Сергеич или квантовый коллапс муравейника, ч. 2

       Когда стало смеркаться, Сергеич занял выжидательную позицию в назначенном месте, притаившись под сухим берёзовым листком. Жизнь в муравейнике затихала. Большинство мелких лазов уже были аккуратно прикрыты щепками коры, и недалеко от него пара царских служак заканчивала закупоривать щель одного из главных входов воском, выделяемым кутикулами трудяг. Он вёл прямо в святая святых муравейника, поэтому надзор за ним никому, кроме них, не доверялся.

        Сергеич с нетерпением переминался с ноги на ногу, экономно используя для этого только две передние конечности, и вертел по сторонам своей треугольной головой. С наступлением сумерек следовало больше полагаться на обоняние, поэтому он время от времени встряхивал кончики усов, освежая их рецепторы.

      Наконец до него донесся слабый запах «ломехузина» – теперь он отличил бы его среди тысячи разных оттенков. Сергеич с опаской оглянулся в сторону главного входа. К счастью, охранники уже закончили свою работу и скрылись в муравейнике. Он перевел дух.

      Через несколько секунд в зарослях травы показался силуэт фуражира. Было заметно, что его походка не отличалась особой твёрдостью. Впрочем, так было и днём. Внешне на доходягу тот походил мало, и причина, скорее всего крылась в другом. Опять насосался, в досаде плюнул Сергеич. С этим парнем мы ещё хлебнём . Да и болтлив не в меру.

      Произнеся про себя «мы», он поймал себя на мысли, что сделал это неосознанно. Оговорился, что называется. Как утверждал тот же фуражир, в таких случаях ответ следовало искать у какого-то френда. Или Фрейда. Не суть, разберёмся позже, лишь бы дело выгорело. Может, и вовсе обойдусь без этого болтуна: Сергеич инстинктивно чувствовал, что именно ломехузин в этом окажется ему весьма полезным. И, судя по всему, фуражир с ним уже был давно знаком.

      Но вместе с этой надеждой предчувствие грядущих неприятностей, связанных с фуражиром, насторожило его – это был явный предвестник наступления депрессивной фазы биполярного расстройства. Кажется, именно в этом была причина его частой смены настроений. Странное название диагноза прозвучал в его сознании довольно отчётливо – прежде он даже не предполагал о существовании такового. Уж не ломехузин ли тому причиной?

      Он недоумённо пожал плечами, в роли которых выступили верхние членики передних ног. При этом его голова ожидаемо качнулась вниз. Кстати, этого жеста за собой он раньше не замечал.

      Фуражир между тем уже вплотную приблизился к муравейнику. Сергеич высунулся из укрытия и махнул ему лапой. Указав на едва заметный лаз, он пропустил фуражира внутрь, после чего прикрыл отверстие слежавшимся песчаным комком, надёжно смазав его края воском.

      Вскоре они доставили пленника в заброшенную келью и, переведя дух, с интересом принялись наблюдать за его поведением.

      Предоставленная самой себе, ломехуза, косясь на муравьёв, деловито обшарила помещение. Обнаружив запасы съестного, сложенные в одном из углов камеры, она подкрепилась куском пчелиной перги, а затем поджала под себя лапы и уснула. Удовлетворённый этим зрелищем Сергеич поманил приятеля к выходу. Надёжно закрыв помещение кельи обломком дубовой коры и замаскировав лаз, товарищи простились до утра.

      С этой поры жизнь Сергеича стала протекать совершенно в ином русле. Днём он продолжал нести патрульную службу, а вечер проводил в заветной келье в компании фуражира. Здесь они предавались рассуждениям о порядке, царящем в муравейнике, о непрестанной суете их собратьев и о скрытых причинах, приводящих в движение социум. Беседы протекали на фоне поглощения ломехузина, который их пленник выделял по первому требованию, словно опасаясь утратить наступившую беззаботность и комфорт.

      Рассуждая о суете, они отдавали должное тому, что, несмотря на кажущуюся хаотичность происходящего, в нём всё же присутствовал некий регламент, и мало кому удавалось вырваться за его рамки и нарушить общий ритм жизни. И иначе как рабством назвать его было трудно. Они тоже продолжали ощущать на себе под воздействием его гнёта, но уже само осознание этого, казалось, делало их более свободными.

     Более детально вникнув суть происходящих в них изменений, они быстро пришли к выводу, что степень влияния побудительных мотивов напрямую связана с приёмом ломехузина. По мере повышения его концентрации в организме давление директивных установок ослабевало, а вскоре их действие и вовсе прекращалось. Вместе с этим их мироощущение освобождалось от стесняющих рамок, а мысли начинали приобретать общефилософскую направленность.

