МАМА окончание

   
       В декабре 1938 года мне выпало счастье-путевка в «Артек». Этого моя бывшая подружка Рая Артюшенко простить не смогла и сочинила легенду, якобы моя мама ходила просить и даже плакала. Но дело было совсем иначе. У нас, как и у многих в то время совсем не было денег и провожать было не на что. И хоть путевка была бесплатная, но дорога до Москвы и обратно - за свой счет.

        Кроме  того, родители должны были сами за свой счет сопровождать до Москвы, а через два месяца приехать в Москву и привезти домой. А было так, совет учителей назначил кандидатуру. Им был какой-то ученик, но он был болен и врачи не разрешили поездку. Вторая была  - ученица, как мне кажется, из нашего класса, но родители требовали бесплатный проезд и сопровождение бесплатное и отказались из-за отсутствия средств. И только третья кандидатура была моя. Когда вызвали родителей - они, по понятным причинам, сразу не дали согласия, а отец пошел посоветоваться с секретарем парторганизации, «парткомом», и тот помог отцу, чтобы выписали аванс. Так я поехала в Москву -одна, в драных валенках, в какой-то сшитой «на руках» «куцавейке» и с деревянным чемоданом.

        Когда я ехала в поезде, то прошел слух, что по путевке в лагерь едет девочка в Москву - одна. Командировочные - москвичи - приходили на меня смотреть и спрашивали, как я буду искать в Москве детский эвакопункт. А я отвечала: - «так, по адресу…». Наивно? Но от их вопросов и возмущений родителями, отпустившими девочку одну, у меня произошел нервный срыв, мне стало плохо, и пошла носом кровь. И все же мне повезло - нашелся один командировочный (москвич), который знал нужный мне «детский эвакопункт» и даже был знаком с одной из его сотрудниц. Он сказал, что поможет мне, но он не собирается со мною нянчиться, и если я отстану, то чтоб не смела его окликать.

        Он шел по Москве своей мужской походкой, а я бежала за ним следом, «жутко одетая» и со своим огромным деревянным чемоданом. Впервые в метро, спуск, подъем на эскалаторе. Остальные три остановки ехала на трамвае одна. А как я декабрьским поздним вечером проходила сквозь ослепительный нескончаемый поток несущихся автомобилей - через площадь проезда «Девичье Поле»- невозможно описать. И все-таки я очень благодарна этому франту-москвичу., который оказал мне бесценную услугу - помог найти нужный мне эвакопункт.

        Артек-это была волшебная сказка. Все впервые: море, вечно зеленый парк, мягкий, тающий снежок и аромат моря. Божественный воздух, горы, горный поток, шум прибоя, лунная дорожка, убегающая почти, что за горизонт.

       Впервые - все лучшее -детям.Питание,спальни                с мягкими постелями, распорядок, кружки ,экскурсии и утренние линейки! Да - это было огромное счастье для той девочки, которая еще не видела в жизни ничего хорошего… а, впрочем, Аня и ее дружба были светлым  лучиком. Когда же я приехала из лагеря (за мною приезжала мама – два дня ждала меня на вокзале), то Ани уже не было. Она уехала в город Свердловск.

        Встретили меня в классе хорошо. Ко мне приходили девочки, много рассказывала им о своих впечатлениях, показывала фотокарточки, открытки. Им было интересно (пока). Запомнился теплый весенний денек на пасху. Пришли ко мне девчонки и позвали гулять, всей оравой зашли к Тоне, которая  жила на квартире в бараке. Она показала свои новенькие модельные, на венском каблуке, туфли, каких еще, пожалуй, ни у одной девочки не было. Все отнеслись к этому спокойно, а я бурно восхитилась и радовалась за Тоню. И тогда Тоня предложила мне их обуть, уговаривая, что они ей малы, а больше надеть нечего и мы поменялись туфлями. Так я впервые щеголяло в чужих, но очень красивых туфельках, а Тоня посмеивалась.

       Взявшись под руки, ходили мы во всю ширину шоссе от поворота от стадиона до клуба и обратно, и мечтали о том, чтобы всем вместе поехать куда-нибудь учиться дальше. Моей восторженной душе казалось, что так будет непременно, что дружба наша нерушима и нерасторжима. Но это чудо было только один раз.

