Лучшая подруга

1.

Утром Нину опять разбудили чайки. Каждый день две большие уверенные птицы, покружив и покричав над просыпающимся морем, устраивались на балконе гостиничного номера и начинали ворковать и ухаживать друг за другом. Перебирая цепкими лапками,  белоснежный красавец запускал  клюв в серые перышки своей подруги и нежно курлыкал.  Барышня  вздрагивала от удовольствия, победно поглядывая по сторонам,  гордясь таким обходительным кавалером и прижимаясь к нему покрепче.
     Глядя сквозь прозрачные занавески, волнующиеся на ласковым сентябрьском ветерке, на сладкую парочку, Нина в очередной раз пожалела,  что не взяла с собой в Крым Туську. Строгая Нинина мама была категорически против того, чтобы внучка-второклассница пропускала начало учебного года. Она даже взяла отпуск, чтобы дочка с зятем могли поехать на отдых вдвоем. А как было бы здорово, если бы Туська еще пару недель могла понежиться на теплом песочке, покупаться в море вместо того,  чтобы спозаранку отправляться в школу под неизменным ленинградским дождиком.
     Нина посмотрела на сладко спящего мужа.

Вставайте, граф!  - прошептала она.
Рассвет уже полощется,
Из-за озерной выглянув воды.
И кстати, та вчерашняя молочница
Уже поднялась, полная беды.
(Ю.Визбор)
 
Откуда-то из-под подушки раздалось далеко не благородное мычание.
«Не буду будить», - подумала она. –«Пусть выспится».   Нина очень любила их неторопливые завтраки  на большой террасе, залитой утренним солнечным светом, когда можно было никуда не торопиться, предвкушая еще один счастливый отпускной день впереди, но ночь прошла очень неспокойно, и Нина решила дать мужу поспать подольше.
   Она выскользнула из-под легкого одеяла, быстро умылась, стараясь не шуметь, накинула свой любимый сарафан в больших красных маках на белом фоне, сунула ноги в шлепанцы и осторожно  прикрыла  за собой дверь в номер.
   

2.

   Голос свой лучшей университетской подруги Лильки Нина узнала бы  и среди тысячи других . Высокий, звонкий, настойчивый как звонок  будильника в несусветную рань,  истеричный и очень уверенный, он словно рвался наружу из горла, заполняя  собой вестибюль ведомственного Дома отдыха Министерства обороны до самого потолка, устремляясь вверх по широкой мраморной лестнице, по которой спускалась Нина, не дождавшись по обыкновению лифта.
   Громкая дама солидных размеров и пышных форм позднего Рубенса, навалившись необъятной грудью на стойку регистрации, допрашивала хрупкую бледную девушку в белой блузке.
- Я спрашиваю Вас еще раз: почему мы не можем заселиться в наш  номер, в  котором мы всегда останавливаемся?  На каком основании Вы нам отказываете? Вас что, не предупредили?
  Судя по всему, вопросы носили чисто риторический характер, потому что разъяренная дама не то что не давала работнице Дома отдыха что-то ответить, а даже просто открыть  рот. Жидкие волосы с остатками химической завивки на голове Лильки воинственно торчали в разные стороны, словно успели встать дыбом от столь вопиющего безобразия.
    -Мы всегда, слышите, всегда занимаем именно этот номер, - звенел Лилькин голос, легко переходя в следующую октаву. – Мой Фимочка – очень болезненный мальчик, ему необходим морской воздух.
-Но в другом номере тоже морской воздух, - удалось вставить пару слов девушке.
- А вид! – возопила Лилька. – Вид на море действует на моего сына успокаивающе.  У Фимочки слабая нервная система.
     «Ну, это неудивительно», - подумала Нина, с трудом разглядев за внушительным задом бывшей однокурсницы заморенного мальчика лет пяти, безучастно сидевшего на раздувшемся кожаном чемодане. Фимочка сосредоточенно ковырял в носу  большим пальцем правой руки, не обращая никакого внимания на развернувшуюся вокруг битву за его здоровье.
   Лилька была, пожалуй, последним человеком на Земле, кого Нина хотела бы видеть. Разве что  еще  преподавательница по марксистско-ленинской философии, потребовавшая на государственном экзамене в Университете процитировать наизусть самые значимые места из работы Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», вызывала у Нины похожие эмоции.  Не дождавшись  нужной цитаты,  ветеран партии с нескрываемым удовольствием вкатила Нине «удовлетворительно», испортив тем самым почти образцово-показательный диплом филолога Нины Губановой.
  Если бы она могла превратиться в человека-невидимку и проскользнуть бесплотным духом за спиной дальней родственницы древнегреческой богини мести по имени Мегера, продолжавшей ожесточенную схватку за справедливость в свою пользу, Нина бы обязательно так и сделала.
- Я не понимаю, почему  всего лишь какой-то капитан занимает мой номер? Так переселите его, в чем проблема? - продолжала Лилька наступательную операцию, обмахиваясь свежим номером газеты „Красная Звезда“.
- Но Ваш муж тоже капитан-лейтенант, - не сдавалось хрупкое создание, проявляя неожиданную твердость и знание офицерских регалий. – К тому же капитан – инвалид, после ранения.
- Да, - неожиданно быстро согласилась  с оппоннентом Мегера. – Мой муж – тоже капитан. Но вот его прадед, -  и Лилька торжественно ткнула толстым пальцем с ярко-красным маникюром в сторону Фимочки, который от ковыряния в носу перешел к ловле сонной мухи, - его прадед – адмирал флота Ефим Яснопольский!

„Значит, все-таки Алексей“, - подумала Нина,
 

3.

