Гость. В соавторстве с Марией Белоглазовой

Часть первая

 У Фроловых Алексей работал давно. Скоро должно было исполниться тридцать зим, как он безвылазно пребывал в усадьбе. Но до этого почти пятнадцать лет, пришедшихся на сиротскую юность и отрочество, он был рабочим в порту, где таскал грузы приходящих и уходящих из финского залива кораблей, чем и зарабатывал себе на хлеб.
 Уже оттуда тянулась за ним слава блаженного тугодума, которому ничего от жизни было не надо: ни семьи, ни справной одежды, ни даже вина. Со стороны казалось, что он словно малый ребёнок при Фроловых. Всё его устраивало, всё радовало. Правда, была у него одна страсть, о которой мало кто знал. Уж очень он любил подслушивать. А также собирать сплетни, подглядывать за всеми и за всем. Но Алексей ещё ни разу не был пойман, потому что никто не воспринимал всерьёз улыбчивого дурака, вечно трущегося поблизости, и часто сбалтывал лишнего, считая, что он все равно ничего не поймет, и, уж тем более, не расскажет, раз и двух слов не в состоянии связать.
 Никто даже и представить себе не мог, сколько всякого этот блаженный старик слышал за свою жизнь, и, более того, понимал. Но он только, знай себе, смотрел и улыбался. Наверное, если бы кто-нибудь спросил у него, для чего он это делает, раз никогда никому ничего не рассказывает, то он бы не ответил. Лишь показал бы опять свои жёлтые зубы и продолжил стричь кусты садовой изгороди, потому что объяснить чрезмерное и тайное любопытство не просто не мог, но даже не считал нужным ставить эту свою сторону жизни под сомнение. Нравилось и всё тут. И быть может, что Алексей так и ушёл бы в могилу вечно подглядывающей и греющей уши тенью, прихватив с собой груз никому по большому счету ненужных тайн и секретов, если бы не объявившийся в усадьбе человек, поведение которого взволновало обычно тихого и спокойного Алексея.
И ведь было с чего. Гость оказался личностью странной и нелюдимой. Во всяком случае, он ещё ни разу не устроил кутежа со служанками с кухни, грудастыми деревенскими девками, а они никогда небыли против веселья. Также гость ни разу не играл на стоявшем в его комнате фортепиано, которое от скуки терзал каждый из останавливавшихся там ранее, чем тоже выделил себя из общего ряда. Но еще сильнее распаляло любопытство Алексея то, что прибыл гость внезапно и налегке. А такое могло статься следствием каких либо проблем, вынудивших его жить в чужой усадьбе на краю области.
 Подмечая для себя все эти детали, требующие подтверждения, Алексей испытывал что-то похожее на голод, который, впрочем, гнездился не в животе, а где-то в голове, параллельно задевая что-то в груди, наполняя всё её пространство щемящим чувством незаконченности и провалами черных пустот, думать о которых было страшно. От того и хотелось ему разузнать хоть что-нибудь об этом человеке, да и вообще о любом, лишь бы заполнить это. Да, вот как раз этого-то он и не понимал. Ровно как и не представлял, к чему приведёт в итоге голод этих черных пустот…
 По настоящему невмоготу стало, когда гость ежедневно начал требовать щепотку дорогущего красного перца, которую приносили на фарфоровой тарелке. Со временем к этому месту в доме даже привязалось название перечницы, а самого гостя из-за странного пристрастия прозвали перцеедом. И однажды это заставило Алексея бросить все садовые дела и пробраться в дом, чтобы спрятаться за одной из портьер зала. Так он увидел, что служанка, унося от дверей комнаты пустую посуду, крестилась и причитала, мол, не может живой человек на одном перце жить.
 Тогда-то садовник в надежде понять, кто же этот гость и решился на отчаянный шаг. А именно попробовать пожить на перце самому. Совершив ночной набег на кухню, он обзавелся целой пригоршней. Но после того как макнул язык в красно-рыжий порошок и провел половину ночи у ведра с водой, он тоже начал подозревать в госте нечистого, потому, как крепко уверился, что такую гадость люди действительно есть не могут. А этому хоть бы хны.
Правда, вскоре выяснилось, что странный человек, все-таки нормальную еду ел, но за это Алексей крепко невзлюбил его. Дело в том, что сама Екатерина Сергеевна строжайшим наказом велела кухаркам каждое утро вместе с перцем подавать ещё и свежую речную рыбу, ради поимки которой Алексею приходилось вставать ни свет не заря, копать червя на заднем дворе у навозной кучи, брать снасти и идти на реку.
 Там, сидя на берегу, рыбак накручивал свою злость до того, что начинал испытывать неодолимое желание хоть как-нибудь насолить противному привередливому гостю. И едва свежевыловленная, блестящая от воды, рыбёшка начинала кувыркаться по траве, он, не в силах побороть клокочущую в груди бурю, брал улов за голову и смачно плевал в раскрытый рыбий рот.
Отдавая добытое на кухню или горничным, он по обычаю принимался за сад, чтобы целый день потом неспешно стричь и без того ровную изгородь. Но с появлением гостя в хозяйском доме, Алексей о своей работе практически не задумывался и делал все как заводной: быстро, но абы как. Ему хотелось разузнать о нём как можно больше, чтобы завалить зияющие внутри провалы пустот, из которых жутко пахло ничем. Именно ничто остается после смерти. Поэтому её так боятся.
 Гонимый этим тщательно неосознаваемым страхом, он несколько раз заглядывал в залу через окно и наблюдал, как одна из служанок, толкая перед собой чудной итальянский столик на колёсиках, привозила уже готовую плотву к дверям гостевой комнаты, а примерно через час, она же, либо другая из многочисленных помощниц, увозила пустое блюдо. Такое же чистое, как из под перца.
Конечно же, это ничего не давало. Скорее наоборот, рождало кучу вопросов о том, куда девались кости, плавники и рыбьи головы. Но остатки Алексей не обнаруживал, ни под окном, ни где либо ещё. Странно всё это было. Очень странно. К тому же слова Екатерины Сергеевны, будто гость был её троюродный брат по линии матери, вызывали сильные сомнения. Даже среди кухарок и горничных стали ходить слухи, будто этот странный затворник никто иной, как её любовник. А прячется он из-за того, что женат на какой-то знатной даме и боится быть узнанным. И на самом деле, такая версия больше походила на истину, ведь в течение дня Фролова не раз захаживала в гостевую, подолгу пропадая там. Но вот перец и бесследно исчезающая рыба...
 Желая проверить это, Алексей стал регулярно подкрадываться под окно гостевой комнаты и жадно ловить каждый звук и шорох. Да всё без толку. Оно всегда было плотно закрыто, а тяжелые красные портьеры задернуты и днём и ночью.
Так продолжалось месяца три, пока однажды утром, садовник-рыбак, принеся улов в дом, не отдал его первой же попавшейся девушке. То была Ольга — новенькая девка из села, которую взяла себе в помощь старшая горничная. Оля с недоумением приняла рыбу из рук молчаливого и глупо скалящегося старика, потом, дождавшись, когда он уйдет, громко позвала того, кому, по её мнению, могла понадобиться одиноко болтающаяся в руках мертвая плотва.
 – Кс-кс-кс-кс-кс!

 Через полчаса на улицу выскочила обеспокоенная Сара, что всегда готовила для гостя. Обнаружив среди аккуратных кустов высокую фигуру садовника, она, тряся на бегу дородными формами, прокричала:
 – Леша! Леша! Где рыба, Леша?!
 – А? – он непонимающе заморгал, отнимая громадные ножницы от нахально торчавшей веточки.Запыхавшаяся кухарка, держась за бок, остановилась прямо перед ним и угрожающе замахала пальцем:
 – Ох, смотри, Леша. Если Катерина Сергеевна узнает, то влетит всем.
 – Так ведь я, - начал оправдываться он, его кустистые брови изогнулись от негодования, - я же принес!
 – Что принес? Что ты принес, если я ничего не видела?! – от бега и крика Сара раскраснелась, и, ее щеки стали похожи на яблочные половинки. – Бегом на реку. Бегом!
Алексей вдруг нахмурился и, щелкнув ножницами, состриг примеченный отросток.
 – А не пойду. – выдал он.
 – Что??? – Сара схватилась за садовый инструмент и попыталась вырвать его из мозолистых ручищ.
 – Беги, кому говорят, - требовала она сквозь стиснутые зубы, - лови рыбу, балбес!
Алексей легким движением освободился от захвата и недовольно пророкотал:
 – Ты, прежде чем меня обзывать и работать мешать, лучше бы дослушала.
Это успокоило разбушевавшуюся кухарку, и, она, оставив в покое ножницы, подбоченилась, изобразив нетерпеливое внимание.
 – Рыбу я принес. - говоря, он загибал пальцы, будто бы опасаясь запутаться. - Отдал ее девке, лупатой такой. Беленькая она. Кажется, она недавно у нас. Вот у неё и спроси, где рыба.
Глядя на получившийся кулак, двусмысленно висевший перед носом, кухарка сначала покусала губы, прикидывая, о ком он говорил, а потом выдохнула с ужасом.
 – Ольга! Её же позавчера только…
 Всплеснув руками, она побежала обратно, едва не споткнувшись о вальяжно выходившего на крыльцо пушистого кота Мартына. Тот, часто облизываясь после сытного завтрака, явно собирался подремать под солнцем. Алексей только хмыкнул и с довольным видом принялся щелкать своими ножницами. Спустя еще некоторое, время Екатерина Сергеевна, спускаясь со второго этажа, где располагалась её спальня, бросила мимолётный взгляд на двери гостевой и остановилась. Столика не было…
 Дом тотчас наполнился её криком, требовавшим немедленного сбора всех. Садовник же по-прежнему продолжал своё нехитрое и спокойное дело, считая, что раз он рыбу поймал и принес, то и вопросов к нему никаких. Но обиженно и громко мявкнувший от пинка Мартын, что успел таки бессовестно уснуть, заставил Алексея отвлечься и поднять голову: на крыльце, щурясь от яркого солнца, стояла Фролова. Синий шёлк ее пышного платья только подчеркивал сильную худобу, что досталась в наследство от отца вместе с имением и обширными полями. И даже призывающий жест указательного пальца точь-в-точь повторял движение, увиденное тридцать лет назад в порту, когда еще живой, но уже отставной офицер и состоятельный купец, присмотрел себе сильного и покорного работника Алёшку.
 – А ну-ка поди-ка сюда. –  высокий голос противно зазвенел в ушах. Алексей вздрогнул, выныривая из внезапно нахлынувшего воспоминания и, с холодеющим сердцем, побрел к хозяйке. В залу он вошел крепко держа ножницы, словно это был спасательный круг и, с усиливающимся предчувствием беды, остановился перед нестройной шеренгой работниц дома. Екатерина Сергеевна, прошелестев платьем у него за спиной, холодно спросила:
 – Кому ты отдал рыбу, Алексей?
Разумеется, она все узнала: виноватый вид Сары и её пунцовые щёки, были красноречивее любой грамоты. Но то, что Фролова до сих пор не обнаружила виновницу утратившую улов, заставило садовника осторожничать. Коротко глянув на Ольгу, он неожиданно для себя произнёс:
 – Никому. Я не ходил сегодня никуда.
 – Обманул, значит. - сказала Екатерина, вставая между ним и шеренгой служанок. – Что ж. Я вынуждена принять меры!
Её скулы заиграли, делая и без того худое лицо еще более угловатым:
 – Сокращаю недельное жалование! – внезапно крикнула она. – На четверть! Всем!
 – Зачем всем-то? – тихо и как-то смущённо пробормотала Сара.
Хозяйка стремительно приблизилась к ней и, едва не сжигая льдисто-голубым взглядом, зашипела яростно:
 – А тебе – в половину!
Затем Екатерина стала медленно расхаживать взад вперед и говорить:
 – Это научит вас ответственности. А то зажрались. Нигде по всей области не сыскать более высокой платы, чем я вам даю! Но работу вы как не делали хорошо, так и не делаете! Палками бы вас да по пяткам, по пяткам! – Её рука характерно и с чувством несколько раз стеганула воздух.
Тут она остановилась напротив садовника и проговорила тихо, словно самой себе:
 – С тобой-то что делать, горе ты луковое? Денег я тебе не плачу: за еду работаешь. Да и отец тебя…
 – Палками его, палками! – вдруг визгливо тявкнула Ольга. Она хотела добавить, что старик мог хотя бы сказать, для чего нужна была эта проклятая рыбина, но испуганно умолкла, почувствовав на себе мрачные и очень злые взгляды разом четырнадцати пар глаз.
Фролова хмыкнула и неспешно повернулась в сторону новенькой работницы.
 – Палками, говоришь? - неожиданно ласково пропела она.
До девушки начало доходить, что скорее всего, воспитательные удары достанутся не кому-то там, а ей самой.
 – Как тебя звать? – Фролова улыбалась. Новенькая еще не знала, что хозяйка самолично любила наказывать провинившихся. Хотя могла бы догадаться по тому, как были резки и точны её движения, когда она показательно секла воздух.
 – Ольгой меня звать. – с испугом на лице ответила девушка, но тут же, начала лепетать бессвязно. – Я просто, вы просто, пожалуйста, Катерина Сергеевна, клянусь, он же ничего...
Она умолкла, когда встретилась взором с Алексеем. Тот довольно улыбался, мол, сама себя наказала. И казалось, что он уже смаковал отмщение за то, что не выдал её, а она в благодарность за это, под палки хочет подвести.
Но вдруг тяжелая дубовая дверь гостевой комнаты распахнулась, приковывая внимание к себе, и до людей из полумрака прилетел глубокий и очень спокойный голос:
 – Достаточно.
На пороге показался слабо различимый силуэт высокого мужчины.
 – Я прошу вас прекратить, Катерина. Мне кажется, что вы теряете контроль над собой.
 И, к тому же, моё питание с сегодняшнего дня должно измениться.
Екатерина молча махнула рукой. Слуги, правильно поняв жест, рассыпались в разные стороны: нельзя было испытывать судьбу дважды и кухарки немедленно бросились в свои владения к кастрюлям и черпакам, а горничные с ожесточением начали борьбу с пылью. Алексей же, выходя на мраморное крыльцо, успел рассмотреть, что Фролова направилась в сторону комнаты фальшивого родственника.
 
