Точка бифуркации

Иван Сергеевич Струков очень устал. Жить устал. Соседи его по интернату один за другим потихоньку прибирались, а он всё ещё продолжал отсчитывать унылые дни и бессонные ночи своего тягостного существования. Восемьдесят третий годок ему пошёл. Хватит уж! Пожил! Вот раньше думал он - не дотянет до этого возраста. Однако ж вот дотянул. Можно сказать с превышением плана шёл.
    Вчера, к примеру, помер всегдашний напарник Струкова по шашкам старик Лопухов. Тихо помер. Как заснул. Ещё днём дочка к нему приходила с внуками, чай пили. Дочка всё сетовала что трудно одной, что зарплаты не хватает, что бывший муж снова запил и к ней всё шатается, денег просит, а у неё нет и он со зла дверь ей поджёг. Дед Лопухов всё прощения у дочки просил за что-то, а она говорила, что простила давно. Дед Лопухов плакал как дочка-то ушла, а потом отдохнуть прилёг, его потом стали на ужин звать, а он холодный уже. Струков даже чуть-чуть позавидовал ему - тихо, мол помер Лопухов. Не мучился как, допустим, старуха Силантьева. Вот та сильно кричала перед смертью. Кричала, что не хочет туда идти, что страшно ей и что жизни толком-то и не видала - то война, то перестройка... А к утру всё равно померла. Не отпевали её. Она так распорядилась на случай кончины. Так и закопали её на сельском кладбище. Просто как ящик с ненужным хламом в землю зарыли. Вот так.
   А Струкова жизнь почему-то не отпускала. Всё томила его в окончательно одряхлевшем теле, которое с превеликим трудом уже удавалось поднять по утрам с койки. Не помиралось ему. Хотя сам он был уже готов. Ничто его здесь давно уже не держало. Только вот была у деда Струкова мечта одна. Так, не мечта даже, а просто желание. Желал он в место одно попасть. В деревню свою, где детство и юность прошли.
    Всё вспоминалось ему: вот идёт он - молодой тогда Ванька-тракторист - по деревенской улице, проходит мимо той заветной калиточки, видит свет в окошке, останавливается, тайком, будто вор перемахивает через невысокий забор, подкрадывается к окну, заглядывает, а там - она - Варенька! Дед Струков аж мурашками в этот момент покрывался, как вспоминал её. Чёрные как вороново крыло, волнистые волосы, крепкая, высокая грудь... и глаза! Эти глаза не мог забыть дед Струков всю свою длинную, нескладную жизнь! Ведь вот только одна ночка-то и была у них. Одна-единственная ночь! 
    Почему он ушёл тогда? Почему бросил её! В город уехал? Ну и что? Ведь звал же её с собой! Звал! Предлагал всё бросить и ехать с ним! А она всё с глупостями своими - сначала, дескать, пожениться, да обвенчаться, а потом уже она за ним хоть на край света. Особенно сердило Струкова вот это её "обвенчаться". Родители - вишь - верующие у неё были. А он ведь в комсомоле тогда состоял. В ячейке узнали бы - мигом вытурили, как несознательного элемента, а, может, и ещё что похуже. Так что как не крути, а по тому времени решение он принял верное, хотя и трудное. Собрался одним днём и уехал, хотя и кошки на сердце скребли.
    В городе у него потом другая появилась, но это уже так - не по любви, а просто - как сказать - нехорошо ему одному было, да и партячейка тогда настояла, дескать, надо тебе, Иван Сергеевич, дальше по партийной линии двигаться, а женатому доверия как ни крути больше. Ну и женился он на Алевтине, ткачихе с их предприятия и прожил с ней аж двадцать пять лет до самой её смерти. А потом уже и не женился больше. Детей у них с Алевтиной не было, так что доживал теперь дед Струков свой одинокий век в доме-интернате для престарелых один как волос на лысине. Никто к нему не приходил, да и не мог прийти. Такие вот дела.
    И вот однажды, ноябрьским утром, Иван Сергеевич проснулся со странным ощущением в груди. Такого с ним не бывало ещё и он сначала просто полежал, прислушиваясь к этому новому для него чувству. Сердце не болело, нет. Просто как-то маетно томилось и ныло. А в голове почему-то мысль одна - ехать надо! Туда. В деревню свою. Почему ехать, зачем - непонятно, а только надо и всё тут. Дед Струков присел на койке, глянул в окно. Хмурое осеннее небо нависало над облетевшими уже деревьями. Дождя не было. Старик медленно оделся, вышел в коридор, шаркая стоптанными тапками, влился в вереницу ходячих таких же как он стариков и старух, направлявшихся в сторону столовой.
      Пока монотонно пережёвывал безвкусную овсянку всё думал - может, отпустит? Но не отпускало. К концу завтрака Иван Сергеевич уже твёрдо знал что поедет.