   С раннего детства Нина мечтала о лучшей подруге, о настоящей, задушевной, с которой можно делать секретики в укромном уголке двора, пряча в строгом порядке камешки замысловатой формы, фантики от леденцов, прикрывая все цветными стеклышками, прыгать на скакалке или играть в классики, толкая ногой по нарисованным мелом клеточкам пустую банку из-под монпансье, набитую для веса землей. А еще шептаться о своих  девичьих тайнах и меняться ленточками для волос. Ненадолго.  Или прятаться в кустах густой сирени в поисках счастливых цветочков с пятью лепестками,  чтобы потом съесть их, задумав заветное желание. О такой подруге, которая бы первой приходила на день рождения в нарядном платье с большим пакетом, а уходила бы последней, помогая Нине и ее маме относить на кухню чайные блюдечки с остатками разноцветного крема от пирожных. Которая бы ждала бы тебя в дворе, пока ты закончишь обедать или убираться в своей комнате.
  Но такой подруги у Нины никогда не было. Когда у тебя папа- военный, ты должна быть готова в любую минуту  распрощаться с привычным образом жизни, безжалостно обрывая едва начавшиеся симпатии и  привязанности,  и отправиться в неизведанное, где тебя ждала новая квартира, часто с казенной мебелью и окнами без занавесок, новые знакомые и новые дворы.
  Дворы Нининого детства… Сколько было их у девочки из офицерской семьи, привыкшей быстро, словно по команде, собирать свои игрушки и книжки, паковать ящики вместе с родителями и отправляться к очередному месту службы, меняя школы и соседей, получая в очередной раз необидное прозвище «капитанская дочка», не зная, что ждет тебя впереди и будучи уверенной лишь в одном – где-то рядом обязательно будет море.
   В школу Нина  пошла в Керчи. Губановы жили в «офицерском доме» прямо напротив железнодорожного вокзала. Ночью, когда затихала шумная жизнь нашего двора, Нина засыпала под протяжные гудки паровозов, слушая манящий в даль голос вокзального диспетчера: «Пассажирский поезд Керчь-Джанкой отправляется с третьего пути. Провожающих просьба покинуть вагоны». Нине казалось, что она тоже была  таким вечным провожающим на вокзальном перроне, мимо которого поезда уносились в Москву, Ленинград, Киев, туда, куда, в один прекрасный день, обязательно отправится и она. Там будут метро, кукольный театр и бабушка.
  В  трехэтажном «офицерском доме», отремонтированном и свежевыкрашенном, на три подъезда,  жили дружно, зная все друг про друга от болезней и рецептов салатов до симпатий и антипатий. Днем во дворе было тихо: немногочисленные пенсионеры занимались домашними делами, мужчины были на службе, женщины на работе, а дети в садиках или школах. Оживал двор вечерами или по выходным.
    Лавочки, сколоченные из прочной корабельной сосны и стоящие  перед подъездами,  занимали мамы и бабушки, которым всегда было о чем поговорить.
      К тому моменту, когда они расходились по домам, на земле вырастали аккуратные горки шелухи от семечек, на которую слетались воробьи и быстро наводили чистоту. За деревянным  столом в ажурной беседке сидели мужчины, играя в домино или обсуждая свои служебные дела. В большой песочнице возились дошколята.  Подростки постарше устраивались поближе к сараям, которые стояли прямо напротив дома. Там смеялись и пели, оттуда тянулся запретный сигаретный дымок. А октябрята-пионеры,  оккупировали большой круглый  стол посредине двора. Разложив на столе детские сокровища, они хвастались своими и завидовали чужим.
     Сараи были особенной гордостью каждого жителя дружного  дома: там хранились велосипеды и дрова (в доме не было центрального отопления и топить приходилось дровами в печке, которая стояла на кухне в каждой квартире), инструменты  и заготовки на зиму в больших стеклянных банках, которые иногда взрывались в самый неподходящий момент, пугая спящих среди ночи. У самых хозяйственных в сараях были выкопаны подвалы для картошки. Чаще всего копать подвалы привозили матросов-срочников. Закончив работу, они  долго мылись у колонки с холодной водой, не торопясь возвращаться в казарму.  У Губановых в сарае хранились чемоданы и коробки для переездов. Двери и замки в сараях были разные: массивные, на века, у тех, кто ждал выхода в запас или отставку, или временные, несерьезные у тех, кому еще предстояли годы службы и не один переезд.
      Еще в сараях жили куры. Они важно бродили по двору, превращая в деревенский вполне себе городской двор,  кудахтая и покачивая упитанными боками в разноцветных пятнах: зелеными у Митиных, розовыми у Лычагиных и чернильно-фиолетовыми у Терещуков. Чтобы не перепутать свое добро с чужим.
    За сараями росла шелковица. Там Нина научилась лазить по деревьям, охотясь за спелыми терпко-сладкими ягодами. Шелковица была ничья. А вот огромный сад с абрикосовыми деревьями был совхозный.  Рвать абрикосы  было строжайше запрещено. Впрочем, это никого не останавливало, и в июле весь двор покрывался ярко-оранжевыми коврами: это разрезанные пополам спелые фрукты, аккуратно разложенные на газетах, превращались в урюк под беспощадным крымским солнцем.
     Во дворе всегда чем-то пахло:  с апреля по октябрь благоухали розы на больших клумбах у подъездов, в мае-июне воздух наполняли волнующие ароматы сирени из Казённого сада неподалеку и свежего клубничного варенья,  зима дышала кислым запахом засоленных арбузов из бочек в сараях. Когда ветер дул со стороны фабрики подсолнечного масла, пахло жареными семечками.  Пахло борщами и котлетами из распахнутых окон. И всегда пахло морем.
     Главная во дворе была Галинка.  Вокруг нее строилась вся дворовая жизнь. От нее зависело, будут ли вечером играть  в прятки или вверх полетит красный мяч и все замрут под громкое «Штандер!». Или вся компания, включая мальчишек, будет старательно раскрашивать нарисованные платья и вырезать их большими ножницами для бумажных кукол. Галинка мирила поссорившихся и карала отступников, ее слово было непререкаемо. Нина сладко замирала, когда взгляд некоронованной королевы двора останавливался на ней, и Галинка великодушно произносила: «Сегодня водишь ты!»  О такой подруге Нина мечтала всю свою недлинную жизнь. А еще ей так нравилось смотреть, как Галинка играет на пианино, близоруко вглядываясь в ноты сквозь толстые стекла очков, что Нина даже упросила родителей купить  пианино, а потом долго притворялась у окулиста, что не видит букв на таблице, чтобы ей тоже выписали очки. Музыканта из Нины не получилось,  зато она чуть не  испортила себе зрение.
   Через три года Губановых перевели в Севастополь, еще через два – в Баку, а потом Нинин папа  поступил в Академию, и вся семья переехала в Ленинград. Нина только перешла в седьмой класс, но дворов детства у нее  больше не было: была школа с гуманитарным уклоном в самом центре города, были ТЮЗ и Кировский театр, Эрмитаж и Русский музей. А дворов больше не было.


4.

     В новом доме на улице Рубинштейна двора не было вообще. Вместо него был квадратный кусочек асфальта, окруженный со всех сторон серыми стенами домов без балконов.  Воздух в этом дворе, похожем на заброшенный и опустевший колодец, был таким густым и вязким, что его можно было потрогать рукой. А где-то высоко-высоко виднелся кусочек неба, причудливой формы и грустного серого цвета. Чаще всего оттуда сыпался мелкий колючий дождик, и лишь изредка, как неожиданный подарок от северной столицы,  пробивались тонкие лучи солнца.
      Знакомство с новой школой пришлось отложить на целых две недели: в последний день лета у Нины, не выдержавшей переезд из раскаленного от жары Баку в зябкий ленинградский август,  разболелось горло и поднялась температура.  Наглаженный белый передник так и остался висеть на спинке стула, а купленные астры в большой трехлитровой банке  зачахли, не порадовав  новую классную руководительницу.
      «Новенькая» - это прозвище закрепилось за Ниной почти до самого выпускного вечера. В классе из девяти мальчиков и шестнадцати девочек, которые учились вместе с первого класса, все было давным-давно поделено и распределено. Клички, истории, дружбы, симпатии и антипатии, среди всего этого Нина чувствовала себя не просто новенькой, а откровенно чужой. Для ленинградских подростков, живущих в центре культурной столицы страны, были чужими ее мягкий южный выговор, наглаженный пионерский галстук и новенький школьный портфель. В подражание старшеклассникам в новом Нинином классе было принято прятать красный атласный треугольник в карман и носить учебники в модных папках на молнии.
    В первый школьный день, возвращаясь домой после уроков, Нина заблудилась и долго бродила между похожих друг на друга дворов-колодцев, глотая  слезы, которые быстро высыхали на холодном ветру, не успевая смешаться с каплями колючего дождя.
   А на занятии литературного кружка, куда в обязательном порядке ходили все ее одноклассники, Нина окончательно поняла, что стать для них своей ей удастся не скоро.
       По традиции на первом занятии после каникул все читали стихи своих любимых поэтов. На вопрос Аллы Георгиевны, учительницы русского языка и литературы,  о ее любимом поэте Нина честно ответила: «Пушкин».
     В классе раздался откровенный смех, когда после одноклассников, читавших Вознесенского и Евтушенко,  Ахмадуллину и даже Бродского, Нина продекламировала «Роняет лес багряный свой убор».
    Успокоив взмахом руки развеселившихся учеников, Алла Георгиевна снисходительно потрепала Нину по плечу и поинтересовалась, откуда та приехала, а затем понимающе улыбнулась и подтолкнула Нину к ее парте.
  Свое унижение Нина переживала целый год, проводя все свободное время в библиотеке, открывая для себя  удивительный мир русской поэзии. На следующий год, вызывающе глядя на притихших одноклассников, она с особым удовольствием прочитала:

Умный слушал терпеливо
Излиянья дурака:
«Не затем ли жизнь тосклива,
И бесцветна, и дика,
Что вокруг, в конце концов,
Слишком много дураков?»
Но, скрывая желчный смех,
Умный думал, свирепея:
«Он считает только тех,
Кто его еще глупее,—
«Слишком много» для него...
Ну, а мне-то каково?»
(Саша Черный «Вешалка дураков»)

