Алекс выходит на прогулку

Неужели разумный человек является всего лишь крупным производителем, штампующим непонимание в широких масштабах?

Филип Рот «Другая жизнь»

Улица, магазины и увлекательная беготня по дворам

Алекс, длинноногая растрепа, захлопывает дверь, спускается по лестнице вразвалочку, руки в карманах джинсового комбинезона – одна лямка спущена на плечо, коленки разорваны. На мятой желтой майке надпись черным «Hey!». Комкает в руке записку.
«Александра Александровна, сосиска и рис в холодильнике – ОБЯЗАТЕЛЬНО РАЗОГРЕЙ (подчеркнуто), мобильник держи при себе, со двора никуда не уходи». На улице щурится на солнце, облизывает соленые губы, пинает камешек, перепрыгивает через лужу, надвигает кепку поглубже на глаза, достает из кармана жвачку, швыряет мамин «листок душевного спокойствия» в мусорку, радуется, что попала точно, начинает потихоньку насвистывать.
Ей чуть за одиннадцать, рыжая, худая, лопоухая абессинская кошка, и по виду, особенно со спины, сразу не скажешь, девочка или мальчик – стрижка короткая, движения резковатые, да, впрочем, оно ей и на руку.
На светофоре, почти не оглядываясь по сторонам, она идет, уставившись на свои кеды – потертые, шнурок вот-вот развяжется. Мама вечно не по делу напрягается, - хорошо бы ей от неприятных мыслей томным летним утром научиться избавляться.
Пройдя еще пару кварталов, Алекс заходит в гипер, проскальзывает мимо охранника через турникет, краем глаза замечая, где тот стоит (привалившись к камере хранения, зевая и почесывая шею, разглядывая пивной брелок на ключах). Спокойным шагом - в дальний угол, к сладостям. Поворачивается спиной к залу, привычным жестом уверенно и точно хапает с полки пару батончиков, будто автомат-хватайка за стеклом, еще какую-то мелочь, осторожно, плавно, незаметно переправляет все это добро по карманам, внимательно глядя вокруг исподлобья, из-под козырька. Некоторым не очень хорошо удаются ровные, прямые линии, что на уроках геометрии, что в жизни, но эта девочка предпочитает четкие, простые решения.
А глаза? Глаза у Алекс синие, пронзительные, не сказать, чтобы приятные или милые. Такие говорят о том, что у многих поколений пройдох и врушек в ее семье водилась эта же мутная, сердечная синева – не важно, знает она об этих многих или нет. При желании на полке с шоколадом, на обертках, можно отыскать приблизительно такой цвет. Фирменный взгляд - «охотничий» - губы поджаты, зрачки как иголки, веснушки на щеках едва заметно подрагивают. Взгляд – это ведь не только глаза, так?
Дышит она ровно, кривовато улыбается, ей ведь не впервой. Выходит через кассу спокойно, уверенно, руки свободно болтаются, на правой кожаная фенечка с бусиной. Беззаботный ребенок на каникулах, а вы что подумали? На такой крохотный товар, как батончик, штрих-код не налепишь, да и на все углы камер не напасешься. Это и безграмотной ящерке ясно. Из-за мелочевки никто париться не станет. Только псих какой-нибудь. Алекс иногда кажется, что она очень умная.
Зайдя за угол, она выплевывает жвачку и с удовольствием принимается за сладкое. Разве что не урчит. Довольное котэ. Есть коготки, должна быть и добыча. Бросает обертки в мусорку, день славный, разве нет? Люди топают ей навстречу, обгоняют, обтекают с двух сторон, голыми предплечьями она ощущает не только солнечное тепло, но и душную тесноту их тел. Они спешат, болтают, глазеют по сторонам. Алекс торопиться некуда, летом вообще грех куда-нибудь спешить, лето - время для раздумий, время неспешно слоняться, бродить и куролесить втихомолку. И чтоб никто не поймал ее, маленькую, малозаметную, пакостливую мышку.
Солнце все выше. Она заходит в один магазин, другой, наконец в тот, что в конце улицы. Там продают дешевую casual молодежную одежду. Нет охраны и почему-то даже нет ворот, зато полно продавцов - больше, чем покупателей. Она придирчиво выбирает одежду, несет охапкой в примерочную. Меряет одно, другое (что-то несуразное и громадное напяливает на себя просто для смеха, повеселить зеркало), заталкивает одну из маек за пояс, пользуясь тем, что ее никто не проверяет, оставляет груду вещей девушке с просительным взглядом луговой собачки, дежурящей у примерочных. Алекс высокая для своего возраста, по виду ей спокойно можно дать 13, не меньше. Взрослая девушка, даже без «почти». Может вполне и своими мозгами пораскинуть.
- Ничего не подошло?
Она пожимает плечами, дружелюбно улыбается, отдает вещи. И выходит на улицу. Останавливается поглазеть на витрину соседнего парфюма – уж больно затейливые у них флакончики.
- Ничего не забыла?
Если сама себя не сдашь – никто не поймает. Алекс оборачивается с невинным видом – на ступенях магазина одежды стоит продавец в фирменной майке. Он щурится, прикрыв один глаз – солнце нынче жаркое и сильное, и сейчас ему очень нравится этот молодой человек - как никто вокруг. Он красноречиво похлопывает себя по животу.
- Я тебя видел.
Алекс морщит нос, будто лисичка, собирающаяся чихнуть. Хотя сейчас она больше похожа на долговязую растерянную обезьянку, что готова перепрыгнуть с одного дерева на другое. Продавец манит ее рукой.
- Иди положи на место. Я никому не скажу.
Алекс же не дурочка – всякий раз идти, когда зовут. Она оглядывается, медлит, но только секунду. Потом срывается с места и несется по дворам. Парочка старых, разношенных кедов – родные, лучшие друзья.
Продавец, молодой, поджарый, словно выпущенный на свободу пес, восторженно пускается в погоню, ему явно в радость побегать, разогнать кровь, размяться. Алекс бегает быстро, она готова скакать хоть весь день. А парень, слабак, скоро выдыхается, поворачивает обратно. Он бредет в свой розничный плен, тяжело дыша и криво ухмыляясь. Девочка забивается в нишу в арке, это какой-то случайный проходной двор, дом старый, монументально-серый, мрачный, косяки потрескались, на темных стенах невнятное, пережившее не один сезон дождей граффити. Достает из-за пояса футболку, разворачивает ее, смеется – краденная вещь размера на 4 больше, чем могло бы ей подойти. Алекс без сожаления выбрасывает футболку в помойку. Но вдруг, задорно тряхнув волосами, понимает, что потеряла кепку. Прислушивается. Среди городского гула ей мерещится топот ног, будто кто-то снова за ней гонится, кому-то опять она стала нужна. Тогда в панике, быстро обшарив глазами двор, ныряет в подвал.
Старые, битые ступеньки под наполовину разрушившимся козырьком, обычное дело для таких домов. А вот дверь замечательная – молочно-мутный, переливающийся витраж, собранный из множества мелких стеклышек, в переплете из мореного дождями, бывалого дерева.
Впрочем, сейчас Алекс вряд ли успевает задержать на этом внимание, она толкает дверь со всей силы. Сердце клокочет. Если заперто, все пропало, дело ее плохо. «Пусть все кругом горит огнем, а мы с тобой споем, - бормочет она». Всплывает перед глазами вечно готовое расплакаться от любого раздражающего пустяка мамино лицо (конопушки на носу в точности как у нее).

Тетушки, Роза, пиво и вид за окном
Дородная женщина (белые, не по возрасту легкомысленные, свежие и густые кудряшки у одутловатого лица) вразвалочку сидит на диване у окна Вполоборота к двери, она тихо беседует с парочкой таких же славных тетушек. Локти беспечно лежат на полукруглом светлом столе, накрытом к чаю. Пухленькие руки жестикулируют, вертят кисточки скатерти. Обрывки явно семейных сплетен, смех. Когда женщина поворачивается, первое, что замечает Алекс – что глаза у нее знакомого неожиданно синего, глубокого цвета. Но эта синева не колет и не жжет, а ласкает и греет.
