Синеглазые Волки. Книга 3. Конец мира. Часть 2

Гибель донской конницы.
Глава 1.

Как-то под вечер прискакал из полка Афонька Ломакин, и на другой день с женой - оба верхами - погнали за Дон быков. В отступление…
И ждали, и готовились, и предчувствия были, а навалилось и скрутило всех в один миг.
- Гонят, т-твою так совсем! Опять все лето идей-то пробултыхались. Не добили. Теперь расхлебывай!..- ругался Илья Васильевич, огорошенный поспешным бегством бывшего хуторского атамана.
Дважды за этот год уклонялся Илья Васильевич от разорительных сборов, а вот на третий не пришлось. Не успел ломаковский след остыть, примчался из Вёшек казак-посыльный и в нетерпении сам поехал по дворам, стал сгонять домохозяев к атаману на сбор. Торопил, по¬крикивал. Илья Васильевич пошел и скоро вернулся:
- Наверное, будем прощаться...
Тут бы все обдумать, обмозговать...
Только стали собирать деда в отступ, с антиповской стороны пеш¬ком пришел Гриша, худой, заросший, иссиня бледный. Стал в дверях, дернувшись, замер, как поскользнулся на мерзлых каблуках. За пле¬чом прикладом вверх - винтовка. Илья Васильевич, давясь вопросами: «Где же кони? А ход? А сбруя?», развел руками:
- Собираемся вот...
Гриша оглядел, устало и раздраженно сказал:
- Сидите...
Бабы заметались у печки.
- Ел, не хочу...- разматывая на ходу башлык, прошаркал, просту-кал он к лавке, сел и привалился к стене.
- Как же «сидите»? С Вёшек, сулили, отряд придет...
- Я поеду...
Он пожевал нижнюю губу, поскрипел зубами о темную щетину, встретился взглядами с молчащей женой и сам молча утвердительно кивнул.
 - Иде ж кони? - не выдержал Илья Васильевич.
- Забрали,- неестественно равнодушно сказал Гриша.
- Как это... забрали?
- Так и забрали,- взгляд Гриши поплыл; говорил он медленно, играя желваками, будто каждое слово коренными зубами растирал.- Тут неда¬лёко... Под Березнягами страшный бой был. Ночию... Постромки порубили и забрали. Со сбруей и с хомутами...
Илья Васильевич вгляделся в сына, помолчал. В замершем, закостеневшем Грише дрожала, пульсировала где-то невидимая, готовая лопнуть жилка. Такого лучше не трогать. И все же тронул. Кони-то добрые были.
- Кто ж забрал? Ты их видел, кто забрал?
Гриша медленно поднял на отца невидящие глаза:
- Да наши. С Елани какие-то... Ход я до Шумилина допер...- и
словно исчерпав разговор, он оглянулся на мать.- Я ляжу...
- Лижись, ложись, поспи…- заторопилась бабка.
Уже с печи обрывками фраз и самих слов Гриша сказал, чтоб быков не собирали, а - если что - укрыли б в луке.
Дед зашил в хомут золотые. Не все, конечно. Запряг в сани пару. Постоял, оглаживая гривы. Весной табун был, и вот - последние.
Порозовевший со сна тонким блеклым румянцем, переодевшийся, помывшийся Гриша посадил в сани Петю (Жора болел, лежал в горячке). Наладились...
Выехали в лунную, сказочно синюю полночь. Зеленоватые тени лошадей и саней скользили по тускло светящейся накатанной дороге. В покидаемом хуторе растревожено светились огни. Балка с замерзшей Решетовкой синей чертой перечеркивала дорогу.
Где-то на нижнем конце шумели приехавшие с Вёшек казаки:
- Красных дожидаетесь? Собирайся, а то враз башку отсадим!..
И крики, и чей-то плач навзрыд казались нарочитыми, чужими в эту чудную ночь.
Тронулись всем миром, как когда-то выезжали на порубку хвороста. У переправы уперлись и стали до тридцати саней. Лед держал плохо. По одному, с лошадьми в поводу, замирая на каждом шагу, перебирались на ту сторону до утра.
Передневать хотели у своих, у Ташурки, но и там специальный от¬ряд обошел все дворы, и хутор Водянской, как и все донские хутора, в полдень выехал в отступление.
Ташуркина новая родня, к которой пристал Гриша, задержалась. Дожидались Афанасия Колундаева. Овдовевший этим летом Колундаев оставлял двух детей на пленного красноармейца. Вместе с пленным зарыли они в курятнике кадушку сала, спрятали в яслях бальсаны с маслом.
- Ну... Приглядывай...
Пленный разводил руками:
- ...Если каратели, то я не отстою...
Звали его Стефаном. Как член семьи, дал он Колундаеву в дорогу свой френч с карманами:
- Сапоги мои заберите... те... со шпорами...
Присоединились Архип и Григорий Болдыревы - свояки Колундаева.
Стефан напутствовал:
- Вы - к моим, в Морозовскую, а дальше не ездийте...
У ворот закутанные дети жались то к Стефану, то к отцу.
Он поехал, а они заревели...
Выбираясь на Гетманский шлях, обоз растянулся на версту. Навстре-чу, на Казанку, где по старой московской дороге уходили войска, тя¬нулись вразброд служивые, отпускные и так... Последних оказалось не¬ожиданно много.
У развилки встретился Василий Емельянович Борщов. Ехал он вер-хом со стороны вёшенской переправы, напугученный, угибался под встре-чным ветром. Конь его, огибая обоз, торопился, трюпком месил по обочи¬не замокревший за день снег.
- Налегке, Борщов?- окликнул его Гриша.
- Собрал худобу в ореховую шкорку,- отшутился тот и, уже отъехав,
поднял голову, чтобы рассмотреть вопрошавшего.
- И куда это Борщов поперся? Верхи... Не довоевал?..
По Гетману сани кое-где пошли в два ряда. Так и ехали, перекри-киваясь, переговариваясь.
- Полный сундук... одни бумажки...- расслышал Петя чью-то жалобу.
- Керенки, что ль?
- Кабы керенки!.. А то так - писанина...
- Писанина? Кто ж  их писал?
- А Бог его знает. Для одного человека невозможно… Не подымешь.
- И куда ж ты их?
- На Кудыкину гору. На станцию. Сдать коменданту для каков-то
Уланова.
-Тут станций и близко нет. Ты на Каргин завертай. Там комендатура.
- Трогай! Чего стали?!- закричали сзади.
Петя оглянулся и, заторопившись, хлестнул лошадей. Слышно было,
как незадачливый возница снова кому-то жаловался:
- ...Вот вожу, а чего я их вожу - не знаю...
*                *                *
Собранных в Верхне-Донском округе малолетков, дедов и дезертиров кинули под Казанскую на пополнение в конную дивизию генерала Лобова, где в 4-й бригаде служили все свои - вёшенские и еланские с левобе¬режных хуторов.
Дивизия с 2-м Донским корпусом только что вышла из боев. Красных били и сами получали. На правом берегу Хопра устроили хоровод с кон¬ной красной дивизией лихого кепинского казака Мишки Блинова и, нако¬нец, под Бутурлиновкой упомянутого Мишку усандокали и ребят его рас¬сеяли. Не успели отдышаться, как под Криушей и Березнягами крепко поцапались с идущей тараном относительно свежей конницей Думенко и отскочили за Дон на отдых и пополнение.
И в людях нуждишка была и в конском составе. Хоперский округ и Воронежскую губернию, где всю осень шли бои, обобрали и белые, и крас-ные. Там не то, что подковы - ухналя не найдешь. Маневренная война с ночными маршами по замерзшей грязи обезножила раскованных лошадей, и за Дон потрепанные думенковцами бригады ушли на две трети пешими, имея в полках по двести шашек. Командир корпуса генерал Коновалов махнул на все рукой и, не сказавшись по начальству, уехал в отпуск.
В одном из казанских хуторов нашел Василий Емельянович на квар-тире своих сыновей, живых и здоровых. Одного Василия не было – взяли его в конвой командарма Донской с пакетами мотаться.
 Встретились, как и не расставались: «Здорово... Здорово...».
Ребята, валявшиеся на лавках, с приходом отца приподнялись и сели. Молчали. Про домашних и спрашивать боялись.
Раздевшись и присев к столу, увидел Василий Емельянович на пого-нах у Аристарха продольную широкую полосу.
- О, брат...
Ефим, запустивший рыжую бородку, ответил за брата:
- У нас половина полка таких. Последний приказ - семьдесят де¬вять человек «подхорунжего» получили! Алешка Суковатов, Турилин
Пантелей, Тимофей наш… Прохорович...
- Тебе-то не дали,- поддел его Василий Емельянович.
- Мне и даром не надо,
- К нам? Служить?- спросил отца Аристарх.
- К вам.
- Много вас?
- Больше тыщщи.
Вскоре в хату и вправду набилось, что не продыхнешь. Деды располагались основательно, с кряхтением, по-хозяйски. Борщовых ребят с лавок посгоняли, сами сели. Развязали узелки… Служивым - снис¬ходительно:
- Подсаживайтесь. Чего стоите?
Молодняк, дальше своей станицы не бывавший, боялся всего, но держался напоказ воинственно и вежливо. Василий Емельянович сам, усмехаясь, наблюдал в хуторе Озерском, как два казачонка, взяв под козырек, спрашивали у местного старика, где здесь можно оправиться.
Служивые над ними беззлобно насмехались, пугали: «Вот погодите, вояки, Думенка вам докажет…», потом сами, же успокаивали.
- А ну как ранят. Не больно? - таращил на Аристархову лычку гла¬за желторотый выросток.
- Не боись. Ежели ранят, мы тебя сразу перевяжем,- усмехался
подхорунжий.
- А убьют?
- А ежели убьют, то ты и знать не будешь.
- А Думенка?..- спрашивал казачонок и припухлый рот широкой
ладонью прикрывал.
- А чего Думенка?- так же усмехался Аристарх.
О Думенко все они говорили с неловким смешливым восхищением.
- Прет дуром,- описывал Ефим, не забывая запихивать себе в рот,
пока все слушали.- Впереди на тачанках - пулеметы, на флангах – конные полки, за пулеметами - редкая лава, за лавой - батареи, а уж за ними прет ударный кулак - три-четыре полка... В атаку кидаются, как ума решились.
- А наши как же?
- А у нас нонешнюю осень один аллюр — шагом. В атаке - короткая рысь…
- Иде ж он теперь?- спросил старик Нестор Солдатов.
Ефим задумался. Отбросив казаков на Казанскую, Думенко ушел вы-ше по Дону, но где он мог быть, не знал никто.
- Да вот и гляди,- нашелся Ефим,- Куда нас кинут, там он и есть.
- Нас?
- Больше некого. Резерву нет ни-дной. Нас и кинут.
Деды молча обратили взоры на Аристарха, старшего по службе. Тот покосился на окно. Нагнал ветер туч. Метель спустилась, на пятнадцати шагах ничего не видно.
- А вы как думали? Лед на Дону взялся. Коня держит. Думенко,
что ни видно, через Дон полезет.
Спать ложились по-зимнему рано. Сипуга вроде стала слабеть. Костю взводный офицер забрал на усиление караулов. Выйдя со старшим сыном перед сном на двор, Василий Емельянович спросил один на один:
- Отобьемся?
- Не... навряд.
- Что ж он за враг такой? Думенка?
Аристарх занервничал, прошелся, поджав губы и откинув корпус на-зад, будто ноги опережали тело. Оглянулся на грязновато-белую мглу, со всех сторон обступившую чужой разоренный войною двор:
- Казаки они и есть казаки. С малолетства обучены. Думенковцы -
низовцы. Много хохлов, что в регулярных служили. Есть кубанцы. Кони у них пуганные, половина - калмыцкие. Чуть что - в дыбки, - покосился на слеги, пиками торчавшие над «костром», посоветовал отцу.- Бей коню в середину груди,- и опять усмехнулся.- Ничего - перезимуешь.
Утром метель сменилась дождем. Снег сошел. Хриплый крик: «Вставай! Выходи строиться!» подбросил зорюющих казаков и выгнал на туманные хлюпающие базы.
Два дня под моросью по грязи сбивали командиры рыхлое подкрепление в стройные ряды. Рявкали взводные, вгоняли дедов в пот, а молодежь в столбняк. Потемкам, когда узкие улицы хутора брались гололе-дицей, распускали сотенные казаков по квартирам.
В ночь на 1-е, едва все утихло, прискакал казак с пакетом, привез приказ выступать на Думенку.
- Ну, старые, дождались?..
Утром выступили. Разбухшая до пяти с половиной тысяч, громоздкая, девятиполковая дивизия громадным табором поползла к границам области, на Богучар.
