Колбаса

Я лежала в кровати, вминая в живот подушку: второй месяц меня мучили странные и невыносимые желудочные боли, причину которых ни один врач так и не смог разгадать.

Справа, а затем слева, и вот уже в ногах, и даже на голове без остановки крутился Ваня. Ему было немного скучно и чуть более страшно, поэтому он осторожно трогал меня ладошкой и иногда спрашивал: «Все хорошо?» Я улыбалась в ответ, а затем щурила глаза и растягивала во всю длину губы.

«А нормально можешь?» – заволновался Ваня и перебрался куда-то по кровати.

«Могу», – с трудом кивнула я и разжала веки.

«Просто с такими узкими глазами, – показал на себе сын, – ты похожа на китайца». И мы оба улыбнулись.

А потом были минуты забытья, когда горячими и холодными волнами накатывала боль и превращала тело в улитку: скручивала один за другим позвонки, сминала, чтобы на пару секунд отпустить и приняться вновь - творить из меня раковину. В эти мгновения Ваня совсем уж не отнимал от меня ладони и старался не дышать.

«Иди, – просила я его, – поиграй или поешь чего-нибудь».

Сын сидел на кровати, прижимая к боку любимого плюшевого пса, и ждал ту минуту, когда я раскручусь и смогу еще раз улыбнуться, но минута не шла.

Устав от боли, я наконец-то провалилась в сон, а когда очнулась, на тумбочке рядом с кроватью стояло белое блюдечко с куском ржаного хлеба и парой ломтиков сырокопченой колбасы.

«Спасибо, – сказала я Ване, – мне нельзя, ешь сам».

Сын низко опустил голову и поднял блюдце.

«Я только один, мам, – смотрел он на колбасу, – вот этот», – и осторожно взял кусочек.

«Съешь всё, и я улыбнусь по-настоящему, а не как китаец, – подмигнула я ребенку, который с утра сидел со мной, оставшись без завтрака и обеда. - Съешь?»

«Съем», – ответил Ваня, и я заснула.

Боль отпускала, я постепенно раскручивалась и, наконец вынырнув из раковины, открыла глаза.

На тумбочке все еще стояло белое блюдечко с куском ржаного хлеба и заветренными ломтиками колбасы, а рядом, прижимая к боку любимого плюшевого пса, тихонечко сидел Ваня.