Уля. Очень странное чувство. гл 11

                Глава 11


На лицах прохожих, влажных плащах, куртках, поверхностей полусобранных зонтов вспыхивали отражения  гуашевых мазков света неонок. Добрые счастливые человеческие улыбки…  Так завидно им.
- Что ты? - спросил охранник, когда увидел, как Ульяна остановилась и изменилась в лице. Он посмотрел туда же, куда глядела она.
На лестнице перед входом в универмаг стояло несколько людей, ожидающих одиноко или занятых беседой по мобильному.
Аркадий еще раз бросил взгляд на девушку, чтобы точнее выверить градиент местоположения  заинтересовавшего ее объекта.
Но Ульяна уже не глядела туда, а смотрела на него смешано и, старалась придать своему побелевшему лицу равнодушие, покоя. Губы ее неестественно растянулись:
- Пойдем?
- Кого ты видела?
- Ничего. - Она сама взяла его под руку.
- Ты должна сказать мне, Уля!
- Ничего. Я же сказала. – Повторила она и видела, как он видит, как дрожала ее голова, но все же настойчиво потянула Аркадия за плечо.  Ей нужно было время, время, полминуты, чтобы добить ситуацию, доиграть.
«Не веришь?» - она хотела громко заявить, но внутри кричало: «Как, фальшиво, увы, как фальшиво ты играешь!"
-  Я отвечаю за тебя, за твою жизнь. Так что стоит  тебе признаться, - предупредил Аркадий - Владимир.
- Ну, все, довольно! – чуть не крикнула она и при том всплеснула рукой.
"Это класс!"
 - Я же сказала – ничего. Просто замерзла! – Нашлась, и рука ее демонстративно с сползла с плеча охранника. Интуиция подсказывала, это действие - полезно.
Он вынужден был поверить, хоть и еще раз обратился к тому обусловленному месту.И поглядывал на нее сверхвнимательно, недоверчиво.
- Добро. - Его губы скукоржились.
 «Что сказать, сказать нечего!»
В ней думалось: «Где-то перехитрила, где-то не дохитрила. Но,  в общем, не плохо. Должно получиться. Эмоции доделают».
«Давани-ка чуть-чуть».

- Я не думала, что ты такой, - сказала она на риск, продолжая раунд.
В ответ он только медленно подвигал челюстью, похмурил брови.
" Что им там переживается, чёрт его знает! Молчать, что ли, лучше?»
- Нудный ты, прилипчивый... – выкатилось из нее, и не верилось, что это было произнесено.
- Что ж, пора возвращаться? - предложил он, не обращая внимания уж ни на ее слова, ни на ее саму.
- Домой? – Откликнулась она.
- Ага.
- Ага, - бодро повторила, кивнула. И все это вразрез настоящего искусства актрисы.
"Чем дальше, тем больше терплю убыток. Или...".
 
- Пойдем. – Двинулся Аркадий - Владимир, - Погодка, правда, не важная. Да и по проспектам тут на виду, нечего бродить, а еще ведь – собираться...
- Пойдем. - Подтвердила она наиболее бесстрастным тоном, которое нашла в себе.
Они развернулись, пошли обратно, точно придерживаясь пройденного пути.
Ульяну кое-что интересовало, и она не замедлила спросить:
- Ты уезжаешь завтра?
- И я, и ты. – Отметил он.
 - То есть, как я? Я никуда не поеду. Куда это еще?  Некуда.
- Не будем об этом говорить, Уля, на улице. Я вывезу тебя по-любому из этого места. Я говорил тебе о своих планах.
- Но, Аркаша...
-  Аркаша? А Владимир? Ты не путаешь?
- Простите... – произнесла она, совершая ошибку за ошибкой, оголяясь поддельным своим искусством.
Он ослабил хватку руки, а потом и вовсе бросил, и оба они шествовали по мостовой обратно, к дому, чуть отставая друг от друга. Она – от него.
Теперь ей казалось, что непременно что-то случится не в ее пользу. Но этот человек должен понять – рядом с ним чужая женщина.  Или это, по его мнению, всего лишь крохотная семейная ссора?
Ульяна семенила. Шаг как-то обмельчал. Хорошо и спасибо за то, что хоть он не видел.
Со стороны выглядело - молодая супружеская пара, возвращаясь после прогулки, немного повздорила. И девушка эта, семенящая за своим большим красивым мужчиной, девочка эта, наверное, очень сильно любит его…
" А людей-то никого вокруг, назло! – Думалось ей.
 «Я, как сахар. Конечно, виновата: месяцы терпения, одиночества,  монологи, неразбериха, - все  это не могло не привести к катастрофе».
 Но преступно потакать пусть и наисложнейшему, и ему - вояке, принявшему ее за невесту.
Там, на лестнице универмага, она увидела  зеленоглазую махагони – даму – навязавшуюся «подружку». Она разговаривала с мужчиной. И этот мужчина был Руслан.
Ульяна не была стопроцентно уверена, что он - был он.
Когда шли оттуда, она восстанавливала  картинку профиля того человека, который замер на полминуты в полуобороте.
 Был ли точно Руслан? Пожалуй, для него слишком тяжелый  подбородок, и граненные выступающие скулы... И вообще, что может быть у него с той рыжей?
"А вдруг он? Маскировка? Тайно приехал. И его предупредила именно махагони. А почему нет? Все и вся в курсе. Только я даром волнуюсь.
А, наверняка, нахожусь под защитой власти".
Они пересекли дорогу. Ульяна неудачно соскочила с бордюра и прищелкнула зубами. Охранник обернулся, взял ее за руку.
Один из полусапожков  ее, был совершенно измотан, мокр, другой - то и дело, как – будто нарочно догонял первого, - попадал во всякую лужу. Существовала причина остановиться, поправить что-нибудь в обуви, одежде, оглянуться. Но Ульяна держалась, чтобы не сдать чувствуемую спиной, слежку за ними.
"Нужно быть хитрее, хитрее. И особенно сейчас!"
Она боялась и того, что, не рассчитав, не оттерпев, муж ее, Руслан, может набрать ее номер, желая услышать голос, разузнать. И ей нужно было предотвратить этот случай - выключить мобильный. И сделать это незаметно двуимянному.
- Я понимаю, - услышала Ульяна голос охранника и вздрогнула, - тебе сейчас сложно. Кутерьма...
Он что-то говорил, а уши ее не слушали, роясь в собственных идеях.
Его слова звучали так:

-  Ты - подопытный кролик. Какая-то сволочь пишет по твоей основе научную работу на тему  реабилитации военных в мирное время.  А заодно ведется  апробация  новых  мед средств, препаратов.  За последних полгода вернувшихся домой, ушло боле ста воинов самостоятельно, понимаешь? Понимаешь, о чем я говорю? Это официально. Но  ребят, думаю, больше, тех, кто запутался в этом лживом «мирном» мире. Депрессия или что-то такое… Тебе стоит отказаться от вредных исследовательских порошков, иначе заблудишься окончательно.
Она не отвечала. Шли молча. Он вернул ей ее руку.
- Что думаешь? - спросил он.
- До дома недалеко... – голос ее  шершавился.
«Но это нормально же?»

Владимир посмотрел и поймал спокойное расположение Ульяны. Он удовлетворился, кажется, им.
- Потерпишь?
- Терпимо.
Серией он все же одаривал ее вниманием несколько раз. Ему было интересно, где исток, что может питать ее неподдельную улыбку? Он не знал, а она была рада - мобильник ей удалось отключить в кармане, беззвучно.
- У тебя холодные руки. Так раньше не было. Это не к здоровью.
- Я чувствую себя... не плохо, - ответила Ульяна, приблизительно в такт своему настоящему состоянию. 
- Или, - вставил он, - ты обманываешь меня?

Ее даже обидело это допущение.

Она надеялась – он хоть в чем-то мог понимать ее. Тщетно. Чужие люди, что

добавить?

