Ветер переменных направлений - Главы 1-2

Повесть.
Ветер переменных направлений.
Владимир Липатов
Негрустная морская история времен перестройки.
У каждого были свои восьмидесятые… Эта повесть – ироничный взгляд автора на кусочек собственного прошлого. В то время в Большой стране дул ветер переменных направлений, и никто не мог предположить, что все закончится ураганом. Книга о море и не только, по замыслу автора, предназначена для всех категорий читателей возраста 18+.
© Владимир Липатов

Слово автора

Листая свои старые, совсем не литературные записки, я вдруг наткнулся на пометку «Рыбколхоз 84–87 гг.», и вспомнилось...
Капитанские шевроны в ту пору мне уже не светили даже издали. За десять лет после мореходки я стремительно скатился из торгового флота в большой рыбный флот и, наконец, занял «уютную нишу» в латвийском рыболовецком колхозе. Нашел себя, ибо ниже некуда… Эта повесть – то ли фарс, то ли драма нашей жизни накануне «большого взрыва» девяностых. Вы, читатель, сами определитесь по прочтении. В нынешнем мире фальшивых улыбок и незнакомых соседей мне захотелось с кем-то поделиться, немного посмеяться. Вам, быть может, всплакнется. Мы разные.
Описываемые ниже события имели место как факт и происходили в течение трех лет на разных колхозных пароходах и в разных экипажах. Я в своем повествовании сжал их по времени до месяца, собрал своих героев в одну команду, и получилось то, что      получилось. Оберегаю вас: в повести присутствуют сцены умеренного употребления алкоголя и легкого насилия, но не настолько, чтобы содрогнуться от омерзения. Жить в то время мне было бы трудно, если бы не было смешно. Чтобы у вас не сложилось превратного мнения о людях моей профессии, еще раз подчеркиваю – эти события происходили в течение трех лет. Иной «читатель» за неделю накуролесит больше, чем все мои друзья за три года. Мы были продуктом своего времени и ничем не отличались от береговых, если только тягой к странствиям.
Естественно, быть первым читателем я доверил лучшему другу – жене. Прочитав сии «мысли», она, мой оберег и совесть на этой земле, долго и пристально смотрела на меня, как будто вновь открывала для себя незнакомого человека. Затем тихо произнесла:
– Ужасно…                У меня «в зобу дыханье сперло».
– Это приговор?! Бездарно или тема не та?
– Неужели это было?..
Я смутился, начал скоморошничать:
– Фантазии художника... хе-хе… искрометный юмор... – Но, заглянув в ее глаза, в тысячный раз упал на дно колодца и тихо молвил: – Концентрированно, конечно, но... пятьдесят на пятьдесят.
Ее глаза стали печальны.
– Знаешь, раньше мне казалось, что я умею читать твои мысли, понимать с полувзгляда. Столько лет прошло – и вот итог: я совсем тебя не знаю. Не знаю твоей жизни там, без меня. Ты уходил на полгода, на год, и мы были вместе только порознь. Возвращался – радовались и, как все сначала, долго привыкали друг к другу. Ты что-то, конечно, рассказывал, но всегда не хватало времени, я спешила, спешила чувствовать и все пропускала мимо ушей. А сейчас читаю и не могу представить…
Я поцеловал ее.
– Это все мои выдумки...
Вот таким был первый, самый важный для меня отзыв.
И еще. В морской профессии нельзя без крепкого словца – это обиход. Но я, щадя ваш нежный слух, сократил его до ласкового минимума там, где по-другому невозможно выразить эмоции. И последнее. Судите автора, но не судите строго моих героев, их лучшие качества остались за строкой, и это еще предстоит описать.

Предисловие

Позвольте маленький экскурс в специфику рыбной отрасли Прибалтики середины восьмидесятых. Новейшая история. Далё-ё-ко от Риги... Уютный городок, почти поселок, раскинулся на обоих берегах реки, прямо на выходе в море. Местное время бежит неторопливо и размеренно, а жители сыты, спокойны и радушны. Впрочем, как и в любом общежитии, порой здесь вскипают нешуточные страсти, но об этом ниже. Основа жизни – рыболовецкий колхоз. Десятки подобных колхозов разбросаны по Балтийскому побережью, их траулеры ловят рыбу в Западной Африке, Баренцевом море и балтийских водах. Никакой зависимости, все в себе: добротный флот, автопарк, береговые холодильники, рыбоперерабатывающие комплексы, включая производство шпрот. Со сбытом продукции тоже никаких проблем – рынок необъятной страны у твоих ног. И текут денежки рекой... Куда текут? А это уже не ваше дело – колхоз, как и религия, отделен от государства. Но если с культом в стране все более-менее ясно, то система рыболовецких колхозов всего лишь производственный базис, от которого, в виде «надстроек», кормится куча социальных паразитов. Первым сидит на рыбаках республиканский Рыбакколхозсоюз, цель которого – с бутылкой рижского бальзама или эстонского «Вана Таллина» выбивать деньги у московских лохов на развитие «лица Союза». Чем оказалось это «лицо» несколько лет спустя – вопрос риторический. Рэсэфэеровский рыбак-колхозник из Калининграда или Новой Ладоги много мельче – нет у них океанских траулеров, только ржавые балтийские тралботы. Им вполне по силам выпускать всеми любимые шпроты и озолотиться, так нет – сей «бренд» почему-то закреплен за прибалтами. У русских и расценки на рыбу ниже, средств меньше, а Москва только отсасывает, но не больно жалует: свои потерпят, если доживут, коммунизм-то будет для всех одинаков.
Латвийский колхозный социум: трехэтажные «не» многоквартирные дома (выше тяжело подниматься), цветы в подъездах, частный сектор – рыдаю от зависти! Ну, полный... рассадник социализма и счастливый конец долгой дороги в дюнах! «Да это же коммунизм!» – воскликнете вы. И я отвечу: «Да! Почти». Но кому-то надо и в море ходить. Нет, местных на колхозном флоте много, но колхозу удобно держать чужих: у своих шире глаза, длиннее руки, уши и языки. Вот тут-то и появляемся мы, морские спецы со всей Латвии и дальше. Мы – летуны, столь не любимые в стране, но трудимся на совесть. Приезжих работников здесь по-своему любят, но, по единому мнению, нас лучше подвозить из-за пределов оазиса прямо к пароходу и так же после рейса вывозить. Транзитом, чтобы не появилось мысли осесть. Такие идеи у рабсилы, конечно, возникают, и тогда она задает вопросы, которые остаются без ответов. А так, прописка по отделу кадров: получи зарплату и валяй к себе «на Колыму». У меня – семь сотен километров до дома.

1 глава: Перед выходом. Друзья встречаются вновь.

