Живые и мёртвые К. Симонова и А. Столпера

    В официальном советском искусстве начало Великой Отечественной войны чаще замалчивалось, чем изображалось, если цель искусства - пропаганда, то что же можно было извлечь пропагандисткого из этой невиданной по своим масштабам трагедии?

   В 1812-м французы взяли и сожгли Москву, которую и раньше брали и жгли и поляки, и монголы почти сразу после Куликовской битвы.

   И не только Москву жгли и разоряли разноплеменные захватчики за века, тысячелетие русской, российской истории, каких только трагических и героических страниц не было в этой летописи.

   А такой всё-таки не было. Не только потому, что, отстояв Москву, до самой Волги отступали, и за первый год войны как никогда потеряли земли и людей, но и потому, что в эти первые примерно полтора года войны, до 2 февраля 1943-го года, пока не отстояли Сталинград, действительно решалась судьба страны и народа и решилась именно там и так, о чём и сказал Сталин в своём известном тосте на приёме после Парада Победы: "Другой народ после таких поражений отказал бы в доверии своему правительству, а русский не отказал".

   Что на самом деле у Сталина было на уме - никому не известно, считал ли он по ходу войны или задним числом реальной именно такую возможность: не то, что немцы победят, а что русский народ сменит негодное правительство во главе с ним самим на другое. Просто так он никогда ничего не говорил, но всё-таки был грузин и тост - это просто тост, красивые слова перед заздравной чашей, здравица.

   Победили - можно и выпить заздравную чашу, это-то хорошо, плохо то, что мёртвых - 43 миллиона - не оплакали ни сразу, ни много лет спустя, даже и само это число недавно только озвучили.

   Симонов стал писать свой роман не сразу после войны и закончил к 1970-му году, к тому времени первые две части трилогии уже экранизировал Александр Столпер, и  Симонов писал, что Анатолий Папанов, которого он же сам и предложил на роль генерала Серпилина, так хорошо её сыграл, что в последней части романа он с него писал своего героя.

   Когда-то очень давно я смотрела этот чёрно-белый фильм, и в памяти остался именно образ Серпилина. Сейчас пересмотрела - не пожалела, и актёрские работы хороши, и снято на совесть. Музыки в фильме совсем нет, ни минуты, только позывные на титрах, и всё вместе (отсутствие цвета и музыки, точная актёрская игра) очень хорошее производит впечатление, даже сразу и не вспомнишь, с чем сравнить.

   Понятно, что прежде всего с самим романом нужно сравнивать, и фильм роману не уступает. Написал Симонов много, в моём издании 1989-го года под две тысячи страниц, поболе, чем в "Войне и мире" и "Тихом Доне". Но пожиже. Признаюсь, давно ничего подобного по объёму не читала, тут тебе и "Илиада", и "Одиссея", и фронт, и тыл.

   Взялась, помню, читать "Красное колесо" Солженицына, прочитала томов семь, плюнула и бросила, потом пыталась читать Дмитрия Балашова "Святую Русь", тоже недочитала. Последнюю попытку предприняла весной, взялась за "Иосифа и его братьев" Томаса Манна, погружусь, думаю, в библейскую историю, как и положено Великом постом. Но Манн ещё хуже Солженицына с Балашовым у меня пошёл, и с тех пор я просто боялась в руки исторические эпопеи брать, оказалось, зря.

   Симоновский Серпилин погибает на последних страницах "Последнего лета", освободив тот самый Могилёв, который так стойко летом 41-го оборонял, и если у Солженицына ни один герой не запомнился, то у Симонова не забудешь ни генерала Серпилина, ни рядового Золотарёва, вместе с которым летом 41-го бывший военкор Иван Синцов вытащил из второго окружения на своём горбу маленькую докторшу Таню Овсянникову.

   О всех героях до последнего этого не скажешь, есть, на мой взгляд, в романе и проходные персонажи, но тут ведь что главное: когда пишешь (и читаешь) "широкое историческое полотно", понятно, что в нём будут и первостепенные образы, и второстепенные, суть в том, как их расположить, что в центре, а что с краю, композиция, одним словом.

   И у Симонова в центре этой композиции Федор Серпилин, наполовину (по матери) татарин, на Первой мировой - военный фельшер, потом - красный командир, знакомый со Сталиным ещё по боям под тогдашним Царицыным, будущим Сталинградом, в 37-м арестованный по доносу и вышедший из лагеря перед самой войной.

   В 41-м под Могилёвом он говорит о себе комиссару Шмакову, что погибнуть не боится, а вот без вести пропасть не имеет права. Без вести пропал под Могилёвом один из его прототипов, защитник Могилёва полковник Кутепов, так и не нашёлся потом ни в плену, ни в земле.

    В феврале 42-го после Сталинграда его вызывает к себе Сталин, вызывает после письма Серпилина, в котором тот просит его, если он оправдал его доверие, выпустить из лагеря и другого их общего знакомого красного командира, Гринько.

