Журавли. одна ночь и больше ничего

Ветер где-то за окошком с трудом ворочает вязкие пласты сгустившегося воздуха. Шепчутся деревья; призраки  замученных людей копошатся в кустах, и изредка счастливо баранами блеют. 
Лица католиков тонут в бархатных тенях, превращаясь в сумрачные маски ночных демонов.
Некоторое время в помещение темницы бродила тишина, колебля пламя горящих факелов, бросая блики на лица собравшихся, точно играя краем ветряной занавески…
Тишина. И не одна предстала, а со Спутником.
Тишина бродит в подвале, ласково поглаживая нас всех по затылкам, и от этого прикосновения волосы становятся дыбом, словно тишина приходится горячему ознобу родной сестрой, или и того хуже — матерью.
Тишина вглядывается в искажённые лица и передергивается.
Их Превосходительство Страх, снисходительно похлопывал Тишину по плечу, и вновь скрещивал на груди когтистые лапы.
Страшно было всем, не только мне одному.
Тишине тоже было страшно.
Все чувствуют страх когда-то. Даже такие материи, как «тишина».
Неустрашимый прелат, придя в себя от приступа страха,  показал знаком погасить огонь жаровни:
Огонь подо мной затушили, и только я выдохнул с облегчением, прелат скомандовал подручному:
— Приступай к следующей процедуре.
Снова засуетился коротышка, лязгая какими-то железками.
Он цепко ухватил за голову, стараясь разжать мой стиснутый рот от боли:
— ну-ка покажи милейший еретик, свои зубки, да не боись ты, чик — и готово.
Понятно, очередь за стоматологом.
Видно этот малыш был вроде как хирургического палача гестаповца Вальтера, из «17–ти мгновений» про Штирлица.
Только я не хотел терять последние зубы, и отрицательно замотал головой.
— Мигель, помоги.
И громадная ручища мясника, метнулась к шее удушающим захватом.
А что я мог сделать в таком положение?!
Да почти ничего. Почти. Как там действовать, при таком захвате…
Самое главное: прижать подбородок к груди до того как надавят на горло.
Взять кисть руки, которой обхватили шею, двумя руками.
Нырнуть головой под мышку не впуская кисть и повернуться на 360°,
например, если  "охомутали" правой рукой, то поворачиваться влево.
Затем удерживать кисть на вытянутых руках, смотря в ту же сторону что и нападавший, не давая ему опустить локоть, то и  получится айкидошное удержание типа "санкио".
А если не успел прижать подбородок и уже придушили?
Так вот, как раз в айкидо–айкикай львиная доля тренировок сводится к наработке рефлексов, чтобы не упустить ключевой момент, после которого прием проводить поздно, или только грубой силой.
Они, рефлексы, нарабатываются вроде детской игрой в тяпки–ляпки.
Эта  столь любимая рукопашниками игра, где без всякого членовредительства, не считая отбитых ладоней, неплохо проверяется реакция и сообразительность партнера.
Есть правда еще режим «го-но-сэн» когда сознательно дают партнёру хорошенько себя прихватить и работают не на тайминге, а на направлениях и центрировании, но я не представляю как в нем можно выходить из качественного захвата за шею.
Мне повезло, и я успел предпринять первое действие: прижать подбородок, остальное не смог бы, при всём моем желание.
Волосатая кисть мясным окороком жёстко уткнулась мне в рот, плотно заткнув нос.
Повинуясь звериному порыву, разжал челюсти и вцепился зубами в чужую, враждебную кисть, прокусывая её до появления во рту вкуса враждебной крови и человеческого мяса.
А каково оно на вкус человеческая кровь и плоть, Идущий?!
Каково оно — питаться себе подобными…
Мигель зарычал от боли, вырвав кисть из моих зубов, освобождая
руку, со свисающими лоскутами плоти.
Я сплюнул остатки кожи, которые остались во рту.
Сзади подкрался коротышка и точно ударил по затылку дубинкой, на этот раз у него получилось, вгоняя меня в «сон», аккурат в половину ночи.
… — Уснуть? — хохотал в отдалении кто-то из рода людских сущностей, незнакомый Полночи, и она вздрагивала украдкой. — Уснуть — и видеть сны, быть может?!
А какие ж сны в том смертном сне приснятся…?
Какие сны? Какие… дружище?
