Товарищ Морс

После Приднестровья Коля Евреев смотрел на человека через уменьшающие очки. Очки уменьшали человеческую личность до места в пространстве, а это – ничтожная доля. Вероятность этой доли очень невелика, уж это-то Коля Евреев понял после всех коллизий с ПМР, и некоторых других, куда его потом сдуру занесло.
Себя он тоже не превозносил: права такого не имею. Честно поминал боевых товарищей, отца с матерью. По русскому обычаю. Своей семьи у него не было никогда. Коля пил и напившись бегал по ночам с РПГ-7 по квартире. Иногда выбегал и в подъезд. В таких случаях к нему выпускали соседа Сашу, "афганца". Только он один знал те слова, которые могли заставить Колю опустить РПГ-7 и дать людям отдохнуть. РПГ не РПГ, а здоровая дубина с улицы. Посидят на корточках у дверей своих, подымят "как там" – и мирно разойдутся.
А чтобы милицию-полицию вызывать, этого у нас в обычае нет. Да они и не поедут, места известные: тут половина подъезда таких, как Саша и Коля. А другая половина вообще не пойми кто.

Раскрутился Коля. То ли походил голой грудью по ветерку. То ли песен попел с хорошими людьми в соответствующий день. В фонтане Коля никогда не купался: детская забава. В общем, прихватило. Нос, горло, кашель, а ещё ухо стреляет. И температура скачет, утром ещё ничего – 37,4, а к вечеру уже все 39. А ночью сорок.
И, конечно, колбасило Колю, так колбасило, что встанет утром ­– как Ахеронт переплыл туда и обратно: хоть выжимай, мокрый. Это пропотел так после пунша. Пунш был единственное лекарство против любой простуды, это ещё батя передал ему. Сам пуншем лечился, и Коля не отступал от семейной традиции. Пунш делается вот как: на полстакана горячего крепкого и сладкого чая полстакана водки. Размешал – и погнали наши городских! Вроде гоголь-моголя, описанного Куприным в одноимённом рассказе из жизни Шаляпина. Только там герой принял и окосел, и в нестандартном состоянии всех поразил своим проникновенным вокалом. А Коля не косея колбасился до утра и вставал с обрывками снов на усах, как выходец с той стороны.
К врачу он не шёл и не собирался. Зачем? Пуншем вылечусь. А не вылечусь, тоже невелика беда. Кому я здесь такой сдался. А квартиру отдадут хорошему человеку, или многодетной семье. От нечего делать Коля по вечерам доставал фотографии ребят и подолгу и по-хорошему разговаривал с ними. Лучше бы ему тоже остаться там. Рядовой Алиев остался. Алиева завалил духовский снайпер с крыши школы. Колю спас "Корсар", там стальные пластины. Только здоровый синячина долго не проходил потом, да было больно дышать. Подошли два "Абрамса" сзади и сделали снайперу весёлую жизнь. Прилетел "Блэк Хок" и сел неподалёку. Группа прикрытия высыпала из вертолёта и рассредоточилась по периметру, а два "шурика" загрузили Алиева в "вертушку". Хотели и Колю, но Коля послал их: руссо солдато, ёпты! Прикрытие вернулось в свой отсек, и "Чёрный Ястреб" снялся, всё быстро, грамотно, чисто. Сразу видно, что эти ребята на службе занимались делом, а не строили дачу генералу. Или как вот Коля и рядовой Алиев: туалет для комсостава на "точке".
Вломив дозу пунша, Коля Евреев бродил по квартире, не зная куда себя деть до наступления часа икс. Вчера во сне, это уже под утро, ему показали интересные вещи. Якобы наклонилась над Колей женщина и дунула в лицо пудрой какой-то... Коля "проснулся", встал. Странные ощущения. Тронул себя тут и там – а он в женском платье и на голове чужие белые волосы. Он давай с себя эту паутину... Тут открываются двери где их отродясь не бывало, и там огромный зал, освещённый свечами и чуть не факелами, и толпа граждан обоего пола, по-вечернему одетых, стоят и смотрят на Колю Евреева с ожиданием.