Электричка вылетела на железнодорожный мост, и из окна вагона открылась картина колхозного порта. У причала был ошвартован мой пароход, рядом с ним, на берегу стояли автокран, грузовики со снабжением. На палубе копошились люди, погрузка шла полным ходом. Вот и закончился мой короткий отпуск, я взглянул на часы – до выхода в море оставалась доля малая, и, кроме посещения отдела кадров, дел на этой земле больше не было.
«РР-1284 Крустпилс» – старый, еще коепанный транспортный рефрижератор немецкой постройки, переделанный под производство пресервов. Ровесник середины века – мой ровесник. При длине в тридцать семь метров он вмещает все необходимое для жизни и работы восемнадцати человек: крохотные палуба, рыбцех, кают-компания, собачьи будки кают... Ходовой мостик в интерьере: огромный штурвал, одноногий радиолокатор «Донец» и машинный телеграф со звонами. Толкнешь ручку телеграфа от себя, зазвенело: дрынь-дрынь-дрынь – малый ход вперед! Из машинного отделения подтверждают: дрынь-дрынь – поехали... Прямо в море мы принимаем рыбу от колхозных траулеров и катаем банки пряного и иного посола. Полный груз – сорок тысяч – и домой. Работа не пыльная, но до упаду, ведь чем быстрее выполним задание, тем быстрее будем в порту и, что маловероятно, станем лично богаче.
Здесь и собрались мои герои – разные по характеру, национальности, уровню интеллекта и взглядам на жизнь. Общий портрет нашей команды прост, что ни кадр, то личность. Одни, и я в их числе, приезжающие, чей пик больших пароходов, личных амбиций, карьеры уже пройден и часто не в силу собственной слабости, а по причине непреодолимых препятствий, созданных Системой. Колхоз – это дно, днище, и с этим надо жить. Другие, местные или иные – смесь профессионалов и случайных. Сегодня – на пароходе, завтра – на заводе, в поле... Для них море обычная рутина, тщетные поиски длинного рубля. К счастью, мои детские мечты обратились в реальность и не случилось горечи от неправильно выбранного пути. По возвращении на пароход всегда кажется, что именно сейчас должно произойти что-то хорошее, необычное, но, увы, это чувство быстро проходит. И десятилетия проходят, а пока не сбылось. Три дня дома пролетели одним мигом, не успел и нацеловаться со своими, а уже пора. Выскочив из вагона, я миновал изящную, красного кирпича православную церковь николаевских времен, на закрытых воротах которой висел заскорузлый кирзовый сапог – пьяная хохма местных безбожников. Своей красотой наш храм выигрывал у рядом стоящей серого цвета лютеранской церкви. Два разных стиля – Праздник веры и Чопорный аскетизм. Откуда вообще здесь русская церковь? Русские не живут… Ладно, это потом. Солнце заливало все вокруг теплым светом, и мне, измученному долгой ночной дорогой, как-то стало легче. Ну какая может быть усталость!? В правлении колхоза ждет пустая формальность – получить направление на судно. В отделе кадров духота, в воздухе висит ядовитая смесь пота и дешевых дезодорантов. Пяток издохших мух рассыпаны по столу начальницы, одна еще шевелит лапками, но, обречена. Ирэн Пална, дородная дама средних лет, помимо «кадров», возглавляет колхозную парторганизацию, обучаясь заочно в Вильнюсской высшей партийной школе. Из активистов, вся в движении вверх по лестнице…                – Здрасти! – здороваюсь и тут же столбенею. Сморкаясь в носовой платок, главный специалист безутешно плачет. Может, кто из политбюро помер? В этой конторе все актеры, и надо вовремя понять, поймать момент и суметь тонко подыграть. Задачка... Увы, я – не артист и на всякий случай глупо улыбаюсь, типа «чего изволите-с?» К счастью, Ирэн сама спешит облегчить душу. Ужасная история: пьяный старший механик Иванов отказался платить годовую задолженность по партийным взносам и последним аргументом в короткой, но пламенной ответной речи, послал парторга по матушке. Ее возмущает не само оскорбление, а то, что не заплатил и сказал правду.
«Как это по-нашему!» – суровея лицом, восхищаюсь про себя. Ее «слезы» рассчитаны на русскую публику, то бишь меня, и я правильно реагирую, выражая вслух скорбное сочувствие:
– На святое… Какая низость! – Всхлипывания тотчас перешли в собачий вой. В этом театре абсурда все колхозное начальство охвачено фальшивым «коммунистическим» угаром и расплодило столько лицемеров, что не хватает слов. Честно, я даже не в курсе истинной идеологии этих «партийцев», но общее направление просматривается. Вот, в прошлом году в центре городка установили памятник нескольким павшим здесь советским воинам. И ничего, что сорок два года спустя… Такие акты колхозного «патриотизма» удивительным образом совпали с последующим получением целой серии современных траулеров типа «Балтика», построенных на Сосновской судоверфи, что в Кировской области. И неизвестно кто, кем и как «рулит». В РСФСР нет, ни у кого еще нет, а у нас, в Латвии есть и много. Спрашивал у местных, как погибли эти солдаты? От меня отмахнулись: «аптекарь в конце войны отравил…» (в начале 90-х памятник был снесен за ненадобностью...).                – Берегите себя Ирэн Пална… – Я почесал в затылке. – Вы нужны партии!
У окна, уложив на стол две расчехленные «торпеды», раскорячилась еще одна женщина плотного телосложения. Это помощница Ирэн, широко разевая рот, она таращит в угол сонные глаза и едва шевелит жабрами. Шаркнув ножкой, поклонился в угол: – И вам мадмуазель, пламенный привет. Как здоровьице, детки… – стерьва и ухом не повела.         – Я слушаю вас! – Ирэн Пална взяла себя в руки. – Завтра партсобрание…                – Я не в партию, мне бы направление на пароход.                – Как же так?! Вы вроде, как кандидат?
– Звыняйте, пока не окучен… следующий раз…
Сознание мутилось, уже задыхаясь в этой вонище, успел зацепить заветную бумажку и вырвался на свежий воздух.                Здесь все рядом, от правления до проходной – метров сто очень отлогой лестницы с широкими бетонными ступенями. Бегу-бегу на пароход, спешу увидеть наших, включиться в работу. Ба-а! А вот и наши! По ступеням в сторону портовых ворот катится тело в коричневом задрипанном плаще и сандалиях на босу ногу. Левой рукой оно прижимает к необъятному животу сумку, изрезанную бутылочными осколками, а правой пытается рулить. Сумка шелестит битым стеклом и оставляет на асфальте мокрые следы.