По виду это похоже на что-то вроде захудалого кафе или на холл скромной, семейной гостиницы. Еще несколько круглых столиков под ухоженными скатертями вразброс, старинные деревянные стулья со скругленными спинками и подушками на сиденьях, пара коротких, кривоногих диванчиков с пуфиками, яркое пятно картины на стене, потертая дверь в комнату. Алекс топчется и нервно оглядывается, заодно пытаясь выяснить, где тут у них туалет, чтобы в случае чего туда ушмыгать. Тетушки не спешат обратить внимание на гостью, они заняты разговорами. Она силится молниеносно придумать историю, какую-нибудь оправдательную легенду, но мозг как заклинило.
Кумушки, сидя спиной к девочке, беззаботно курлычат.
- Он обещал ей горы и моря, а получила она всего-то корыто деревянное, бельевую веревку во дворе за кукурузным полем и парочку детишек сопливых и бестолковых, - доносится с стороны окна.
- Видно, на роду написано. У нее и мать была такая же. Помните долговязую Копчушку? Так мы ее в детстве дразнили. Вечно что-нибудь коптила, во дворе всегда пахло паленым. То рыбу, то суп сожжет. Мужа нашла ровно себе, ну смех, ровно по пояс. Вялый гном.
- Может, не так уж плохо. А? – белокурая толстушка, не сводя пристального взгляда с Алекс, шумно отпивает из чашки. – Гном или нет, а каждый день кто-то ждет тебя между подушками, в складках перины.
Этим взглядом профессионального полицейского женщина вцепилась в нее сразу же. Но виду не подает. Это тебе не охранник в гипере, ежится Алекс. Это серьезный противник.
Тетушки фыркают, одна дурашливо хлопает толстушку по руке. Женщина делает вид, что только теперь вдруг заприметила Алекс, и выразительным движением бровей обращает на нее внимание своих подруг. Все утихают, немного удивленные, оборачиваются, переглядываясь. И вот наконец, эта, полная, уверенная, белобрысая, наверняка, на здесь хозяйка, подзывает девочку рукой.
- Что встала как неродная?
- Здрасьте, - Алекс шмыгает носом и прячет руки в карманы.
Покачиваясь туда-сюда с носков на пятки, оглядывается. Минуту спустя она все же отваживается опасливо присесть на крайний диванчик, тот, что ближе к двери, он обит потертым цветастым плюшем.
- Нечасто здесь у нас заходят, - осторожно замечает одна из болтушек. - Остановка-то по требованию.
Эти двое похожи друг на друга, как сестры – ямочки на щеках, правда, у одной нос подлиннее, а у другой руки покраснее.
Одна из них, поправляя кружева на рукаве, как бы невзначай, принимается за расспросы.
- Никогда тебя не видела. Ты чья?
Алекс делает вид, что жутко интересуется потолком – деревянные балки, свисающий абажур.
- Да, - охотно соглашается девочка, кивком указывая на дверь. – Там, кажется, дождь начинается. Зашла переждать.
Какое кому дело, чья она, откуда и зачем пришла в этот мир. Споры с родной мамочкой, вот что ее закалило. Это кого угодно научит уходить от ответа, вилять, изворачиваться, привирать, юлить и шмулить. В общем, как известно, есть только три надежных способа – курощение, низведение и дуракаваляние. Алекс применяет все три.
А что, хочешь жить, умей все уметь.
Крупная женщина, неодобрительно поджав губы, испускает тяжелый вздох. Синий взгляд обретает мрачную жесткость, будто сгущаются тучи над лужайкой. С легким недоумением она косится на подружек.
Но в итоге, видимо, поразмыслив, принимает мудрое решение.
- Что тебе принести?
Алекс уже не слышит себя от волнения и брякает хриплым голосом:
- Пива.
В бой вступает ее фирменный взгляд «А ты сама-то что ли ангел?» - снизу вверх, нижняя губа чуть прикушена. Ресницы подрагивают. Но никто здесь и не думает упрекать ее или судить. Нисколько не смутившись, полная, кудрявая хозяйка, поднимается (шумно выныривает из пенного моря крупный, но ловкий и удачливый в охоте ламантин) и плывет на кухню. На ней кружевной передник и довольно растоптанные, но когда-то наверняка бывшие изящными ботиночки со шнуровкой. Алекс потихоньку достает из кармана телефон – сигнала нет. Она с досадой прячет его обратно. Тетушки решают снова обратиться к спасительной, примирительной силе чая и пьют, отхлебывая, молча, незаметно поглядывая на незнакомку.
«Похоже на домашний театр», - думает Алекс. От нетерпения она начинает стучать ногой. Пол деревянный, старые некрашеные добротные доски уютно подогнаны друг к другу щечка к щечке.
Женщина выносит большую керамическую кружку, ставит ее на непокрытый стол перед девочкой. Та сразу же делает судорожный, хваткий глоток. Пиво черное, густое, но пьется легко - едва сладкое и пряное. Да и на пиво не похоже вовсе. Ошалев от собственной смелости, Алекс откидывается на спинку диванчика. Ей сейчас бы сильно пригодилась потерявшаяся кепка, из-под козырька можно безнаказанно таращиться на что угодно.
За большим окном, возле которого судачат тетушки (такая же, как и у входной двери, темного дерева рама, изящный переплет, по краям мерцающие прозрачные витражные стеклышки) виден высокий сосновый лес. Ветер с ленцой покачивает мохнатыми зелеными лапами. Как красиво! После нескольких глотков пива и беготни тянет в сон.
«Так, стоп, - спохватывается Алекс и от неожиданности даже подскакивает. Какой еще лес? Откуда?»
Она едва не роняет кружку на пол и, конечно же, проливает пиво на комбинезон.
Вдруг ей приходит в голову простая мысль, что она совершенно без денег. Начинаются нервные попытки проложить себе обратный маршрут к двери. До нее ведь рукой подать. Но въедливая хозяйка, подливающая товаркам чай, так и вцепилась глазищами. Не пора ли Алекс снова дать деру? Не достаточно ли на сегодня она уже покуролесила?
Но вот парочка голубушек шумно поднимается из-за стола.
- Что ж, Роза, береги себя. Не особенно-то разгуливай по ночам, - тетушки задорно смеются, как будто выдали невесть какую остроумную шутку.
- Уж я о себе я забочусь как следует. Принесите мне в следующий раз еще вашего вина. Папа его очень любит.
Хозяйка произносит последнюю фразу, понизив голос и немного смутившись. Так на днях рождениях подчеркнуто не обсуждают какого-нибудь проштрафившегося родственника, лишь упоминают вскользь, что он жив-здоров.
Тетушки, улыбаясь, суетятся и охают, церемонятся, кому первой подступиться обнять, чтобы проститься, и расцеловать хозяйку. Собрав пожитки (корзины, накрытые салфетками, грубые холщевые сумки, плетеные кузова), они выходят в открытую дверь. Большая, словно королевский пингвин, толстая и суровая Роза остается стоять на пороге. Алекс, держа липкими руками остатки непролитого пива, робея, вытягивает шею. Ей видно, как парочка беззаботно вышагивает по тропинке, обсаженной лавандой, одна из женщин срывает мелкую вьющуюся розу у изгороди, оборачивается и тепло машет хозяйке. Вдалеке виднеется аккуратный белый домик с балконом, на котором в вазонах буйно и жизнерадостно прет к солнцу герань.
Алекс только и может, что таращиться, безмолвно открыв рот. Крупная, подозрительная, будто гигантская толстоногая мышь, сторожащая корку сыра, Роза, притворив дверь, оборачивается к девочке и долго в упор смотрит на нее безо всякого стеснения.
- Ну, - говорит она (грудь под блузкой с кружевами подпрыгивает от сильного, упорного выдоха). – Так откуда ты тут взялась? Такая рыжая?
- Я, извините…, - вдруг спохватывается Алекс и снова вскакивает, - оказывается, у меня с собой денег нет. Знаете, я не знала… И выпила-то совсем немного…
Она косится на дверь, которая уже, увы, плотно закрыта. Путь к бегству загораживает неминуемое, крепкое тело. Хозяйка хмыкает. Такая ни единому твоему слову не поверит, как ни крутись.
- Я, ну, хотите, что ли, посуду помою? – уныло добавляет Алекс, совсем сникнув. - И еще я ваше пиво пролива. Спасибо, такое вкусное.
- Что ж, помой, - миролюбиво соглашается Роза и кивает на стол, где остались пустые чайные чашки.
Белые кудельки прыгают на ее голове, когда она составляет стулья поплотнее к столу и поправляет съехавшую скатерть.