А чего ожидали эти граждане, Коля уже не узнал. Он проснулся мокрый как мышь и стал переодеваться, дрожа от холода и стуча зубами. Скорее, скорее умыться да принять лекарство.
Сегодня он походил, походил и уже стал собираться на боковую, как вдруг звонок в дверь. Никто Колю не навещал, да и некому было, если только с того света.
– Нет меня! Вышел весь!
Звонят, хоть бы хрен. Кто же такой злоупорный? Может, Сашка? Тот лупандил бы ногой в дверь и орал: "Гюльчатай, открой!"
– Уйди сам! – крикнул Коля звонарю этому. – А то РПГ-7 выйдет, блин!
– Я у вас вчера пудреницу оставила!
– Какую пудреницу?
– Черепаховую!
А, так это вот кто. Коля дёрнул дверь на себя. Женщина, хорошо одета. За спиной маячит какой-то патлатый молодец, кудри чёрные до плеч, как у Ленского.
– А ты кто?
Коля решил, что с нечистью нужно на "ты".
– Зови меня просто: товарищ Морс.
– Морс – это "морс санат", что ли?
Женщина подмигнула по-свойски:
– Ага! Медик?
– Не, ни разу. И не учился, – упреждая следующий вопрос, сказал Коля. – А тот кто?
– Малхамовес. Ангел смерти у евреев.
– Я русский.
– Понимаешь, – зашептала товарищ Морс, болезненно морщась и делая жесты, – это всё поисковик, мы же в поисковике... набрали, он и выдал тебя. Можешь не впускать его. Просто у него есть, ну и...
– Михаил, – позвал Коля, – Миша! Чего ты примёрз там? Первый раз замужем?
Чернокудрый проскользнул ужом, как-то боком, неловко. Видно было, что переживает человек ошибку поисковика. Он первым делом справился, где туалет.
– Так ты, значит, смерть, – сказал Коля. – А чего так поздно?
– Пока нашли!
– Да я не о том. Я человек преимущественно лишний. На трёх войнах был. Там-то чего не взяли?
Товарищ Морс не стесняясь сбросила свои блузки и лифчики и оказалась в Колиной рваной тельняшке.
– Дневальным по кухне буду, – сказала она, – товарищ сержант. Там ты занят был. А я порядочная женщина. Прихожу только к свободным мужчинам.

– "Корсар", конечно, хороший броник, годный, – рассказывал Коля, порушая круглый хлеб на огромные ломти. Для этого он прижал буханку к груди. – Если кевлар, то держит пулю от "Макарова", а если стальные пластины – то от СВД. Но уж в этом бронике не покувыркаешься: как в гипсе идёшь!
Товарищ Морс в тельняшке сидела тут же на табурете. Она чистила картошку. Сначала был шум:
– Мужчины, а куда... Мусорное ведро есть в доме?
– Обходимся, – гордо сказал Коля.
– Ну хоть газетку дай.
– Подленькую прессу не читаю. Какие бесплатно в ящик бросают, те в кабинете задумчивости, на гвоздике. Принести?
– Не надо. Куда столько хлеба-то? На Маланьину свадьбу...
Нож так и летал в её жилистых руках, до локтя в порезах, шрамах. Видно сразу, девка бывалая.
– Сколько ещё чистить?
Коля посмотрел:
– Да хватит, пожалуй.
Малхамовес придуривался перед зеркалом в ванной комнате. Показывал зеркалу язык, ставил себе "рожки". Коля пошёл туда за водой, там напор лучше, чем на кухне, на кухне струйка – как цистит в кране. Между делом рассказал придурку кое-что о зеркале этом.
