Альгирдас, литовец. Поцелуи и голуби

Посвящаю Э.Д. с восхищением и грустью.

На чужбине и сладкое – горчица,
а на Родине и хрен – за леденец.
/Литовская пословица/.

— Короче, отмечайте, – Альгирдас Раудис, 79-го года рождения, ностальгии – ноль. Ноль целых, ноль десятых процента, – светловолосый, голубоглазый, накачанный, очень большого роста парень, стоял возле строгой девушки, проводящей соцопрос.
— Как часто вспоминаете о родине? Депрессий не бывает? – переспросила она.
— Зачем вспоминать? Я умею хорошо считать, если что, всегда получу свои законные 356 евриков на жизнь, 344 – на жильё, плюс – 240 в пенсионный фонд, 290 – в кранкенкассу на случай болезни. Складываем, помножаем на курс, получаем: трис, кетури, пэнки, равняется 50 тысяч рублей. Где, кроме глупой Германии добровольно дают такие деньги?
— Только не ври, что рыбалку на  озёрах не вспоминаешь? Не хлебом единым, –  сказал пожилой мужчина, очевидно,  из литовцев, собравшихся на вечер бардовской песни, где заодно проводился опрос.
— Зачем мне озёра, если есть Средиземное море и Атлантика? В Италии был, Греции, Турции, Египте, Эмиратах. Испания с Канарами надоела, Париж раздражает суетой, Лондон возмущает ценами. Приспособился к пиву и пляжу в Одессе. На европейских курортах оно – 3,80, а на Чёрном море за эти деньги беру шесть кружек первоклассного холодного пива.
— Слушай, земляк, а вкус нашего, литовского, ты уже позабыл?

     С того мартовского дня прошли весна и лето, наступила дождливая осень. Однажды под вечер шагаю домой, осторожно наступая на скользкие, разноцветные кленовые листья. Слышу за спиной мужские шаги, уступаю дорогу, но меня не обгоняют. Наконец, у порога дома останавливаемся и смотрим друг другу в глаза.
— Ой, простите, я пошутил. А вы испугались?
— Ни капельки!
— Теперь я уверен, что вы мама Альберта; он тоже был смелым. Я не ошибаюсь? Здесь во дворе долго стояла его красивая машина… и, притом, вы очень похожи.
— Да, я была его мамой.
— А я хорошо его знал. Пригласите на чашку чая?
— У вас в Литве, по моему, балуются не чаем, а кофеем, – позволяю войти в подъезд, а потом в прихожую почти незнакомцу, –  проходите, пожалуйста.
Он пригибается, чтобы головой не зацепиться за дверь. Кажется, она высотой ровно в два метра.
— Вам обо мне сын рассказывал?
— Да нет. Я вас видела в другом месте, даже имя запомнилось. Альгирдас, кажется?
— Так точно!
— Кстати, вижу во второй раз, и второй раз безукоризненно красиво одетым, –  делаю комплимент молодому мужчине.
— Спасибо, – благодарит литовец.  За чаем разговорились, вспоминая грустное и весёлое о моём сыне. Альгирдас – красавец-мужчина, напоминает шармантного эстонца Урмаса Отто, прославившегося за смелые интервью с видными советскими политиками и деятелями культуры. Говорит с приятным прибалтийским, но иным акцентом.
— Знаете, честно говоря, пешком бы ушёл домой, если бы ничего не связывало.
— А как же, ноль целых, ноль десятых процента ностальгии, – напоминаю его слова.
— Самому смешно; не верю, что так говорил. Да, мы живём здесь лучше, но в последние полгода понял: чего-то самого главного не хватает нам в старушке Европе, чем-то она серьёзно заболела.
— А может, мы больны от безделья?
— Исключено; я работаю. Сейчас, в группе охраны инкассаторских машин. Раньше был детективом в кауфхаузах. Имею фотографическую память, раз увидел лицо – знаю: был здесь, брал что-то.
— Ой, как интересно! У вас наверняка есть пистолет, – бурно любопытствую.
Альгирдас смотрит исподлобья, лишь улыбается в ответ.
— Расскажите, много воров попадается? Я вот захожу в кабины и почти всегда там пустые вешалки.
— До приезда эмигрантов, например, в «Карштадте» за месяц до рождества похищали товаров приблизительно на четыре миллиона дойче марок. А на следующий год своровали на сорок миллионов! Кражи растут в геометрической прогрессии. Кажется, сейчас убытки выше трёх миллиардов евро.
— Ничего себе циферки!
— Но учтите: одну треть воруют поставщики, вторую часть продавцы,  третью –  горе-покупатели.
— Неужели немцы тоже воруют? Не поверю. Им ведь за это отсекали пальцы в Средние века.
— Да-да! Немцы тоже очень любят украсть, особенно, на работе.
Вопросительно молчу, Альгирдас продолжает:
— Я не вижу хороших прогнозов для Германии, да и для всей Западной Европы.
— Какой вы пессимист, однако же!
— Серьёзно. Не понимаю, почему при Екатерине им здесь земли не хватало, она немцев приглашала в Россию? А сейчас 70 процентов вернулось назад, турки, африканцы и прочий Восток здесь обзаводятся потомством на государственные средства и всем земли хватает?
— Вы научились рассуждать, как местный немец в тесном кругу единомышленников.
— Были в Швейцарии? Кого видели на побережье Женевского озера? Правильно, индусов, там Новый Дели сейчас.
— Верно! Я тоже в Женеве, Берне, Цюрихе, Лугано любовалась на ультрасовременных девушек в джинсах, с родинками на лбу и с дорогими сумками от Дольче Габбана. А в Париже везде сплошь чернокожие, в Лондоне тоже, ни одной английской леди не увидела, – поддерживаю собеседника.

