Свет далёкой звезды, гл. 28

Есть люди, способные одним только словом изменить отношение других к некогда любимым вещам. Лёгкое замечание или произнесённое походя слово рушит хрупкое ощущение красоты и уюта. Стоит кому-то обронить: «Где вы взяли эти винтажные занавески?», как хочется немедленно содрать их с окон и никогда не вспоминать, а ведь они так нравились твоей жене. А жёлтый плюшевый мишка с оторванным носом? Почему он, близкий и родной, превращается в грязную набитую поролоном тряпку после фразы «Сколько же лет этой игрушке?»

Людей, обладающих свойством превращать красивое и важное в уродливое и бессмысленное, я опасался. Поэтому никого и не приглашал в гости. Придёт, скажем, Толик Нефёдов, погладит круглый живот и скажет: «Круто! Никогда бы не подумал, что внутри такой развалюхи будет так шикарно!» Я начну лопаться от гордости и расскажу, что это всё Голиков, что он достаёт дешёвые материалы, а Пашка со своими не менее золотыми руками помогает делать ремонт. Про Пашкину шутку о том, что у нас скорее стены держатся на обоях, а не наоборот, я промолчу. Промолчу и о том, что сквозь стены нещадно дует, а крыша во время сильных дождей протекает.
- Голиков, это тот, в кепке? - спросит Нефёдов. - На алкаша похож!

Пашка, конечно же, покажет Толику свои картины. Тот оценивающе хмыкнет, произнесёт «Ничего так». Нину Васильевну он назовёт бабкой, а про Профессора заметит, что тот торгует пивом в ларьке за углом. И в этот самый момент из комнаты тёти Лены выплывет полуголый мужик, а потом прибежит Надя и закричит...
Впрочем, Надя не прибежит. Кое-как пройдя предшкольный осмотр, она поступила в первый класс. Довольная походила целую четверть с ранцем за спиной, а после прямиком отправилась в спецшколу на полное гособеспечение. Дело в том, что говорливая и непосредственная девочка в обществе незнакомых людей превращалась в немую. Когда её спрашивали на уроках, она вставала, выходила к доске и молча улыбалась. Не знаю, как назвать то, что происходило с Надей тогда, но это точно не умственная отсталость, как считали учителя, а её мать безмолвно соглашалась с их решением. Уверен, что им было просто лень разбираться в её случае. Проще отправить подальше и забыть.

Изредка Надя приезжала на выходные, проводила дома каникулы. Она изменилась, стала более замкнутой и молчаливой. Могла часами сидеть в углу кровати, нахмурившись и никакие сладости, истории или игрушки не могли её оттуда достать. Я злился, кричал на Надю, а она смотрела на меня и молчала. Это было невыносимо, и я решил ненавидеть и игнорировать тётю Лену, которая и засунула дочь в жуткое место, сотворившее из девочки чужое существо. Тёте Лене, впрочем, было наплевать на моё отношение, как и на отношение к ней других людей.
Фантазия с пришедшим в гости Нефёдовым проносилась перед моими глазами всякий раз, когда я решался пригласить кого-нибудь в гости. Оканчивалась она всегда одинаково — горьким разочарованием, стыдом и невозможностью находить покой и уют в родном доме.

По утрам я всегда просыпался рано, но никогда не вставал сразу. Просто лежал, прислушиваясь к утреннему шуму. Каждое утро похоже на предыдущее и вместе с тем все они неотличимо разные. Сначала кричал петух. Он жил через дорогу в одном из уцелевших частных домов со скошенными стенами. Его хозяин, неопределённого возраста старик, вечно пьяный и неухоженный выгонял своих коз, наверное последних в городе, на близлежащий пустырь. Происходило это часов в пять-шесть. Я слушал, как натужно дышал старик, как надрывным кашлем оглашал окрестности. Козы недовольно блеяли.
Потом поднимался дед, недовольно бормотал себе под нос, бродил по комнате. Ел на кухне, шумно втягивая в себя овсянку. Потом толкал меня в бок и уходит. Ему нравилось появляться в школе за час до начале занятий и сидеть в тишине класса, думая. Кто знает, о чём он думал!
Минут через пятнадцать заходила Нина Васильевна и каждый раз спрашивала, не пора ли мне вставать. Я качал головой и зарывался поглубже в тёплое одеяло.
- Минут двадцать поваляйся и вставай, - говорила она.
Нина Васильевна наклонялась надо мной так низко, что я чувствовал запах её кожи, немного затхлый как у всех стариков. Она поправляла мне одеяло уходила. Я слышал журчание воды, тихие голоса в коридоре, но вскоре всё смолкало, и я понимал, что остался совершенно один. Соседи отправились на работу, а Нина Васильевна дремлет в своей комнате в кресле, так что она не в счёт. Само время вставать и чувствовать себя взрослым и самостоятельным.