Это возвращается с визитов физическая оболочка нашего ветерана, второго штурмана Анатолия Ивановича. Она хорошо вращается, но со стороны ног маленько заносит – нелады с рулевым устройством.                – О-о-о-о, Иваныч! Мой старший по возрасту и младший по должности коллега! Как я рад тебя видеть! Что ж ты, бляха, до свинского-то состояния?..
В ответ сурово молчит ветеран, кося на меня кровавым глазом, да щерится редкими зубами. Его лысая голова звонко стучит по ступеням – бумм! – и при каждом стуке из нее происходит вроде как звук человечий – пухх-пухх. Не учел старый штурман направление ветра, подводные течения, дрейф. Да и как рассчитаешь, когда наверху, прямо у лестницы – бар «У боцмана». Удобно: по ходу выпил последнюю каплю на посошок и, как на такси, под горку на пароход. При моей комплекции его невозможно поднять или притормозить, и мы медленно движемся к проходной. Я подруливаю его короткие ножки, чтоб не выкатился с дорожки, и выговариваю:
– Скотина, ты же все запасы расколотил, а в море магазинов нет. Чем будешь здоровье править?
Ответом мне: бумм-бумм, пухх-пухх...
А с правления-то колхоза все-е-е видать, там уж Ирэн с ожившей толстой козой прилипли к стеклу – наблюдают, осуждают. Да не впервой, порой они и сами пользуются этим видом транспорта. Долог, короток ли путь-дорожка, а прибыли, Иваныч подкатился под самую проходную. Валдис сторож, тоже изрядно выпивши, попинал его ногой: – О как срубило богатыря! Чистый студень, а утром был как огурец. Давай покатим его в четыре ноги, тут всего пару сотен метров. Или на моем велосипеде.
– Какой велосипед выдержит девять пудов живого веса?! Трактор с ковшом нужен. Давай я посторожу, а ты в гараж сбегай, попроси мужиков.
– Ладно, только никого не пускай!                Валдис вернулся минут через десять, толкая перед собой тележку для заморозки рыбы. Скрутив в бараний рог, мы погрузили павшего товарища и поволокли к пароходу. Там уж наши заметили, подсобили: споро обмотали тело строп-лентой и прицепили к гаку. Натужно загудела лебедка и старый был бережно уложен на деревянную палубу. Вот и дома, пора работать!
– Привет, колхоз! Не ждали?
Вытирая пот, я обращаюсь к слегка веселому коллективу. Они после рюмки перекуривают на палубе. Мне рады, ждали. Янка-рыбмастер тянет за плечо в носовой кубрик:
– Володя, начнем с прописки.
Уж я-то знаю эту процедуру:
– Стоп-стоп, подожди, капитан на судне?
– Да.
Вилнис, наш капитан, внешне похож на цыгана. Он – правильный мужик и всегда принимает разумные решения, но мягок. Пытается, конечно, быть строгим, но его голос и взгляд настолько неестественны и комичны, что никто не верит в последствия. За команду стоит горой, и люди стараются платить ему той же монетой, но проблем от этих «монет» капитану хватает. Если в наших условиях не все идет по сценарию, тогда наощупь, на решение проблем бросаюсь я – его старший помощник. Мы с ним ровесники, и как-то все ладится.
– C тобой весело! – говорит он смеясь.
Может, лукавит? Мой черный юмор не всем понятен, ведь когда я шучу, я совсем не шучу.
Только сейчас заметил его красную «семерку», стоящую поодаль.
– Ребята, через пару минут вернусь.
Я быстро прошел в коридор и постучал в хлипкую капитанскую дверь.
– Яаа! Вар иевадит! (Да! Войдите!)
– Вилнис, привет!
Каюта капитана меньше купе пассажирского вагона. Вся обстановка – койка, раковина, встроенный рундук для одежды, игрушечный столик с откидным сиденьем и иллюминатор «рыбий глаз». Три шага жизненного пространства. Сейчас все забито под подволок (потолок) картонными ящиками. В их узком лабиринте появилось заспанное лицо Вилниса.
– О-о-о, Володя! Наконец-то, боялся, опоздаешь.
– Чего залег? – Я разглядел на одной из коробок винную наклейку. – Да здесь целый винный склад, откуда?! Подарок за ударный труд или у корпоративных не покатило?                Капитан выбрался из своей норы, вздохнул горестно:
– Экспериментальный рейс. Должны сделать тридцать восемь тысяч банок балтийской сельди в винном соусе. Выходим в двадцать один.
Я оторопел: – Нормально так! Хорошо, что не в водочном соусе. Сколько ящиков?
– В наличии двадцать пять по двенадцать бутылей – триста, плюс по ящику уже отдал механикам и штурманам, и два – матросам. Это еще сорок восемь пузырей. Ну... и один россыпью, у меня под койкой. – Встретив мой удивленный взгляд, он поспешил заверить: – Да все в порядке, я сразу всех предупредил, что больше не дам! Они согласились.
– А, ну раз согласились, это меняет дело. – На памяти подобный рейс уже был и слава богу, без моего участия. – Впрочем, что мы все о грустном? Давай-ка и мы ударим по «соусу».
Лицо Вилниса отозвалось желанием, он пружинисто спрыгнул с койки и вытащил из-под подушки «ноль семь» на двенадцать градусов. Под столом уже стояли три пустых – случилось до меня. Процесс пошел. К концу совместной четвертой пришли к выводу: мы – слабохарактерные люди, народ выпросит все вино, и только этикетки на банках с рыбой будут утверждать оригинальность конечной продукции. Нет, внутри будет все по технологии: лаврушка, соль, сахар, перец, бензойная кислота... Но не будет там ни капли вина.
– Ну, ты теперь понял?
Я сделал последний глоток и лизнул пустой стакан.
Ударом кулака в донышко, капитан вынес пробку пятой.
– Вах! Что делать? А лаборатория? Они ведь всегда берут несколько коробов на анализы!
У меня развязался язык.
– Старик, угомонись! Что такое двадцать грамм вина на полтора кило рыбы? Я пробовал кильку в винном соусе, там вином и не пахнет, наверное, тоже было выпито. Клиент съест с костями все, что в рот попадет, а для лаборатории сделаем в полном соответствии с ГОСТом. Ты прямо сейчас спрячь подальше двадцать бутылок, они действительно в дело пойдут, а остальное... Смирись. В худшем случае из партии вычистят. Потом восстановят, чай не 37-й год. Теперь спланируем катастрофу. Выдача поштучно – пузырь в нос и с максимально возможными интервалами. Пусть ходят по кругу. Растянем суток на полтора, или как пойдет. По первой части вопросы есть?
– Вопросов нет.                – Ты, как капитан, будешь завскладом, все равно вахту не стоишь. Запасись жратвой, запри дверь чтоб морду не набили и выдавай товар через иллюминатор. Вроде как из киоска, пусть очередь с палубы идет. Сухую корочку вином же и запьешь.
