Золотая стрела. Глава 11

Глава одиннадцатая
Глас Божий

1

Шла весна 1987 года. Погребены у кремлевской стены плеяда старцев коммунистического движения. У руля изрядно пораженного ржавчиной, безнадежно устаревшего флагмана социализма утвердился молодой реформатор. Приближалась величайшая Цусима конца двадцатого века. Пройдет еще несколько лет и на дно истории безвозвратно уйдет целая армада социалистического лагеря. Уйдет бесславно, не потопив ни одного корабля противоборствующей стороны, которую держали в страхе и топили на протяжении многих десятилетий. Но сейчас эта армада еще двигалась к своей гибели, пытаясь на ходу залатать дыры и обновить механизмы.
С высоких трибун, безумный реформатор одиночка, провозглашал свободу слова, свободу личности, призывал всех жить и работать по совести. Слова перестройка, демократия звучали ново, непонятно и интригующе.
Тогда, пожалуй, не было в стране ни одного человека способного понять и предвидеть происходящее. Даже сам главный реформатор не ведал, что творил.
Отчаянно раскачивая Союз Советских Социалистических Республик, видя трещины, дыры, слыша стоны, не отдавал себе отчет и абсолютно не представляя ближайшего будущего своей страны, он продолжал, с фанатичностью русского матроса, открывать кингстоны, без всякой жалости топя флагман оплота социализма, так лихо созданный большевиками восемьдесят лет назад.
Но механизмы еще работали. Проходили пленумы, политбюро, отпускались огромные средства на создание стратегических систем обороны, а легендарный ГУЛАГ продолжал перевоспитывать преступников в полнокровных строителей коммунизма.
Случилось не вероятное. Слух о восставшей, забытой богом колонии, дошел до самых вершин власти умирающего, огромного государства.
Впрочем, это было не случайно. УП 388\15 , вернее работы выполняемые узниками, были звеном огромного оборонного проекта, который ревностно контролировался министерством обороны и даже самим политбюро. И если бы не это обстоятельство, генералы ГУЛАГа, не задумываясь, стерли с лица земли тот жалкий таежный лагерь вместе с заключенными.
Такое случалось ни один раз и всегда заканчивалось безымянными могилами и исчезнувшими в небытие свидетелями. Но, на этот раз система дала сбой. Исключение заменило правило.
Работающая радиостанция тоже сыграла немаловажную роль. Голос восставшей колонии, прозвучавший в эфире, был услышан на всей территории этого огромного северного края. О ней знали речники, геологи, рабочие рудников и шахт. Работники бесчисленных обкомов, горкомов, райкомов не могли закрыть глаза и уши на случившееся.
Все же ни те лихие времена, и ГУЛАГовские генералы, боясь бросить на восставших бронетехнику, теряли время. Благодаря огласки, была получена передышка, выигранное время дало надежду на спасение.
Пришедшая из столицы в местное УВД телеграмма бала краткой и однозначной: "До прибытия министерской комиссии, ни каких действий не предпринимать". Это было подобно грому среди ясного неба. Подобные комиссии, здесь на краю света еще не бывали.
Если представить нашу страну огромным домом, где бесконечное множество залов, комнат и кладовок, то не станешь осуждать больных и немощных хозяев. Куда там привести все в порядок, дай бог силы и средства на столе пыль стереть, да тараканов разогнать. Что тогда говорить о глухих кладовках, куда хозяин даже глаз не кажет. Там появляются пыль, паутина и огромные черные тараканы, которые, обнаглев до последней степени, чувствуют себя хозяевами и вершителями судеб.
Но в один прекрасный день, вдруг в эту кладовку открывается дверь. Это хозяин с большой неохотой пошел искать нужную вещицу и забрел сюда. К своему великому удивлению он видит, что вещь, так ему необходимая сплошь загажена черными тараканами. Разъяренный, хозяин хватает метлу и давай крушить и давай давить нерадивых. Как говорится: "И этим впрок и будущим урок".