      Пушкин так и остался ее любимым поэтом, как первая любовь, которая никуда не исчезает, а остается навсегда, глубоко спрятавшись в самых тайных уголках души.
Папа шутил, что любовь к Александру Сергеевичу досталась Нине по наследству от ее мамы. Если бы ни Пушкин да ни вечный ленинградский дождик, Нина могла и на свет не появиться. Когда курсант Губанов, не зная куда деть себя во время увольнительной, забежал в парадное музея-квартиры поэта на набережной Мойки, прячась от майского ливня и патрулей, то влюбился с первого взгляда в промокшую до костей студентку педучилища из Пскова, приехавшую в Ленинград на майские праздники.  Девушка переходила из комнаты в комнату, внимательно слушая экскурсовода и записывая что-то в школьную тетрадку, по-детски слюнявя  время от времени чернильный карандаш.  Совместная экскурсия по музею оказалась решающей, и через три месяца новоиспеченный лейтенант Губанов отбыл к первому месту службы с маленьким чемоданом и молодой женой.
   В школе Нину не обижали, ее просто не замечали. Где-то там, в самой глубине класса на последней парте, она жила своей жизнью, дожидаясь спасительного звонка с  уроков.
   Впрочем, вскоре Нинин авторитет слегка укрепился, особенно среди девочек.
   Единственным школьным мероприятием, на которое весь девичий коллектив седьмого «А» являлся в полном составе и без опозданий, была еженедельная политинформация.  Каждый понедельник наглаженные,  с ослепительно белыми воротничками и манжетами, ровно в половине девятого семиклассницы рассаживались за партами с принесенными из дома вырезками из газет. На самом деле их мало интересовала битва за урожай, добыча угля в тоннах или решения очередного съезда партии. Девочки приходили на свидание с Артемом Вершининым.
   Красавец- десятиклассник, отличник, спортсмен, комсомольский вождь и просто хороший парень  был предметом тайных страданий всех старшеклассниц и молоденьких учительниц начальных классов. Когда он шел по школьному коридору, вслед ему летел невидимый шлейф, сотканный из девичьих вздохов и разбитых сердец. Бледные щечки юных красоток вспыхивали алым румянцем, и даже предпенсионная физичка, переставая хромать и тереть поясницу, выпрямлялась и  мечтательно  тянула прокуренным басом: «Ааах, и где мои семнадцать лет…», а завуч не уставала ругаться, когда  на Доске с фотографиями лучших учеников школы над табличкой с надписью «Артем Вершинин»  в очередной раз зияла вызывающая пустота.
    Именно Артем Вершинин приходил по понедельникам в Нинин класс и проводил политинформацию. На первой парте, съедая его глазами и благоухая мамиными духами «Быть может», сидела Стелла, высокая семиклассница, чья недетская грудь давно рвалась на волю из тесного форменного платья, укороченного до невозможности и обморока все той же физички. Выставив в проход между партами стройные ноги в тонких колготках, Стелла всем своим видом демонстрировала готовность ради объекта своей мечты на такие подвиги, по сравнению с которыми добровольная ссылка княгини Волконской за своим мужем в Сибирь казалась легкой прогулкой выходного дня. Стелла была на целый год старше всех в классе, поэтому считала себя самой достойной  Артема, всячески подчеркивая свое превосходство над остальными соискательницами его внимания. На переменах она так  часто рассуждала, что два года, а именно на столько она была младше Артема, самая идеальная разница в возрасте, словно их совместное будущее было давно решенным делом.
       И вот с этим Артемом Нина жила в одном доме, в одном парадном и на одной лестничной клетке, что стало известно всему классу после очередной политинформации, когда, разглядев наконец-то на последней парте Нину, Артем, не называвший по имени ни одного человека в их классе, громко окликнул ее совсем по-свойски: « Привет, Мышка! Вечером, как обычно?»  Мышкой Нину называл по-домашнему только папа. И по-соседски Артем. Его вопрос подразумевал совсем не то, о чем мгновенно подумали все в классе: Артем занимался с Ниной английским языком, помогая догнать одноклассников. А после занятий часто вел долгие разговоры с Нининым папой.
     После этого случая Стелла  попыталась напроситься к Нине в гости, но Нина объяснила, что вещи у них еще не все распакованы, и им пока не до гостей. И вообще, у нее папа – военный, и ей нельзя водить домой посторонних. И времени у нее мало, ей надо много заниматься, чтобы догнать класс после болезни. И еще было миллион разных причин, по которым Нина ни за что бы не пустила Стеллу на пушечный выстрел к Артему.
    Через год, закончив школу с золотой медалью, Артем поступил на восточный факультет в Военный институт иностранных языков и уехал в Москву.

5.

          Университетская поликлиника располагалась в старом флигеле сразу за дворцом Трезини, построенном для несчастного Петра II и отданного будущим филологам победившим пролетариатом. Вчерашние абитуриентки веселой стайкой дружно порхали из одного кабинета в другой, выполняя предписание деканата всем первокурсниками пройти медосмотр перед началом занятий. Нина послушно открывала рот, закрывала глаза, дышала-не дышала и честно приседала, ее медкарта заполнялась чернильными печатями с хитрыми закорючками врачебных подписей. Это было легко и весело, после вступительных экзаменов, волнений и переживаний, дрожи в коленках и маминой валерьянки. И лишь перед дверью с надписью «Гинеколог» Нина застыла как Сфинкс на набережной по соседству.  Из страшного кабинета выскочила последняя девочка,  на ходу поправляя юбку и гася вспыхнувшие щеки, а Нина все стояла, подперев спиной шершавую стену с обязательным плакатом «Тебе, девушка», и никакие силы не могли заставить ее открыть дверь с ужасной табличкой навстречу позору, который, без сомнения, ожидал ее после осмотра. Если бы ни Лилька, Нина так и осталась бы без недостающей печати медосмотра.
   Нина заметила Лильку еще на последнем экзамене по английскому языку. Они обе поступали на специальность «русский язык и литература», но экзамен по иностранному языку был, как говорят англичане,  last but not least,  что в переводе означало: получишь плохую оценку и можешь забирать документы. Лилька кидала по сторонам трагические взгляды утопающего, всем свои видом показывая, что тонет. Подсказывать было категорически запрещено, но Нина не выдержала. Улучив момент, когда экзаменатора заслонила спина очередного абитуриента, она пододвинула к себе Лилькин листочек и быстро расставила все пропущенные в тексте глаголы в нужные формы. Благодарная Лилька послала Нине воздушный поцелуй и облегченно расправила плечи.
 
- Ты чего стоишь? – спросила Лилька замершую Нину. – Иди, там уже никого нет.
- Не могу, - Нина покачала головой.- Боюсь.
- Боишься? – рассмеялась Лилька.- Там врач – женщина,  пять минут и печать virgo, девчонки рассказали.
- Я не врача боюсь, - выдавила Нина. – Боюсь, что узнают.
- Да что узнают? У тебя там секрет? -  снова хихикнула Лилька.
- Понимаешь, я… у меня… - Нина запнулась, не зная, как сказать, но Лилька уже догадалась.
Округлив свои и без того круглые глаза, она придвинулась к Нине и страшным голосом прошептала:
- У тебя что?! Было??
   
6.

Сразу после выпускного вечера на город обрушилась жара. Опровергая все прогнозы и многолетнюю статистику, Ленинград плавился под июльским солнцем, доводя до обморока водителей автобусов и продавцов мороженого. Горожане кинулись к воде, украшая своими бледными телами узкую каменистую полоску земли у Петропавловской крепости и пляжи Сестрорецка. Нина тоже бы с большим удовольствием растянулась бы где-нибудь в тенечке на свежем воздухе , отдыхая от нервотрепки школьных экзаменов. Но вступительные в Университет были уже в  конце июля, и выспавшись хорошенько после проводов белых ночей и детства, она вновь засела за учебники.
   Днем в квартире было тихо, и ей никто не мешал в который раз перечитывать школьный учебник по истории или повторять  грамматику.
   Конкурс на филологический факультет был большой, но Нина почему-то  была абсолютно уверена, что поступит. Она приспособила под письменный стол широкий мраморный  подоконник в своей комнате, в такую жару было приятно прислоняться к белому камню, хранящему прохладу даже в самый жаркий день.
  Артема Нина узнала сразу, как только он появился во дворе.  Она не видела его три года, с того самого дня, как сразу после выпускного вечера он  уехал в Москву. Каждый год в июле Артем приезжал в отпуск к родителям, но Нины в это время не бывало в городе. В последний день учебного года родители торжественно вручали ей билет в плацкартный вагон поезда «Ленинград-Киев» и абсолютно счастливая Нина отправлялась на каникулы к любимой бабушке и любимому дедушке, на Днепр, на вареники с вишнями и пирожки с капустой. В августе приезжали родители и забирали Нину на море.
     Нина почувствовала, как у нее сильнее забилось сердце и вспыхнуло лицо. Она схватила полупустое мусорное ведро и выскочила на лестничную клетку, забыв надеть тапочки, но не забыв кинуть быстрый взгляд в зеркало в прихожей и пригладить взлохмаченные волосы.
- Нинаааа, - изумленно протянул Артем. – Просто красавица! А куда делась маленькая Мышка, с которой я занимался английским?
- Привет, - щеки у Нины заполыхали еще больше. – Ты в отпуск? Надолго?
- На целых две недели, - Артем довольно показал два пальца. А потом с  ребятами в Старый Крым.
- Здорово! В дом отдыха? – поинтересовалась Нина.
- На дом отдыха пока не заработал, - улыбнулся Артем. – Дикарями, с палатками и гитарами. А ты зубришь? Куда поступаешь?
- В университет на филфак, русский язык и литература, - вздохнула Нина. – Там вступительные уже в июле.
- Поступишь,  - уверенно сказал Артем. – Если что, заходи, помогу, даже красавицам не помешает знать разницу между Past Indefinite и Present Perfect.
   