      Место своих посиделок приятели окрестили лаконичным словом «погребок» – оно как нельзя лучше подходило для тайной кельи. Во-первых, здесь они условно погребли своё сокровище, храня его от лишних глаз, а, во-вторых, когда один из них приглашал другого на очередные посиделки, он использовал условную фразу – «пойдём, погребём бока брату нашему меньшому». Иногда они называли жука просто «мухой», сокращая длинное и небезопасное для произношения имя. Случайный свидетель их разговора вряд ли догадался бы о чём-либо, услышав это.

      Доступность средства расширения сознания и эффект от него на первых порах приводили к произвольному и даже чрезмерному его потреблению. Для Сергеича это обернулось тем, что ночной сон временами превращался в поток липких, навязчивых состояний, держащих в постоянном напряжении его мозг, а на утренней поверке начальник патрульной партии не сразу же добивался от него вразумительной реакции на инструктаж.

      Находясь на маршруте, он часто испытывал навязчивое желание заглянуть на минутку в погребок и приложиться к «мухе». Это позволяло вновь на короткое время вернуть ощущение целостности и гармоничности окружающего мира. Но поступать так часто он опасался – руководство уже заподозрило что-то необычное в поведении Сергеича и взяло его на заметку. Всё это вынуждало действовать осмотрительней.
      Фуражир нередко подтрунивал над абстинентным синдромом Сергеича, упрекая за отказы составить ему компанию. В таких случаях он почему-то называл его «Михаилом». Сам он подобных проблем, похоже, не испытывал. Рабочий день он начинал с доброго глотка зелья и на протяжении суток неоднократно наведывался в погребок. Это ни у кого не вызывало подозрений – челночный режим работы был обычным делом для фуражиров, а продовольственные кладовые располагались по соседству с потайным местом.

      Так продолжалось на протяжении нескольких недель, и Сергеич уже не представлял себе, что раньше было как-то по-другому. Но однажды случилось то, что нарушило сложившуюся идиллию и чего подсознательно он так опасался.
      Пробегая в тот день мимо погребка, он услышал доносящиеся из-за двери приглушённые голоса. Он замер и прислушался. Один из голосов принадлежал его приятелю, второй был ему незнаком. Неужели наконец-то заговорила ломехуза? Хотя, вряд ли – речевой аппарат жука был плохо приспособлен к звукоизвлечению. Так кто же это?

       Оглянувшись по сторонам, Сергеич сдвинул обломок коры, идеально подогнанный по форме к входному отверстию, и заглянул внутрь. Его взгляду предстала неожиданная картина. Фуражир лежал на спине, заложив передние лапы под голову. Две средних блаженно поглаживали брюшко, а одна из задних мерно покачивалась, закинутая на другую. Рядом в схожей позе лежал почитатель восточных практик, тот самый, которого фуражир называл своим учителем.
      – Сергеич, заходи, – повернув в его сторону голову, вальяжно произнёс фуражир. Он уже был явно «под мухой».
      – Тебя-то нам и не хватает. Мы как раз обсуждаем принцип неопределённости Гёйзенберга. Тут есть над чем пошевелить твоим бурым веществом, глядишь – и наступит просветление.

      Сергеич оторопел от неожиданности, не зная, как на это реагировать. Посторонних сюда не допускали – это грозило крушением всех их замыслов. Хотя, замыслами это не назовёшь – их особо-то и не было. Даже если так, то было бы полбеды. Крушением всего!

      Первой мыслью было обрушиться на приятеля с бранью. Но что бы это изменило? Он инстинктивно поднёс лапу к темени, как обычно это проделывал, подбирая нужные слова.
      – Да нет, не пятна, а сознания, – продолжил тем временем фуражир извиняющимся тоном, осознавая, что допустил бестактность со этим просветлением. Он по-своему истолковал жест Сергеича. – Да заходи уже.

     Сергеич протиснулся в погребок. Досада вперемежку с раздражением всё ещё бурлили в нём, и чтобы хоть как-то заглушить всплеск эмоций, он ткнул в бок ломехузу и лизнул лапу. Обычно это помогало.