– А в туалет?.. – Глупый вопрос повис в воздухе.
– Ты торгуй, а я беру на себя контроль мостика, безопасность движения судна, дисциплину экипажа и возможные дебаты. До Ирбенского пролива дотянем, а в открытой Балтике нам сам черт не брат. Ну как?
Капитан вяло ткнул вилкой в шпротину и неуверенно произнес:
– Народ у нас мирный...
Тихий ангел пролетел...                – А Яша?! – Мы одновременно вздрогнули и посмотрели друг на друга.
Яша, большой снаружи и добрый внутри, со своим обостренным чувством социальной справедливости мог попутать все карты. И тут Вилнис заторопился:
– Володя, уже восемь, я сейчас поеду к врачу на дом, оформлю санитарный отход, шпонку еще надо поставить. Ну, понимаешь...
Я не придал значения этой «шпонке». Мало ли, думаю, может, у одинокой женщины водопровод сломался или мясорубка? Главное, чтоб вернулся.
Мы вышли на палубу, Вилнис прыгнул в свою «семерку» и исчез, а мне оставалось примкнуть к веселому сообществу. Оставив «павших» в носовом кубрике, живые давно уже перебрались на свежий воздух под майское вечернее солнце и разбились на группы по интересам. «Физкультурники» упорно соревновались в прыжках с места на дальность, а «философы» тесной группкой расположились на баке, обсуждая радужные перспективы «винного рейса».
Связавшись со «спортсменами», я безоговорочно выиграл две рюмки и, несмотря на протесты, снялся с соревнований.
– А давай поборемся!
Они уже приступали к вольной борьбе. Я не на их волне, здесь у меня уже давно возник дефицит одиночества. Так бывает – тесно душе и телу, а спрятаться негде. На ходовом мостике – тишина. Самое обитаемое место в море всегда пустынно на стоянках. Включил чайник, присел, свободно положив кисти рук на штурвал. Господи, как хорошо! Здесь – мое пространство. Я выбираю себе в пару молчаливых матросов и не могу терпеть, когда кто-то праздный приходит сюда на ходовых вахтах. В квадрате окна, как в аквариуме, все еще кривлялись немые клоуны. Боролись на руках, пытались креститься пудовой гирей, задушевно пели... Многонациональные, разные, они никогда не дерутся между собой, нет зла. Иной придет с берега с подбитым глазом, так, может, это жена засветила.
Отстраненно глядя на это действо, я и сам себе уже казался сумасшедшим зрителем в пустом темном зале. И лежала на сердце какая-то горечь: это последний рейс нашего «1284», а потом старика – на гвозди. Они, пароходы, без людей так быстро умирают – жизнь уходит мгновенно. Это чувствуется даже на большом ремонте – звонкая тишина и нежилой запах. И самому пора на берег. Не сложилось: тридцать семь лет – и все как-то ушло, исчезло... нет блеска в глазах. Когда-то казалось, что все по силам и вот – без шансов…
К двадцати одному подошел главный капитан колхоза – мелкий, с виду бравый старичок с чеховской бородкой. Он, несмотря на возраст, дозу хорошо держит. Еще с причала спросил тихо и почему-то с опаской:
– Третий штурман на борту?
Я удивился. Где Яша, понятия не имел, но в тон ему ответил шепотом:
– Карты на переход готовит, серьезно занят.
Старик всегда приходил перед выходом в море, гнал штурманам какую-то пургу по безопасности мореплавания, выпивал свои пол-литра и убирался восвояси. Вторая часть мероприятия была ему более приятна. Подсадив шефа к бутылке «Пшеничной» и жареной рыбе, я отправился собирать живых штурманов. Яшка, в своей каюте, подперев кулачищем в кровь разбитое лицо, сверлил меня одним глазом.                – А поговорить?.. – хрипло спросил он.
– Простите, сэр... Хотел Колю повидать…                Сделав шаг назад, я мягко прикрыл дверь и успокоил себя вслух: «По голове даст – и весь инструктаж. Позвать Анатолия Иваныча? Может очухался». Но Иваныч, лежащий внутри нашей с ним каюты не подавал признаков жизни.                – Иваныч, вставай! – удары дверью в голову и кручение ушей в щелку, вызвали в нем только агрессию.                – Я сейчас встану, но ты ляжешь…
Вернулся ни с чем. В кают-компании, положив на стол щеголеватый берет со значком «Слава КПСС», главный капитан шел уже по третьей.                – Ну, где все?!
– Артурыч, люди заняты по делам, а капитан оформляет санитарный отход.                – Ну и хрен с ними, наливай! – Старик тут же забыл о цели визита, ему нужен слушатель. Промыслы в северных морях, дрифтерные сети, тралы, огромные уловы лет тридцать назад. О, какие! Конечно, это были его рекорды. Иваныч, его друг и собутыльник, рассказывал то же самое, но от своего имени. Конечно, капитаны-промысловики тех времен были рыбаками от бога. Согласен! Не имея точных координат и приборов, брали рыбу чутьем, по перепадам температур, глубин, атмосферному давлению, направлению ветра... Пригоршню забортной воды в рот закинет, пополощет: – Здесь ставим трал! И есть улов! Низкий поклон им, но каждому свое время… Меня клонит в сон, а главный сам себе наливает и рассказывает, рассказывает и наливает. Рыбу не жрет. Прикончил-таки бутылку, встал и, лихо надвинув берет на очки, вслепую попер на выход. В движении он заваливается вперед и я, уперев колено в спину, тяну его за плечи, чтобы придать туловищу некую вертикаль, но главный капитан не гнется, на то он и главный и все старается присесть. Уже на руках удалось вынести его подальше от кромки причала, поставить на ватные ноги и легким толчком придать направление на освещенную проходную.
– Заходите еще!..
Назначенный срок выхода давно прошел, а Вилнис все не возвращался. «До утра бы выйти, до начала рабочего дня, иначе будут вопросы…» В кают-компании я прилег на диван и задремал. Не снилось ничего – не успело. На палубе похолодало, и сильно поредевшая публика с гомоном переместилась сначала в коридор, затем ворвалась в кают-компанию. Бутылки, жбан квашеной капусты с луком, здравицы... Гоняют, как бездомную собаку, – с трудом продравшись через пьяную толпу, вернулся на ходовой мостик. Отсюда были видны кусочек причала и проходная, за которой светились окна жилых домов, где в тепле и уюте отдыхали нормальные люди. Подошел к локатору, уткнулся лицом в резиновый тубус и замер.
Когда это кончится? Придумали тоже, «эксперимент»!