    Серпилин не знает, что Гринько, как и многих других в лагерях, расстреляли, когда отступали, да и сам Сталин не сразу, только, уже пробурчав в усы: - Найдём - выпустим, - вспоминает, что видел его фамилию в подписанных им расстрельных списках, но Серпилину об этом не говорит, тот сам "видит его пустые глаза и понимает, что жаловаться некому". Цитирую по памяти, но за смысл ручаюсь.

   Если бы я недавно не начиталась на "Памяти народа" подлинных наградных и прочих документов времён войны, то, может, и Симонова не дочитала бы. Все эти его комиссары и парторги вплоть до Львова (Мехлиса) чрезмерными бы показались. Но тут недавние впечатления от подлинных военных документов легли на стиль Симонова практически без зазоров.

   Давно на тему "вымысел в исторической прозе" думаю, и вот что надумала. Проблема не в том, чтобы взять несколько разных реальных исторических личностей и обобщить в один "типический образ". Будем считать, что этот приём себя оправдал со времён Толстого (или Гомера?) хотя бы на таком примере: к кому там сватался реальный Денис Давыдов, неважно, а толстовский Денисов посватался в толстовской Наташе Ростовой, и получил отказ, в общем, не хочешь приврать - не меняй фамилию, а хочешь - меняй.

   И поскольку романы, и исторические тоже, это всегда "война и мир", не только большая история, но и семейный быт, то, если не хочешь схлопотать от реальных потомков реальных людей, лучше не связываться, поменять имена-фамилии и тогда уж выписывать судьбы героев так, как на душу лягут. Другой вопрос, насколько автор в своём обобщении реальности в целом оказался правдив и каким прибором это качество измеряется.

    Для одного человека взгляд другого человека всегда будет субъективен, для меня, например, Симонов - человек своего времени, хорошо, что прошёл войну военкором и написал о том, что увидел и сразу, и потом. И плох по той же причине, отметин времени, вершков без корешков, справедливости без Бога.

   Сейчас есть такой историк, Пыжиков, у него взгляд на всю советскую историю такой, что это наконец реализовала себя предыдущая внецерковная религиозность русского народа.  Не знаю, не знаю. Да, у Симонова роль парторгов и комиссаров, вообще партии и её "идеологической работы с массами"  хорошо показана, и, пожалуй, даже лучше в тылу, чем на фронте, показателен в этом отношении образ парторга Малинина, поверившего вышедшему из окружению без документов Синцову, отстоявшему вместе с другими ополченцами и кадровыми военными Москву, и потом, после тяжёлого ранения, умершему в Ташкенте парторгом военного завода.

   Показан он Симоновым человеком из народа и для народа, вроде безпоповского начётника у староверов. А в третьей книге, "Последнее лето", есть такой эпизод. У Серпилина попал в плен начштаба Пикин, немцы сами об этом написали, что он у них. Пикин из имперских ещё офицеров, и хотя до войны другим занимался, на войне пригодился и показал себя, прежде чем захватили его. Серпилин не побоялся последствий и отправил жене Пикина деньги, предполагая, что теперь ей трудно живётся, а она явилась к нему в госпиталь в бриллиантовых серьгах и сообщила, что её брат после отсидки на Соловках теперь стал митрополитом, она ведёт его хозяйство и ни в чём не нуждается, вот и серьги оставила себе, хотя другие драгоценности ещё в начале войны пожертвовала на оборону, так что принесла ему обратно его перевод.

    Серпилин знает, что у Пикина на фронте была пассия, может, потому заочно и пожалел эту женщину, да и сейчас скорее жалеет эту "глупую толстуху",  деньги забирает и отдаёт своему отцу, а с ней расстаётся недоуменно-вежливо, дескать, надо же, митрополичья сестра-хозяйка... И хотя в первой книге в окружении Серпилин обращается к комиссару Шмакову: "Брат мой во Христе и полковой упряжке", - впоследствии его автор не раз напишет, вложит в уста разных своих героев, что мёртвые не встанут. А если нет и не может быть воскресения мертвых, то, выходит, парторги нужнее митрополитов...

   И это ещё не всё, если бы Симонов только об этом писал, полбеды, беда в том, что читаешь и видишь: вот тут Толстой, а тут Хэмингуэй. Все военно-полевые романы, и Синцова с Таней, и самого Серпилина с Ольгой Барановой, у Симонова в каком-то хэмингуэевском духе описаны, романтично-натуралистично.

   Оба ничем хорошим не закончатся. Таня, которая принесла Синцову из смоленского подполья весть о гибели его жены, потеряет их ребёнка и узнает-сообщит ему о том, что его жена, оказывается, не погибла, а угнана в Германию.