Василий Емельянович хоть и попал в одну сотню с сынами, держался поближе к дедам. Ехал он в одном ряду с уважаемым антиповским стари¬ком Нестором Солдатовым, своим односумом. Не вразумил того Бог грамотой, но одарил умом. Как выбрались на изволок, оглянулся старик, на растянутые колонны, на сани, волокущиеся по грязи, по  лужам… В рядах деды лет пятидесяти и больше да зеленая молодежь. На дедах шубы с большими воротниками, веревками подпоясанные. Из оружия - пики и шашки времен очаковских и покоренья Крыма.
- Эх,- сказал,- всё разутое-раздетое Войско Донское...
На ночлег стали в пограничном хуторке, где встретили уходившую к своему корпусу 14-ю конную бригаду, усть-медведицких казаков. Трюпком поспешали торопливые сотни, звучно чмокала под копытами густею¬щая к ночи грязь.
- Иде правитесь, конная бригада?
- К своим. Будя, побыли у вас в зятьях,- огрызнулись из темноты.
- Чего мокрые?
- Речки заиграли. Вплынь шли... 
На другой день, едва выступили, впереди, заглушаемая густым тума-ном, открылась стрельба. И гонцы, и посланная разведка донесли одно: Думенко перешел Дон и ведет бои с донской гвардией.
Молодой генерал, командир соседней бригады, заметался, загорячил коня в голове построения - скакать и выручать. Но дивизионный, опа¬саясь, как бы в тумане не врюхаться, рассыпал впереди колонны редкой лавой целый полк, раскидал по сотне в боковые охранения.
- Шагом!..
Пошли ощупкой. Одну бригаду вообще оставили в резерве. От этого черта Думенки всего можно ждать... Пока шли, стрельба смолкла.
- Если сбили, щас на нас нагонят...
- Да ну. Гвардия ж...
От головы колонны прорысил, выткался из тумана сотенный ординарец, успокоил:
- Отбились…
В деревне Красноженовке раньше, чем ожидали, нашли вышедших из боя гвардейцев.
Гвардейцы подошедшей подмоге обрадовались, но потом, приглядевшись, поостыли. Вёшенцы тоже пригляделись. Гвардейская дивизия - полк неполного состава, держится на пулеметных командах, казаки подтянутые, на подбор, но обносились, а на обувку и вовсе смотреть страшно. По¬нятно, что командиры гвардейцев держат в строгости, обувью с населе¬нием меняться не разрешают. Да и что в России возьмешь? Лапти?
Генералы ушли совещаться, потом выстроили дивизию в громадное каре. Дивизионный, Гришка Лобов, молодой, но из кадровых, горячил перед дышащими полками коня, сучил кулаком:
- Ну что, станичники? Дадим по морде Думенке?
Василий Емельянович поглядывал на георгиевский темляк генераль-ской шашки. Такие даром не достаются. Может, и вправду дадим Думенке по морде...
Особой уверенности не было, да и бригадный Овчинников помалки-вал. Где-то за спиной негромко, но развязно переговаривались гвардейские офицеры:
- Предстоит зимняя кампания. Приказ был: кто переживет эту зиму, тот и победит.
- Это мы и без них знаем...
- За нами наша родная... значит… донская земля!..- кричал Лобов.
- Организация полков и сотен по станицам и хуторам...- долетало
из-за спины. - Должной дисциплины нет и не будет. Панибратство: на
первом месте кум, сват, брат, за раненым уходят целые взвода... Я
особенный противник такого рода формирования частей.
- Зато быстро...
                *   *  *
До свету бригаду подняли и повели на запад от Красноженовки, в буруны.
- Вентерь Думенке устроим.
Стали полки скрытно, но несколько сотен вёшенцев осторожный Овчинников положил впереди в цепь.
Василий Емельянович, как и другие старики, стоял за цепью в бал¬ке, коноводил.
В балке туман мешался с остатками утреннего сумрака, а вверху уже властвовало солнце. По краю балки горели огнем поймавшие лучи сухие былки травостоя. Шелестели опавшие, землисто-бурые листья. Морозец высушил землю и сжег все живые запахи, лишь с востока ветер слабо наносил кизячным дымом. Кое-кто и придремывал, клевал носом в такой красоте и в покое.
Ждали, что полезет Думенко на Красноженовку, тут и врежут ему с обоих флангов. Но то ли передал кто, то ли случайно так вышло, а кинул Думенко одну бригаду по буграм восточнее Красноженовки, одну - западнее, и вышла думенковская конница запрятанным донцам прямо в лоб. Хлестнуло впереди в цепи. Раз... да другой... Галки с криком взметнулись стаей, качнулись на упругом восточном ветру влево - вправо и низко пошли, перекликаясь, дальше от страшного места.
Разрозненный, недружный вдогонку за первыми выстрелами залп раздробил, разогнал очарование утра.
Вскинулись деды, переглянулись. Гок! Гок!- азартно бил кто-то одиночными. «Ну, началось...»
Минуты не прошло, зашумели из цепи:
- Лошадей… По коням... Лошадей...
Бросились коноводы по коням, а Солдатов старый осмыгнулся, за¬вис, не влезет. Через плечо - соседу:
- Вася, сажай...
Подпихнул его Василий Емельянович, закинул в седло. Вразброд, давясь и мешаясь, кинулись из балки наизволок. Навстре¬чу злобное:
- Не спать, деды!..
Как-то - как-то... подали...
На буграх впереди на ветру - конные массы, галь черная. Кубанцы... Пошли вёшенцы уходить. Волнами, перекатами. Постреливая, отпугивая красных. Те нависли, подгоняют.
Перевернулся весь бой, перемешался. Где-то за Красноженовкой лихой генерал Познышев принял удар, лично водил хоперские полки в атаку, потерял батарею, контратакой взял обратно и вновь потерял. Жарня там шла страшная.
В Красноженовке и на буграх вокруг нее дралась сама оказавшаяся в вентере донская гвардия. На глазах у нее в самой деревне накрыли думенковцы, порубили и в плен забрали 4-й Донской полк.
Уходили гвардейские пешие сотни сомкнутым строем, налетавшую конницу отбивали залпами, с выдержкой, с интервалами. Шарахались красные.
Подскакал оттуда к 4-й бригаде генерал:
- Поддержите. Хоть лаву обозначьте...
Есаул Дарин - рука у козырька, а сам смеется:
- Получили приказ отходить.
- Да я... Да я атаману на тебя… на вас...- зазевал генерал.
Дарин, мальчишка, двадцати пяти еще нет, через плечо дедам, перед лавой задиристо торчащим:
- Уходим...
Генерал смекнул, своей властью выхватил дедов, как пастуший ко¬бель от стада отбивает:
- А ну, за мной!
Повел их в бой, в самое пекло.
Прикрывая отступление казачьей гвардии, с бугра прямо с двуколки, по примеру красных, бил станковый пулемет, но взятые у хохлов оглу-шенные лошади плясали, тачка ходила ходуном, и огонь был неверен.
Отходя, уперлись в ручей у речки Чумичевки. По хлипкому мосту перекатывали орудия, пулеметы... Отстреливаясь, подходили две пешие сот-ни в белой амуниции. Вокруг них все и заварилось.
- В ногу! Ну!..
Подскакал чужой полковник:
- Вот это здорово! Молодцы!
- Атаманцы, ногу возьмите...
Неумолимо налетала, нарастая, красная лава...
Гахх!!! Гахх!!!... Смешались, забились...
Один долетел, ткнулся в сомкнутый строй. Просел, заскользил на брюхе и коленях раненый конь, вскинул морду... Всадника - штыком. Вскинулся приклад - видел Василий Емельянович - и провалился, ставя предел чему-то.
Шли мимо сотни. Бледные лица, белая гвардейская амуниция, подтянутый строй...
От красных - новая крупная конная волна. Покатились, быстрей... быстрей... Сквозь дробный топот прорвался какой-то звук, вроде далекого воя ветра. Яснее гул и посвист....
Показалось Василию Емельяновичу, что не выдержат казаки. Пехота слишком заторопилась к ручью, почти срываясь на бег. Слышен был гром-кий хрип дыхания.
Генерал со штабом и ординарцами  посунулся вперед, лязгнули шаш-ки. Деды, ощетинясь пиками, жались под крыло к генералу.
Тут бы и конец, но последними патронами ударили «виккерсы» пулеметной команды Атаманского полка...
Красные остановились, за ручей не пошли, и тяжелый день кончился.
Вслед за генералом въехали деды в деревню Шуриновку. Непонятно как-то было: и бой неудачный, и потерь вроде нет...
Подходили офицеры. Генерал оглянулся, остановил взгляд на дедах:
 - Возвращайтесь в свою часть. Благодарю за службу!
 Удостоясь генеральской похвалы, с неохотой отправились деды в полк. Как подъезжали, навстречу – помощник командира полка есаул Ермаков, злой как черт. Сузил светло-карие бирючьи глаза:
- Вы... старые... Вы иде шляетесь?
Деды остолбенели от подобной непочтительности, Постояли, поглядели вслед лихому есаулу, шажком тронулись. Молчали. Последним телепался Нестор Солдатов.
Не генеральская похвала, не ругань есаула - немощь физическая, внезапно открывшаяся в бою, ошеломила его. Уже расседлывали и укрывали приморенных коней, вырвалось у него, вспомнил свой позор:
- Прошла жизня!
Напомнил потом Василию Емельяновичу:
- Я ить танцур был. Лошадь рысею обгонял...
      Василий Емельянович перемолчал, а сосед их, бойкий дедок, подхватил охотно:
- Не говори, не та уж сила! Надысь скотину погнал. Глядь - у дуба ветка... Подсигнул, уцепился, а подтянуться - веришь? - не могу ...
Пошел дед, за чумбур коня повел.
В хатах тесно сидели казаки не участвовавшей в бою 5-й бригады, все больше хоперцы, сумерничали, вспоминали брошенное хозяйство, ругали красных.
- Слава Богу, что хлеб не довели до дела и травы не скошено -
уйма, а то все чертям досталось бы.
- Да... сократились доники...
Тосковали о родне:
- Чем они живут и как живут?..
Три дня простояли части в деревне Филипповке. 5-го пришел приказ генерала Сидорина отступать за Донец.
Наседавшие на донскую конницу думенковцы, зацепив крылом хутор Сетраков, врезались в холацкие слободы и пошли под колокольный  звон, встречаемые хлебом и солью.

Глава 2.
За Донцом 4-ю Донскую конную дивизию, растерявшую и «сердце» и пулеметы, свели с 14-й бригадой в  «конную группу генерала   Голубинцева» Бескомпромиссный служака Голубинцев   подтянул казаков. Пулеметные команды были готовы, и пулеметы ожидались из Новочеркасска каждый день. Что касается "сердца", то и его нашли бы казаки... Маневром Голубинцев   приостановил наступление красных, цокнулся с ними у Садков и Мокрой Ольховатки и, маневром оторвавшись, увел группу на хутор Мокрый Лог.
Красные, выбросив вперед конницу, перли вдоль железной дороги на столицу Дона Новочеркасск. На Персиановских высотах их готовились встретить казаки Гусельщикова и 10-я конная «атаманская» бригада.
24-го декабря конная группа Голубинцева и Сводная дивизия 2-го корпуса сосредоточились в районе станицы Раздорской, чтобы ударить от-туда на Александровск-Грушевский, по тылам наступающих   на Новочеркасск большевиков.
К вечеру морозец отпустил. Низовой  ветер погнал с моря рыхлые, набухшие свинцом облака. Сырой и холодный, он  пробирал до костей припотевших, отходивших от мороза казаков. Ледяной коростой взялись стоявшие по базам кони.
В хуторе Мокрологовском, в штабе конной группы, в полутемной хате, наштагруппы полковник Борцевич читал директиву и водил пальцем по расстеленной на обеденном столе карте. Начдив-4 Лобов, командиры бри¬гад и начальники штабов, тесно обсевшие стол, молча следили за пальцем. В переднем углу изнуренный, больной тифом генерал Голубинцев не поднимал глаз, бесконечно тер ладонью бледный, перечеркнутый сабельным шрамом лоб.
Лампа коптила, подмигивала, по расцвеченной стрелами карте пробегали блики, точно так же, как по земле сейчас бежали тени гонимых низовкой туч.
- ...Выступаем завтра в  6-20. Сверим часы, господа,- закончил Борцевич.
Собравшиеся зашевелились, заговорили. Голубинцев вскинул голову,  с усилием поднял веки и, опираясь на карту мелко дрожащей белой ладонью, поднялся:
- Я неп…еменн... лич-ч... буду руко…одитъ операц-ц...- язык и лицевые мускулы плохо слушались его, коренные зубы  лязгали.
Он вздохнул, собрался с силами и закончил:
- Я казак и верю в  успех борьбы за наше правое дело...
Командиры без споров и обсуждения разошлись по бригадам.
К рассвету запуржило. Беснующиеся хлопья облепили напугученных, укрытых башлыками всадников, слепили нервно обмахивавшихся хвостами лошадей. Полки растянулись от штабной хаты и до крайних   дворов  хутора. Ждали начальника группы.