 В саду пели птицы, ножницы привычно щёлкали над кустами живой изгороди, остригая непослушные, растущие в разные стороны веточки. Садовник стоял там, где и должен был находиться. Но почти детское любопытство заставляло думать о том, что делает в гостевой его хозяйка и этот человек, с таким необычным голосом. Ножницы несколько раз резанули впустую. Лицо Алексея было обращено в сторону створчатого окна.
Затем, окинув взором окружающее пространство на предмет других любопытных и никого не увидев, он, под видом работы, щёлкая лезвиями, двинулся вдоль кустов к углу дома. Приблизившись к оштукатуренной желтой стене и согнувшись в три погибели, он пробежал несколько метров пока не оказался прямо под окном.
 «Проклятые куры» – подумал садовник о щебечущих птицах, что как назло залились самой из протяжных своих трелей.
То, что в комнате говорили оживлённо, было слышно по приглушённым звукам голосов, но разобрать хотя бы одно слово у него всё равно не получалось. Стекло не давало словам покинуть пределы дома чистыми и попасть не в те уши. Садовник досадливо мцыкнул, мотнул головой, смирившись с тем, что мысли о порочной связи ему вряд ли удастся подтвердить, и тихо, гуськом двинулся к углу.
 Там, укрывшись под тенью яблони, он выпрямился, вытер потный лоб и усмехнулся: мысль, что подслушивать и шпионить за Катериной ему очень нравится, стрельнула как молния, принося в голову почти ощутимую дождевую свежесть. Такой яркости ощущений в этом действии он ещё не испытывал: об адреналине Алексей совершенно ничего не знал, но именно за ним он полз под окно. Именно его он получал, напрягая ослабший от старости слух. Но сегодня, неприличные, невесть откуда взявшиеся фантазии, касающиеся хозяйки и гостя, делали переживание насыщеннее. Притягательнее.
   Бросив косой взгляд на источник своего удовольствия, садовник решился подобраться к окну вновь. Его не смущало, что за все разы, когда он тайно и жадно ожидал уловить хоть слово – его поджидало разочарование. Но он только что понял, что ему нужен был сам факт, а уж не хватающее из услышанного, можно было и додумать. Причём так, как пожелаешь. Тут тебе и крик, и стон, и тяжелое дыхание гостя потеющего над Екатериной Сергеевной.
   – Ах, я грязный, старый чёртов проказник! – проговорил он себе с удовольствием, и припал ближе к зелёной траве на том самом месте, где и жило его ранее не осознаваемое блаженство – под окно с вожделенными звуками голосов мужчины и женщины.
Птицы по-прежнему мешали различить хоть что-то, но теперь этого и не требовалось. Главным был сам процесс. Процесс получения запретного, но такого яркого ощущения.
   По дорожке от входной двери кто-то прошёл. Алексей зажмурился и замер, стараясь не дышать. Пульс участился, кровь обогатилась новой порцией щекочущего нервы приятного страха. Да, это было оно – то самое, чего он хотел.
В очередной раз, подивившись непониманию ранее своего необычного интереса, садовник решил, что на сегодня хватит и медленно начал пятиться в сторону кустов. Добравшись до них, он хотел сделать вид, что работал не отвлекаясь. Но этому не суждено было случиться. Оконные ставни над ним распахнулись, жалобно скрипнув при этом петлями.
Раздраженный голос Фроловой, вылетевший в летнее утро, намертво пригвоздил его к земле:
   – Всегда одно и тоже! Как я могу помочь вам, если вы ничего не объясняете? Как?
   – Задёрните портьеры, Катя. – послышался низкий мужской голос. – Знаете же, что я не люблю яркого света.
Удаляющийся шелест платья сказал Алексею, что хозяйка усадьбы ушла вглубь комнаты, так и не выполнив просьбы гостя.
Это было шансом для шпиона исчезнуть незамеченным. Но тут была такая долгожданная удача, что садовник едва сдерживал радостный смешок от того, что он, наконец таки узнает о госте куда больше чем остальные, и потом, когда кто-нибудь начнёт говорить о нём, он будет довольно улыбаться и молчать, изредка покачивая головой, мол «Ну-ну».
Наверное, если бы Алексей хоть раз выразил вслух то, что ему обычно удавалось нашпионить, то к нему бы выстраивалась очередь из страждущих сплетен работников поместья. Только не для сплетен садовник делал это. Точнее, не ради них одних. Они были лишь средством для достижения цели, на фоне которой даже риск быть обнаруженным и выпоротым, мерк перед тем, какое ощущение превосходства он получал при мысли, что знает больше других. Это дарило ему блаженства, сравнимой разве что с близостью женщины. Теперь он знал это точно.
   – Закройте. – человек произнес это слишком медленно и растянуто, от того в его речи проскользнул незнакомый пожилому садовнику акцент. Слишком мягкая «Р» и такое же смягчённое «Т» могли указывать на француза или англичанина, но Алексей твердо решил для себя, что это не так. Мелодику речи тех и других ему не раз доводилось слышать в порту, когда он, будучи шестнадцатилетним парнем, разгружал европейские суда. Этот акцент отличался от всех ему известных.
Екатерина тем временем отвечала гостю:
   – Пока Вы не расскажете мне всё, я и шагу не сделаю. Или сами задёргивайте.
   – Вы коварны. – сказал мужчина без всяких интонаций, будто бы смирившись со своим положением. В помещении что-то звякнуло.
«Наверное, графин» – напрягая слух, решил шпион под окном.
   – Я просто хочу помочь. – с такой же интонацией заговорила женщина. – Не люблю, когда меня используют как надзирательницу. Быть может, я ваша единственная надежда. Я могу замолвить за вас слово перед нужными людьми, и, они прислушаются к вам.
Пожилой работник уловил тяжкий выдох:
   – Послушайте, дорогая Катя. Вам лучше довольствоваться ролью надзирательницы, радушной хозяйки на худой конец, чем вникать в суть проблемы, из-за которой я оказался здесь. Так вы будете спокойны и в безопасности.
   – Вы это уже гово...
   – И я повторю снова. – бесцветно прервал хозяйку гость. – В конце концов, это не вашего ума дело.
   – Я с места не двинусь, пока не услышу. – Продолжала настаивать Фролова, игнорируя слова об её уме.
Возникшая вслед за этим пауза заставила Алексея закусить губу. Он теперь не меньше её самой желал узнать продолжение, его брови от напряжения изогнулись дугами, а глаза по-идиотски округлились от ожидания.
   – Ну, хорошо. – наконец произнес гость устало.
   – Вы можете доверять мне, Харс. – с интонацией заговорщика заявила Катерина.
Но последующая реакция фальшивого родственника была совершенно неожиданной. Причём как для Фроловой, так и для покрывшегося от напряжения испариной Алексея.
   – Слишком долго я пробыл в теле человека. – начал говорить Харс, довольно громко для приватной беседы.
   – Я не так наивен как в первый день появления в этом вашем мире!
   – В каком смысле? – спросила Фролова, понижая тональность своего голоса до пределов: она явно была недовольна поворотом их разговора.
   – О каком доверии может идти речь, если вы при помощи шантажа выуживаете из меня информацию? – вопросом на вопрос ответил гость.
   – Шантажа?! – воскликнула хозяйка удивлённо.
   – Я про портьеры. – абсолютно спокойно пояснил Харс, но всё равно громко, что Алексея несказанно радовало:  он не желал упускать ни звука, ни шороха.
   Екатерина, словно потеряв дар речи от озвученного обвинения, несколько раз делала вдох, справляясь с собой, и, наконец, дерзко изрекла:
   – Значит, игры в шантаж. Ну тогда это развязывает мне руки. Не так ли?
   – Вам виднее, Вы начали первой. – произнёс он.
   – Ну знаете. – выдохнула она, снова теряя самообладание. Но всплеск эмоций быстро был подавлен и замещён целой очередью деловито произнесённых вопросов:
   – Тогда, потрудитесь разъяснить мне, шантажистке. Что значит в «теле», в «вашем» и «долго»? О чём Вы вообще?
Гость хмыкнул, говоря так, будто бы обращался к кому-то ещё:
   – Глядите-ка, только лишь дал намёк, а она уже ухватила ниточку. Ну что, графиня? Желаете-с размотать клубок-с?
   – Харс, Вы странный тип.– Екатерина, всё с большим трудом сдерживла недовольство. – Вы боитесь открытых окон, света и людей. По вашему, эти слабости дают вам право издеваться над женщиной? Говорите прямо.
   – Простите. Пожалуй, вы правы. Не в том положении я нахожусь, чтобы шутить над кем бы то ни было. Хотя, я не боюсь вас.
Хозяйка усадьбы начала было что-то говорить, и, судя по началу фразы, что-то укоризненное, но гость вдруг прервал её, продолжая свою мысль словно и не останавливался:
   – Но доверять существу, которое само не знает, как будет относиться к правде через час, вещь абсолютно неоправданная. И по риску и по целесообразности. Вы сами сказали, что являетесь женщиной. А значит хаотичны в своих эмоциях. Ваше стремление к чёткости, структурированию мира вокруг только подтверждает это, ибо вы, женщины Земли, придаёте логике слишком уж гипертрофированную ценность. Вы имитируете. Хорошо, качественно, но слишком уж детально для настоящей структуры логичной личности. И замечу, что при этом ваша природа продолжает диктовать желания, расставлять приоритеты согласно истинным женским целям, чтобы потом, постфактум, их объяснить себе при помощи этой самой имитации. И это нормально. Стремление к балансу — единый закон во Вселенной.
   – Я не всё поняла. Это что, Вы меня опять унизили сейчас?
Смех гостя ледяной вьюгой вытек из окна в лето, прямо на шпионящего садовника. Тот инстинктивно поёжился и нахмурился. Он не сразу смог уложить произнесённое этим человеком, но изо всех своих умственных сил, пытался разобраться в непривычном построении предложений говорящего и их смысле.
   – А ведь всего-навсего сказал правду. Забавно, не находите? – подвел итог мужчина.
   – Ничуть Харс, вообще не смешно. И ваше мнение обо мне как о женщине, меня не интересовало. – обиженно ответила ему хозяйка, зашумев тканью, очевидно садясь в одно из кресел, – Когда вас привезли ко мне, советник императора Куницын, проинформировал меня о том, как вы вломились в Зимний Дворец, как схватили императора за лацканы парадной формы, и, что вы кричали тогда. Скажите, это правда? И почему после всего этого вас не убили прямо на месте?
Алексей в безмолвном ликовании сжал кулаки и мелко затряс ими в воздухе. Такого поворота он никак не ожидал. Уж эти сведения были ему понятны и превосходили по насыщенности всё, что он слышал за всю свою жизнь. «Самого! За грудки! Лихой парень»
   – Что именно правда по-вашему? – задал встречный вопрос Харс. – То, что вы услышали от него или то, что додумали потом? Ведь додумали? Не так ли?
   – Не путайте меня, чёрт возьми. Я хочу услышать это от вас! – зло сказала она. – а додумывать на тему, зачем вам столько рабов…
Внезапно прекратившийся поток слов, отозвался в голове садовника судорожной мыслью: "Что случилось? Почему она замолчала? Он душит её? Режет? Нет, для этого слишком тихо. Тогда что? Почему она замолчала?"
Задумчиво прозвучавшие слова гостя остановили этот испуганный ворох предположений и вопросов:
   – Рабы, Катерина. Рабы... – его голос был ровен, но в нём чувствовалась усталость. – А ведь я даже не произносил этого значения раньше. И особенно в тот день. В день, когда я просил помощи у вашего, как его там, императора. Согласитесь, не приятно уличать самою себя во лжи. Ложь придуманная Вами же – вот ваша правда.
Во вновь наступившей тишине по-прежнему пели птицы. По-прежнему, взбираясь по небосклону светило солнце, всё так же в коротко стриженой зелёной траве лежал пожилой мужчина, совершавший недозволенное. Внешне ничего не изменилось, но в воздухе неуловимо провисла тень напряжения, рождённая в беседе двух живых существ. Она была настолько сильной, что даже садовнику показалась неуместной цветущая вокруг жизнь.
– Вы обиделись? – произнес гость.
Тон его при этом нельзя было назвать слишком уж участливым. Хозяйка поместья ответила немного погодя, бросив короткое:
– Да.
Прозвучало это тихо, но отчётливо. Опять зашуршали дамские одежды, хозяйка собиралась уходить. Но Харс окликнул её, говоря:
– Постойте.
– Что еще? – холодно поинтересовалась та.
 Алексей даже увидел эту картину: стоящая у дубовой двери Фролова с вызовом смотрит на сидящего в кресле мужчину, ожидая пояснений.
– Я предлагаю вам погулять сегодня, ночью. Со мной.
– С чего это вдруг? – удивлённо, но с прежней дерзостью спросила та. – Хотите загладить свою вину? Человек в комнате усмехнулся и, судя по звукам, тоже поднялся со своего места.
– Не держите зла, милая Катя. – произнес он, повышая голос, будто графиня находилась не в комнате, а далеко в поле. – Я правда благодарен вам за ваше участие и готов рассказать вам всё сегодня ночью! Согласны?
Женщина явно не ожидала столь резкой перемены отношения к ней собеседника. Слова её вырвались с маленькой запинкой, но при этом, не растеряв жёсткости:
– Я… Хорошо, я согласна. Но вам придётся потрудиться, чтобы заслужить моё расположение вновь.
– Ну и отлично. – отвлечённо вымолвил гость, словно не расслышал последней фразы или вообще задумался о чём-то, совершенно не имевшем отношения к беседе. – Подходите к одиннадцати в залу. Я буду вас ждать там. Но я хочу, чтобы прежде вы выполнили одну мою просьбу.
– Какую ещё? – сказала женщина.
Садовник, знавший свою хозяйку, сразу понял по её чеканным словам, что сегодня ночью гостю будет нелегко с ней. Но понимал он и кое-что ещё…
Когда она в саду около года назад беседовала с красавцем офицером Латыповым, что служил в конном полку при дворе, то Алексей видел, как точно при таких же интонациях во время их разговора, щеки Екатерины белели от злости, а лицо становилось жестким и более угловатым, чем всегда. Старый садовник готов был биться об заклад, что сейчас это тоже было так.
Алексей довольно осклабился. Тогда, после того как Латыпов буквально растоптал в пыль самолюбие Екатерины своими ехидными и пошлыми шуточками, она таки несколько раз навещала его в Петербурге. И подолгу. Порой, на несколько ночей к ряду.  По возвращению же в усадьбу, блестящие глаза Фроловой, наводили на мысль, что она всё это время забавлялась отнюдь не преферансом.
«Да, это то, что я и хочу услышать! – говорил он себе. – То самое. Ох, как я прав оказался, ох, как прав. Скоро ты сама ему отдашься. Еще и спать будешь у его порога, как псина гулящая. Да, да, Хе–хе–хе, как ты сказала? Но вам придётся потрудиться, чтобы заслужить моё расположение вновь? Хе–хе, и он потрудится, по самое не балуй».
– Так всё-таки, какую, Харс? – настаивала женщина, ожидая пояснений.
Монотонный, негромкий голос гостя, который перестал надеяться на понятливость собеседницы, всё же раздался в комнате. Нехотя, словно через силу, он изрёк:
– Окно. Вы забыли его закрыть. Сделайте милость, перед тем как уйти...

После того, как створки вернулись в своё прежнее положение, дядя Лёша уже не слышал ни прощания хозяйки с Харсом, ни момента, когда она наконец ушла. Но он справедливо полагал, что их прощание вряд ли было особо уж тёплым.
«Скорее наоборот. – строил догадки он, быстро отползая в кусты. –  Сергеевна была злая, как мегера. Еще и взглянула, небось, на этого стоя в дверях, как на козявку, высокомерно, с высоко задранным носом. Ну, точь-в-точь как на Латыпова. Бабам козлы нравятся пуще сладостей».
Садовник с кряхтением выпрямился,  но заметно усилившаяся ломота в коленях от лежания на прохладной траве, не способна была стереть прилипшую к лицу глупую ухмылку. Да что там, привычной и знакомой боли он даже не уделил внимания. Если раньше он бы сморщился и начал бы тереть чашечки, причитая вслух о своих годах, то теперь всё затмевало новое чувство. Точнее, заново осмысленное вожделение к тому, что он делал всегда.
Дед с натугой выдохнул, стараясь побороть лёгкую приятную дрожь в теле. Стало чуточку легче.  Потом он осмотрелся, убедился, что его фокусов с подслушиванием никто не заметил, и принялся с остервенением кромсать изгородь своими ножницами. Будто никуда и не отлучался.
Спустя каких-то пару минут работы, ощущения, которые настигли при подслушивании, вдруг показались ему чем-то слишком уж грязным. Произошло это так резко, что садовник поневоле представил, как его ангел хранитель опрокинул на него полный ушат неосязаемой и невидимой святой воды. Алексей конечно и раньше фантазировал, представлял, но чтобы его орган в штанах вновь воспрял, как сейчас, спустя добрый десяток лет покоя, такого ещё не было.
«Греха мне мало» – без разбора отрезая ветки, начал корить себя покрасневший ушами работник. Он, как мог, убеждал себя в неправильности своих фантазий, но получалось всё наоборот. От этих попыток выпирающий под ремнём бугорок набухал всё сильнее. Ему казалось, что за его левым плечом повис совсем другой ангел. С кожистыми крыльями и рогами. Это творение зла в воображении пожилого мужчины предстало этаким художником, что учтиво улыбаясь и поправляя постоянно съезжающий набок берет, с умопомрачительной скоростью рисовал самые откровенные картины. На этих полотнах, возникающих прямо тут же, в воздухе, Алексей видел, как Харс грубо, но без эмоций, имеет кричащую от удовольствия на все лады Екатерину Сергеевну.
– Да что ж такое-то?! – в сердцах воскликнул садовник, продолжая стричь кусты.
Но о ровном и качественном канте, уже не могло быть и речи. Руки садовника ходили ходуном, как после недельного запоя.
Ещё Алексей очень боялся, что в любой миг кто-нибудь из прислуги, выходя на крыльцо, увидит как натянулись ниже пояса его портки и, тыча при этом пальцем, начнёт смеяться над ним.
«Вот позорище–то, вот позор» – сокрушался он.
В его голове уже всё произошло.
Разделившееся на две части я боролось само с собой. Первое воротило от одной мысли получения удовольствия столь необычным способом. Второе я лихорадочно ожидало ночи и кульминации под возможную близость Харса и Катерины. Это внутреннее противостояние выжигало связные мысли, как пожар поле сухой травы. На землю одна за другой падали нещадно состриженные под основание ветви. Алексей уже не видел, что делает. Он весь был поглощён необъяснимой яростью, брезгливостью к себе, и сильным желанием запустить руку в брюки.
Оклик со стороны центральной дорожки, заставил его подпрыгнуть на месте. На границе газона и мощёной дорожки стояла Манька, что трудилась прачкой в доме. Её тёмные волосы, заплетённые в две косички, были влажными. По всему выходило, что она только–только закончила свою работу на реке.
– Чего тебе? – огрызнулся нервный дядя Лёша с таким видом, будто от того как он изуродует несчастное растение, зависит судьба всей страны.
– Что ты делаешь, глупый?! – звонко и недоуменно вопросила девушка, указывая на искалеченную зелень изгороди. – Графиня с тебя кожу снимет за это!
Садовник проморгался, словно только сейчас обрёл зрение, и выдохнул, говоря:
– Боже святый…
Почти три метра изгороди выглядели так, словно её жевала корова.
– Дед, ты как, в порядке? – спросила девушка, стараясь заглянуть ему в глаза, но он, бросив инструмент, будто этот предмет и был виновен в порче, стремительно проскочил мимо неё, говоря себе в оправдание:
– Без шляпы на солнце, солнечный удар, не иначе.
– Так иди в дом, отдохни. – сопереживающе говорила Маня, глядя на удаляющуюся в сторону хозяйственного сарая фигуру. – А если Катерина Сергеевна будет спрашивать тебя, я ей всё объясню! Не волнуйся, она поймёт!
Последние слова девушка почти выкрикивала, так быстро ушёл от места преступления садовник.
 «Одно хорошо, – утешал себя он, – что из–за этих кустов она ничего не заметила.»
Его левая рука уже легла на ручку добротно сколоченной двери хозяйственного сарая, а вторая уже шерудила по пряжке ремня, расстёгивая её.
Полузабытое ощущение горячей крови, что налилась в плоть, ноющей, но приятной болью заслонило собой остатки сопротивляющегося сознания старого человека, и победитель был определён еще до того, как штаны опустились до колен.

Спустя некоторое время, Алексей, мягко прикрыв за собой дверь сарайчика, спокойно подошёл к изгороди и поднял с земли ножницы. Занимаясь работой, он прикидывал в уме, где будут гулять Графиня и Харс. Думал, как их разговор можно будет подслушать. И представление возможного маршрута было делом не очень сложным: садовник помнил, что Екатерина предпочитает вести разговоры в беседке, стоявшей в ста метрах от дома. Прежде ни один кавалер не миновал её.
Поэтому можно сказать, что место где он собрался спрятаться, было выбрано привычками хозяйки.
Там, в воздушных потоках воображаемых стен, она буквально допрашивала их. Очень важно было для неё наличие живого ума у собеседника. Многие проезжие кандидаты в мужья подозревали, будто Екатерина Сергеевна до сих пор не замужем из–за того, что предпочитает мужчинам женщин. Но это было не так. Просто ей нравились не только внешне привлекательные самцы, но при этом ещё и неглупые. К сожалению, этих качеств в идеальных для неё пропорциях она так и не находила. Все те, кто претендовал на её руку и сердце, как правило, были либо инфантильными занудами, со слабым телом и зрением, либо самодовольными нарциссами, что в попытке завоевать расположения не чурались даже грязных кабацких анекдотов про гусара и его одинокую лошадь.
Вот последние-то, сердца хоть и не получали, но зато часто брали всё остальное. И не раз.
Алексей умел наблюдать, слушать, собирать слухи и делать, несмотря на своё внешнее тугодумие, весьма правдоподобные выводы.
Поэтому, наскоро придав изуродованным растениям более или менее приличный вид, садовник пошёл по тропинке к выкрашенной известью беседке, где хозяйка помимо разговоров любила ещё и читать днём, сидя на одном из двух деревянных стульчиков.
Удостоверившись, что на сей раз в строении никого нет, садовник, озираясь по сторонам, зашёл под его крышу.
Мысль о том, чтобы поддеть лезвиями ножниц пару досок в полу, пришла как бы сама собой. Заглянув в небольшое темное пространство под беседкой, Алексей вдохнул чуть влажного воздуха и подумал, что ночью тут будет прохладно. Следовало об этом позаботиться. Ему не хотелось избавляться потом от ломоты в костях: сырой холод, не самый лучший спутник старости. Садовник вспомнил о ненужном тряпье в сарае, о которое он недавно вытирал испачканную семенем ладонь. Те тряпки идеально подходили для утепления секрета.
Кое–как приладив снятые половицы, Алексей стремглав кинулся к сарайчику.
На обратном пути, стараясь незаметно протащить в беседку внушительных размеров узел, он несколько раз припадал к земле, когда по дорожке проходил кто–то из женщин. Сердце работника дико колотилось. А ещё ему постоянно казалось, что всё время, пока он двигался по двору усадьбы, ему некто незамеченный сверлил взглядом спину. Но новая личина Алексея желала остроты ощущений и эту новую, не сильно пугала возможность быть пойманным с поличным. Скорее наоборот, такая вероятность подстёгивала воображение, которое раздувало тлеющий на протяжении всей жизни уголёк авантюриста в груди. Пожилой человек в этот день больше не чувствовал себя дряхлым. Он мысленно уже овладел и Маней, и новенькой Ольгой, и даже самой Катериной Сергеевной.
Грязные мысли больше не вызывали отвращения. Они стали живительной силой для увядающего организма мужчины. Они вернули ему молодость самца. Что может больше подтолкнуть на безрассудство, чем это? Правильно, практически ничего. Вот и Алексей более не мучил себя сомнениями. После непродолжительной борьбы он принял свою новую натуру и более не желал сопротивляться.
Расстелив тряпки под полом беседки, он создал себе лежанку. Пару линялых курток, садовник оставил в стороне, чтобы потом укрыться ими. Затем, вернув доски на место, он довольно осмотрел проделанную работу. Мужчина похвалил сам себя, когда удостоверился, что даже самый придирчивый взгляд ничего не подметит.
Теперь ему оставалось только ждать, кода наступит вечер, и люди займутся делами в доме, а он сможет незамеченным проползти в своё шпионское логово.
А до этого времени садовнику было чем заняться. К тому же он чувствовал себя обновлённым, деятельным. Его привычно чуть сгорбленная спина теперь выпрямилась, в руках проснулась сила, что когда-то без устали ворочала мешки в порту. Организм, не отвлекаясь от низменных размышлений, будто бы сам переделал работу с испорченным отрезком изгороди, придав этому месту покатый вид за счет срезания острых углов. Затем повторил то же самое по другую сторону дорожки. Вышло очень гармонично и цепко. Но желанный момент всё равно приблизился ненамного. Солнце едва перевалило за полдень, а работа по саду уже была выполнена, до одиннадцати оставалось больше пяти часов.
Но зудящая в руках сила, по-прежнему требовала нагрузок. К тому же и чресла его, уже давно захватили власть над разумом.
Алексей, совсем немного поразмышляв, решил найти Маню, чтобы поглазеть на её несколько тощий зад, а за одно помочь ей с работой. Лучшего предлога для созерцания филейных частей молодой прачки у деда не находилось. Поэтому, когда потная от работы девка увидела, как пожилой мужчина по-молодецки подхватил корзины с бельём, то очень удивилась. Ведь прежде, он никогда так не поступал, предпочитая валяться в тени деревьев по окончанию своих дел. И порой бездельничал до самого вечера. К этому все были привычны.
Оттолкнувшись руками от бортика одной из плетёнок Маня выпрямилась, морщась от боли в ноющей пояснице. Массируя пальцами онемевшие спинные мышцы, она попутно справилась о самочувствии самого садовника:
– Что дядь Лёш, тебе уже лучше?
– А то. – задорно улыбнувшись, сказал он, и добавил. – Чуть отдохнул в хозяйственном сарае – стало легче. Вот, решил подмогнуть тебе. Я то уж всё по хозяйству сделал.
Выглядел Алексей и впрямь хорошо: на щеках присутствовал ровный румянец, глаза сверкали, а движения были быстрыми, сильными. Маня недоверчиво смерила взглядом не по годам ретивого деда, но отказываться от столь навязчивой, но пришедшейся к месту помощи она не собиралась и быстро указала на место под верёвками, что были натянуты между деревянных столбов:
– Туда поставь. – бросила она и вновь склонилась над корзиной с последней влажной кучей.
Сортируя тряпьё, она раскладывала его по две стороны на бортике чашеобразной корзины: постельное с постельным, кухонное с кухонным, и так далее. Алексей уже давно выполнил указание и, встав истуканом за спиной прачки, вовсю любовался открывающимися видами. Задница девушки более не казалась ему такой уж тощей.
– Ты где ел сегодня? – спросила прачка, не прерывая своего дела и не оборачиваясь.
– А? Чего? – растерялся дед, не уловив смысла вопроса. Слишком уж он был увлечён фантазией.
– Говорю, на обеде не было тебя. – пояснила девушка чуть громче. – Вот думаю, может, ходил куда?
Садовник засмеялся, вспоминая свои недавние приготовления, и произнес:
– Куда? Куда я пойду, дочка? Разве что на речку, рыбу ловить.
– О! Раз уж про речку, заговорил. – промолвила она, распрямившись и оборачиваясь. – Я не смогла принести последнюю корзину со стиранным, хотела привезти её на Зорьке, но старшая кухарка уехала на ней в город, за покупками. Вернётся она только вечером. Других лошадок я побаиваюсь, а ждать, когда она поставит старушку в стойло, мне не хочется. Может, поможешь мне?
– Помочь принести что ль?
– Ну, да. – сказала прачка, словно что-то само собой разумеющееся, но внутренне при этом она не очень надеялась на согласие садовника. Скорее это была попытка использовать благодушие старика на полную. И она удалась, (Так показалось Мане)
Глаза пожилого человека весело блеснули, он подбоченился, выдав при этом наигранно сурово:
– Так уж и быть, я побуду твоим коньком горбунком.
Путь до реки был неблизкий, около, получаса мерной ходьбы, но пара преодолела его, не заметив, как пролетело ещё недавно такое тягучее время.
С шутками и заливистым смехом, они прибыли на место. Плетёная корзина ожидала их у покосившихся мостков. Алексей потёр ладони готовясь принять тяжелую ношу на плечо, но девушка вдруг произнесла:
– Подожди-ка, что-то я умаялась сегодня, неплохо было бы искупаться немного. Как думаешь, дядь Леш?
Садовник внимательно изучил гладкую кожу лица девочки. Мельком глянул в её карие глаза и судорожно сглотнул. Его воображение, все это время более или менее удерживаемое в каких никаких рамках, распустилось окончательно. Он уже представил, как по белой коже её бёдер стекают капельки речной воды, как мокрые волосы прилипли к спине и некоторые из тёмных локонов причудливо завились кольцами на ещё высокой груди. Картина получилась детальной и очень живой. Садовник неожиданно почувствовал, как в его чреслах просыпается желание. Ему стоило большого труда не прижать к себе стоявшую перед ним хрупкую фигурку смуглой девушки. Но, кое-как справившись с внезапным порывом, он смог таки выдавить из себя хриплое:
– Ты что, нагой собралась купаться?
– Так я же в сорочке, – ответила ему девушка, затем скинула сандалии и, глядя на манящую волнистую поверхность, легкомысленно добавила, – но голышом-то, конечно лучше было бы.
«Что же со мной происходит? – отстранённо подумал пожилой человек, отворачиваясь от начавшей задирать подол прачки. – Может, это какая-то болезнь? С чего бы мне так молодеть под старости лет?»
Но возродившиеся было сомнения, моментально потухли под приглушённым, беззаботным голосом Мани, что уже раздавался из складок задранного на голову платьица:
– Ты же защитишь меня, если вдруг какой-нибудь пришлый гусар вздумает надругаться над моей честью? Верно?
Внезапный напор ярости охватил его рассудок. Резко приблизившись, он не дал девушке снять платье, просто намотал подол на кулак. Получился надежно спрятавший руки тканевый мешок.
– Дядя Лёша? – испуганно спросила она, пытаясь освободиться. Садовник грубо прижал её к себе пресекая любые движения и повалил на песок, зло произнося сквозь стиснутые зубы:
– А я, я, по-твоему, не мужик? Чем я хуже гусара, а?
Ему стало очень обидно. Его даже не считали мужчиной, а он, как оказалось, им еще был.
– Прекрати сейчас же. Ты с ума сошёл? – воскликнула девушка. Тело её при этом мелко задрожало от страха. – Господи, дядя Лёша, перестань сейчас же! Если ты остановишься, то я ничего никому не скажу! Клянусь тебе! Слышишь меня?!
Он замер, фиксируя коленом ноги девушки, а вместо ответа разорвал сорочку, обнажив крепость молодой груди. Не торопился. Изучал формы. Водил пальцем по не успевшим ещё потемнеть ореолам сосков. Аккуратно сжимал ложащиеся в ладонь холмики, и изредка дул на них наблюдая, как они твердеют. Маня начала всхлипывать, каждое прикосновение его шершавых ладоней заставляло её вздрагивать всё сильнее.
Под платьем нельзя было рассмотреть её лица. Но было понятно, что девушка заливается слезами: там, где её глаза и щёки соприкасались с тканью платья, проявились влажные пятна.
– Я буду кричать. Слышишь? Я буду кричать. – гнусаво промолвила прачка, совершив ещё одну попытку освободить платье из железной схватки садовника. Но тот только сильнее прижал её к земле и, коснувшись губами соска, прошептал:
– Только пикни, и я ударю тебя.
– Будь ты проклят... – со злым шипением начала говорить Маня, и вдруг завопила, что есть мочи. – Помогитеееее!!!
Садовник втянул широко раскрытым ртом нежную плоть и сжал челюсть. Горячая кровь хлынула в рот, насыщая язык вкусом ржавого железа. Крик Мани стал еще громче, хотя, казалось, громче-то и некуда. Вторая свободная рука Алексея вдруг сжалась в кулак и, словно сама по себе, кузнецким молотом обрушилась на ткань. Как раз в то место, где угадывался лоб девушки. Прачка, поперхнувшись воплем, издала звук похожий бульканье и обмякла. Страх и внезапное понимание того, что он совершил, отозвались в груди совершенно неожиданным усилением злобы. Кулак мужчины, под сопровождение животного рыка, вылетевшего из его горла, еще несколько раз крепко ударил по Маниной голове.
Он отстранился, часто дыша. Кровь изо рта брызгала на грудь и живот прачки. Отпустив подол, он вдруг понял, что Маня больше не дышит. В мозгу, что всё еще был затуманен похотью, взад-вперёд засуетились бессвязные обрывки мыслей о том, как теперь быть.
«В реку скинуть. Да, в реку. А что сказать в усадьбе? Ведь хватятся же? А видели ли как мы уходили? В этом доме всегда кто-то что-то видит. Господи, что же я наделал-то? Бежать? Нельзя. Когда найдут покойницу, меня в раз выкупят. Надо прийти в усадьбу. Обязательно. Но что там сказать? Что утонула наша Маня? Так ведь спросят, почему не спас. Что же делать?»
Страх наказания за только что совершённое убийство, еще так до конца и неосознанного, подстегнул, начавшее было угасать возбуждение. Член отозвался сильной пульсацией и томной болью. Взгляд садовника упал на ткань панталон и торчавшие из под них темные волосы. Остатки разума, что пытались хоть как-то функционировать, рухнули под натиском красной пелены дикого вожделения, выдав напоследок:
«Сначала её, сначала её…»  Руки потянулись к её исподнему, чтобы содрать с ещё теплого тела последнюю преграду перед большим наслаждением…