" Дело в технике, - думала она, -  следить за голосом, речью, мимикой. Говорить уверенно,  выдержанно, по-возможности честно или представлять себе так. Это вуалирует".
«А что даже если не «так», что  он сделает? Убьет? Нужно быть хитрее, хитрее... в сотню раз хитрее!"
- Отменная сырость, - произнес Владимир - Аркадий, - свежий такой вечерок. Ко сну нагуляемся.
« Я спать с тобой не буду. Лучше убей! - Который раз произнесла себе Ульяна.
- Чем старше становимся, тем тревожнее ночь, не правда ли? – Говорил он. - Сосредотачиваться на чем – то страшно, невыносимо.  Вот только в среде городской толпы и разбавишься. Ну, вот, мы уже и у дома...
-  И вот что... - Охранник  притормозил.
Ульяна  наскочила на его спину.
- Подожди. Я сейчас.
Крохотный киоск магазина цветов светился в стороне. Аркадий-Владимир направился к нему.
Ульяна вынула мобильник. Несколько секунд требовалось на загрузку, потом - звонок. Она хотела уточнить, где он и указать, что с ней, и где она.
Мобильный блеснул, экран вспыхнул, загружался Андроид.
"Ох, и зря, наверное, я затеяла,… Поспешила…"
Она видела, как охранник проник в стеклянную дверь киоска, переступая оцинкованный порог, и задержался там, беседуя.
Она увидела, как мобильник загрузился, и уже можно было совершать звонок.
 Стала набирать номер, тыкая в цифры и ошибаясь, подняла  глаза и увидела, что охранник возвращается. Что-то там, в цветочном магазине не так? Или - он  просто хотел проверить ее?
«Ну, конечно! При чем тут цветы?»
Возвращался он быстрее, чем уходил. Пар клубился из его рта, глаза хохотали.
Она, смотрела и пихала в карман сопротивляющийся телефон.
- Звонят? - он подошел вплотную и схватил запястье ее заныривающей руки, потянул кверху. В лице его огромная ирония. 
- Что? – Спросила она.
- Телефончик-ка  дай. - Звучало требование.
"Ну, это наглость!»... - Возражало в ней и звенело: « Хитрее будь, хитрее..."
Она не стала  делать сцен.
Вытянула мобильный, добровольно сдала. Телефон успешно перекочевал из одних рук в другие, прямехонько в карман  охраннику.
- Ты же знаешь... – Старался он подобрать слова, попеременно в его лице смешивалось что-то,- то глядел мимо, то вовсе куда-то в сторону, - нельзя себе это позволять. Можно навлечь большие неприятности.
- Неприятности?
 «Неужели,  я нюня, растакая, чтобы позволить с собой  поступать так? Бежать - бежать, орать, пока мы еще на улице! Чем дальше, тем глубже завязну ...».
«Чего же ты ждешь?» - Озадачилось ОСЧ.
«И если что-то страшное, непоправимое  произойдет, то винить кого? Себя. Только себя!" – шептала Ульяна и приветствовала теплившийся огонек здравого смысла в дальнем углу себя. Настоящее сопротивление не в смуте - в выжидании, упорстве... Ах, Руслан, я стараюсь, стараюсь сделать все, что в силах! Что-то будет дальше».
Спустя полчаса они вошли в квартиру, распахнувшую им классически  добрые объятия. В руках Ульяны букет бордовых роз, крупнолистных на длинном стебле.
Двуимянный все же купил их.
 Ульяна прошла на кухню, чтобы найти вазу.
 Владимир - скользнул в ванную, полоскал руки, потом зашел на кухню, присел там,  где первый раз принимал обед. Ульяна бросила на него взгляд. Ей было противно  его довольное лицо?
"Ужинать? – Нужно было спросить, но силы... истощались.
 " Как же  у других, у каких-нибудь неверных жен ловко выходит, как ручей льется – измена, приспособленчество… «Соловей: то на сосну, то на ель».
 А ведь, если разобраться, он, воин, приобретено хитрее меня в тысячи раз. И его планы осуществляются. А мои? Что же мои? ...И это довольство в лице – мерзкое довольство…"
- Ты спрашивала: какое дело закончить, прежде чем уехать? - сказал  он ей в спину.
Она грохнула чайником по плите.
Возникла пауза. Он понимал.
- Ты любишь хоть вообще кого - нибудь? - спросил он вдруг, заглядывая в  пустую чашку, выставленную перед ним.
Поднял на нее глаза. Ульяне хотелось прервать эту игру.
 «Хитрость, хитрость,хитрость...»
Он повторил вопрос, несколько в другом тоне,и совершил вид будто отпивает не-существующий чай. К тому еще и прищурился.
Ульяне казалось, он помолодел за короткую прогулку, набрался сил.
- Ты боишься, что ли, меня? - охранник поймал ее руку, когда она подошла брать чашку и влить кипяток.
Он захватывал ее руку постепенно, начиная с кончиков пальцев, пока не овладел полностью именно рукой. Пальцы же другой - тарахтели по поверхности стола. Она лила чай.
"Двуимянный!"
- Сахар? - предложила.
- Я думал - сахар здесь? – Он отпустил ее, кивнул на чашку, посмеялся. – Рас-теряха! Чай-то твой уже чайничке уже сладкий!
- Так в чем вопрос? – Ульяна вернулась к тому, от чего охранник  неоднократно уклонялся.
- Вопрос?  - Он отпил чай. – Кроме тебя? Хм. Нет. Причина в людях, которые
 имеют плюс и минус. У одних больше того,  у других - другого. Минусы будут делать свой минус в сотой степени, пока этот знак с вершка не вырубят. Извне, третьим. 
- Не поняла я.
- Претензий  много, Уля. Особенно в военное время. Обострение…  - Владимир-Аркадий еще раз отсербнул чай, - Прячутся по кабинетам, за собой еще хвост тянут ревнителей. Не прервать эту цепочку просто так, не прервать. Но потом  сам черт не разберет.
Ульяна присела за стол, напротив.  Она  думала…
-  Я служил в ...6-ой стрелковой. Рядом с нами стояли мотористы. У них четыре танка и пять минометов. Ходили друг к другу на концерты, и все такое. Не важно. Скучно было, радио-то глушили.
В связи с остановкой наступления, в подвале одного из частных домов, где раньше у каких-то зажиточных было овощехранилище, сидели девять пленных. Двое скончалось от ран. Оставшиеся  - гнили. И смерть уже к кому-то присматривалась.
Кормили, перевязывали. Я не в курсе, в общем, событий этих был. Кое - кто из наших регулярно навещал. Говорили: можно было обменять шесть-семь наших и даже большим количеством на этих подвальных, но командир медлил. Слишком плохи пленники, да и другие причины, наверное. Я в них не углублялся.
В бригаде  женщин всего ничего, потому по хозяйственной части дела приходилось делить меж мужиков.
Вот однажды и мой черед пришел. Набрал я баланды ведро, в другое, меньшее - миски, ложки. Воду предварительно поднес.  Задача - спуститься, поменять посуду, оставить еду, вылезть, запереть, как было.
Щелкнул замком, переступил порог. В нос – вонь. Хоть бы как что проветривалось. Одно крохотное оконце сверху для них оставили, но, оно и само собой задыхалось. Идти далее порога не желалось.
Скинуть бы ведра на веревке, да подождать, как облегчают. Потянул наверх, принял, справился с задачей. Все. Но лестница полога. Лезть  самому надо.
Внимательно глядел под ноги, считая потрескивающие в темноте ступени вниз. Характерно сырая прохлада подвала объяла меня тут же, и полумрак медленно подо мной рассеивался. Пол мягкий опилочный, удобный. На нем и сиди, и лежи.
 Увидел блескающие глаза, смоль, на лежащих перекрест руках. Ребята аккурат у стеночки расположились.
"Вот ведь вражины - вчерашние шахтеры,  - думал я, - половина из них несознательно приняли оружие, и вот тебе - живут, как крысы".
В плешиве грибка ближайшем углу лестницы - ведро нечистот. По мере наполнения, оно должно было подниматься одним из них на веревке, сверху же - переворачивалось, задевая специальный крюк, и вываливалось содержимым в выгребную яму. Потом можно было ведро вернуть назад. Сейчас оно было полуполным.
- Кто главный? - Бросил я.
 Молчание.
- Не душно?  - Потешился я в ядовитую тишину. И занялся, между прочим, делом, - поставил на пол ведро с едой, пятилитровый бидон с редким компотом, пронеся все это в глубь подвала и ощущая на себе напряженные взгляды "постояльцев".
Поставив, я разогнулся, чтобы удалиться. Как вдруг надо мной, то есть там, сверху лестницы, с грохотом жадно ахнуло. Волосы шевельнуло, свет померк.
 Какого черта – я сразу не понял.  Секунда... Потом из разнородно скрипучих  хохотков арестантов - мысль, гонимая мною: входная дверь в подвал захлопнулась сама собой.
 Я услышал, как четко крючок с той стороны лязгнул, найдя свое ушко. Мне отсюда шлепнули: "Пипец тебе, паря!"