      Фамилии разных учёных нередко всплывали в процессе обсуждения гипотез строения материи и тайн мироздания. Ломехузин странным образом стимулировал их познавательные способности, и в ходе увлекательных дискуссий они, словно нитку из клубка, вытягивали непонятно откуда берущуюся информацию, перебивая и уточняя друг друга. Так они, в тонкостях разобравшись с классической моделью вселенной и убедившись в её несостоятельности объяснить трагедию близнецов, разлучённых космическими странствиями, набрели на Эйнштейна с его релятивизмом. Забавным был эпизод в ходе разгоревшейся полемики, связанный с парадоксом кота Шрёдингера. Того самого, который находился одновременно в двух состояниях – в живом и в мертвом. Пытаясь вникнуть суть проблемы, они не сразу догадались, что Шрёдингер – вовсе не кличка кота и даже не имя его хозяина. Хотя, в отстаивании правоты своих гипотез насчёт этого доходило чуть ли не до драки. Тогда же впервые прозвучала фамилия Гейзенберга.

      – Да, Сергеич, это мой наставник, – слегка извиняющимся тоном промычал фуражир, уже опомнившись окончательно. – Познакомься.
      Сергеич угрюмо кивнул.
    – Я тебе уже говорил, он увлекается дзэном, и его соображения могут показаться весьма полезными. Мне кажется – а я уже кое-что усвоил, – в этой парадигме мы смогли бы найти определённые параллели с научными представлениями о природе материи или получить их наглядную интерпретацию.

      Сергеич в очередной раз удивился тому, как быстро фуражир осваивается в новой терминологии. Какая-то парадигма, интерпретация… Что касается дзэна, то в глубине души Сергеич давно ожидал от приятеля чего-то подобного. Всегда его тянуло на эту, будь (это слово он произнёс на иной манер, с какой-то «ля» в середине, что его немало озадачило и слегка сбило) … будь она неладна, эзотерику, как он её называет. 
      Поправившись, он покосился на гостя – а теперь ещё и этого созерцателя приволок. Эх, накроют нашу малину!
      Это странное выражение, родившееся где-то в тёмных глубинах его подсознания, тоже привело его в недоумение. Причем тут лесная ягода?
      В отчаянии от неспособности выразить свои чувства привычными словами, он в досаде плюнул себе под ноги. Ставшая вдруг густой и липнущей к гортани, слюна с трудом оторвалась от жвал и смачно шлёпнулась о землю. Сергеичем овладело чувство, схожее с отчаянием.

      – Тут ведь вот какая штука, – продолжил фуражир, словно не замечая гримасы товарища. – Этот принцип весьма подходит к нашей ситуации. Согласно ему нельзя одновременно знать координаты частицы и параметры её движения – массу и скорость. Но все знают, что она находится строго в пределах своей орбиты, а где именно – неизвестно. Я вот и подумал – нельзя ли этот принцип распространить на наш случай? Ну и реализовать его на практике.

      Сергеич стал приходить в себя. Фуражир тем временем развивал свою мысль.
      – Наши размеры достаточно малы, и в таких условиях квантовые эффекты вполне себе могут проявиться. Я и раньше по косвенным признакам догадывался о существовании каких–то незримых связей, пронизывающих наш социум, но с учётом новых возможностей, – он кивнул на жучиху – существенно продвинулся в своих догадках. И всё больше склоняюсь к тому, что для описания механизма функционирования нашего муравейника весьма подходит квантовая теория.
      Он переменил позу, приподнялся и, оперев голову на лапу, и продолжил, увлечённый своей гипотезой.
      – Мы в муравейнике образуем своего рода замкнутую систему. Находясь в контакте с членами социума с момента рождения и на протяжении всей жизни, мы, согласно квантовой модели, пребываем в запутанном или нелокальном состоянии. Иными словами, всех нас пронизывает общая, схожая с нейронной, коммуникационная сеть.

     Для членов сообщества, нелокалов, мы, в то же время, вполне себе локальны, и каждый при желании может определить местоположение и род занятий любого из нас в каждую минуту, считав это из информационного поля и не нарушив при этом общую нелокальность. Если кому-то, к примеру, моему начальнику придёт в голову идея выяснить, где я нахожусь, он по общей нейронной сети пошлёт запрос с моим идентификатором, и я тут же условно локализуюсь для него. Проявлюсь, можно сказать, как снимок в реактиве. Но для внешнего наблюдателя моё состояние будет по-прежнему оставаться чисто нелокальным. То есть будет работать тот самый принцип Гёйзенберга. И только грубое взаимодействие между ним и мною приведёт к моей локализации.