В тот день всё было именно так. Я выпрыгнул из кровати и подбежал к окну узнать, не идёт ли дождик. Он лил, не переставая, всю ночь, и я боялся, что и день будет таким же унылым. Мои опасения не подтвердились. На улице сияло солнце, а на лавочке во дворе сидела Лёлька. Вывалив рядом с собой содержимое пестрой тряпичной сумки, она тщательно перебирала вещи. Что-то отправлялось обратно, что-то безжалостно выбрасывалось в стоявшую рядом урну.
Я выбежал на улицу.
- Привет! - сказал я, может, даже более радостно, чем следовало, - ты, что тут делаешь?
- Привет! - Лелька улыбнулась, и у меня внутри все возликовало.
- Ты обещал мне книжку, - добавила она.
Я никогда никого не приглашал в гости, но Лёлька другое дело.
- Тебе разве не нужно в школу? - спросила она, скидывая туфли в нашей крохотной прихожей.
- Нет, - соврал я, - сегодня день ГО. Ну, знаешь, все надевают самодельные марлевые повязки и строем выходят из школы. По-моему, это ужасно глупо. Не стоит и ходить.

Кажется, Лелька не поверила, но ничего не сказала.
- У вас так много книг! - поразилась она, открывая стеклянную дверцу шкафа.
- Подумаешь! - я отыскал нужный том. - Так несколько полок!
- Нет, это очень много! - Лелька ласково погладила блестящий переплет, - у тебя есть газета?
Я принес. Лелька аккуратно завернула в нее книгу и опустила в сумку.
- Вдруг испачкаю, - объяснила она.
- Любишь читать? - спросил я.
- Очень. Только нечего. Когда я была маленькая, то считала, что чем толще книга, тем она лучше, представляешь? Однажды я взяла толстенный том, уселась на диван и начала с умным видом декламировать. Ни слова не понимала, зато все считали меня очень умной.
- И что это была за книга?
- Не помню. Говорю же, ничего не поняла, но толстая ужас! Вроде этой!
- Самая бесполезная в нашем доме. Дед рассказывал, что эту книгу заставляли, чуть ли не наизусть учить. Я решил, что она очень умная, но не смог и страницы осилить. Она ещё и на немецком. Дед в нем деньги хранит. Наверное, из-за названия.
- Названия?
- Ага! Почти как по-русски, das Kapital. Капитал, то есть.

Мы рассмеялись. Тут я вспомнил, что в холодильнике лежат великолепнейшие пирожные – бисквитные корзиночки, наполненные взбитыми сливками и политые клубничным вареньем. Они так редко бывали в нашем доме, что считались недоступным деликатесом, вроде икры или брауншвейгской колбасы. Я побежал в кухню. Когда я вернулся с двумя корзиночками в руках, Лелька все еще стояла у шкафа и перелистывала книги.
- Это тебе, - я вытянул вперед обе руки.
- А ты?
- Я сейчас не хочу, у нас их и так целая коробка, - соврал я.
- Ну, если так...  - Лелька, раздумывая, смотрела на пирожные.
- У тебя есть какая-нибудь баночка? - наконец спросила она.
- Баночка?
- Ну, да. Стеклянная, лучше с крышкой.

Я отправился на поиски, попутно гадая, зачем Лельке банка. Пришлось взять одну из-под огурцов, хорошенько помыть и вытереть. Все это заняло довольно много времени, но когда я зашел в комнату, ничего не изменилось. Лелька все так же стояла у книжных полок.
С удивлением я наблюдал за тем, как она аккуратно складывает пирожные в банку, закручивая крышку, опускает банку в висящую на плече сумку.
- Угощу Миньку, - пояснила она.
- А ты как же?
- Терпеть не могу сладкое! - заявила Лелька, отворачиваясь.
«Врет», - подумалось мне. Но вслух я ничего не сказал. Просто смотрел на худые исцарапанные руки, скользившие вдоль полок, на грустные, чуть зеленоватые  глаза, задорный ершик на голове, и мне казалось (несмотря на то, что тогда я еще ничего не знал о Лелькиной жизни), что эта хрупкая девочка очень несчастна, может даже, еще несчастней меня. Я вычислил это неведомым шестым чувством, и мне безумно захотелось сделать для нее что-то очень хорошее и неизмеримо большее, чем книжка и пара пирожных. Но что это могло быть? Что такого мог дать ей, пятнадцатилетней, почти совсем взрослой девчонке, обычный шестиклассник? Я молчал, думая о том, что должен сделать, но в голове не было ни одной мысли.

Продолжение - http://www.proza.ru/2018/06/23/1882