2

Полковник Ивановский сидел в карцере уже несколько дней. Сейчас он походил больше на сумасшедшего, чем на офицера и недавнего хозяина- вершителя судеб вверенных ему обитателей УП 388/15. Бесконечные пьянки и особенно последние события привели его мозг в состояние крайнего возбуждения. Он не отдавал себе отчета в происходящем, все ему казалось бредом, кошмаром, белой горячки. Ивановский то дико орал и бился головой о стены, то тихо сидел, где ни будь в углу тараща глаза на окружающие его стены.
Он никогда не был отважным человеком. Конечно, ему пришлось немало повоевать с националистами Прибалтики, Украины, но все это либо с затравленным, изможденным противником, либо чужими руками, посылая на смерть других. Сейчас ему с трудом удавалось сосредоточиться и взять себя в руки. В такие минуты в голове начинались мыслительные процессы, и сразу возникал одни и тот же вопросы:
- Почему он до сих пор здесь? Где войска? Где траншеи, полные расстрелянных зеков?
Порой его охватывал страх за собственную жизнь, и тогда лезли просто ужасные мысли.
- Почему он до сих пор жив? Ведь любой заключенный, тот же Донец, может прийти и убить его? Для того лучшего случая не будет.
Но о нем словно забыли. Два раза в день его посещал приставленный к нему немощный пожизненный зек, который млея от злорадного удовольствия, совал хозяину хлебные огрызки и объедки, со стола подопечных.
Первое время, Ивановский даже пытался объявить голодовку. Но голод ни тетка. Вскоре он опустился вовсе. Даже обслуживающий его зек потерял всякое удовольствие от обязанностей и старался быстрее покинуть его, на столько омерзителен был вид некогда всесильного хозяина.
Гарнизон по-прежнему обитал в развалинах деревни. Прибывший из райцентра офицер, не сказав ничего вразумительного, взял командование на себя.
Проверив личный состав, выяснив количество вооружения у заключенных, он решил их не трогать и ограничился наружной караульной службой.
Это сильно смахивало на цирковое представление. Сначала солдат выстраивали в оцепление вокруг всей колонии. Но мороз расстроил данную систему, так как в тулупах теперь щеголяли караульные зеки. Нехватка в гарнизоне личного состава, не позволяла часто менять оцепление, поэтому пришлось организовать патрулирование. Солдаты по двоя двигались вокруг лагеря на расстоянии видимости.
Когда мороз крепчал, переходили на легкий аллюр и смешно подпрыгивая, бегали кругами. В такие часы недостатка в зрителях не было. Зеки, забравшись на крыши, от души потешались над несчастными солдатами, скаля зубы и показывая голые задницы.
К всеобщему удивлению, заключенные вели себя крайне дисциплинированно. Все указания руководителей восстания выполнялись без проволочек. Не было ни разграбленных складов, ни драк, ни пьянок. Правда, санкционированные распития были не редкостью. Зеки выпрашивали спиртное по любому поводу. Но, тем не менее, это считалось поошрением и дисциплина сохранялась.
Среди заключенных чувствовался особый подъем, все ощущали себя победителями, ходили с гордо поднятыми головами. Любой дебош, драки пресекались авторитетами сразу и довольно жестоко.
В госпитале дела шли тоже неплохо. Среди раненных, особо тяжелых не было. Ампутация была только одна. Заключенному пришлось отрезать кисть, которая сильно раздробленная в драке, загноилась и представляла опасность для всей руки. Среди солдат многие уже могли перебраться к своим, но наслышанные о тяготах службы и убогости нынешнего питания гарнизона, предпочитали оставаться в лагере противника. "Солдат спит, а служба идет" - шутили они. Некоторые даже утверждали, что каждый день в плену идет за два, и подсчитывали дни до дембеля.
Весь лагерь пребывал в тревожном, но весьма приятном ожидании. Только двое вождей: Шаман и Донец, находились в постоянной тревоге. Они со всей ясностью и ответственностью понимали происшедшее. Понимали, что их участь будет решать компетентная комиссия, которая в любом случае настроена против них, и спасти могут только сильные неопровержимые факты против Ивановского и его окружения.
Поддерживая порядок, они со всей тщательностью готовили материалы. Под контролем Донца документы составлялись со всей тщательностью. Собирали показания заключенных и служащих лагеря. Все события были с датами и по возможности подтверждались лагерными документами. Это была большая кропотливая работа. Полковник обвинялся в садистских издевательствах над заключенными, в пьяных оргиях и хищениях лагерного продовольствия и имущества. Указывались свидетели и участники преступлений. Документы подписывались, нумеровались и аккуратно подшивались в папки. За долгие годы ГУЛАГа заключенные впервые превратились в обвинителей.