       После окончания 8 класса мои родители стали строить на «Майке» дом, и мы переехали туда жить, таким образом, я совсем откололась от Никельских и стала «Майской». Ко мне (они - никельские девчонки) приходили только ночью, чтоб пошарить в огороде огурцы (по признанию Шуры А.) А жаль! С какой радостью я бы угостила их днем.

         В девятом классе появилась новенькая - Колпащикова Аня и тоже на два года старше меня. Жила она за «Мойкой», еще три км идти и мои родители предложили ей зимой жить у нас. Дружили мы хорошо. У меня была отдельная крошечная комнатка. Спали на одной железной солдатской кровати и всегда и везде были вместе. После окончания 9 класса она уехала с мамой и сестренкой в город Коканд (вернее - мать с сестрой уехали раньше, весной).

       А летом1941 года началась война! Тося уговорила меня поехать с ней на сенокос в совхоз, где работал ее отец. Были недолго. А потом нас со школой послали в колхоз полоть пшеницу. Шли от станции Кувандык по красивым холмам. Там была у нас руководителем какая-то учительница начальных классов, которая нами совершенно не интересовалась. Девочки рассказывали, что она была озабочена своим пропитанием, но никак не нашим. Я же вслух этим очень возмутилась. И, хоть о ней распространяли слухи другие, но не о них, а обо мне, о моем возмущении по приезду передали учителям в школе.

         А потом во второй раз, уже осенью нас послали на уборку в колхоз. Так же от станции Халилово мы шли за подводами пешком. Там нас разбили на две группы. Наша группа убирала лен. А жили мы в полевой землянке, спали на нарах. Однажды в землянку набилось много колхозников мужчин, они страшно шумели и матерились. Было противно, гадко, накурено и душно и мы долго не могли уснуть, но все молчали. Одна ученица не выдержала, у нее случился нервный срыв. Она стала рыдать - это была истерика. А я стала возмущенно кричать и стыдить взрослых. И вот тогда остальные наши девочки возмутились мной, за крик мой и той девочки: - «Подумаешь, неженка, разревелась. Мы не хуже ее, да только не стали реветь!» И опять моя выходка в землянке была доведена до сведения учителей. Вот так и создают «мнения». Откуда мне стало об этом известно - да все оттуда же, от них. Они с большим удовольствием сами же передали мне, как обо мне отзывались учителя…

        А вот еще один пример нашей дружной классной спайки. Когда там же, в колхозе, стало известно, что нас отпускают домой, и что вещи можно оставить, их привезут позже. А мы можем пойти пешком - здесь близко, километров 17. Мы так и сделали. Все наши девочки пошли пешком, но вышло так, что за селом мы оказались только вдвоем (теперь не помню-с кем). Шли с утра -  до заката солнца, не разговаривая. Очевидно, нам было страшно. А с вещами ехала Рая и другие.

       Я закончила 9 класс. Началась война. Некоторые одноклассники и одноклассницы пошли работать, постарше мальчиков взяли на фронт. Родители мои мне сказали, чтобы я тоже пошла работать, но я почему-то восприняла это так болезненно, мне казалось, что я теряю что-то важное, не окончив среднюю школу и не получившую среднего образования. Отец пожалел меня, а с ним и мама, и разрешили мне закончить школу. Я была счастлива.

         В начале лета 1942, после окончания школы, мы, бывшие одноклассницы (пятеро или семеро) пошли устраиваться на работу, почему-то в охрану, на Никелькомбинат. Всех взяли, а мне отказали, в расстроенных чувствах пришла домой, не зная, куда же мне идти устраиваться (одной! страшно!) на работу. Мама посоветовала зайти на эвакуированный кольчугинский прокатный завод 516, что был расположен в депо, рядом с Никелькомбинатом.

        Там меня приняли на должность инспектора военного отдела по учету военнообязанных завода.. Но пока будут оформлять на меня допуск, а это на запрос должен прийти ответ из Москвы, я работала месяца два спецкурьером спецотдела - носила секретную почту на главпочтамт в старый город, 6 км. туда и 6 –обратно., через поле, лесок и речку.


        Работа инспектора по учету была не пыльная, но каждые три месяца продлевали брони военнообязанным рабочим, а это на каждого в трех экземплярах, а их 800 человек, и чтоб ни одной брони не испортить, иначе рабочий пойдет на фронт, а их не хватало на заводе. Потом два экземпляра каждой брони подписывал мой начальник, а затем в райвоенкомате - там двое подписывали. Одним словом, была сплошная напряженка. Оклад - самый маленький служащего, карточка хлебная-500 граммов хлеба в день.

