Не догнал

Это было в те времена, когда все в Европе пропахло войной, а лагеря беженцев были разбросаны вокруг городов, как загородные клубы. Я только устроился работать в один из них, как жизнь устроила мне очередной сюрприз, о котором я и хочу здесь поведать. Меня взяли в охрану. Правда, за те несколько десятков дней, пока я там проработал, я так и не понял, кого я должен был охранять и от кого. Скорее всего, я просто был надсмотрщиком, целый день степенно шляясь между толпами народов, образующих наш малый Вавилон. Смотрел на людское горе, которое со временем превращается уже в привычную мозоль.

Превращается, превращается, но так никогда и не превратиться. В привычную. Я смотрел на людей, страдающих от тягостей жизни, как от раковой опухоли, и не мог понять, чья это опухоль их или наша. Одна большая на всех.

Со временем привыкаешь ко всему. К женщинам, кормящих своих детей грязной грудью у тебя на виду, или людей справляющих свою нужду публично, детей, превращающихся в монстров, мужчин в тряпки, а женщин в подстилки.

Несколько дней подряд мое внимание привлекал подросток лет четырнадцати. Он держался особняком, и никого никогда рядом с ним не было. Он был подобен кедру посреди пустыни. Я ни разу не видел, чтобы он склонил голову или сгорбил спину. Я понятие не имел, где он спит ночью, но когда я видел его в очереди за скудным пайком, который выдавали чтобы не умереть с голоду, ко мне в голову приходила мысль, что если короли и стоят в очереди, то это выглядит именно так.

Пайки действительно были ничтожные, а потому мы сквозь пальцы смотрели, если в сетчатом заборе появлялась очередная брешь. Воровать в нашем городке было нечего, а местные жители не жаловались, если иной раз по городу пройдут в поисках простой работы несколько беглецов, которые к вечеру так или иначе возвращались в лагерь. А пацаны так и вообще устраивали свои игры по обе стороны забора. И опять же мы не мешали им. Ну, где в лагере погоняешь в футбол или поносишься за чижом как угорелый?

А вот бежать от нас было некуда, я бы и сам рад сбежать, но рядом только венгерская граница, где каждый мадьяр был готов всадить перебежчику кол в глотку.

Спустя несколько дней, как я встретил «короля» (так про себя я стал называть парнишку), я стал обращать внимание, что ему крепко от кого-то достается. О том свидетельствовали то новые синяки на лице, то надорванный рукав, то вывоженная в чем-то куртка. Однажды я подошел к нему и спросил напрямую, кто ему докучает. Он то ли сделал вид, что не понял меня, то ли действительно не знал нашего языка. К тому времени я уже выучил несколько фраз на его наречии, но это не помогло ни в тот раз, ни в следующий, когда я вновь подошел к нему с подобным расспросом.

«Король» все никак не сознавался, от кого ему достается, но вот в очередной раз я взял его врасплох. Он был еще взъерошен и, видимо, горячо переживал только что произошедшую стычку, и в этом порыве мотнул головой в сторону компании пацанов, один из которых выделялся незастегнутой курткой и чрезмерно дерзким видом.

Что ж, не новость. Я давно его подозревал и не только в этом. Это был мерзкий тип лет восемнадцати, а может и чуть старше. Роста он был невеликого, но в движениях чувствовалась уверенность и та быстрота, которая выделяет тех, что сначала бьют, а потом думают или не думают вообще. А может и еще хуже. Такие успевали и подумать, и ударить. Вокруг него всегда тусовалась небольшая компашка возрастом лет с десяти и до шестнадцати. Вот и в этот раз. Все они отличались дерзким видом, наглыми глазами и всегда все теми же незастегнутыми куртками, под полами которых они прятали то, что успевали стыбрить либо здесь у своих же, либо в городке за забором.