   Следующие две недели Нина ловила каждый звук из соседней квартиры: в открытое окно ее комнаты было слышно, как закипал на кухне у соседей чайник, это Артем садился завтракать, как играл магнитофон, приглашая в путешествие  «По волне моей памяти», песни, переписанной сто раз с самой новой пластинки Тухманова, которую передавали из рук в руки на один вечер, как самую большую драгоценность.  Многократно склеенная   лента магнитофона заедала, повторяя вновь и вновь верленовские «Я шел, печаль свою сопровождая, над озером, средь ив плакучих тая».
   К Артему часто приходили гости. Пошумев немного за стенкой, молодежь отправлялась гулять в  июльскую ночь, наполняя напоследок  коробку двора запахом духов и беззаботной жизни.
  За день до отъезда Артема Нина решилась. Родители уехали в отпуск, который в этом году Нининому отцу дали раньше, чем обычно. Погрозив  напоследок пальцем, папа велел ей  «учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин», пообещав вернуться к экзаменам,  а мама пошутила:
- Замуж тут не выйди без нас.
- Буду только мусор выносить выходить, - пообещала Нина.
  Услышав, как у соседней двери зазвенели ключи, Нина выглянула на лестничную клетку.
- Артем, ты не мог бы мне сегодня помочь? – спросила Нина.
- Твои любимые  Past Indefinite или Present Perfect? – засмеялся Артем.
- Ну, да, – кивнула Нина. – Выручай.
  Артем пришел через час. На улице уже стемнело. Жаркий день сменился душным вечером, в воздухе пахло грозой, и где-то далеко уже  гремел гром.  На подоконник  открытого окна  лег неведомо откуда принесенный ветром зеленый листок. Нина смотрела на заблудившийся листочек,  слушала Артема и думала, что завтра он опять исчезнет из ее жизни.
   Громыхнуло ближе,  еще через несколько минут во дворе полыхнула молния, а сверху с тяжелым шумом на город обрушились тонны дождя, который заглушили новые раскаты грома. Распахнутое окно  заскрипело старой рамой и захлопнулось, словно выстрелило. Нина вздрогнула.
- Боишься, -  Артем приобнял Нину за плечи .
- Не боюсь. Ни капельки не боюсь, - ответила Нина и, встав на цыпочки, поцеловала Артема.
     Когда Нина проснулась, Артема уже не было.  « Старый Крым,  с палатками и гитарами», - вспомнила Нина, и в  глазах у нее защипало. На полу лежал учебник английского и раскрытая тетрадь. На чистом листе печатными буквами было написано: « Я вернусь, Мышка».
7.

Дома у Нины Лилька по-хозяйски прошла на кухню, достала из холодильника яйцо и сварила его вкрутую в маленькой кастрюльке. Не дожидаясь, пока оно остынет, она очистила скорлупу и, высушив полотенцем, плотно прижала к печати в своей медкарте. Подержав секунд двадцать, Лилька ловко припечатала его на свободное место в карточке Нины. Когда она убрала этот продукт птицефермы  совхоза Шушары, на Нининой страничке красовалась веселая чернильная печать с нужным словом по латыни и подписью гинекологини.
   
- Ну вот, -  довольно произнесла Лилька, гордо глядя на дело рук своих  и импортного инкубатора. - Теперь я – твоя лучшая подруга.
   В сентябре  зарядили дожди, словно извиняясь за летнюю жару. Нина приходила домой уставшая, но очень счастливая: ей нравились длинные гулкие коридоры старого университетского здания, бывшего когда-то коллегиями Петра Первого, аудитории филфака в знаменитом дворце, лекции и преподаватели. Вот только  все время хотелось есть и спать: она изо всех сил  держалась на занятиях, чтобы не уснуть прямо  за столом,  дремала в автобусе и засыпала дома сразу после ужина, с трудом заставляя себя расстелить постель. Первой неладное заподозрила Лилька.
- У тебя там ничего нет? – спросила она Нину, тыча в плоский, как доска, живот подруги, еле-еле растолкав ее на нужной остановке.
- А что у меня там должно быть? – удивленно спросила Нина.
- Сама не догадываешься? Ешь, спишь, может быть, тебя еще и тошнит? - продолжала допытываться Лилька, подозрительно глядя на Нину.
- Тошнило, - вспомнила Нина. – Папа торт в субботу принес. Очень жирный,  с пингвинчиками из крема, меня после него весь вечер рвало.
- Торт с пингвинчиками, говоришь, - продолжала допытываться Лилька. – А ты, случайно, ни того? Не залетела?

      И на этот раз Лилька проявила удивительную осведомленность. Дождавшись субботы, когда ее родители уехали на дачу, она притащила Нину к себе после занятий, заставила выпить маленькие беленькие таблеточки, стакан заваренного крутым кипятком сухого аниса, купленного на Кузнечном рынке и пахнущего детской микстурой от кашля, и засунула  в горячую ванну с горчицей упирающуюся подругу.  Нине стало так плохо, что еще немного, и она потеряла бы сознания. Она задыхалась в ванной комнате, наполненной горячим паром, и хотела только одного - чтобы эта экзекуция поскорее закончилась. Лилька сидела напротив на унитазе и каждые пять минут спрашивала: «Ну что? Что-нибудь чувствуешь?» В первый день Лилькины методы не сработали, и она уложила спать красную как сваренный рак Нину, предварительно позвонив ее родителям и напоив еще одной чашкой резко пахнущего настоя.
Нина проспала в воскресенье до обеда, а потом ее пытка повторилась. После двухчасового сидения в кипятке она почувствовала резкую боль в пояснице, и вода в ванной из зеленоватой от насыпанной от души горчицы стала на глазах превращаться в грязно-бурую.

       То, что быть чьей-то лучшей подругой не только приятно, но и довольно утомительно, Нина поняла не сразу. Первое время она наслаждалась настоящей девичьей дружбой: вместе в столовую в перерывах между лекциями и на автобусную остановку после занятий, долгие телефонные разговоры вечерами обо всем на свете,  дружный побег с физкультуры в «Лягушатник», знаменитое кафе на Невском, получившем свою название благодаря зеленому бархату мягких кресел и диванов, совместное волнение перед зачетами и экзаменам и радость от хорошей оценки. Даже новые, неожиданно появившиеся у Нины в этой дружбе обязанности, казались  ей приятными и значимыми. Что ей стоило  занять место подруге на лекции подальше от преподавательских глаз, чтобы, положив на колени свежий номер журнала «Юность», раствориться в воздушной прозе повести «Юноша с перчаткой», а вечером, закрывшись от родителей в Нининой комнате, разлив по бокалам терпкий кагор, тоже выпить за пешеходов при дрожащем свете исчезающей свечи.  Или уступить Лильке на новогодний вечер в общежитии студенческого городка новое платье, сшитое мамой. Нина очень хотела покрасоваться в нем перед однокурсниками, но Лилька так просила… «Ничего страшного», - сказала себе Нина. – « В другой раз.» Правда, мама обиделась, особенно, когда увидела, как Нина застирывает в раковине грязные пятна от пролитого Лилькой на платье кофе.  Для настоящей подруги не жалко и конспектов по языкознанию, без которых не допускали к экзамену. Лекции по предмету стояли в расписании первыми, и любившая поспать с утра Лилька часто их прогуливала. Лилька объяснила Нине, что  весьма пожилой профессор, который, по ее мнению,  еще Дзержинского видел, не заметит, что ему предъявят два раза одну и ту же тетрадь. Но профессор, скорей всего, не только видел живого Феликса Эдмундовича, но и общался с ним довольно плотно. Когда Лилька села перед ним, чтобы рассказать  все, что  знала о лингвистических антиномиях Фердинанда де Соссюра и методологических принципах концепции фон Гумбольдта, профессор украсил каждую страницу конспекта своей кудрявой росписью такого ярко-зеленого цвета, что на свете не было способа избавиться от этого автографа знаменитого ученого. Нина чуть не расплакалась, когда увидела свою тетрадь. Ей пришлось срочно бежать в деканат и переносить экзамен на следующий день с другой группой, а потом всю ночь переписывать конспект, борясь со сном и обидой. Счастливая от полученной четверки,  Лилька даже не предложила сделать это самой. Однокурсницы называли их дружбу «неравный брак»: спокойная и отзывчивая Нина и крикливая и настырная Лилька, решавшая все разногласия  с подругой в свою пользу магическими словами: « Ты что, забыла? Я – твоя лучшая подруга!» И Нина мгновенно сникала, вспоминая и сваренное яйцо, и грязную воду в горячей ванне.
     Во время летних каникул   они переписывались: Нина описывала подробно свои будни у бабушки в Киеве, а Лилька присылал открытки с видами Ялты или Сочи, в зависимости от того куда ее мама доставала путевки.  По части добывания чего-то дефицитного Лилькина мама была просто родной сестрой Кио – могла достать все, что угодно. Или почти все. Сервелат перед Новым годом, билеты на самолет до Симферополя в июле, абонемент на неделю французского кино в разгар фестиваля. Нина не удивилась, когда через полгода учебы почти все преподаватели уже называли Лильку по имени. Ее мама была заведующей детским садом в центре города. Нехватка мест в детских дошкольных учреждениях и родительская любовь поистине творили чудеса.
      На третьем курсе к их дружной парочке присоединился Он, Лилькин молодой человек.  Загадочный  кавалер, которого она ни за что не знакомила с Ниной,  теперь незримо присутствовал в их дружбе. После занятий, вместо неторопливой прогулки с Ниной по Невскому, Лилька бежала домой ждать звонка. Вечерами она не болтала больше с Ниной по телефону, а разговаривала с Ним. На следующий день Лилька приходила таинственная и задумчивая и при каждом удобном случае повторяла: « Он считает, Он сказал…» Лилька так тщательно оберегала свою личную жизнь, что даже имени Его не говорила. И уж совсем не делилась никакими подробностями. Правда, после совместной поездки с Ним на свадьбу к однокласснице, вышедшей замуж в Калининград, Лилька неожиданно призналась: «Мне мама велела много не пить, раздетой на улицу не выходить и с  Ним спать рядом не ложиться». Потом хихикнула и добавила: «Ничего не выполнила!»
      И в первый раз Нина серьезно обиделась на Лильку из-за Него. Нина давно мечтала попасть в Горьковский театр на спектакль «Амадеус». Дуэт взрывного и хулиганистого Демича в роли Моцарта и душного, тяжелого Стржельчика в роли Сальери покорил весь Ленинград. Нина умирала увидеть этот спектакль, но билеты не могла достать даже Лилькина мама. Единственным шансом было прийти в кассу театра очень рано в день спектакля, когда в продажу пускали невыкупленную бронь. В начале шестого утра Нина, пройдя несколько километров пешком по заснеженным улицам города, заняла очередь в кассу театра на набережной Фонтанки. Продажа  начиналась в девять утра, и замерзшие питерские театралы почти три часа прыгали перед закрытыми дверями, согревая друг друга горячим чаем из термоса и забавными историями. Нина несколько раз пересчитывала стоящих перед ней людей, прикидывая, достанутся ли билеты и ей. Нине повезло и, зажав два билета в окоченевшей руке, она поехала в Университет на занятия порадовать подругу.