Хлесткий удар по щеке заставил его открыть веки. На фоне уходящего к горизонту солнца, силуэт казался размытым и дрожащим. Коснувшись горящей кожи после удара, он сощурился и вскрикнул. Маня, живая, без единого синяка или кровоподтёка, в облепившей тело мокрой (не рваной) сорочке, с испуганным и обеспокоенным взором, стояла на коленях, нависла над ним.
– Дядя Лёша, – тихо и встревожено сказала она, – Дядя Лёша, ты давай, в тень переберись, тут яблонька рядом растёт. А я быстро за Зорькой сбегаю. Тебя домой отвезу. Хорошо?
Алексей вместо ответа отполз подальше от девушки, сел, попутно осматриваясь по сторонам. Он опасался, что сошёл с ума, и, что сейчас увидит тело мёртвой прачки. Но тела не было. Точнее было одно, но невредимое и живое.
Садовник пристально посмотрел на Маню, и, всё еще не веря в то, что это правда, перекрестился, но движение оказалось не законченным. Перст не дошёл до плеча и распался. Алексей засмеялся, безвольно опуская руки вдоль тела. Знай Маня причину его смеха, она всё равно не смогла бы сказать, от чего дядя Лёша так себя ведёт: то ли от счастья что всё обошлось, то ли, наоборот – от горя, что не получилось дожить видение до конца. Да что там, сам садовник не мог сказать этого наверняка. Он и в этот миг всё еще решал, как поступить. Глаза его наполнились слезами, но тело продолжали сотрясать волны почти истерического хохота.  Обеспокоенность прачки переросла в откровенный испуг. Суетливо натягивая на мокрую сорочку платье, она крикнула:
– Я за Зорькой, дядя Лёша! Я за Зорькой!
– Нет зорьки ещё. – услышал собственный голос Алексей. – Ухали же на ней.
– Другую возьму! – резко сказала девушка, кое-как справляясь одеждой, что липла к мокрому. – Жеребца Екатерины Сергеевны – Грома. Он всегда на месте. Ты только в тень переберись…
Упоминание Грома, вороного жеребца с тонкими ногами и наидурнейшим нравом, заставило садовника представить, как смуглая девчонка во весь опор несётся от поместья до реки и падает со спины, когда противное характером животное начнёт вставать свечой. Прошлым летом ему уже доводилось видеть, как конь это делал, и только давался диву, что Фролова тогда удержалась в седле. Хотя, по округлённым глазам помещицы, можно было понять, что сама она тоже очень удивилась, что не упала.
– А ну, стоять! – зычно выдал Алексей собравшейся было бежать прачке. Она замерла, непонимающе глядя на пожилого человека, и хотела что–то сказать, но он не дал ей этого сделать:
– Грома, нельзя.
– Любую другую тогда.
– Никого нельзя.
– Но почему? – возмутилась девушка, упирая руки в бока. – Я что, тебя должна волоком тащить?
– Не надо никуда меня тащить. – заявил старик, поднимаясь и отмечая про себя, что мутная пелена, укутывающая всё это время его разум, которую он даже и не замечал прежде, вдруг стала спадать. Внезапная догадка о том, что его рассудок оказывается всю жизнь был словно обёрнут в мутный бычий пузырь, заставила его замереть и прислушаться к себе.
Тело казалось лёгким, как пушистый одуванчик, но чувствовалось хорошо. Садовник поднёс мозолистую ладонь к лицу и посмотрел на неё так, словно впервые в жизни увидел. В ней больше не было привычного онемения, из-за которого мелкие предметы пальцами совсем не ощущались. Потом его взор упал на примятую им траву. Глубокий, насыщенный цвет зелени ворвался в голову человека диким, необузданным пятном живого существа, совсем как Гром, но только зелёным. Пройдясь взглядом краям выправляющихся в прежнее положение травинок, он осознал их сочную плоть столь чётко, что казалось, провалился в исполинские заросли. Чтобы не заблудиться в этом загадочном лесу из осоки, он с усилием поднял голову и уперся в бритвенно острую линию горизонта. То, что этого не стоило делать, он понял слишком поздно. Ощущения полёта до той самой линии соединения пшеничных полей и неба буквально вытянуло Алексея на несколько километров. Он чувствовал себя натянутой нитью, что дрожит на ветру. Нитью, которая чувствовала каждое колебание воздуха. Паутиной, которая видит…
Садовник истово встряхнул головой, чтобы избавиться от невесть откуда взявшегося наваждения и его передёрнуло. Из горла непроизвольно вылетел звук:
– Фффуууххх…
Маня, внимательно наблюдавшая за дедом, совсем не по девичьи выругалась. Она вмиг подскочила к нему, опасалась, что садовник вновь рухнет навзничь и ударится головой о землю, чем только усугубит дело. Но падать Алексей не собирался, тем более, не сильно смогла бы задержать падение хрупкая и маленькая девушка. Почувствовав её руки на своей спине, он обернулся и улыбнулся, говоря успокаивающе:
– Всё хорошо. Искупаться бы. А то голову мне, похоже, и впрямь напекло.

Входя в воду прямо в одежде, скинув только сапоги, Алексей уже не обращал внимания на причитающую и стращающую на берегу Маню. Он знал, что она никуда не денется, из-за страха, что он утонет. Но знала бы она, что произошло несколько минут назад в голове этого человека с ней, то её пятки бы сверкали над дорогой часто-часто. Но это знал Алексей. Знал и хотел это обдумать это. Спонтанное желание окунуться, по его разумению должно было способствовать этому, и, теперь оно стало просто неодолимым.
Вода ласкала холодком сквозь штаны, поднимаясь всё выше по мере продвижения к середине потока. Речушка была хоть и неглубокая, чуть выше пояса, но стремительная. На её дне держались только самые крепкие из островков водорослей. Садовник, поддаваясь внутреннему порыву, ухватил самый крупный пучок из растущих рядом, потом намотал его на кулак (совсем как недавно это было с подолом платья) и погрузился в воду с головой. Заметив несколько искристых мальков мелькнувших перед самым носом. Он мысленно поздоровался с ними и сам же улыбнулся своей глупой выходке. Мальки не ответили. Рыбы вообще никогда не славились болтливостью. Даже мысленной. Об этом подумал и Алексей, справедливо рассудив, что и ему в этом месте не стоит себя утруждать такими глупостями, как мысли. Он решил не разбираться в том, что случилось с ним на берегу, и просто закрыл глаза. Ноги сами подтянулись к животу, руки сложились на груди прижимая жгут из водорослей к телу. Сердце билось сначала довольно часто, но постепенно оно стало замедлять ритм. Течение приподняло садовника на импровизированной пуповине и лишило ощущения веса. Только мягкий, но сильный напор бил по нему, смывая что-то невидимое и липкое. Будто мутный бычий пузырь, его остатки.

Некоторое время спустя, после купания в речной воде, пара двинулась обратно к поместью. Алексей, устроивший на своём плече корзину с не высохшими ещё тряпками, вышагивал мерно и неспешно. Новые ощущения приносили удовольствие. Расслабление мышц когда-то привычно напряжённой шеи вдруг дало садовнику осознание того, как сильно он сутулился на протяжении многих лет. Если вообще не с самого детства. Зато теперь его голова легко вертелась в любом направлении на переставшей хрустеть шее, а позвоночник сам принял наиболее удобное положение – прямое и пружинистое.
Даже мысли лились плавно, ясно, неестественно отчётливо. Алексею было с чем сравнить – с собой прежним.
Именно этот почти невыносимый контраст в восприятии показал ему, насколько неполным раньше был процесс созерцания окружающего мира, который словно впервые видел.
Дорога, залитая светом садящегося солнца, в своих неглубоких колеях уже приютила вечерние тени. Невысокие редко растущие вдоль неё деревца, приласканные теплым золотом светила, приобрели особенный, чуть красноватый вечерний оттенок, что глубоко проникал в память, воскрешая ранее виденные моменты подобные этому.
– С тобой все в порядке? – спросила идущая слева Маня. Она явно сожалела, что воспользовалась предложением Алексея помочь, и теперь была хмурой как туча. Всё-таки она немало натерпелась, когда увидела лежащего без чувств садовника. Думала даже, что уже всё.
– Да. – односложно ответил ей он, глуповато улыбаясь при этом, чем заслужил со стороны девушки косые недоверчивые взгляды.
Он замечал их, но не подавал виду. Да и ему это было не интересно, ровно как и то, что он в своём воображении сотворил с ней. Всё это, внезапно проявившись в его натуре, было унесено потоком реки и больше не являлось достойным внимания.
«Что бы со мной не происходило, – мысленно говорил себе мужчина, поражаясь тому, как остро и живо реагирует его душа на такие обычные вещи как облака, – теперь мне это нравится. Даже если это последний день моей жизни, то он хорош…»

К дому они подошли куда позже, чем рассчитывали изначально, прачку уже успели хватиться. Новенькая горничная Ольга встретила загулявшуюся парочку, едва те пересекли окультуренную зону вокруг дома.
– Манька, где ты пропала?! – набросилась она на неё. – Я накрывала на стол старые скатерти! Это уму непостижимо!
В вечернем полумраке лицо прачки вдруг заметно побелело. Алексей знал, как придирчива к таким мелочам Катерина Сергеевна. Чистота вокруг и свежие скатерти с одеждой были её особой блажью, что порой доходила до откровенного абсурда.
Он сам видел, как та порола хлыстом предшественницу Мани – Анну, женщину из соседнего селения. Она была ровесницей Фроловой, но, тем не менее, это не помешало хозяйке усадьбы лично нанести двадцать болезненных и унизительных ударов плетью за не менянное постельное. Не менянное, всего один день...
– Если бы она заметила, – с напором продолжала горничная, – то не поздоровилось бы всем. Опять!
Услышав эти слова, садовник криво ухмыльнулся и, прищурив глаза, прервал этот монолог, спрашивая у Ольги:
– То есть, она всё-таки этого не знает?
Девушка, стоявшая перед ними, посмотрела своими немного на выкате глазами так, будто только заметила Алексея, и ответила с вызовом:
– Нет, не заметила! Я постаралась поставить блюда так, что они прикрыли пятна. Но страху было. Всё из-за тебя, Манька, всё из-за тебя! – указательный палец молодой особы обвиняюще ткнул прачку в солнечное сплетение. – Ты должна быть благодарна мне за то, что я тебя не выдала.
Выслушав это, Алексей, как-то в раз, быстро перебрал в голове множество фрагментов начала сегодняшнего дня. Затем вспомнил злые взгляды всей прислуги бросаемых утром в сторону Ольги, сыто облизывающегося Мартына, а так же то, что он знал, кто помимо его молчаливой оплошности был виновен в утреннем разносе.
– А напомни-ка мне, Оля, – голос Алексея вкрадчив и тих, – какой сегодня должен был быть завтрак у гостя Катерины Сергеевны?
– Я эмм. Я... – только и вымолвила горничная. Пришла её очередь бледнеть.
– Это ведь тебе все должны быть благодарны за снижение платы? А палки, которых ты хотела для меня? Что скажешь?
Проговорив это он, сделал шаг в её сторону, вставая вплотную. По сравнению с ним, тело Ольги казалось маленьким, почти кукольным. Алексей навис над девушкой, заставляя её сжаться и сделаться ещё меньше. Ни дать ни взять: целая скала над маленьким и дрожащим комочком плоти по имени человек. Разумеется, горничная растерялась и не смогла найти слов для хоть какого-нибудь вразумительного ответа.
«Ай да я, ведь могу же.– ещё раз похвалил себя садовник, наблюдая за реакцией новенькой. – Эк, как тебя, смяло-то, дурочка»
В густеющей темноте приближающейся ночи белки глаз горничной заблестели чуть сильнее.
«Слёзы. – подумал Алексей. – Переборщил».
И уже хотел было отступить назад, чтобы не пугать девчонку ещё сильнее, ему вдруг действительно стало жаль её, но в голове чётко щелкнуло.
«Оставлять так нельзя, обозлится и начнёт мстить. Надо додавить, растоптать, а потом… А потом и пожалеть можно, если уж будет место этому. Но сначала додавить».
Слова, прозвучавшие в след за этими мыслями, дались ему через силу, как если бы он перелазил через высокую ограду или плотные заросли, но они всё же прозвучали:
– В своём глазу бревна не видно? Да? Для чего ты это сделала? О чём думала, когда скрывала несвежесть скатерти, о том, как будешь орать тут?
Девушка, сначала поникшая, неожиданно встрепенулась, готовясь что-то выразить, но Алексей попросту закрыл ладонью свободной руки её рот и изрёк холодным как сталь голосом.
– Ещё одно слово и недостающие копейки из твоей платы я буду забирать себе. Поняла? Мне вовсе не обязательно слушать то, что ты скажешь. Просто знай, что своим поступком со скатертью, ты рассчиталась с Маней за свою оплошность. Но остался я, остались другие девочки. И если не мне, то им ты всё ещё должна. И ты можешь испытывать благодарность за то, что мы не требуем с тебя ничего. Пока не требуем...
«Так, с первой частью покончено, воля сломлена. – убирая руку подумал он, мимоходом отметив, что видит в темноте след на коже от его пальцев. – Теперь можно и взбодрить»
И добавил вслух:
– А теперь, девочка, сходи на кухню и попроси старшую кухарку приготовить мне что-нибудь. Я голоден как волк. Так ты рассчитаешься со мной. Поняла, что нужно делать для того, чтобы всё поправить?
– Да дядь Лёш, я всё поняла, я всё сделаю. – прошептала горничная, едва шевеля полноватыми губами, и тут же сорвалась с места, бегом рванув в сторону дома.
Взгляд прачки, встреченный им, когда он обернулся, был полон восхищения. Алексей поначалу даже удивился, говоря:
– Я что, похож на жареный пирожок? Смотришь так, что вот-вот откусишь. Мне, пожалуй, лучше бежать.
После этого он, дурачась, изобразил бег на месте с периодическими "испуганными" оглядываниями в сторону якобы свирепой и голодной Мани: уже подсохшее в корзине бельё, едва не вылетело от пружинистых движений его ног.
Прачка прыснула со смеху:
– Ох, дядя Лёша, ты такой смешной. И совсем даже не дурак, как я раньше дума...
Садовник перестал баловаться и приблизился к замолкшей на полуслове девушке, которой показалось, что сказано было лишнее и обидное.
– Прости, я совсем не это хотела. – Начала оправдываться она, неверно расценив ставшие медленными движения силуэта старика.
– Брось, тут не на что дуться. – отмахнулся он, приобнимая её за плечи. – Если честно, то все мы в чём-то хоть чуть-чуть но дураки. Ты, между прочим, тоже.
Та счастливо растянула губы в улыбке и прижалась к его груди со словами:
– Спасибо тебе.
– Это за что? – чуть удивлённо, с улыбкой поинтересовался Алексей. – Я тебя только что дурой назвал.
– За это тоже. – почти нараспев сказала она, подняв голову, чтобы посмотреть в его глаза. – За всё спасибо. За корзину, за то, что не дал в обиду.
Втягивая носом запах волос девушки, в котором очень гармонично сочетались оттенки речной горечи, Алексей с запоздалым ужасом подумал, что если бы то, что он представил себе у реки, стало бы правдой, то он никогда бы себе этого не простил.
– За корзину, что уже натёрла мне плечо, тебе придется рассчитываться отдельно. – заговорил садовник, улыбаясь. Но сам старательно отодвигал вглубь рассудка воспоминание о женском теле с капельками крови на гладком животе. – Правда, я ещё не придумал как.
– Уж сочтёмся, как-нибудь. – ответила она, тоже улыбаясь. – Давай уже скорее ко двору. Оставь корзину под верёвками, и свободен...
Оставаться и оказывать помощь в развешивании тряпок Алексей не стал. Но прежде чем попрощаться с девушкой, он осведомился, не голодна ли она, не желает ли пойти вкусить поздний ужин на кухне у тёти Сары вместе с ним, на что Маня ответила, что есть, не хочет.