        И вот одна добрая душа подсказала мне, что в диспетчерском отделе освобождается должность оператора завода. Оклад тот же, но хлебная карточка, аж 700 грамм. Это была чудесная полоса в моей жизни. Все ко мне были хорошо расположены. Меня приняли в диспетчерский отдел, а начальник военного отдела Иван Абрамович Крапивин (майор) меня великодушно отпустил.

         На новом месте работалось мне хорошо. Главный диспетчер завода, наш начальник, сразу же мне заявил: - « Буду звать Вас Нина Федоровна». «Но почему, мне так неловко - смутилась я – Как сказал, так и будет!

         Так он меня и звал, добрейший наш Владимир Иванович Андрианов, эвакуированный с семьей с Кольчугина с заводом. Другие звали по-разному. Кто Нина, кто по фамилии, а многие просто - Ниночка.

       Сутки работаю - двое дома. На работу шла охотно. Да и все в семье нашей были довольны, ведь прибавилось аж 200 грамм хлеба в день. Вожделенный хлеб! Как мы хотели его наесться вволю, досыта. Две бывшие одноклассницы после окончания школы поступили в институт. А на следующий год поступила в Ташкенте еще одна - Тоня Парамонова. Вот она, приехав на каникулы в 44 м, так рассказывала о Ташкенте, так уговаривала меня (не знаю, почему), что я, с согласия родителей, пошла к директору завода с заявлением, отпустить меня на учебу. Не отпустил.

        Пошла к прокурору. Вышел анекдот. Выслушал меня - позвонил директору, а тот ему: - « Гони ее в шею!». Не прогнал, а только пристыдил - война же! А летом 45 го директор  Виктор Иванович Губин советовал поработать еще два года, и тогда на заводскую стипендию смогу учиться в металлургическом или в другом институте в Москве. А если уж так хочется в Ташкент, то и он  поедет через два года  в Ташкент учиться в академии. Я не уверена была, что могу поступить. Столько времени прошло и 5еще два года. Как меня он уговаривал: - « Знаю, как живет ваша семья, они не смогут помогать, все равно не сможешь окончить…». Как вещие были его слова. Так и получилось. Не окончила. И он же принял меня и мужа моего на работу на завод (в то время, весной, когда сокращение шло по всем организациям). И предприятиям. Сокращение рабочих карточек, а, значит и сокращение рабочих мест и должностей. Тогда мы с Валентином поженились, отчислились из института со второго курса и приехали вдвоем к моим родителям (В марте 1947 года)

        А пока что лето 1945 года. Пережили великую радость-окончание войны. Я волнуюсь, сдала обходной лист, уволилась с завода, готовлюсь к отъезду в Ташкент, да и вся семья волнуется, помогает. Отец сделал из фанеры чемодан, с ручкой, наружным замочком (берегу его и сейчас), покрасил в черный цвет. Перешиваем зимнее пальто на осеннее, там ведь тепло - в Ташкенте-то. Наконец, в раннее августовское, ясное утро простилась с отцом и младшим братишкой Сашей. Провожать меня пошла мама и средний брат Вася. Решили идти прямиком пешком до речки Урала, потом на лодке через Урал, а дальше прямиком на станцию Орск. Всего будет 78 км.

       Повезло, на реке лодка была, но на другой стороне у домика охраны железнодорожного моста. Докричались, добрая душа пожалела, да и заработать за переезд неплохо. Уже мы на станции, вот и с мамой и Васей простились. И не знала я, что на долгие годы, что навсегда из семьи уезжала я.

       Так и осталась в памяти картина: ясное, тихое раннее утро. Брат Вася в белой рубашке, несет довольно увесистый чемодан на плече, а я и мама с сумками идем за ним следом по тропинке через луг к реке, плывем на лодке. Мама просит понести чемодан у Васи, а он не отдает. Вот целуемся, прощаемся. И поезд тронулся. И защемило сердце. А на перроне двое - мама и брат, самые дорогие, любимые и я еще не знаю, что оторвала себя уже от них.

        В Оренбурге - пересадка. Закомпостировала билет, подошел поезд Москва - Ташкент. Бегу по перрону вдоль состава, в тамбурах вагонов одни военные, вышли покурить, а огромная толпа пассажиров стала приступом брать вагоны, но  мест нет, вагоны переполнены, набиты до отказа.. я крайняя, в конце толпы, вижу -дохлый номер - не сесть… Что же тогда. Вид расстроенный, растерянный.