Странные слова из монолога Гамлета.
Полночи тоже очень хотелось знать — какие? — но на лицах присутствующих не отражалось ничего, кроме страха перед неизбежностью, а глубже она заглядывать не умела.
Потом я очнулся с разжатым ртом..
Да хрен ли теперь…  пусть делают что хотят!— накатило нормальное безразличие.
Малыш палач калёными щипцами ухватил корневой зуб.
Скорее!
Он не может потерять его снова!
Он… это больно, я не хочу! Но другого выхода нет.
Снова боль.
Снова уничтожение части себя — но части всегда жертвуют собой во имя целого, так было, и будет всегда, и так будет… сейчас, приятель, чье имя для меня не имеет смысла!
Да, сейчас…!
Что-то с хрустом нехотя вылезло из зубного ряда челюсти.
В голове сверкнула красная вспышка, вынужденно отправляя измученное сознание в странствия по «беспредельной»
Она оказалась покрытой льдом и снегом.
Застывшая взвесь морозного воздуха с водой изваяла причудливые водопады, падающие откуда-то неизмеримого высокого  верха, словно похожие на воздушные замки с башнями.
А холодно здесь, что зубы стучат, сама картина студёного пейзажа навевала продрогший мороз по коже.
Снова попал незнамо куда — из огня да в полымя, то есть в мерзлоту.
Хотя нет, узнал место, немного осмотревшись, да пришла весть о нём из пустотного «ниоткуда».
Такие долины и просторы ледяного  Нифльхейма, мира Туманов, ни с кем не перепутаешь.
Обычный первозданный мир, только без людей,  один из многих миров Хаоса, позволяющий посетить его бесплотно.
По мифической легенде, этот холодный мир, частью застывший во льдах, один из двух первозданных миров — они столкнувшись друг с другом, — дали начало семи остальным мирам.
Ледники и снежные горы этого царства морозов возникли из вод древней реки под названием Эливагар — «Ледяные волны».
Ядовитая река превращала в лед всё, чего касалась.
Когда Нифльхейм столкнулся с Муспелльхеймом, в южных областях миров, льды начали таять, из-под них появилось первое живое существо турс —  великан сотканный из инея Имир, родоначальник всех инеистых турсов.
А ещё сказывают, что они способны управлять погодой Нифльхейма и вызывать бури — и это еще одна причина не злить их попусту.
Но капли воды из ледяной реки Эливагар все еще рассеяны в этом мире, и этого достаточно, чтобы в нем по-прежнему царили холода.
Нифльхейм является представлением ада в скандинавских и германских культурах.
И это мир не огня, а льдов и туманов, отдельным местом «беспредельной», где издавна и навечно правит черная владычица Хел.
Хел стала повелительницей мертвых после того, как была изгнана из Асгарда, так как была дочерью Локи.
Еще есть рядом место, «Берег Трупов», где живет Нидхогг.
Нидхогг — гигантская змея, питающуюся мертвецами, которые умерли, но ещё не попали в ад.
Из девяти миров Нифльхейм считается самым глубоким и темным из всех.
А грешные души, попавшие в Нифльхейм, благодаря вестнику Хелы — адскому псу Хермодру, испытывают постоянную боль.
Царство холодов  также служит в качестве якоря, основы для произрастания  Иггдрасиля, которое держит на себе Вселенную.
Где-то там вдалеке вытянулся вверх один из таких отросточков, ну как отросточков, если этот побег дерева размером с два небоскреба, вершина которого терялась в туманных небесах.
Такой вот  один из колоссальных корней мирового Древа, ясеня Иггдрасиля.
И вороньё тёмной тучей кружило вокруг него, наверно лениво подъедая падаль объедков мертвых, мертвее не бывает, сущностей.
Что делать?— и я направился к нему, медленно шагая по глубокому насту,
к одинокому стылому Ясеню.
Одиночество.
Безмерное одиночество Путника, потерявшегося среди бескрайней ледяной пустыни Нифльхейма  … нет, не так! — совершенно невозможное и безнадежное одиночество муравья, чей людской муравейник чудовищно далек.
И там, в той невообразимой дали, остались все его братья–муравьи… нет, не братья — остался он сам.
Осталось то, чем он был всю жизнь, и сейчас лишь теряющаяся малая часть его, ползет теперь по месту без края и конца.