Я всегда думал, что если нас и заставят залатать забор, то вот из-за этой шпаны, а тогда еще нам вменят ходить дозором вокруг лагеря, и тогда уж точно мы превратимся в надзирателей, и все наши дружеские отношения с каким-нибудь Али или Вагапом канут в лету. Повторюсь, что я давно хотел его прижать, но понял, что смогу сделать это только сейчас, поймав его на горячем. Я со зверским наслаждением смотрел на его лысую голову, представляя, как уже через несколько секунд буду держать его за шкворник расстегнутой куртки и аляповато цветастого свитера, и смогу надавать звучных тумаков по этой наглой лысой башке.

Они стояли возле забора из сетки Рабица. Все - с той стороны, а этот парень с этой. С моей и всего в десяти метрах от меня. Он посмотрел мне в глаза, потом посмотрел на своих товарищей. Он понял, что попался, а я знал, что догоню его. Догоню его и сейчас, и в любом другом месте. Догоню и не загнанного в угол.

Бежать ему было некуда, и он пару секунд стоял в нерешительности. За это время я успел начать движение в его сторону и немного сократить расстояние, разделяющее нас. Увидев это, он всё-таки решился на побег и полез через забор. Я мысленно улыбнулся. Ну, это же моя фишка перелетать над сеткой Рабица грудью на нее и ногами вверх.

Он уже был на той стороне, когда я с разбегу навалился на край и, вцепившись с той стороны пальцами в проволоку сетки, повел корпус и ноги вверх по дуге. Но я слишком давно этого не делал. Тело плохо послушалось меня, а ноги, не смотря на хорошую инерцию, пошли вверх криво и лениво, как в замедленном кино.

Когда я приземлился на ноги и сориентировался в пространстве, большинство шпаны уже бросилось в рассыпную. Случилось так, что сразу после приземления среди них я не увидел своей цели - наглой лысой башки. А потому, выпрямляясь, я обернулся и огляделся через правое плечо, но ее не было ни за моей спиной, ни у меня под ногами, ни передо мной, не среди бежавших от меня во все концы поля пацанов.

Все это происходило какие-то доли секунды. По их истечению я выпрямил ноги и сделал первый шаг, автоматически разгоняясь по заданной ранее программе – «догнать».

Ранее, т.е. еще до форсирования забора. Я начал прямо с высокого старта, но распрямившиеся после падения ноги придали мне именно то ускорение, которое реализуется при старте с низкой позиции. Мне осталось лишь поменять вектор со «строго вверх», на «только вперед» и я понесся. Я наслаждался движением и нарастающим темпом. В моей жизни было не так много людей, который бегали бы быстрее меня. Всего двое.

Один - парнишка из школы, который застал меня врасплох и обогнал на очень короткой дистанции. Метров в двадцать. Просто во время урока физкультуры. Я никак не ожидал от него такой прыти и просто не успел за двадцать шагов перестроиться и поймать темп бега. Я помню, как был изрядно удивлен, когда чуть ли на середине дистанции его рука чуть коснулась моего плеча. Я просто не мог поверить и остановился, не добежав до финиша нескольких шагов. Впрочем, он тоже остановился, видимо так же, не ожидав от себя такой победы. В тот раз я не проиграл, первым пришел в себя и просто дошел пешком оставшиеся несколько метров.

Да, я не проиграл и это было мне хорошим уроком. Никогда не сиди на старте!

До того момента это была моя первая фирменная фишка. Уверенный в своих силах, я не особо торопился начинать движение, а как в замедленном сне в тот самый момент, когда рефлексы вывели тебя уже на другую временную частоту, наблюдал, как противник распрямляется, как одна нога его идет вперед и вверх, а одна рука чуть назад. Все конечности еще чуть согнуты и не работают на полное распрямление, а корпус уже выпрямлен чуть более, чем надо в этот момент… и вот тут я распрямляюсь как пружина, только одним этим движением почти нагоняя соперника. Но у него уже есть инерция, которую я только обретаю, а потому он успевает сделать несколько шагов прежде, чем я настигаю его…

Я вспоминаю каждый раз это мгновение с особым наслаждением, с каждым соперником вновь и вновь переживая миг победы, когда ты именно НАСТИГАЕШЬ, поскольку у тебя есть цель. Поэтому я никогда не бегал хорошо на тренировках один. Мне нужна была цель.