Вспомнился предыдущий рейс… Судно уже отошло от берега и оставалось отдать последний носовой швартовый. Секундное дело, но ребята что-то замешкались… А в это время, как припоздавший к отходу гуляка, к пароходу мчалась матерая крыса. Никто и не заметил, я был единственным свидетелем этой невероятной гонки. В последний момент она успела вспрыгнуть на уже скользящий в воду стальной трос и в секунду объявилась на баке, аккурат морда к морде с пьяненьким боцманом – тот, ошалевший от неожиданности, маханул шваброй, зажатой в нетвердой руке, но промахнулся. Погоняли, пошумели и забыли – сдохнет, здесь эти твари не живут. Через неделю, уже на промысле, крысиный романтик неожиданно объявился в рыбцехе, вывалившись с верхнего трубопровода прямо на головы укладчиков рыбы. Стесненное пространство не давало шансов разойтись миром и народ впал в панику – мат-перемат, вопли, метание банок… Скачки закончились вдруг: оттолкнувшись от чьих-то плеч, в затяжном прыжке крыса пролетела в дальний угол рыбцеха и нырнула в проолифенные штаны остекленевшего от ужаса Иваныча. Эти оранжевые рыбацкие портки на лямках, всегда топорщатся на пузе, как сумка кенгуру. Меж ног у старого моряка вспотело, мгновенно воспряв, он завинтил тройной тулуп и попытался упасть, а некуда! За спиной – открытая дверь, Иваныч шустро так, толстым задом скок через высокий комингс на палубу! Как пробку из бутылки вырвало, еще не пришедшая в себя публика посыпалась следом, где наш герой, пружиня 9-и пудовым телом, уже колесом ходил по кругу. Как гуттаперчевый, он прыгал, пластался, приседал и перемалывая зверя «батонами», двигался утиным шагом… Финал оказался предсказуем – обессиленный Иваныч лег на палубный настил и затих, в его штанах, кажись, тоже не шевелилось. Мы быстро стащили с него портки и вытряхнули раскатанную в блин жертву. К счастью, укусов не было, только две глубокие кровоточащие борозды тянулись от поясницы через всю задницу. Бедняжка пыталась удержаться на этих волосатых горах и спастись в норке, но не успела или не смогла пробиться.
– Задохлась сердешная... Три недели не мывши, – поставил диагноз подоспевший к развязке дядя Миша.
Раскрашенная зеленкой, и заклеенная пластырем задница зажила быстро, а Иваныч еще неделю дергал башкой и косил глазом...
Однако, где же капитан? Я вышел на палубу, присел на комингс трюма, наблюдая малый краешек заходящего солнца и бронзовые блики по черной воде. Вот последний лучик стрельнул в темноте зеленой искрой и пропал навсегда. Люди еще гомонили где-то, но уже невнятно, а я уже размышлял о них, окружающих меня, прокисших сливках общества. Сам ведь такой… Свой среди чужих… Сознание гасло… Очнулся от холода, уже полночь. Тишина вокруг, только старый Валдис и дядя Миша, примостившись у мачты, что-то клюкают из бутылки и ведут неспешную беседу. А, вот еще один! По противоположному борту мечется худенький, похожий на мальчишку моторист Коля-Буратина. Ему сорок два. Глядя на этого типа, вспоминается гафтовское: «Он странный. Будешь странным тоже, коль странность у тебя на роже». Чернявый и черноглазый молчун, он странен своей обособленностью, какой-то отрешенностью от мира, спросят – ответит, пошлют – пойдет. Впрочем, один штришок к безликому портрету есть. Буратина держит маленькую ссудную кассу рубликов этак на триста и это всех устраивает – в любое время можно позаимствовать разумную сумму под десять процентов. Возврат кредитов – ежемесячно в день зарплаты. Банковские дела Буратина ведет в маленькой синей книжице, хронических должников отмечает красным и, надо сказать, их достаточно. Совсем безнадежных резко вычеркивает и закрывает доступ к благам. Сейчас он бы поспал, но боится заходить в свою коммунальную каюту, где сидит Яша с разбитой мордой, и неизвестно, что у него на уме. Все лежат! В моей каюте, подпирая головой дверь, недвижно лежит Иваныч, в каюте механиков - Матти и Филимоныч и далее по шхерам – везде. Всех постигло...                Вилнис явился в первом часу и, минуя трап, спрыгнул на палубу. Я облегченно вздохнул.
– Думал, тебя менты замели!
– Какие менты, ты их здесь когда-нибудь видел? Давай, запускаемся – и по коням. С людьми все о,кей?
Не спрашиваю о причинах задержки.
– С людьми все о,кей, заводимся.
 
2 глава: Ночные бдения и дневные страсти.

Через пятнадцать минут отвалили от причала, еще через десять мигнули на траверзах зеленый и красный огни волноломов, и нас поглотила темнота. Позади, легкой россыпью огней угадывался город – через час исчез и он. На ходовом мостике темно, только зеленоватым глазом помигивает экран локатора, да бледными пятнами смотрятся лицо рулевого и картушка компаса.
Выстрелом хлопнула дверь, я вздрогнул. Появился Анатолий Иваныч, внеся с собой густой запах моего «Шипра».
– Добрая ночь, мужики. Чего на вахту не будите? – Он был неестественно деловит и как ни странно, дружелюбен.                – Живой? – Я включил верхний свет и окинул его оценивающим взглядом. – Проспал двенадцать часов, хорошо выглядишь.
– Да, вчера немножко засиделся в гостях... – Видать память у него отшибло напрочь, а хотелось ясности. – Я вместе с тобой на пароход пришел?
– Анатолий Иванович, вместе. Я тебе еще авоську помог донести. Ты что, не помнишь?
– Как не помнить! А-а-а, где сумка-то?                Цель визита налицо, но не говорить же ему, что она выброшена за борт.
– Не знаю, я на твою койку положил. А что там было?
– Да так... Колбаска, зубная паста, носки... одеколон. – Он одеколон в жизнь не покупал.
– По хозяйству значит? Ну, утром найдешь. Принимай вахту!                – Ой, Володя! – Взмолился Иваныч. – Постой еще немного, я сбегаю зубы почищу. –  И свои желтые сточенные клыки он отродясь не обихаживал.
– Нет уж, почистишь в четыре утра, когда я вернусь на мостик, а сейчас держи курс двести сорок и не кашляй.
– Вали! – обреченно прошелестел Иваныч и вдруг, с последней надеждой: – Кстати, я сделал приборку в каюте.                – Молодец, адьё! – Я был неумолим.                Стоило забраться на нары, как накрыл тяжелый сон без памяти, впрочем, ненадолго. Освободившись от меня, Иваныч, сбегал в носовой кубрик и разговевшись малой толикой на старые дрожжи, вернулся на мостик уже главнокомандующим…                Кувалдой ударил по ушам звонок громкого боя, мерзкий дребезжащий звук пульсировал в висках, а подсознание отсчитывало: один короткий, два… три… пять…семь и один длинный… Общесудовая тревога! Он что там, спятил? Слетев с койки, я выглянул в коридор, там метались оба механика, повар и радист.                – Что случилось, куда бежите?!                – Морду бить Иванычу!                Часы показывали три пятьдесят – мне пора на вахту.                – Да, подождите, он сейчас спустится – здесь и бейте.