    Пока остальные обитатели интерната разбредались кто куда - кто к телевизору в холле, кто к столикам с шахматами, дед Струков на секунду зашёл в свою комнату, взял в тумбочке деньги, оттуда прямиком отправился в гардероб, надел куртку, тёплые башмаки и вышел из корпуса - вроде как бы прогуляться. Через полчаса он уже был на железнодорожной станции. Ближайшая электричка должна была вот-вот подойти. Дед Струков купил билет, в газетном киоске взял газетку чтобы почитать в дороге, и вышел на платформу. Тут только он вдруг остановился и задумался - зачем, для чего, и, главное, к кому он собрался ехать?! Сердце вдруг дало сбой и слегка закружилась голова. Это что ещё такое?! Не хватало тут, прямо на платформе, дуба дать! Дед Струков вдруг с томительным ознобом представил, как лежит он на холодном станционном бетоне, а вокруг толпятся чужие, незнакомые люди, говорят что-то, скорую вызывают. Старик оглянулся на здание станции, потом посмотрел в ту сторону где за рощицей находился их интернат, подумал - может, вернуться пока ещё не поздно? Даже сделал два шага к лестнице, ведущей к выходу с платформы, но остановился, посмотрел на билет, потом оглянулся в сторону путей, где вдалеке уже показалась электричка - и остался стоять.
    Потом, уже сойдя с электрички в Москве и пересев на метро, глядя на лица спешащих по своим неотложным делам людей, дед Струков вспомнил, как сам приехал сюда более полувека назад, как ночевал первую ночь в пригородном стожке сена - на том месте теперь высотки стоят - как ходил потом по городу, читая объявления "требуются". Не сказать, что это было как будто вчера - слишком сильно изменился с тех пор Большой Город - но и пропасти такой минувших лет не ощущал всё же Иван Сергеевич.
    Потом, когда электричка восточного направления уже несла его к конечной цели путешествия, дед Струков снова задумался. В голове его вдруг всплыло однажды понравившееся ему слово - бифуркация. Слово это с особым вкусом произносил лектор, который приходил периодически в их интернат. Точка бифуркации - это место, где события расходились в разные стороны и шли уже своими какими-то путями - так Иван Сергеевич понял те путаные объяснения заумного лектора. Дед Струков теперь представил себе - вот случилась в его жизни она - эта самая точка. Допустим, не уехал бы он тогда из деревни. Остался. Поженились бы они с Варенькой, детишки у них пошли. Трое. А, может, все пятеро. Теперь вот внуки бы уже были. Проработал бы Иван Сергеевич всю жизнь трактористом, а, может, и в председатели колхоза бы вышел с его-то пробивным характером - чем чёрт не шутит! И сидел бы он сейчас - уважаемый всеми бывший председатель, наверняка герой труда, в своём большом и чисто прибранном доме, в кругу семьи. На полу бы внуки копошились, зятья бы за советами обращались - как им свои хозяйства и дома вести. Потом Варенька бы всех к столу созвала, всю их большую семью. И ели бы они наваристые щи из свинины, выращенной в собственном хозяйстве, и ...
     ...Электричка вдруг дернулась, начала резко тормозить, противно заскрипела, дед Струков машинально ухватился за сиденье. Мечта его, с реальным почти звоном, раскололась  рассыпалась на множество кусочков и потом уже как ни силился Иван Сергеевич так и не смог он больше собрать свои мысли о той, невообразимо прекрасной его жизни, которая так и не случилась. Да-а, такая вот бифуркация, мать её!
Дед Струков глянул в окно. Там быстро темнело. Осенний день уже заканчивался. А ведь ещё возвращаться! Иван Сергеевич вдруг рассердился. Он уже начал жалеть, что вообще затеял эту поездку. Ерунда какая-то. Старый дурень! Не к кому там ехать! И незачем уже. Он вдруг поднялся с сиденья и вышел в тамбур - решил - выйду сейчас на ближайшей станции и сяду на обратную в город. Электричка остановилась, двери открылись. Дед Струков так и остался стоять в тамбуре.
    Наглухо тонированная девятка с выключенными фарами тихонько вкатилась на окраину деревни и замерла.
     Татарин заглушил мотор. Кабан, сидевший на пассажирском сидении оглянулся назад, стараясь разглядеть дорогу откуда они только что приехали.
- Ни хрена не видно! Дорога - говно! Как бы на обратном пути в кювет не слететь.
- Не слетим, - Татарин потёр ладонь о ладонь, потом взялся за ручку открывания двери - ну, чё, пошли?
Кабан снова огляделся по сторонам, привыкая к темноте.
- Кажись тихо. Пошли.