Потом грузно усаживается обратно на свое излюбленное место на диванчике у окна, откуда продолжает пристально наблюдать за Алекс. Какое-то домашнее, бытовое коварство, умысел, а то и особая добродушная черствость – все это намешано в ее пристальном взгляде. Алекс от него делается неуютно. Она кидается к посуде, в основном затем, чтобы унять волнение, и то и дело ошарашенно поглядывает на окно. Теперь там идет снег, и ничего не видно, кроме белых хлопьев и серого неба.
- А хорошо, - задумчиво комментирует Роза, шпионски последив за ее взглядом, - что в таких вот местах вообще нет остановок. Что там делать, волки да елки.
Алекс потрясенно кивает, дрожащими руками собирает чашки и, провожаемая дотошными синими прожекторами, на ватных ногах тащится на кухню.

Кухня, окно, горы и незнакомец в шляпе
На кухне, почти пустой и неестественно чистой, ей совершенно непонятно, за что хвататься, чтобы помыть посуду. Справа у стены, возле ровной стопки белых полотенец стоит котел, ростом почти что с Алекс. «Ведьминский», - сразу решает она, даже не пытаясь унять восторженную дрожь. Только этот не закопченный, а наоборот, блестящий и надраенный до неестественного хирургического блеска. Алекс вскакивает на табуретку, чтобы поглядеть, что в нем, быть может, бурое, зеленое зловонное варево из потустороннего мира? Но в котле стоит неподвижно простая, очень чистая вода, охотно отразившая испуганное девичье лицо. Алекс спрыгивает, озадаченная, хватает тряпку, макает ее в деревянное ведро с водой, стоящее на соседней табуретке, и начинает мыть чашки. Потом пытается оттереть пиво со своих джинсов. Она ставит чистые чашки и блюдца на стол, где уже расположились горы тарелок, чайных пар, ложек, кружек, блюд и несколько чайников. Хотя посуда вовсе не похожа на цветы, она по большей части старая, глиняная и довольно грубая, лишь кое-где роспись или остатки глазури, возле нее вьется толстый мохнатый шмель. Маленькое оконце приоткрыто, на широком деревянном подоконнике в простом горшке цветут роскошные голубые фиалки. Из окна видны горы – они такие высокие, скалистые и неприступные, что у Алекс, никуда пока еще не выезжавшей из своего города, захватывает дух.
«Что тут, черт, у них такое? И как это все работает?» – бормочет она, и чтобы прийти в себя, легонько кусает свою руку за запястье.
Потом, спихнув варежку-прихватку, взбирается на стул, едва не опрокинув фиалки, распахивает окно пошире, вдыхает запах высокогорной травы, цветов, такой сильный, что кружится голова.
Попутно Алекс замечает на подоконнике, за горшком, крошечную фигурку собачки с кудрявыми, свисающими до пола ушами, совершенно невесомую, сделанную из какого-то чудного металла. Она берет ее двумя пальцами и, опасливо покосившись на дверь, привычно сует в карман. Посвистеть, отпраздновать? Нет, не стоит.
Черная птица, быть может, ворона, с взъерошенными перьями на загривке (выглядит это так, будто ее поощрительно потрепал по холке какой-нибудь домашний ураганчик), сидит на пожухлом кустике неподалеку, разглядывает воровку, внимательно наклонив голову.
- Кыш, - дружелюбно взмахивает руками девочка, и птица слетает на землю.
Ковыляет вперевалку по своим делам, мгновенно пропадая в высокой, колыхающейся траве.
Алекс неловко протискивается в проем окна, спрыгивает вниз. Земля совсем близко, нижняя рама, кажется, должна быть девочке по пояс, не выше. При этом ее охватывает странное ощущение, будто пришлось спрыгнуть с едущего трамвая или с чего-то еще, что движется неторопливо, как бы вразвалочку. Алекс оглядывается, поворачивается кругом, вертит головой. Повсюду горы, лишь вдалеке, между холмов к перевалу карабкается извилистая тропка.
Вот она одна-одинешенька на пятачке густой травы, и никакого окна (с широким подоконником, сбоку чуть заржавевший, тугой шпингалет). Не приснилось же ей ВОТ ЭТО ВСЕ в самом деле?
Алекс прикладывает ладонь козырьком ко лбу, кусает губу, вертится. Острый спазм паники подступает к горлу. Сейчас начнутся слезы, чувствует она.
Вдруг вдалеке, у основания горы, она замечает одинокую высокую фигуру, неспешно спускающуюся по тропе. Фигурка маячит, значит, кто-то идет прямо сюда. Алекс бросается навстречу изо всех сил. Ноги в стареньких кедах то и дело попадают в ямы, норки или выбоины, бог их знает, как назвать то, что пытается схватить ее за пятки. Трава с каждым шагом все выше, она, кажется, и вовсе задумала в конце концов проглотить одинокую, запутавшуюся, заблудившуюся бедняжку.
- Эй, - кричит девочка, – эй!
«Вот останешься тут одна НАВСЕГДА и будешь сусликов на обед жевать, - бормочет ее расстроенный внутренний голос, откуда он взялся? – И хорошо еще, если сусликов!»
Это высокий, видный мужчина в бесформенной, выцветшей шляпе, которая тем не менее прекрасно спасает его смуглое лицо от солнца. Он охотно останавливается. На нем потертые джинсы, в руках - новенький смартфон, который он крутит с удовольствием. Рубашка в клетку, с закатанными рукавами. Этот встречный кажется совершенно обыкновенным человеком с соседней улицы. От он просто идет по своим делам, быть может, в киоск за шоколадкой дочке и сигаретами себе. Если бы не шляпа… И не эти горы.
Алекс, запыхавшись, упирается руками в коленки, наклоняет голову, дышит, робко, исподлобья, изучающе смотрит на незнакомца, пытаясь оценить, кто он такой. Но из-за шляпы лица почти не видно.
- Я.. тут заблудилась…, -  хрипит она и кашляет – вот это был спринт!
От охранников так не побегаешь. Они толстые и старые. Ну, по большей части. С такими соревноваться какой интерес?
- Взгляд голодного котенка, - ухмыляется он.
- Что? – хмурится Алекс, пока что безуспешно силясь восстановить дыхание.
- Говорю, взгляд голодного котенка. Мы с сестрой так смотрели на родителей, когда нам было что-нибудь от них нужно. Это старый трюк. Ну? Так что тебе нужно?
Он срывает травинку и принимается лениво ее пожевывать, оглядывая горизонт. Руки у него сильные, но не натруженные, пальцы тонкие и холеные, в такой ладони хорошо держать что-нибудь красивое. Видимо, долговязые растрепанные девочки в пахнущих пивом джинсах его не интересуют. Время от времени мужчина поднимает голову и сверяется с солнцем, почти не щурясь.
Алекс мешкает, она не знает, стоит ли выкладывать всю правду. Вдруг он ее посчитает ее сумасшедшей? А выход есть? Нет уж, лучше уж выпалить все разом, быстро. И посмотреть, что будет. Внезапная атака.
- Я спустилась в подвал, потому что, кажется, начался дождь. Попала в какое-то кафе или что-то еще в этом роде. Потом пиво пролилось на штаны.
- Само?
- Да! Что?
Незнакомец от души веселится, продолжая разглядывать бескрайние травяные угодья.
- Пошла на кухню их вытереть. Но потом решила вылезти из окна. И…
Совершенно неожиданно незнакомец задирает голову и начинает заливисто хохотать. Алекс вздрагивает, до того это внезапно. Шляпа валится в траву у него за спиной. Становятся видны его черные густые волосы. Неряшливая небритость, и наконец, главное – те же синие, глубокие глаза, как у Розы. И как у нее самой. В этих глазах горит огонь. Это охотник, который никогда не насыщается. Сколько бы трофеев он ни притащил в свою нору. Он лютый, опытный, осторожный. Да. Лютый. Как там? Только волки и елки.
-Ты вылезла из окна Розиной колымаги? Шутишь?
Он по-детски восторженно хлопает себя по ляжкам. И, продолжая посмеиваться и то и дело качать головой, начинает шарить руками в траве.
- Я тоже так делал в детстве, только выбирал места поглуше. За это отец драл меня вичкой. Ну, а что тпереь? Теперь ты хочешь обратно?
- Мне бы вечером домой. Меня мама убьет.