Генерал Голубинцев, зеленовато-бледный, «никакой», вышел к подседланному серому коню. Сердитый полковой врач шел за ним с видом няньки с не¬терпением ждущей, когда же ребенок угомонится. Генерал положил ладонь на кованную луку, постоял, опустив голову, будто рассматривал и проверял седловку, потом провел слепым взглядом по терявшимся в метели шеренгам и, ни к кому не обращаясь, трудно проговорил:
- Что-то… скверно мне... На коня не сяду,- и покачнулся...
Хмурый врач, словно давно ждавший этого момента, повелительно щелкнул пальцами, вестовые подхватили и повели безвольно волокущего ноги гене¬рала к подлетевшим саням. По ближним рядам шепоток.
Командиры и штаб сгрудились вокруг усаживаемого в сани Голубинцева. Доктор кому-то обиженно говорил:
- У него температура выше сорока.
- Коман... гpуп... передаю... ге...ралу Лобову…
Начальственный голос возчику:
- Давай-ка, братец, на Константиновку. В бригадный лазарет.
- Счастливо,  Ваше Превосходительство! Выздоравливайте...
Сытые кони   резво пошли под ветер.
После  заминки конная груша  тремя колоннами выступила на Александровск-Грушевский.  Стена  метели давила, сдвигала к северу, сбивала с дороги. Казаки угибалисъ, воротили мокрые лица направо. Но отдохнувшие   лошади шли бодро, размашисто. Снег еще не перемел,  не сравнял дороги.
Не прошли и пяти  верст,  с тылу, от  Мокрого Лога, где оставалась и готовилась к выступлению  Сводно-партизанская дивизия, пробилась сквозь пургу канонада.
От штабных в голову колонны и обратно - от полка к полку, от сотни к сотне - прокатилось:
- Сто-о-оой!
Стали в нерешительности.  Сотенные, покидая места, съезжались на обочину.
- Сто-о-о-ой!
- Ну,  чего там?
Съехались командиры - полковые, бригадные - загорячились, заспори¬ли. Бойкий, рыжеусый Гаврилов тыкал плетью сквозь метель:
- ... продолжать выполнение задачи!..
Светлый дончак под ним горячился, пугливо косил выпуклым глазом на плеть и вдруг заржал,  затряс светлой гривой, сбивая напря¬жение. Гаврилов, успокаивая, стукнул его каблуком под бока.
- Устав рекомендует...
- Наши уставы безнадежно устарели.
- ... рекомендует идти на выстрелы....
- Полковник Гаврилов прав,- начальник штаба 4-й бригады Хохлачев напирал на Лобова (кони их перемахнулись мордами, хлестнули хвостами, и хохлачевский отступил).- Идет сражение за Новочеркасск. Так мы сорвем  операцию...
- У нас в тылу бой. Если Думенко - не дай Бог - отрежет нас от переправ…
- Ну и что?
- Как «что»?! Если он нас отрежет...
- Бог мой! Идем на выстрелы и на месте все увидим!..
Пока стояли, метель улеглась. Тучи отбитой конницей откатывались,  оголяли небо на западе. Оттуда, от Персияновки, долетел гул стрельбы еще более сильной.
- Ну? Слышите? Операция началась...
- Для меня главное - сохранение вверенной мне конной группы...
- Пулеметы так и не получили...
- У нас в тылу...
- Пора забыть о тылах!..- срывался на крик Гаврилов.- Мы - конная,
подвижная группа...
- ... на весь Дон всего три переправы...
- На Раздорскую!
- А?
- На Раздорскую, Ваше Превосходительство...
- Вы меня извините, Григорий Петрович, но так себя ведут лишь совершенно потерявшие боеспособность части...
- Решено... Эй, повод вправо! Иван Захарович, командуйте...
Гаврилов, крутнув коня, сквозь зубы:
- Ах, чтоб вас черти забрали...
Прорвавшийся меж тучами луч восходящего солнца поджег холодным ог¬нем равнину, ослепил. Подгоняемые ветром, мешая ряды, полки пошли на Раздорскую.       
                *                *                *
О том, что Голубинцев заболел, и конная группа ушла на Раздорскую, в штабе 2-го корпуса узнали после полудня.
- Ч-черт! И спросить не с кого… - начальник штаба полковник Одноглазков кипел. Прекрасно задуманная операция срывалась.
- Надо бы Гусельщикова предупредить. Как бы его самого…
- Опять уходим и опять без боя… Без боя…
Штабные офицеры толпились у двери, ожидая решения об эвакуации штаба, приостановленной командующим.
Становилось ясно, что столица Дона будет сдана повторно.
- Да, насчет Гусельщикова… - вспомнил Коновалов.
- Там бой, Петр Ильич, и Гусельщиков в войсках, - развел руками Одноглазков.
- Надо послать надежного офицера. Предупредить. Я все же обещал…
- Ваше Превосходительство, позвольте мне, - шагнул от двери Афанасий. – Я лично знаю генерала Гусельщикова.
Коновалов, взглянув на Афанасия, кивнул, и они с Одноглазковым опять склонились над картой.
- Что у нас справа?
- Красные – до бригады кавалерии – вышли к Константиновской.
- Ясно… ясно… Что ж, переводите штаб на левый берег. Вот… сюда…
Передав командование старшему офицеру сотни и взяв с собой троих казаков, Афанасий выехал в Новочеркасск. Скакать прямо на Персияновские высоты и искать там Гусельщикова, было рискованно, да и не за этим он ехал. Главное было – попасть в город и увидеть там Светлану Дмитриевну.
Дорога от Новочеркасска на Заплавы и Бессергеневскую была забита беженцами, и Афанасий решил махнуть напрямки, полями на Кадамовский и дальше на Хотунок.
Не остаться в дураках – это страшное правило житейской мудрости убивает все благородные чувства человека. Но Афанасий не думал, как он будет выглядеть в ее глазах или… в глазах ее мужа.
Живет там она или не живет со своим мужем, но если Новочеркасск сдают, ей надо помочь. В голову назойливо лезла фраза «Предложить свои услуги…», как будто кто-то за спиной говорил ее, усмехаясь, с издевкой.
Здравый смысл и опыт подсказывали, что Светлана Дмитриевна, с ее умением обустраивать свою жизнь,  давно уехала из Новочеркасска, а может, и из России. У нее муж, который вряд ли исчезнет повторно и который о ней наверняка позаботится. И, наконец, чтобы в данной ситуации «предложить услуги», надо, по меньшей мере, иметь телегу, фаэтон какой-нибудь.
Но все это ушло, испарилось. Главное было то, что именно сейчас, когда все рушится, он примчится к ней. Из всего будущего, из всей жизни он выбрал лишь этот нереальный миг. Ее благодарный взгляд… Она сядет к нему в седло, и он осторожно, шагом выедет со двора…
Незаметно для себя он понукал коня и приходил в сознание, когда тот далеко отрывался от сопровождавших Афанасия казаков. «О, Господи!.. Я схожу с ума…».  Он натягивал поводья, оглядывался, отирал ладонью лоб и радовался, что все это время отставшие казаки не видели выражения его лица. «Господи, бред какой-то!».
Добраться до города, найти Гусельщикова, передать… Он представлял улицы сдаваемого города, штаб, суету и – опять – ее дом, тот переулок… Прижатый конь, ощущая нетерпение и страшное волнение хозяина, всхрапывал и летел, едва касаясь земли…
У Кадамовского опять выбрались на дорогу.
Вдали, в дыму и грохоте угадывался город. В рыжеватых лучах заходящего солнца едва просматривался войсковой собор. Ниже серо-жемчужная пелена сумерек уже окутала домишки окраины. Тянулась пустынная насыпь железной дороги. Еще ниже болотистая равнина речки рябила угрюмым и монотонным движением. Из-под виадука сразу на мост ползла змея бесчисленных обозов. Теснились, торопились, намахивались друг на друга возчики.
По виадуку перебегали беженцы; мелькнули жалкие цветы на шляпке.
Речка не замерзла. Подобранные не в масть быки, по брюхо проваливаясь в воду, тянули вброд пушки. Перескочившие батарейцы держали лошадей в поводу, ждали. Командир батареи морщился, физически ощущая каждое драгоценное мгновение.
Взяв стороной, вброд перемахнули Тузлов и, упав на конские гривы, взлетели на крутую насыпь «железки». Перед ними на горе, заслоняя полнеба, темнел город. «Скорее… До темноты успеть!..»
На улицах - гололед, пустынно. На ветках деревьев – комочки и лоскутки снега.
Утром здесь, в городе, в натруску хлопьями выпал крупный и тусклый, цвета соли снег. Войска и обозы растолкли его и отполировали на дороге, и теперь артиллерийские лошади скользили и падали на спуске.
В Войсковом Штабе знакомый офицер, руководивший погрузкой остатков имущества, задержался на секунду, окликнутый Афанасием.
- Штаб эвакуирован. Город сдадим без боя.
- А Гусельщиков?..
- В войсках. Отводит части к Аксайской.
Поручение теряло смысл. Поколебавшись, Афанасий приказал «За мной!» и направился к лазарету № 7.
Проглянувшее к вечеру солнце садилось. Но снег и лед удерживали меркнущий свет и сами тихо светились. Краткое голубое время, разделявшее ночь и день, вот-вот должно было спуститься на землю.
Пробиваясь сквозь запрудивший площадь огромный обоз, Афанасий вспомнил, как несколько раз во сне он вот так же торопился по стремительно густеющим сумеркам. Свернул на Ермаковский и поскакал.
Показалось заведомо пустое с черными стеклами «представительство». Здесь на углу было их последнее объяснение. Вот на тот дом она указывала… Сердце гулко билось, и озноб пробегал по плечам.
- Ждите.
Он спрыгнул на землю и, не заметив протянутой руки вестового, потянул коня за собой. Шаг, другой, третий… Вот он, этот двор…
Как некоторые любовники за пять минут до назначенного времени чувствуют, что свидание не состоится, так и Афанасий, входя во двор, еще у калитки знал, что квартира пуста, Светланы Дмитриевны здесь нет, она уехала.
Укутанная в платок старушка-хозяйка, стоявшая в полураскрытых соседских дверях, оглянулась на звук шагов, прервала разговор и засеменила ему навстречу.
- Тут…
- Съехали, Ваше Благородие, - предвосхитила она его вопрос. – Съехали, еще тёпло было – съехали.
- А куда? – спросил Афанасий и сам же отрицательно покачал головой.
- Я, ей Богу, не знаю, - подтвердила старушка. – Съехали… А куда?..
Она жадно рассматривала Афанасия, пытаясь что-то вспомнить, и уже что-то придумывала для себя о нем и Светлане Дмитриевне.
Медля уходить, он обвел взглядом двор, скользнул по окнам, по небу. К вечеру разъяснело и стало холоднее. Он ощутил, как мерзнет без перчатки правая рука, и лишь дыхание ведомого в поводу коня греет пальцы.
- Ну, ладно…
Афанасий уходил из города с последними посаженными на телеги пластунами. Над Новочеркасском лопалась шрапнель. Оранжевым закатом полыхал пожар.
Афанасий часто оборачивался и через головы сопровождавших его казаков смотрел на оставляемую столицу. Он почему-то боялся услышать клятвы или проклятия, но не слышал ни того, ни другого. И конвой, и обгоняемые, трясущиеся в телегах пластуны, казалось, забыли об оставляемом позади городе. Старик в старом картузе с оранжевым околышем, обнимая винтовку и хитро поглядывая на соседей, что-то рассказывал, казаки ухмылялись. Седобородый возчик в зипуне и красноверхой папахе хмурился, обеспокоенный одним – как бы на подъеме не надсадились лошади. В задке раненый, с перевязанной головой казак (на затылке заячьими ушками торчали концы утирки), мучимый жаром, расстегнул на все пуговицы гимнастерку. На оголенной груди его, отражая зарницы шрапнелей, вспыхивал золотой крестик.
*                *                *
У подбитого танка лежало несколько срезанных пулеметным огнем лошадей. Выглянула луна. Одна лошадь, дергаясь, подняла с усилием морду. Танк застыл, устремив в небо гусеницы, отбросил зловещую тень на синий снег. Из тени выступали чьи-то ноги, сияли сапоги, освещенные луной. В стороне еще один боец уткнулся лицом в колючий снег, как спящий в подушку.
Голубая равнина, синее морозное небо…
На Хотунке в темноте красная конница начала переправу через окаймленную льдом черную Тузловку. Лошади фыркали, не шли. Напором погнали передних, остальные – уже спокойнее… Кто-то оборвался с седла в речку, вызвав смех среди бойцов…
На окраине оставленного города взлетали оборвавшие артиллерийский огонь ракеты.

Глава 3.

