Исповедь

 

 Близилось Рождество. Храм прихорашивался в ожидании чуда, словно храм, предвкушающий чудо, а любые другие сравнения здесь и бесцветны, и несостоятельны. В дальнем углу отец Сергий исповедовал прихожан. Вдоль очереди струился полумрак, сотканный из особого маслянистого воздуха, который обретает данные свойства лишь в этом случае, а сравнивать его более и не с чем. Где-то там за алтарём проглядывал иной мир, мир горний и нетленный, перед ним же скопились все наши чаяния, разочарования, сожаления, надежды - всё, с чем мы можем предстать перед Господом в очередной попытке переступить невидимый порог обновлённой жизни, словно бы разрезав алую ситцевую ленту на церемонии открытия неведомого доселе торжества.
    - Я грешна, - говорила тихому кроткому, уже немолодому батюшке прихожанка с заплаканными и бессонными глазами, - грешна тем, что так редко захожу в церковь, редко исповедуюсь, почти не обращаюсь к Богу в повседневной мирской жизни. Грешна также сквернословием, небрежением к состоянию здоровья своего мужа, его вот недавно не стало, и не без моего участия, а точнее - безучастия… А также грешна и тем, что была ему неверна. Будучи замужем, работала в сфере досуга, продавала себя (сказано это было тихо, но довольно дерзко, после чего она замолчала, список грехов был судя по всему окончен).
    Батюшка вздохнул, его глаза выражали боль.
- Каешься? - спросил он.
- Я ни о чём не жалею, - последовал неожиданный ответ. Произнесён он был тоном, столь свойственным прекрасной половине человечества, убеждённой, что кроме всеобщей правды существует во Вселенной какая-то отдельная, параллельная женская правда.
- Дочь моя, как я могу в таком случае допустить тебя до причастия? - спросил удивлённый батюшка.
- Вам было бы удобнее, если бы я Вам сказала неправду? - бросила она ему.
- «Господи, дай мне слезы осознания грехов моих», - начал батюшка читать молитву, но когда он закончил, женщины в храме уже не было.
   С тяжёлым сердцем приступил священник к исповеданию следующего прихожанина. Им оказался коренастый седой мужичок лет шестидесяти.
- Я убил своего друга, - молвил он сурово. - Убил уже давно, лет восемь назад. Но на исповедь решил прийти только сейчас.
- Правильно, что пришёл, - ответил батюшка.
- Я до сих пор вижу его лицо. Искажённое страхом лицо, когда он вдруг понял, что я его сейчас прирежу.
   Батюшка снова глубоко вздохнул.
- Каешься? - спросил он.
- Не каюсь, - неожиданно ответил человек, - и не подумаю каяться. Всё было так, как должно было быть.
  Отец Сергий побледнел. Что творится?
- Зато говорю Вам правду, как есть, - ехидно заметил прихожанин.
- В таком случае я вас должен отправить на епитимию. Вначале вы должны осознать свой страшный грех, раскаяться в нём, а потом придёте ко мне, мы с вами продолжим наш разговор.
- Я могу исполнить любую епитимию, - отвечал человек, - но, поверьте, я не смогу заставить себя пожалеть о содеянном.
   После чего он развернулся и вышел прочь.
   Отцу Сергию стало тяжело дышать. А горний мир по левую его руку всё так же блистал предвкушением чуда, алтарь так же ясно горел в нём, но теперь более походил на пустующий вокзал, куда уже сотни лет не приходили поезда, а главное — пассажиры. Происходящее было столь же невыносимо тяжело, сколь и непонятно. Впрочем, понятным было одно: люди, пришедшие к нему, нисколечко не лгали.
   Следующим подошёл совсем ещё молодой человек в лёгкой курточке.
- Я этой ночью собираюсь покончить с собой, - сказал он, глядя отцу Сергию прямо в глаза.
- Это самый страшный грех, - отвечал ему батюшка, - и в этот миг показалось ему, что говорит он каким-то другим, чужим голосом. И что голос — это всё, что в данную секунду от него осталось.
- Я знаю, - молвил юнец, - потому к вам и пришёл сейчас.
- Давай встретимся с тобою отдельно — предложил священник, и понял, что силы покидают его. Чтобы не упасть, он взялся одною рукой за опору храма.
- Можно и так, - ответил молодой человек, - только это не поможет. Ничто не поможет человеку, замыслившему подобное дело.
- А что же тебя заставляет содеять такое? - спросил отец Сергий.
- Любовь, а также безденежье, - честно и прямо ответил юнец. - Я не могу себе позволить сделать шаг навстречу девушке, которую люблю, так как у меня нет денег даже на проезд в маршрутке…
- Это ведь не важно, - сказал ему отец Сергий дрожащим голосом, и добавил совсем уже тихо:
- Прошу тебя, не делай этого!
   Парень покачал головой.
- А зачем же ты сейчас здесь? Если ты пришёл, значит, у тебя есть сомнения. Значит, ещё не решил этого окончательно, так ведь?
  Молодой человек улыбнулся и промолвил: «Я всё решил. Прощайте». И выбежал вон.
  Страшна была сегодняшняя исповедь. Люди словно сошли с ума. А страшнее всего было то, что не было теперь у батюшки уверенности и в остальных прихожанах, в тех, что на вопрос «каешься?» отвечали вполне утвердительно, как им и полагается в данном случае. Отец Сергий вдруг ощутил пропасть между алтарём и теми тысячами людей, что стоят по эту, земную сторону храма изо дня в день, из года в год.
   К нему подошла девочка лет пятнадцати. Её лицо было грустным и сосредоточенным, в руке находился сложенный в четверо листок бумаги.
- Я каюсь, - начала она, - и стала разворачивать листок. - Каюсь в том, что нагрубила своему брату за завтраком, что однажды во время поста съела шаурму за компанию с друзьями, также в том, что не всегда успеваю прочитать утреннюю молитву… А ещё (она покраснела), ещё в том, что…
   Здесь мы прервём её прямую речь и скажем только, что никого она, разумеется, не убила, никому ничем не отравила жизнь, ей просто трудно было назвать грех, за который случается краснеть многим подросткам, и из-за которого им тяжело бывает идти на исповедь.
- Наверное, нет мне прощения, но я каюсь, Господи, - произнесла она в конце — и замолчала, низко опустив голову.
   Горний мир снова засверкал огнями, снова стал призывать к себе прихожан и, казалось, улыбался теперь через ровное и тёплое свечение алтаря. Но грустна была его улыбка. Сколько поездов дойдёт до вокзала в конце странствия? Сколько ростков увидит солнце?
   Батюшка склонился над удивлённой юною прихожанкой — и горько заплакал.
   
 
23.06.2018