…и вот я настигаю его. Какое-то время мы идем вровень. Краем глаза я вижу его выпученные и округленные глаза. Я даже не знаю, думает ли он, что может что-то сделать, или наоборот понимает, что не может сделать ничего. Какой-то миг наши руки и ноги одновременно взлетают вверх, но потом я опережаю его, и в этих движениях и между нами появляется зазор, который увеличивается даже не с каждым моим шагом, а с каждой неимоверно малой долей секунды. Потом зазор превращается в расстояние, и я уже не вижу его даже краем глаза, но бегу хорошо, поймав ритм, наблюдая за собой как бы со стороны, как сильная спортивная машина разворачивается внутри меня в своем великолепии и могуществе.

Это моя территория! Мои сто и двести метров, и я не позволил еще никому праздновать здесь мою потерянную победу.

Второй был жлоб. Выше меня почти на целую голову. И это при моих не малых метр восемьдесят с хвостиком. Ноги у него были толще в коленях, чем у меня, а руки... руки мощнее в бицепсах. Глаз у него был один искусственный, а потому его лицу всегда сопутствовало зловещее выражение. Многие его побаивались, хотя я не помнил, чтобы он кого-нибудь ударил, когда был с ними один на один. Но глядя на это лицо не было и мысли, что он может не ударить. Он пользовался этим, раздвигая впереди себя толпы и жизнь, и они расходились, как льды перед ледоколом. Но я не испугался его. Вернее, конечно, испугался. Каждый миг я думал, а что будет, если он проиграет, а то, что он проиграет, я не сомневался. Мы поспорили с ним на четыреста метров. Это было на заднем школьном дворе на окраине нашего маленького городка. Поле было заброшено, в школе давно никто не учился, а потому наши пути и пересеклись именно здесь, где среди запущенных и нестриженных деревьев встретить парней только что вступивших в совершеннолетний возраст гораздо проще, чем на ступенях церкви, стоящей на главной площади нашего города. Здесь были только мы. Мы - это моя жалкая компашка да его мордовороты. А! Еще и несколько девчонок, из-за которых вероятно все и началось. Я сейчас уже всего и не припомню. Меня тогда здорово удивило, что он решил пробежать со мной почти два круга по потрескавшейся асфальтовой дорожке. Ведь он мог просто сдвинуть меня грудью на обочину своей жизни. Вероятно, он все же видел во мне противника.

Сговорившись, мы разошлись чуть в сторону. Он скинул потертую кожаную куртку, доставшуюся ему от отца, вытащил и спрятал в карман глаз и чуть отвернувшись пустой глазницей от девчонок, стал неторопливо разминаться. Что по мне, так мне хотелось поскорее покончить с этой комедией. Мне не доставляло удовольствие находится в его компании, он меня тяготил, подселяя в меня непонятный страх. Я не знал, чего боятся, но боялся. Его мордовороты держались отстраненно и курили в стороне. Мы для них были слишком мелкой дичью, кроме того наши отцы знали друг друга лично, и уж ни мне, ни им не хотелось заслужить очередную оплеуху от своего отца, а потому при встрече мы обычно либо коротко здоровались, либо просто отводили друг от друга глаза.

Девчонки же были неприкосновенны.  Это были еще те джентельменские времена, когда можно было проводить девушку по любой улице наших бедных кварталов, пройти с кажущейся независимостью мимо любой компании разношерстно одетых детей рабочих, куривших неизвестно какую махру, завернутую в грязные обрывки газеты, голодно смотрящие в след и позволяющие себе лишь присвистнуть, демонстрируя скорее зависть, чем презрение. И ты проходил, гордо сжимая теплый локоть, ощущая на себе все эти взгляды, понимая, что завтра, а может даже уже сегодня на обратной дороге придется мордой и кулаками отвечать вот за эту независимость. И пусть даже в этот раз тебе удастся отбиться, и ты поймешь, что случилось это только потому, что эта шпана с не твоей улицы просто была застигнута врасплох или с ними не было их заводилы, или она уже была утомлена предыдущими боями, ты понимал, что в следующий раз все повториться с самого начала.