3

О прибытии комиссии в райцентр, стало известно от нового начальника колонии. Сообщив эту новость весьма сухо, офицер потребовал выдать все собранные материалы. Ссылаясь на распоряжение столичного начальства, и угрожая еще большим обострением конфликта, он, во что бы то ни стало, хотел заполучить эти документы. Но восставшие твердо стояли на своем:
- Все материалы будут переданы только в руки комиссии на территории лагеря, - заявил Шаман по поручению совета.
- Задницу подотрете своими бумажками, - выругался в сердцах офицер, видя упорство заключенных.
- Сейчас, в решающий момент переговоров, - горячо убеждал Донец, - нельзя допустить ни одной ошибки. Любая из них может привести восстание к краху, а нас всех к расстрелу. Комиссия должна быть здесь, все услышать и увидеть, собственными ушами и глазами.
А комиссия в это время работала в полную силу. Не привыкшее к отчетности районное начальство, в ведомстве которого находились десятки подобных лагерей, плавало, при каждом вопросе.
Цифрам дивились все до крайности, и при всем желании ворона не выклевать глаз собрату, скрыть хищения комиссия была не в состоянии.
Продовольствие, одежда, оборудование исчезало на складах управления, как в Бермудском треугольнике. Наспех составленные акты, гласившие о порче и уничтожении бесчисленных списков материальных ценностей, вызывали только улыбку
В лагерь столичные гости добрались только на пятый день. Большой десантный вертолет, размалеванный защитным камуфляжем, приземлился рядом с лагерем. Все свободные от работ заключенные высыпали на крыши, наблюдая за гостями. Большинство из них не переживали за результаты переговоров. Они понимали, что толпу не накажешь, а каждый из них всегда мог заявить, что действовал по принуждению, или участия в восстании не принимал. Лишь нескольким десяткам застрельщикам, приходилось серьезно опасаться за свою судьбу, но именно для них это было делом чести и они готовы были идти до конца.
Из вертолета как на учениях стали выпрыгивать до зубов вооруженные спецназовцы. Таких шикарных вояк, здесь в глухомани, еще не видывали. Рослые парни, в бронежилетах, шлемах, обвешанные всевозможным вооружением выглядели весьма импозантно и внушительно.
- Ты смотри, какие красавцы! – произнес Шаман, обращаясь к Донцу, - Кто это?
- Войска спецназа. Видимо прямо из Москвы к нам пожаловали. Этих одних будет достаточно, чтобы разнести в пух и прах всю нашу братию.
Спецназовцы, демонстрируя свою выучку, особой агрессивности не проявляли. Окружив появившихся членов комиссии плотным кольцом, процессия быстро, чуть ли не бегом, направилась к развалинам деревни, где, столпившись, их ожидали офицеры гарнизона.
Столичные гости были в штатском, но, несмотря на это, легко угадывалась военная выправка и особый министерский лоск, который всегда выделяет высокопоставленных владельцев столичных кабинетов.
- Значить так! – произнес Шаман, обращаясь Калмыку и Черному. – Всех загнать в бараки, чтобы по территории не ногой. На вышки и на периметр поставить самых надежных урок и ни дай бог если без приказа, что либо приключиться!
Высокие гости не заставили себя долго ждать. Прошло не более двух часов, и к воротам колонии приблизилась процессия парламентеров. Ее возглавлял сам начальник комиссии. Был среди них и новый начальник лагеря. Спецназовцы окружая процессию внимательно следили за вооруженными зеками и были готовы в любую секунду обрушить шквал огня на головы восставших.
Их встретили все авторитеты зоны, Донец был среди них. Папку с материалами расследования и требованием заключенных передал лично Шаман.
Приняв ее, старший из Москвы внимательно осмотрел мрачную публику стоявшую перед ним и спокойно произнес:
- Значить, это ты здесь командуете. Считайте, что пока вам крупно везет, фарт по вашему. Пошли, показывайте, чего наворотили.