Бездумно и бесцельно, потерянная, раздавленная безжалостным каблуком судьбы, или кармы, но все еще пытающаяся ползти…
Впереди, на белом безжизненном фоне, выделился чумазою точкой странный предмет.
Он вдруг зашипел, разевая мощный клюв, заклёкотал неумело тонким криком, превращаясь в живучий  комок.
Комок тоже не хотел умирать, посверкивая красными бусинками глаз.
В свою очередь он отчаянно хотел меня напугать, своими, как ему казалось грозными крыльями.
Ворон, точнее воронёнок.
Безупречно черный, как истинный сын ночного неба в безлунную ночь; едва оперившийся, он, похоже, слетел с Дерева снесённый ураганным ветром, и откололся от своей вороньей стаи, оглашавших окрестности каркающим граем. Наверно подранился, или заболел ещё, что смерти подобно в мире хищников:
— Не бойся, я не причиню тебе зла.
Невзирая на каркающие протесты бегающего птенца, я подобрал его и сунул за пазуху, за отворот куртки.
Там воронёнок беззащитно притих, видно тоже смиряясь с неизбежностью, недоверчиво нахохлившись изредка попискивая.
— Не кричи. Мы одной крови, ты и я.
Вороньё. Каркают, оглашают ором, клубятся рядом чёрной стаей… адские вороны.
Наблюдают сверху за мной и нами.
Большие вороны, здесь воплотившиеся души сущностей
Знаю воронёнок: ведь у тебя тоже есть душа, ещё пока не выросшая во что-то ужасное.
Да ничего: у тебя впереди вечность.
И может она есть виноватая часть моего составного Духа.
Я вспомнил, что когда-то Он разделился на мою душу, а потом частица Духа вселилась в тельце маленькой девочки, пока неразумной и непонимающей, как всё устроено, проживающей в другом времени. Или в другом измерении. Больше не помню.
А устроено почти так.
Девочка подставила стульчик к холодильнику, вскарабкалась на сиденье, и потянулась к  вверху.
Она хотела достать что-то с крыши холодильника, уже взяла в ручку, но качнувшись на стульчике — выронила, и оно полетело вниз, и…
— … фарфоровая крышка упала и разбилась на осколки.
— А что ты хотел?
— Такая энергия. Что-то же должно было бомбануть!
— Да я знал, что крышке, когда-нибудь придет конец, просто жаль её.
Ты задумывался что у "каждого" есть своя жизнь.
— ты боишься смерти?
— ты готов умереть? сей час и в данный день.. и сию минуту..
спроси сам себе… то есть.
А  крышка разбилась и, умерла. Ей было двадцать лет.
Исправно  служила до сегодня.
Люди как дети, они ничего не знают… или не хотят знать.
Если  у каждого предмета есть Душа и жизнь, то что получается…
Допустим, взять ту же фарфоровую крышку, или, к примеру, выкованный клинок сломавшийся в бою на обломки, если у них жизнь  результат целого, единого состояния, то получается смерть — разбитие на осколки.
Также и у человека.
Только душа предметов, существ, людей и нелюдей никуда не девается, не пропадает, а сливается в одно целое.
Такое вербально сложно объяснить, самому надо прочувствовать.
К примеру, почему со слов из библии, Христос творил «чудеса» с предметами: просто он напрямую взаимодействовал с душой предметов, с душой неба или земли. Кто, на что — учился… и на что горазд, то есть предназначен.
Да уж, учёба. Она такая. Может будущий рассуль Иса учился у самого Агастьяра: кто знает, кто знает. И холодно ещё чертовски, или адски.
Но зато вроде действует магия рун скандов, всплыло в подсознании.
И я включил, прочертил рукой и наложил, для нас с воронёнком огненную руну Кано. Воплощенная руна замерцала жаром, окутывая нас теплом.
Тепло. А что такое тепло?— да неважно уже теперь, когда по телу прокатилась волна благодатного огня.
Или какое оно еще бывает:
Тепло воронёного металлического клювика птенца, с благодарностью припадающего к ладони.
Тепло ребристой рукояти приятеля клинка.
Тепло, наконец, обретенного друга воронёнка, который поддержит, защитит, спасет от этого невозможного, безумного одиночества!