Проводы девушки и взгляды в спину:

- Иди, иди, мы тебя ждем.

В этот раз девушки не принадлежали никому, они просто были здесь по своим делам и оказались невольными зрителями, ради которых собственно теперь и разыгрывался этот спектакль. Они подражали своим нестарым еще матерям, заученными взрослыми движениями поправляя косынки и неизвестно тогда еще мне какие атрибуты одежды.

Чтобы не тянуть, я решил не разминаться. У меня не было куртки, которую можно было бы сбросить театральным жестом, но на мне была не вполне подходящая для бега обувь и совсем уж неспортивные штаны. Я подумал о том, как я буду выглядеть неуклюже, словно кривляясь в них, выполняя для прогрева махи ногами или мелкие прыжки. Я просто стоял поодаль, обняв себя за плечи, наблюдая как гигант постепенно приводит в боевое состояние все суставы по очереди, тянет и греет мышцы легкими расслабленными движениями. Он знал, что делал. Я поймал его взгляд и легкую снисходительную улыбочку. Он был уверен в своих силах. Это смутило меня. Я был еще совсем юн и зелен и не понимал, как два соперника одновременно могут быть уверенны в своей победе.

Я отвернулся и нехотя пошел к месту старта. Мне пришлось его еще немного подождать. Пока я размышлял как поизящнее встать на низкий старт, оп приблизился, ядовито ухмыльнулся, поглядывая на меня сверху вниз, и я поднялся, заняв позицию рядом с ним. Кто-то произвел обратный счет, дал старт, и мы рванули.

В тот раз я тоже засиделся на старте, но легко догнал его на середине первой прямой. Я бежал с внешнего края и на повороте приготовился поменяться дорожками. Не знаю, почему у меня возникла эта мысль. Знал бы я заранее, что случится дальше, я бы не стал его обгонять, а пропустил бы его вперед, но тот грубо оттолкнул меня плечом, и я потерял ритм, запутавшись в своих же ногах.

Мне удалось вновь выровняться, поймать темп, догнать его и пристроиться за ним на выходе из следующего поворота. Поле было не овальной, а прямоугольной формы слегка закругленное по углам. На это раз я дал ему выйти на прямую и вновь начал обгон, уверенно опережая его. Помню, что тогда я еще отметил, как звонко стучат по древнему асфальту мои чудом державшиеся на ногах башмаки. Я поравнялся с ним и тут вдруг решил поиграть. Я увидел, как он подобрался, вкладывая силы в бег, пытаясь держаться со мною вровень. Если так пойдет, он сдохнет, не завершив первого круга. Четыреста самая коварная дистанция. Это даже не двести. Я понимал, что сдохну и я, впрочем, тогда меня это не особо волновало.

Я дал ему себя догнать и в этот же момент применил свой первый излюбленный прием. Я увеличил длину шага. Я всегда знал и понимал, что дистанцию выигрывают не ногами, а головой. И вот в ней что-то щелкнуло, и вниз пошла команда при той же частоте немного увеличить длину шага. Совсем немного, но достаточно чтобы ощутить некоторое подобие полета над беговой дорожкой. И я полетел, оставляя его за собой, но тут прямая дистанция вновь кончилась, я стал входить в поворот на этот раз идеально, чуть наклонившись корпусом внутрь и вновь по какой-то непонятной для меня причине я нырнул на внутренний круг и вновь получил массой в один центнер разогнанного почти до двадцати километров в час.

Я вылетел наружу со своей дорожки, и вновь, как боксер после хорошего удара, стал собираться силами, наращивая темп. На этот раз я сбился более серьезно, чем это можно было предположить со стороны. Прежде всего я потерял направление и не сразу поймал его. Ошибка всего в пару градусов стоила мне потери долей секунд, а мой противник за это время уже вырвался далеко вперед, выходя из очередного поворота на длинный прямой отрезок овала беговой дорожки. Я понял, что шутки кончились. Взяв его спину, как ориентир, я рванул вперед, лихорадочно соображая, что делать дальше.