      Фуражир взглянул на слегка ошеломлённого полётом его мысли Сергеича и продолжил.
      – Например, путешествуя по телу некоего макрообъекта, я остаюсь для него неразличимым. Но стоит мне попробовать на вкус его плоть, так тут же происходит моя декогеренция, и я проявляюсь в его картине мира. Правда, на следующем этапе нашего взаимодействия происходит редукция волновой функции, описывающей моё состояние, и парадокс кота Шрёдингера применительно ко мне разрешается наиболее радикальным и драматическим образом. Но не будем об этом.
      – Так вот, это справедливо для каждого из нас, – подвёл черту фуражир. – Ну, как тебе это?

      До Сергеича постепенно начинал доходить смысл сказанного. Квантовая парадигма применительно к муравейнику! Рациональное зерно здесь явно присутствовало. Надо бы об этом поразмыслить позже, когда схлынут эмоции. Но даже сейчас он почувствовал, как в его сознании произошёл какой-то сдвиг и стала проступать картина, сперва размытая, но с каждой минутой обретающая всё большую чёткость. Так, словно совокупность файлов, размещённая в архиве периферийного участка памяти, распаковывалась и загружалась в её оперативное пространство, формируя некую законченную структуру.

      Он припомнил, что его и прежде посещали схожие мысли, но тогда они не выстраивались в стройную логическую цепочку. Теперь же с упоминанием квантового подхода всё вставало на свои места.
      Окончательно погасив раздражение, он плотнее прикрыл за собой вход в погребок и присел рядом с «продвинутыми» – кажется, так фуражир называл буддистов.

      Похоже, и действительно, во всём виновата эта самая квантовая запутанность. Она неплохо объясняет непонятно откуда появляющиеся установки и знание, казалось бы, совсем не нужных вещей, и субординацию, и поворот «все вдруг», когда это требовалось. Он с удивлением применил пришедшее вдруг в голову незнакомое, но весьма подходящее сюда выражение. Что-то подсказывало, что это был чисто флотский оборот, но о том, что такое флот он не имел ни малейшего представления. Надо добавить, подумал он и потянулся к «мухе».

      – Ну а теперь – о самом главном.
      Фуражир сделал театральную паузу и взглянул на Сергеича. Тот застыл, поднеся лапу с ломехузином ко рту. Он искренне полагал, что главное уже сказано.
      – То, что ты сейчас пытаешься проглотить – поистине волшебное средство. С его помощью мы обретаем свободу. – Он снова ненадолго умолк, словно подбирая слова. – Я уже говорил, как действует механизм условной локализации. Так вот, раньше, до нашего знакомства с ломехузином, я замечал: стоило мне на некоторое время отвлечься от дел, как я тут же начинал испытывать давление со стороны ЦУПа – так я называю для себя центр управления нашим поведением. Этот ЦУП настойчиво требовал от меня скорее продолжить отложенное. Не сомневаюсь, что каждый из вас испытывал нечто похожее. – Он перевёл взгляд на буддиста. Тот кивнул.

      – Более того, в случае промедления рядом тут же появлялся начальник, и я получал волшебный пинок. Ломехузин же кардинально изменил положение дел. Даже минимальная его доза сказывалась на интенсивности ЦУП-овской стимуляции, а более-менее приличная его порция и вовсе блокировал её, и рядом со мной долго никто не объявлялся.
      – Что ты хочешь этим сказать, – изумился Сергеич, продолжая держать лапу на весу и внимательно рассматривая блестящий шарик, – что он помимо эффекта расширения сознания способен и на это?
      – В том-то всё и дело! Да ты не бойся, глотай – так у нас меньше шансов быть застигнутыми врасплох. Правда, механизм этого процесса я себе ещё не представляю во всех деталях. Последнее, что пришло на ум, так это прямое следствие принципа Гейзенберга. Но как это работает, остаётся неясным. Кстати, предлагаю сократить название напитка до лаконичного «лом». Мы им взламываем сейф с неограниченными знаниями и разрушаем нелокальные связи с ЦУП-ом. А жука называть «ломоносом». Опять же, в целях конспирации. «Муха» тоже настораживает, я заметил.

      У Сергеича голова пошла кругом. Так далеко в своих рассуждениях они ещё не забирались. Он машинально сделал глоток.
      Оставшееся до отбоя время они провели за жаркими спорами, при этом его новый приятель то и дело вставлял комментарии относительно услышанного.

      Наиболее интересным из них была версия о том, что все возможности и умения заложены в каждом муравье уже с момента рождения.
      – Это примерно так, как поступают сейчас многие автопроизводители.

      Он не стал пояснять, кого именно он имел в виду. Но это было неважно.
      – Они все опции закладывают в каждое своё изделие, а инициализация любой из них осуществляется, как ты это называешь, из ЦУПа за отдельную плату. У нас же это делается по необходимости.