Алекс конфузливо и криво улыбается. У незнакомца по всему лицу – возле глаз, возле рта – мелкие, славные морщинки, сам он загорелый и крепкий, как дубовая ветка.
- Что ж, - просто соглашается мужчина. – Мама – это серьезно. Хотя, конечно, она тебя не убьет. Это проверено.
И добавляет досадливо.
- Стой спокойно, не прыгай. Жди солнца. Что ты в самом деле?
- А? – тупо переспрашивает Алекс, она уже начинает по-настоящему нервничать.
Что он может ей сделать? Затащит в пещеру? Разрежет ножиком на части? «Прекрасная юная девица улетает далеко-далеко».
Мужчина задумывается, оглядывая ее. Но, как видно, долго хранить серьезные мысли в голове он не привык.
- Какая-то ты рыжая. Что-то не припомню у нас рыжих. Ты чья? Кузины Вероники? Вроде нет.
Алекс отмечает, что раздумчивый вид добавляет ему какой-то неестественной скованности, делает его немного глуповатым.
- А, ты, наверное, дочка Ли, которую услали в пустошь за дурное поведение? Сбежала? Молодец!
Теперь он стоит с закрытыми глазами, запрокинув голову, будто загорает. Приоткрыв один глаз, заговорщически косится на ее лицо. Вдруг на секунду в его взгляде мелькает (точно вывернула из-за поворота и промчалась мимо очень быстрая машина, которую никто не ждал) некая смесь из удивления, понимания и – нет сомнения – легкого испуга.
- Что вы делаете? – не выдерживает Алекс.
- Мммм? – он будто спит стоя, как безмятежный, многоопытный боевой конь.
Снова опасливый взгляд исподтишка.
- У тебя нос в чем-то… В чем-то…
Это треклятое пиво. Алекс торопливо вытирает на всякий случай все лицо ладонью.
- Что вы вообще делаете тут, в этих горах, где никого нет?
- Так, погулять вышел, - невнятно бормочет мужчина, неспешно подтаивая на солнышке. - Видишь? Моя шляпа скоро скажет нам, когда пора. Я всегда определяю время по шляпе.
Он ленивым плавным движением указательного пальца сдвигает свой старомодный головной убор еще дальше на затылок и показывает на тень. Та, будто гибкая и нежная часовая стрелка, мягко ложится ему на переносицу. Нос у незнакомца идеально прямой.
- Да, не у каждого такой фокус получится, - соглашается Алекс, дурашливо скашивая глаза к носу.
- Тут главное - нащупать взглядом дверь, когда она будет здесь. Наша таратайка.
- Как это нащупать взглядом?
- Просто закрой глаза и смотри себе между бровей или чуть выше, и увидишь дверь, - теряет терпение незнакомец. – Ты что? Как с луны свалилась.
Алекс дует на челку и снова скашивает глаза к носу. Это уже просто-таки больно. Сейчас она потеряет сознание и рухнет в траву. Охохо. Она покачивается, досадливо морщась, будто подпиленная новогодняя елочка, которая рассчитывала, между прочим, вырасти большой и, затмив солнце, досадить остальным деревьям. Хватается за его руку.
В эту секунду мужчина делает едва заметный шаг перед и тащит ее за собой. И оба снова оказываются перед могучей колышащейся грудью душечки Розы (белоснежные кружева и рюшки, запах меда, терпкого мыла и скорой взбучки).

Еще Алекс, Валек и живой узор на стене
- Тебе никогда не говорили, что сразу так и не поймешь, девочка ты или мальчик? – раздраженно бросает хозяйка, бесцеремонно дернув Алекс за ухо. - Хоть бы уши проколола, что ли? Ну, и как тебя зовут, рыжая?
- Рыжая-бесстыжая, - глупо хохочет мужчина и по-хозяйски, бесцеремонно валится на диванчик у окна.
- Мама зовет меня Александра Александровна. А все остальные - Алекс. Мне, если честно, так больше нравится.
Она осторожно, но решительно высвобождается из белых, пахнущих то ли приправами то ли тестом рук и присаживается за стол.
- Меня тоже зовут Алекс, - беззаботно ухмыляется мужчина.
Он достал из кармана смартфон и теперь крутит его в руках, будто младенец игрушку. Он чего-то нетерпеливо ждет.
Сняв шляпу, по-хозяйски развалился на диване, будто проделал невесть какой путь. Ноги на подлокотнике.
- Мама всегда говорила, что назвала меня так из-за…
Она не может сказать этого вслух.  Нет, не сейчас. Когда-нибудь потом. И кому-нибудь другому.
- Из-за того, что всегда хотела мальчика. Ну, в смысле… А тут я.
Роза бесцеремонно разглядывает ее, подходит вплотную, берет в свои крепкие руки узкое девочкино лицо и поворачивает за подбородок туда-сюда. Потом переводит взгляд на мужчину, с мечтательной миной пялящегося в окно, где виднеются шпили высоких башен и извивы горных улочек. Горячий ветер то и дело с шипением бросает песок в стекло. Кажется, или горшок с фиолетовыми фиалками на подоконнике чуть подрагивает?
- Алекс! – рявкает она.
Оба одновременно поворачивают головы. Две пары синих глаз смотрят на нее с одинаково бесстыжим фирменным выражением «А что я-то? Я ничего!»
Роза, поджав губы, наклоняется и выхватывает из девочкиного кармана блестящую собачку. Алекс даже не думает сопротивляться. Она стоит, спокойно скрестив руки груди, взгляд тяжелый, исподлобья. Если сама себя не предашь, не оговоришь, никто другой не посмеет.
Роза трет лоб, хватает со стола чайник и быстрыми шагами, пыхтя, будто каша в кастрюле, уплывает на кухню.
Мужчина с дивана подмигивает Алекс.
- Тезка! – радуется он неизвестно чему.
- Проходной двор, вот во что это превратилось, в настоящий проходной двор, - раздается с кухни. – Если бы мама знала, она бы с ума сошла от злости.
В это время приоткрывается дверь возле картины на стене, и из комнаты, потягиваясь, появляется парнишка. Он невысокий и крепкий, ростом примерно с Алекс, хотя заметно старше ее. Глаза черные, будто два блестящих камушка, облитых крепким пивом. А вот голова серая, мышиная. Видно, что он спал долго и славно. Редковатые волосы по-детсадовски спутаны, рубаха помята.
- Салют, - кивает он Алекс равнодушно, как, очевидно, кивает всем, кто заглядывает сюда «по требованию».
Потом плюхается на стул, рядом с диванчиком, где валяется мужчина, они вяло пожимают друг другу руки.
- Дежурил по бабушке?
Паренек кивает, зевает, снова кивает, растягивая по полной удовольствие от зевоты.
- И как наша дряхлая козочка? Еще скачет?
- Прибрался там маленько, еды оставил, но самой не было, сосед сказал, ушла уток кормить.
- Вот клюшка, - фыркает черноволосый взрослый Алекс. - Не было бы опять беды. Еще дорогу домой забудет. Куда она там ходит? Сидела бы дома.
Паренек пожимает плечами и, снова зевая, плетется на кухню.
- Маааам, - протяжно ноет он. – Маааам…
- Это Валек, - подмигивает мужчина, -. Племяш.
Алекс раздумчиво кивает. Мысленно она далеко – на том лугу, в межигорье, где они стояли и ждали, когда будет «пора». Что это здесь такое творится? Какой-то коловорот. Когда она успела втянуться?
- Мне бы домой, - девочка нервно теребит край майки.
На мобильнике так и нет сигнала.
- Ха-аа---ааа, - мужчина начинает смачно зевать вслед за Вальком. – Погоди прыгать из окон. Поспи пока, что ли. Делать тут больше нечего, сама видишь.
Он закрывает глаза, складывает руки на груди, будто беззаботный младенец, поджимает колени, уютно сопит. Может, он целый день работал как проклятый, а она тут со своими просьбами.
- У вас тоже нет сигнала? – она косится на смартфон, который он зажимает в руках.
- Ну конечно, - точно бы слегка ошарашенный ее наивностью, удивляется он, не открывая глаз.