— Да ладно, ну их к дьяволу! Я бы с удовольствием поднял бокал вина в честь знакомства. Найдётся у вас что-нибудь, кроме водки?
— Найдётся. Но с условием, что ты честно расскажешь мне про свои ноль целых, ноль десятых процента, – решила перейти на «ты».
После вина глаза Альгирдаса заметно заблестели, ударился в сентиментальности:
— Я же вам сразу сказал, что пешком бы ушёл домой. До сих пор голубей своих забыть не могу. Свистну; они вспорхнут с забора хвостами белыми над яблоневым садом. Знаете, что такое цветущий ароматный сад? Это, как первая любовь! Кружится голова. Как я подло их предал; продавал три раза перед отъездом, а они опять ко мне летели.
Он вытянул  могучую руку и продемонстрировал, как птицы сидели на ней рядком, потом – вторую, сомкнул их в кольцо и показал, как клювиками они прощались, целовали его.
— Я вообще люблю целоваться…
— По-птичьи или по-человечьи?
Альгирдас опять смотрит исподлобья, но очень многозначительно.
— Наверное, мама была нежной, – перевожу  разговор в серьёзное русло.
— Я её почти не видел. Она на работе день и ночь пропадала, потому что отец нас бросил. Бабушка – моя вечная любовь! Ангел! Она мне была и за отца, и за мать. Что бы ни делал в своей жизни, равнялся на неё. От плохих поступков не раз и не два оберегала. Однажды мы с другом продумали план убийства моего отчима. Даже тачку подготовили, яму в лесу вырыли, чтобы труп отвезти туда подальше и закопать. Потом передумали – бабушка заметила перемену во мне; не смотрел ей в глаза.
— Какой ужас!
— Он сёк меня до крови плёткой. Я упёртый был, с пацанами дрался, начинал воровать.
— Поэтому сейчас охотишься на воров с пистолетом в кобуре на всякий пожарный случай?

