть. В установившейся тишине тиканье будильника вдруг раз за разом становилось всё громче и громче. Потом превращалось в раскалывающее голову буханье. Мальчишка вскакивал и прятал будильник в коридоре. Хорошо, когда этим и заканчивалась его болезненная бессонница. Иногда начинали изводить и капли воды из прохудившегося крана. Постепенно эти болезненные пугающие приступы, которые он скрывал и от матери, настигали Максима реже, а за последнюю зиму их вообще не было.

Витька
Ближе всех от стадиона, в двухэтажном кирпичном учительском доме жил Витька Воробьёв. Мать преподавала английский. Отца не было. Был он, конечно, но где и как жил, сын представлял плохо. Видел мельком фотку, на которой папашка с матерью при полном параде засняты. А вот самого Витьки с ними рядом не было. Похоже, тогда он только в проекте ещё был.
Учиться в школе, где мать-учительница, если честно, для сына было «не очень». Гласный и негласный надзор над ним был постоянный и неусыпный. И надо признаться, порядком ему надоел. Мама постоянно отслеживала, с кем сын общается в школе и на улице, сама пыталась подобрать ему друзей. Витька же после третьего класса стал сбегать из уютной квартирки на втором этаже кирпичного дома. Да ещё с балконом. В его комнате напротив друг друга висели портреты Пушкина и Есенина. Маленькие такие, в скромненьких рамочках.
Он же, не пожалев перочинного ножика с изображением шахматных фигурок на ручке, выменял у пацана из параллельного класса шикарный портрет Зинедина Зидана. Это был целый цветной разворот какого-то столичного спортивного журнала. И главная ценность и прикол этой обложки был в том, что Витькин кумир был сфоткан в самый кайфовый момент. А именно, когда он в матче мирового первенства бьёт своим лысым кумполом в грудь того самого Матерацци. Ну и молодец же он, Зидан-то, хоть и удалили его с поля! А французишке этому нечего было обзываться по-всякому. Полетел вверх тормашками, только бутсы цветные замелькали. Хотя, если честно, и он - футболист мировецкий.
А вот почему из дома убегал, Витька и сам себе объяснить, наверное, не мог. Но он убегал, скитался по чердакам, оврагам и подвалам. Он просто прятался от всех. Зачем? Да видеть никого не хотел!  И мать – тоже. Всё «Витюша» да «Витюня», достала уже! А пусть все поищут! В большинстве таких уходов его не находили. Где-то к глубокой ночи или к утру, (если на улице было не слишком холодно), он выходил из своего укрытия и обречённо, зная наперёд все последствия, брёл домой.
Последние года два Витя Воробьёв к несказанной радости матери прекратил свои партизанские вылазки. Тайной, дерзновенной и красивой мечтой его стал футбол. И не этот вот, на дрянном стадионишке с перекошенными воротами и кочками и колдобинами по полю. Он настолько реально видел себя не только на Лужниках, но и на Уэмбли и Маракане, что верил в свершение своих грёз как в то, например, что завтра последний день занятий в школе.
А в сути всех его около футбольных мечтаний была одна простая и ясная цель. Будет он знаменитым и богатым футболистом, известным всему миру, каждому мальчишке и пусть даже девчонкам. И вот тогда папочка обладателя золотого мяча, нападающего «Ливерпуля» Виктора Воробьёва, который бросил его, оказывается ещё не родившимся, горько пожалеет об этом. А если честно-пречестно, то пока что Витьке часто очень хотелось хотя бы просто взглянуть, какой он, его отец.

Боря
Фамилия Бесковых была известна не только в поселке, но и во всём районе. Жили они в так называемом «райкомовском» доме улучшенной планировки. Мать и отец у Борьки были чиновниками в местной администрации, а по старому в райисполкоме. Для хохмы это последнее название можно было расшифровать, как райский исполнительный комитет. Но реально он был просто районным. Многие сверстники завидовали Боре Бескову, потому, что по местным понятиям его родаки были крутыми и богатенькими. Но он не был задавалой и никогда не хвалился ни джинсами ни кроссовками, или мобильниками да планшетами.