Проявив не заурядную смелость, комиссия вошла в периметр зоны. Были осмотрены все помещения лагеря. Везде царил полный порядок. Складские помещения их поразили особенно. Комиссия даже не пыталась скрыть своего удивления. Все было под замком, а выдачей и учетом занимался бывший воротила теневой экономики с кличкой Банкир. Вся отчетность по отпуску продуктов согласно норм, оформленная накладными и подшитая в папку красовалась на столе конторки. Тут же были представлены с аккуратностью бывалого аудитора  материалы по хищениям руководства лагеря.
В карцер комиссия войти побрезговала. Взглянув, через открытую дверь и убедившись, что полковник жив, они отправились осматривать больничное хозяйство.
- Говорите, среди гарнизона жертв не было? – спросил кто-то из комиссии.
- Так точно ... извините, не знаю вашего звания, – по военному ответил лечащий врач. – Жертв среди гарнизона нет, да и ранения достаточно легкие, еще неделя, другая и все будут на ногах. Вы не представляете, зеки даже кормят их усиленно, а морфий, хоть и выпрашивают каждый день, но не было случая, чтобы требовали силой или угрожали.
Смеркалось. Застучал дизель электростанции. Прожекторами и множеством электрических лампочек осветился периметр и территория колонии. Раздался гудок паровоза, и заключенные потянулись из бараков на ужин.
- Да..., просто удивительно, даже если это представление организованно только для нас, - тихо произнес председатель комиссии.
- Значить так! Слушайте меня внимательно! – приказным тоном обратился председатель к Шаману, когда комиссия покидала лагерь. – Первое! Полковника привести в порядок и освободить. Второе! Завтра, к двенадцати часам дня, сложить оружие и впустить гарнизон. Третье! Все заключенные должны быть построены около своих бараков для переклички. Хорошо запомнили? Ровно в двенадцать часов.
- А, что будет с нами? – спросил Шаман, слегка обескураженный тоном говорившего.
- С Вами будет то, что решит комиссия, – произнес, как отрезал, высокий Московский гость и покинул территорию лагеря.
Вся ночь прошла в бесконечных дебатах, мнения разделились. Калмык предлагал бежать пока не поздно.
- Видал я такие комиссии, знаете где? – кричал он, скрипя зубами. – Всех нас под вышку подведут. Бежать надо, с оружием. Прорвемся и айда в тайгу. Морозы уже не те, весна все-таки, выживем.
- Пока оружие у нас, они с нами разговаривают, а как сложим, так сразу удавку на шею. – Многие поддерживали Калмыка.
Черный предлагал продолжать удерживать лагерь:
- Тоже мне спецназовцы. Нашли, кого испугаться. Да они сами трясутся от страха. Надо держаться до последней возможности. Пока не выполнят всех наших требований.
- Нашел Брестскую крепость урка, – усмехнулся Шаман. – Лучше Донца послушаем, он дурного не посоветует.
- Вот, что братки! Основного мы добились, на нас обратили внимание. Вон, из Москвы к нам пожаловали. Теперь уже автоматами и горлом ничего не добьешься. Надо выполнить все условия комиссии. Вы знаете, я могу пострадать хуже вашего. Полковник Ивановский сделает все, чтоб меня уничтожить, но, тем не менее, считаю, что, мы, выиграли, комиссия ничего плохого нам не сделает. Я глубоко в этом уверен, но дать гарантий не могу, решайте сами.
Дебаты продолжались всю ночь, Когда рассвело, уставшие и охрипшие авторитеты решили голосовать. Большинством голосов, правда, с небольшим преимуществом, воровской круг поддержал мнение Донца.
Ровно в двенадцать часов дня восставшая УП 388/15 сложила оружие. В распахнутые ворота вошли солдаты гарнизона, быстро занимая строения и привычные места в карауле и на вышках. Вытянувшись вдоль бараков зеки построились в две шеренги. Восстание закончилось. Улетела комиссия. Полковник Ивановский исчез вместе с ней. Больше его заключенные не видели. Никаких репрессий по отношению к участникам восстания не было. Постепенно их растасовали по другим зонам России. Состав заключенных и гарнизона обновился, и восстание стало достоянием истории.