Алекс, чтобы себя занять, начинает разглядывать картину на стене возле двери. Это определенно причудливый и очень изысканный узор, решает она. Золотые, серебряные, бронзовые ветви вьются, будто живые, переплетаясь и расходясь, как в танце. Они что-то шепчут, раскрываются, словно бутоны цветов. Вензеля и спирали, соцветья и гроздья, краска течет по ним, ну будто бы настоящая  кровь по венам. Вот это да, восхищается девочка и проводит пальцем по одной из веточек, которая кажется ей ближе и красивее остальных.
За ее спиной Роза с силой грохает подносом о стол, мужчина на диване, почти уснувший, подпрыгивает.
- Ради бога, - хозяйка хватается за фартук. Кажется, где-то там у людей обычно расположено сердце. – Девочка!
Алекс от неожиданности вздрагивает, палец соскальзывает вниз.
- Прям в печенку! – восторженно вскрикивает диванный Алекс.
Девочка с легким ужасом отдергивает руку. Что она только что сделала?
«Нет, ну, какой же он все-таки красавчик», - невольно думается ей.
Косится на черноволосого мужчину. Глаза как у принцев из мультиков. Скажем, Рапунцель. Детский сад, ясно, но такое напрашивается сравнение. Как-то само собой. Ресницы густые и короткие, уголки глаз опущены - это немного печально, но жутко романтично.
А что до подозрительного узора – тут несомненно что-то не так. Вот та самая ветвь будто бы отделилась от стены, словно змея подняла голову, она уставилась на нее! Полный медленного очарования, на самом краешке рисунка оформился бутон, он принялся распускаться, мерцать, и наконец оформился в изящную замкнутую фигуру, по форме напоминающую полураскрывшийся тюльпан.
Алекс2, приподнявшись на локте, наблюдает за девочкой – на его лице несомненно написано волнение и даже, быть может, легкий шок. Роза замирает с ложкой в руке.
- Ну, что, допрыгался? Блудня! – хозяйка звонко щелкает брата по лбу ложкой, - догулялся? ЭЭЭхххх… Почему бы тебе было просто не родиться котом? А? Обычным котярой с вооот таким хвостом.
Она тяжело и взволнованно дышит. Накричавшись, обреченно вздыхает и грузно опускается на стул, который натужно скрипит под ней.
Ни на кого не глядя, деловито принимается за густую, наваристую похлебку, которую принесла с кухни. Мужчина виновато трет глаза, покидает свое диванное гнездышко, садится за стол и тоже берется за еду. Теперь во всех его движениях скользит неуверенность, он то и дело робко поглядывает на Алекс у картины. Валек с мокрым лицом выплывает из кухни. Он на ходу вытирается полотенцем. Вешает его на спинку стула.
- Мааам, - тянет он, - хлебушка дай.
Роза злобно, локтем подталкивает плетеную корзинку. Она ест медленно, не предвещающий ничего хорошего взгляд прикован к окну, где кроме черного безоблачного звездного неба и круглой луны, ничего нет.
- Эй, ты, рыжая, - наконец, не выдерживает она, - тебе что приглашение прислать?

Море, старик, пирог и семейные тайны
Следующие (по ощущениям) несколько часов Алекс делает вид, что спит. Или же она и вправду пробует уснуть на старомодном раскладном кресле в дальнем углу под картиной? Все это время какие-то люди входят, один за другим, шумно здороваются, пьют чай, вино или пиво, которые Роза исправно выносит из кухни (сквозь дрему и склеенные ресницы Алекс недоумевает, она что добывает се это из котла с простой водой?). Девочка лежит тихо, на всякий случай прижав к щеке телефон. Она больше не надеется, что кто-нибудь что-нибудь ей объяснит. Просто дожидается, когда можно будет выскочить из старой двери в знакомый двор. Ну, или на худой конец в место, которое ей покажется более-менее нормальным. Она обязательно вернется домой. Без комментариев. Вот так. Алекс шепчет эту фразу вслух. Именно. Никаких комментариев. Очень убедительная и полновесная фраза. Если долго заморачиваться, яснее не станет, она-то знает. Бывают такие случаи, что лучше закрыть глаза и подождать. Мама все время рассказывает всякие удивительные истории про места силы или всякую-там духовность. Про разные другие чудеса. Алекс привыкла отключаться в такие минуты. И что теперь выходит – и ее тем же камнем по голове прибило?
В щелку из-под пледа Алекс втихаря разглядывает дядюшку с пушистыми бакенбардами и пузатым заплечным рюкзаком. Тот, ухнув увесистую кружку душистого кофе, выходит прямиком в светлое логово, по виду напоминающее пещеру. Или это зал со сводчатыми колоннами? Разобрать невозможно, а любопытно до жути. Вот компания подвыпивших подростков направляется на свадьбу к сестренке Аните, кто бы она ни была и где бы ни проживала. К слову, эти подростки выглядят странно – через одного носы сплющенные, как у эскимосов. У самого старшего и буйного волосы белые и жидкие как первый снег. Несмотря на его отвратительное поведение Роза ласково называет его Лариком и расспрашивает о здоровье матушки. Эдаким разухабистым придуркам на радость Роза выносит из кухни блюдо. Там аппетитной горкой выложены свежие булочки с корицей, покрытые сахарной глазурью. От пряного запаха у Алекс кружится голова. Мужчина в клетчатой рубашке и Валек у окна дуются в карты и участия в выдворении подростков на нужной остановке (ночной город с яркими огнями, фонарики, надписи на чудном языке) не принимают.
Но вот, кажется, Алекс, и правда засыпает.
Просыпается она, сильно вздрагивая. Валек, который к этому времени обзавелся длинным фартуком в цветочек, зажимает ей нос. Ради хохмы. Он очень доволен совей шуткой. Видимо, развлечений-то здесь и правда немного. Теперь он один в комнате – похохатывая, убирает грязную посуду и вытирает столы и пол.
«Вот придурок!» Алекс хочется пнуть его по коленке со всей силы, но она сдерживается. Вдруг еще ехать и ехать?
Пора бы ей наведаться в туалет. В тесной каморке она старается не обращать внимания на крохотное окошко высоко под потолком. За ним неистово хлещет вода, то набегая, то отступая. Но едва девочка расстегивает молнию на комбинезоне, как раздается стук и за стеклом появляется морда бородатого старика в капюшоне. Он растрепанный, мокрый, но знакомые яркие синие глаза сияют, будто два маяка – не обойти, не объехать.
- Ты кто? – глухо и натужно кричит он сквозь стекло и лупит кулаком по раме. – Позови Розу. Розу позови!
И делает еще какие-то отчаянные знаки. Алекс долго просить не нужно, она выскакивает вон, словно ошпаренная. Бежит в кухню, где брат с сестрой о чем-то взволнованно ругаются, сидя на табуретках напротив друг друга. И вот уже Роза, взволнованно вытирая руки о фартук, переваливаясь, как большая, неловкая утка, спешит за ней следом.
- Папа, - вскрикивает она, качает головой укоризненно.
Забирается на унитаз, распахивает окно, вода льется прямо ей на лицо, на рюшки, кружева на груди, на ее большое по-тюленьи округлое тело. Роза вмиг делается мокрой и соленой, будто бы родилась в море. Горшок с белыми фиалками падает и разбивается, обдает брызгами земли и грязной воды Алекс и Валька, ошалело торчащих в дверях.
- Папа, ну что ты, - увещевает Роза, - разве нельзя по-человечески? Что ты в самом деле?
Она бестолково машет руками, будто хочет загнать в дом вздорного старика (или блудного, строптивого гусака), который наделал столько безобразий и всех опозорил.
- Тащи скорей бутылку! – орет тот, пытаясь перекричать ветер. – У меня кости закоченели. Дурочка, да закрой пока окно! Не видишь, шторм идет!
Вода то и дело перехлестывает через край, на полу ее уже почти по щиколотку.
Алекс, не ожидаясь, пока ее попросят, бросается за ведром и тряпкой на кухню.
Старик лежит ничком, держась руками за край и покачиваясь, будто черная мертвая рыба, в резиновом плаще - на каком-то плоту, по виду напоминающем плавучий дом, сколоченный и сделанный как бог на душу положит. Флаг или тряпка, или, быть может, развешенное когда-то для просушки, а потом позабытое белье, на мачте порвано в клочья. Чтобы поговорить с дочерью, он распластался на бревенчатом полу, его длинная борода развевается. Край плота стукается о раму.