 Из крохотного окошечка погреба села Святинского струился свет. Много повидало это отверстие. И фашиста, и Первомай. На афганские гробы глядело.  Теперь эта вот, наисовременнейшая наигибриднейшая.
- Ну, что, брат, попался? - услышал я. Повеяло сквознячком – ловкачком, из-за которого я попал в мышеловку, из-за которого дверь-то захлопнулась.
Откуда он взялся?
 Не без помощи ли изобретательного ума? Сквознячок посвистывал, шуршал, забавляясь, гладил чубы на моей голове, исхаживал по плечам, обдавал  спину холодком.
Я же, будто ничего не случилось, направился к лестнице и полез вверх. Шок, наверное.
- Куда? – бросили мне и зарыготали, как один, крепко, надменно. Будто не я выше всех их  был теперь, а их вся компания.
- Ты, гражданин, не спеши, присоединяйся, пока добреньки, а то места потом не сыскать. Ну!
Я продолжал карабкаться наверх под дружный смех. Впрочем,разве слышал я его?
 Кто-то закашлялся.
«И чрез край в вас, черти же, дурной силы!» - Думалось мне.
На память пришел исчезнувший Вася Барахтин, тело которого месяца два тому нашли разорванным бродящими собаками. Загнившими костями наружу, лицо его было неузнаваемо. Тело находилось в метрах ста отсюда.
Никто не углублялся в то происшествие. Разговоры доходили до того, что арестанты могли это сделать, - расчленить автоматчика тут же в подвале и выбросить в окно по частям.  Ведь до самой своей пропажи он регулярно навещал пленных.  Мне эта история сейчас взошла.
«Надеюсь, не придется принять такую смерть?» – Думал я, и жалел о том дурном  безрассудстве, что разоружился там наверху догола, то есть аккуратно выложил пистолет под куст, в тень, снял нож. Теперь как? Даже знака не осталось, ни вида от оружия. Чертова педантичность. Хрен, короче, меня кто найдет…
- Он пуст,  - верно, определил кто-то из нижних насчет полного отсутствия у меня оружия.
- Ясное дело, а то бы вел себя по-другому.
- Пусть полазит.
 К тому времени я преодолел все ступени и бесполезно дергал дверь.
- Ну, спускайся, хорош. Боязно?
- А что мне боязно? – ответил я тут же сверху, судорогой дрожал корень языка. Я изучал огромные щели между дубовых досок двери и различил подмятое место под моим «ТТ».
- Мне боятся нечего. – Отвечал я. - Вам же тоже жить хочется. Начальство  знает, где я.
Так я соврал.
- Врет… - Отметил кто-то.

- Вот и проверим, - ответил другой.
Что делать мне? Не сидеть же воробьем на верхней жерди. Спустился.
Лезу, а сам вспоминаю:  из взвода точно знают, что я здесь. Только сегодня все отправились по окопам. Где я делся? Кто поинтересуется? Скажут, в другое место командировали. В ближайшие сутки, короче, зеро.
И передо мной вновь родилось растерзанное лицо Барахтина. Оно лезло ко мне, в душу, страшное. Разорванные полоски листьев небритой кожи…
- Давай уже задний ход!
- Снизойди! – Потешались снизу.
- Что ты тут притащил поснидать?
Пустые ведра, которые я должен был забрать с собой, и потому взял их с со-бой, наверх, с грохотом посыпались вниз, когда я разжал руку.
 Этим я показал, что казусное происшествие для меня не край. И на мой счет, любезны, будьте, не пускать корявых шуток, чесать разнузданными своими языками. Я сил сейчас на четверых их имею и смогу постоять за себя.
Мое действие, с упущенными ведрами, произвело короткое и значимое впечатление. Большинство шутников притихло. К тому же я спускался уверенно твердым шагом, а в голове подскакивало: «и что же дальше?»
- Ты гляди, как топает!
Я коснулся ногой земли. Услышал:
- Не трогай, ребята, его. Посмотрим, может важный гусь, и из него что-нибудь  выжмем. Пригодится.
- Что с него выжмешь? Гниду?
- Не скажи… А ты, приятель, давай-ка сюда. Здесь спокойно будет.

- Ну, давай, не тормози. Да лапы аккуратнее, обходи,  вишь ... - подбадривал кто-то.
-  Взвинчены парни, - разобрал я голос тот, который скомандовал идти на него.
Это, верно, их командир. Голос не громкий, четкий.
- Да, сука, - услыхал я, натыкаясь на чьи-то ноги, -  «нога споткнется, а голо-ве достанется», говорят же, греби аккуратнее!
Мне показалось нога сказавшего, высоко подскочила, желая выдать мне пинка, но не достала.
Плавкий лиловый свет, хозяйствующий здесь, намешанный на сырости темницы, шел от источника единственного окна, упомянутого мною, расслаивался, живой дымкой, касался неторопливо к каждому, будто длиннющими рукавами, время от времени проверяя, жив ли, дышит ли человек?
Обойдя всех, этот свет поднимался, сюрриалистическими картинами зависал где-то в середине, навевая свои неразвитые экспериментальные образы, развлекался и  сам, и зрителей занимал. И всяк, в этой глухой тишине, не говоря, друг другу о существовании этой дымки, видя ее и полуприкрытыми глазами, не говорил ничего соседу о ней.
Полумрак начинал один и тот же свой нудный бесконечный рассказ.
 Тот, главный, кто произнес мне пройти к нему, лежал  с краю ото всех, у угловой  стенки. Выгодное место?
Он объяснил:
 - Отсюда лучше всего видно. Наблюдательный пункт. Так сказать, хорошая дислокация.
Я стоял над затемненной фигурой, ждал.
  Мне логичнее всего было сейчас следовать распоряжениям «главного подвального», чтобы тупо выжить, выйти отсюда по добру, по-здорову. Не тот боец, который бросается в омут, а тот, кто, прежде чем совершить выстрел, выжидает, прокачивает удачную секунду.
Я сел на место, куда указал главный.
Глаза постепенно привыкали к темноте, и я стал различать точные габариты подвала, темные его расходящиеся усы – углы из поблескивающих буераков бутового камня, скомканную фигуру молодого командира рядом с собой, лица которого я не мог точно разобрать, и  за  его спиной какую-то темную подстилку.
Мне казался не угрожающим, а даже теплым поблескивающее мерцание в его глазах. Это  успокаивало.
- Давай его кокнем, да и все. - Посоветовали где-то из середины арестантов.
Я прикинул - это, должно быть, голос третьего от лестницы.
- Как ты его кокнешь? Куда деть потом?
- Не нравится мне все это. Ты уверен, что он не просто так здесь?
- Просто так. Простфестюля.
- А если нет, тогда..?  Кокнуть!
- Да отстань ты, кокнуть!
- Покалечить, на другой случай. – Равнодушно предложил другой голос.
Кто-то хохотнул.
- Калечить, убивать. Нет, у них музыка погромче. Вот выйдем и всех, как кролят закроем.
- Выйдешь. Уже один вышел.