— Да, приходится… А вообще-то, я люблю спокойную жизнь. Какая была у меня с братьями в Литве. Росли мы на природе, но от моря далековато, никто нас не ограничивал в свободе. Края наши прибалтийские – ровные, как стол. Распластаешься в поле на прохладной земле и от этого холодка, поверьте, честность идёт. Она не даёт соврать. А леса у нас богатые, дремучие, войдёшь и дразнишь эхо. Зверей, ягод, грибов полно. Уютно, сказочно красиво! Можно картины Шишкина не смотреть. Зимой у нас в Литве сказка снежная. Утром смотришь в проталинку на окне узорном, погода шепчет: иди гуляй. Деревья в инее, налазишься по сугробам, щёки огнём горят, можно спичку зажигать. Там даже снег вкусный. Помню в раннем детстве бабушка за руку в костёл тащит, а я украдкой снег ем, как конфету. Потом подрос, стал работать. Из Белоруссии ночью едем, просыпаюсь в кузове: небо наше! Слава богу, на своей земле! Деревья мне ветками машут. Ветер гладит листья берёз и моё лицо. Иду, меня даже кошки и собаки узнают. Думаю: «Спасибо Родине, я здесь родился!» Даже сильнее становишься. Мне завяжи глаза и сбрось с парашютом, я Литву свою наощупь почувствую.
— Ты  постепенно набираешь очки. Не то, что после рассказа о плане ликвидации отчима.
— Спасибо за понимание. А какие наши озёра: голубые, спокойные. В воде себя видишь, днём зеркала не надо,  а всмотришься, там рыбки плавают-танцуют, тебя успокаивают. Для меня озеро лучше, чем кино! А какая у нас рыбалка! Лодки, туман… Ночью плывёшь по тишине, как во сне, как-будто тебя самого нет. Всплеснёт рыба, и ты очнёшься. Мы столько раков ловили!Я дольше всех просиживал под водой.
— Верю. Судя по твоей большой грудной клетке…
— Жаль, нет у меня сына. Я бы научил его любить природу и рыбалку. Как во льду пешню (полынью) сделать бейктом, чтобы щука прошла, как уху на костре готовить вкуснее, чем во французских ресторанах Вены, Парижа или Люксембурга.
— Ты гурман, оказывается?
— Честно скажу: лучшее гурманское блюдо из картошки, неважно с чем. Всех блюд литовских из неё даже не перечесть. Дидж-кукуляй, цепеллина, сейчас бы съел.
Альгирдас проглотив слюну, спросил:
— Вы умеете их готовить, знаете, что это за блюдо?
— Нет, к сожалению.
— Тогда вы очень много потеряли в жизни. Моей бабушки рецепт: картошка крупная, наша, литовская, сырая и варёная. Всё на тёрку. Смешиваем с мукой. Начиняем рубленым жареным мясом, конечно, с лучком. Лепим цепеллинчики в форме ракеты, готовим в варёной воде. Подаём к ним сметану. Еда – пальцы оближешь!
— Лучше сказать: «пальчики». А варёная вода, в смысле, кипящая?
— Да-да! Извините, делаю маленькие ошибки в русском. Но у меня были хорошие отметки по этому предмету в школе. Мне очень нравится говорить на нём.
— Не сомневаюсь, прекрасно говоришь по-русски, едва уловимый акцент.
— Спасибо. У нас в Литве, как и в России, люди тоже очень весёлые и гостеприимные. На праздничном столе всегда много еды: жямяйчу блинай, борщок с ушками, фальшивый заяц, корейка. Запиваем соком кленовым или берёзовым. Мечта гурмана! А ещё лучше пиво наше, сладковатое, из ячменного солода или сахарной свёклы.
— Вкуснее, чем Одесское?
— Не ехидничайте, пожалуйста, когда я о серьёзных вещах говорю. Наше пиво под ветчину дикого кабана. Доннер вэттэр! Гром и молнии! Не пробовали?
— Где же мне попробовать?
— Жили в Прибалтике и про нашу ветчину не слышали? Из дикого кабана? Она в XV веке в литовской казне принималась как деньги. И наш мёд заменял монету… И, между прочим, наших кулинаров Средневековья называли кудесниками. Их блюда изумляли аристократов Востока и всей Западной Европы. Никто и никогда в мире, кроме нас, не готовил быка, фаршированного медведем, бараном, гусем, фазаном, зайцем, перепелом и дроздом, с острой приправой из можжевеловых ягод с шафраном!
— А если наоборот: медведя зафаршировать быком, получится то же самое?
— Не верите? А как вам понравилась бы печёнка зайца с печёнкой налима или копчёный угорь, фаршированный грибами? А? Не отказались бы, с горячей картошечкой?
Теперь и я проглотила слюну:
— Признайся, Альгирдас, ты работал поваром в шикарном ресторане?
— Да. Имею отношение к национальной кухне.
— Когда угостишь? Наверняка, готовишь дома по-литовски? Или жена готовит?
— Жена-а-а? Она же немка! Пятнадцать лет на диете для похудения! Не готовит и не пробует мои блюда. Скажу больше: презирает литовскую кухню. Жена – самое большое разочарование моей жизни, – он машинально достал из пачки сигарету.
— «Любовь к сердцу мужчины…
— … лежит через желудок», –  закончил он, начатую мной фразу.
— Спасибо, Альгирдас, за интересный рассказ! Ты убедил меня на сто процентов, что человек не может не любить свою Родину. Хотя, бывает, что осознаёт это не сразу.

На фото: акварель автора "Кувшины". 50х70см.