Светлана Дмитриевна чуть ли не год прождала чудом воскресшего и объявившегося мужа.
 Павлик должен был прибыть  в Одессу или Севастополь на французском военном судне в конце апреля. Но к тому времени союзники сдали и Одессу и Севастополь. Светлана Дмитриевна, успевшая добраться до Керчи, узнала об этом и вынуждена была вернуться. Новочеркасск после объяснения со Стефановым внушал ей смутную тревогу, и она решила остановиться в Новороссийске. Здесь ее пригласили переводчицей в одну из английских миссий. В связи с новой службой она все же несколько раз побывала в донской столице и даже оставила за собой старую новочеркасскую квартиру. Средства позволяли ей это – англичане выплачивали жалование в фунтах. Но летом Добровольческая армия отбила Крым у большевиков, и Светлана Дмитриевна перебралась туда решительно и окончательно. От англичан она узнала, что из Франции на французском корабле русский офицер может прибыть только в Крым или в Одессу, но никак не в Новороссийск – союзники четко определили зоны своего влияния на Юге России.
В Крыму к осени и, тем более, к зиме собралось вполне приличное и во многом интересное общество. Сама Света поселилась в доме у дядюшки. Его так и не успели продать ни в 17-м, ни в 18-м году. При большевиках здесь было какое-то учреждение, а прислугу оформили уборщицами и завхозами, но с приходом «добровольцев» опять все встало на свои места.
Все управление домом Света взяла на себя. Быстро, раз и навсегда, поставила на место прислугу. Опыт службы в Добровольческой армии очень пригодился ей в этом деле. Сначала она хотела устроить прибежище для всех знакомых из Петрограда, но потом вспомнила, что в любой момент может вернуться Павлик, и решила приютить двух-трех самых беззащитных и беспомощных. Так у нее за предельно умеренную плату поселился приват-доцент Каплин, чудом бежавший из-под расстрела из Петроградской ЧК, и вдова генерала Шубертса, приехавшая в Крым из Белой Церкви на поиски тяжелораненого сына. Последняя жила у Светы в качестве гостьи.
Иван Иванович Каплин, филолог, имел неосторожность еще в конце прошлого века увлечься марксизмом. Учение показалось ему интересным, но к России отношения не имеющим, и он изучал его в свободное время, как чиновник почтового ведомства изучает астрономию – так, ради любопытства.
Когда в 18-м году произошедший в Петрограде переворот объявили социалистической революцией, Иван Иванович направился к новым петроградским властям и, представившись «марксистом-теоретиком», стал объяснять им всю ошибочность подобного утверждения. Так получилось, что из всех «петроградских властей» Каплин смог проникнуть лишь в ЧК. В другие советские учреждения его не пустили, а в ЧК – пожалуйста. Думали, что с доносом пришел. Прервав обстоятельное объяснение, власти наорали на приват-доцента, объявили его провокатором и выгнали. Потом спохватились и приказали арестовать. Но Иван Иванович – словно озарение на него нашло, -  выйдя из ЧК, сразу же бежал в успевшую отделиться Финляндию, даже домой не заглянул.
Средств к существованию у него не было, финны смотрели на русских неприязненно, и Иван Иванович решил пробираться к родственникам в Крым. На дорогу ушло больше года… Родственников в Крыму он не нашел, но как-то проговорился о своем увлечении марксизмом. Это его опять чуть не погубило. Местная контрразведка стала проявлять к нему интерес.
Проницательная Света, выслушав рассказы перепуганного Каплина, куда его вызывали и о чем расспрашивали, поняла, что его хотят банально завербовать в осведомители, и посоветовала притвориться человеком глупым и болтливым, а на предложения не соглашаться. Впрочем, какой-либо твердости от него она не ожидала. Чтобы он как-то выживал, Света, используя старые служебные связи, устроила приват-доцента по санитарному ведомству простым писарем.
   Мадам Шубертс, вдова сослуживца папА, потерянная, раздавленная горем дама, появилась в Крыму недавно. Она получила письмо от товарища своего сына, что в июне в боях за Симферополь младший Шубертс был тяжело ранен и отправлен в Ялту. В одном из ялтинских госпиталей подтвердили, что штабс-капитан Шубертс лечился, но был выписан, и вдова, Полина Васильевна, не веря такому счастью, искала следы поправившегося сына, который если и писал после выписки, то, видимо, в Белую Церковь.
Втроем они встретили зиму. Белую Церковь, судя по всему, заняли большевики, и Света уговорила мадам Шубертс пожить в Ялте, подождать, пока жизнь не изменится к лучшему.
Настольной лампы под веселым абрикосовым, даже канареечным абажуром не хватало, чтобы осветить все углы большой холодной залы. Каплин и Полина Васильевна жались поближе к теплой стене, совсем ушли в тень. Каплин с огромным удовольствием сидел бы сейчас в натопленной кухне вместе с прислугой, но когда Света вечером спускалась в залу из своей комнаты, и Каплин, и мадам Шубертс тоже считали своим долгом выходить туда, садиться и смотреть на хозяйку.
Ах, эта лампа!.. «Мир так же велик, как велико любопытство. Как необъятен мир при свете лампы и как мал он в дымке воспоминаний», - думала Света… или повторяла невольно чью-то мысль…
Последнее время вечерами она писала трактат или эссе, в котором хотела свести вместе мысли, появившиеся у нее за последний год. Мысли эти вертелись вокруг ожидаемого приезда мужа и своей слабости, которая проявилась в мыслях и в письмах к Стефанову. Трактат предназначался ей самой, и после написания и прочтения подлежал либо немедленному сожжению, либо должен был затеряться на самом дне письменного ящика в столе хозяйки.
Света постоянно задавала себе вопрос, было ли все «то» любовью, или это пробудилась и не нашла выходы обычная «физиология». Слава Богу, что ничего «настоящего» тогда не случилось, она все-таки держала себя в руках. Но мысли эти на бумагу так и не попадали. Записывать их было бы через чур «по-институтски». Нет, на бумагу ложились строки, анализирующие весь ассоциативный ряд, возникавший в сознании Светы, когда она начинала вспоминать.
«Структурированное мышление привычно ищет заключение и выводы. Для того чтобы оспорить.
Жизненный путь, приближение к миру.
Долг, вернее тот фетиш, который сделали из него индивиды и перенесли на сообщество, работает сейчас и против того, и против другого.
Есть определенная категория людей, которая выкручивает собственные руки, терзается и где-то в итоге, думает, это и является определяющим в его сути… А потом – тщета, вышло земное время. Это самое страшное, но и самое честное (порядочное) понимание сущего.
Нет науки под теорией человека и общества. Утопия и фантазия – исходные посылки, на которых все строилось.
Человеку во многом присущи стадное чувство и большая, но не беспредельная воспитуемость в смысле изменения его биологических потребностей. Он субъективен, так как критерии оптимальности – чувства не постоянные.
Биологические потребности выводятся из инстинктов и определяют много таких поступков человека, которые мы привыкли относить за счет воздействия общества. Общение, самовыражение, лидерство и подчиненность, сопереживание и подражание – это не от общества, а от природы. Они обнаружены у всех стадных животных.
Может, и искусство имеет биологические корни.
Есть главный регулятор поведения – стремление получить максимум приятного и минимум неприятного от всех потребностей. Это уровень счастья и несчастья.
Вся цивилизация порождена изобретениями. Технические дают производство благ, социальные продуцируют идеи, как распределять собственность и власть. При этом обязательно кого-то ущемляют: слабых, глупых, послушных, строптивых. Следуют сопротивление, предложение новых идей, организация в группы. Борьба или компромиссы. Установление новых порядков.
«Стрела времени» - рост производительности, богатства, образования, народонаселения, равноправия, терпимости, взаимного проникновения культуры, уменьшения природной враждебности к другому (чужому).
Биологические потребности составляют не менее ? мотивации поведения человека. Их изменения в процессе воспитания едва ли превышают 20-30 %. Эгоизм в человеке троекратно превосходит альтруизм.
Способность воспринимать новые убеждения зависит от их разницы с убеждениями, привитыми ранее. Если разница велика, человек  просто не слушает доводов.  Дальние цели не могут служить сильным стимулом. Чем ниже уровень культуры, тем сильнее сиюминутные интересы…»
«Стрела времени» - ей понравился этот термин. Дальние цели и стрела времени… Она вдруг запнулась, оторвалась от писания и оглянулась на Каплина. После белого листа под лампой лицо приват-доцента совсем не различалось во мраке.
- Скажите, Иван Иванович… - она помедлила, подбирая слова, - опираясь на марксизм, могли бы Вы… предсказать… или, лучше сказать, наметить ближайшее будущее России? Лет, скажем, на сто…
- Ах, матушка Светлана Дмитриевна, - вздохнул невидимый Каплин. – Если б мне дали такие исходные данные по какой-нибудь африканской колонии, я б, ни минуты не колеблясь, составил бы Вам… как его?.. прогноз… на сто и более лет. Да его и проверить невозможно… - усмехнулся Иван Иванович, но потом опять вздохнул. – А что касается России… затрудняюсь. Родина!.. Вместо анализа появляются страхи и мечтания… Жалко… Родину жалко…   
- И все же, - настаивала Света.- Есть же исторические параллели?
- Есть…
Глаза привыкли, и Света, разглядывая приват-доцента, ощутила охватившее его физическое напряжение. Так человек, прижатый к стенке, с невероятной скоростью ищет единственный правильный ответ.
Иван Иванович, видимо, о будущем России никогда не думал, старался не думать, боялся. Теперь подумал.
- Извольте–с, голубушка, - заговорил он, показывая всем видом: «сама напросилась». – Социальная структура общества сильнейшим образом упростилась. Нас с Вами перебьют или выгонят. И всех таких, как мы… Они говорят, что убьют целые классы… Приходится, знаете ли, верить… Большевистскими декретами в России введена одна, единая для всех форма землевладения и землепользования – общинная. Все эти показательные советские хозяйства, коммуны – процент… два процента… Ими можно пренебречь. Марксисты так не поступили бы. Но эти… Ах, да я вам уже рассказывал… С точки зрения аграрной страна отброшена в дофеодальный период. Сплошное море общинников… Чтобы управлять этим морем, нужен разветвленный бюрократический аппарат. На самотек они, конечно же, не пустят… Сейчас в управленцы, в чиновники, набирают разных беженцев – евреев, поляков, латышей. Они - пограмотнее. Но этой массой, этим крестьянским морем при помощи беглых поляков и латышей много не поуправляешь. Начнут набирать в чиновники своих русских православных рабочих. Есть еще сельский пролетариат… батраки, поденщики…
Иван Иванович поднялся и прошелся до темного дальнего угла и обратно под розовато-желтый свет лампы. Света видела, что он импровизирует, рассчитывает прямо сейчас. Полина Васильевна застыла, смотрела с мистическим страхом.
- Чтоб заменить одного образованного чиновника, привлекут трех-четырех малограмотных. Рабочему классу – конец… Ну, вот!.. – Каплин остановился и, как показалось Свете, радостно воздел руки, словно хвастаясь решенной задачей. – Море крестьян общинников, еще одно море поменьше – управители, сборщики налогов… И – всё!..
- И что это значит?
- Это социальная структура Древнего Египта, - с неким вызовом ответил Иван Иванович.
Он сам был возбужден, пошел, присел, снова поднялся, потер руки.
- Крестьяне-общинники, - повторил он, - чиновники-управители и так называемые малочисленные «городские средние слои»… Египет… Древний Египет…
Света скептически оглядела свой стол, неяркую электрическую лампу. Египет?..
- А это значит, - вновь привлек внимание Каплин, - что Россию ждут … э-э… обожествление правителей, священные гробницы и невиданные, грандиозные стройки с использованием рабского труда.
Он сам испугался того, что сказал, и сам попытался себя успокоить:
- А впрочем, так ли ново это для России?..
Света задумалась. Логично. Но как-то все очень ясно и очень просто. А как же тысячелетняя культура? Ах, да… Ее носителей перебьют. Каплин говорил об этом, как о решенном деле. Смирился. И он действительно обречен. А она, Света? Она вспомнила, как не так давно переводила в миссии англичанам излияния одного интендантского офицера. Все умные и по настоящему состоятельные люди уехали из России еще в 17-м году. Остались авантюристы, рвачи и прекраснодушная молодежь, либо люди абсолютно ни на что не способные, считал интендант. В порыве откровенности он и не подозревал, что выставляет себя авантюристом или рвачом... А что делает здесь сама Света?
Она отложила перо, поднялась и подошла к зашторенному окну.
 Борется за Родину?.. Еще с конца 18-го года, когда и в Добровольческой армии и на отбитой у большевиков территории с невиданной, всепоглощающей силой вспыхнули хищения, спекуляция и пьянство, она осознала бесперспективность борьбы. Отодвинула краешек тяжелой бордовой шторы. За окном падал снег.  Завтра взойдет солнце и увидит ярко-зеленую траву, пробивающуюся через серебряное сияющее покрывало…«Я жду мужа», - сказала сама себе Света. «А что тебе мешает поехать к нему?» - словно спросил кто-то позади из дальнего темного угла.