- Успокойтесь, пожалуйста. - Посоветовал командир.
- А за  Серегу, в мать-перемать, то же успокоиться?
Кто - то из ряда поднялся. Я увидел, как зло сфокусировано сверкнули глаза в мою сторону, он постоял немного и сел на место.
«Убьют? - Думал я. – Нет». И все же недаром командир меня к себе пристроил.
Тем временем, случайно переведя взгляд на моего главного, я увидел, как тот с интересом рассматривал меня. Я-то  был больше на свету. И он лучше  мог видеть то, что его интересовало. Может, степень моей тревоги.
Что-то шарахнуло. Я не понял свойств этого звука. Оружие не оружие, тело не тело, сверток что-ли, прошуршав, упал?
- Ты все щенячишься с ними, а надо враз  в морду для начала, а в третий раз - разговаривать. Хоть на память о себе что-то оставить, хоть синячок. Что они, суки, вытворяют! – Сказал кто-то очень  близко.
- Кокнуть! – Напомнил о себе «кокнуть».

- По карманам пошарь. У него ключи могут быть или еще чего, – Был дан такой совет по поводу меня.
- Кстати, да. – Подтвердил ближайший.
Я подумал: а, что, действительно, есть у меня интересного в карманах и не-желательного для конфискации? Да ничего. Но рука невольно потянулась к брюкам.
- А ну-ка, давай-ка, поднимись-ка и выверни, - предложил  «главный", под-сунувшись ко мне и мягко перехватывая мне руку. Пока я поднимался, что-бы показывать содержимое карманов, он полушепотом мне добавил:
- Ты, браток, если что надумал – с тем расстанься. Делай сразу или не делай вообще. В дальнейшем все хуже обернется. Тогда уже не смогу помочь тебе. Мальчики исхудавшие, ядовитостей - через край. Раскроят череп на полушки, аж нечего делать. – Последнее он говорил достаточно громко.
" Да, - решилось во мне, -  автоматчика разделали точно они. Я не важное исключение". 
- Пуст. – Доложил я, подтверждая вывернутыми карманами до треска в них.
- Что он там еще брешет? - спросили.
- Пояс пусть покажет и снимет.
-  Успокойтесь. Парень сам ошалел. Правда, ошалел? - Теплая большая рука Главного легла мне на плечо, и я сел на место.
- Придет время, сам все расскажет, - закончил он.
- А интерес один: будет обмен или нет?
Я молчал.
- Слышь, ты скажи, если знаешь.
Я не мог вспомнить слова майора, который о передаче военных пленных только отмалчивался. А факты нечеловеческого с ними обхождения, двое из них, кажется, не получив медицинской помощи, умерли, я слышал от других.
«И еще ведь умрут. Потому и запах  стоит здесь такой», - думал я.

- Ну, что молчишь? - повис вопрос.
Я откашлялся, рессоря на заднице.
- Садись-ка, вот так-то, поровнее на соломку. Хоть она и обоссаная, другой - нет, зато теплая. - Посоветовал мне командир.
- Ждем сами оттуда ответ. - Ответил я в наполненную пустоту.
Исходящее из моих уст обещание прозвучало вдруг и цинично. Выброшенным предположением.
Длилась пауза и в ней росла ненависть.
- И что? - переспросил Главный.
- Пусть громче, сука, базарит! - Выкрикнули.
- Погоди, вот он нам сейчас все расскажет. Говори, дорогой, и говори внятно, - посоветовал Главный.
Я рассказал, что знаю в действительности, что, мол,  идут переговоры, не-сколько затянувшиеся… Но, наверное, уже скоро, меньше, чем через месяц существует реальная возможность обоюдного обмена: наших - с вашими, ваших - с нашими.
Сам соображал: " Ни тебе пушки, ни мобильного. Все наверху. Аккуратно разложенные вещи. Военных тайн не знаю. Что из меня выжать, нечего. Дробь разве барабанную. Добавить нечего, спасения ждать неоткуда…»
«Сколько времени, - продолжал я, -  надо этой команде, что бы съесть пол-ведра каши, и сколько, соответственно, времени до следующей их кормежки? Кто-то же это регулирует». И дальше: «Как стоит вести себя, если дверь вдруг откроется и заглянет кто-нибудь из наших? Дать голос? А он не услышит: откроет и закроет, и уйдет…»
Закончив свой рассказ предположения на счет обмена и свои думы, я вновь окунулся в  оглушающую, отупляющую тишину. Никто ничего не спрашивал. Все молчали. Мне показалось, шел процесс переваривания моих слов. Но вот, удивительно, кто-то всхрапнул, и я понял - тема исчерпана. Тема для моих слушателей раскрыта ничтожно. Они и сами все знали, догадывались. Ничего нового я им не передал. Прозвучало же более практичное предложение:
- Может, его одного на одного поменяем, а, Мак? Прижми его там крепче.
- Может, тебя – на него? - Посмеялись.

Я ограничивался в движениях, потому как не желал касаться ничего, дабы не подхватить какой - нибудь заразы. От Главного, заметил я, несло не менее, а может и более, как и от остальных тонким разящим запахом перепревшего, съедаемого бактериями пота, отсиженных мест.
- Да, бля, захлопнулась мышедралка! - вспомнил кто-то.
- Послушай меня, - сказал чей-то голос издалека, обращаясь к соседу. Там возник  спор, которого смысл я не помню.
- Скучно. - Сказалось  оттуда же, спустя, далеко, когда спор окончился.
- Хорошо в гостях, кому дома скучно.