-Куда едешь, сестрица - спрашивает молодой улыбчивый военный. К моему стыду, до сих пор не научилась распознавать звания на погонах…

- В Ташкент, учиться…

_       Учиться? Ну ,что, друзья, поможем дивчине?- с этими словами подхватывает меня под руку с одной стороны, кто-то под руку с другой стороны, с обеих сторон подхватили за ноги и через головы толпы, как сноп передали в протянутые в тамбуре руки других военных, и я уже стою в тамбуре и вижу, как чемодан и сумки , таким же благополучным образом, по воздуху через головы толпы переданы и поставлены рядом со мной. Это все произошло так внезапно, стремительно, как во сне, и я стою и не могу опомниться, а военные скромно отошли в сторонку. Но я все же нашлась, чтобы поблагодарить всех, сказав в пространство - большое спасибо - но те и виду не подали, как будто никто не имел к этому никакого отношения.

       Пошла по вагону, приткнуться негде. Средних лет женщина в военной форме разрешила поставить на проходе у своей нижней полки мой чемодан. Поставила и села на чемодан. Пассажиры идут, обходят, сторонясь (неудобно), но никто ничего не говорит. Слава Богу, я успокоилась.

        Поезда тогда шли медленно. Трое суток до Ташкента. Две ночи дремала, сидя на своем чемодане, на проходе. А третью ночь проговорили с Алешей, нечаянно познакомившись. Сидели в тамбуре, свесив ноги со ступенек вагона. Степь, жара, духота - днем дышать нечем в битком набитом вагоне. Верхние полки - сплошные нары, и самые верхние все заняты. А тут ночь, ветерок, повеяло прохладой, свежий воздух.

       Алеша рассказал мне о своей несчастной любви. Ехал он (адъютант) по поручению начальника, своего командира дальше Ташкента. Об Алеше мне тоже хотелось бы написать. Ведь встретился хороший человек, воевавший, разведчик. И переживший горечь разочарования.

       Когда двое любят по настоящему, а вмешивается третий лишний, пусть даже друг - любви не жить! Любви не быть! Алеша узнал, что это третья моя ночь почти без сна. Уже рассвело. Поговорил с военными на своих нарах, все разошлись, а он предложил мне лечь поспать часок-два.  Я не решалась, но женщина - военная сказала - ничего здесь нет неудобного. Когда я проснулась, то увидела Алешу с перевязанной головой. От волнения, воспоминаний у него открылась рана на голове. Потом он показал мне свои фотокарточки в альбоме. Я поблагодарила его, села на свое место.

        А познакомились мы спонтанно. Несмотря на то, что мне, единственной севшей в вагон благодаря их помощи (военных), я возмутилась их насмешками над тремя демобилизованными военными девушками с медалями. На их оскорбительное?-«Повесьте медали на место, чем заработали…» и другими.

       Я, стоявшая в коридорчике, услышав это, взорвалась (Я же бык в квадрате) и наговорила военным такого, что и сама не знала, откуда, что и взялось! Они удивились, а потом саркастически: - « Пойдем отсюда. Какая-то ненормальная…» - удалились. Но насмешки потом прекратились совсем! Насмешники ушли, а я стою у окна, сама не своя, смотрю в окно, а рядом стоит молодой военный и смотрит на меня по-доброму. Что-то сказал мне, чтобы я не расстраивалась или еще что-то. Я ответила. Слово за слово - потом он предложил пойти в тамбур, а сам рассказывает мне об одной девушке на фронте. И так по доброму о ней рассказывает, по человечески. Я и не заметила, что мы сидим на полу в дверях тамбура, свесив ноги на ступеньки.

       Эта девушка Светлана, единственная дочь профессора, студентка института, с первого дня ушла добровольцем не фронт. Была очень красива, умна, начитана. Начальство заметило и быстренько подняло ее наверх поближе, но и быстренько стало опускать все ниже и ниже. Наконец, даже в каком-то незначительном штабе ей даже пришлось чистить нужник! Видно, начальник хоть и небольшой был, но очень сердитый и гордый. Не мог простить опальному «бойцу» несговорчивость и неуступчивость, которая таким образом унизила его мужское достоинство (как и всех прочих до него).

       И вот приезжий корреспондент идет по нужде и видит, как боец надраивает во дворе нужник - прекрасная его знакомая, замечательная Светлана. Удивление, возмущение, обещание помочь перевести или забрать ее с фронта, так как ее отец (известный светило науки) болен. Но нет, она согласилась лишь на перевод на передовую.