А делать можно было только то, что делал обычно - наращивать темп, увеличивать длину шага, потом вновь наращивать темп и увеличивать длину шага и еще дышать, дышать и дышать в такт каждому шагу, быстро и глубоко, как можно глубже, насыщая кровь кислородом. Мельком вспомнил, что в этот раз я даже не сделал несколько дыхательных движений перед забегом.

То, что я сделал в следующий момент времени, я называю «бросить ноги». Это словно мощный удар ног об асфальт, резко увеличивающий частоту моих напряженных движений. Внутренним усилием я бросил ноги, чувствуя, как начала сокращаться дистанция между нами, и я успел подумать, что теперь надо не забывать максимально их расправлять. Я знаю, что не все спринтеры со мной согласятся, что бежать на полусогнутых для некоторых так же естественно, как мне на максимально прямых, но это мой прием, мой секрет, неоднократно приносящий мне победу. 

Я вновь поймал ритм и глядел на приближающую спину соперника, на летящий подо мною асфальт. Во мне уже созрел план. Теперь я не собирался обходить его до поворота, я решился, пристроившись в его аэродинамической тени, дать ему благополучно миновать поворот, а потом выйдя на прямой отрезок, рвануть уже не жалея ни себя, ни сил. Но для этого, чтобы быть уверенным, что я смогу это сделать на следующем прямом отрезке, мне надо было его догнать.

Нас разделяло чуть более метра, и я вновь бросил ноги, и еще не понимая, что произошло, сбрасывая темп и согнувшись так, что чуть не касался коленями дорожки, я сошел с дистанции, ощущая раздирающую мышцы невероятную боль. Я не мог ни распрямить, ни согнуть конечности, и все, что я мог, это окончательно потерять темп, сделать два шага и ткнуться коленями в мягкую землю.

Неразработанная дыхалка согнула меня пополам, и я скукожился, сворачиваемый в клубок болью, забывая дышать и отплевывая кровавую пену на землю перед собой.

Он пробежал еще с десяток метров, дважды оборачиваясь не меня, и только окончательно убедившись, что я не дееспособен, он сбросил темп и остановился. Легкие и его согнули пополам, и мы долго вместе дышали, разделенные расстоянием. Я, сжавшийся в комочек на внутренней обочине беговой дорожки, и он, согнувшийся вдвое, чуть поодаль, упиравший в бока руки.

За эти несколько минут он не произнес ни слова. Потом выпрямился и ежесекундно сплевывая тягучую слюну мелкими порциями, не спеша пошел к своей куртке, брошенной на вбитый в землю короткий деревянный столб. Не спеша одел ее и, так же ничего никому не говоря и ни на кого не глядя, прошел мимо своей ватаги и пошел к развалившемуся забору и дальше за пределы школьного участка. Парни, сжав в зубах закуренные вновь папиросы, последовали за ним.

После этого я видел его лишь однажды. Спустя несколько лет. Он сидел в автобусе и уже не казался мне таким страшным. Жизнь надорвала его, как когда-то я в том забеге надорвал свои бедренные мышцы. И хотя его лицо с искусственным глазом по-прежнему сохраняло зловещий вид, был на нем отпечаток неуверенности. Вероятно, он налетел все же грудью на препятствие, которое оказалось крепче и сильнее его.

Встреча со мной не обрадовала его. Он отвел глаза, даже не поздоровавшись со мной. Только потом спустя несколько минут, словно забывшись, бросил на меня косой взгляд. Возможно я был один из первых в его жизни, кто показал ему, что он не всесилен.

Что мы проиграли оба, я понял гораздо позже, а тогда несколько лет сначала остро, а потом все тупее и тупее я болел этим проигрышем. А более болел порванными мышцами и с десяток лет не мог толком бегать на спринтерских дистанциях, постепенно смещаясь в сферу более привычную для марафонцев. Но стаер из меня так и не вышел, и я остался вне спорта, с годами потеряв и веру в себя, в свои ноги, а потом и в свою дыхалку.

Подняться с земли мне помогла Катерина. Она была полька, а потому держалась от остальных несколько обособленно. А может почувствовав во мне родственные польские корни просто захотела помочь своему соотечественнику. Кроме того, она неплохо бегала на длинных и хорошо стреляла. Я сам видел. И то, и другое.