- Отдай! – Лилька выдернула из рук Нины два белых прямогольника, которыми она с победным видом помахала перед носом подруги.
- Бери, -  удивилась Нина. – Какая разница, у кого билеты. Встретимся вечером перед спектаклем.
- Не встретимся,- отрезала Лилька. – Я пойду на спектакль с Ним. И вообще, мы вместе едем летом в Крым на каникулы!
- С Ним? – не понимая, переспросила Нина. – Но я доставала билеты для нас.
- А пойдем мы. – повторила Лилька тоном, не допускающим возражений.- Так надо.
- Кому надо?- удивилась Нина.
- Мне надо, я Ему обещала! -  прищурилась Лилька и спросила с нескрываемой злостью,  – Тебе что, жалко? А еще лучшая подруга.
Нине было жалко. Жалко себя, промерзшую на ледяном декабрьском ветру до самых костей и потерявшую в один миг надежду на незабываемый вечер и настоящую дружбу.
Наверное, Нина не простила бы подругу на этот раз , но Лилька исчезла на три дня, а потом позвонила Нине и убитым голосом пожаловалась:
- Все пропало!
- Крым пропал? – не удержавшись, съехидничала Нина.
- Какой Крым? Вся жизнь пропала, -  голосом Клитемнестры  из трагедии Эсхила «Плакальщицы» сообщила Лилька. - Козлы они все, мужики. И Он тоже – козел,- добавила она и громко зарыдала в трубку.
    Потом был другой Он, потом еще, и еще, и Нина перестала обращать внимание на Лилькины увлечение, ведь в результате все Они оказывались четвероногими парнокопытными.


8.

       На третьем курсе после зимней сессии у деканата вывесили объявление: в августе все желающие могли поехать на практику в один из четырех музеев: музей Тургенева в селе Спасское-Лутовиново, ко Льву Николаевичу в Ясную Поляну, в Пушкинские горы или чеховский дом-музей в Ялте. Лилька сразу прониклась всепоглощающей любовью к Антону Павловичу. Она выучила наизусть монолог Нины Заречной «Я-чайка»   и занялась обновлением летнего гардероба. Нина не колебалась, в Михайловское она везла с собой семейную реликвию: чудом сохранившуюся в многочисленных переездах знаменитую мамину тетрадь с записями экскурсии в квартире поэта на Мойке. 
        Вести экскурсии Нине не доверили, хотя и усадили в небольшом кабинете в экскурсионном бюро. В ее обязанности входило встречать автобусы с туристами, раздавать программки с расписанием экскурсий, отвечать на немногочисленные звонки и выслушивать  влюбленную Люсю. В Люсины обязанности входила несложная бухгалтерия музея. Перекладывая ведомости и накладные,  она могла часами говорить о предмете своего обожания. Герой ее романа был красив, бородат, невероятно талантлив и совершенно недосягаем.  И это был не Александр Сергеевич.
     В свободное время Нина слушала экскурсоводов,  ходила пешком в Тригорское и Святогорский монастырь и читала Довлатова. Именно в него и была влюблена Люся, беззаветно и безответно, с того момента, как долговязый журналист  с потертым рюкзаком и коробкой со старенькой пишущей машинкой приехал в заповедник на должность экскурсовода и поселился в маленьком деревянном домике в Березово.  Он давно уехал из Пушкинских гор, из Ленинграда и, как поговаривали, даже из страны, а Люся хранила ему почти лебединую верность, в сотый раз перечитывая неведомо какими путями попавшую к ней изданную в Америке повесть «Соло на ундервуде». Женский коллектив заповедника неустанно сватал тридцатилетнюю Люсю, придирчиво подбирая ей пару среди туристов, холостых коллег и даже жителей ближайших деревень, но Люся твердо стояла на своем: «Умри, но не давая поцелуя без любви!», а еще: «Любить надо достойных». Повесть для прочтения была выдана Нине, завоевавшей Люсино доверие почти сразу, под страшную клятву никому и ни при каких обстоятельствах  не показывать книгу.
Как же была она не похожа на скучный рассказ Довлатова «Интервью», по которому Нина  когда-то писала школьное сочинение, что-то там про образ молодого строителя коммунизма.
    Сначала читать «Соло для ундервуда» было очень смешно. А потом стало очень страшно. Книга была шоком, откровением, от которого исходила скрытая опасность и угроза привычному и спокойному образу жизни. Фразы запоминались помимо Нининой воли, словно впечатывались в мозг, и претворялись в жизнь на каждом шагу:  пожилой дворник, виртуозно рисующий узоры своей метлой на дорожках – «в любой работе есть место творчеству», пьяненький сторож  - «он пил ежедневно, кроме того, у него бывали запои», свежий номер газеты «Правда» на стенде у экскурсионного бюро – «в советских газетах только опечатки правдивы», душный летний вечер – «а как ещё может пахнуть в стране?! Ведь главный труп ещё не захоронен!»
  В конце августа после недели дождей снова выглянуло солнце, и все устремились в лес за грибами.  Нина возвращалась домой на междугороднем автобусе, прижимая к груди корзинку с крепкими боровиками и стройными подосиновиками. Грибы пахли летом, лесом и теплым дождиком.
   А в парадном пахло горем. Вязкий запах беды обволакивал ступеньки, зависал на дверных ручках и поднимался вверх на лестничную клетку, куда выходили квартиры Губановы и Вершининых.
- Несчастье, большое несчастье,- встретила Нину заплаканная мама. – У соседей сын в Афганистане  погиб. Из военкомата приходили.
   
   Ночью Нине приснился их двор в Керчи. В песочнице копошился светловолосый мальчик, похожий как две капли воды на Артема.  Красным совочком он ровнял песок и утрамбовывал его толстыми ножками, а потом писал на нем воображаемой ручкой, как на школьной доске.  Нина сидела на скамейке  и смотрела, как малыш выводит   слово «мама».
  Утром, в маминой тетрадке, она записала свое первое и последнее стихотворение:

Я видела того, кого не будет,
Кто ранним утром меня плачем не разбудет,
Кто не сыграет на рояле гаммы,
И никогда не скажет слово "мама".
Не разобьёт кто вазочку с вареньем,
Не соберёт друзей на день рожденья.
Не будет плакать, петь или смеяться,
Не будет с бабушкой гулять, не будет драться.
Я не куплю ему игрушки, книжки,
Не разорвет он во дворе штанишки.
Его ведь просто никогда не будет.
Как мир жесток. И как жестоки люди.