Позже, когда он вышел на вечернюю прохладу и остался в одиночестве, мысли его более не занятые мертвым телом прачки, а так же болтовней с нею же, но живой, обрели чёткую структуру. Впервые за весь день Алексей начал анализ происходящего с ним. Идя неспешным прогулочным шагом в сторону кухонной пристройки, он всматривался в исчезающие отсветы заката, вопрошая внутрь себя:
«Что же происходит со мной? Седина в бороду – бес в ребро? Второе дыхание? Да, чёрт возьми, вот именно, что второе. Но с чего? Я что-то съел? Молодильный суп? Смешно! Вряд ли наша кухарка знает, как его готовят. А если бы и знала то, уж точно не подавала его на завтрак кому ни попадя».
Садовник рассмеялся собственным же размышлениям, представив как дородная, светловолосая Сара ворожит над большой кастрюлей, подкидывая при этом в печь вместо дров сушеные кости крыс.
– Чушь несусветная. – усмехнулся он, произнося вслух эти слова, попутно опасаясь чёткости представленной картинки. Ему никак не улыбалось повторение случая у реки.
«Так что же?»
Алексею показалось, что ответ едва ли не вертится на языке, надо только озвучить его и всё станет понятно. Только озвучить. Высохшие губы уже приоткрылись, готовясь выпустить первое слово, но вместо этого в его голову проник слабый посторонний звук – звон. Проникая в самые её глубины, он отвлекал, мешал сконцентрироваться. И тень уже потерянной мысли, совсем недавно такой близкой, такой нужной, заколебалась в такт вибрации неизвестного источника. Потом и тень задрожала, лопнула как мыльный пузырь. Вдруг, всё резко прекратилось, но через несколько секунд, звук возродился вновь, только уже на пол тона ниже.
«Вот ведь чёрт!» – возмутился рассерженный садовник.
Намерение произнести вожделенный ответ вслух, окончательно ускользнуло из зоны внимания, совсем как маленький и скользкий уж из ладоней шаловливого мальчишки. Раздражение же, наоборот, начало заполнять сознание, щипать нервы, заставляя разум метаться в поисках объяснений природы и источника шума. По мнению Алексея, лучшим из способов разобраться со странным, но весьма противным явлением, было движение к тому месту, откуда это появилось. Но сразу определить направление не получилось. Звон, казалось, исходил прямо из стены дома, что обозначала собой начало заднего двора. Но ухо старика чётко улавливало отражённые вибрации от деревьев за его спиной. Оттуда они были вроде бы чётче и чище. У стены долгая нота была явно сильнее и громче, только глуше.
«Куда идти-то?» – спросил Алексей самого себя, в глубине души надеясь, что из–за этого вопроса утраченное состояние вернётся, и, он сможет задать себе прежний вопрос. Но реальность была неумолима: шум вновь стих, чтобы опять возобновиться, став при этом ещё ниже. Вместе с этим, Алексею показалось, что звон гнездится не где–то там, а прямо в его голове.
Разумеется, он не знал что в доме, всего в трех метрах от него, за толстой кирпичной стеной, сидя в кресле у камина, Екатерина Сергеевна листала томик с надписью Das Kapital, и что подле неё, на низком журнальном столике из черного морёного дуба, стоял хрустальный бокал с тёмно–красной жидкостью. Водя в задумчивости по хрустальному краю, она извлекала тот самый звон. Тот, что заставлял садовника рыскать по двору в поисках.  Тщетно пытаясь увидеть в новомодной книге хоть что–то стоящее внимания, она отложила его на подлокотник и подумала, что такой вещи как эта, в российской империи не прижиться никогда. По её мнению, уклад и мышление рядового крестьянина, просто не даст понять им смысл этой книги. Что же касалось знати, то для неё это было очередным, довольно модным европейским чтивом, не более.
Сделав еще глоток вина, хозяйка усадьбы продолжила гладить подушечкой пальца прозрачный край бокала. Ей очень нравился этот звук, он расслаблял её и ласкал слух, а ещё он прогонял ворох слишком глобальных для женщины мыслей, что возникли при чтении Капитала. Это свойство хрустального звона прогонять и ощутил на себе Алексей. Он чувствовал, что упустил что-то важное именно из-за него. Раздражение не дало ему просто взять и махнуть на всё рукой, отправившись всё-таки на кухню к Саре, утолять голод. Нет. Вместо этого он решил обойти дом. Он всё ещё думал, что найдя этот поганый шум. Точнее то, что его издает. То сможет вернуть нить ответа и помочь произнести его...
Едва он сошёл с дорожки, ведущей с заднего двора, и преодолел угол дома, как его кожа покрылась мелкими пупырышками мурашек. Волосы на затылке, предплечьях и ногах встали дыбом. По началу садовник не придал этому значения, но запоздалая волна, команда о неясной пока угрозе всё-таки докатилась до сознания, и, оно заставило сердце мужчины сжиматься мощнее и быстрее. Несколько раз садовник обернулся, выискивая взглядом то, что могло быть опасным, но ничего не находилось. Ничего, что могло бы быть определённо как угроза. Разве что только звон. Часто дыша, он схватился рукой за волосы. Глаза были широко раскрыты, а зубы стиснуты. Паника, дикий первородный ужас внезапно наполнили сознание, появившись на ровном месте из ничего.
Они поглощали его рассудок сильнее, чем это могло бы быть при явной и видимой угрозе.
 «Бежать!– решает Алексей. – Бежать отсюда, срочно!»
Его правая стопа уже оторвалась от земли, тело приняло наклонное положение для начала стремительного движения прочь, но мельком брошенный рассеянный взгляд зацепился за светлое пятно в арочном окне на другой стороне дома. Эффект от этого оказался сравним с появлением отвесной скалы внезапно выросшей на пути. Алексей мог бы поклясться, что почувствовал удар о сырую и неровную поверхность. Мелко дрожа, он, превозмогая желание закричать в голос, вновь посмотрел на окно гостевой комнаты, что была построена чуть выступающим квадратом из идеально ровного прямоугольника дома. Зрение, значительно прибавившее остроты за последние часы, позволяло разглядеть мелкие детали. Надвигающаяся ночь не была этому помехой. Он увидел все складки распахнутых портьер, блеск обновлённой краски на раме, рассмотрел худое, бледное лицо.
Садовник по-прежнему испытывал крайнюю степень испуга, но судорожно выдохнув, он нашел в себе силы скрестить взор с гостем.
Понимание того, откуда появилось жуткое, почти не поддающееся контролю состояние ужаса, пришло само собой.
«Вот он. Вот кто рождает это» – определил Алексей, сжимая кулаки.
От осознания того что ему стала известна причина столь неприятного ощущения, он, вопреки логичному порыву вновь совершить попытку убежать, почувствовал себя увереннее. Дыхание выровнялось, обретая глубину. Мышцы вдруг разогрелись и налились щекотящим зудом, сигнализируя о готовности к предстоящей схватке. В самой середине мозга садовника на самом глубоком из слоёв его  шёпот–образ, прошептал догадку, что всё творящееся с ним – своего рода проба на зуб. Проверка на прочность и реакцию. В какой-то миг Алексей увидел себя со стороны. Со стороны гостевой комнаты. Глазами гостя Катерины Сергеевны.
От увиденной картины перехватило дух.
Мозг, получив огромный поток информации, отключил всё, что могло хоть чуть-уть повысить качество восприятия. Падая на колени, садовник перестал чувствовать себя ниже пупка. Но он всё ещё мог рассматривать своё тело, мог видеть клокочущие в груди полупрозрачные облака, мог заметить, как они льются из его рук, подобно жгутам, и уходят в ставшую прозрачной землю на сотни метров вниз. И голова. Голова являла собой пульсирующую белым светом сферу, озаряющую всё в округе на добрую версту. Отчётливо были различимы голубые искры ,разлетающиеся со скоростью пикирующих ласточек во все направления разом. Сердце в груди мелко затрепетало от напряжения, готовясь совершить последнее сокращение перед тем как разорваться на волокна…
Всё кончилось так же неожиданно, как и началось. Жадно хватая ртом воздух, садовник издал глухой стон, словно от удара под дых, и упал лицом вниз на стриженую траву. Оказалось, что до этого момента, его легкие, пребывая в оцепенении не сделали ни единого движения.
«Если так выглядит смерть, – с истерично вылетевшим смешком подумал он, – то я готов повторить.»
Настолько сильным и ярким было видение.
С большим трудом подобрав под себя онемевшие, ставшие чужими руки, он поднял качающуюся голову, дабы посмотреть на окно, но портьеры уже были задёрнуты. Только их слабое колыхание указывало на то, что произошло это миг назад. Кое-как поднявшись, садовник неуверенно прошагал до стены дома тяжко приваливаясь к ней спиной. Контроль над телом медленно возвращался. Нужно было что-то делать, предпринимать какое-нибудь действие, лишь бы оказаться подальше от этого места, но Алексей просто игнорировал слабые попытки рассудка позаботиться о безопасности. В его груди родилось твёрдое знание, что эти порывы принадлежат не ему. Точнее ему, но тому, что еще совсем недавно еле ходил, еле дышал. Тому, что готовился уйти из жизни старым человеческим существом. Это было разделение. Чёткое и явное. Обновлённый Алексей ровно дышал, оперевшись лопатками на шероховатую штукатурку и наблюдал, как старик в грудной клетке растекается от ужаса множеством ручейков. Совсем немного поколебавшись, новый человек сомкнул веки и нырнул внутрь своего я. Нового я.
Подсознание не противилось. Чувствуя мощь и власть отсветов его внимания, оно послушно расступилось, когда он потянул свои облака к дрожащему комочку из желеобразной плоти обтянутой в сухой пергамент кожи.
– Тише, дорогой, тише. – сказал он старику, заключая того в свои бесформенные объятия. – Хватит бояться. Я с тобой.
Старый человек всхлипнул, прижался к новому, вытер нос и пробубнил в упругий туман:
– Всё равно страшно. – и тут же добавил, задирая голову, чтобы заглянуть в центр яркой сферы. – Кто ты? Ты убьёшь меня?
Новое я рассыпало голубые искры улыбки и заглянуло в лицо пожилого человечка. Оно удивительным образом содержало в себе ровную гладкость двенадцатилетнего мальчика, густую бороду крепкого портового грузчика, младенческую беззубость и выражение всех эмоций в мимике единовременно.
– А ты? Ты убил бы меня, если бы мог? – вдруг задал встречный вопрос зелёный туман.
Прежний Алексей округлил глаза, словно его спросили такую очевидную глупость, что и отвечать не стоило, но он всё-таки промолвил:
– Мне страшно, для убийства нужна смелость, а не боязнь.
– А я не боюсь. – Прошумел энергией новый, прижимая старого к себе.
– Значит, убьёшь? – с дрожью в голосе вопрошал пожилой младенец, постепенно проваливаясь в плотный мир нового существа.
– Нет, не убью. – ответил тот с незримой, чуть грустной улыбкой и плотнее сомкнул объятия. – Я спрячу тебя. Спрячу.

Звук осторожных шагов пробивался как сквозь вату. Алексей понял, что теперь не стоит на ногах, а сполз и сидел. Зашелестела трава, кто-то сошёл с дорожки его путём и, судя по приближению шума, подходил к нему. Размыкать веки садовнику совсем не хотелось, он желал растянуть сладкий миг покоя, что оглушил его, заставляя забыть про всё. Но реальный мир был требовательным ревнителем: обладать таким глубоким покоем в его владениях могут только мёртвые. Поэтому, направляемая им чья-то рука с керосиновой лампой зависла перед мужчиной в тридцати сантиметрах от лица. Палец второй чуть прижался к ноздрям.
«Щупает, жив ли.» – понял мужчина, и, не размыкая век, заговорил вслух:
– Я ещё живой.
Прозвучало тихо, но этого хватило для того, чтобы керосиновая лампа вздрогнула, и, без промедления раздался знакомый женский голос:
– Чтоб тебя! Лёша! Лучше бы ты и впрямь кони двинул!
Садовник беззвучно рассмеялся, добавляя затем:
– Прости, Сара. Я не хотел тебя пугать.
Дородная кухарка проворчала ещё что-то ругательное в адрес мужчины и пожаловалась уже значительно отчётливее:
– Не хотел он, я чуть сама не отошла в иной мир. Вот что мне было думать? Прибежала Оля, сказала что ты придёшь сейчас, что жрать хочешь. Тебя же не было на обеде. Так бы стала я картошку отваривать. А ты тоже хорош. Ведь сижу, жду, а тебя всё нет и нет, нет и нет…
Думаю, забыл что ли? Пошла. А ты тут без чувств валяешься. Вот что мне было думать, а?
Садовник с наслаждением впитывал густой и бархатный голос толстушки Сары. В интонациях её речи была настоящая забота, облегчение из-за не оправдавшегося ожидания и немного досады, что напоказ была преувеличена до ругани, призванной замаскировать нежную суть кухарки – заботливую и бережно относящуюся ко всем душу. Садовник только кивал, не размыкая век, смакуя эти ощущения.
– Чего ты вообще тут расселся-то?  Выпил? Смотри, – начала стращать Алексея она, грозя при этом пальцем, – расскажу всё Сергеевне, будешь знать. Выгонит тебя взашей и не посмотрит, что ты тут век свой прожил. Понял?
– Ну, как тут не понять? – наконец обронил мужчина с плохо скрываемой иронией, – я не так уж и глуп.
– Не так уж он и глуп… – передразнила его Сара, кривя пухленькие губы. – Вставай давай, картошка остывает. Пьяница…
Ещё никогда прежде обычный отварной картофель не казался Алексею таким вкусным. Даже соль и лёгкая горечь льняного масла, в которые он иногда макал рассыпчатые жёлтые кусочки, не могли испортить сладковатости корнеплода. Едва расправившись с одной картофелиной, мужчина тут же принимался за следующую, не особо утруждая себя очисткой от кожуры.
Сара, до этого звеневшая посудой у деревянного шкафа на стене, теперь сидела за столом рядом с ним и внимательно смотрела, как он ест. Садовник был так увлечён поглощением пищи, что не сразу обратил внимания на то, как отвисла её челюсть.
Но потянувшись к фарфоровому блюду за оставшейся парой картофелин, Алексей мельком бросил взгляд на сидящую рядом кухарку. Бросил, отвёл, и тут же вернул его, заметив изумление на её лице.
– Фы фево? – спросил он, не переставая жевать.
Вместо ответа она стянула повязанный на голове белый платок, и широко раскрыв глаза, прижала его к груди. Садовник с усилием проглотил непрожёванное и повторил вопрос, перефразировав его:
– Что ты так смотришь? Что-то не так?
Сара молча встала, неуклюже перекинула ногу через скамейку и, подойдя к шкафу, достала оттуда сверкнувший в жёлтом свете лампы разнос. Отдавая его Алексею, она отступила на шаг и снова вцепилась двумя руками свой головной платок, как будто тот был спасательным кругом.
Мужчина несколько раз покрутил разнос, не совсем понимая, зачем он ему, но тут, на внутренней, отполированной до зеркального блеска стороне, он увидел себя. Теперь и его челюсть стала тяжёлой.
Отвиснуть ей действительно было от чего: волосы некогда пожилого человека вились кудрями и темнели у корней. Кожа на лице лишилась большинства морщин и налилась здоровым цветом, что изгнал старческую серость и дряблость. Даже плечи его заметно расправились.
Долго и протяжно выдохнув, мужчина очень медленно положил разнос на стол. Это была проблема, серьёзная проблема. Вопросов о том, что с ним стало, избежать бы не удалось ни при каких обстоятельствах. Понимание этого поразило его будто молнией. Он так же понял как всё началось и где. Под окном комнаты гостя. Именно там он почувствовал первые изменения. Там к нему начала возвращаться молодость.
– Вот ведь поганец.– с грустной усмешкой на лице произнёс вслух мужчина.
Возрождая в голове картину, где он, стоя перед окном гостевой комнаты, смотрел на Харса. (Или на себя?).
Память Алексея показала то, что поначалу было упущено из-за страха. Страха того прежнего его я. В тот момент, возле стены дома, гость изучал его двумя бездонными спиралями ночного неба. Садовник раз за разом проигрывал краткий миг скрещения их взглядов, проникая всё глубже и глубже в космический холод этого существа.
«Слишком долго я пробыл в теле человека.» – зазвучали в мозгах садовника подслушанные днем слова.
– В теле человека. – задумчиво повторил конец фразы Алексей. – Он сказал, что слишком долго…
– Кто сказал, Лёш? – наконец-таки заговорила понемногу приходящая в себя Сара. – Что с тобой? О чём говоришь? Я не понимаю ничего. Только что ты был обычный, как всегда, и вдруг, прямо на глазах! Не видела такого, никогда. Господи…
Мужчина отмахнулся, словно это было чем-то рядовым, нахмурил лоб и добавил:
– Сам не знаю, как такое получилось.
Садовник не хотел обманывать Сару, но пришлось. Ведь объясни он ей так, как оно было, она вряд ли бы услышала что-либо ещё, кроме того, что Харс дал ему молодость. А ведь он опасен. Он это чувствовал. Теперь чувствовал.
– Чудо, Иисусово чудо. – выдохнула кухарка, вновь присаживаясь на край скамьи.
Платок в её руках жалобно трещал нитями, грозя порваться. Следя за тем, как он растягивается и комкается вновь, мужчина размышлял о необходимости получить прямые ответы о том, что теперь с внезапно свалившейся молодостью делать. И узнать можно было лишь у него. В этом Алексей был уже уверен. Но идти к Харсу в комнату он опасался, причём сразу по двум причинам. Первая заключалась в том, что его могли заметить. И тогда ненужные расспросы могли лишить его возможности поговорить с этим странным гостем без промедления. Вторая же причина, была куда более неприятной для осознания – он боялся Харса. Интуиция подсказывала ему, что возможности этого существа куда больше, чем можно было вообразить.
«Всё время я прятаться не смогу. День два, не больше. – думал не пожилой уже мужчина. – Оставаться здесь тоже нельзя. Если про меня узнает какой-нибудь церковник, то меня сожгут прямо напротив храма, так, на всякий случай. Или же будут таскать по городам, как Божью обезьяну в клетке. Нет, ни тот ни другой случай меня не устраивает, надо уходить, прямо сейчас, но сначала ответы. И я знаю, где их получу».
Казалось, что решение принятое им только что, на самом деле принято было ещё днём, когда он подошёл к беседке. Его лежанка превратилась из запретного баловства в жизненно важную вещь.
– Который час? – резко произнес Алексей, поднимаясь со своего места.
– Десять, половина была недавно. – сбивчиво просипела Сара. И видя, как мужчина собирался уходить, прокашлялась, говоря ему в спину. – Подожди, постой!
Садовник остановился на полпути к выходу из тёмной кухни и обернулся.
– Говори быстрее, Сара. Мне надо поспешить.
Та с шумом набрала ртом воздуха и затараторила:
– Сегодня днём Сергеевна возле твоих кустов говорила про какое-то золотое сечение. Ты что, украл у неё золото? Куда ты его отнёс? Кому отдал? Бабкам? Это они сделали тебя таким? Ну же, не молчи, скажи хоть что-нибудь! Как ты это сделал?! Куда нести?!
Мужчина выслушал это, поиграл желваками и грубо изрёк, чеканя слова:
– Ты додумываешь то, о чём ничего не знаешь Сара, лжёшь сама себе и веришь в это. Веришь в собственную ложь.
– Ну, так скажи мне правду! – неожиданно, со слезами на глазах выкрикнула кухарка. – Я тоже хочу так! Слышишь меня, поганец?! Я не хочу стареть! Не хочу!
Алексей молча смотрел на то, как женщина, сотрясаясь от рыданий, оседает на неровный пол. В его груди что-то шевельнулось. Что-то похожее на старика, которому тоже когда-то очень не хотелось дряхнуть от беспощадного быта и времени. Поддавшись порыву, садовник подошел к плачущей женщине, выглядевшей едва на сорок, и, присаживаясь на корточки, начал вытирать слезы с пухлых щёк, говоря нежно:
– Сара, солнечная моя девочка, перестань лить слёзки. Красные глаза тебе не к лицу.
– Я не хочу стареть, не хочу. – бубнила в нос женщина, и впрямь напоминая обиженную девочку. – Посмотри, какая я толстая стала, а я ведь даже почти ничего не ем.
– Ты еще ого-го. – произнёс мужчина и легонько приобнял всхлипывающую кухарку. – Да и попа твоя формы не потеряла, любо-дорого посмотреть на такую.
– Какие мои годы, потеряет ещё. – проворчала она, и, смачно отсморкашись в многострадальный платок, прибавила. – Боже, Алексей. За бабами ты совсем ухаживать не умеешь. Не удивительно, что я не отдалась тебе, когда ты за мной ухаживать пытался. Такую же ерунду нёс тогда. Помнишь?
Он невольно перенёсся в тот день, когда садовник Алексей с букетом полевых цветов, стоя на пороге этой самой кухни, говорил Саре, что её зубы блестят белизной сильнее, чем рыбьи кости. Это была самая ужасная попытка выразить своё восхищение яркостью женской улыбки, какое только можно было придумать.
– Мда. – задумчиво улыбнувшись, произнёс мужчина. – Такой конфуз трудно забыть. Еле увернулся от черпака, который ты в меня швырнула.
Они засмеялись.
– Смотри-ка! И впрямь помнишь. – шмыгнув носом, наконец проговорила кухарка.
Опираясь на крепкое мужское плечо, она встала, говоря почти обычным для себя голосом:
– Ладно, дуралей, иди. И прости за то, что устроила сейчас, не знаю, что на меня нашло. Сама не своя стала.
Садовник ещё раз приобнял женщину, говоря шёпотом:
– Спасибо тебе, спасибо за всё, Сара. Сегодня я скорее всего уйду. Но когда я пойму, что со мной стало, выясню, что со мной происходит, то вернусь. Обещаю.
Оставив ошарашенную Сару стоять посреди кухни, он пулей вылетел в прохладу ночи с мечущейся под сводами черепа мыслями:
«Ответы! Одиннадцать, одиннадцать часов, скоро гость выйдет на улицу с Екатериной. Беседка, беседка, срочно туда! Только бы не опоздать, только бы не опоздать!»
Но он успел. Ноги, работающие как поршни парового котла, принесли его к темнеющему на фоне звездного неба строению за каких-то шесть секунд. Никого не было. Он успел. Резко остановив свой ход и чиркнув подошвами по гравию, что был насыпан вокруг беседки, Алексей бросил скорый взгляд в сторону дома — парадная дверь была по-прежнему закрыта, но в левом окошке, в слабом свете свечей, мелькнул черный фрак. Это был гость.
«Скоро выйдут, очень скоро.» – понял Алексей.
Не тратя время на подъём по ступеням, он лихо перемахнул через бортик беседки. Там он спешно убрал в сторону освобожденные ранее доски. Затем, бросив ещё один опасливый взгляд на дом, оперся ладонью о край половицы и спрыгнул в свою мягкую шпионскую лежанку.
Сначала это был холод железа, который глубоко вонзился в мышцу. И лишь спустя мгновение, когда Алексей дёрнулся, чтобы посмотреть, за что зацепился ногой, в икре тут же вспыхнул пожар. Слёзы градом брызнули из глаз, а рот от горячей боли распахнулся в немом вопле. Он стоял одной ногой на тряпках. Вторая же, оказалась насаженной на что-то острое и осталась подвешенной в воздухе.
Со стороны Алексей напоминал плохо насаженного на крючок червя, который, безмолвно извиваясь, бился о доски туловищем. Руки его хаотично метались то за спину к горящей режущей болью конечности, то шлифовали пол беседки, словно это были воды какого-нибудь озера, по которым можно было уплыть от боли. Далеко-далеко. Только от такого не уплыть. И тогда он уперся локтями в пол, стараясь замереть, но мелко дрожащее тело всё равно тревожило рану дикой резью. Коротко и почти по щенячьи проскулив, садовник протянул дрожащие пальцы назад.
Дело было плохо. Очень. Нащупав под оттопыренным зонтиком штанины что-то острое и твёрдое, Алексей сразу понял, что это было ни чем иным, как скобой, что должна была скреплять столбик опоры и несущую балку. Но не скрепляла. Кто-то или что-то освободило её верхний конец, попросту отогнув его, тем самым превратив в самый настоящий крюк. В мясницкий.
Но Алексею было совсем не до того, чтобы размышлять, как такое случилось. Всё что существовало для него во всём мире – это нога и боль в ней. Всё. Он даже позабыл про Екатерину и Харса, что вот-вот должны были выйти во двор. (Или уже вышли?)
В любом случае, вышли они или нет, первоочерёдной задачей было слезть с импровизированной снасти, которой было в пору ловить китов, а не странноватых садовников.
Алексей, часто и неглубоко дыша, собирался с духом для следующего движения. Он решил, что откинуться назад, опираясь ладонями на край дыры для того, чтобы поднять повреждённую ногу, будет лучшим вариантом снятия себя со скобы. И он не ошибся. Это ему удалось. Но знай он, что боль которую он испытывал, может быть во много раз более сильной, то плюнул бы на всё и остался ждать, когда к беседке подойдут гость и Фролова. Они могли бы помочь. Но всё уже случилось: металл противно скребанул по кости и, влажно чавкнув мясом, отпустил жертву. Из горящей незримым пламенем дыры тотчас щедро потекло. Алексей откинулся на спину и, подтянув ногу к животу, коротко взвыл. От натуги выкрик получился очень хриплым и потому негромким. Его даже можно было спутать с шумом из конюшни, где некогда загнанная кобыла Зорька иногда издавала хриплые кашляющие звуки. Возможно, что именно это сходство и спасло садовника от разоблачения.
Кровь тугими струйками била из раны. В свете бесконечно далёких звёзд ценная жидкость казалась такой же чёрной, как и окружающая их тьма. Трясущиеся и влажные от пота руки ещё не пришедшего в себя садовника сами расстегнули ремень и обвили им голень и бедро. В отдалении уже отчётливо слышались знакомые голоса Сергеевны и Харса.
Алексей замер, прислушиваясь. Разговаривающие хоть и были ещё далеко, но и у него времени было ещё меньше, чем пара минут, которые могла затратить на путь к беседке воркующая парочка.
Он рывком перетянул ремнём голень и зажмурился от боли. В ушах низко загудело. О том чтобы бежать, да ещё остаться незамеченным не могло быть и речи. Садовник, разинув рот в немом крике, опустился на лежанку, и начал было уже брать доски чтобы закрыться ими, как его ладонь угодила в горячую вязкую массу.
«Кровь, надо убрать кровь!» – подумал он, спешно скидывая с себя рубаху.
Натекло немного, большая часть жирно хлопала в сапоге, но животворящая жидкость уже начала сворачиваться. За пару произведенных садовником судорожных движений вязкую горячую лужу убрать не удалось, она просто размазывалась по полу. Тогда Алексей принял решение соскрести всё доской и уже потом пройтись не испачканной частью рубашки по поверхности. Опасаясь наделать шума, он вёл струганное дерево медленно. Тёплые комки с тихим шлепком упали на плоский живот. Нащупав сухой участок ткани, он начал тереть ею пахнущее мокрым железом место.