Но как же?.. Бросить все это?.. Но как они?.. Хотя бы эта мадам Шубертс… На что она будет жить?..
 Она вспомнила любимую фразу покойного папА: «Мы еще повоюем…». Да и эти пресловутые «общинники» - не мотыгами же они землю обрабатывают…


Глава 4.
СТРАННЫЕ СНЫ ВЗВОДНОГО КОМАНДИРА КИСЛЯКОВА.
На 23 декабря приснилось, что отец и мать снова женятся. В комнате сидела мать и незнакомая пожилая сваха с желтовато-светлым лицом. Он знал, что она учительница. Ему только что где-то в темноте рассказали о ней кучу сплетен, и он, чтобы сделать ей приятное, повторил несколько ее слов и мыслей, но уже как свои. Она была удивлена и заулыбалась.
Потом он мочился в огромную на весь нужник яму. Потом вернулся домой. На дворе неярко сквозь туман светило солнце, бледный луч косо лежал на белой скатерти стола. Бабка сидела возле и сказала, что «молодые» уже повенчались, а гулять не будем…
*                *                *
Еще через два дня Атаманское училище последним уходило из оставляемого без боя Новочеркасска.
Училище назвали Атаманским в конце ноября. Присвоили форму и марш Атаманского полка, девиз «Долгу верен – врагу грозен» и вручили знамя с изображением Ильи Пророка.
Весь декабрь занятия постоянно прерывались. В безвозвратное прошлое уши напряженные первые месяцы учебы. Особенно злила Ельпидифора бессмысленная, как казалось, верховая езда каждый день по два часа без седла. Многие после нее ходили по спальной комнате без штанов, а фельдшер мазал потертые места йодом, и без того увеличивая мучения.
 Командир сотни есаул Кочетов оставался непреклонен и гонял первогодков, не глядя на потертости, немилосердно.
 На езде одинаково доставалось и конной и пешей сотням. Ельпидифор, явившийся в училище без своего коня, попал в пешую, наполненную коренными новочеркасцами, многие из которых верхом никогда не ездили. Но за несколько дней до похода его перевели в конную сотню и выдали плохо объезженного калмыцкого коня-трехлетку. Небольшой табун таких коней недавно пригнали в училище из Задонья.
 Новочеркасск был переполнен, вместо прежних 40 тысяч жителей набилось в него 100 тысяч. И нравы прорывались – «перед смертью не надышишься». Но Ельпидифор с недавнего времени стал равнодушен к возможности «развеяться».
Уже в октябре в увольнении встретил он одну из подружек Лютенсковой (имена их он постоянно забывал или путал), она попросила подождать минутку, заскочила домой и вынесла газетную заметку.
«Гимназистка 8-го класса Мариинской гимназии Волкова Мария 2 апреля с.г. покончила с собой выстрелом из револьвера в правый висок, разочаровавшись в жизни…»
Страшно, коротко и неясно… Вот так… А просила два года…
Прочитав, он потер двумя пальцами переносицу – в груди что-то мелко-мелко дрожало от напряжения - и вернул листик хозяйке.
- Это Вам… - прошептала та, глядя на Ельпидифора с тревогой и неясным восхищением.
С середины декабря город стал пустеть. Занятия постоянно прерывались. Юнкеров начали привлекать к несению караульной службы. Особенно часто посылали сторожить Войсковой винный склад. Складское начальство, разлагая дисциплину, раздавало караульным бутылки цимлянского, покрытые землей и паутиной.
Ельпидифор на винный склад не попал, два раза дежурил в госпитале, где постели стояли всюду, чуть ли не на лестницах, и заранее были приготовлены «дежурные гробы».
Перед Рождеством отлучки запретили.
Под городом шел бой. Улицы опустели. Жителей не видно. Лишь многочисленные обозы и воинские части со скрипом, стуком и шорохом нескончаемо тянулись через Новочеркасск.
В темноте, когда всходила луна, получили приказ седлать и без лишней суеты и сборов вышли на Платовский проспект. Московская… Александровский сад…
Не доходя до станции, свернули и по-над речкой двинулись на Аксайскую. Оставляли забитую дорогу и целиной обгоняли обозы и пешие части.
Мороз покалывал в носу. Снег на обочине был сухой и глубокий. Неполная луна выстелила по тускло светящемуся полю текучие тени.
Позади в оставленном городе начинались пожары. И если кто оглядывался, то вид  ему открывался фантастический и зловещий.
Ехали, как оглушенные, в тупом и тоскливом молчании. Кто-то не сдержался, произнес с горечью:
- Поехал казак на чужбину далеко…
- На дохлой кобыле горох воровать, - едко и насмешливо, словно боясь показать свои истинные чувства, перебил другой.
Как за спасением перевел Ельпидифор взгляд на небо. Неполная, ненабравшаяся луна тараном шла сквозь белесые облака, и, опередив ее, стремительно неслась по черным прогалинам одинокая звезда. Улыбнувшись своим ощущениям, он подумал, что и в ночном небе нет покоя, как нет его на земле.
Есаул Кочетов, пропуская ряды, говорил, предупреждал, а может, от тяжелых мыслей старался отвлечь:
- Одному не оставаться. Заранее расстегни пуговицы на штанах, а то пальцы не будут действовать...
Ветер дул с низовьев. В лицо. Поход обещал быть долгим. Двигались скупо, расчетливо, заранее берегли силы.
Под утро в холодном тумане перешли Дон и вступили в Ольгинскую.
Утром все деревья стояли серебряные. К полудню стволы почернели, лишь на ветках сияло серебро. Резкий ветер с моря разогнал тучи. Казалось, стало холоднее, но все таяло. Не останавливаясь надолго, училище двинулось дальше на юг.
Шли с остановками, дорогу постоянно перегораживали въезжающие на нее с обеих сторон обозы беженцев. Скоро они совсем запрудили ее. Вымотанные или покалеченные обозные лошади то там, то здесь падали в месиво грязи и талого снега. Хлопали выстрелы. Обоз толчком останавливался. Задние особо не напирали - любое движение в грязи сразу же вязло. Люди черными муравьями сбивались над упавшими лошадьми, оттаскивали с дороги их, оттаскивали сани, рассеивались, и обоз так же толчком двигался дальше, оставляя осиротелые без лошадей возы и сани с онемевшими, ошеломленными женщинами поверх поклажи и возчиков с ненужными кнутами в руках.
Один раз какой-то коннозаводчик вывернулся из балки и загнал в середину обоза табун кровных коней, чем снова застопорил движение. Юнкера, встав на стременах, с тоской и болью любовались выхоленными лоснящимися красавцами. Людей уже не жалко было. Присмотрелись, притерпелись. А эти, бедные?.. Пропадут… Вот так же падать будут…
Под вечер около Новотроицкой юнкеров догнал красный аэроплан и осыпал листовками. Листки белой бумаги кружились, рябили, кувыркались, как взлетающие голуби. Метнувшись влево – вправо, словно уклоняясь от удара, ложились на снег и подрагивали под ветерком. Ельпидифор, свесившись с седла, подобрал одну с обочины.
«Воззвание казаков Дурновской станицы».
В листовке ругали Деникина и Богаевского, требовали, чтоб читающие вступали в Красную Армию. И завершалась листовка задорно: «Да здравствует Советская власть. Да здравствует свободный Тихий советский Дон. Смерть палачу Деникину».
- Так и кидаем: мы – им, они – нам, - сказал ехавший посредине юнкер Донцов. - Мы им тоже полное прощение обещаем.
Крайний слева юнкер Галдин тоже подобрал листок:
- Это интереснее. «К кубанским и терским казачьим войскам, сражающимся против Красной Армии».
Донцов и Ельпидифор обернулись.
- «Станичники. Добровольческая армия разбита…» Так… «Давайте мириться, станичники. Положите оружие, и мы вам гарантируем неприкосновенность Вашего имущества и целость…».
Донцов перебил его:
- Дай!..
Галдин, отводя руку и быстро комкая листовку, сунул ее в карман:
- Сам подбери. Вон их…
- «Кубанским и терским казачьим войскам…» А чего ж не нам?
- С нами они год назад мирились…- хмыкнул Ельпидифор.
 Ночью, не успели разместиться в Новотроицкой, хлынул дождь. В слабом свете лампы виднелись лишь потоки, заливавшие оконное стекло, да монотонный шорох по камышовой крыше нагонял сон. Немногие юнкера, не растерявшие боевитости за сутки похода, плели вздор о вакансиях и производствах, о перспективах войны. Большинство лежало вповалку. Дежурные прикорнули в конюшнях, катухах, коровниках, куда, оттеснив хозяйскую худобу, загнали сотенных лошадей.
Ельпидифор весь день томился тревогой, но теперь, дождавшись дождя, успокоился. Попробуй теперь, Буденный (или кто там у них самый главный?), перейди Дон. Он мысленно представил разбитые, размокаемые дороги от Ростова до Чертково, до той же Вёшенской, и, злорадно усмехнувшись, крепко уснул.
На другой день двинулись дальше на юг. Дождь смыл снег с бугров, вода затопила низины. Сквозь туман шли медленно, но безостановочно. Сотни училища растянулись. Кухни и пешие юнкера отстали, отрезанные ручейками беженцев, все так же вливающимися в черный поток большой дороги. Движение останавливалось, лишь когда становились на ночлег. У беженцев, которые неизбежно оказывались в выделенных квартирьерами домах, набрались первых вшей.
Вброд, чуть не вплавь, перебрались через речку Эльбузд и вскоре пересекли границу Кубанского Войска. Первые поселения на кубанской земле – такие же хохлацкие поселки, что тянулись вдоль большой дороги от самого Ростова. Кубанские станицы начинались южнее, на реке Ее.
Первая кубанская станица, Кущевская, впустила беженцев и протолкнула дальше. Добравшись до нее, многие вознамерились отдохнуть, устроить дневку, подкормить лошадей. Одна огромная колонна растеклась ручейками, расползлась по улицам, перегородила переулки. Земля на Кубани хорошая, жирная, и грязь из-за оттепели стояла неимоверная. Кубанцы-станичники большой радости не выказывали, смотрели настороженно.
На мосту через речку Куго-Ею стояла кубанская застава с пулеметами, номера и офицеры хмурились, но помалкивали.
Проезжая и поглядывая сверху на «союзников», Галдин тихо сказал:
- Это они нас боятся. А так, если б не мы, давно б всю эту орду назад завернули…
Костяк колонны, состоявший из воинских частей, протиснулся через забитую обозами станицу и в тягучем болоте грязи медленно и беспрерывно двинулся дальше к югу. Ельпидифор, не то щурясь, не то морщась, разглядывал с высоты седла застрявшие повозки с брошенным добром, с разбросанными ящиками, чемоданами, мешками. В серой огромной луже, отражавшей нависшее небо, тускло светилась чья-то посуда, битая и целая, мокла, набираясь черным цветом, штука военного сукна. Какой-то дед, видно, лишившийся и коней и саней, брел через лужу натруженными движениями, как в строю размахивая руками, от ног его с плеском и журчанием разбегались мелкие злые волны, накрывали и открывали эту посуду, словно полоскали ее в грязной серой воде. Широко раскрытые сумасшедшие глаза деда неотрывно смотрели перед собой, словно он боялся упустить навсегда выбранную, настигаемую цель. 
Так шли неделю, пока не достигли станицы Павловской на речке Сосыка. Здесь на станции в поезде разместился штаб командующего Донской армией генерала Сидорина. До Павловской дошли не все. Некоторые донские обозы, углубившиеся на кубанскую территорию, подверглись налетам и ограблению. Тысячи беженцев, хлебнув местного гостеприимства, повернули на полдороги и снова потянулись с негостеприимной кубанской земли в прифронтовую полосу.
- Давай, давай, - напутствовали их кубанцы и свои же юнкера. – Нечего по тылам огибаться. Езжайте и воюйте…
Недельный поход по грязи подкосил Ельпидифора.
В Павловскую, обгоняя колонну, он прискакал одним из первых в числе квартирьеров. В ближайшем доме наткнулся на хозяйку, затеявшую стирку, и за рубль купил у нее котел горячей воды. Все трое – Донцов, Галдин и Кисляков, – не оглядываясь и не спрашиваясь, тут же стали рвать с себя одежду. Перепуганная хозяйка догадалась выскочить. Еле успели помыться, как заявился старший по команде офицер и наладил их, непросохших, искать и распределять квартиры, а потом  упек на двое суток в караул.
Вечером от моря подул сырой, пронизывающий ветер, заставил накинуть башлыки на фуражки и папахи. Тучи раздвинулись, приоткрыв бледную испуганную луну, и сразу же с севера, с холодной стороны поползли новые, тяжело лениво задождили. К утру ледяной дождь превратился в колкую крупу, и та покрыла все вокруг корявой коркой. 