- Это точно.

- Саха, скажи что – нибудь смешное.
- Шкода слова псувати... Треба шоб на органы не пошмотковалы. О, це буде весело.
 На том снова все затихло. Синяя дымка любовно плавала в подвале, начиная понимать, что о ней вспомнили.
Мне стало холодно. Мороз дрался по всему телу. Внезапный. Будто меня минуту назад окунули в бочку с ледяной водой, и я не мог обсохнуть. Я чувствовал  необходимость подняться и хорошенько поработать мышцами, разогнать кровь. Но как мне сейчас встать?
В голову пришла идея, что если бы ребята с миром  меня отпустили,  я непременно уточнил бы там, наверху,  на счет определенных сроков обмена пленными. Смысл им держать меня тут?  Я воин, и тоже не мух давлю, а здесь, глядишь, найдут пользу от меня. 
- Что ты там все бормочешь?- Обратился Главный ко мне.
- Ничего, - ответил я, плотнее прикрывая рот.
"От этой гари, действительно, можно набредить неизвестно что. – Думал я. - В какую сторону фантазия потащит? Мысли повываливаются наружу. Хуже будет. Раззадорю, разорвут - и участь Барахтина... Молчи и словом, и делом, и словом, и мыслями".
И тогда я впал в некое спасительное полудремное состояние. Крепче сжав зубы, постепенно отдался ему.
 - Так за что ты, сука, воюешь? - прозвучало в дымке. - Слышь, мышь!
Я ощутил острый больной тычок в щиколотку. Откуда он?
 Но обращение  точно ко мне. Открыл глаза. Сосед мой, Главный, кажется, подремывал.
- Что? - переспросил я на всякий случай, обращая внимание на качество сво-его голоса.
Ни зги не видать.  Худые конечности, выделяющиеся изредка шевелящиеся ступни – вот все. Лица жует восставшая с чего-то пыль дна подвала.
- Не понял? - Юношеским баритоном кто-то отметил.
- За идею держит бой.
- За какую на х.. идею? Мы тут за нее.
- Ты тут за нее.

- А ну-к…

 Этот спор снова между теми, кто спорил недавно.


- Мызник, местный огород защищает. – Внимание вернулось ко мне.
Защуршало, зашепталось, задышало в темноте.
-  Эх, сдохнем...
- Так шо, балакать будем, чи рыдать?
- БалЯкать не будем.
Из темноты снова вынырнули пара матово, цвета давленых ягод, горящих, грозящих, знакомых мне глаз, ушли назад.
Я вгляделся в лежащую фигуру моего единственного защитника, - "доброго Главного". И только теперь разглядел на его плечах сержантские погоны.
«Младший сержант».

В среде пленных поднялась какая-то возня. Меня  поднапрягло это.
Я огляделся, провел рукой вокруг, пока никто не наблюдал за мной, - нет хоть чего-то, хоть  какой-нибудь железячки, камня, палки, способствовавших бы  мне в защиту, если что. Заодно мне удалось ловко переместиться, чтобы сменить затекшую позу, поразмяться.
- Ты не рыпайся. Нож у меня. – Услыхал я от сержанта, не открывавшего глаза. -  Сиди, чтобы я не вставал. Нога у меня повреждена. Говорить, много не стану. За зеленку спасибо, конечно, передай своим. А то, может быть, и сдал уже концы. – Только на последнем предложении он разлепил веки, удостоив меня взглядом. Я не видел точно, но чувствовал его.  Покряхтел, переваливаясь на бок, отвернулся от меня.
- Вот, ребятам – продолжил он глухо в сторону, - можешь объяснить: за что воюете, за что лезете на нашу землю?
 Я невольно хохотнул. Кроме Главного, кажется, этого никто не услышал. А он

пропустил это мимо ушей.

- Тебя как зовут, кстати? – сержант приподнял голову, не глядя на меня, а обращаясь, будто к соседу.
Подумав, я назвал имя.
- Так тезка твой среди нас.
«Мне, какое дело?»
Командир  продолжил, укладывая голову, и тем голос его вновь стал тяжел, туг:
- В 41- ом украинцы поднялись с русскими на войну, защищать страну, а в 14 - ом русские, что сделали?
 Я молчал. «Лучше молчать».