Разбитый, шатаясь, я поднялся на мостик, но Иваныча и след простыл. Пользуясь темнотой, он через крыло спрыгнул на палубу и скрылся в носовом кубрике. Там, по-видимому, еще бурлила жизнь…
Рулевой молча скрипит штурвалом, а я, упираясь лбом в прохладное стекло, кажется, ощущаю упругость густой потусторонней темноты. Мы с Валдисом никогда не мешаем друг другу – каждый думает о своем. Полтора часа молчания, и вот где-то вдали, в глубине этой темени, проявляется светлое пятнышко. Еще не свет – свет за горизонтом. Слева по носу оно чиркает по невидимой границе моря и неба и пропадает, чиркает и пропадает. Это маяк острова Рухну предупреждает мореплавателей об опасности. Мы оставляем его слева, и на траверзе ложимся курсом на мыс Колка. Пять утра, самое тяжкое время вахты.
– Ну как, Валдис, достоишь со мной до восьми?
– Достою.
На баке, в чуть подсвеченном входе в носовой кубрик, как на экране появляются встрепанные полураздетые существа: курят, вздрагивают, потягиваются, выглядывают наружу. Я знаю эту братию, сон у них короток, как летняя ночь. Они внезапно засыпают и быстро просыпаются, а дальше – никак! Сейчас им чего-то хочется, что-то томит. Мне бы их сон… Мне, появление этих привидений не сулит покоя, сейчас попрут бесы.
Ежились, ежились, наконец маленький Юрис осмелился, в одних трусах выскочил на палубу и, глядя на меня снизу-вверх, робко спросил:
– Капитана на мостике нет?
Глядя на него сверху-вниз, ответил коротко:
– Капитан отдыхают, встанут в восемь.
– Володя, ну, только пару бутылок... будем потихоньку отходить...
– Вы потихоньку отходить не умеете, вон на ботдеке стоит бочка с солеными огурцами, идите и отходите. Разрешаю.
Мы с Вилнисом все предусмотрели, и в штурманской, в ящике стола для карт, уже уложено двенадцать бутылей, чтоб «отстреливаться».
– Володя, ну... парочку, а? Люди просят.
– Люди на берегу живут.
Чудовища слышат наш разговор, и здесь важно не перегнуть палку. На палубу выскакивает длинный Янка.
– Кончай херней заниматься, добром просим – сходи!
Холодно парирую:
– Ты, между прочим, отвечаешь за технологию приготовления и качество продукции. Расскажи, что будешь заливать в банки вместо вина?
– Я щас не только скажу, но и покажу, – он оттянул резинку штанов, – давай, блямба, мухой!
Страсти закипают, пора! Размышляю вслух:
– Капитан спит, конечно. Ладно, я сейчас место судна определю, потом поверну на другой курс, затем после поворота надо опять определиться. Короче, через полчаса не раньше, но боюсь, не даст. Идите хоть морды умойте, противно смотреть.
В ответ слышу не злобный, но смиренный ропот. Предварительные переговоры завершились, а на дворе уже шесть и почти светло. Старый Валдис все так же невозмутимо крутит штурвал, я с самого отхода откупорил ему бутылку, и он тянет из нее потихоньку, держит тонус.
А не выпить ли и нам чашечку ароматного растворимого лиепайского кофэ? В размышлениях глотаю эту гадость.
Та-а-ак, первые пошли! Потом подтянутся механики... штурмана... Завертится колесо «эксперимента». В восемь Яша выпрется на вахту, и дальнейшие события трудно предугадать. Со своими он не агрессивен, а по голове без вариантов ему настучали на берегу. Слышу свист с палубы.
– Принес?!
– Так только повернули, сейчас место возьму.
Янка заревел навзрыд:
– Какое на хрен место?! Колосники горят!
– А безопасность мореплавания?! Сколько просить, две?
– Ну сил нет! Нас десять – для начала десять давай! – рыбмастер решительно взялся за поручни трапа.
– Все-все-все. Десять, иду.
Спустившись в жилой коридор, я осторожно заглянул в приоткрытую дверь камбуза. Там, на маленькой скамеечке в клубах табачного дыма сидел дядя Миша и зажав меж ног кастрюлю с винегретом, сосредоточенно строгал свеклу. Глаз прищурен, слезится, выплюнуть бы хабарик, но нет! Сигарета в его выпяченных губах стремительно тает, а столбик пепла, напротив, так же стремительно растет. Вот он достиг критической массы и серой кучкой рухнул в винегрет. Рука с ножом на мгновение замерла над кастрюлей, – повар озадаченно рассматривал новый ингредиент, – затем решительно замешала его в середку.                – Дядя Миша, салют! – Моя душа смеялась, но лицо оставалось бесстрастным. – У тебя пожрать ничего нет? Что-то проголодался на мостике.
– А-а-а, Володя! – Он все понял и смутился. – Вон, возьми в кастрюле, на плите...
– Спасибо!
Зацепив в кипящей воде пару сосисок, я ринулся на мостик. На палубе уже колыхалась толпа страждущих. Пора разгружать запасы штурманской рубки…                – Забирайте! Валдис, спусти им на веревке ведро с бутылками, пусть подавятся.
Демоны с гомоном исчезли в носовом кубрике.
Без десяти восемь послышались тяжелые шаги, дверь отворилась, и на мостик вполз скособоченный Яша.                – А-а-а, доброе утро, Яков Егорыч! Где тот косметический кабинет, который вы вчера посетили? Тоже хочу!
– Здравствуйте, Палыч… – Просипел Яша. – во рту сушит, бляха. Кисленького не найдется пару глотков?
– Проставляюсь! – на штурманском столе тотчас появилась бутылка вина. – Где тебя фэйсом-то об тэйбл возили?..
Яков, наш третий штурман, своих не трогает, но правлению колхоза жизнь портит. Кто, когда и с какого перепугу принял его в Коммунистическую партию, – загадка. Наверное, в армии, а в мореходку поступил после, для партийных армейцев вступительные экзамены всегда были чистой формальностью. Телосложением не Аполлон, но этакий угрюмый молотобоец с добрым сердцем, на берегу Яша преображался. Остограмившись, он искал ответы на острые социальные вопросы и его знаменитое, с намеком на боевое применение «Хочу поговорить с тобой как коммунист с коммунистом!» бросало в дрожь не одного колхозного начальника. Вечерами в ближайшем кабачке контора подводит итоги дня и только накатили по первой, как правдолюбец уж тут как тут. С моря пришел, не успел и переодеться.