     Они вышли из машины. Татарин не стал ставить её на сигналку, чтоб лишний раз не шуметь, хотя деревня по осени почти опустела. Дачники разъехались, а местных осталось полторы убогих бабки, доживавших тут свой век.  Татарин подошёл к багажнику, открыл его.
- Чё делать-то надо? Ты так толком и не объяснил - Кабан зябко поёжился - чё-то холодно после машины.
- Сейчас согреешься. Татарин зло хмыкнул - Михей тут кое с кем перетереть велел. Москвич один, корефан его, - домушку себе тут построил, хочет ещё один участок по соседству прикупить, а там бабка ерепенится, не продаёт.
- Ну?
- Чё - ну, - Татарин зло зыркнул на Кабана. Ты чё - совсем тупой? Михей велел бабку эту уговорить, чтоб корешу его землю продала и свалила отсюда. Ясно?
Кабан кивнул. - Ясно. А бабка-то одна там? Деда, детей нет?
- Деда нет. Бабка бобылкой весь век прожила. Дочка только у неё там. Инвалидка, без ноги. Внук сейчас в городе. Одни они тут короче.
- Ты откуда знаешь?
- Знаю. Я местный. На том конце деревни дом наш когда-то стоял.
- А если не уговорим бабку?
     Татарин достал из багажника пластиковую канистру в которой масляно плескалась какая-то жидкость. Кабан по запаху сразу понял, что это бензин.
- Уговорим.
Татарин тихо защёлкнул багажник и двинулся в темноту. Кабан направился за ним.
    Эти двое в своей жизни тоже когда-то, вместе с огромной страной прошли свою точку бифуркации. В той другой, параллельной жизни одного из них уважительно звали Рефатом Равильевичем и  работал он зоотехником в колхозе-миллионере, летом ездил со своим многочисленным семейством на юг по профсоюзной путёвке и фотография его не сходила с доски почёта. А другой - Алексей Иванович Кабаков служил в армии, в воздушно десантных войсках в звании майора и считался лучшим командиром подразделения в их полку, и недавно у него родился второй ребёнок - девочка. И имя они ей вместе с женой придумали хорошее, звучное - Виктория.
   Но не случилось. Точка бифуркации была пройдена, рельсы свернули на другой путь и стали эти двое тем, кем стали - шестёрками у местного криминального авторитета Михея.
    Добираясь до своей деревни дед Струков изрядно промок, а ноги его, с налипшей на башмаки глиной, превратились в пудовые гири, которые он с трудом передвигал по раскисшей дороге. - Ну ничего тут не изменилось за пятьдесят-то лет! - старик прямо удивился. Дорога всё такое же раскисшее месиво. Шёл он сюда уже из чистого упрямства - весь день ведь проехал! И что - развернуться теперь обратно? Нет уж! Дудки! Теперь он уж точно должен посмотреть на тот заветный домик на окраине! А потом - он уже всё рассчитал - успеет вернуться с последней электричкой в город, а там уже переночует где-нибудь. Да!
    Сердце Ивана Сергеевича учащённо забилось в тот момент, когда он свернул в тот самый проулок, где находился когда-то дом Вареньки. Он даже шаг замедлил. Будто испугался чего-то. А чего - и сам не знал. А, вдруг, - подумалось ему - и дома-то уже этого нет давно. Сгорел, либо снесли. И чего тогда пёрся в такую-то даль!
     Дед Струков прошёл ещё метров сто и тут сразу его увидел. Стоял дом! Стоял! И даже окошко в нём уютно светилось! Старик снова остановился, пережидая пока чуть успокоится заколотившееся от волнения сердце.
    Крадучись, будто вор какой, открыл он калитку. Всё ближе,  окно в котором горел свет. Варенька! Деда Струкова вдруг обожгла мысль - а вдруг не она! Вдруг дом уже давно продан и живут в нём совершенно чужие люди!
     Старик заглянул в окно и сразу узнал её. Она это была! Точно она! Его Варя хлопотала у печки, снимая кастрюлю с какой-то снедью и что-то при этом говорила женщине, сидевшей за столом. Рядом с женщиной стояли прислоненные к стене костылики. Губы Вареньки продолжали беззвучно шевелиться, а женщина у стола согласно кивала головой. Дед Струков жадно рассматривал лицо своей Вари. Состарилась, побелела вся, но старику-то виделась она всё той же двадцатилетней Варюхой с которой коротали они летние ночки у реки. Подбородок защекотало, старик провёл в том месте рукой и  вдруг понял, что стоит и беззвучно плачет. Потом взгляд его скользнул по стене и он обомлел. Там, в красном углу, возле икон, среди фотографий отца и матери Вари, а также фотографий неизвестных ему младенцев висела его - Ивана Сергеевича Струкова фотокарточка! Та самая фотокарточка Ваньки-тракториста, которую он сделал для доски почёта, да потом передумал отдавать председателю и подарил Варе.  Дед Струков отстранился от окна и прислонился спиной к стене избы.