– Была прямая линия с Путиным. Думаю, дай-ка задам вопросик: сколько будем кормить Америку, вкладывать деньги в ихние ценные бумаги? Оделся, побрился. Ну долго, долго не отвечали мне. Всё другие города и регионы были на связи. Потом ведущий ко мне поворачивается: а вот у нас на линии Николай Евреев из ПетрозАводска, здравствуйте, говорите! Во-первых, говорю, ПетрозавОдск, пора бы выучить. А во-вторых... И тут такое дело. Путин вдруг поворачивается в мою сторону и прямо так на меня и смотрит, а у него вместо глаза – прибор ночного видения. И чё-то как заколбасило меня, всё криво куда-то пошло-поехало, а зеркало, бенц – и пополам... С тех пор вижу себя и не себя рядом.
– Где вода? – товарищ Морс орёт с кухни. – Мы будем варить картофель, или...
Она пошла на лестницу выбросить очистки. Там кто-то курил, скорее всего, Сашка. Вернулась оживлённая:
– Этот мне сказал: "Гюльчатай, привет!" А я: "Jebem fascistsku mater!"

– Лучше бы я там остался, где все ребята. Что я? Зачем? Живу, небо коптю. Копчу. Ни начала, ни конца, ни бытия своего не имею настоящего. Нельзя же так жить. Возьмите меня туда, а?
Малхамовес заулыбался сразу, у него все зубы золотые, и даже – четыре клыка.
– Рано тебе, – сухо сказала товарищ Морс. Она пила наравне с мужиками, но пьяной не казалась. – Если ты здесь – даже здесь! – ни на что не годен и никому не нужен, то там-то, – ну сам, Коля, посуди: там, среди всего такого, среди тех, – подчеркнула голосом, – какая в тебе надобность?!
– У каждого человека в жизни есть своя поляна с колокольчиками. И только у меня – с одуванчиками, – горько молвил Коля Евреев, съел колбасу и заплакал.
– Вязать? – деловито сказал Малхамовес.
– Да погоди ты... вязать! Успеется. Коля, Коля... Сержант Евреев! Па-адъём!
Коля сдуру вскочил, чуть стол не опрокинул. И сразу – за РПГ-7:
– Взвод, ёпты, занять круговую оборону!
Всё понял... вздохнул, горько-горько, тяжело-тяжело... и снова сел и стал смотреть куда-то безразличным взглядом. Малхамовес подкатил с бутылочкой:
– Накатим, Николя?
Таким же бесцветным глазом смотрел Коля и на этого так называемого ангела.
– А чего у тебя шевелюра другого цвета? Были чёрные, теперь седые.
– Тут с вами ещё не так поседеешь, – вздохнул Малхамовес, – с вами того и гляди скоро облысеешь, а не то что.
Они не сразу расслышали звонок в дверь.
– Кого ещё чёрт несёт, – разругался Коля Евреев, направляясь в переднюю. – Сказал уже, на выборы – не хожу! Выбирайте сами кого хотите. Хоть Мишку лысого выбирайте.
А всё звонят. Немного покачиваясь, Коля в глубокой раздумчивости созерцал своё отражение в трюмо. М-да... Как любила говорить одна знакомая, господи, ведь были же ноги! А тут всё наоборот: одни ноги и остались, тощие волосатые лапы.
– Сейчас вломлю кому-то, – пообещал Коля.
Он открыл дверь и увидел Мишку. Тот спал стоя, упираясь рукой в дверной звонок, спал сладко и самозабвенно, как салабон, спрятавшийся от дедов.
– Ты же там был только что!
– Мы три раза входим, должны, гм... войти трижды, – проснувшись, тот отнял руку от звонка, и теперь в ушах у Коли Евреева звенела предутренняя тишина, как тогда, перед атакой духов, а они с рядовым Алиевым всю ночь пробазарили и толком даже не окопались. – Разрешите, товарищ сержант? У меня есть!
Малхамовес поднял пакет торговой сети "Калинка-малинка", в пакете булькнуло.
– Проходи, – сказал Коля. – Посидим, потолкуем. Выпьем. Всё равно все мы здесь – лишние.