Услышал, как кто-то напевал:
" Городок провинциальный, летняя жара.
На площадке танцевальной музыка с утра.
Рио - рита, рио-рита - вертится фокстрот.
На площадке танцевальной сорок первый год.
На площадке танцевальной сорок первый год...
Ничего, что немцы в Польше..."
- Эй, тише там! – прикрикнул командир, переворачиваясь ко мне. - Говорим мы тут, правда?
В четверть минуты - тишина. Я похлопал в нее глазами.
- А что ему говорить? Братки есть братки. – Сказал, наверное, тот, кто пел.
- Мы землю свою защищаем, а ты - что? – Задался сержант. Спина его подскакивала при словах. - Где ты жил раньше?
- Здесь и жил. - Ответ мой.
 - Ну, местный мазурик, говорил я. – Подтвердили.
- А что мне? Я, как и вы, служу. – Отрапортовался я.
Сержант, кряхтя, как раньше, то ли рассмеялся, то ли раскашлялся, подскакивали его плечи и кулак, сверкнув на свету, ушел к лицу.
- А что ж земля под вашими ногами горит? – Задался он. - Зачем мирных вперед пушек ставите? Расстреливаете на зеленой дороге? В морду бьете разоруженного?
Не в моей компетенции отвечать на это. Да и неправда...
- А хиба е ему що сказаты? – Явился голос.
- Ще э, раз вин служить.
 Я прикрыл глаза, думая, что так будет легче говорить:
-  А зачем вам запад, заграничная жизнь? Дороги чистые, разврат – это надо?
Я замолчал, долженствуя, кажется, еще говорить что-то. Но заглох нарочно. Внутренний голос меня пресек. Тишина даже удивилась кратким моим словам и оглушила, чем могла, - свинцовым, мешковатым чем-то. Я помолчал, а чувствуя счет времени сейчас перейдет к другому, продолжил:
- За вами - Америка, за нами - Россия, о чем  говорить? И где Америка, и где Россия? И где вы? – Невольно получился у меня басовый акцент, и по моей спине в ту же секунду прогарцевала дивизия мурашек, колко обдирая саблями восставшие пупырышки на  моей  коже. «Вот тут, - решил я, - конец законный, дальше говорить – можно говорить, что хочешь…»
 - Отвечаешь грубовато, рискованно. - Заметил сержант, сверкнув на меня белками глаз, - но я понимаю.
 - Выруби его! – Совет оттуда.
 - Только есть борьба, - говорил сержант, не отвлекаясь, и перевязывая руки на груди.  Заодно в темноте я опасался, что он извлечет обещанный свой нож.
-… А есть изуверство. – Продолжал он. - Есть жизнь, а есть вымагательство жить.
" Так это про вас". - Успел подумать я.
Сержант дальше:
- Есть реформы, а есть революции. И тогда получается - дело не в америках, не в африках, а в народе. А народ, сам знаешь, как пойдет выводы делать - не остановить. Что думалось, то и случилось. Вот как.
Помолчал и дальше:
- Что-то мазохистское в вас, ватниках есть. Под игом, под царями гнулись, немцы  коммунизм выдумали, а эти на себе апробировали. Человека первого в космос запустили все от того же.  Сталинизм, перестроизм… Только жизни так и нет. Мало бед - взялись за войну. От соседей, чего там, кусок оттяпать. Зачем? А! Все через пень колоду.
- История... - кто - то с выдохом произнес.
 - Страна - фейк, искусственное образование, частями подаренная. - Ответил я, и в середине фразы, уже клялся себе, что более слова не оброню.
- А ну-ка тихо! Что он там трещит?
«И слова из меня больше не выйдет.  Этот спор в затхлом подвале - зачем? «Закрой рот, пока тебя не сожрали!» - Предупреждал я себя третично.
Пауза неимоверна. Тишина бралась с ней за руку. Еще глуше, казалось, зависли последние друзья после моих слов. И синяя дымка вяло, оглядывая меня, остановилась, замерла.
Вот кто-то сплюнул и ответил:
- Вот ляпанул!
- Нет, понятно, о чем говорит. Понимаю… - чувствовалось некоторое расстройство в голосе сержанта. Еще раз сверкнули его белки. Он подтянулся выше, устраиваясь удобнее.
- Задави там это исскуственное образование! – Был дан совет издалека.
- Кокни! – Подсказал в шутку кто-то.

 Посмеялись.
 -  Договор о границах был? – взялся растолковывать командир. -  Был? Был. Как бы не казался, формальным, был…  А он не просто так, а  о чем - то предупреждает, к чему-то обязывает, склоняет. За нарушение - должно нести ответственность, так? Так.  И если взглянуть повыше себя, то это понятно всякому. Одним – земля для собирательства, другим – пахать. Одним - танками елозить, другим – тракторами. И даже под свист снарядов… Ты знаешь сколько… - Набрался эмоций сказать командир, но вдруг перевел на другое.
- Человечество, через каких - то двадцать-тридцать лет другие планеты осваивать станет. А вы, ватники, за Крым держаться будете? Или искать стратегию дальнейшего собирания земель? Гегемонию устроили? Это же тупо. И ядерная пукалка…  не бесконечно же держаться за нее, разыгрывать эндшпили.
 И вот мне не понятно, с этой позиции – вы или сами чужие, или себя выдумали?  На соседние планеты потащите ломоть своей земли?
Почему одни ищут способ объединения мнений, общежития, а другие - следуют путем негативизма, считая себя каким-то спасителем человечества, толстовской духовностью? А Родина, да.  Да пусть, она, где и понасобрана,  навоевана, подарена, но отчуждена же была кем-то раньше, не так ли? Не так ли? И смысл теперь ее у тех, кто живет на ней, то есть на этой своей Родине, - беречь, ценить, растить, защищать. Просто ведь, правда? Суверенитет – не слова, а послание. Им не засеять, не застроить.  Он – в головах, в сердцах и в законе. И где тогда, скажите мне, тут место изворачиванию, гибридности, не пойму я что-то?
Сержант замолчал.

Кто-то сказал:
- Верно, Мак, излагаешь.
Оратор продолжил:

- Может быть, когда - нибудь какому - нибудь варварскому народу, люди оставят всю землю целиком под догорающим Гигантом умирающего солнца, тому «священному» народу, который  жаждал больше всех собрать ее, не считаясь  ни с кем, ни с чем, попирая законы. Оставит ее всю, целиком. И они станут свидетелями, как Она, задыхающаяся в своем пылу, догорит дотла.
 Никакая земля, ближняя - дальняя, не стоит жизней, разнообразия ее, живущего населения, если  эта земля удерживает одномоментно думающих. Хождения вокруг границ – это повод избавить человека от человека... 
Сержант замолчал.