    


   9.

     На ноябрьскую демонстрацию Нина не пошла, хотя большое объявление в вестибюле факультета гласило, что явка  на мероприятие – строго обязательная.  К пятикурсникам на факультете относились снисходительно, и репрессий не ожидалось. К тому же, Нину подкараулил привычный осенний грипп, нос у нее распух и покраснел, а глаза превратились в две слезящиеся щелочки.  А в этот день с утра с неба посыпался еще и  первый колючий снег. Она лежала в кровати в своей комнате под теплым пледом с компрессом на шее, пытаясь заснуть,  но Лилька звонила ей из каждой телефонной будки и рассказывала, захлебываясь от восторга, какие миленькие курсантики стоят в оцеплении на демонстрации.  Родители уехали на праздники в Киев, и Нине приходилось вставать на каждый звонок и брести к телефону. Шнур у телефонного аппарата был короткий и не доставал до ее кровати. После окончания Академии отца оставили в ней преподавателем, и Губановы, к неописуемой радости Нины и ее мамы, превратились во вполне оседлую семью.
      На улице быстро стемнело, звонки прекратились, и Нина задремала. Разбудил ее очередной звонок. В этот раз в дверь. «Ни за что не открою», - подумала Нина. Но нежданный гость был настойчив, и заливистая трель не прекращалась. Абсолютно уверенный, что в квартире кто-то есть, он даже по старинке постучал в дверь. «Убью»,- решила Нина и пошла открывать входную дверь.
   На пороге стояла ее лучшая подруга. При полной боевой раскраске, в новом, изумрудного цвета, зимнем пальто, приталенном по последней моде,  с большим воротником из серебристого песца,  в шапке, отороченной таким же мехом, она походила  на дореволюционную купчиху.  За ее спиной, словно атланты у Эрмитажа, стояли два  высоких курсанта в черных шинелях с золотыми нашивками на рукаве.
- Ой,  Нинка, какие у тебя лысенькие глазки, - отодвинув Нину, просочилась в прихожую Лилька. – А мы тут гуляли с мальчиками после демонстрации и решили  тебя проведать. Знакомься, это –Алексей, – Лилька ткнула пальцев в парня с веснушками по всему лицу- А это – Сергей, - она махнула рукой в сторону второго курсанта. – Или наоборот, - и Лилька весело рассмеялась.
- Очень приятно,- без особого энтузиазма промямлила Нина, представляя, как она выглядит сейчас рядом с сияющей подругой - в спортивном костюме, не накрашенная, в домашних стоптанных тапочках, да еще с дурацким компрессом вокруг шеи .
- Проходите, мальчики, не стесняйтесь, нас Ниночка чаем напоит, - не унималась Лилька, вешая свое  песцовое великолепие рядом с Нининой курткой на подкладке из Чебурашки.– Только я обувь снимать не буду.- И она кокетливо повертела носком  высокого лакированного ботинка со шнуровкой, очередным свидетельством дефицита мест в детских дошкольных учреждениях.
- Не снимай, - покорно согласилась Нина и поплелась на кухню ставить чайник.
    Нина еле дождалась, пока за гостями закроется дверь, и без сил рухнула на постель. Утром ее опять разбудила Лилька.
- Алле, я решила начать новую жизнь, - забыв поздороваться, порадовала Нину подругу. – Пора выходить замуж.
- Сейчас, – согласилась Нина. – Только душ приму.
- Не смешно, - не оценила шутку Лилька.  – Как тебе мои вчерашние кавалеры?
- Которых ты подобрала по дороге с демонстрации?
- Не завидуй, - фыркнула Лилька. – Какой тебе больше понравился?
- Мне? – удивилась Нина.
- Ну, в смысле тебе для меня, что тут непонятного? – пояснила Лилька. – Какого брать?
- Бери в крапинку, то есть, с веснушками, - посоветовала Нина. – Он к твоему пальто больше подходит.

   К вечеру ей стало легче. Нина вымыла голову и устроилась на любимом подоконнике. За окном опять шел снег, невесомые снежинки падали с неба и таяли, не долетая до земли, успев блеснуть в неярком свете уличного фонаря, который освещал крыльцо у парадного. А на крыльце стоял вчерашний курсант. Он пытался зажечь сигарету,  свет от зажигалки осветил его лицо, и Нина узнала Сергея.
   В этот вечер Нине  не хотелось, чтобы ее гость быстро ушел. Сергей принес с собой из кафе «Север»  свежайшие пирожные. Поглощая воздушные «эклеры», приторные «буше» и ароматную «картошку», молодые люди засиделись до поздней ночи. Нина рассказывала о своей кочевой жизни и показывала семейные фотографии. Сергею особенно понравилась одна: на ней маленькая Нина в сарафанчике разглядывала большой шар с рожками, поросшими ракушками. Эту подводную мину достал ее папа во время разминирования места высадки крымского десанта во время войны. Сергей заканчивал училище подводного плавания, и такой шар, встреченный подлодкой, мог стоить жизни всему экипажу. Он предложил назвать эту фотографию «Война и мир» и отправить  в  «Огонёк». Нина рассмеялась – для нее слова «Война и мир»  означали совсем другое.
      На следующий день, встретившись с Лилькой на занятиях, Нина хотела рассказать  о незваном госте, но та не переставала трещать о том, как будет замечательно выйти замуж за военного, которые и получают много, и дома не бывают, и на одежду тратиться не надо. А еще, брак с военным освобождает от распределения. Не отличавшаяся особым прилежанием в учебе, Лилька законно побаивалась, что отправят ее на деревню к «дедушке Константину Макарычу» учить Ваньку Жукова родной речи. Правда, будучи женой офицера тоже можно поехать любоваться северным сиянием, но хоть без сопливых детишек. И тут важно не ошибиться в выборе: Сергей понравился Лильке больше, но у Алексея дед – адмирал, что сулило гораздо больше перспектив дальнейшего карьерного роста будущего мужа. После этих откровений Нина  решила ничего не говорить подруге.
    Занятия в субботу заканчивались в четыре часа. Лилька быстро сунула в сумку тетрадь, в которой она всю лекцию вдохновенно рисовала волооких красавиц, и потащила к дверям  Нину:
- Быстрее, быстрее, черепаха Тортилла, - нервничала Лилька. – Мне мальчики звонить будут, мы в кино сегодня идем.
- Втроем? – стараясь быть равнодушной, спросила Нина.
- Конечно, - уверенно ответила Лилька. - Они оба от меня без ума.
     Сергей стоял у самого выхода из университетского корпуса. Девушки выскакивали на улицу, радуясь свободе и предстоящему воскресенью, словно выпущенные на свободу из клетки птички. Пробегая мимо высокого курсанта, они хихикали, кокетливо стреляя глазками, пытаясь угадать, кого из однокурсниц дожидается столь почетный караул. Первым Сергея заметила Лиля.
      -Ну, все, Нинка, дальше без меня, -  прошептала Лилька в своего серебристого песца и грациозно помахала Сергею рукой в черной кожаной перчатке.
     - Молодец, что нашел меня. А где Алексей? Разве мы не вместе идем? – затараторила Лилька.
    -Привет, Лиля. Алексей тебе звонить будет, как договорились. Ты извини, я вообще-то не к тебе, - услышала Нина, торопясь пройти мимо счастливой подруги.
    - Не ко  мне? - изумленно переспросила Лилька. – А к кому?
     - К Нине. Нина, - окликнул Сергей. – Подожди, не убегай.
Сильной рукой Сергей придержал Нину за локоть. Даже сквозь зимнюю куртку она почувствовала, как ее спину жжет насквозь Лилькин взгляд.
- Ах, к Нине, -  медленно протянула Лилька. – Ну что же, счастливо погулять.- И зло добавила, - Но только запомни, подруга: я еще ничего не решила.
   
10.

    Новому знакомству дочери обрадовался папа и расстроилась мама.
- Мужик, - одобрительно сказал папа, потирая довольно руки  после выигранной партии в шахматы, едва за Сергеем закрылась входная дверь.
- Увезет Ниночку, - вздохнула мама. - Как ты меня.
- Есть такая профессия – Родину защищать, - ответил папа цитатой из любимого фильма и включил программу «Время».