Товарищ Морс кричала в форточку на кухне, встав на табурет:
– Да нету, нету ничего! Искали! Ничего нету! Ну жалко же парня, парень-то неплохой! Пробуем ещё! Второй там сейчас работает! Работает! Поняла! Пробуем! Поняла! Конец связи!
Она закрыла форточку, слезла с табурета (всё шатается, всё в этом доме на честном слове) и наскоро подчапурилась, глядя в собственную ладонь как в зеркало. Похорошевшая, вернулась к мужикам. Коля Евреев рассказывал осоловелому Мишке про футбол, кричал прямо в ухо:
– В защите никто не хотел играть, ты что! "Я – да буду мудиться!" Все хотели угрожать воротам противника, создавать ситуацию, забивать голы! Вратарь вообще дохлый номер. Специально даже тянули жребий на спичках: кто вытянул короткую – тому стоять на воротах. А я маленький был. Старшие скажут, давай, Коля... выручай команду! А я и рад: выручу, я помогу...
Товарищ Морс не мигая смотрит на его оживлённое, сияющее лицо. Там градусы, да тут градусы. Цветёт человек, буквально. Покойник перед смертью хорошо выглядел.
– На спичках, это прикольно, – сказал Малхамовес, из последних сил стараясь поддержать застольную беседу, пусть и со значительным отставанием.
– Ничего не боялся! Мяч летит ­– вууу... снаряд, в штангу как влупят, пацаны здоровые, только звон пойдёт. Один раз меня самого в ворота забили. Ей-богу. Удар был метров с десяти, я вышел – и прямо в живот мне, я его руками обхватил, да как барон Мюнхаузен на пушечном ядре, так на этом мяче и влетел в ворота. Наши проиграли.
– Мюнхгаузен, – сказал Малхамовес, поднимаясь на ноги. – Простите, хозяева, а где у вас туалет?
– Евреев, – сказала товарищ Морс, когда третий лишний, шатаясь и дурно икая, покинул их общество, – неужели в твоей жизни не оказалось женщины?
Коля тряхнул головой, отгоняя футбольные воспоминания. В глазах его прыгали мячи. Он сказал:
– Была. Женщина. Мы тогда стояли в...
– Молчи. Молчи, Евреев. Почему ты не увёз её? Когда вы ушли, вовчики привязали её к двум БМП и разорвали пополам. Могу показать, если хочешь.
Товарищ Морс провела рукой по воздуху, нарисовался кадр...
– Не надо. Потому что я дерьмо. Гад последний. После меня только несчастье. И сам я несчастен из-за этого, а ничего поделать не могу.
– Кончились твои несчастья, – объявила товарищ Морс, – и соответственно несчастья которые из-за тебя! Собирайся и выходи во двор строиться. А я пока приберусь тут и посмотрю, как там этот мудак – живой ли?
– Спасибо, – обрадовался Коля, – а собираться мне – как нищему, только подпоясаться!
– Бобе майсес, – отозвался надтреснутый и охрипший, однако несомненно живой голос. – Не слушай, Колька! Мы с тобой сейчас ещё вайну задринчим как белые люди.
– Да хватит дринчить уже, – вздохнул Коля Евреев. – Чудеса: у меня кашель прошёл!
Выходя из квартиры, где товарищ Морс хлопотала с грязными тарелками и пустыми, задринченными батлами, Коля без удивления увидел Малхамовеса. Еврейский ангел смерти был трезв, чисто одет, в правой руке имел портфель Dr. Koffer, и в кофре этом вдохновляюще позвякивало и побулькивало.
– Туалет прямо по коридору, потом налево, – сказал Коля. – Проходи, братан, ваша контора уже там, и некоторые хороши, и хороши весьма.
– А вы кто будете? – с подозрением оглядел Колю Малхамовес.
– Сосед, – сказал Коля и сел в лифт.