В какой-то момент он останавливает сердитый взгляд на Алекс, которая безуспешно пытается собрать воду. Она поднимает голову, храбро смотрит ему в глаза – точно такие же, как и у нее, синие, бесстыжие. В этих глазах холод, усталость, злость, разочарование. Старик поднимает остатки бровей, не иначе, как он удивлен. Однако ничего не говорит. Поэтому и Алекс снова нагибается, чтобы собирать воду.
- Привет, дедушка, - вяло ухмыляется Валек одним уголком рта и едва помахивает рукой. – Отлично выглядишь. Как там у тебя с рыбкой?
- С рыбкой у меня полный порядок, придурок, - хрипло орет старик. - А вот выпить в такую погоду нечего!
Наконец Роза, вытирая подолом пыльную боковину, передает в окошко пузатую булькающую бутыль, та едва проходит в проем рамы. Старик жадно хватает ее, отталкивается одной рукой. Порыв вера резко захлопывает окно. Роза, привстав на цыпочки, прижав ладонь ко рту, еще долго глядит, как он уплывает в зарождающийся шторм – в самую его сердцевину - на своем самодельном нелепом ветхом корабле.
Ну, а потом они вытирают пол, сушатся сами и пьют чай со сливовым пирогом, покрытом мятной глазурью, который Роза притащила с кухни. Алекс представляет, как дородная тетушка вытаскивает еду из котла, словно санта из мешка подарки.
Можно было бы задать вопрос, где она все-таки все это берет, но заикаться о странном вслух совсем не хочется. Держи язык за зубами, пока и тебя саму кое о чем не спросили. Тем более, уж больно пирог вкусный.
Роза зажигает свечи. Хотя в комнате по-прежнему светло, это добавляет уюта и спокойствия. За большим окном колышутся пальмы и какой-то человек в странном головном уборе, похожем на шлем, неспешно едет вдоль заросшей осокой кромки реки на велосипеде.
Но между зубов у Алекс свербит, ей невмоготу.
- Как же это все у вас тут работает?
- Нравится? Семейное дело, - ухмыляется Валек.
- Да, едем себе потихоньку, - поддакивает мужчина с набитым ртом.
- Это не мы едем, это они едут, все они едет вокруг нас, - сонным, но твердым голосом возражает Роза, откусывая кусок размером с Австралию.
- Это невозможно, - осторожно пищит Алекс.
Две пары пронзительных глаз втыкаются в нее, будто булавки с блестящими изумрудными головками. Они целятся не иначе как в самое сердце. Алекс опускает голову. Лучше ей не ступать в это болото, если она хочет и дальше получать здесь теплый плед и сливовые пироги. Ведь кто знает, далеко ли еще до дома?
Валек деловито и сосредоточенно жует, приподняв брови.
«Вот уж кто совершенно не похож на Розу», - думает Алекс.
- Земля вращается вокруг своей оси, - делает она последнюю попытку, мысленно убивая себя за языковое недержание сотнями разных способов.
- Ну так пусть вращается. А я что говорю? Вращайся себе сколько хочешь вокруг нас. Чего тебе еще? – пожимает плечами хозяйка.
- Я в детстве во как с отцом об этом наспорился. Так что тебе не советую. Даже из дома сбежал.
- У вас, наверное, большая семья, - Алекс пытается в благодарность за гостеприимство быть вежливой. – Очень, наверное, дружная?
- У вас?
Роза фыркает. Со стороны кажется, это отряхивается большое животное, скажем, дракон средних размеров, выбирающийся из воды.
- Когда бедной мамочки не стало, папаша совсем с катушек съехал, всю мебель в доме порубил, сколотил себе дом-чудовище, уплыл в море.
Хозяйка сыто и сладко потягивается, блузка трещит на боку.
- Ну что, рыжая, вкусно? – задорно подмигивает она.
- Ее зовут Алекс, - недовольно шипит мужчина в клетчатой рубашке, который, кстати, как заметила про себя девочка, не удосужился пойти поздороваться с плавающим папашей.
- Больно много тут вас, Алексов развелось, - бурчит Роза.
Девочка вспоминает кое-что.
- А вы всегда тут жили?
- Какой дурак согласится сидеть взаперти? Мы жили в большом доме с Ужасно Скрипучей Верандой. Помнишь, Розочка?
Он игриво толкает сестру в тучный бок, отчего та благостно колышется, будто сливочное желе.
Как же заразительно и искренне он смеется! Алекс делается весело.
- Ну это ты у нас вольная птица, а кому-то надо за делом присматривать…
- Мы там жили себе-поживали, пока у бабули Карлы, что в те времена стряпала, не лопнул котел, и она сама не превратилась в похлебку. Тогда был большой семейный совет.
- А как он, этот котел…
- Как он работает? – так и подмывает спросить Алекс, но розин суровый взгляд ее останавливает.
- Да, - вздыхает толстушка. – Других драков тут ишачить больше не нашлось. Все дружно решили – вон посмотрите, какая Роза большая выросла, какая сильная выросла у нас Роза. И дома-то ни отца, ни матери, а хозяйство все пухнет да хорошеет. Пусть-ка она у нас впряжется как лошадь да потащит все на себе! Семья-то большая, да. И все вечно куда-то прутся. То у них свадьбы, то дни рождения, то гости, то помер кто.
- Ах ты нафа коняфка! – с набитым ртом прыскает братец и игриво щиплет сестру за пышный локоток – крошки летят во все стороны.
Роза со злостью наставляет пухлый палец на мужчину, чтобы дать ему серьезный, нешуточный отпор. Отповедь. Сейчас начнет читать нотации. Так и мама иногда заводится – выражение лица соответствующее – это Алекс прекрасно чувствует. Но тут стены жилища вздрагивают, будто от легкого землетрясения, и внезапно становится очень тихо. Ложечка, которой Алекс мешала чай, со звоном падает к ее ногам. Все как по команде смотрят в окно – а там одна только темнота. В кухонном окне, в окне туалета и в окне розиной спальни с розовыми фиалками на подоконнике то же самое – всюду черным-черно.
- Как у мыши в заднице, - хихикает Валек, в потемках подкладывая себе пирога.

Темнота и пыльный городишко
- Старая ворона, - беснуется мужчина. – Всюду она свой нос сует. Я так и вижу ее у себя день-через день. Шарится, нюхает. Лучше бы сидела в логове и не забывала о главном.
Он мечется по комнате, будто раненый пес, и пинает все подряд. Роза сузившимися, своими фирменными «шпионскими», глазами наблюдает.
- А у тебя небось встреча, неуемный ты кобель, - вдруг понимает она. – А-а-а-а. Я еще удивляюсь, как они не являются сюда толпами – она тычет пальцем в съежившуюся Алекс. – Вот я отберу у тебя эту штуковину.
Вслед за тем Роза с каким-то невероятным грузным проворством, какое, наверняка, можно наблюдать лишь у метательниц молота, неловкими пальцами выхватывает смартфон из кармана брата. Гаджет падает на пол, закатывается под стол. Мужчина кидается на него, словно кот на кусок мяса, Роза пытается отпихнуть телефон, который по ее мнению, один виноват в том, что ее брат такой бродяга и непутевый ходок, ногой в угол. Эта в общем-то смешная потасовка, будто ожившая картинка из детства, очень веселит Валька, он смеется громко и хрипло, будто лисица лает.
Наконец, оба, запыхавшиеся, поднимаются, и мужчина высоко задирает руку со смартфоном. Роза, пытаясь навалиться на него всем телом, взять силой, тяжеловесно подпрыгивает. Но ничего не поделаешь - он значительно выше. Стулья с подушками подпрыгивают вместе с ней.
- Алекс, - кричит мужчина, выглядывая из-за буйной прически своей сестры,- давай, вставай, пошли будить бабушку. Нечего нам с тобой здесь делать. Одни слабаки живут, поглотители булок! Старая карга опять чудит.
Роза замирает на месте с поднятой рукой.
- Это же ты в шутку сказал, - мямлит она упавшим голосом и каким-то совершенно обреченным жестом опускает руку, прижимая ее к груди, - ты же не собираешься брать ЕЕ ТУДА? Это семейное дело. Алекс, прекрати! Я запрещаю!
Валек продолжает глупо хихикать – судя по всему, ему трудно остановиться.
Глаза у мужчины блестят – Алекс хорошо знает этот блеск – с таким она и сама выходит на охоту. Риск, вот что и его заводит. Он что-то задумал, ему хочется попробовать чего-то новенького.