– Привет-привет! – застенчиво улыбнется завсегдатаям и, как гриф в ожидании своей очереди, скромно присядет за соседним столиком. Блок вопросов у него готов, дело за малым. В среде сановных, конечно, замешательство, в рот ничего не лезет, не льется, а у Яши все хорошо. Рюмка, другая, и вот он уже обращается к товарищам по партии: – Наболело... давай поговорим, как коммунист с коммунистом... – И хвать ближнего за селедку галстука.
– Это не я! – хрипит придушенная жертва. – То есть я – это я, но вопросы зарплаты вон к нему! – и тычет пальцем в соседа.
До драки, как правило, дело не доходит, но искрит изрядно. Зал мгновенно пустеет, заполняется другими клиентами, а Яшины вопросы остаются без ответа до следующей встречи. В конторе мужики тоже не хилые, но трусоваты, да и куда попрешь против белорусского напора?! Терпели, наливаясь злобой, планировали при случае обломать кучей. Он, этот случай, вчера и представился.
Хорошо отметив отход в «Сайве», Яша перешел дорогу и очутился в кафе с уютным названием „Pie bocmano“ («У боцмана»), откуда, кстати, несколькими часами раньше выкатился Иваныч. Все удачно совпало: за «рюмкой чая» там мирно паслось стадо управленцев, где первым номером блистал толстомордый бухгалтер Берзиньш. При появлении однопартийца «дебаты» мгновенно стихли, видимо, совещание было закрытым.                – Не ждали? – Яков Егорыч с ходу подсел к честной компании, наполнил чужой фужер чужой водкой и разом замахнул «коня».                – Ух, бля… крепка Советская власть! Таранька есть?!                В зловещей тишине он зацепил с блюда ломоть лосося и долго «занюхивал». Наконец, отдышавшись, стал задавать странные вопросы. Слово за слово, завязался непринужденный разговор… Яшку уже выносили вперед ногами, не раззудить плечо, но он как-то умудрился завалить пару столов и понеслось. Есть упоение в бою! Наш штурман обломал не один стул о головы взбесившегося партактива, прежде чем наметилась подвижка к выходу. Целой мебели уже не оставалось, когда он, для порядка, перетянув по хребту последнего, прятавшегося под стойкой бармена, вышел на рубеж входных дверей. Полукольцом, в тусклом свете фонарей перед ним стояла сплоченная масса вооруженных дрекольем новых инвалидов. Позади них, во втором эшелоне, пребывали жаждущие мести и зрелищ робкие мужчины и дамы средне-старшего возраста. Яша сымитировал рывок вправо – партячейка качнулась влево, а он взял на противоход и пропал в подворотне глухого дворика. Западня захлопнулась.
– Бей коммуниста! Мочи падлюку! По пурну, то бишь по морде его!.. – ликуя, ударная группа во главе с Берзиньш-Березовым ринулась следом, но ворота встречно распахнулись и… это прилетело из глубины двора, описав серебристую дугу, на череп бухгалтера легла одноименная березовая жердина. По словам беспристрастных свидетелей, из глаз несчастного брызнули искры вольтовой дуги, затем в границе света и тени, в воздухе мелькнули красные китайские кеды… Игра была сделана. С колом наперевес, из подворотни вышел Яша, настоящий коммунист-победитель!
У них, по-видимому, были кардинально разные толкования марксистско-ленинской теории, и оттого непримиримые мировоззренческие взгляды. После двух молодецких взмахов первый эшелон бойцов рассеялся быстро, второй – стремительно. Опустела площадь и только метров за двести, в густых прибрежных камышах речитативом звучал одинокий голос – кто-то кого-то вызывал «один на один» …
Рассказ Яши был столь великолепен, что пришлось вытащить из стола последнюю бутылку.
– Бери, но одно условие: не дергать меня по пустякам и дать выспаться!                – Ну, что вы, Палыч?! Обижаете…                Моя голова коснулась подушки. «Иваныча нет, наверное, гостит в носовом кубрике», – мелькнула угасающая мысль и мир провалился в бездну…
На пароходе будит не шум, а тишина. Часы показывали десять, двигатель не работал. По волне чувствовалось, что судно в дрейфе. Наскоро одевшись, я помчался наверх. На мостике – никого. Что за дела?! Где вахта? На палубе, сохраняя очередь, полуголая команда настороженно наблюдала какое-то невидимое с мостика зрелище. В «пункте выдачи», у капитанского иллюминатора явно что-то происходило.
«Фюи-фюи-фюи!» – тревожно зазвучал свисток переговорной трубы, изобретения, никак не связанного с электроникой. Это всего лишь гофрированный шланг, связывающий каюту капитана с мостиком и наоборот. Здесь дунул – капитан услышал, капитан дунул – я услышал, выдернул свисток – и пошли общаться. Вызывал абонент Вилнис, я выдернул свой свисток.
– Привет, командир! Как дела, бизнес, процветает?
На том конце юмора не поняли.
– Караул! Володя, спасай, эта скотина лезет в иллюминатор! Рука длинная, зажал, сука, в дальнем углу, к двери не проскочить!
– Не понял, кто лезет?
– Яшка… – слышен вопль. – Отскочи козел прыжками!
Я начал успокаивать:
– Вилнис Яныч, не бойся, железо-то он раздвинуть не сможет, а пожрать я тебе позже принесу.                – Да при чем здесь пожрать?! Он своей клешней уже по горлу чиркает, а мне потом, всю оставшуюся жизнь ходить с кривой шеей! – Капитан пребывал в отчаянии. – Придумай что-нибудь!                Живо представил себя на его месте.
– Нырком, нырком под руку уйди и прямым, с левой, замерь ему между глаз. Может вышибешь… Корпусом играй!
– Ты что, идиот? Вот спустись ко мне и играй!
– Не нервничай, какие требования выдвигает?
– Открыть закрома и все поделить…
– Подожди! – Через крыло мостика я выскочил на топ рыбцеха, по вертикальному трапу спрыгнул на палубу и осторожно выглянул из-за угла. Взгляду открылся обтянутый трусами танцующий зад и волосатые ноги в резиновых опорках. Затиснув в иллюминатор руку, плечо и голову, Яша безуспешно пытался пролезть в каюту целиком. Оценив обстановку, я примерился, разогнался и с левой, носком кирзового сапога, зарядил аккурат в Яшин копчик. Вращение задницы на миг остановилось – наверное усваивала, затем, бешено завертелась в обратном направлении. Очередь с палубы как ветром сдуло, но время позволяло и повторив процедуру, я бросился наутек. Так, каюту на ключ… Мысли под одеялом текли фантастические. Чувака конкретно заклинило, но, до прихода как-нибудь простоит на палубе, а через две недели в порту и выпилим. Насчет пожрать… голову будем кормить в каюте капитана. А вот, для исправления естественных потребностей нужно сколотить подставку с дыркой под зад – пусть до берега сидит и «справляет нужду». Не околеет, волна, конечно, в шкафут заходит нехило, прям под жопу, ну да мы же моряки. Конечно, капитану спать будет некомфортно, все время это рыло перед глазами…
Постучали, в каюту заглянул дядя Миша.