Часть вторая

Когда Катерина взошла на первую из трёх ступеней беседки, на открытом ночи и слабому ветерку пространстве уже ничего и никого ничего не было, кроме небольшого, еле различимого пятна на полу…
Лежащий под ним Алексей, старался не дышать. Боль в ноге заставляла его морщиться и кусать костяшки. В памяти возник давно забытый образ портового лекаря, что когда-то поделился с молодым Алексеем нехитрыми навыками остановки крови из серьёзных ран, на вроде той, что была получена садовником сейчас.
Садовнику даже послышалась фраза, которую тот изрёк, когда ему пришлось шить Алексею вспоротую в драке руку:
– Послушай, парень, на будущее. Жгут надо ослаблять раз в час. Иначе, по приходу врача, твоя грабля почернеет, начнёт гнить и её придётся отрезать.  Понял, сопляк?
Слова в голове прозвучали столь отчётливо, что он едва не кивнул, совсем как тогда, сорок с лишним лет назад кивал юнцом лекарю с обветренным морскими ветрами бородатым лицом.
–Да, дядя Коля, я понял. –одними губами пролепетал взрослый мужчина под беседкой, удивляясь другой частью сознания своей слуховой галлюцинации.  Но, тем не менее, команда поступившая из подсознания, была принята им во внимание. Время теперь играло против. Слушая, как Харс и Фролова мерно и неспешно продвигались к стульям, он подумал, что беседа может затянуться и до утра. И это было плохо. Очень плохо для ноги. Боязнь потерять конечность, отодвинула на задний план былую важность происходящего над ним.
– И всё же, Харс, – заговорила хозяйка поместья, видимо продолжая начатый ещё в доме разговор, – к чему все эти вопросы? И вообще я думала, что спрашивать предстоит мне. А вам, соответственно, отвечать.
Глухой шум подсказал садовнику, что кто-то из этой пары передвигает мебель. «Наверное, гость, хочет сесть напротив.» – делает вывод он, сотрясаясь при этом от холода и подтягивая к себе одну из тряпок. Стало и впрямь прохладнее. Нужно было укрыться, чтобы не замерзнуть. Иначе судорожное дыхание при дрожи, могло выдать его присутствие.
«Вот, зачем было рубашку портить? – запоздало и с сожалением подумал Алексей, осторожно накрывая себя пыльным и тряпьём. – Можно было и этим от крови избавиться»
Голос ответившего Екатерине, заставил садовника замереть от неожиданно громко прозвучавших первых слов:
– От того, что вы узнаете, Катя, будет зависеть ваше душевное спокойствие. И я всё ещё не совсем уверен, нужно ли вам это знать в действительности. Потому и должен спрашивать, чтобы понять насколько вы готовы понять и, главное, принять то, что я собираюсь вам поведать.
– Подождите, как это? – вдруг возмутилась женщина. Алексей даже услышал как она шаркнула подошвой, совершая какое-то движение. – Вы выволокли меня на разговор, обещав рассказать всё... А теперь узнаю, что то, как я провела день и что читала влияет на то, смогу ли я услышать правду от вас. Так получается? 
Её вопрос остался без слышимого ответа, гость промолчал. Но, по тому, что выдала она после короткой паузы, садовник сделал вывод, что собеседник по крайней мере кивнул в знак согласия.
– Знаете что, Харс? Вы слишком много на себя взяли, волнуясь о моём душевном спокойствии. К тому же, ещё днём вы упрекали меня во лжи, в которую я якобы сама же и поверила. Но сейчас, вы совершаете вещь не менее худшую – вы решаете за меня. Решаете что я пойму, а что нет. Такое чувство, что вы специально стараетесь унизить моё достоинство. Зачем? Харс, Зачем? Вы видите во мне врага?
В навалившейся тишине, одиноко стрекотнул сверчок, словно говоря вместо гостя какое-то слово. Но перевод со сверчкового, никому из присутствующих в беседке и под ней доступен не был. Поэтому, это можно было бы расценивать и как да и как нет одновременно.
– Чтобы вы знали! – продолжала тем временем Фролова. – О спокойствии я позабыла в день вашего приезда. Всё, хватит, завтра же напишу в Зимний советнику Куницыну, чтобы он определил вас к кому-нибудь другому. У меня здесь не парижский мотель. Всего доброго, Харс.
«Уходит!» – радостно про себя воскликнул садовник, слушая, как яростно топают женские сапожки над ним. Ещё он надеялся, что гость тоже не задержится, а значит, уже очень скоро можно было бы обратиться за помощью к той же Саре, например. Но твёрдый и бескомпромиссный тон Харса, поставил под угрозу план по спасению ноги.
– Немедленно сядьте, Катя. Учитесь держать себя в руках и выслушивать до конца! – довольно жёстко потребовал гость.
Под немой стон сожаления садовника сверху послышались шуршания подбираемого платья. Она не ушла. Послушалась, возвращаясь на свое место. Алексей мысленно проклял Фролову, обозвав попутно её самыми низменными словами. Злость принесла с собой тепло идущее из груди. Но и острая боль, раскаленными иглами жалящая рану синхронно этому чувству, тоже стала сильнее, добираясь по всему телу аж до самой головы. Шок проходил, а с ним исчезал и барьер, что так старательно и заботливо сдерживал волну настоящей боли. Кем-то этот механизм шока был задуман для того, чтобы раненный человек мог отползти подальше от опасности и помочь себе. (Убрать собственную кровь с досок.)
Либо же тихо скончаться, будучи относительно целым, для потребления другим, чуть более хитрым и менее сильным. Но садовнику ползти было некуда, да и ранен он был хоть и серьёзно, но не смертельно. Пока…
Чтобы сдержать крик, он с силой сжал челюсть и плотно зажмурил веки. Его голова плохо соображала из-за серой дымки, отгородившей сознание от окружающего мира. Дыра в мышце ставшая для него новым центром мироздания вдруг вспыхнула горячим, словно бы расширяющимся каждое мгновение на сотни вёрст пеклом и поэтому он слышал её голос, словно сквозь рёв пожара. Хотя, говорила она ясно и чётко:
– Это ваш последний шанс, если вы опять всё испортите, постарайтесь не попадаться мне на глаза до самого отъезда. А теперь, Харс, продолжайте.  Но учтите, что и вам потом придется дослушать меня, когда я начну говорить вам в лицо, всё, что о вас думаю!
– Договорились. – ответствовал её собеседник на полном серьёзе, без какой-либо иронии и насмешки. – я выслушаю не перебивая.
– Так начинайте уже, чёрт побери.
Ненастоящий родственник не спешил, видимо собираясь с мыслями. На фоне этой тишины, что для Алексея была наполнена противным шумом в ушах из-за которого он упустил большую часть их краткой перепалки, стало заметно, как и без того редко стрекочущие цикады стали цвиркать ещё реже.
«Будет ещё холоднее» – понял он, параллельно отмечая, что вспышка острой боли прошла резко и, казалось, даже стало легче. Нашаривая дрожащей рукой лежащую рядом кучу тряпок и опасливо добавляя объема вонючей и пыльной груде на теле, садовник представил, как пылинки со старых одежд проникают в его ноздри и он не удерживается и несколько раз подряд громко чихает.
«После этого за сверчка или за Зорьку меня вряд ли примут.» – подумалось ему, и он, продолжая укрываться, задержал дыхание. Высохшая на животе кровь противно стягивала кожу при этих движениях.  Но без воздуха особо долго не обойтись. Почти сразу Алексей открыл рот, начав дышать через него. Идея оказалась дурной.  Крохотные частицы, висевшие плотным облаком в темноте, едва не вызвали приступ кашля, проникнув в гортань противной шершавостью. Большим усилием и обильным сглатыванием слюны садовнику удалось победить приступ. Но его сердце при этом так заколотилось, что казалось, будто это слышно и сидящим над ним. Перед страхом быть обнаруженным, даже боль стала казаться ему чуть более терпимой.
Харс тем временем произнёс:
– Делать акцент на том, что вы опять поддались порыву и сорвались в иллюзорность своих домыслов, я не буду. А ведь я ждал, когда вы опомнитесь и прекратите...
– Не хотите делать акцент, так перестаньте об этом говорить сами. – холодно и даже грозно произнесла женщина. – Ближе к делу, Харс.
Мужчина, сидящий напротив хозяйки усадьбы, сказал на выдохе:
– Простите, вы правы. Я перегибаю палку. Но таков уж я.
Теперь уже молчала Фролова, как будто бы используя оружие собеседника для его же подавления.
Садовнику представилось, что женщина сидела и, высоко задрав подбородок, смотрела в сторону, выражая этим своё недовольство собеседником и их разговором. Она всегда так делала, беседуя с мужчинами, когда хотела казаться независимой и властной. И это обычно довольно эффектно получалось. Сначала Алексей допустил возможность того, что её отшлифованный годами взгляд сработал и сейчас, но речь, а точнее совершенно равнодушные интонации, с какими продолжил говорить гость, подтверждали обратное:
– До чего же нелеп наш спор, Катерина.
Женщина фыркнула, добавив с издёвкой и заметным раздражением:
– Вы потрясающе наблюдательный мужчина.
– Сарказм?
– Нет! – взорвалась она, повышая голос. – Чрезмерное счастье от того, какой вы!
– Сарказм. – уже утвердительно сказал гость, прервав её.
Садовник удивлённо вскинул брови, услышав, как быстро распалилась Фролова, и, уже почти совсем позабыв про горящую, тюкающей болью ногу, подумал:
«Боже, да она ведёт себя как малолетняя дурочка. Маня по сравнению с ней просто сама рассудительность. Неужели графиня и впрямь втюрилась в своего ненастоящего родственника? Не иначе».
Если ещё днём Алексею от подобных мыслей стало бы горячо в паху, то в нынешней ситуации, где имелась рана и куча весьма странных вопросов о себе самом, картинка поцелуя болтающей над ним пары, вызвала раздражение, как от лишней траты времени на ерунду. Одно обнадеживало не пожилого более шпиона. Харсу Екатерина была совершенно безразлична как женщина, что не могло её не раздражать. Женщин это всегда раздражает. Всех.
– Итак, как я уже упоминал, – заговорил наконец гость, оставив её выпад без внимания, – мной занято тело человека.
Женщина повторила своё фыркание, выразив так своё недоверие к его словам, но говоривший, невозмутимо продолжал:
– Сделал я это из крайней необходимости, только выбор мой не был случайным. Я тщательно подбирал сосуд, в котором было почти пусто.
– В каком смысле "почти пусто"? – уточнила она, без особого участия в голосе, словно ей было наплевать, что она услышит потом.
– В том смысле, что тело это растратило свою суть в публичных домах, растворило её останки в опиумных курильнях и смыло память о ней кровью убитых ради наживы, оставив только самое низменное и животное наполнение.
– Сплошная ересь, Харс. – холодно озвучила вывод она. – Вы что, действительно с этим заявились к царю? Сумасшедший.
Он не ответил. Садовник, всё больше отвлекаясь от боли, с усердием вслушивался, пытаясь уловить хоть часть его реакций, но гость, казалось, даже не дышал. Будто бы его тут и нет вовсе.
Женщина, понимая, что сидевший рядом совершенно спокойно может промолчать так и до утра, добавила:
– Из того, что сказано вами, мне ясно только то, что вы грабитель. Это так?
Алексей даже закатил глаза: за металлом в голосе, которым она пыталась подражать собеседнику, Фролова не смогла скрыть появившейся тени заинтересованности. И от того высокомерие её речи, слышалось как фальшивая нота у расстроенной балалайки, или пианино.
Собеседник сухо посмеялся, видимо, так же отметив это про себя, и проговорил довольно:
– Если Вам так будет удобнее, то я был им, совсем недавно.
– Преступник завалился на приём к императору, учинил там разгром, напугал чем-то многих. И его после этого отправили ожидать повторной, уже личной и официальной аудиенции? Верится с трудом, знаете ли. Почему вы всё ещё на свободе, Харс?
Хозяйка усадьбы, на этот раз искренне выразила своим тоном недоумение и удивление.
– После того, что вы учудили во дворце, вас должны были… нет, просто обязаны были повесить!
Гость вновь тихо рассмеялся, чем вызвал новый приступ негодования у женщины.
– Что смешного я сказала? – каблучок её сапожка с силой стукнул по половым доскам, сбивая мусор и пыль, набившиеся в щели меж ними. Алексей прикрыл веки, ощущая как незримое облачко, оседает на его лицо.
– Вы так добры ко мне, Катя.
– Прекратите паясничать, Харс! Это невыносимо. С вами просто невозможно нормально говорить!
– Я не над вами смеюсь, – уверил её гость, – но над вашей реакцией.
– Потрудитесь объяснить мне, в чём разница. – процедила сквозь зубы женщина.
Она всё меньше контролировала свои мысли и, наверное, только ей могло быть известно, что творилось в её голове. А еще садовнику показалось, что гость очень искусно издевается над женщиной, при этом не преступая очень тонкой грани, за которой Фролова могла бы превратиться в мстительную змею.
– Видите ли, Екатерина, меня рассмешила схожесть вашей реакции с теми, кто тогда накинулся на меня в надежде арестовать. Вы бы видели, как заблестели их глаза.
Словно я не существо, а алмаз или золото, которыми вы люди грезите.
– Я видела их глаза после этого. – жёстко вставила женщина. – Говорят, что один из жандармов узнал вас и он до сих пор находится в больнице с пробитой головой. Это правда, что вы били их так, что они взлетали под потолок? Или же до меня дошли искажённые слухи?
– Восхищён.
– Не поняла.
– Вы порядком потрудились, собирая эти самые слухи. Этим и восхищён. Вашим упорством схватить хоть что-то, не очень при этом заботясь о качестве.
– Уходите от ответа, Харс. Опять.
Алексей по злобной вибрации последней фразы Екатерины понял, что грань, за которой мог быть неконтролируемый взрыв ярости Екатерины, была очень близко. Но собеседник опять не переступил черты, отвечая тем, чего от него хотела женщина:
– Во мне узнали некоего Крапивина. И действительно хотели убить. И убили бы, если бы я не применил силу, обороняясь. Только никого руками я не трогал. Ни один человек из находящихся там не смог подойти ко мне ближе, чем на пять шагов. А стрелять в моё тело им запретил Александр. Там были его взрослые дети — две его дочери, они находились за моей спиной, и получалось так, что я отрезал их от заступников и от отца.
Он очень боялся, что их зацепят выстрелом.
Сказанное Харсом Фроловой очень не понравилось и она заговорила мрачно, сыпля вопрос за вопросом:
– Вы планировали это? Знали, что стрельбы не будет, пока императорские отпрыски находятся на линии огня? Ведь так? Ещё говорят, будто имел место гипноз. Что это было, Харс?
– Можно и так сказать. Но не это главное. Главное то, что среди окружения вашего вожака...
– Императора. – ревностно поправила собеседница.
– Пусть так. – согласился говорящий и продолжил с того же места, где был прерван. – Есть те, кто увидел, что суть Крапивина подавлена, а само тело занято мной. Собственно, именно поэтому я сдался, понадеялся на их разум. Даже пообещал не причинять никому вреда на этой планете. Но, время с момента нашего последнего разговора уходит на ожидание ответа, который вряд ли меня удовлетворит. Это я начал понимать совсем недавно, изучая память Крапивина. Они не верят мне, боятся.
– И есть от чего.– тихо проронила Фролова.
– Что?
– Нет, ничего. Продолжайте, я слушаю.
– Это хорошо, Катерина. Слушайте.
Затем, спустя несколько томительных для шпиона мгновений затишья, Харс заговорил чуть громче:
– Из-за боязни, что рождена от того, что у них не вышло надеть на мои руки оковы и использовать в своих целях, они отправили меня подальше. К вам. То есть, если говорить, действовать как прежний владелец этого тела, в случае моего агрессивного поведения, вы должны будете стать моей первой жертвой. Да и как заложник вы не представляете особой ценности для них. Но зато, в этом случае у них должно быть время для принятия необходимых мер, чтобы обезопасить себя от меня.
Пауза, возникшая следом, наполнилась раздумьями. Думал садовник, думала хозяйка, Харс молчал.
– Чья это была идея, отправить вас в мой дом? – спустя минуту поинтересовалась женщина глухо.
– Его – вашего, вожака. – ответил Харс, выделяя последнее слово, как бы делая этим определением мелкую колкость, оплеуху за недавнюю поправку.
Алексею подумалось, что гостю действительно приятно видеть растерянность собеседницы, что ему нравилось ставить её на место. Но ещё садовник думал, что доведись ему быть на месте Фроловой, то задавал бы Харсу совершенно другие вопросы. И касались бы они, прежде всего, цели нахождения этого существа тут, среди людей. Спросил бы, что стало и с ним, с его телом, сознанием, мышлением…
Много чего хотел узнать от гостя более не пожилой мужчина, но подслушиваемый разговор уходил не по тому руслу, которого он ждал.
– О чём думаете, Катя?! – прозвучал возглас Харса с эффектом хлыста, что выбил из оцепенения обоих людей, возвращая их от раздумий к реальности.
– О том, что вы сумасшедший.
– Это ожидаемо.
– Я не верю ни единому вашему слову. – выдала женщина с раздражением.
Очевидно, ей было легче принять эту правду, чем осознать исключительность находящегося перед ней человека. (Но человека ли?)
– Тогда, если по-вашему, – начал рассуждать Харс, – то я должен быть сейчас в лечебнице вместо того полицая, которому я якобы пробил череп, а не жить в вашем уютном доме. Не так ли?
Женщина не ответила на эти слова, только скрип рассохшихся деталей спинки стула свидетельствовал о смене позы.
– Даже если признать факт моего безумия как рехнувшегося Крапивина, – продолжил излагать гость, – то ваша безопасность от этого не становится выше. Скорее наоборот. Я-он довёл бы вас до исступления, насилуя в течении всех этих дней в вашей же спальне, держа на привязи как корову. А потом, когда ваши глаза утратили бы блеск и тело перестало бы чувствовать боль, я-он перерезал бы вам глотку. Кого вы бы предпочли, Катя? Жителя другого мира, что пришёл к людям за помощью и с предупреждением, либо же съехавшего с разума землянина? Решайте. Ради вас на некоторое время я могу дать волю этому телу с жаждой чужой крови. Тем более, сдерживать его порывы с каждым днем всё труднее. Вы сильно изменились с момента моей последней встречи с вами. Стали держаться за тела с таким усердием, что даже мне трудно отстаивать своё право хозяина. Решайте. Времени нет.
– Звучит как угроза. – настороженно промолвила хозяйка усадьбы.
Алексею в мозг пришла картинка женщины со скрещенными на груди руками и напряжённым взглядом. Она боялась. Боялась как и те, о ком говорил сам Харс. И Алексей тоже признал, что было от чего. Гость ничего не утверждал наверняка. Он везде оставлял выбор. Выбор того, во что легче и привычнее верить. Но от этого не становилось радужнее. Ведь ярче всего верится всегда в худшее. Даже садовник на какой–то миг засомневался в том, что Харс и вправду Харс, а не придуривающийся преступник, который умудрился запугать самого императора Александра третьего.  Но вспомнив те глубокие колодцы жутко холодного и мыслящего, что были увидены им возле дома, он отбросил эти сомнения, как сметал раньше облетевшую осеннюю листву с дорожек. Само существование Алексея таким, каков он был теперь, могло заставить поверить кого угодно и во что угодно. Единственное, чего хотел садовник больше всего, так это вылезти и спросить глядя ему бездну глаз:
– Для чего? Я же чувствую, что это сделал ты, но зачем? Зачем?
– Катя. – начал говорить фальшивый родственник, вливая свой слог в затухающее пение цикад. – Теперь я вижу, что вы готовы выслушать всю правду. Я вижу, что вы более не желаете додумывать за других.
– Я даже не хочу вас слушать, не то, что думать.
В словах женщины чувствовалась горечь. И Алексей понимал от чего. Помещица жила не сколько доходом со своих обширных хлопковых угодий и мануфактурной фабрики, сколько своим влиянием на венценосную семью, за счёт довольно весомых вливаний в экономику и развитие текстильной промышленности империи. Некогда, Александр лично благодарил Екатерину Сергеевну за участие и поддержку, обещал бесконечное покровительство и льготы. Собственно, так и было. До сего дня. Дня, в который она узнала, что её бросили в жернова без единого предупреждения, без малейшего намёка. Все смолчали. Даже Куницын.
Прежний садовник не додумался бы до таких политических тонкостей, но в данный вечер, его рассудок работал свыше известных ему пределов. Поэтому разумом в голове Алексея без труда были найдены обрывки слухов от прислуги, каретных и слова самой Сергеевны, что когда-то были услышаны. Всё было сопоставлено, сложено и обработано за доли секунды, а затем вылито в одно единственное, но весомое слово – предательство.
В воображении Алексея женщина над ним выглядела несколько растерянно.
– Именно этого я и добивался. – довольно произнёс Харс, не дождавшись продолжения реплики от хозяйки. – Мне просто необходимо было выбить вас из колеи. А то вы были слишком самоуверенны, Катя. До глухоты.
– И что? По-вашему, теперь, когда мне даже ваш голос противен, я стану вникать в ваши бредни? Нет уж. Говорите по существу и коротко. В который раз уже прошу, между прочим.
– В который раз.– протянул гость на выдохе. – Но я всё же объясню, почему так поступаю. Дело в том, что отсутствие стремления позволит вам принять всё без искажений и желания слышать только то, что вы хотите услышать. Мне даже на руку будет отторжение и неприятие, только так у вас получится запомнить всё, как есть. Забудьте на время о тех, кого вы считали защитой и опорой. Они не достойны вас. И клянусь, что я пальцем не коснусь вас.
– Довольно слабое утешение слышать клятву от разбойника. – скептически, но с заметной опаской произнесла женщина. – И ещё более странно верить в то, что неизвестный житель другого мира, которым вы себя считаете, имеет те же понятия о клятве, что и я.
Негромкий смех гостя пронёсся по беседке. Алексею даже показалось, что он видит, как звук знакомым уже клубящимся облаком закручивается в маленький вихрь.
– Всё верно, дорогая Катя, всё верно. – проговорил он. – Но чтобы понять, что значит для меня клятва, вам предстоит выслушать до конца.
– Чёрт возьми, Харс, – с откровенным уже недовольством заговорила хозяйка, – рассказывайте уже, скоро я начну засыпать. Быстрее начнёте, быстрее закончите.
«Да, давай, говори, говори!» – мысленно вторил ей Алексей, трогая свою повреждённую ногу.
Та перестала так сильно болеть, лишь ныла и нещадно чесалась в том месте, где была сама рана. По внутренним ощущениям садовника, до ослабления затяжки ремня, оставалось еще минут сорок. Онемение и постепенная потеря чувствительности повреждённого участка ноги давали возможность сконцентрироваться на словах гостя, что прозвучали в ночи с новой мелодикой:
– Пообещайте не перебивать.
– Харс!
– Всё-всё, слушайте…
Фролова что-то недовольно проворчала, пока гость прокашливался, очищая горло. По всему выходило, что повествование будет не кратким, женщина обречённо вздохнула, а Алексей навострил уши, готовясь жадно впитывать каждое слово и звук.
– Когда-то мой народ был похож на ваш. У него была плоть, руки, сердце. Были страсти и желания. Были дети. Была смерть. Всё было и даже больше, чем сейчас имеете вы. Он уже тогда обладал знанием своей сути, что поддерживала искру в телах. Но, несмотря на это, мы не избежали войн. Возможно, именно из-за этих знаний наши войны были особенно жестокими, кровавыми и беспринципными. Много раз мы изничтожали друг друга почти до полного исчезновения.
– Разве войны бывают другими, Харс? – задала вопрос Фролова, но произнесла она его так, будто её гость озвучил наиглупейшую вещь.
– Хотя, вы правы, да. – согласился он, но прибавил через мгновение. – По крайней мере, хотя бы в этом вы смогли догнать нас.
– Неужели? И мне показалось, или вы сейчас были высокомерны?
– Ну, может быть, самую малость. Хотя, в искусстве убивать жестоко и массово вы и впрямь смогли сравняться с нами. Почти превзойти.
– Мда, – с неприкрытым скепсисом вырвалось у Екатерины, – бывает же такое.
– Что именно, Катерина?
– Такая чушь! – вдруг воскликнула она. – Харс, вы за кого меня держите? Я что похожа на малое дитя, что слушает сказки с открытым ртом? Там, в Зимнем, вы не поэму цитировали, а факты. Именно из-за них вас оставили в живых и даже в покое. Я их хотела слышать, а не этот…бред…
Гость издал хмыкающий звук и промолвил:
– Гляньте на ту группу звёзд, прямо перед вами, Катя. Видите её?
– Да, вижу. Это созвездие южного креста. И что с ним не так?
Гость не отреагировал на дерзость в интонациях хозяйки, её нежелание просто слушать молча, и объяснил:
– Если смотреть прямо по центру, то можно рассмотреть свет звезды, которая умерла шесть миллионов лет назад.
– Я ничего не вижу.
– Это потому, что он еще не дошёл сюда. Вам надо подождать пару тысяч лет, и тогда увидите.
– Харс! – требовательно воскликнула Фролова. – две тысячи лет? Вы в своём уме? Мы же только что договорились. Вы что, и впрямь такой глупый?
На что мужчина задумчиво изрек:
– В том то и дело, что не в своём. – и добавил чуть быстрее. – Ваши астрономы меня бы поняли.
– Я вам не какой-то там астроном! Я, чёрт возьми, графиня! – с чувством выпалила она.
– Ах, ну да, – вымолвил гость, как послышалось Алексею с изрядной долей иронии, – это ведь тоже, что-то вроде профессии.
– Это титул, Харс.– отчеканила женщина. – наш разговор явно не клеится, причём по вашей вине.
Напряжение вновь повисло в беседке, окутывая всё молчаливым облаком, которое не способен был сдуть слабый летний ветерок. Но Харс, выждав некоторое время, заговорил сдавленно, будто опустив голову на грудь и прижав к ней подбородок:
– Мой дом, он так похож на ваш. – после лёгкой запинки, монотонная речь полилась вновь. – Был похож когда-то. Но теперь…
По тону гостя садовник понял, что говорил он очень серьезно, без былой издёвки и иронии, но вдумчиво, тщательно подбирая каждое слово.
– Теперь он другой. Тёмный, холодный, но всё ещё мой. Наше солнце, оно потухло.
Слушательница заёрзала на своём месте, борясь с желанием вставить слово о "мути", сходящей с уст говорящего, но смолчала.
Алексей же задался вопросом, как такое вообще возможно. В его памяти всплыли те минуты, когда он, будучи ещё прежним собой и довольно молодым, стоя на манежной площади и видел затмение. Но что-то подсказывало ему, что гость совсем не это имел в виду. И не ошибся…
– Его не заслонила другая планета и оно не взорвалось, даже не превратилось во что-то другое, как это обычно бывает со звёздами, и даже не стало магнитом. Оно просто перестало светить и излучать что-либо вообще. Как будто надело скорлупу. Всего за один ваш земной год. Это и было пришествием великой ночи, во время которой мы болели, голодали, чахли вместе с растениями, которые были нашей едой. А потом случилось страшное.
Гость умолк, словно вспоминая то самое, жуткое. Сверчок несколько раз пропел в ночь и тоже затих. Казалось, что и ветер перестал качать кроны деревьев. Наступила тишина, которая оголила свою тайную звенящую ноту, по сравнению с которой даже звук копошащихся насекомых в траве возле беседки, казался топотом несущегося во весь опор табуна лошадей. Садовник старался не дышать, дабы не добавлять к этому всему ещё и гром выходящего изо рта воздуха.
«Господи, какая тишина.» –только успел подумать он и тут же уловил в ней цокающий перебор множества коготков.
Когда Алексей понял, что в его логове начался настоящий ливень из домовых пауков, сколопендр и еще какой-то многоногой гадости, то едва не застонал от омерзения и страха. Он представил, что по нему ползают противные маленькие твари, живущие под беседкой, как заползают под мышки, под шею, как копошатся в ране, и вздрогнул. В это же миг над ним раздалось:
– Хотя, – голос Харса был подобен оглушительному выстрелу из портовой пушки, – я сейчас вспомнил, что началось это намного раньше.
Фролова скептически фыркнула:
– Ещё скажите, что с начала времён.
Леденящая душу тишина, что прогнала с насиженных мест всю живность возле них, на неё не возымела никакого эффекта. Или же возымела, но виду она не подала. Даже голос не дрогнул, по-прежнему содержа в себе надменность и неприязнь.
– Мне кажется, Харс, что большего выдумщика чем вы, мне прежде встречать не приходилось.
Тот начисто игнорировал последние слова, и, как ни в чем не бывало, продолжил свой рассказ:
– Когда-то давно, на заре нашего развития, мы жили небольшими племенами. Охотились, рыбачили, если это можно так назвать, и нам хватало. До поры.
– А потом что, в ваших лесах кончилась дичь?
– Да, кончилась. – подтвердил гость серьезно, тут же добавляя. – Вы, Катерина, зря смеётесь.
– Я разве смеялась? – сказала она со смешком, фальшиво выдавленным из горла. Страх маскировать Фролова умела, но всё же не достаточно хорошо.
– В моём мире, да и во всех других подобных ему в этой Вселенной, нет такого изобилия разновидностей живых организмов, как здесь.
В нашем мире на тот момент едва можно было насчитать около тысячи организмов, из которых больше половины были размером с песчинку. Поэтому, уничтожение почти всей немногочисленной фауны для быстро размножающейся цивилизации особого труда не составило. И поскольку этот ресурс наша природа быстро восполнить не могла, нам пришлось привыкать есть то, что могло быть добыто быстро и легко – растения.
Но когда Полатейяш перестал светить и есть снова стало нечего, хищные ключи наших активировались вновь. Это был естественный и непредвиденный способ приспособиться к новым условиям. И мы сошли с ума.
Сходили с ума наши женщины, убивая собственное потомство, у которого, как им казалось тогда, не было будущего. Сходили с ума мужчины убивая друг друга у оранжерей с лотатое. Это растение такое, с похожим на яблоки плодами. Оно было единственным что продолжало расти даже под искусственным светом: остальные виды оказались не столь приспособлены к отсутствию силы нашей звезды и погибли почти сразу.
А потом, когда раздобыть лотатое стало практически невозможно из-за того что оно просто не успевало созревать, голод стал таким сильным, что мы стали забывать свои истинные имена, ценности, и однажды тела наши предали нас, заботясь о спасении себя. Усыплённые и забытые хищные инстинкты эволюционировали и вышли на новый уровень. Все пришло к тому, что однажды новорожденных стали не просто убивать, а есть. И схваток у оранжерей стало больше не только для того, чтобы забрать маслянистый лотатоэ себе, но и для того, чтобы принести тело его бывшего владельца в жилище и утолить этим мясом голод.
А так как расщепить такой белок могли уже немногие, то очень скоро наша цивилизация сократилась вполовину от того, что уже было половиной от прошлого количества.
Харс выдержал паузу, и на этот раз она возымела эффект. Хотя наверняка немного не тот, которого он желал. Всё-таки садовник и графиня – это не те люди, которые были способны осознать и оценить масштаб космической катастрофы. Но зато они оба довольно живо представили картину, где Харс обгладывает детскую конечность.
(Александру виделась сырая крохотная ручка, с белеющим хрящиком локтевого сустава.
Екатерине же, почудилось блюдо с запечёнными детскими бёдрышками. Совсем как в Париже, с лягушачьими...)
– Позже, – резко заговорил гость, прибавив громкости, что вновь заставила слушателей, явных и скрытых, вздрогнуть, – когда мы начали привыкать, адаптироваться и создавать вещи делающие жизнь сносной, то осознали, что натворили. Но прежними мы стать не смогли. И началась война. Но не та, которую вы знаете, нет. Мы воевали с памятью, с позором, с телом. Наши технологии развивались, подгоняемые стыдом. И, спустя ещё год, мы из своих телесных ключей начали создавать скот, который можно было есть. Вас в том числе.
Фролова издала странный звук, совмещавший в себе возмущение, отвращение и удивление.
– И вы помните это, дорогая моя. – сказал гость чуть более поспешно, чтобы не дать женщине вставить своё слово. – Очень глубоко сидит в вас эта память. Мы вложили её в ключ. И вы любили. Вам нравилось. Это было вашей целью, стать едой. Мясо, испытавшее счастье, не горчит и дольше хранится. Деликатес.
– Боже, Харс, прекратите, прошу. – вдруг взмолилась Екатерина, голос её звучал приглушённо из-за того, что рот был прикрыт ладонью, ей стало дурно.
– Пооомните, – довольно протянул мужчина, – действительно хорошо помните. Иначе у вас не вышло бы это так детально представить.
От услышанного Алексей хмурился и плотно сжимал челюсть. Не верить словам этого существа он не мог, ведь он тоже представлял. Тоже очень хорошо. Он ПОМНИЛ.
– Оказавшись здесь, эту любовь вы, люди, трансформировали, сделав её не физической, но умственной. Вы превратили её в религию, в богов, которым вы самозабвенно жертвовали и жертвуете себя до сих пор. Даже когда надобность в вашем прямом предназначении отпала полностью.
Тут он усмехнулся, добавляя так, будто погрузился в воспоминания:
– Да, порой доходило до смешного. Эти мумии, что хранятся во многих передатчиках и сейчас, вы так старательно сушили их, прямо как рыбу.
– Всё, Харс! Это издевательство! С меня хватит! Завтра же что бы духу вашего не было в моём доме! Отправляйтесь ждать ответа Александра к Куницину.
– Не стоит так нервничать Катерина, я намерен покинуть вас сразу после этой беседы. Ждать до утра не придется. И ни к какому Куницину я не поеду. Я ухожу насовсем.
– Насовсем? Не получив желаемого? – несколько издевательским тоном поинтересовалась она.
– Ну, почему же не получив? – загадочно ответил он, скрипнув стулом. – Очень даже получив. Но это касается только меня и ещё одного человека, чьи интересы с вашими пересекаются лишь в малой части уровней взаимодействия. Так что, вы даже не сразу поймёте, что произошло.
– Ооочень интересно, – низко проговорила Екатерина, уточняя следом, – и кто же этот несчастный, которому предстоит встреча с таким типом, как вы?
– Об этом, дорогая Катя, вы узнаете утром.
– Вы наглец.
– Я могу продолжить свой рассказ?
– Да ещё и бестактный!
– Катя…
– За всё время, что вы тут у меня находитесь, вы разговариваете только со мной, – голос Фроловой стал хриплым от напряжения, – и вот сейчас я узнаю, что кто-то, скорее всего, находящийся в моём доме, как вы говорите, взаимодействует с вами, без моего ведома! Это уму непостижимо!
– Катерина, и после этого вы смеете утверждать, что вам противна роль надсмотрщицы?
– Ах вы…! – возмущению женщины не было предела. Но гость не собирался идти на попятную, говоря:
– По нраву вам это или нет, но справляетесь вы с данной ролью на отлично. Не указание ли своего вожака, что предал вас, вы исполняете со слепой преданностью и верой в руку с занесённым над вами ножом? Даже выгнав меня вы останетесь надсмотрщиком.
Над Алексеем вновь зашумело. Екатерина Сергеевна во второй раз собиралась уйти, но Харс изрёк неожиданно жёстко и грубо, чем остановил шелест ткани и топот дамских сапог:
– Ещё шаг и я ударю вас. Потом силой усажу обратно.
Садовник подумал, что этот человек (Человек ли?) с лёгкостью претворит сказанное в жизнь. Слишком уж от его фразы веяло льдом уверенности опытного в этом деле существа.
«Крапивин, – неожиданно понимает Алексей, – Крапивин проснулся!»
В теле от страха появилась противная ватная мягкость, та самая, что не даёт быстро действовать в случаях, когда это действительно необходимо. Садовник представил, как Харс справляется с женщиной, нанося удар в лицо, а он, спеша на помощь, со своей дырявой ногой, бестолково копошится в своём схроне, пытаясь выскочить и предотвратить зло. От этой картины он едва не засмеялся в голос.
«Ой дурак, ну какой к чертям собачьим из меня сейчас заступник-то? Он же меня тоже кончит. Шею свернёт и всё! Нет, надо сидеть тихо-тихо. И слушать»
– Это очень страшные слова, Харс. – послышалось сверху не громко и со злобой, за которой люди стараются прятать страх. – Не думайте, что из-за того, что услышала сейчас, вы сможете где-либо укрыться от моего гнева. За эту угрозу вы ответите, клянусь.
– Это мне безразлично. – ответствовал гость меланхолично, и попросил вежливо, что в данной ситуации воспринималось жутко. – Сядьте на свое место, будьте так любезны.
Екатерина не спешила говорить. Не торопился и Харс. Его вспышка агрессии, казалось, сошла на нет, но осадок, липкий и неприятный, поселился в рассудке помещицы. Это же случилось и с Алексеем. Ему очень не хотелось пересекаться с таким Харсом, которого он узнал только что. Этот Харс оказался слишком бесчеловечным в своей человечности. Слишком, властен и жесток, даже в словах, которым совсем не было желания противиться. Разве что бежать, и как можно дальше.
– По'ла'тейяш, – вдруг произнёс гость, – я могу показать вам его. Покажу то, что видел Александр и его свита.
Фролова не ответила, но почти сразу из её груди вырвался возглас, схожий с удивлением и страхом одновременно:
– Боже, что это? Что это такое?
Алексей заметил, как слабое свечение проникло к нему под пол между неплотных стыков досок. Сразу стало заметно, как много пыли витало в воздухе.
– Это мой дом, – ответил Харс, – вот моё солнце – Айра. А вот тот голубой шарик, это По'ла'тейяш. Правда красиво?
– Безумно. – произнесла Катерина на выдохе, напрочь позабыв о своём гневе и испуге, но тут же спросила. – Это и был тот гипноз, о котором шли слухи?
– Не совсем так, но если вам удобнее, то можете считать это гипнозом, который вы осознаёте. – размыто дал объяснение мужчина. – Хотя, эта концепция  восприятия голограммы совершенно неверна.
Садовник сначала захотел приподняться, чтобы глянуть на полоску света ближе, но побоявшись наделать шума, замер, пребывая в полном смятении. Над ним явно происходило что-то из ряда вон выходящее, и этого он видеть не мог.
«А ведь если это и есть тот самый ответ?»
Очень медленно он начал убирать с себя то, что так старательно наваливал до этого. Любопытство уже давно перестало быть для него таковым, превратившись в жизненно необходимую надобность знать...
– Смотрите на Айра, смотрите, не отводя взора, – сказал Харс Фроловой, – ибо повторить это я уже вряд ли смогу. Это довольно энергозатратное действие.
Свет, бьющий полосками под пол беседки, заметно усилился. Садовник прильнул к щели и увидел лишь красно-желтый туман. Ничего определённого и чёткого.
– И наше такое же красивое? – вопрошала Фролова.
Алексей увидел, как она протянула руку, что бы погрузить её в туман.
– Звёзды всегда красивы, Катерина. – тихо сказал мужчина. – Благодаря им жизнь как таковая и появилась. Мы их дети. Или же черви, что строят свои тела из их останков. Всё зависит от того, как к этому относиться, и кем по факту являться.
Женщина ничего не произнесла, ничего не добавила и даже не стала спорить. Она была поглощена созерцанием чего-то, что заставило её забыть про всё напрочь. Её ладонь всё так же гладила красно-жёлтое облако.
– А теперь смотрите, что было потом. – проговорил гость, совершая какое-то движение руками.
Алексей заметил промелькнувшее бледное пятно его кожи.
Свечение облака, словно бы повинуясь этому жесту, тоже сменило свою интенсивность и добавило синие и фиолетовые цвета.
Фролова ахнула. Садовник же опять ничего такого, что могло бы вызвать удивление, за исключением света из ниоткуда, не рассмотрел.
– Господи. – шёпотом проронила женщина.
 Харс хмыкнул, проговаривая вкрадчиво:
– В этом тоже есть что-то притягательное. Гибель первозданной красоты не может выглядеть иначе. Даже если так.
– Что с ним? – поинтересовалась Катерина, с дрожью в голосе. – Это не похоже на скорлупу. Больше на плесень. И вы сказали, что оно перестало светить меньше чем за год. А тут всё так быстро…
Гость шумно втянул носом воздух и, прежде чем дать ответ, сделал ещё один взмах, после чего свечение и облако исчезли:
– У нас нет возможности смотреть весь процесс в том же режиме времени, как это происходило. Вам тут столько не просидеть, друг мой.
– Друг? Уже? Не еда?– с вернувшейся ехидной интонацией спросила она.
Алексей мимоходом удивился, как быстро она вернула прежнюю надменную маску. Словно и не восклицала за несколько секунд до этого ошарашенное «Господи» и не боролась с тошнотой.
– Не отвлекайтесь, Катерина, и не сбивайте меня. – потребовал гость. – В крайнем случае, мы можем пользоваться этим обозначением, как символом временного словесного перемирия.
Представление, устроенное гостем, которого так и не увидел Алексей, произвело на неё впечатление. Это было заметно по тому, как её привычка постоянно оставлять последнее и, как правило, хлёсткое слово за собой, на время чуточку приутихло.
– Пусть так. – сказала она, соглашаясь.
– Ваше замечание о плесени, – говорил Харс, – оно довольно близко к истине.
– Вот как?
– Да, только это не объясняет ровным счётом ничего. Такого просто не могло быть, но…
– Но это случилось. – закончила за Харса Фролова. – Верно?
– Верно. Не могло, но случилось. И что же это такое на самом деле понять трудно до сих пор. То, что покрыло Айру является живым существом. И прибыло оно из такого места, о котором лично мне известно только то, что всё что в него попадает, исчезает навеки. Даже свет.
Гость умолк. Катерина терпеливо ждала продолжения. В свете взошедшей луны, что стало заметно после исчезновения Харсова облака, Алексей с ужасом увидел, как меж досок в ночное небо из его рта вырвался клуб пара.
«Глупее способа себя раскрыть, наверное, и не найти.» – подумал он и, спохватившись, медленно вернулся в прежнее положение.
Это движение потребовало меньших усилий и напряжения, чем подъём к доскам пола. Но в потревоженной ноге всё равно проснулся ад, где черти слаженно растопили печи под всем телом садовника, не забывая тыкать грязными вилами в открытую плоть раны.
Гость продолжал молчать. Пауза переступила рамки минуты (почти вечности). Алексею, сквозь накатившее полубредовое состояние, почудилось, что он видит, как Харс всматривается в щели меж досок. Сердце садовника предательски сильно начало стучать. А тишина продолжала густеть…
«Неужто заметил?» – с содроганием подумал он, думая отползти в сторону, на случай если его укрытие будет раскрыто, но этого не произошло.
– Харс? – позвала Екатерина. – Что с вами?
– А? Простите?
– Вы что, уснули сейчас?
– Ах, нет, Катя, нет. Просто задумался.
– Задумались?! – усмехаясь воскликнула она, но прозвучало это несколько нервно. – Да вы только что не храпели.
– Я правда размышлял.
– И о чем же?
– О том, стоит ли экономить время и озвучить ответ на вопрос, который вы ещё не успели задать.
– О как. – возмутилась женщина, – Мне кажется или вы продолжаете наступать на одни и те же грабли, Харс?
– Сейчас, – начал речитативом говорить гость, – после того как я спрошу, что вы имели ввиду, вы ответите мне, как нехорошо с моей стороны продолжать решать за вас. А потом, когда я попытаюсь оправдаться и доказать обратное, вы опять превратитесь в дуру и опять будете порываться уйти, так и не выслушав меня до конца. Хотя, замечу, мы условились это сделать. Вот тогда за это я вас убью.
– С огнём играешь. – злобно процедила Фролова, переходя при этом на "ты".
Но с места она не сдвинулась. Боялась. Садовник сквозь гримасу, вдруг соизволившей напомнить о себе исказившей его лицо боли, криво ухмыльнулся: гость переступил, стёр границу, нажив себе смертельного врага.
– Давай Харс, рассказывай мне, всё что хотел. – продолжила она с улыбкой, которую немногие знали. В основном из-за того, что те, кто знал, в живых подолгу не ходили. – А потом проваливай. И мой тебе совет, подальше.
– Рад, что мы поняли друг друга. – проговорил гость, словно получил желаемый результат. И кто знает, для чего Харсу потребовалось разбудить ненависть в человеке, единственном на всей планете, который оказался не безучастным и предлагал помощь.
– То, что я вам показал, Катерина, – услышал садовник, – в ближайшем будущем ждет и ваше Солнце. Об этом я предупреждал вашего вожака.
– Императора.
– Не важно. – лениво отмахнулся от поправки гость, продолжая говорить. – Ему было доведено о грядущем. И дано было время подумать. Ровно до сего дня.
– И о чём он должен был думать так долго?
– О том, чтобы пройти это не так, как это произошло с нами. Видите ли Катя, я переживаю за всех вас.
– Хватит играть со мной, Харс. Только что ты грозил мне смертью, поэтому можешь не лгать о чаяньях за человечество.
– Человечество. – повторил мужчина, выразив это словно ругательство. – Хорошо, Катерина. Только знайте, что вы персонально им не являетесь, вы лишь часть, крошка, пшик. Ваше исчезновение вообще никак не повлияет на его будущее. Так что не обольщайтесь.
Многострадальный стул недовольно скрипнул вместо Фроловой.
– Когда мы создали вас, то никто даже подумать не смел, что вы, когда-нибудь дадите себе название. Вы были всё равно, что скот, целью которого долгое время оставались еда и размножение. И жили вы наравне с прародителями ваших коров, баранов, львов, китов…
Но когда мой народ коснулся переноса сути из тел, дав этим самым себе свободу от ограничений тесных и хрупких форм жизни, вас решили уничтожить, ведь держать огромные территории в тепле и оснащать их искусственным светом было довольно трудно. Вас, первых людей и других животных, долгое время не трогали, предоставив самим себе.  Лучшая тысяча с небольшим лет в существовании, как вы говорите, человечества ваша память преобразовала в райский сад.
– Пересказ Ветхого завета на свой лад? – резко и вопросительно проговорила Екатерина, тут же бросая. – Господь покарает тебя за это мерзкое богохульство, вот увидишь.
Харс тяжело вздохнул и возразил:
– Не накажет.
– Я помолюсь за это. – злорадно пообещала она.
– Я не принимаю молитв. – спокойно парировал гость.
Екатерина Сергеевна несколько раз с шумом глотнула воздуха, прежде чем сказать ему:
– До чего же ты отвратителен, Харс. Твоя грязная богомерзкая ложь, она как помои для ушей!
– Вот, потому и не принимаю.
Ещё одна мучительно долгая пауза в разговоре принесла в голову Алексея ряд сбивчивых мыслей, где хозяйка усадьбы с боевым кошачьим мявканьем бросается на гостя и царапает ему лицо. На какой-то миг он потерял различие между воображаемым и реальным. Лишь отсутствие настоящих звуков борьбы вернуло разум к нормальному восприятию.
Такой разъяренной садовник хозяйку ещё не знал. Но, из-за обширной боли, что просыпалась и липким огнём подобралась до низа живота, он из услышанного почти ничего не понял.
– Я вложил в ваш ключ рассудок. – тихо раздалось наверху. – Я нашел это место и перенёс сюда всё, что мне так нравилось. Все мои творения, которые были сначала для пищи, а потом для уничтожения. И я долго слушал вас, удивляясь, как быстро именно человек, самое слабое и самое неприспособленное к самостоятельному существованию животное, так скоро стало доминирующим. Вы первыми воспользовались моим подарком. Правда, крайне безрассудно. Хотя, как говорят в моём мире, лучше два раза плохо, но вовремя, чем один раз, но поздно. На смену вам должны были прийти более успешные варианты. Но боюсь, они уже не успеют.  Из-за того что паразит с той стороны дыры распространяется быстрее чем ожидалось, ставку на ваш вид, как на единственно мыслящий в полном объёме, придётся делать уже сознательно.
– Ну, хорошо, Харс.– устало промолвила с хозяйка повернув голову в сторону, – Допустим, я поверила в во всё, что ты мне тут (секундная заминка для подбора слова) наговорил. И про какие-то ключи, которые ты лично вложил кому-то. И в картинку эту, что мне показал, тоже верю, допустим.
– Но? – с еле заметной иронией поинтересовался гость.
Екатерина, не скрывая презрения, ответила:
– В это могут поверить разве что деревенские дети крестьян. И то лишь слабоумные.
– Получается, вы считаете митрополита вашего, Палладия, слабоумным ребёнком?
– А что, он верит тебе?
– Нет. Не верит.
– Что и требовалось до...
– Он знает. Один из немногих. Там, где знание, нет нужды в вере. Только в опасениях.
– Мда... – протянула Фролова, оставляя попытки доказать свою правоту и нелепость слов гостя.
– Хорошо, пусть так, Харс. Что дальше?
Мужчина, поднялся со своего стула, сделал три шага к краю беседки и произнёс в темноту:
– Прийти сюда и предложить вам стать подобными нам было ошибкой. Теперь я вижу это ясно. Вы не готовы расстаться с ограничением оболочек. Для этого я просил людей у Александра, чтобы показать ему, что это возможно. Но смерть осталась вашей жаждой. Всё зря. Как у вас говорят, сколько волка не корми, он всё равно... А ведь я рисковал на пути сюда, ослаб. Почти погиб под лучами вашей заезды. И всё зря...
– Харс? – позвала женщина, шаркание подошв говорило, что он повернулся к ней. – Я не хочу тебе помогать. Совершенно. Ты противен мне.
– Я знаю, Катерина. Очень рад, что ты наконец смогла понять это. Ведь твоё стремление поддержать меня было не таким уж и искренним, ты просто хотела укрепить своё влияние при дворе за счёт решения моего вопроса, вот и всё. Твои намерения так хорошо видны мне, что не представляют ни угрозы, ни интереса, ни пользы.
Женщина не нашлась с ответом. Садовник, поймав сознанием момент затухания боли, решил, что гость попал в точку в отношении хозяйки усадьбы.
– И потом, ты тоже рисковала, выуживая эти слухи о происшествии во дворце. О твоих интересах наверняка знает патриарх Палладий. И он наверняка сделает так, что все свидетельства обо мне будут уничтожены, как опасные. Скорее всего, тебя попытаются отравить после моего ухода. Будь осторожна.
– У меня нет причин верить тебе. – мрачно промолвила она. – Зачем ты мне это всё рассказываешь? На что ты надеешься?
Мужчина усмехнулся, протопал до Фроловой и сказал тихо, нависнув над ней:
– Надежда – это чисто человеческое свойство, забудь про эту фальшивку. А рассказываю потому, что ты очень хорошо просила правду. Настойчиво. Сегодня утром. Помнишь?
– Помню… – дрогнувшим голосом ответила она.
Садовник сразу догадался, что происходило над ним в этот миг: Екатерина Сергеевна провалилась в бездонные омуты холодной тьмы глаз Харса. Он даже ощутил кожей уже знакомые вибрации невидимых пока облаков энергии. Но она уже отозвалась в ноге новой волной боли разум.
На задворках его я проскользнула мысль: «Уже прошло много времени, очень много, надо ослабить ремень». Пока он нащупывал пряжку, Харс говорил Фроловой:
– Я буду жить целостным до скончания времён, ты же, твоя суть исчезнет через несколько десятилетий. Навсегда. Станет кипящей пустотой. Энергией. И ты никогда не повторишься вновь. Небытие – вот что ждёт тебя, Катерина.
Она пропищала нечленораздельно в ответ, откидывая голову назад и изо всех сил стараясь отстраниться от прожорливого холода вместо глаз, но Харс не давал спуску и всё приближал своё лицо…
– Навсегда, Катерина. – шептал Харс, обхватывая шею женщины сзади, привлекая её к себе словно для поцелуя. – До скончания времён… Ничто. Тебя не было никогда и никогда не будет больше. Но ты можешь надеяться, что это не так.  Это всё что ты умеешь – надеяться, верить, в то, что, ты, похожа, на меня, по образу и подобию…