- Гм? – он с невинным видом одергивает рубашку и прячет отвоеванный смартфон обратно в карман. – Семейное, так что?
Он уверенно хватает Алекс за руку и, по пути взяв со стола догоревшую до половины свечу в кованом подсвечнике, тащит девочку к выходу.
Когда дверь за ними захлопывается, не остается ничего, кроме темноты.
Хилый огонек свечи существует сам по себе, ничего не освещая. Просто пятно чего-то оранжевого, иногда вспыхивающего посильнее и по виду горячего.
- Почему ты воруешь? – вдруг спрашивает мужчина.
Так дети делятся секретами в темноте, под одеялом. Рука у него жесткая и теплая. Хваткая, крепкая. Честно говоря, Алекс очень нравится его рука и то, как он ее держит, хотя ей очень страшно. После его вопроса (при том, что не видно их лиц, выражений, эмоций), она чувствует сразу отвагу и отчаяние.
- Потому что им меня ни за что поймать? – неуверенно предполагает она.
На мгновение он останавливается, словно бы запнувшись.
- Потому что им меня ни за что не поймать, - слышится его бормотание, сейчас он словно бы просто разговаривает сам с собой, - вот именно.
Потом начинает беззаботно свистеть.
- Чувствуешь, откуда воздух?
Некоторое время они стоят и, как дураки, нюхают темноту. Алекс кажется, что все в мире умерло или остановилось. Но ей ужасно нравится вот так стоять рядом с этим высоким черноволосым безбашенным человеком. Она знает, что могла бы, замерев, проторчать тут или где-то еще десять, двадцать, сто лет. Ей бы и в голову не пришло пошевелиться, до того хорошо просто быть с ним рядом, пусть даже в темноте.
«Это называют харизмой, - думает она. – Вот что это такое. Аура. Харизма. Это слово мама часто вспоминает.»
Щекочет в носу от таких красивых образов, и она чихает.
- Ну, хорошо, - наконец отзывается он, будто пробуждаясь и вздрагивая. – Ты главное руку мою не выпускай.
Мужчина ступает осторожно, он идет, следуя какому-то только ему известному ориентиру, кажется, целую вечность. Ведет ее за собой, словно олененка. Под ногами у них то вода, то мягкая земля, то мелкие камни, а иногда что-то чавкает. Но в основном стоит давящая тишина, и если бы он не свистел, Алекс наверное с ума бы сошла от своих мыслей. Наконец, мужчина ойкает, стукнувшись лбом обо что-то железное.
Они взбираются по лестнице, он передает ей подсвечник, а сам, натужно навалившись плечом, отодвигает люк.
Сразу же в глаза бьет свет, но он какой-то тусклый, будто на старом фото, сепия, изжелта. Такие картинки, вправленные в фигурные рамочки, стоят на комодах и пыльных полках в домах у стариков. И даже сам воздух какой-то бурый, будто в нем летают пыль или песчинки. Дома и дорога из желтого камня, они словно проявились из этого вязкого воздуха. Тяжело дышать.
- Всегда ненавидел сюда таскаться. Раньше-то наша бабуля пошустрее была, все какие-нибудь чаепития устраивала, дни рождения, любила, знаешь, собрать семейство за длинным столом. Затейница. Никто этого особо не жаждал, честно говоря.
Он кашляет, словно пытается изгнать неприятные воспоминания из своего детства.
Алекс ставит подсвечник на последнюю ступеньку. Свеча уже давно догорела. Мужчина вытягивает девочку за руки на мостовую. Принимается брезгливо отряхивать джинсы. Сразу же чувствуется, как сильно пересохло в горле. Во рту песок. Она никак не может проморгаться – глаза саднит.
- Ну, пошли, - обреченно велит он.
И оба безо всякого энтузиазма плетутся по дороге, вдоль одинаково безликих бурых домов. Ни одного цветка в окошке, ни одной веселой, разноцветной тряпочки на балконе. Вокруг почти не видно людей, так, изредка мелькнет кто-нибудь вдалеке. Нет привычных прохожих. Не слышно машин, гула голосов, споров, музыки. Тихо, только ветер осторожно поигрывает пылью или боязливо перекатывает песок в канавах. Несколько повозок с понурыми осликами проезжают мимо. Проходят мальчики-близнецы с испуганными бледными личиками, одетые в одинаковые серые жилетки и застиранные грязно-белые широкие штаны.
- Тут у них порядки странные, так что не удивляйся.
Алекс сосредоточена в основном на том, чтобы сохранить зрение, обоняние и, если удастся, голос.
Они проходят пару кварталов, сворачивают в узкий проулок, где не разойтись двоим, ныряют в арку и попадают в компактный, довольно опрятный дворик с жиденьким фонтаном, где, пробиваясь из твердокаменной земли, растет одно-единственное бесплодное дерево, похожее на лимон.   

Бабушка, ключ и ничего больше
Бабушка живет на втором этаже. Ноги нехотя несут их по холодным покатым ступенькам. Внутри, в доме, сразу делается очень свежо, если не сказать стыло. Алекс2 стучит несколько раз, брезгливо морщась. Безуспешно. Он поддает ногой, и только тогда дверь открывается со скрипом.
Алекс вспоминает рассказ об Ужасно Скрипучей Веранде. Но что-то подсказывает, что в здесь, в этом доме, дела обстоят совсем не так весело.
И правда – вскоре обоим приходится брезгливо зажать носы. Пахнет гнилью, затхлостью, повсюду валяются выцветшие перья. Стены вытерты до такой степени, что несколько слоев краски перемешались в безумном единообразии.
Будто тысячелетняя хлебная корка, забытая, заброшенная, закатившаяся в самый дальний и безнадежный угол, на высокой постели под рваным балдахином лежит чудовищно старая женщина. Ее рот без малейших признаков зубов приоткрыт, она храпит. Рука свесилась с края, морщинистая, будто скомканная записка.  Что в ней, уже никому давно неинтересно.
На круглом обшарпанном столике возле кровати стоит граненый стакан с водой. Рядом - медный (по виду) ключ с необычайно длинной «ножкой».
Он начинает причитать, ругаться шепотом, распихивать ногой мусор, а Алекс, будто завороженная, берет этот ключ в руки. Ключ ничего не весит, ровным счетом ничего, совсем. Кажется, в руках совершенно пусто, и это сбивает Алекс с толку, заставляет холодеть, но и выпустить ключ она тоже не может. «Украсть, - шепчет что-то в ее голове, - положить в карман. Это же твое! Это все твое!»
Внезапно бабушка открывает один глаз – синий, яркий, пронзительный, будто вода в глубоком-глубоком озере где-нибудь высоко в горах, куда никогда не добраться ни одному человеку. В этих глазах древний лед, он равнодушный и пустой. Это даже не замерзшая вода, и даже не ветер, это просто стылый, выхолощенный воздух. Он уже столько познал, что его ничем не удивить. Дно океана жизни там далеко, его не видно, и поэтому синева кажется безысходной.
Старуха приподнимает свою дрожащую, сморщенную руку и цепко хватает Алекс за запястье.
Алекс вскрикивает и отпрыгивает, мужчина обнимает ее за плечи.
- Бабушка! – он наклоняется к лежащей старухе и рявкает прямо в ухо. – Ты опять забыла? Что же ты творишь, а? Все остановилось!
И ворчливым полуголосом добавляет:
- Старая ты ворона.
Старуха, не переставая храпеть, выхватывает у Алекс ключ, а потом неожиданно резко и быстро всаживает его себе в грудь – туда, где находится сердце.
Потом она, натужно всхрапнув, выгибается дугой, насколько может выгнуться старое, заскорузлое тело. Поворачивает ключ три раза, вытаскивает его и кладет обратно на столик. Все это бабушка проделывает привычно, проворно и сноровисто, как будто уже делала тысячу раз – нечто вроде ритуала чистки зубов.
Алекс думает, что сейчас она увидит, как из раны хлещет кровь, но старуха уже запахнула одеялом то место, что служило ей скважиной, и ничего заметить не удается. А ключ остается совершено чистым, медным и блестящим и, Алекс уверена, он по-прежнему ничего не весит.
Она стоит, завороженная, будто ее прибили гвоздями к полу. Мужчина неодобрительно качает головой, оглядывая комнату.
- И это называется, он тут прибирался!
Алекс всхлипывает, будто вынырнув из глубокого колодца.