      Сергеич тут же примерил это на себя. И точно, дозорным он стал без усилий, как по команде. И тут же с замиранием в сердце подумал – а что, если царицей…? Но эту мысль он отбросил сразу. Откладывать яйца в его планы пока не входило.
Больше всего Сергеича интересовал вопрос, что из себя представлял этот загадочный ЦУП.

      – На сей счёт у меня есть одно предположение, – заметил фуражир. – Как-то дядька по большому секрету поведал, что при царице существует небольшая группа советников, которая заседает в потайной комнате и всё время о чём-то думает. Это их состояние он назвал «думой», а их самих – серыми координаторами, или что-то в этом роде, но немного короче. А серыми потому, что они никогда не покидают эту комнату и не выходят на солнечный свет, потому и обесцвечиваются. Хотя всё это только слухи, я думаю, что в них есть определённая доля истины. Иначе откуда все эти команды?

      Внезапно Сергеича осенило. Он повернулся к фуражиру.
      – Когда ты говорил о нейронной сети, я сразу же вспомнил одну любопытную статейку о методе лечения некоторых психических расстройств. Ты же знаешь, меня интересуют эти проблемы. Так вот, разбираясь в механизмах стимулирования и подавления нейронного взаимодействия, в том числе с использованием солей лития, я попутно обнаружил, что алкоголь сильно влияет на качество и интенсивность нейронных связей. Более того, львиная доля апологетов какого-то ЗОЖа считает, что нейроны и их связи безвозвратно гибнут под его воздействием. Но это не совсем так, и даже совсем не так. Эти связи прекрасно восстанавливаются, и довольно быстро. Масса художников и поэтов, да что там поэтов – даже академики, мягко говоря, увлекались этим стимулятором, и не теряли способности к гениальным прозрениям. Один Александров, этот физик-ядерщик, чего стоит – с момента облучения в зрелом возрасте он употреблял спирт исключительно в качестве антидота, и в немалых количествах. Что не помешало ему дожить до глубокой старости и сохранить ясный ум.

      К чему это я – в ломехузине, то есть в «ломе», вне всякого сомнения, есть алкоголь. Но есть и кое-что ещё и, возможно, само по себе или во взаимодействии с алкоголем оно и делает всю погоду. Но что это за добавка – не столь уже важно.
Я так прикидываю, что собственно лом или содержащийся в нём неизвестный агент либо селективно блокирует аксоны с дендритами, лишая общую нейронную сеть доступа к персональным данным, либо вводит искажение в функцию нашего состояния. И тем самым затрудняет интерпретацию её актуального статуса когерентно связанным с нами субъектами. Главный из которых – ЦУП. А, поскольку к нам перестают поступать его директивные сигналы, я всё же склоняюсь к первой версии.

      – А как это – селективно? – поинтересовался буддист.
      – Канал нейродинамической связи, работает в определённом спектре. Это напоминает передачу интернет-сигнала по электрической силовой сети. В условиях воздействия лома наша внутренняя нейродинамика – условно 220 Вольт с 50 герцами – сохраняется, хотя и слегка подтормаживает, а внешняя – высокочастотная – блокируется полностью. Принцип прост и доступен в реализации – так зачем природе всё усложнять!

      Для подтверждения своей гипотезы Сергеич тут же сделал большой глоток лома, приподнялся на задних лапах и стал неистово вращать усами в разные стороны. Подобное поведение любого муравья и, тем более, патрульного, обычно означало появление опасности и приводило к сильному оживлению в муравейнике. Полчища боевых муравьёв тут же устремлялись на помощь страждущему. Излучаемый сигнал был настолько мощным, что даже мирмики, когда-либо сталкивающиеся с Сергеичем, а потому, находящиеся с ним в состоянии квантовой запутанности, бросили бы в ужасе свои дела и понеслись бы прочь.
      Сейчас же ничего подобного не происходило. В муравейнике царило спокойствие, и никто не ломился в их дверь.

     Сергеич торжествующе обвёл глазами собеседников. В погребке наступила тишина. Оба его собеседника пытались осознать услышанное. Возразить было нечего – столь разителен был эффект от продемонстрированного. Согласившись с фуражиром сделать глоток на посошок – откуда он только нахватался таких выражений, – все разбрелись по норам. Последнее, что услышал Сергеич, закрывая погребок, был нестройный напев уже прилично поднабравшегося фуражира – «И-о-хо-хо, и бутылка лома».



(Продолжение:  http://proza.ru/2024/07/25/851 )