 В семье он был как бы сам по себе, хотя был единственным сынулей у своих руководящих папы с мамой. Из троих друзей Боря, наверное, больше Витьки и Макса ценил их общение. А знакомы они были, считай, с самого детского сада, в одной группе и в одном ряду на горшках восседали. Радости от самой школы и особых успехов в учёбе он также не имел, хотя хороших оценок у него было побольше, чем у друзей. Любил читать, благо в доме была приличная библиотечка. А в футбол играть ходил он просто за компанию.
 С одного события прошлого лета по вине Бори Бескова их неразлучную троицу в классе прозвали красивым словом «дайверы». А в посёлке по тому же поводу некоторые знакомые окликали наоборот, совсем некрасивым - «утопленники». А дело было так. В самом же начале каникул, у магазина «Ладья» нашли ребятки старенький мобильник «Нокиа». Пнув пластиковый пакет, Макс, кажется, первым увидел эту, редкую ещё для того времени и вожделенную для любого пацана, вещицу. Ну, нашли и нашли. Минутное сомнение - может объявиться (владелец, хозяин), отдать находку родителям, задавили в зародыше.
Вот тогда Боря Бесков и предложил по-честному разыграть мобилу, поставить её, типа, на кон. Но не на карточный, а на речной-ветлужский.
Короче, договорились на бережку о том, что кто первый туда-обратно речку переплывёт, тот и получает приз - найденный телефон. А речка-то после разлива не совсем в берега вошла, и кое-где в тальниках ещё шапки пенные белели. Да и явно холодноватой была водичка для купания. Но, как известно, уговор дороже денег.
На месте бывшей понтонной переправы дали старт пловцы сами себе и замахали сажёнками по студёной и капризной Ветлуге. Первым метрах в двухстах ниже по течению выплыл Боря. Его колотило  от студёного купания и страха. Он не видел на рябой поверхности Ветлуги своих друзей. Продираясь сквозь осклизлую осоку и царапающие голое тело кусты, мальчишка побежал по берегу ещё ниже по течению. Он, самый сильный из троих понял, что может случиться трагедия. И всю эту кашу заварил он сам. На лодочной станции, у подножия лестницы, ведущей на вершину угора, Боря заплакал от радости, увидев посиневшего  Макса.  Того тошнило и он плохо стоял на ногах. Бесков обнял друга, гладил, растирал его и даже, в исступлении, целовал в мокрую макушку.
Уже вдвоём они в панике забегали по крутояру, высматривая Витьку. Им казалось, что времени прошло уже очень много и случилось непоправимое. Не хотелось огласки. А куда денешься?  Рванули к ближайшему магазину, стали скликать людей на помощь.  Их видок, грязных и ободранных, с глазами, полными ужаса, да ещё в одних скрученных плавочках не по погоде, говорил сам за себя.
Тогда, кажется полпосёлка сбежалось под бывшую пристань у лесхоза. Как же! Слух чёрной кошкой промчался по проулкам, да ещё с прибавкой:
- Слышали! Трое ребятишек в Ветлуге утонули!
- Да что ты! Страх-то какой! Господи, мой-то пострел в огороде. А чьи хоть?
- Да Бесковых Борька, да Иванов с Воробьёвым.
– Ну-ну, как же их не знать, троица неразлучная… Горе-то какое!
Слава Богу, Витьку Иванова выловили участники турслёта больше чем в двух километрах от места старта заплыва. Завёрнутый в два байковых одеяла, как римский патриций в тогу, сопровождаемый тремя туристами и встречаемый возбуждённой толпой, он был доставлен матери, рядом с которой уже дежурила медсестра скорой помощи.
Витька не выговорил в тот день ни слова. Но после друзья всё же «раскололи» его. И он рассказал, что плыл-плыл и до того устал и озяб, что перепутал, где тот, где этот берег. Показалось дружочку, что сил осталось только на последний гребок - шевеление правой рученькой. И ровно в этот момент зацепился он за спасительную корягу. Вот с того дня стали ребятки и «дайверами» и (тьфу-тьфу) – «утопленниками».