     Ее перевели в окопы к солдатам, а там беспроволочный телефон давно уже сработал, и о ней уже была составлена легенда. Солдаты - простые люди, встретили ее по братски, с уважением. Окружили вниманием и заботой. Алеша знал ее, встречался с нею и восхищался ею!

       Слово - за слово, и как-то незаметно он стал рассказывать о себе. Воевал, больше в разведке. Пропадал безвести, домой родителям было послано четыре известия о его гибели. А он, подобранный другими частями, раненный или контуженый  был не раз отправлен в госпиталь; домой не писал, не хотел расстраивать. Потом, после госпиталя разыскивал свою часть и опять воскресал.

       До войны они дружили втроем - он, друг и Наташа. Наташа выбрала его, Алешу. У них большая, настоящая любовь - а друг - их друг.

       Алешу взяли на фронт, а друг сумел остаться по брони. Ни одному извещению о гибели Алеши Наташа не верила, а после четвертого - что-то случилось с ней. Ей стало все равно - апатия, жить не хочется.… А друг начеку, всегда около, всегда рядом. Они поженились. Родился ребенок. И вот, после ранения очередного, после госпиталя, получив отпуск, приехал Алеша и все узнал.

       Подруга Наташина сообщила ей, что приехал Алеша. Наташа качала ребенка, была в коричневом шерстяном платье (он запомнил). Как услышала, метнулась к двери. Без пальто, зима , мороз выбежала из дома и бежала из одного конца города в другой.

       Открылась дверь, вбежала Наташа, в одном платье, косы разметались по спине. Глаза безумные. Подбежала к столу, упала на стол на руки и рыдала, рыдала, может час, может два. При виде ее Алеша подошел к окну и так стоял, не повернувшись. Ни слова не сказав, она встала, закрутила волосы и вышла раздетая в стужу, в стынь. Он бросился вслед, чтоб дать пальто, но она побежала все быстрее и быстрее, а он был ранен в голову и после госпиталя не мог бежать.

        Его рассказ меня взволновал. Я стала говорить, что вины ее нет никакой. Все это проклятая война.. Что и друг мешал ей со своей любовью. Что у женщин бывают после долгих напряжений срывы, каким и воспользовался друг. И еще я сказала, что эта их с Наташей любовь была настоящей, что дается она избранным судьбой и что если бы не война…. Другой такой ни у него, ни у Наташи не будет никогда, а будет вечная рана на сердце у обоих. И что если судьба  решит свести их опять вместе, то надо простить все друг другу и будут тогда они счастливы.

         Он удивился, что я так говорю и подумал, что и у меня подобное что-то было. Но я сказала, что мне 20 лет, я еще ни с кем не встречалась и что говорю так, как говорит мне мое сердце. А наутро, как я уже писала выше, у него открылась рана на голове.

         В Ташкент мы приехали ночью. На перроне, на площади пред вокзалом много пассажиров с вещами. Там же и мы, на площади, нашли местечко. Сложили вещи в кучу. Военная женщина, девушка с сестренкой и я. Сели на вещи, прикорнули. Было зябко, мы были в легких платьицах, а женщина достала шерстяное одеяло и накрыла нас сверху. Пригрелись, поспали. А наутро девушка уговорила меня съездить на базар, а женщина пообещала охранять наши вещи. Пока мы ездили на базар, на Тезиковку, что недалеко от транспортного института, Алеша закомпостировал билет.

         Был уже его поезд, и он нашел место, где мы остановились. Но нас не было. Женщина - военная передала мне, что он очень жалел, что меня не было, что он хотел со мною проститься. Значит - не судьба! Попрощавшись с милыми попутчицами, я поехала на 3 трамвае. В институт приехала к 9 часам. Нашла запросто, ведь мне Тоня подробнейшим образом все «разъяснила». 

Сдала документы, получила место в общежитии, стала готовиться к экзаменам, не надеясь, что сдам. Принимали тогда и с тройками. У меня была одна или даже две. Но приняли. Итак - я студентка первого курса механического отделения Ташкентского Текстильного института - ТТИ. 28.29.30.-7-98г.

Вот и закончилась повесть о моей маме Манаковой Нине  Федоровне...Светлая ей память....

Спасибо всем, кто  читал и оставил свои впечатления...

                Валентиныч 27 09 2012