За два дня до Крещения Ельпидифор заболел, простудился и свалился здесь же, в караульном помещении. Пока была его очередь отдыхать, никто не обращал внимания, потом увидели, что у него жар. Опасливо покосились: «Это не тиф?», но так и оставили в караулке.
Откуда-то взявшаяся зубная боль сводила всю правую сторону лица, а жар принес с собой галлюцинации. Видел он то же и тех же. Но чаще других не успевшую застрелиться Машеньку. Вспомнил, чье-то высказывание, что любовь – это зубная боль в сердце, и почему-то хотел, чтобы настоящая зубная боль выела у него эту «зубную боль в сердце», проводил какие-то расчеты и терпеливо ждал.
Временами он приходил в себя, слышал, как в соседнем помещении поют под гитару «Под знойным небом Аргентины», стонал и ругался, но когда в караулку заходили другие, лежал тихо, только кусал пальцы.

Глава 5.

К 28 декабря (по новому стилю к 10 января) Ростово-Новочеркасская позиция была оставлена белыми полностью. Большевикам досталось 10 тысяч пленных, 9 танков, 32 орудия, 200 пулеметов. Данные эти оказались предварительными. Как только думенковцы и пехота 9-й армии стали трясти войсковые склады в запасливом Новочеркасске, дополнительно объявились 600 миллионов денег, 8 танков, 8 самолетов, 167 орудий, 60 тракторов (2 бронированных), более 500 пулеметов, 7 легковых автомобилей, 52 грузовых автомобиля, на путях захватили 7 эшелонов с военными грузами. К числу пленных добавили не успевших эвакуироваться мальчишек из кадетского корпуса и дедов поплоше из Войскового Круга, те, что были при силе или при должностях, успели разбежаться или ушли с войсками.
 Наверх, в Москву, полетели хвастливые телеграммы. «8.1.20. Взят Новочеркасск. С этой победой поздравляем нашу партию, рабочих и крестьян России и всего мира. Смилга, Трифонов, Гусев», - радовался Реввоенсовет Юго-Восточного фронта.
Большевистская верхушка в Москве, мыслящая экономическими категориями, в связи со взятием Ростова и Новочеркасска поставило главному командованию задачу овладеть нефтеносным районом Грозного. Нефть… Нефть нужна!..
Главное командование, мыслящее категориями военными, 26 декабря (8 января) доложило, что «операция для овладения районом Грозного… должна развиваться в западной части Северного Кавказа - в Кубанской области, к защите которого, как житницы Кавказа, противник стянет все свои силы. С продвижением на Кубань и разгромом здесь противника операция на Грозный получит свое естественное и быстрое развитие».
Главком, Сергей Сергеевич Каменев, полковник генштаба сразу же представил предварительные прикидки, с кем и как на Западном Кавказе придется сразиться.
Славен был Каменев большими и холеными усами и тем, что стратегические операции строил «по Наполеону» - контратаковал наступающего противника, подрезая один из его флангов. Но о том, что реально творится за Доном и на Кавказе, представление имел он не достаточно глубокое. Ситуация менялась быстро, да и из Москвы, укрытой от Белого Юга лесами и болотами, много не разглядишь. Поэтому и оценку ситуации и прогнозы главком выдал неверные.
 Наиболее опасной силой противника - «наиболее крепкой и сильной по численности» - главком считал двадцатитысячную Кавказскую Добровольческую армию. И это понятно. С весны 19-го года Врангель во главе этой армии бил красных жестоко и непредсказуемо. Одних только пленных взял больше, чем во всей его армии бойцов числилось.
Туда же на Кавказ, по советским данным, отходил Добровольческий корпус (7 тысяч) и Донская армия (20 тысяч). Но Донскую армию Главком серьезной силой не считал - «необходимо указать, что с потерей Новочеркасска и нижнего течения Дона, несомненно, часть донских казаков сложит оружие или же разойдется по станицам». Он предполагал, что на Кавказ через Одессу и Крым могут быть отправлены «добровольцы» с Украины. Вот этих и надо опасаться…
Всего, вместе с резервами, белые, как предполагалось, могли выставить тысяч 90, но, учитывая дезертирство донцов и долгий путь из Одессы до Новороссийска, главком Каменев ожидал встретить на первых порах за Доном и Манычем 65 тысяч штыков и сабель противника.
Со своей стороны красное военное руководство предполагало выставить 105 тысяч бойцов, а со временем и все 140 тысяч.
Командование наступающего Юго-Восточного фронта, руководившее операциями из саратовской глуши, понимало всю гибельность остановки победоносных советских войск среди зимы в богатом Ростове и уже 27 декабря (9 января), в день вступления лихих буденовцев в Ростов, отдало директиву не дать противнику задержаться на реках Дон и Маныч; 1-й Конной, форсировав Дон, выйти на фронт Ейское — Кущевская (то есть, вторгнуться на территорию Кубанского Войска), 8-й армии — Кущевская — Мечетинская, 9-й армии — Мечетинская — Великокняжеская (причем отличившаяся под Новочеркасском конница Думенко должна была броситься через Мечетинскую на Тихорецкую и захватить в тылу у белых главный узел железных дорог). Туда же, в район Великокняжеской, выходили части 10-й армии и две дивизии из фронтового резерва.
Но отважные красные бойцы, проделавшие тяжелый зимний поход, ждали заслуженного отдыха и стремились свести счеты с ростовскими и новочеркасскими богатеями, которые всю жизнь пили их трудовую кровь. С этой мечтой жили они весь последний месяц, к этому призывали их, бредущих по колено в снегу и грязи сквозь дождь и метель, комиссары: «Вперед, на Ростов!.. А добра там!.. Всем хватит, товарищи… Всем хватит…Веками эти гады кровь нашу пили и жилы из нас тянули… Вперед, уничтожим гидру контрреволюции!..».
Измученные, грязные, завшивевшие красноармейцы ворвались в богатый избалованный жизнью Ростов, как кара небесная. В первую же ночь, стоило комиссарам отвернуться, всюду вспыхнули пожары, начались грабежи и разгромы магазинов.
Город не сгорел, потому что шесть дней подряд шел дождь.
Командиры с комиссарами – тоже люди, тоже праздновали победу. В себя стали приходить на третий–четвертый день.
Верткий подвижный Ворошилов заскакал:
- У нас директива!.. Надо наступать!..
Буденный, опытнейший вояка, расчесывая роскошные усы перед резным трюмо, вздохнул:
- Невозможно… По такому климату Дон не перейдем.
- У нас директива. Что делать? Решай, командарм!..
Буденный вроде и тихий и подхалимистый, но если в чем уверен, переспорить его невозможно. Повез Ворошилова к Дону, показал. Нет переправы. Железнодорожный мост уцелел, но его наверняка давно на мушку взяли, армию по нему не переправишь. Сказал тихо, будто советовался:
- Тылы надо подтягивать. Порядок наводить.
Ворошилов, закусив удила, кинулся наводить революционную дисциплину.
Первый день ничего не помогало. Грабежи в городе лишь усиливались. Конармейцы также орудовали вовсю.
Командование фронта в Саратове отчаялось дождаться известий о переходе в наступление, и 1 (14) января командующий Шорин повторно выслал директиву: «Конной и 8-й армиям в кротчайший срок форсировать р. Дон от устья до Новочеркасска и выдвигаться на фронт Ейск (бывшее укрепление) — Кущевская — Мечетинская…» Подтверждалась директива для 9-й армии и корпуса Думенко. 10-й армии приказывалось «решительно наступать сосредоточенными силами на узком фронте для овладения районом Великокняжеской».
- Дождались?! Как нам с такими негодяями наступать?! – хватался за наган и за голову Ворошилов. - Грабежи по городу продолжаются, и пьянство кругом...
- Куда наступать? Переправы нет, ты же сам видел, - разводил руками Буденный. – Надо ответить, что переправы нет…
- Ответим, ответим…
Ворошилов в тот же день собрал экстренное совещание военкомов и командиров Конной армии до эскадронных включительно и в речи, полной горьких упреков, огласил мероприятия Реввоенсовета по наведению порядка.
- Я шестнадцать человек расстрелял! – стучал он кулаком по столу. – Я вижу, что этого мало! Нет сознательности! Банда какая-то, а не славная Конная армия!
Буденный, сидящий рядом с ним за столом, смотрел на него снизу вверх и сочувственно кивал.
- Я требую решительного прекращения безобразий, - воздевал кулак Ворошилов. - Я возлагаю на командиров частей ответственность за действия тех, кто будет пойман при грабежах. Поймаю какого-нибудь шкурника – «Какого полка? Какого эскадрона?» - и командира эскадрона расстреляю. Можете быть уверены!.. Вот этой вот рукой…
- А шкурника?
- И шкурника… Вы что, шутки с Реввоенсоветом шутите? Кто это спросил? Я покажу, как с Реввоенсоветом армии шутки шутить!.. Немедленно по частям! Немедленно навести порядок! Расстреливать будем беспощадно. Так и знайте... Ни на какие заслуги не посмотрим!
Темнело. Буденный и Ворошилов, оба невысокие, плотные, накинув дождевики, вышли на балкон. Моросило. Казалось, сам дождь утомился и шел из последних сил. Наносило гарью. Вдоль серых улиц испуганно светились редкие огни. В недалекой подворотне какой-то эскадронный матерился и бил попавшегося «шкурника». Долетали хлесткие удары: «Ты что, ё… т… м…, хочешь, чтоб я за тебя под пулю пошел? Я тебе, ё… т… м…, покажу!.. На, сучара!.. На!..».
- Насчет дисциплины – правильно, - заговорил Буденный. – Положение у нас – еще то! Пехота сдохла. Переход был большой, потери, тиф, тылов нет. Между нами и Россией верст четыреста. По грязи все встало – не подвезешь. Железная дорога сам знаешь, как работает. Сидим тут в Ростове, как на острове!.. Жить придется на то, что здесь захватили. Не дай Бог, Деникин в себя придет и надавит! Или Врангель тот же…Мы-то с конницей уйдем. А пехота?.. Опять назад через станицы? Так тут в грязи и останется…
- Прекрати панику! – вскинулся Ворошилов.
- Никакая это не паника, - вздохнул Буденный. – Сам погляди. Резервов нету. Позади на четыреста верст казачьи станицы. Окружение вокруг… это… буржуазное… Для нас теперь одно спасение – Деникина добить. Это и для нас и для всей рабоче-крестьянской власти. Жизнь и смерть решаются. Так и агитацию вести надо.
- Как надо вести агитацию, Реввоенсовет и политотдел знают, - резковато ответил Ворошилов, потом подумал и с чем-то согласился. – Вообще-то – да…
На другой день, 2 (15) января, последовал раздраженный приказ командующего фронтом Шорина: «Приказываю Конной, 8, 9 и 10 армиям изыскать все средства к скорейшей переправе через Дон и, действуя по строго выработанному плану, в тесном согласии между собою, стремительно форсировать его, памятуя, что всякое промедление способствует усилению боеспособности противника».
- И отбрехаться нечем. Ты глянь, как похолодало, - сказал Буденный, выслушав шоринское послание. – По такому морозу завтра на Дону как раз лед встанет.
- Наступаем, - потер руки Ворошилов.
- Рановато. Мне надо еще дня три, чтоб армию в бой повести. Не меньше…
- Это саботаж! – вспыхнул член Реввоенсовета. – Ты же сам вчера говорил!..
- Ну, какой «саботаж»? Ты сам погляди, что творится. Три дня, и не меньше. Лед-то все равно не встал. Поедем, лучше, товарищ Ворошилов, место приглядим, где переправляться. Эй, заседлайте нам!..
Внизу у лошадей Буденный опять тихо, словно советовался, сказал:
- Ты б с Сокольниковым насчет пехоты… А то меня он не дюже любит. Без пехоты нам на том берегу тяжеловато будет.
В тот же день командующий 8-й армией Сокольников приказал навести переправы через Дон, чтобы вместе с 1-й Конной армией идти в наступление.
 3 (16) января, как и предсказывал Буденный, замерз Дон. Политработников Конной армии, которые накручивали бойцов перед боем и призывали добить белую сволочь, предупредили, что завтра, в ночь с 4 на 5 (17—18) января, будет приказ по армии о переправе и наступлении на Батайск.
Вечером из Новочеркасска сообщили, что Думенко с корпусом уходит из города, идет на Богаевскую.
- С наступлением надо торопиться, - подгонял Ворошилов. – Ты ж видишь, Думенко уже выступил…Погода ненадежная, не сегодня, так завтра опять начнется оттепель, по Дону поверх льда пойдет вода... Как тогда переправляться?