- Это что же получается? - Это выходит, Варя помнила и ждала его? Все эти полвека с хвостиком, которые он жил неизвестно где, неизвестно как и, самое главное - неизвестно для чего!
- А та женщина за столом! - Ивану Сергеевичу не зря показалось, что лицо её странно знакомо ему. Это же его лицо! Ну, не совсем, конечно, его, но... - Дочь? Выходит, что это его дочь?!
Деду Струкову очень хотелось верить в то, что это именно так. - - Тогда что же это получается? - Семья получается есть у него?! Вот тут, в глухой, забытой Богом деревне у него жила все эти годы его настоящая семья?!
   Старик со всхлипом втянул холодный сырой воздух. Сердце колотилось так, что казалось ещё немного и выскочит оно из груди, проломив рёбра. Войти! Прямо сейчас! Войти и бухнуться ей в ноги! Обнять любимые, родные колени и завыть по-волчьи и просить - просить - просить у них прощения. А она ведь простит, а? Должна же простить!...
- Ты чё натворил, козёл! - услышал он вдруг сдавленный, злой шёпот и вздрогнул.
- А я почём знал, что ты её уже открыл! Темно тут как у негра в заднице! - таким же злым шёпотом ответил второй голос.
Шёпот доносился откуда-то из-за дома. Дед Струков секунду размышлял, потом направился в ту сторону и заглянул за угол.
- Ты полканистры разлил, дебил! - Татарин, отряхивая руки от попавшего на них бензина, поправил носком ботинка стоявшую у его ног пластиковую канистру. Рядом на земле виднелась приличная маслянистая лужа разлитого топлива.
- Да хрен с ним! И этого хватит, - Кабан достал из кармана зажигалку Зиппо. - Давай, лей на стену. Дверь в избушку я припёр, не выскочат. Кабан резко чиркнул колёсиком зажигалки и в решетчатой её чашечке весело заплясало голубоватое пламя.
    Старик вывернулся из-за угла избы как-то резко и неожиданно. Так что Татарин даже вздрогнул от испуга.
- Эй, хлопцы, а вы чего это тут делаете, а? - голос старика прозвучал как выстрел, хотя говорил он вовсе не громко. Татарин и Кабан ошалело смотрели на деда, а он на них. Тянулись секунды. Само время превратилось в тягучую, почти физически ощутимую субстанцию.
   Дед Струков, наконец, всё понял. Эти двое пришли за его семьёй. И кто-то здесь и сейчас должен будет умереть. С каким-то горловым, нечеловеческим воем стрик бросился на бандитов. Неожиданно сильным ударом всего своего старого, но ещё довольно тяжёлого тела он сбил с ног первого, который стоял с зажигалкой. Та прочертила огненный круг и упала к ногам раскосого, аккурат рядом с бензиновой лужей. Не давая гадам опомниться, дед Струков подскочил в раскосому, вцепился ему в горло и повалился, увлекая того с собой на землю. Всё произошло в одно мгновение. Бензин из канистры плеснул на зажигалку и разом, с громким хлопком заполыхала на земле лужа, в которой корчились в смертном сплетении Татарин и продолжавший держать его за горло старик. 
   Кабан, сунувшийся было помочь Татарину, отскочил в сторону, опалённый диким пламенем, которое теперь жадно пожирало визжащего от ужаса и предсмертной боли его напарника и вцепившегося в него старика. Крутнувшись на месте, сбивая огонь с ладоней, Кабан вдруг замер на мгновение, потом рванулся в сторону и исчез в ночи - спасать Татарина было уже поздно.
     В краткий миг перед мысленным взором деда Струкова проскочила вся его бесконечно долгая и такая странно короткая жизнь. - Вот оно как, оказывается, умирают-то! - подивился старик. А ещё он вдруг ясно понял - как будто нарисовал кто перед ним - его это семья была. И дочка и внук - все его. Спас он их. Больше никто и никогда не придёт поджигать их дом. Знал дед Струков, что похоронит его Варюша на здешнем кладбище, рядом со своими родителями и будет ещё долго ходить к нему на могилу и будет с ним разговаривать как с живым, а он будет ей отвечать, хоть и не услышит она. Можно, оказывается, вернуться в эту проклятую точку бифуркации! Вернуться и всё изменить. Можно. И человеку и народу и целой стране. Надо только сильно захотеть. Вот дед Струков и вернулся и всё теперь пойдёт совсем по-другому. Он знал это теперь наверняка.
   Иван Сергеевич Струков умер совершенно счастливым человеком.