Вибрации стали столь сильными, что садовник слышал их низкий гул, отдающийся в в брюшине и злосчастной раненой конечности.
Пряжка была позабыта. Алексей крючился на грязном тряпье, быть тихим не получалось совсем. Из его горла, сквозь крепко сжатые зубы, вырвался натужный сип. Он не смог себя сдержать и взревел в голос:
– Ррррраааааааааа!!!

Режущие муки, что, казалось, длились не каких-то сорок минут, а много лет, словно вылетели с этим криком в воздух. Боль исчезла, будто и не было никогда ржавого штыря и драной им мышцы. Алексей с облегчением выдохнул и расслабился, лёжа на спине. Прохлада вечера, та самая что раньше заставляла дрожать, теперь приятно остужала горячее тело.
Только сейчас садовник почувствовал, как обильно вспотел, холодные капельки размочили сухую корку крови на животе.
Блаженно улыбнувшись, садовник понял, что раскрыл себя, что возможно, это его последние минуты жизни, и, что сейчас Харс наверняка стоит смотря в пол, готовясь поднять половицы и вытащить под свет луны подлого шпиона. Алексей ждал, но вместо этого, он сначала уловил ухом всхлипы Екатерины, а потом слова её гостя:
– Идите в дом, милая Катя. Холодает.
Невнятное бульканье перемежающееся со сбивчивым дыханием, могло быть чем угодно, но только не возражением.
– Идите, идите, вы же слышали, что ко мне пришли. – настоял гость.
Алексею не требовалось большого напряжения ума для осознания того, о ком шла речь. Но страх мерк перед неописуемым облегчением и свободой от беспощадного огня из раны.Ладонь скользнула по тому месту, где она должна была быть, и ничего не нашла. Точнее, только тонкую как письменная бумага кожу. Рана исчезла.
Ремень был снят одновременно с поднятием одной из половиц. Тонкие пальцы, серо-голубые в потоке лунного света, уже взялись за вторую, и, к садовнику резко вернулись инстинкты. Он уже хотел с силой пнуть доску и попытаться убежать, если конечно Харс упадёт на пятую точку и не будет столь ретивым для того, чтобы схватить, но тот вдруг убрал пальцы, и, половица осталась на месте.
Отползать смысла не было никакого.
«Мышеловка» – с нарастающим страхом подумал Алексей.
Доска, не дающая возможности рассмотреть мужчину наверху, слегка прогнулась – это он придавил её своим весом, встав посередине. Отполированный кончик сапога блеснул луной и замер, торча с края.
Выбить ногами стеновые части основания беседки Алексей даже и не помышлял. Ему мешал страх. Да и вряд ли бы он успел, если уж на то пошло.
Носок шаркнул о ребро древесины и исчез, но сразу вслед за этим Алексей услышал, как Харс идёт до края беседки ровно в то место, где стоял перед тем, как коснуться Екатерины. Всхлипы её самой стали громче, превращаясь в несдерживаемое рыдание, но вместе с тем и тише. Она удалялась.
– Побыстрее, друг мой. Надо осмотреть вашу ногу.
Садовник пытался сообразить, как быть дальше. Первой его мыслью была надежда на резкий рывок сразу после того, как выползет. Но она погасла сразу же, как только более сильное движение вернуло боль в конечность. Необыкновенным образом она придушила эмоции и мысли об опасности, но разум Алексея опять утратил едва вернувшуюся способность связно думать.
– Я не смогу удерживать кровотечение долго. – нетерпеливо прозвенело в ночи. – Ещё немного и будет поздно. Вылезьте немедленно!
Чувство, что он находился не под полом беседки, а под водой, сдавило лёгкие.
Издав короткий рык, садовник одним толчком отпихнул половицу, резко подтянулся и плюхнулся на гладкий отшлифованный пол. Нога выжигала всё. Казалось, что на самом деле она стала центром – головой, а всё остальное, ровно, что волосы.
Харс прошагал к Алексею и присел рядом на корточках. Тот дёрнулся и прикрылся левой рукой, как от удара.
– Не надо. – попросил гость, мягко положив свою ладонь на колено, пресекая попытку откатиться. – Не сейчас. А то, распрощаетесь с частью тела раньше времени.
Садовник послушался. Но поднять взгляд и посмотреть на гостя он так и не решился. Странным образом, затмевая боль и страх, в его груди поселилось чувство глубокого стыда. Ведь он попался. И кому… Тот ещё вопрос.
– Подготовьтесь, – скомандовал Харс, – и постарайтесь не кричать. Переполошите весь народ в доме.
Раненый хотел сначала спросить к чему следует подготовиться, но не успел. Плёнка, что была так похожа на новую кожу, вдруг вспыхнула ярко-белым и исчезла, открывая чистую плоть сквозной раны. Моментально хлынула кровь. Огонь безумия из повреждённой ноги, словно раскат далекого, но сильного грома, появился спустя короткое время. Три-четыре секунды, не более. Тело садовника изогнуло дугой. Надсадный крик опять не получился громким, но был столь хриплым, что можно было подумать, будто Зорьке этой ночью особенно сильно нездоровилось.
– Ещё немного, – слышал Алексей ровный тон гостя, – последнее усилие, и всё. Подготовьтесь.
То, что садовник считал до того момента болью, по сравнению с ревущим пламенем в голове, возникшим после этих слов, как оказалось, было далеко не пределом человеческих страданий. Даже близко не пределом…
Неистово и беспорядочно взмахивая руками, он пытался «выплыть» из пожара, который теперь казался самым что ни на есть настоящим. Даже запах собственного горелого мяса, горячим воздухом бил в ноздри, что тоже обжигал и сушил так, будто внутри всё превращалось в стекло.
Правая рука что-то задела, но было уже неважно что…
Разум Алексея, опалённый этим сильным импульсом, не понимал и не принимал ничего кроме жажды прекратить это. Мир исчез. Осталось только лишь оно – возведённое в эталон бытия, всепоглощающее бескомпромиссное пламя повреждённой плоти…