4

Шли годы. Дима, известный среди преступного мира как Донец, продолжал отбывать свой срок. Благодаря дружбе с Шаманом и участию в событиях УП388/15 он стал авторитетом среди воров. Во всех колониях, где ему довелось побывать, отношение было уважительное. Его мнение при разборках всегда ценилось, а порой было определяющим. Время шло, и за колючей проволокой в несчастном государстве Российском хаотичной чередой шли перемены. Это напоминало пущенную под гору старую телегу. Этакая несется вниз, скачет на камнях, скрепит всеми деревянными суставами. А руля та нету, оглобли и те разлетелись по сторонам. Все смотрят и гадают:
- Куда болезную вынесет?
Разваливался лагерь Социализма, разваливался и Советский Союз. Его осколки стали суверенными республиками. Получив независимость, одурев от демократии, захлебнувшись в крови междоусобиц, республики бросились в погоню за призраком капиталистического благополучия, стараясь призрак коммунизма, который так и не стал плотью, забыть, как кошмарный сон.
Но один кошмар сменился другим. Эйфория первых лет быстро исчезла. На смену полусонного существования в колыбели социалистических иллюзий, пришла безумная гонка в никуда. Страна кидаясь из стороны в сторону, теряла силы, свои богатства и только что приобретенную веру.
Находясь в заключении, Дима старался понять происходящее. Читая газеты, слушая рассказы вновь прибывших очевидцев, он много думал.
Писанное на бумаге звучало ярко, красиво. Он, даже одобрял и поддерживая перемены, впитывал новые понятия: свобода личности, гласность, многопартийность, частная собственность. Но это все пена. Из-за колючей проволоки понять происходящее было не возможно. Шел десятый год его заключения, шел десятый год перемен в государстве Российском.
- Зона есть зона. Выйду на свободу, разберусь, – рассудил Донец.
Последнее время он стал получать письма от Шамана. Освободившись два года назад, тот сразу пропал, и вести о нем почти не доходили, а тут неожиданно письмо, а за ним еще несколько.
По ним выходило, что Шаман стал солидным человеком. Вроде как бизнесмен, или банкир. Без проблем ездит по заграницам, отдыхает на дорогих курортах. Оказывается больше других ему Гавайские пляжи нравятся, и тамошние островитянки.
В письме он пишет обо всем этом, совершенно свободно. Ведь письмо не куда ни будь а в зону строгого режима. Все это не укладывалось в голове. На вопрос, что там творится за колючей проволокой, найти ответа Донец был не в состоянии. Зона для него казалась роднее и понятнее, чем жизнь на свободе в новом государстве.