Лилька дулась недели две, а потом, как ни в чем ни  бывало, предложила Нине дружить вчетвером.
       Сергей Глущенко родился и вырос в Грозном в любви и абсолютном достатке. Его отец был директором крупного нефтеперерабатывающего комбината. Ему и в голову не могло прийти, что его сын, видевший в детстве море только в кино, захочет стать моряком-подводником.
- Глупости, - сказал он сыну, когда тот собрался после выпускного вечера ехать в Ленинград.- Поедешь учиться в Губкина, я обо всем договорюсь.  Будем династию строить. Квартиру тебе в Москве сниму.
Но Сергей проявил характер. Он не хотел ни строить династию, ни быть нефтяником или газовиком. Он хотел быть подводником и отнес документы в военкомат, откуда их должны были отправить в военное училище. От этом отцу Сергея любезно сообщил знакомый военком.
Между Сергеем и отцом дома состоялся громкий разговор, и Глущенко-старший пригрозил сыну, что ни копейки не даст ему во время учебы.
    - Будешь жить в казарме и жрать баланду, как все!- гремел командный голос отца Сергея на всю улицу.
-  Ни копейки не получишь, до выпускного домой ни ногой, и мать к тебе не пущу, - перечислял он все трудности, которые поджидали сына на пути к офицерским погонам.
Но уже через два месяца отец сменил гнев на милость. В августе Глущенко-старший получил благодарственное письмо от начальника военного училища за воспитание сына: Сергей не только прекрасно сдал вступительные экзамены и спортивные нормы, но и спас чуть не утонувшего в ледяной воде озера Красавица во время курса молодого бойца однокашника Алексея.
   Cвое будущее Сергей представлял по-военному: четко и ясно. Учеба, база подводных лодок где-нибудь на севере, Академия и снова на флот. И конечно, женитьба. На последнем курсе, на образованной, хорошо воспитанной, скромной и порядочной девушке. Желательно, из военной семьи.  И Нина подходила на эту роль идеально. К тому же, она очень понравилась Сергею. Наверное, он даже влюбился.

      Последним государственным экзаменом был экзамен по марксистско-ленинской философии. Лилькин ум категорически отказывался воспринимать пространные работы классиков коммунистической идеологии, поэтому девушки распределили обязанности по справедливости: Нина читала статьи и пересказывала их подруге словами, доступными для понимания, а Лилька курила и варила на кухне кофе. Широкая тахта в Лилькиной квартире, кроме своей непосредственной функции, служила письменным столом, обеденным столом и местом для курения. Обложившись конспектами и толстыми фолиантам с до боли знакомым профилями «святой троицы»  - Маркса, Энгельса, Ленина – Нина продиралась сквозь идеологические постулаты, вычеркивая одно за другим название из списка обязательной к прочтению литературы.  Лилька дремала рядом.  Когда ей становилась совсем скучно, она начинала жаловаться на затянувшуюся осаду крепости по имени Алексей.
- Нинка, ну вот что мне еще сделать?  -вопрошала Лилька риторически, подложив под голову подушку и закинув ногу на ногу. – В аптеку бабушке бегаю,  пельмени с мамой леплю, устройство подводной лодки знаю наизусть лучше дедушки-адмирала, а он ни мычит, не телится. 
- И не намекает? - поинтересовалась Нина, не отрываясь от книги.
- Неа. Я даже с ним переспала, - понизив голос, словно кто-то мог их услышать в пустой квартире,  поделилась Лилька и толкнула Нину. – А у вас уже было?
- Нет, - отрезала Нина. – Целовались только.
- Ну-ну, - закивала Лилька и процитировала – «Гвозди б делать из этих людей, крепче б не было в мире гвоздей.»
- Николай Тихонов, - назвала Нина автора.
- -Садись, пять! – фыркнула Лилька и перевернулась на другой бок. - Планирую сразить на выпускном. Я в ателье платье заказала на вручение кортиков и погон, обалденное. Мама кримплен достала, купон называется: внизу цветы крупные такие, красные и голубые, вверх идут от подола и становятся все меньше и меньше.  Платье в обтяжку, до середины колен, рукава колоколом и декольте до пупа, - и Лилька наглядно продемонстрировала, где будет кончаться вырез. – А ты что наденешь?
- Мне бабушка из Киева прислала, финское, тоже в цветочек. Можно будет и на второй день надеть, - ответила Нина почти автоматически.
- На какой второй день? – поинтересовалась Лилька.
- После свадьбы. Мы с Сережей документы подали, - сказала Нина, не переставая отмечать  что-то карандашом.
    После этих слов Лилька подпрыгнула на диване и, потеряв в буквальном смысле дар речи от услышанного, только открывала и закрывала рот как выброшенная на берег рыба. Пепел из зажатой в руки сигареты упал на раскрытую книгу, грозя превратить ее саму в кучку пепла, лишив Нину возможности одолеть «Пролетарскую революцию и ренегата Каутского».
    -Та выходишь замуж? – частично обретя голос, просипела Лилька.
 - Да, в конце июле. -  Нина распрямила спину и устало потянулась. - Сережины родители приедут на его выпускной знакомиться. Будешь моей свидетельницей?
      
    В последнее время Нина часто думала о том, что должна чувствовать девушка перед свадьбой. Радость? Ты скоро станешь замужней женщиной. Любопытство?  Что будет там, в новой неизведанной жизни. Волнение? Как сложатся твои отношения с мужем, его родными и близкими.  Страх? Правильно ли ты поступаешь. Счастье? Ты будешь теперь всегда вместе с любимым.
«Ты его любишь?» - в  десятый раз спрашивала Нину мама. И это был самый трудный вопрос.

     На июньском солнце блестели золотые погоны на плечах офицеров, пускали солнечных зайчиков рукоятки кортиков и слепили глаза снежно-белые чехлы на фуражках. Перед большой  трибуной замерли ровные шеренги выпускников училища. Раздался звук трубы, затем ударили литавры, и под «Прощание славянки»  парадным маршем , чеканя шаг и гордо подняв головы,  вчерашние курсанты в последний раз прошли по двору родного училища. Прозвучала непонятная команда,  все единым движением сорвали фуражки, бросили их воздух, и  раздавшееся молодецкое «Ура!» вмиг распугало  воробьев, уютно устроившихся на высоких деревьях.  Еще одна команда, и строй мгновенно рассыпался. 
   Нина стояла в стороне и смотрела, как выпускники и их родные бросились обниматься и поздравлять друг друга. Она поднималась на цыпочки, даже пыталась подпрыгивать, но Сергея нигде не было видно.  Они договорились, что сразу после  мероприятия вместе с родителями Сергея поедут к Нине домой знакомиться.  Торжественный обед по этому случаю был продуман детально и основательно, вплоть до салфеток, цветов на столе и серебряных столовых приборов, одолженных у соседей снизу.
    Почти рядом Нина увидела Лильку, в новом платье с умопомрачительным декольте и боевой раскраской, которой позавидовали бы индейцы племени кроу. Она заботливо держала под руку аккуратную старушку и показывала куда-то пальцем. Нина тоже посмотрела в ту сторону и увидела Алексея и Сергея. Алексея обнимал военный с адмиральскими погонами, а Сергею жал руку крупный мужчина в строгом черном костюме. Рядом стояла и вытирала носовым платочком глаза невысокая женщина.  Сергей наклонился к ней и в этот момент увидел Нину. Увидел, но не сдвинулся с места, не махнул рукой и даже не улыбнулся.  Нина сделала несколько шагов вперед и замерла, словно почувствовала, как невидимая стена выросла между ними. Прошло минут десять , прежде чем Сергей наконец-то подошел к Нине.  Эти сто метров он шел долго, тяжело, с трудом передвигая ноги, как будто на них висели пудовые гири.
    Духовой оркестр грянул «Амурские волны», и Нина скорее прочитала по губам, чем услышала, как он сказал:
- Прости, но свадьбы не будет. Лилька мне все рассказала.  -Сергей помолчал. -Я думал, что ты – не такая. Я не смогу.
- Какая не такая? – Нина широко открыла глаза, уже догадываясь, что произошло что-то ужасное и непоправимое.
- Чистая, светлая, почти святая. Я целовать тебя боялся, а ты…- голос Сергея дрогнул, он махнул рукой и пошел прочь.
   У выхода из училища Нину догнала Лилька.
- А ты куда, Нинуля? – окликнула она Нину. – Праздник только начинается.
- Лиля, ты только скажи мне, зачем? Зачем ты это сделала? – очень спокойно, не повышая голоса и глядя Лильке прямо в глаза, спросила Нина.
- А что такого я сделала? – непонимающим тоном переспросила Лилька.- Я ведь правду сказала. А если бы он от кого-то другого узнал? Уж лучше от меня, я же твоя лучшая подруга. И потом, я  тебя предупреждала, -  усмехнувшись, Лилька покачала головой.- Я еще ничего не решила, подруга.
   Как назло, двухкопеечной монетки у Нины не было. Не было и слез. Почему-то вдруг вспомнилась Люся из Михайловского. Нина разменяла деньги у продавца мороженого и пошла к ближайшей телефонной будке.
- Нина, когда же вы  будете? – услышала она запыхавшийся голос мамы. – У меня уже все готово. И холодец на столе, я переживаю, он может растаять.
- Мамочка, ты только не волнуйся,  гостей не будет, и свадьбы не будет, - попыталась успокоить маму Нина.
- Как не будет?- охнула и чуть не уронила трубку мама. – Что же теперь делать?
- Ничего не делать, холодец ешьте, он у тебя очень вкусный,  а я скоро приеду, - ответила Нина и повесила трубку.