Самая короткая ночь в году показалась ему самой длинной. То он сидел на скамейке во дворе и, дрожа от холода, раскачивался как старый еврей на молитве, засунув руки в рукава пиджака аж до локтей. На нём новый чёрный костюм, "смёртный", и такая же "смёртная" белая рубашка. То он сидел в трусах и майке и объяснял двум сержантам в этих бесформенных робах, что его зовут Михаил Хамовес, что он чистокровный еврей из Житомира, приехал навестить своего старого дружка, боевого товарища рядового Алиева. То Сашка-"афганец" тряс Колю за плечо и не мог привести его в чувство, и сулил ему люлей за какие-то прошлые дела. Много ещё было всякого, и несуразного, и фантастического, такого, что только в последнюю ночь и привидится человеку. Одного конь-огонь возносит к престолу Всевышнего и возвращает обратно, прежде чем пролилась хоть капля из опрокинутого кувшина. А другого, вот хоть возьми Колю Евреева, несмотря на все предварительно опрокинутые кувшины, никто не возносит никуда, а возит за шкирку, как нашкодившего щенка: дурак ты, дурак, нет тебе места на этой земле, освободи эту землю от своей нечистоты, для других нечистот...
– Вот золотые слова и вовремя сказанные! – прозвучал рядом знакомый голос.
Товарищ Морс. Свежая, привлекательный румянец на щеках. Глаза блестят...
– Пора! Идём исправляться, Николай Иванович!
Коля, без слова – надо так надо – пошёл за ней. Вышли на аллею. Здесь Коля увидел, какое исправление предстоит ему. Навстречу, по ту сторону дороги, бежал хорошо известный Коле молодец с чёрными патлами по плечам. На вытянутых руках, как Паниковский краденого гуся, Малхамовес тащил довольно упитанного инфанта, который воспринимал происходящее индифферентно и даже не пищал.
Метрах в двадцати позади, причём это расстояние увеличивалось, молодая женщина повышенной телесности поспевала за подлецом Мишкой, не выпуская, от растерянности или из бережливости, пустую детскую коляску.
Товарищ Морс куда-то пропала. Коля замешался в толпу зевак возле перехода. Он всё понял, и знание сюжета, сделав излишними и неинтересными отдельные коллизии, высветило и укрупнило финал.
Вея кудрями, сияющий Малхамовес вылетел на самую серёдку "зебры", сгрузил младенца и тут же взмыл ввысь, увитый чёрным, как венок лентой.
Едкая вонь жареной резины заполнила воздух. Два иссиня-чёрных дымных уса, очень похожих на патлы Малхамовеса, вылетели из-под колёс маршрутного автобуса номер девятнадцать. Водитель автобуса давил на педаль тормоза: ему некуда было свернуть, по краям дороги люди, и он шептал одиннадцатиэтажные молитвы своему аллаху, хотя некоторые молитвы были куда меньшей этажности.
Мать мальчика закричала... "Ну, Коля – давай", – сказал кто-то маленький и насмешливый.
Коля Евреев растолкал двадцать человек. В длиннейшем косом прыжке, правое плечо вперёд, включив голеностоп, и мышцы бедра, и вообще все мышцы вплоть до "крылышек" спины, Коля вылетел на переход в падении, как в детстве, когда прыгал за такими вот "мёртвыми", неберущимися мячами, – не берутся, а он брал, – и вынес мальчика в безопасность. "Jebem fascistsku mater", – сказал мальчик и знакомо подмигнул...
"Товарищ Морс, – как о чём-то постороннем и несущественном, подумал Коля. – Присутствовала при последних минутах. Согласно протоко..."

– Алё, воин! Хорош шланговать, да?
Рядовой Алиев протягивал ему лопату.
– Дембель проспишь! Окапываться надо, брат! Сейчас духи попрут.
– Не просплю, – сержант Николай Евреев взял предложенное ему орудие труда. – Дембель неизбежен, как крах капитализма.


20-23 июня 2018 г.