-  Эх, жжет!
- Профессора тоже воюют, видишь! – Пошутил кто-то.
Посмеялись.
Я молчал. Что говорить? До Оранжевой революции в наших краях жили  отлично, - в достатке, родители детям помогали, даже путешествовали. Кто хо-тел, мог заработать и за границей.
Но вот пришла смута, оттуда все и беды. Что говорить?
Я согрелся. Мне странно уютно стало  в среде этих вымученных грязных во-яков. И какое зло меня брало минуту назад, я уже и не помнил.  Выйти отсюда по добру – вот цель. А там завалиться на какой-нибудь квартире, отоспаться... Глаза  запирались под тяжестью век в наркотической атмосфере.
- Зачем эта война? - слышал я, дремая.
 -  Сами без призора, и других  туда тянут.
- Кто тебя тянет?
 - Ох, ребята, послушаешь - мужики мужиками.  А война: кому война, кому – мать родная, не ясно, что ли?
- Ты сам откуда?
- Забайкалье.
- Ого!
- Батя военный. Сюда перевели с семьей.
- С какого года?
- Восмидесятых.
- У меня мать  тоже русская, отец с Винницы, дед с Донбаса.
- Так ты за дедову землю воюешь?
- Вроде.
- Кино…
- Америка руки потирает.
-  Да если б не она, нам бы пиз...
- Погрузить всех в дерьмо с Конституциями всеми, и трупы в рот за правду, за их писанные законы, вот тогда…
- Они умеют жить по - другому, а наши через х... И все-равно же по-ихнему жить будем. Вот, что чудно. Только для этого сначала нужно тысячи  положить на своей же земле, а потом от рваного сердца, от чистой души извиняться да романы писать.
- А тот спит, что ли? - кто-то интересовался на мой счет.
Я слышал все и параллельно видел десятый сон. Еще минутка, думалось мне, и я проснусь, буду бодр.
- Пусть себе спит, тебе что?
- Заноза.
- Приспал командир трутня, точно матка.
Посмеялись.
- Да, не рыготите вы!
Скоро восстановилась тишина. Так, наверное, час прошел.
Все дремало, изредка шевелилось.
Я чувствовал, как по моему носу повеялось взявшейся откуда-то струйкой  сквознячка, потом исчезло.
 Вообразил, что вот-вот задышится свежестью вдруг, заговорит тишина другими, скрытыми инструментами, словами, и нужно быть готовым к этому и должно будет уметь контролировать. Но голова думала, а в действительности я бродил в  моем тридесятом сне, и бесславно терялся в его лабиринтах.
Мне вспомнился берег черного моря, когда мы родительской семьей, я еще, будучи школьником, ездили на отдых. Перед глазами маячили полосующие горизонт чайки и катера.  Спешащие судна, один за другим, едва не сталкиваясь… мне, завидно было наблюдать за людьми, которые в них. А чайки страшно ругались между собой, почти по-вороньи крича.
Вспоминал и другое, - путешествие по России, как за  столбами железной дороги вниз бросалась  прозрачная тайна глубины байкальского озера. Сказочные избушки и бескрайние, удивительные раздолы полукруглых наделов полей.
Припомнилось мне и путешествие по Яремче, меж горами у берегов Прута. Мы там с тобой, Уля, бывали.
 В одну секунду, кажется, я увидел это, услышал, как поразительно безупречно тихо, мирно висит атмосфера. Забытое затишье юной души…
И вдруг на меня что-то упало, как-будто  шкаф свалился. В миг захрустели кости, хрящи, все во мне. Я ощутил, как тяжелая чужая сухая  ладонь смертельно сжала мне рот. Другая рука жесткими клешнями выпрашивало что-то на моей шее, и найдя кость глотки,тут же сдавила ее мертвой хваткой.
 Я увидел перед собой крупное черное лицо полное решимости. Черт его я не разглядел, но эти глаза… Это был тот, кто блескал на меня тогда ими то время... Он был силен, чертовски силен. И все же, навалившись на меня всем телом,  сопя в ухо мне, я мог предположить, что мощи у напавшего надолго не хватит. И он знал это и боролся за мою смерть, мое бессознание. Ему нужно было выбить меня из себя хоть на короткое время, чтобы потом до-вершить начатое.
Откуда, что взялось - из моей груди вырывался сдавленный крик.
Далее - скачок сержанта, глухой удар  и  - обмякшее тело, отвалилось от ме-ня в сторону.
- Вова, с ума сошел?!
- Что там? 
- Тезка тезку давил.
- Задушил?
- Почти.
Раздался шум поднимающихся с мест пленников.
Окончательно пришел я в себя, сидящим на полу с перевязанными  впереди руками веревкой, и смрадным кляпом во рту. Поерзал, ощущая, как в нескольких местах ломит тело.
"Вот поспал, так поспал!"
- Сиди, не ворочайся, если жить хочешь, хоть в таком виде....- который раз предупредил сержант и объяснил:
- Пришли граждане к такому выводу, - связать вас обоих, кляп в рот вставить, чтобы никому обидно не было ни за слова, ни за поступки. Станешь рыпаться – сведем вместе. Вова наш на  минах семью потерял, так что твоя башка ему в радость.  Отдыхайте, ребята, там - разберемся.
Я впервые разглядел лицо сержанта. Оно противоречило его голосу, рассуждениям. Неблагородные, крупные черты, заодно перемежавшиеся с какими-то мелкими,  за которыми нужно было погоняться, чтобы понять, что неприятного, отталкивающего должно быть во внешности. Короткий вздернутый битый нос, меркурианские глаза, стрижка вычурная, взмытый хохолок. Рассеченный весомый округлый женский подбородок с ямочкой.
И, тем не менее, в этом человеке явно виделось образование, способность силлогизировать, и мне на ум пришла внешность Сократа, которую я помнил по школьной статуэтке.
Каков бы ни был этот человек, он спас мне жизнь, и, следовательно, в нем было что-то правильное. Как обещал он мне ранее, он заступится за меня. Сдержал  слово.
Запястья терла веревка, а сентименты на счет Сократа развеивались, когда передо мной блеснул длинным лезвием стилет, и лег аккурат острием под мой подбородок.
"Все! - Подумал я. - Вот он - конец".
- Отдыхай! – Повторил лейтенант,  дохнув на меня брыдким дыханием, утапливая в темноту свое лицо и временно убирая от меня свой нож.
Я сглотнул слюну, и тряпка кисло захлюпала в моем рту.

                Глава 12