      У парадного стояло такси. Большое и неповоротливое, оно перегородила весь двор. Обычно пассажиры выходили на улице и шли во двор уже пешком, а в это раз машина почти вплотную уперлась в  крыльцо. Дверь такси открылась, и Нина посторонилась, чтобы пропустить пассажира, который сначала поставил на землю небольшой чемодан, потом костыли, а потом и выбрался сам. Нина не сразу узнала его, такого знакомого и такого чужого.
     - Здравствуй, Мышка, - улыбнулся Артем. – Я вернулся.

11.
      Столовая давно опустела, отдыхающие дружной толпой устремились к морю, в погоню за бронзовым загаром, легким флиртом и  крымским вином свежего разлива.
   Нина сидела за столом перед чашкой давно остывшего чая и бутербродом с сыром, который лениво плавился под солнцем, напоминая айсберг, заплывший по неосторожности в Черное море. Нина сообразила, что не взяла ничего мужу, проспавшему завтрак. Окно раздачи было закрыто, а грузная официантка в белом переднике и кокетливой наколке на уставших от хны волосах, уже сервировала столы к обеду. «Придется идти в поселок в магазин за продуктами», - подумала Нина, в номере из еды  остались только виноград и яблоки. После бессонной ночи у нее ужасно разболелась голова, а тут еще Лилька с ее криком. Нина  вспомнила, как на третьем курсе подарила Лильке на день рождения репродукцию картины «Крик» Эдварда Мунка, и рассмеялась. Лилька тогда долго всматривалась в испуганное существо, изображенное на картине, которое пытается спрятаться от раздающегося со всех сторон душераздирающего крика неукротимой природы.
      В вестибюле  многочисленная семья веселого майора-кавказца дружно таскала сумки и чемоданы в ожидавший их уазик, чтобы отвезти в аэропорт в Симферополь.  Два последних дня весь Дом отдыха гудел вечерами, отмечая с хлебосольным офицером окончание его отпуска. Четверо мальчишек-погодок бойко сновали туда-сюда,  а беременная жена  майора дежурно покрикивала на них на своем гортанном языке. Сам он стоял у машины и ловко закидывал внутрь разноцветный багаж своего семейства. Нина в очередной раз пожалела, что оставила в Питере Туську. Она бы разбавила эту мальчишескую компанию.

- Простите, пожалуйста,  - окликнула Нину девушка из-за стойки регистрации.-Вы же из 425 номера?
- Да,  - ответила Нина и подошла поближе. – Что-то  случилось?
- Понимаете, тут такая история, - начала объяснять работница Дома отдыха, - отдыхающая одна с утра очень скандалила, требовала заселить ее в Ваш номер. Грозилась, что до министра дойдет, и меня с работы выгонят. Мне никак нельзя без работы остаться, у меня ребенок маленький, а в поселке никакой другой работы нет. Только  Дом отдыха этот и магазин продуктовый, так там тетя Тамара уже лет двадцать работает. А мы все здесь. Мы Вам  вещи поможем перенести в другой номер. Он прямо напротив, вид там, правда, не на море, а балкон даже побольше будет. Вы ведь с мужем часто на балконе сидите.
- Часто, - согласилась Нина, - сидим и на море смотрим.
- Вы уже простите меня, - пробормотала девушка, и ее бледное лицо стало красным, как спелый помидор. – Она от меня не отстанет.
- Понимаю, - кивнула Нина. –  Хорошо. Я поговорю с мужем.

       Артем брился в ванной, опираясь левой рукой на
костыль. Второй стоял у стенки рядом с дверью в ванную комнату. Муж не любил носить дома протез: тяжелый, неуклюжий, он крепился к культе жесткими ремнями и часто натирал ее до крови. На улице Артем опирался на трость, и посторонние люди ни за что бы не догадались, что перед ними инвалид без ноги, так,  мужчина с небольшой хромотой. Только Нина знала, каких мучений стоило  мужу научиться ходить на этой неуклюжей конструкции. Нина уже выучила наизусть все НИИ страны, занимающиеся разработкой современных протезов. Один их них, ярославский, как раз перед отпуском прислал ей письмо, что на будущий год, к майским праздникам сможет поставить Артему новый протез последней современной разработки. Теперь предстояли долгие и нудные переписки с военкоматом, который обещал помочь с оплатой.
    Про свою войну муж рассказал Нине в день свадьбы. После веселого застолья в ресторане гостиницы «Московская», дома, не снимая нового костюма, расслабив тугой узел  галстука, закрыв руками лицо, Артем говорил, говорил и говорил.
    Военный переводчик Артем Вершинин попал в плен без сознания. На перевале Саланг разорвавшаяся под гусеницей БТР мина опрокинула в кювет тяжелую машину, убила водителя и командира роты. По уже горящей машине душманы выпустили еще два снаряда из гранатометов. Оставшиеся в живых отступили под сильным огнем, бросив тех, кого посчитали погибшими. Душманы вытащили из-под перевернутой машины Артема, лежавшего без сознания,  с раздробленной ногой, и увезли в кишлак. Тяжелее всего в плену было то, что Артем  понимал все, о чем говорили вокруг. Он знал, что будет с  пленными, вырванными из мирной советской жизни почти из-за школьных парт. Знал, какая судьба ждет контуженную медсестру и фотокорреспондента московской газеты. Запись в военном билете «военный переводчик» спасла Артема от смерти, но не спасла от издевательств. Его били камнями и железными прутьями, требуя принять ислам, держали в пыточной пещере без еды и воды. Его заставляли переводить допросы и присутствовать на пытках. Между собой душманы называли его  Абд, что означало просто «раб». Ногу выше колена ему ампутировал врач-француз, неведомыми судьбами попавший в лагерь моджахедов. Ампутировал тем, что было, без инструментов, без бинтов и без наркоза. Когда культя зажила, он пытался бежать, но на самодельных костылях далеко не уйдешь. Его поймали и опять  били. Через полтора  года   его освободили десантники.
   Он говорил долго, словно хотел выговориться раз и навсегда, забыть все, что было,  забыть друзей и врагов, живых и мертвых, и начать новую жизнь, прямо здесь и сейчас,  жизнь без прошлого, без боли и крови. Нина слушала, не дыша и не шевелясь, и ее черные слезы капали на белое свадебное платье.
    Больше о войне они не говорили, но беспокойные ночи, когда Артема мучили воспоминания и кошмары, не давали Нине забыть о ней.

 -Тёма, - Нина просочилась боком в крохотную ванную комнату и, отодвинув костыль, положила руку мужа на свое плечо.- Тёма, что-то я по Туське соскучилась.
 -Ммм, - обозначил свое участие в беседе Артем, смывая с лица густую белую пену.
- И ты? – жалобно спросила Нина, пытаясь заглянуть мужу в глаза.
- Ммммм, - продолжил беседу Артем.
- А давай билеты поменяем и махнем домой пораньше? Вот прямо завтра? – предложила Нина, решив считать мирное мычание мужа его полным одобрением.
- Завтра? – переспросил Артем, вытираясь белым вафельным полотенцем. – А что у нас произошло: за тобой кто-то гонится? Пожар на корабле? Нашествие  злобных чудовищ?
 -Почти, - вздохнула Нина. - Так не хочется, чтобы они нас сожрали во цвете лет.
_-А дыни-арбузы-виноград?  Без ритуальных витаминов твоя мама не пустит нас на порог.
-Можем в поселке все сегодня купить, там и ящики с дырками готовые продают.
-Ну, завтра так завтра, - согласился Артем. – Подарим оставшуюся неделю Министерству обороны.
-Тём, ты на меня не сердишься? – прошептала Нина  и  спрятала лицо на широкой груди мужа, почувствовав, как подступивший к горлу комок перехватил дыхание.
-Я люблю тебя, Мышка, - услышала Нина родной до боли голос Артема.
-И я тебя, мой генерал.