Петр 1 как зеркало советской журналистики 4

        Из цикла "Невероятные приключения Расквасова и его друзей"





…А в Москве холода – дым в стылое небо сизыми свечами упирается. Поземка.
Терем новостроенный нового приказа, нареченного Разрешительным, весь в сугробах, в сосульках, в инее.
И внутри не топлено, стыло.
Кульманов ходит по приемной палате оглядывает, примеряется. Сзади него подьячий  семенит, из новых, царем в подмогу назначенных.
- О какой шкапчик хороший – почетные грамоты в нем хранить!.. –  киоту обрадовался пиит.
- Что ж ты родимый?.. Ай глазами немощен?.. Это ж кивот, спаси и сохрани… - заулыбался подьячий. - Да для грамоток, али списков-посланий, мы тебе, батюшка, налой учредим, али рундук доставим, от немчина остался…
-А что ж, немчин, куда делся?..
-Так он, нехристь, закон такой утвердить хотел, чтоб молодых стрельцов, по их хотению по всей Руси от царевой военной службы освободить, а взамен  быть бы им божедомами…
- Как?..
- За старухами да старцами по монастырям нужние горшки выносить… Ну мы его, кудрявого,  на кол  у кремлевских ворот  и посадили… в прошлом годе… Вон – отсюда с башни видать… ишь, сидит себе – как живой… Думу думает…
- Быстро вы тут с инициативой разбираетесь…
- Кто с Ксантипом?.. – не расслышал подьячий.
- Молодцы, говорю!.. тебя звать-величать как? – усаживаясь за дубовый стол, спросил Кульманов.
- Филимоном  Расквасовым.
Вскинулся и посмотрел Кульманов – стоит пред ним человек небольшого росточка, хороший, рыжий –  борода и уши красные, яростные. Лоб широкий – к лысине. Глаза – хитрые, грамотные. Нос  курнос до хищности. С таким дело – пойдет…
- Филя, значит?.. А Герасимов у вас в семье нет? Расквасовых?
- Таких нет. А Расквасовых у нас – полсела. И зовется оно потому – Расквасово. А грамотных – я один. Потому как отец наш, Селиван Расквасов – богат. Отсюда и в подьячих.
- А вино пьешь, Филимон?
- Ну, так!
- Так что ж ты сидишь, человека морозишь, а ну, давай, как тут у вас положено – бесом!
Филимон хмыкнул, умчался.
Кульманов, поскрипывая сапожками, походил по палате, мундир меньшиковский старый, малой, крепче на себе запахнув. Зябко. Пар на лету к полу примерзает. К стрельчатому оконцу приник, поскреб ногтями заледенелое мутное стекло.
Внизу, на снежном дворе, хрупали лаптями по обрывкам соломенным, навозу дворовые людишки – бабы в коромыслах воду расплескивают, мужики топорами гусям  шеи секут. Под стеной на белом снегу с воза желтых осетров в ряд раскладывают. На крыльцо вышел ражий, мордатый, толстобрюхий, в кожаном переднике, с кровавым ножом. Заорал:
- Степка, собачий сын! Два окорока тащи, не один, мать тебя не корми! И пельменей мороженных четыре бадьи… Да груздей насбирай с правого бочонка! Запозднились-то с обедом, идолы!
На душе потеплело.
К тому же  - и Филимон вошел. Согласно здешнему уставу – два  винных кувшина, чарки. В кубке медном, огромном - огурцов соленых мутно-зеленая груда-россыпь, капустки бочковой с брусникой - ворох, аж на вид скрипучий. Дух смородиновый, чесночный! Лебедь жареный. Рябчики печеные. Пар еще над ними…
-  А-а-атлично, гражданин Расквасов! Мой ученик! Кстати, Филя, одежду выдавать тут будут, или как?.. Зипун… армяк там…  Ферязь-перевязь…
 - Что ты, батюшка – «армяк»… холоп ты, что–ли… Сейчас тебе – кафтан, шапку соболью… порты… какие хошь. Бархатные али шелковые? Али суконные, пух-пером подстеженные? Шубы свои оставишь? Мундир? Али мундир с Европы наденешь? С чулками, с волосами чужими на голову?  Портянки индийские, утепленные, из самого города Кашмира…
- Не… Бархатные порты давай, самые большие… И шелковые тащи… Под низ одену.  А поверх – подстеженные… Портянки кашемировые? Тоже давай. А мундиром я под весну оденусь. И валенки! Холодрыга тут у вас… Котельные не работают?
Расквасов засмеялся и головой закивал.
- Люблю тебя, Филя, – тоже засмеялся философ, - все-то ты понимаешь… Как и в прежние наши с тобой года…  Наливай!
Выпили вина. Согрелись.
Кости рябчиковые на пол покидали – аж на морозе те жемчугом застучали.
Монах-писец, коего Расквасов представил как Аглаид, ворохом разноцветным внес одежду, валенки. Переоделся пиит, покряхтывая. Походил по палате в валенках свежекатанных, белых, длинных, с узорами веселыми, сказочными: на одном Илья Муромец с бабой-бабарихой танец-карачун делает, на другом – бабу-ягу вверх костяной ногой вешают. Поскрипел по инею.
 Подумал.
 Еще выпил.
- Ну, дорогой мой подьячий, а теперь – за работу. Первого давай!