Ну, а тогда, демонстрируя сильный характер, она отделилась от толпы девчонок, подошла ко мне и помогла мне встать. Она ничего не сказала, просто позволила опереться на ее руку. Не помню, был ли я тогда благодарен ей, или отсутствовал, желая провалиться под землю, но домой привела меня она, а не мои приятели.

Жизнь повернулась так, что мне так и не удалось до сих пор поблагодарить ее за самоотверженный поступок. Я слишком был поглощен собой, чтобы обратить внимание на ее внимание ко мне.

Ногам моим восстановится полностью так никогда и не довелось. Спустя десятилетие я подсел на какую-то неизвестную мне гимнастику, случайно увиденную в английском журнале, в итоге оказавшейся не то корейской, не то китайской. Несколько лет растяжки пошли мышцам на пользу, и я вновь научился хорошо разгоняться, а еще спустя пару лет во мне стала просыпаться прежняя уверенность, что я могу догнать и перегнать кого угодно. Где-то в глубине души я знал, что это ложь, что не стоит и проверять и не проверял. Такого мне, стоил второй урок - никогда не бегай неразогретым, а еще третий - не играй с противником.

И вот я снова бегу, бегу после более чем …тилетнего перерыва, чувствуя, как моя спортивная машина настраивается на мощный темп, как отлаженно работают все ее механизмы, как четко стоит впереди цель и как мышцы послушно выполняют свою работу, словно огромные поршни сильно и быстро переставляя ноги, как руки стремительно ходят вдоль тела и как курсируют легкие, насыщая мою застоявшуюся кровь кислородом. Сдохшая за года дыхалка на этот раз подвела не сразу. Я наращивал темп, не чувствуя привычного на корне языка вкуса крови.

Парни, что бежали впереди меня, бросились врассыпную. Мне все равно было кого ловить, поскольку того обидчика среди них не было. И я побежал за самым маленьким и только потому, что тот, в отличии от своих соплИменников, не поменял направление, и мне просто было удобнее его преследовать. Я смотрел, как его короткое драповое пальто, расстегнувшись летит за ним веером, как мелькают его маленькие ноги в больших, непомерно больших ботинках. Я знал, что догоню его, и это был даже не вопрос времени, это было дело нескольких шагов. Он едва доходил мне до подмышки, и, осознав это, я вдруг остановился.

Я даже не успел запыхаться. Я смотрел, как он стремительно добегает до ближайших домов, как не разбирая дороги, прямо через грязь летит и скрывается в проходе между двумя серыми заборами. Потом я поворачиваюсь и не спеша иду обратно в лагерь.

Ну, догнал бы его, и чтобы я с ним сделал? Он такой маленький, что даже моя оплеуха могла бы его убить. А кроме того он не в ответе за своего командира.

Пока я мерил шагами расстояние, которое успел пробежать за те несколько секунд, которые я здесь описываю на десяти страницах, я вспомнил, как только что перелетел через забор, как пытался отыскать лысую голову. И словно сама собой в моем подсознании всплыла картинка, как подгибая ноги перед приземлением и садясь практически на четвереньки, дерзкий владелец лысой головы опираясь одной рукой оземь, лезет другой за пазуху и натягивает на свою голову потертый кешкет, превращаясь в ничто, смешиваясь с грязью и пылью.

Я вернулся в лагерь, нашел прореху в заборе и нашел того парнишку, за которого я пытался вступиться, лежащего в грязи и воткнутой в сердце заточкой. Вокруг него уже стояли другие лагерные поселенцы, кто-то уже позвал охрану, кто-то уже шарил у него в карманах, вытаскивая остатки хлеба, выдававшегося на завтрак. А рядом, тут же в грязи, валялась ...

Я прошел мимо них, не останавливаясь, прямо к домику администрации и, не говоря лишних слов, забрал свои документы, сдав нехитрое оружие и завещав причитающую мне плату за несколько последних дней нашему старшему.

Поезд наНовый Уренгой

09 апреля 2018