– Цвирк!
Ещё никогда лежащему на чём-то твёрдом не доводилось с таким трудом вспоминать знакомое слово.
– Цвирк! – снова позвал кто-то. А звал ли? Может быть наоборот, прогонял? Непонятно…
Но то, что он слышал это много раз, когда-то, где-то… Сложно объяснить…
Снова.  И опять. Этот цвирк.
Лежащему захотелось ответить настойчивому зову, повторив звук. Сухие губы сначала растянулись, что бы обрести несколько быстро алеющих трещин, а затем сложились в трубочку, что тоже ничего не дало. Так обнаружилось, что ответить похожим звуком нечем.
«Значит, я, не он. – подумалось понимаемыми образами где-то высоко. – Но тогда кто?»
Ветер порывом лизнул лицо, заставляя вспомнить, что есть веки, и, что под ними когда-то давно имелись глаза. Но просто так открыть их не получилось. Первое и простое намерение ничего не изменило. Второе, уже более направленное, оказалось сравнимо с толканием чего-то громадного и твёрдого. И тоже без результата.
– Как в скалу упёрся. – прогрохотало там, наверху.
И вдруг, в темноте, ( всё–таки такой уютной), разверзлись своды исполинских век. Но вместо света, о котором было смутное ожидание, тяжело переваливаясь через края, внутрь хлынула память. Это было так, словно она всё это время находилась снаружи, ожидая…
А теперь же с рёвом прожитых лет в виде отвесных стен из лиц, кораблей, дней, монет, падала вниз. На дно.
Лежащий готовился принять свистящий раздвигаемым воздухом поток. На самой кромке он различил последнее, сказанное кем-то «Подготовьтесь» и улыбнулся. Он справился и без этого воспоминания.
Удар оказался силён. Очень силён. Мириады частиц обладали громадным весом, от чего вся основа вздрогнула…

Алексей дёрнулся, засучив по доскам ногами. И тут же замер. Дыхание было ровным и глубоким. Глаза широко распахнуты. Он улыбался.
– Цвирк! – послышалось слева. Но поворачивать голову садовнику не хотелось совсем. Теперь он помнил неправильного сверчка, которому прохладная ночь не была помехой для песен о жаре.
– Цвирк!
Было для Алексея кое-что куда более интересное и завораживающее, чем маленькое и шумное существо: беседка, её свод, он дрожал и плыл от его взгляда. Светился изнутри, пряча в волокне древесины живые мерцающие светом нити. Такие тонкие, но такие видимые.
– Тьма, – довольно сказал Харс на непроизнесённый вслух вопрос, – верный спутник света. Лишь её можно осветить. Смотрю на это уже тысячи лет и никогда не видел повторений в ней. Всегда разная.
– Красота. – выдохнул садовник, не меняя положения.
Он готов был лежать тут вечно. Вечно проникать в нити, ощущаемые взглядом, и, может быть, однажды, проскользнуть по какой-нибудь из них бесконечно далеко. Теперь он знал, как гость пришёл. И знал, как он и...
– Вы должны мне, Алексей. – проговорил мужчина негромко, прерывая мысли лежащего на полу человека.
– За ногу? – спрашивал он, понимая, что ответ будет другим.
– За всё.
Садовник оторвался от созерцания и увидел, что тот стоит у бордюра и держит в руке сверчка. Он отогрелся на его ладони и по-деловому топтал по ней.
– Цвирк!
Харс улыбнулся, говоря с теплом в голосе:
– Настоящее чудо. Первородное, не созданное. Совершенство.
Алексей моментально прошёлся внутренним взором по свежеуложенной памяти и без труда восстановил разговор Харса с Фроловой.
– Это ему суждено сменить нас?
Харс отрицательно покачал указательным пальцем свободной руки, оставляя в воздухе несколько нежно-зелёных колечек, похожих на табачные дымки.
– Никто не сможет заменить человека. На это нет времени. – мрачно заговорил гость. – Вы слышали.
– Солнце? Припоминаю. И что же делать?
Харс приподнял ладонь со сверчком к глазам (таким холодным) и буквально заставил насекомое замёрзнуть.
Алексей своим новым зрением видел, как перламутровые и белые ниточки в тельце существа поблекли и перестали дрожать.
– Превосходно. – прошептал мужчина у бордюра, на миг забыв об исцелённом садовнике. – Никакого сопротивления. Лишь адаптация.
Алексей наблюдал за тем, как маленький скрипач покрылся инеем и от него начинало парить холодом. На фоне белого лица гостя, эти струйки были плохо различимы, но не для нового Алексея.
– Если бы у меня получилось, – продолжал шептать он, не опуская руки, – если бы я смог внедрить в ключ эту самую часть, первородную, не созданную, то я смог бы сохранить хотя бы часть.
Внезапно Харс глянул на человека и быстро сказал:
– Вы должны мне своё тело, Алексей. Оно моя последняя надежда. И всех разом тоже.
Тот, понимая теперь, что изменения произошедшие с ним были не для него, а для каких-то личных целей этого демона, сел и промолвил сбивчиво:
– Но я, я же ничего не просил.
Харс переменился в лице и его рука сжалась. Звонко и противно хрустнула ледышка ещё минуту назад бывшая целой. Сверчок лишился шанса разморозиться и ожить.
– Это не подарок! – выкрикнул Харс, свирепея. – Твоё тело принадлежит мне!
Алексей почувствовал, как испуг опоясал грудную клетку и мешал собраться с духом, чтобы сказать хоть что-то.
Гость резко приблизился и, припав на колено, почти коснулся кончиком своего носа щеки садовника.
– Я дал тебе больше, чем кому-либо из подобных тебе. – горячим громким шёпотом заговорил он. – Ты бессмертен. Ты равен мне и свободен. Понимаешь? Свободен!
Садовник, зажмурив глаза, попытался отстраниться, но ледяная рука прихватила его за плечо и развернула корпус так, что Харс смотрел прямо на него.
Ещё Алексей ощущал, как по плечу стекает оттаявшая плоть маленького ночного певца. А ведь он цвиркал. Он предупреждал.
– Перед тем, как я привёл сюда первых, – со злобой от непонимания его садовником, продолжал говорить гость, – мне пришлось рушить баланс. Тут была жизнь. Настоящий эталон гармонии. Мне пришлось уничтожить доминанту, что тоже имела право быть. Но я сделал это. Я убил! Ради вас, своих творений. Потому что я дал клятву сохранить…
– Потому что ты хочешь сохранить свои игрушки! – громко и уверенно закончила за него Екатерина.
Оба посмотрели на то, как она стояла у беседки с однозарядным отцовским пистолетом. Его блеск под луной был предвестником скорой смерти.
(Но чьей? Попадёт ли она? И в кого?)
Садовник гадал, а Харс склонив голову на бок, почти пропел:
– Ох, Катерина, вы умеете удивлять. Я признаю. Справиться так скоро с тем, что я вложил вам в память, может далеко не каждый.
– Убери руки от него, – потребовала она, прицеливаясь и добавляя, – отродье чёртово.
– До чего же всё плохо складывается, – вслух сам себе сказал Харс, по-прежнему крепко держа Алексея, – но, видимо, иначе уже никак.
Екатерина Сергеевна Фролова не раз будет вспоминать эту ночь. И даже опишет её в своём дневнике, который заведёт вскоре. Но она сожжет его перед самой революцией, опасаясь, что кто-нибудь прочтёт о заложенном в неё Харсом знании, и, что она смогла его перебороть, лишив себя части человеческого восприятия. Навсегда.  Много чего произойдет с ней странного для окружающих, но позднее, значительно позднее...
Сейчас же, точнее в тот самый момент, когда Харс окончил бубнить себе под нос, Катерина вдруг увидела как её гость, (такой не желанный) сделал движение в её сторону от всего торса. Без задержки она почувствовала, как в живот лягнула кобыла. А то и две разом. Уханье из лёгких вырвалось удивленным и как бы само собой. Женщина видела, как медленно падал блистающий гравировкой и чеканкой пистолет, что остался над тем местом, где она стояла до...

Летела.

Быстрее чем приземлялось оружие. Воздух за спиной сделался плотным как сеновал и коварным, как морское дно: дерево когда-то собственноручно посаженное её папой, с силой удалило её в затылок.
Стремительно потухающим зрением, она увидела как вокруг Харса засветилось жёлтое облако и закрутилось, вовлекая в себя черноволосого, молодого мужчину. Она не узнала его тогда, но уловила его испуг и немой вопль в искривлённом страхом лике. Этот человек пытался вырваться из образовавшейся сферы. Но та словно была каменной. Разбитые в кровь руки оставляли на её подвижных стенах ярко-красные разводы.
Харс что-то сказал, шевельнул губами. Он смотрел на Алексея исподлобья и ждал ответа.
Человек же, услышав эти, немые для Екатерины, слова, вдруг замер, и, оперевшись на стены плена, прикрыл глаза. Его лицо разгладилось и стало спокойным, словно во сне.
Больше хозяйка ничего увидеть не смогла: она потеряла сознание.

***

Миг, когда между ним и спасительным бегством возникла преграда, Алексей ощутил как внезапно навалившуюся тяжесть. Она не только давила снаружи, но и проникала внутрь его тела, делая руки медленными, словно те превратились в многопудовые кузнечные молоты. Но садовник всё равно с их поднимал, чтобы изо всех сил лупить по светящейся жёлтой дымкой стене перед ним. Паника, вцепившаяся когтистыми острыми пальцами в душу, не позволяла осознать что, несмотря на обретённую мощь, его плоть не стала твердой и плотной, под стать кузнечному инструменту: кровь из лопнувшей кожи ладоней мазала преграду, оставляя муть разводов. Сквозь неё Алексей видел, как Екатерина очень медленно уплывает по воздуху под крону дуба. К его стволу. Харс, стоявший вместе с ним в появившейся сфере издавал звук, похожий на змеиное шипение. Человеку было страшно смотреть, что там происходило, но его глаза всё больше вылезали из орбит, они жаждали увидеть причину страха. И будь у них собственная воля, то непременно бы выпрыгнули, что бы болтаясь на розоватых жилках нервов, хоть мельком посмотреть на ужас чужеродности. На смерть. (Глаза куда смелее и любопытнее своих хозяев.)

– Там, у реки, – вдруг перестав шипеть, вкрадчиво произнёс Харс, – тебе понравилось то, что ты сделал?
Садовник затих. Сомкнул веки, и, как по команде, он увидел яркое видение задушенной и избитой Мани. Такое же чёткое, как и в первый раз. Даже вкус крови во рту будто бы не успел ещё истаять. Изнутри обдало холодом.
– Понравилось. – довольно растягивая слово, проговорил гость, неспешно делая шаг к Алексею.
Звук от этого движения был очень четким одновременно и глухим, будто под водой. Странным образом мысленная картина бездыханного тела девушки действовала на садовника успокаивающе, почти гипнотически. Даже холод, возникший от того, что это существо всё знает, немного отступил. Совсем чуть-чуть. Или, точнее, ровно на столько, чтобы вспомнить кое-что и проговорить монотонно, не открывая глаз:
– Я ничего не сделал, мне только привиделось.
– Привиделось,– так же вкрадчиво повторил за ним гость, – и понравилось.
Отодвинутый гостем в сторону стул, что стоял на пути, противно шаркнул звуком в ушах.
– Но ты это сделал, Алексей. – голос стал ощутимо ближе. – Ты сделал и тебе понравилось.
Человек хотел было крикнуть, что Маня жива, и, что он её даже пальцем не коснулся, но не успел. Он ощутил дыхание Харса на своей шее и услышал слова:
– Ты даже не сразу уловил разницу между тем, что ты назвал, привиделось, и тем, что ты считал настоящим потом, Алёша.
В груди садовника начало твориться что-то невообразимое. Он ещё противился не оформленной, но уже такой пугающей догадке о том, что привиделось ему не то, что было до реки, а то, что было потом. Противился. Но уже знал.
(Или нет? Он боролся…)
Человек, мелко перебирая ногами, развернулся лицом к Харсу и увидел, как тот висит в плотном воздухе на высоте локтя над полом. Вместо головы у Харса, зияла поглощающая свет дыра. Чернее ночи. Заготовленные в мыслях речи о встрече с новенькой горничной Ольгой после реки, тотчас сорвались с губ садовника так и не произнесёнными. Затем, сделав между ними несколько дёрганых попыток озвучиться в сторону, улетели в эту дыру, чтобы больше никогда не вернуться. Встречи Ольги и Мани больше не существовало. Маня лежала на берегу. Окоченевшая и вновь обмякшая. Холодная. Возможно, что её кто-то уже нашёл.
Алексей вздрогнул. Ужас охватил всё, что было телом. Ужас заставил дрожать всё, что было в его теле – всю суть.
– Уходи. – мягко, но с хорошо заметным нетерпением зашептала дыра. – Я даю тебе свободу. И ничего взамен. Только тело, отдай его мне. Оно с пятном, друг. Смерть на нем. Отдай. И уходи.
Спросить, почему именно тело, почему именно его тело, и куда ему следовало уходить, Алексей не смог. Ни голос, ни дыхание, которое могло помочь хотя бы прохрипеть вопрос, неповиновались ему из-за тяжёлого и необычайно вязкого вещества, которым он всё же умудрялся дышать. Медленно, словно густой кисель, эта масса вваливалась в раскрытый рот и придавливала лёгкие к брюшине. Придавило и первобытный, расширяющий до предела зрачки ужас. И память, новая и старая, тоже оказались прижаты к чему-то внутри. К невидимой основе, создавая давление такой силы, что казалось ещё чуть-чуть и это всё не выдержит и разлетится, будто от взрыва. Алексей проваливался и падал куда-то далеко-далеко, минуя предел, на котором оседало всё остальное. Он уже перестал видеть Харса, и беседка исчезла, сменившись быстро удаляющейся ввысь светлой точкой колодезной горловины.
«Прогнали-таки.» – Без сожаления и без эмоций подумалось тому, кого ещё недавно звали Алексеем. Но теперь это не имело никакого значения. Он действительно был свободен.
Оставив хлам позади, он отвернул внимание от измельчавшей точки. Свобода, безграничная свобода от плоти и смерти, она теперь действительно принадлежала ему, как и обещалось, а он, дурачок, боялся…
И вот, среди тьмы, мерцающей переливами фиолетового и черного, мелькнул белый кончик. Всё ещё воспалённый от прикосновения к нему Харса, он пульсировал ярче остальных. Бывший садовник ухватился за волокнистую, обжигающую хвостину и ощутил, как под тем, что было когда-то пальцами, шевелятся более тоненькие волосинки, зазывая и утягивая в неизведанное Ещё немного, и он…
Вдруг то, что раньше считалось ногой, но ещё не успело потерять прежнюю форму, оказалось схвачено чем-то. (Или кем-то)
С большой неохотой и сожалением внимание было оторвано от нити и обращено в сторону помехи. Сквозь сотни вёрст и марево времени, угадывались черты пожилого младенца с мускулистыми руками портового грузчика.
– А ну, назад! – петушинно ломким молодым голосом, потребовал он. – Назад, дурья голова! Сгинуть хочешь?! Назад!
Освобождённый всё ещё держался за трепещущий ворох нитей и смотрел на невесть откуда взявшегося. С трудом собирая в себе звуки, он очень спокойно спросил у пленителя:
– Ты кто? Тебе чего?
– Эк, как тебя. – замирая на мгновение, прошептал бородатый подросток.
На его гладком, ещё почти прозрачном от молодости лице поочерёдно проскочили выражения жалости, испуга и яростного напряжения. Последнее сопроводил хриплый крик и усилие, что мало помалу начинало стягивать с нити готового к бегству.
– Что ты делаешь? – задал вопрос тот, кто был когда-то кем-то, всё так же без какого-либо раздражения.
Вместо ответа, раздалось надсадное и сиплое:
– Назад! Назад!
Нить неожиданно перестала пульсировать и быть горячей. Вместо этого она превратилась в холодную и липкую от склизкой крови скобу. В ту самую. Алексею потребовалось приличное время, чтобы с удивлением осознать, что мир вокруг замер. И что ещё совсем недавно кто-то вышвырнул его ОТТУДА, с силой вмазав в оставленный на рубеже хлам памяти. Той, которую он терял уже во второй раз. И обретал вновь. Скоба поддалась и вылетела из бревна, чтобы вместе с правой рукой Алексея описать широкую дугу и…
Он сидел на траве чуть поодаль злополучной беседки. За его спиной были затухающие звёзды, а перед ним светлеющее на востоке небо. Заражённое неизвестной формой паразита солнце ещё дарило миру тепло, но он знал, что скоро это прекратится, и готовы ли будут к этому люди, было большим вопросом. Время возобновило свой бег, и от того, его оставалось всё меньше. Он это знал. Ещё он знал, что его жизнь больше не принадлежала ему. Хотя, она и так никогда и не была жизнью. Так что большого горя он не испытывал. Но он понимал, что долг, тот самый долг, который требовал от него Харс, всё же предстояло вернуть. Только масштаб его вырос непомерно. Человек ещё не знал, как он это сделает, но был твёрдо намерен. Он уже всё решил.
Посмотрев на лежащее у ступеней беседки тело Крапивина, Алексей заметил, что скоба во лбу трупа переставшая быть живой нитью, выглядела совершенно обычной ржавой железкой. Даже слишком обычной по сравнению с окружающим. Харс ушёл. Он конечно вернётся, но скорее всего, будет уже поздно. Нужно было действовать. Срочно.
Вставая во весь рост, Алексей расправил плечи. Заря набирала силу. Пора было уходить.
Но прежде чем сделать шаг, первый на этом пути, он услышал глухой женский стон.
Екатерина. Она всё ещё лежала под дубом, не открывая глаз. У самой её головы прыгало беззвучное лёгкое облачко. Оно то рассыпалось, то вновь собираясь в шар, что старательно пытался попасть на лицо женщины, но это никак не получалось.
«Память. – понял Алексей, вспоминая, как сам недавно открывал свои веки для неё. – А может, это и есть душа? Суть?»
Немного поколебавшись, он подошёл к Фроловой. Та ещё раз простонала. Шарик неистово запрыгал, словно услышал этот призыв. Садовник с любопытством рассматривал его: комок так был похож на чуть скатавшийся тополиный пух, что Алексей не сразу решился взять его в ладони. Но он оказался тяжёлым, и мужчина удивлённо вскинул брови. Такого он никак не ожидал. ( Не меньше пуда) Сначала он даже побоялся подносить этот грузный пушистый ком к бледному лицу хозяйки усадьбы. Но другого способа просто не могло быть. Это он уже знал.
Осторожно размещая ком на нужном месте, Алексей вдруг вспомнил картину, где Харс проделывал то же самое над ним – так же укладывал такое же вышибленное из тела облачко на Алексееву голову.
Фролова распахнула веки и, с трудом водя взором в предрассветных сумерках, издала протяжный, полный боли стон: ей крепко досталось. Наблюдая за тем, как белый шар утягивает в её глазницы, садовник подумал, что её пробуждение проходило куда болезненнее, чем у него.
– Катерина Сергеевна. – тихо позвал он.
Она плывущим взглядом задержалась на его силуэте и прошептала, узнавая:
– Алексей. Это ты...
– Да, Катерина Сергеевна, Я. – ответил он, усмехаясь внутренне от внезапного понимания, что он, больше не он. – Я вас в дом отнесу. Потом до врача…К обедни, он уже тут будет. Потерпите немного, Катерина Сергеевна…
Смутное ощущение того, что его роль была предопределена и заранее подготовлена, мелькнуло на краю сознания, но было прогнано прочь. В конце концов, это совершенно не имело значения. Особенно сейчас, когда всё уже случилось. Он действительно равный. Но, увы, не свободен. Долг. За всех. Теперь он лежал на нём.