Буденный отмалчивался, не вылезал из полков, наново сколачивал «расслабившиеся» части, с руганью и побоями заставлял выбрасывать ненужное барахло, чтоб в бой идти налегке.




Глава 6.

Фронт против Ростова, держал, уцепившись за село Батайск, Добровольческий корпус.
Отступив с боями через всю Украину, за Дон ушли немногие. Последние потери «добровольцы» понесли, сдавая с боем Ростов. Под Ростовом почти целиком потеряли Терскую пластунскую бригаду. В контратаках полегло много дроздовцев и кавалеристов Барбовича. Отрезанный от переправ Барбович уходил на Койсуг по тающему льду. Так же, по льду, уходили за Дон дроздовцы.  Сбитая Буденным конница Топоркова переходила Дон по ростовскому мосту. Арьергард - Запорожский полк, - имевший в начале боя 700 шашек, прибыл в Батайск в составе 300 казаков.
Верные корниловцы на другой день атакой со стороны Аксайской пытались вернуть город. Но красные выкатили на перекрестки улиц броневики, и Корниловская ударная дивизия, понеся потери, ушла из Нахичевани в Батайск, где и укрепилась.
В Батайске отдышались и потребовали от полковых командиров строевые рапорта: сколько бойцов по списку, сколько – налицо.
Оказалось, что после оставления Ростова в Добровольческом корпусе в строю 3383 штыка и 1348 сабель. Настроение упало, в некоторых частях девять десятых состава скрывалось в обозе.
По сути, налицо два полнокровных полка военного времени – пехотный и кавалерийский. С чем начинали два года назад Ледовый поход, с тем и остались. Лишь кавалерии побольше стало.
Вся кавалерия «добровольцев» была 30 декабря (12 января) преобразована в Сводную кавалерийскую бригаду из 1-го и 2-го Сводно-кавалерийских полков под командованием генерала Барбовича.
Терцев и кубанцев оставалось 1580 шашек, они были в составе Сводного кавалерийского корпуса Топоркова. Тоже – вернейшие из верных. Многие тысячи их станичников, как перешли Дон, так и пошли дальше – домой.
«Добровольцы» занимали фронт от устья Дона до Батайска, держали ничтожными силами тридцативерстную позицию. Позади для поддержки по линии Ростов — Екатеринодар курсировали два легких бронепоезда.
Приданный «добровольцам» полуторатысячный корпус Топоркова наблюдал территорию от Батайска до Ольгинской. А от Ольгинской вверх по левому берегу Дона до Цимлянской должна была держать фронт Донская армия, командарму которой теперь из-за своей малочисленности подчинялись Добровольческий корпус и конница Топоркова.
Сама Донская армия после сдачи Новочеркасска ушла за Дон в страшном разброде.
                *            *              *
29 декабря (11 января) генерал Мамонтов в своем штабе близ Ольгинской собрал на совещание весь командный состав 4-го Донского корпуса, до командиров полков включительно. В большой угловой комнате, в зале, хозяин «для света» раздвинул занавески на всех четырех окнах и выскользнул. За окнами хлестал дождь. Серый пасмурный свет отражался на внутренних беленых стенах, гасил цвета, оставлял светлую неживую прозрачность. Командиры полков, оставив место за столом дивизионным, рассаживались вдоль стен на лавках и тонких «венских» стульях. В углу на сундуке адъютант, есаул Рудов, записывал прибывших, готовился вести протокол.
Мамонтов, высокий, седеющий, весь серебристо-светлый, сел во главе стола, сплел пальцы.
- Константин Тимофеевич, доложите обстановку.
Полковник Калиновский, молодой талантливый генштабист, стал расстилать карту. Все штабные были лично подобраны Мамонтовым, работали на износ, и он полностью доверял им.
- По всему фронту, пожалуйста.
Калиновский быстро взглянул на генерала:
- Слушаюсь…
Предваряя доклад начальника штаба, Мамонтов со скрытым вызовом оглядел присутствующих. Некоторые, удрученные сдачей столицы, сидели хмурые, нахохлившись, но в открытых взглядах большинства читалось, что добрее, умнее, талантливее и лучше генерала Мамонтова нет никого на свете. С ним добыча, с ним слава.
Константин Константинович Мамонтов был последним романтиком казачества. Молодой офицер со связями, выпущенный лейб-гвардии в конно-гренадерский полк, после дуэли и ухода из гвардии записался в обычный казачий полк да так с казаками и остался. Сам хладнокровно-бесстрашный, и казаками лихими искренне любовался, а тем и дай порвать. Прошел Мамонтов Мировую войну, сходил в Степной поход. Атаман Краснов «степняков», участников этого похода, не любил, всячески оттеснял от командования, снимал с постов и при первой возможности выгонял из армии, но для Мамонтова сделал исключение – поставил командовать всем Восточным фронтом. Почему? Да вот почему. «Степняки» атамана Краснова постоянно за связь с немцами ругали, а Мамонтов, наоборот, слал с фронта требования: зовите немцев, пусть лучше немецкая оккупация, чем свои живодеры-красногвардейцы. И Краснов в ответ на упреки «степняков» эти мамонтовские телеграммы доставал и зачитывал.
  С осадой Царицына у Мамонтова не заладилось. Да и не казачье это дело – города осаждать… Зато в 19-м году прогремел Мамонтов на всю Россию. Рейд мамонтовский по красным тылам вошел потом во все учебники, во все справочники. И в глазах самих казаков авторитет Мамонтова вырос неизмеримо. Оттянулись казачки, позабавились, вспомнили седую старину. Добра отбили – море. В лучших традициях русские церкви грабили, чтоб свои донские храмы украсить. Калмыки, к церковным православным делам равнодушные, своих лошадей дамскими духами «освежали».
«Добровольцы» - у самих рыло в пуху – мамонтовской славе завидовали и Мамонтова во всех грехах обвиняли. Особенно Врангель на донского народного героя взъелся. И Мамонтов в ответ обиделся и позволял своим людям рассуждать, что если б мамонтовский корпус приказом под страхом суда из рейда не вернули, то он бы и Москву взял…
Осенью Мамонтов с корпусом попал под командование Врангеля. Гвардеец Врангель разглядел в гвардейце Мамонтове тайного злодея и бессовестного карьериста и стал его от командования отрешать. Донцы без Мамонтова драться не хотели и от Врангеля убегали, лучший донской корпус таял на глазах. Донское командование за популярнейшего донского генерала заступалось и жаловалось на Врангеля Деникину.
Кончилось тем, что большевики надавали и тем и другим. Врангель остался без армии, а донское руководство, оставив Ростов и Новочеркасск, зависло в безвоздушном пространстве между безлюдной задонской степью и спесивыми союзниками-кубанцами.
А мамонтовский корпус – вот он – цел и невредим.
На совещании в глазах полковников – вечный вопрос. Планов и помыслов генерала никто никогда не знал. И в жизни и в военном деле Мамонтов внешне бесстрастен, скрытен, непредсказуем. Зато про других все знает.
Пригладил огромные усы (скрадывал ими кукольную красивость лица), ладонь с сомкнутыми пальцами припечатал к столу:
- Начинайте…
Карта зеленела и синела на столе лесами и водами, белела степью в редкой паутине дорог, пестрела стрелами.
Численность войск, отошедших за Дон, была невелика.
- Войска Донской армии полностью оставили правый берег Дона и удерживают левый в указанных им районах. 1-й Донской корпус - 2700 штыков, 450 шашек… Это данные на 26—27 декабря, господа, - напомнил Калиновский, - удерживает позиции от Цимлянской до Семикаракорской. 2-й Донской корпус -1356 штыков, 3026 шашек – держит позиции по линии Дона от Семикаракорской до Богаевской. 3-й Донской корпус — 3210 штыков, 792 шашки – от Богаевской до Ольгинской. Наш 4-й Донской корпус - 6830 шашек – должен быть выведен в тыл, в район Мечетинской, и играть роль подвижного конного резерва. Всего в армии — 7266 штыков, 11098 шашек, 128 орудий, 424 пулемета. Повторяю, это данные двухдневной давности. В связи с переходом за Дон войск может быть и меньше.
- Соседи…
- Восточнее Цимлянской отступает с боями за Сал Кавказская армия – до 10 тысяч штыков и шашек. Западнее Ольгинской и до моря удерживает позиции Добровольческий корпус – до 7 тысяч штыков и сабель.
- Тылы…
Калиновский, помолчав, развел руками:
- Тылы в безобразном состоянии… На грунтовых дорогах невероятное скопление обозов, дороги запружены брошенными повозками с домашним скарбом, больными и ранеными казаками. Полная закупорка на железных дорогах. Вместе с войсками за Дон ушли до 300 тысяч беженцев. От этого и… ситуация…
- Понятно… - Мамонтов нахмурился. Беженцы со своим скарбом всегда путаются под ногами и мешают красиво воевать.
- Противник?..
- Противник… - Калиновский усмехнулся, - разлагается. Пьянки, грабежи… Прохвост Думенко обосновался в Атаманском дворце…
Среди командиров полков шевеление, шепот.
- …Перед нами до 20 тысяч кавалерии и до 30 тысяч пехоты противника. Главное скопление – Ростов и Новочеркасск. Небольшие части продолжают выходить на берег по всей линии фронта. По показаниям казаков, бежавших из плена, красная пехота утомлена, к войне настроена отрицательно, боеспособность сохраняют кавалеристы, особенно - красные казаки. Со стороны Царицына вслед за Кавказской Добровольческой армией в район Цимлянской – Великокняжеской выдвигается 10-я армия красных, до 30 тысяч. Это угроза нашему флангу, господа.
Мамонтов быстро искоса глянул на карту. Ничего… Весной от Царицына эта армия уже выдвигалась…
- Всё? Ваши соображения, господа.
Полковые, бригадные, дивизионные командиры помалкивали. А что мы, собственно, решаем? Что хочет от нас Мамонтов?
- Ситуация серьезнее, чем может показаться, - заговорил генерал Татаркин, чтоб не затягивать молчание. - Резервов нет. Станицы уже не смогут послать нам помощь. Они либо пусты, либо под красными. Наш последний источник пополнения – беженцы. А о них сейчас никто не думает. Ясно, что уход из области и дальнейшее отступление по чужой земле по зимней распутице приведет к гибели большинства из них. Где мы тогда наберем людей? Считаю, что вопрос встал о жизни и смерти донского казачества, - вскинул он голову.
- Весной красные заходили так же далеко, а потом бежали через восставшие станицы, - ответил Захаревский, этот всегда был настроен более жизнерадостно. - Как показывает опыт, весной казаки восстают. Надо удержаться на этом берегу до весны…
- Восставать некому…
Службистый полковник Фролов, начальник штаба в бригаде Татаркина, пожал плечами:
- Нас отводят в резерв. Мечетинская равно удалена от Ростова и Семикаракор. Видимо, предполагается активная оборона, а нас будут бросать на угрожаемые участки. Остальное – не в нашей компетенции…
- Остальное как раз в нашей компетенции, - резко поднялся Мамонтов.- В чьей же еще, господа? Деникин опирается на 7 тысяч штыков – остальные он растерял - и хочет дальше руководить всем освободительным движением. Он организовал абсолютно непродуманное наступление, а потом обвинял нас во всех поражениях под Воронежем, под Харьковом и в Донецком бассейне. Теперь обвинит, что, благодаря нам, сдали Ростов и Новочеркасск… Сидорин, спущенный нам сверху Деникиным, заглядывает ему в рот. Сам, без него, он воевать не умеет…
Адъютант прекратил писать и тревожно поглядывал из угла.
 - …Нельзя… Глупо и преступно оглядываться на Деникина и Сидорина, надо самим искать путь спасения Дона. Такой путь есть. Мы все его знаем. Надо собрать всю нашу конницу в кулак, прорвать фронт противника и свободно оперировать по тылам красных. Мы это можем, господа, мы это много раз делали. Как только Дон замерзнет, атаковать… - Мамонтов склонился над картой. – Вот здесь… или здесь… выйти на правый берег и поднимать станицы до самого Хопра. При таком положении красные лишатся инициативы и должны будут не наступать, а скорее спасаться, кто куда может...
Генерал выпрямился и пристально, даже подозрительно оглядел собравшихся.
- Все согласны?
Полковые недоуменно переглянулись. Почему спрашивает? Чего еще придумал?
- Вашему Превосходительству надо только приказать… - пожал плечами престарелый службистый полковник Болдырев. - А уж мы…
- Согласны, - констатировал Мамонтов. – Прекрасно. В таком случае Константин Тимофеевич оформит этот план на бумаге. Очень коротко… А вы, есаул, занесите в протокол, что план был одобрен единогласно, с резолюцией считать его лучшей обороной.
- Да зачем Вам это, Константин Константинович? – недоуменно воззрился снизу вверх недавно произведенный в генералы Каргальский. Ему, гвардейцу, коренному атаманцу, последние слова Мамонтова показались каким-то бредом.