– Палыч, Яшка застрял!
– Как застрял, где застрял?!
– В капитанском иллюминаторе!                – Час от часу не легче! –  Спрыгнув с койки, я метнулся к капитанской каюте и забарабанил кулаком в дверь. Она распахнулась, испуганный Вилнис попер было на выход, но завис, схваченный за шиворот невидимой рукой.
– Попался! Сейчас я тебе сотворю козью морду… – Разжать Яшину клешню стоило неимоверных усилий.
– Не стыдно?! Эва, рыло-то! На тебя посмотришь – и пить бросишь. Ты что мне обещал?! Яша поник буйной головой: – Палыч, выпусти меня отсюда!                – Сейчас! Пока не вылечу, живым не выйдешь.                В отсутствие врача на судне его обязанности исполняет старший помощник капитана. Эскулап из меня никакой, но расширенные медицинские курсы заканчивал. Важничая, я потыкал пальцем между Яшкиным черепом и овалом иллюминатора.
– Тэ-экс, просветы присутствуют, но уши мешают. Что ж ты, брат, такие пельмени-то отрастил? Вилнис Яныч, там скальпель в чемоданчике есть?
Капитан и сам уже смотрит на меня со страхом.
– Ее-есть, да ты что?! Резать будешь?
– А-то! Чик – и готово! Главное – не промахнуться.
– Вы че, козлы! Вправду, што ль?..                – В морозильнике полежат, потом пришью...
– Палыч, не вздумай! – Угроза и мольба звучали в голосе Яши одновременно. – Лучше открой бутылку, рука болит, спасу нет!
– С фужера будете? А как капитана душить рука не болит?
– Я в стрессе... винца бы...
– Так бы и дал бутылкой по голове, заместо анестезии. – Я достал из чемоданчика перекись водорода. – Вон, перекиси хошь? Сейчас обработаю раны, компресс на «мурашке» поставлю, водку-то выжрали сучары!                Я еще чего-то щупал, оттягивал веки, заглядывая в больные глаза, «на звук» давал щелбаны в голову и наконец, изрек: – Тэ-экс, диагноз ясен: морда набита вчера плюс сегодняшние травмы, остается определить методы лечения и последующую профилактику. Вилнис Янович, давайте осмотрим с палубы задницу пациента – там она как на ладони, а потом уж с легким сердцем и за консилиум, тесезеть. Передо мной маячила тусклая физиономия Яши, позади от греха топтался капитан и как-то очень по-вологодски округляя «о», причитал: – Охху…ть, охху…ть…
И «доктор» между ними – три идиота в одной мизансцене. Меня душил смех: – Ну ладно, хватит дурака валять!..
Плечо опухало на глазах. Для начала пропитали льняным маслом простынную ткань и аккуратно изолировали тело от металла. Потом приступили к самому сложному: находясь в каюте, капитан осторожно, по миллиметрам, проталкивал Яшину плоть в овал иллюминатора, а я с «улицы» таким же способом выкатывал ее наружу. Через полчаса появились первые результаты, еще через полчаса воссоединили все части Яшиного туловища, а голову он выдернул сам.
– Спасибо, мужики!
– Бельмондо, ты штаны одень и извинись перед командиром.
Часы показывали полдень, этим временем Яша условно сдал вахту условно пропавшему без вести Иванычу и все, кроме меня, опять отдыхают! На мостике я передвинул ручку машинного телеграфа на «Полный вперед» и продолжил свой путь на промысел.
Мы едем-едем-едем... Глядя с мостика, движение судна в открытом море всегда завораживает. Нос, устремленный к горизонту, разбегающиеся из-под форштевня пенные усы, белая, переплетенная изумрудными жгутами кильватерная струя... и солнце.
На трюме, все так же сидят грустные матросы, я опустил оконное стекло.
– Позовите Иваныча, я уже запарился здесь сутками крутиться.
– Да мы будили, он разговелся и опять прилег...
– Вот скотина!.. А что вино не получаете?
– Ждем, капитан с Яшей закрылись на переучет.
Через час, равняя очередь, люди на палубе оживились, а на мостик в невероятно игривом настроении поднялся Вилнис. Они с Яков Егорычем уже простили друг друга и даже подружились.
– Кого на выдачу поставил? Там еще много этой канители?
– Так Яшу, а я тебя пришел подменить. Устал?
– Вашей милости нет предела. Когда это кончится?
– Так... к утру управимся.
Мне стало не по себе.
– Ты всю ночь хоря давил, а я третьи сутки без сна. Давай, руководи, и выдай наконец людям то, что осталось. Сразу! И до четырех ночи не сметь меня трогать!                Вилнис растерялся, после напряжений они расслабились и как-то забыли обо мне. А чего помнить-то?
В капитанской каюте, без внимания к навзничь павшему мордой в стол Яшке, я пересчитал остатки. Сто тридцать шесть бутылок и сутки хода до промысла. Отделил сорок две и отнес дяде Мише на камбуз – он сохранит. Достаточное количество чтобы изготовить нормальную, по ГОСТу, партию рыбы для лаборатории. Теперь спать… Голова была тяжелой, ломило все тело, не раздеваясь, я с трудом забрался на второй ярус и рухнул в бездну...
Очнулся от прикосновения ко лбу чьих-то прохладных рук – это старый Валдис менял компресс.
– Валдис, что случилось, который час?
– Володя! Наконец-то! Лучше спроси, который день.
– Валдис, который день?
– Четвертые сутки ты где-то там… – Он поднял глаза в подволок. – А бредил... да все с матом. Вилнис хотел завезти тебя на Большой остров, да как-то медлил. Надеялся.
– Мне здесь и стены помогают. Рыба-то идет?
– Без остановки, третий день...
Лихо залежался. На это время Иваныч добровольно перебрался жить в душевую, благо банный день в рейсе только на приходе в порт, и был добр ко мне, как родная мама. Я медленно приходил в себя, был слаб и, казалось, совсем невесом. Чуть окрепнув, набирался сил уже на мостике, а Вилнис работал за меня в рыбцехе. Вино давно было выпито и забыто. Вокруг крутились колхозные траулеры, сдавали нам уловы, и чередой бежали самые обычные серые будни.