А Боря Бесков стал с тех пор для друзей, как старший брат, заботливым и рассудительным. Хотя тайну свою, для себя постыдную, всё же не выдавал. А секрет прост. В том заплыве, хоть и первым вышел он на берег, Ветлугу вовсе не переплыл. Просто вовремя понял, что это слишком опасно.
Была у Бори ещё одна сокровенная тайна. Он был по уши влюблён в ту самую Марину Щепочкину, которая в девчоночном налёте специально на Макса «наехала», чтобы ненароком своего «ББ», как она его называла, при людях не коснуться.
Ночами представлялось уже парнишке в ярких картинках то стыдное, что беспокоило и нестерпимо манило его. Не меньше-не больше, а предстоящая близость с Маринкой волновала и пугала его, но он очень её хотел. И без записи в потаённый блокнот наизусть знал строчки из пастернаковской «Зимней ночи»:
 …И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал…
Корче говоря: «Свеча горела на столе, свеча горела»…

…На школьном стадионе пацаны гоняли мячик. Уже собирались по домам. Из–за угла главного здания притащился пообщаться вечно широко улыбающийся местный дурачок Костя Шубин. Это было безобидное существо неопределённого возраста, обутое в великоватые, хлопающие на ходу резиновики, одетое в болоневую куртку и старенькие, с белой полосой, треники. Витя ходил боком, руки и ноги, как и лицо его, против его же воли делали судорожные движения. Он выговаривал, и то плоховато, лишь одно слово: «Здравствуйте!» Получалось у него: «Датуйте!». Каждое утро в одно и то же время он обходил посёлок и всем встречным дарил свою счастливую улыбку и своё неизменное:  «Датуйте».
 Мальчишки были не против Костиной помощи. И он неуклюже ковыляя, подкатывал им отскочивший мячик, и был просто счастлив и горд этой своей полезностью.
Вдруг раздался страшный треск и тарахтение. На новеньком квадроцикле, едва не сбив Костю Шубина, в футбольные ворота въехал известный не только в посёлке, но и в окрестностях, хулиган Валера Круглов. Бывший двоечник, он три года назад был исключён из школы, имел в биографии, хоть небольшой, но настоящий тюремный срок, чем гордился, а также угрожал и бравировал. Видимо, по форме головы, кликуха у него была «Тыква».
Сняв кожаную перчатку с правой, татуированной пятерни, он поманил к себе Борю Бескова.
- Слышь, Бес, ты со своими подельниками мне тысячу должен, не забыл?
Боря заметно побледнел и спросил:
- А за что хоть?
-А было бы за что, баклан, я бы давно вытряс. Мне по ходу, типа все стипуху должны отстёгивать. Кто посёлок крышует, врубились? Гоните хрусты, а ежели нет, к маманькам чешите, их потрясите!
Никто не знает, чем бы кончилась эта заварушка, если бы не высунулся Костя Шубин. Он, торопясь, не умея управлять ногами и руками, подковылял к развалившемуся в сиденье Тыкве и выдал ему своё «Датвуйте» от всей-то своей солнечной души.
Валера Круглов, он же Тыква рассвирепел:
- А ну-ка уберите этого дебила обтруханого, а то я сейчас на…х перееду его.
При этом хулиган прицельно стрельнул из пальцев окурком точнёхонько в Костину радостную улыбку.
Костя упал на траву и завизжал, как заяц.
-Не трогай его! – хриплым и сбивающимся голосом выкрикнул Макс. И добавил уже друзьям: «Не бойтесь, его, гада! Камни хватайте!»
Камни-голыши валялись за стойкой ворот. Ими при ветре местные футболисты прижимали к земле майки и бейсболки.
И Борька, и Витька выполнили команду Макса. У всех троих в руках было по увесистому булыгану.
Чудо произошло! Погрозил пацанам и грязно изматерился Витя Круглов, но ведь развернулся на одном колесе и с рёвом покинул стадион.
Макс, Витя и Боря разошлись по домам. А Костенька Шубин отправился на очередной обход посёлка - дарить свою улыбку людям.