Теперь он и я снова часть целого — он не одинок и я тоже, — но целое в опасности! Скорее! Я спасу тебя! Мы  не можем потерять целостность снова!
И вдруг возникло!
Заклубилась белесым туманом крутящийся коловорот, заплясал киселём призрачный воздушный эфир.
Я кинулся к воронке, упрямо боясь, что она нечаянно исчезнет, и с надеждой провалился «туда».
Вспышка!
«Не бойся! Ты не один! — попробовал крикнуть воронёнку. — Я здесь, с тобой!» Но пустота портала забила горло, и лишь едва слышный стон раскатился по бесконечному порталу; но воронёнок услышал этот стон и потянулся, пытаясь нащупать кричавшего.
Блеснуло металлическим отливом кроваво–черное тельце, и жадно ищущие птичьи лапки доверчиво ткнулись… объединяясь и сливаясь в одно…
Затухание и слияние!
Они, или теперь только он, летели по стальному тоннелю, плавно следуя изгибающимся нарезам портала.
И мощная волна тепла мягко давила в спину… нет, не в спину — потому что сейчас у него не было спины.
Зато волна действительно была, а там, впереди, сиял свет, к которому он стремился, зная, что скоро, очень скоро достигнет его, окажется снаружи — и вот тогда жизнь станет иной, превращаясь в жизнь, вместо прежнего жалкого существования.
Уфф. Не о том я думаю, не о том…
Надо вспомнить для чего я здесь и вообще, зачем вся затея случилась.
Да скорее уже! Я  не могу потерять эту мысль снова!
Ага, вот оно!— надо найти улики, и по возможности вещественные доказательства.
Вспышка! С намерением.
Слепящая фотовспышка — и на мгновение знакомое лицо, оказавшееся перед ним, застывает, впечатанное в ткань бытия, в ткань его памяти вселенским фотографом.
Неведомый Мастер хитро и довольно щурится, а в следующий миг все снова приходит в движение, но я уже там — «внутри».
Внутри разума того человека.
Скользкие хвосты чужих мыслей — да как же их поймать!— спешащих укрыться в запутанных лабиринтах иного сознания, но кое-что  все же успеваю схватить, сбить влет, словно нож ножом.
Звон от сталкивающихся в воздухе стальных птиц, растерянность, страх — и еще один страх!— ужас на лице маленького человечка в черной шапочке католиков с куцей бородкой, в руке которого пляшет…
Вот оно! Нашлось.
Цифры! Это очень важно — буквы и цифры!
Я попытался их запомнить; очень старался, огненными знаками выжигая в своем мозгу: А–FA–50… Жизнь! Нет, не спасение, всего лишь кратковременная отсрочка — она таилась за этим шифром, который стерёг её, стерегли  где-то там…
Вспышка.
Черная дырка ствола все ближе.
Но он не выстрелит!
Нет, он не сможет, и не только потому, что прелат трусливая церковная крыса — но и потому, что пистоль просто не станет стрелять, — осталось два шага, всего два: один, второй.
«… Два шага, а потом сбить хилую руку, войти в привычный захват: правая ладонь под подбородок, чуть сбоку, другая — на затылок, рывок, проворот…»
Только тело почему-то становится ватным, ноги подгибаются, ладони не желают следовать вошедшему в плоть и кровь ритму боя.
Конечности вязнут в сгустившемся воздухе, что-то пошло не так, и мысли, мысли… но ничего, всё равно я…
Свет, живой свет, в ореоле котором стоял мутный силуэт высокого человека, с толпой вооружённых до зубов гвардейцев, бряцающих королевскими алебардами и секирами.
Силуэт наклонился надо мной, изображение  прояснилось, чуть подрагивая при свете трясущихся факелов, приближая детали знакомого облика серьёзного Виландии. Он выдохнул с облегчением:
— Успел… Ты как Джоник?
— Я, достал… я... достал, — чуть слышно едва шевеля губами, с изодранным ртом. Больше сил не было говорить.
— Вовремя ты граф,— успевая додумать мысль и отключиться, задавая конечный вопрос себе. — И где воронёнок?! Ведь он был со мной. Куда же он подевался…
«… — Пап, а ты знал, что когда воронёнок умирает, он выплевывает клювиком комочек пуха?...»
Комочек пуха, наверное, это и есть душа.
Не знаю, может она снова во мне…
Конец главы.