- Ну, ну, - уговаривает он, увлекая ее к выходу, откуда хотя бы поменьше веет погребом, - пойдем. Все уже, все. Давай, а то так свою остановку пропустишь. И я вместе с тобой.
На улице Алекс, чувствуя себя окаменевшей, машинально закрывает глаза и спустя мгновение видит неявно очерченный силуэт двери. Его голос, такой знакомый среди всей этой ужасной невозможности, доносится будто бы издалека, словно их разделяет тяжелый полог.
- Как тебе бабуленция? – пытается шутить мужчина, но шутка не удается – мешает вполне ощутимый новый запах – его пота. – Сила? Всегда ее боялся. И этих замашек. И ее комнаты, и этого городишки.
Он болтает, чтобы она взбодрилась, это понятно. Кажется, он сам напуган. Да так и есть. До сих пор он не пах потом. Он дрожит. Алекс крепко берет мужчину за руку. И решительно делает шаг.

Ты?
Тысячелетие спустя они вдвоем выходят в привычный для Алекс мир, где нет обрывов, морей, гор и песчаных бурь, а есть вонючие автомобили, серые дома, пыльные дороги, магазины и пухлые, неповоротливые охранники.
Она дышит глубоко и счастливо, улыбается, смотрит на темнеющее небо, лихо пинает окурок. Раздолбайски гоняется за голубями.
Его смартфон сразу же начинает пиликать, и он отходит к детским качелям поговорить с знакомой улыбкой охотника за чем-то сладким в красивой обертке. Алекс терпеливо ждет, она почему-то надеется, что он снова возьмет ее за руку и поведет по улице, домой или куда-то еще, в общем-то если честно, ей все равно куда, куда угодно. Что он больше никогда не отпустит ее. Но он только весело, дружески машет рукой, не переставая болтать с кем-то невидимым. Его синие глаза подергиваются лукавой пеленой, он смотрит отстраненно. Он уже где-то не здесь, не с ней, а с кем-то, кто наверняка пахнет как свежеиспеченная булочка с корицей. Или с тем, кто по виду – ну чистый шоколадный батончик. Шляпу он забыл у Розы на диване, поэтому свои густые черные волосы то и дело приглаживает рукой.
Закончив разговор, мужчина ныряет в арку, в один момент ловит машину и уезжает. Алекс не успевает даже крикнуть. Сказать, чтобы он не бросал ее вот так. Ей хочется поговорить, спросить, а правда ли…?  Вдруг она все поняла неправильно? Слова, поселившиеся где-то у самых губ, целый выводок слов трепещутся, шныряют, жгут, но они непроизносимы. Алекс чувствует, как по щекам катятся слезы, и именно в этот момент она почему-то решает проколоть уши.
Над городом темнеет небосвод. Долговязая девочка с короткой стрижкой в грязном джинсовом комбинезоне и мятой желтой майке плетется домой по привычными улицам. Дома ей наверняка достанется за… За что-нибудь. Вечно всем недовольная мама. Такая же рыжая, как и она сама.
Дома, в комнате, на комоде ее ждет ключ. Медный, невесомый. На полу, на ковре и под кроватью валяются несколько черных перьев.
Ничего с этим поделать она не может. 
И вот чистая, пахнущая клубничным шампунем, Алекс лежит в постели и остановившимся взглядом гипнотизирует потолок. Ключ слегка поблескивает, одной из граней своей длинной ножки отражая свет фонарей с улицы. Она чувствует себя фарфоровой куклой, которую следует завести, чтобы та заговорила и принялась расхаживать.
Алекс отворачивается к стенке, чтобы немного поплакать, но слез нет. Она с ужасом представляет, как переселяется в жуткий городок, где вместо воздуха вязкая пыль, в смердящую бабушкину комнату. В этот момент она, кажется, все-таки засыпает, и ей снится, как она, старая, злая, никому не нужная, лежит на кровати, поднимает руку, всаживает в себя этот проклятый ключ, точно нож. Но он не входит, потому что искомой скважины нет. Да и откуда бы ей взяться, в самом деле, вы что, издеваетесь? Она пытается снова и снова, бьет себя по груди с силой. Как это больно, господи.
Алекс, одиннадцати с хвостиком лет, вскрикивает, просыпается и резко садится на постели, мокрая.
Он горбится на стуле, у открытого окна, подперев рукой щеку – с виду совершенно незнакомый, какой-то виноватый силуэт. Темная ночь, летняя и душная. Хочется кашлять.
- Я сразу вспомнил, - говорит он хрипло и распрямляет спину. – И то, как проклятая старуха была тут, в этой комнате. Я должен был дежурить по бабушке, но конечно же прогуливал, шлялся где попало. Какой дурак согласится дежурить в этом сарае, кроме моего малоумного племянника. Потом все говорили – бабушка подавилась косточкой, бабушка подавилась косточкой. И был самый большой стоп, какой я помню.
Алекс нерешительно ворошится в постели, будто птенец, пытаясь устроиться в неудобном гнезде. Но это ей просто неуютно от его слов.
- А что будет, если все остановится?
Он всматривается в темноту удивленно и растерянно, будто не надеясь, что в комнате обнаружится еще кто-то, кроме него самого.
- Ну, - чешет макушку – такой мальчишеский, детский жест, - просто все остановится. Я и сам толком не знаю. Не спрашивай.
- Хорошо, - кивает Алекс и поджимает колени.
Ничегошеньки-то не хорошо.
Он выглядит таким жалким и уязвимым, это видно даже в темноте.
Ей хочется немедленно обнять его.
- Я был тут с твоей мамой. Рыжая и забавная. Болтала всякую чепуху.
Она и сейчас такая.
- Я все помню. Ты не думай.
Алекс хочется что-то сказать…
ТЫ! ТЫ! ЭТО ВСЕ-ТАКИ ТЫ!
Но он перебивает.
- Старая ворона подсматривала в окошко. Она считает, ее никто не видит. Лезет повсюду, будто вода с неба.
Алекс вспоминаются мамины слова:
«Когда ты родилась, думали, не выживешь. Сначала вроде бы ты вообще не дышала. Или дышала, но так незаметно, тихо. Нехорошо. Но потом мне как будто какой-то голос подсказал – переведи время на час назад. Я сделала так. И вот только тогда ты закричала. Посмотрела – а часы в палате и правда отступили на час назад. Честно. Так было.»
Мама – конопатая сочинительница чудных историй. Комнатных. Для них двоих.
- Вот такие дела.
Он поднимается, печальный и обреченный, будто измученный чем-то тяжелым, садится к ней на край кровать. Смартфон в нагрудном кармане отключен. Он снова на перепутье – между мирами, решает, на какой бы остановке сойти. Его глаза – синие и лукавые, сейчас будто погашенные фонарики. Полны боли, уголки опущены, ресницы сникли.
- Вот значит, кому оставила ключ эта старая грымза. И ясно теперь, почему мы остановились - хотела поглядеть на тебя, не иначе. Ведьма.
Мужчина тяжело вздыхает. Трясет головой, будто большая лохматая собака.
Алекс вдруг становится страшно. Она подтягивает колени.
- Ты ведь не собираешься в самом деле… ?
Выглядит он хуже некуда. Будто бы год не спал, такой слабый.
 -Но ты не бойся, этого не будет, этого не будет.
Молчит.
Алекс всхлипывает, в темноте это звучит жутковато. За окном начинает завывать чья-то потревоженная сигналка.
Мужчина медленно заворачивает рукава, будто хирург перед операцией. Берет ключ в руку и тихонечко встряхивает. Смеется невесело, моргает. Беспомощный. Они оба беспомощны перед этим ключом. Перед всем на свете. Перед землей, которая все вращается и вращается. Перед остановками «по требованию» и без. Перед тем, что с ними было и будет. Алекс в пижаме подползает к краю кровати, она чувствует, что сейчас случится что-то важное. И жуткое. Что же ей со этим всем поделать?
Но он, не обращая на нее внимания, продолжает задумчиво разглядывать ключ. И вдруг, надумав, резко откидывает голову назад, ловит ее потрясенный взгляд (его на этот раз не назовешь фирменным – такой она видит в первый раз).
А потом, словно нож, с коротким вскриком всаживает ключ себе в сердце.
Алекс зажимает рот ладонями, чтобы не закричать, не разбудить маму, а он делает, что положено - поворачивает ровно три раза.