   А Серпилина по решению Сталина похоронят в Новодевичьем рядом с его умершей в начале войны женой Валентиной, вдовой его фронтового товарища, сына которого он воспитывал, а тот отказался от него после ареста, Барановой же отправят его фронтовые товарищи обратно её письма к Серпилину, только и всего.

   Вот читаешь у Симонова про лагеря и военно-полевые романы и думаешь: как же хорошо, что так рано его экранизировали, хоть бы, не дай Бог, не вздумали сейчас повторить. Тогда, в 60-ые, у Столпера хорошо получилось сократить второстепенное и
оставить главное: ту волю, сплочённость и мужество, которые после всех потерь и лишений и привели народ к победе.

   Сейчас же из советского наследия экранизаторы умудряются ровно наоборот, взять самое слабое и спорное, и вместо "внецерковной религиозности" или "внерелигиозной нравственности" - показать одни пытки и разврат.

   Не удержалась, посмотрела недавний сериал про Жукова (с Балуевым), про его послевоенную жизнь. Пытки и разврат есть, а Жукова не увидела, и познавательным только один момент показался: как готовился и проходил арест Берии после смерти Сталина.

   У Симонова Жукова практически нет, пару раз мелькает, как бы подчёркивая, что Серпилин не Жуков. Да, он скорее на Рокоссовского похож, тот, правда, наполовину поляк, а не татарин, но тоже сирота и красный командир, в 37-м арестовали, пытали, зубы выбили, ничего не подписал, вышел перед войной, и с самого её начала показал себя. Были и тяжёлые ранения, и госпиталя, и военно-полевой роман... И парад Победы на Красной площади.

   У Симонова нет этого парада, "Последнее лето" - это про лето 44-го, освобождение Беларуси, у него в первой книге есть только подробное описание парада 7 ноября 1941-го года, а последнее предложение в последней книге - слова Захарова, члена Военного Совета фронта, обращённые к заменившему только что погибшего и погребённого Серпилина новому командующему фронтом:

- Всё чаще думаю о том, какая будет жизнь после войны. Раз нигде во всём мире не стреляют, наверное, будет с отвычки казаться, что наступила вечная жизнь. Особенно в первые дни...

    Жукова с Рокоссовским сожгли и в кремлёвскую стену поставили урны с прахом. А Симонов завещал свой прах развеять над Буйницким полем под Могилёвом, где он впервые в войну увидел, как умеют воевать русские, там же потом и прах его последней жены развеяли.

   Читала недавно интервью с младшей, 60-летней дочерью Жукова Марией, оказывается, она спрашивала у о.Тихона (Шевкунова), нынешнего Псковского митрополита, что как же так, не послушали родных - сожгли тело отца, теперь и панихиды на могиле не отслужить. Он её утешил, что и некоторых святых тела были сожжены, а панихиду можно и у кремлёвской стены послужить, и послужил там, прямо у мавзолея.

   Дивны дела Твои, Господи, иной считает себя атеистом, а служит Тебе, и это гораздо лучше, чем наоборот, когда именем Божиим прикрывают свои делишки чтущие Его лишь устами своими.

   Симонов в крещении был Кирилл, а Константин - взял псевдоним из-за своей, как пишут, картавости, по отцу он был дворянин-армянин, отец пропал в гражданскую, мать вышла замуж за советского военспеца, тот его и воспитал, как Серпилин своего пасынка, эта сюжетная линия, Серпилин - пасынок, автобиографическая, только пасынок Серпилина на войне погиб, а Симонов вернулся с войны и написал про живых и мёртвых.

    Я не пожалела, что начала,  до конца дочитала и жалко было расставаться с героями.  При всём художественном вымысле роман - прежде всего свидетельство, документ своей эпохи, не хуже других свидетельств, получше иных фальшивых монументальных советских романов о войне. Видимо, лучший, во всяком случае, достаточно честный, и что крещёный атеист написал - поучительно. Хватило мужества описать начало войны, катастрофу 41-го и тех, благодаря кому она не стала полным поражением.

    Впервые, помню, зимой 2005-го на Рождественских чтениях услышала я в Москве от писателя Карпова, какие все фронтовики были верующие, начиная со Сталина, тогда как раз готовились к 60-летию Победы.  60 лет спустя всякое можно говорить, в том числе и про советскую цензуру, только не в ней одной дело, понятно, что не всё пропускали, так ведь и за язык никто не тянул. И тот же Симонов - один из свидетелей эпохи, тем и ценен.

   Про пустые глаза вождя и что "жаловаться некому" - для него, видно, была высшая истина. Не вожди победили, а народ вот с такими вождями, и с такими генералами, как Серпилин. И ещё тем ценен Симонов, что Анатолия Папанова, фронтовика, инвалида войны, нашёл на роль Серпилина. А Александр Столпер утвердил и снял.

   Мир им, мёртвым, и всё-таки живым.