- Зачем? – переспросил Мамонтов. Он присел, изящно откинулся на тонкую плетеную спинку стула и, глядя в окно, рассеянно улыбнулся.
- Вы мои соратники, господа, - заговорил он с какой-то мечтательностью в голосе. – И у меня от вас нет секретов.
И дальше пошло то, о чем полковые командиры никогда не думали и не подозревали, что Мамонтов об этом может думать.
- Англичане Деникина бросили. Деникин свою роль сыграл, не справился. Для них теперь главная задача удержать Закавказье. То есть, нефть и морские порты, чтобы эту нефть вывозить. Они боятся, как бы большевики не пришли в Закавказье, для этого им нужен буфер. Чего же лучше? На это есть казаки. Но казаки за Деникиным больше не пойдут. И англичане, - тут Мамонтов усмехнулся, повторяя чьи-то слова, - сочувствуют созданию общеказачьей власти.
Командиры зашевелились.
- Дошло до них!.. Не надо было Краснова смещать!.. – вырвалось у полковника Алпатова. – Хоть какой-то порядок был…
Мамонтов предостерегающе поднял палец и продолжал:
- Готовится созыв Верховного Круга Дона, Кубани и Терека…
- Опять выборы? Но как?..
- Выборов не будет. Круги и Рада пошлют своих представителей в Екатеринодар и – всё. Но…26-го… - Мамонтов оглянулся на Калиновского, и тот утвердительно кивнул, - Богаевский, Харламов, Врангель и Покровский собирались на совещание и решили заранее сформировать, - Мамонтов снова усмехнулся, -  объединенное «казачье» правительство… Да-с… Во главе с Богаевским. Старое вино в новые мехи…
Опять шевеление и обмен взглядами. Мамонтов продолжал смотреть в окно поверх голов.
- Круг будет открыт в Екатеринодаре 5 января. Я выезжаю туда завтра, чтобы иметь время лучше ознакомиться с обстановкой. Со мной поедут… Вы, Георгий Дмитриевич, - Мамонтов в упор посмотрел на согласно кивнувшего Каргальского, - и генерал Постовский.
Все оглянулись на кубанца Постовского. Теперь понятно, почему он на совещании.
- Я не думаю, что Верховный Круг Дона, Кубани и Терека признает правительство, созданное до открытия Круга и помимо его воли. И в этом Верховный Круг наш союзник. Но любой Круг, господа, это говорильня. Там будут все те же Харламов, Парамонов, Агеев и… несть им числа… А говорильню, господа, нужно держать в страхе… Божьем…- и опять генерал усмехнулся.   
У некоторых из полковых дух захватило. Ишь, куда замахивается!
- Для этого, господа, мне и нужен план, одобренный единогласно всеми командирами корпуса. Будем считать его голосом фронтового казачества, - тут уже Каргальский и другие командиры усмехнулись, кто дурашливо, а кто и горько, вспомнив недалекие калединские времена. – Мы должны предложить Кругу конкретное дело – освобождение Дона – и потребовать его немедленного исполнения. Тем самым мы подчиним Круг своей воле и возьмем его под контроль. Необходимо предусмотреть случай, что Круг нас так и не послушает, и опять начнется бесполезная болтовня. Отлично! Мы сейчас единогласно примем и подпишем еще одну резолюцию: генерал Мамонтов уполномочен потребовать от Верховного Круга немедленно прекратить бесполезную деятельность, а ввиду создавшегося опасного положения всем членам Круга, как военным, так и штатским, заняться снабжением Армии всем необходимым, мобилизовать всех офицеров, солдат и казаков… Погубить Дон и Россию болтовней я им не дам.
Установилась настороженная, внимательная тишина. Сказано много, через чур много…
- Есаул, записали? Подписывайте, господа!..
Листок пошел по рукам.
Небольшой и подбористый Секретев – сам авантюрист, но по масштабам до Мамонтова не дотягивает – перечитал подписи и, прежде, чем свою поставить, додавил:
- А если Круг упрется? Должна быть полная определенность, Ваше Превосходительство…
- Полная определенность? Что ж, Александр Степанович, я Вам скажу…- и Мамонтов приоткрыл еще один уровень собственных рассуждений. -  Поставить во фронт сборище старых вахмистров и народных учителей не так уж и сложно. О, если б все заключалось только в этом! Главная цель моей поездки в Екатеринодар – выяснить серьезность намерений англичан. Намерены ли они всерьез помогать нам войсками, финансами и дипломатически? Если – да, то они сами увидят, за кем сила, и на того сделают ставку. Если – нет…
- Вот именно, если – нет… - перехватил Секретев.
Мамонтов помолчал, прикрыв рот сплетенными пальцами рук.
- Мы не дети, господа, - сказал он, расплетя пальцы и разведя ладони. – Ясно, что Россия при всей своей неповоротливости нас рано или поздно раздавит, - тут он с тихим хлопком свел ладони. – Если англичане просто тянут время и что-то выторговывают за наш счет, что ж… Нам придется  взять Донского Атамана и Молодую армию и отступать в Персию. А эти пусть дальше болтают.
Он резко поднялся:
- Корпус переходит в Мечетинскую. На время моего отсутствия мой заместитель – генерал Попов. Все свободны, господа.
Выйдя от командующего, молодые полковники и генералы прежде, чем отправиться по полкам, курили под навесом. Синел дым. В сыром воздухе аромат хорошего табака ощущался особенно четко. Ординарцы мокли под дождем, держали лошадей наготове, но под попонами.
- Переворот? Никогда б не подумал…
Скрытный и подозрительный вроде командующего генерал Калинин не выдержал, проронил:
- То-то я думаю, чего это он так скоропалительно женился… Роднится, хочет совсем своим стать…
- В Донские Атаманы хочет. А, господа?
- И очень хорошо.
- А чего его в Персию потянуло?
Калинин, оглядываясь на окна дома, объяснил молодежи:
- Там мы хоть какой-то вес иметь будем. А в Европе кому мы нужны?
- Персия? Что ж, р-романтично!..

Глава 7.
4 (17) января началось наступление красных через Дон на Батайском направлении. Со стороны белых бой приняли Добровольческий корпус Кутепова, Кубано-Терский корпус Топоркова, 3-й Донской корпус Гусельщикова и 4-й Донской корпус генерала А.А. Павлова.
Время оттепели и большевистского веселья в Ростове «добровольцы» зря не потеряли. Вытащили из обозов беглецов, накормили, обогрели, поставили в строй. Получив подкрепления, Добровольческий корпус достиг численности в 10 тысяч. Бригада Барбовича была развернута в 4 полка: Сводно-гвардейский кавалерийский, 1-й, 2-й и 3-й Сводно-кавалерийские. Офицеры рвались в бой, без страха ждали наступления красных.
Донцы тоже быстро опомнились, за пять дней, прошедших после ухода за Дон, количество бойцов в Донской армии почти удвоилось и достигло 36470 штыков и шашек, 147 орудий, 605 пулеметов. Еще через четыре дня, 5 (18) января, Донская армия насчитывала 18622 штыков, 19140 сабель и 154 орудия и оставалась самой многочисленной из всех белых формирований на Юге России.
И лишь войска Кавказской армии, оставившей Царицын и отходившей на Сал, резко сократились до 7247 бойцов при 19 орудиях и 81 пулемете.
9-я стрелковая дивизия красных начала переправу в районе Гниловской, 12-я стрелковая — из Ростова, и обе повели наступление на Батайск. Но красная пехота действовала вяло и нерешительно. «Добровольцы» отходили без сопротивления, чтобы заманить красных подальше от прикрытия их батарей на высоком правом берегу, а потом всем разом повернуться атаковать.
Добровольческое командование следило за приближением красных в бинокли с крыш батайских домов. Так же с высокого правого берега смотрели в бинокли Буденный и его командиры – 9-я и 12-я дивизия были в оперативном подчинении у Конной армии.
- Бросить с флангов Барбовича и Топоркова, и они – наши, - полковник Капнин, начальник штаба Корниловской дивизии, произнес это мечтательно, словно предвкушал красивое зрелище.
Толстошеий, коренастый Кутепов отрицательно помотал головой.
- Похоже, разведка боем, - глянул на него сбоку Скоблин, корниловский командир.
- Подпустить до крайних домов и атаковать пехотой с фронта, - распорядился Кутепов. – Их кавалерии не видно, и свою мы им показывать не будем.
- Вы ждете их кавалерию, Александр Павлович? – с сомнением спросил генерал Вильчевский. – Не сумасшедшие же они…      
 Красные цепи не достигли Батайска, уперлись в речку Чмутовую и стали отходить. Корниловцы бросились за ними следом и гнали до самого Дона, но спустившаяся ранняя темнота не довела дела до побоища.
В ночь на 5 (18) января переправу через Дон начала Конная армия: 4 и 6 кавалерийские дивизии — в районе Ростова и Нахичевани, 11-я кавалерийская дивизия вместе с 16-й стрелковой — в районе Аксайской.         
 33-я стрелковая дивизия переправилась через реку Аксай и атаковала станицу Старочеркасскую, выбив оттуда казачьи посты.
Добровольческие заставы отскочили от Дона и донесли: «Кавалерия переправляется…».
- Все-таки – сумасшедшие, - покачал головой Вильчевский, торопливо одеваясь.
Красных не ждали, думали, что пехотным боем все и закончится.
- Ничего не сумасшедшие, - буркнул Кутепов. – Обнаглели от безнаказанности. Прикажите подтянуть бронепоезда…
С утра потеплело, началась метель, которая бушевала весь день и всю следующую ночь до утра. По метели бой вспыхивал спорадически. В белом мокром мельтешащем море невозможно было ориентироваться. Части действовали наобум, ощупкой.
Переправа Конной армии по льду закончилась в 10 утра. В темноте идти на левый берег Дона Буденный все же не рискнул. 4-я и 11-я кавалерийские дивизии вместе с 16-й стрелковой повели наступление вдоль Дона на Ольгинскую, заняли ее и стали преследовать казаков на Хомутовскую, но преследование захлебнулось в пурге.
Командующий 3-м Донским корпусом генерал Гусельщикова, подчинив себе 10-ю конную бригаду, отстоял Хомутовскую и позиции у Старочеркасской. Красные были остановлены между Ольгинской и Хомутовской у хутора Злодейского.
Часть конницы Буденного, 4-я кавалерийская дивизия, после занятия Ольгинской свернула на Батайск, но атаковать в конном строю по метели не рискнула, пошла в наступление в пешем строю и была отбита «добровольцами».
Бой от Старочеркасской до Батайска принял затяжной характер. От переправы прискакали красные ординарцы с тревожной вестью, что поверх льда показался тонкий слой воды. Под Батайском белые бронепоезда не давали 4-й кавдивизии поднять голову, уложили ее в мокрый снег, да и драться в пешем строю буденовцы отвыкли.
Ближе к вечеру дуга буденовского наступления стала сжиматься, выравниваться, отползать в сторону Дона. На ночь лишь одна 11-я кавалерийская дивизия осталась в Ольгинской, на захваченном плацдарме, остальные ушли обратно в Нахичевань.
Перед полуночью по штабам развезли директиву Сидорина: «Противник после боя к вечеру 5 января занял конными частями Старомахинский, Ольгинскую и х. Злодейский и лезет в мешок. Более благоприятной обстановки для нас ожидать нельзя. На 6 января приказываю разбить переправившегося через Дон противника. Для чего:
1. Ген. Гусельщикову – 3-й Донской корпус, - передав в подчинение комкора 4-го конного 10-ю конную бригаду и подчинив себе 1-ю пластунскую бригаду ген. Карповича, атаковать в направлении на Ольгинскую, прочно обеспечив себя со стороны Старочеркасской станицы.
2. Ген. Павлову – 4-й Донской конный корпус, - подчинив себе 10-ю конную бригаду, атаковать в направлении на х. Злодейский.
3. Ген. Кутепову – Добровольческий корпус, - сосредоточив всю конницу в районе Батайска (бригада ген. Барбовича и конница ген. Топоркова), атаковать во фланг и тыл Злодейскую группу противника.
4.           Начало атаки всех корпусов с рассветом.
О получении донести. № 064 к. 5 января. 19 ч. 15 мин. 1920 г. Ст. Сосыка. Ген. Сидорин».
Если б донцы и «добровольцы» с рассветом атаковали указанные позиции, то удар пришелся бы по пустому месту, так как главные силы Буденного на ночь ушли в Нахичевань. Но донцы и «добровольцы» не торопились, знали, что кроме Ольгинской красных на левом берегу нет, а Буденный вновь переправился и пошел уже разведанным путем. Так что бой разыгрался там, где и планировался.
Ясным утром 6(19) января в 7-00, на рассвете, по сиреневому снегу, конница Буденного начала переправу у Нахичевани, ее передовые части начали в камышах перестрелку с выдвинутым к Дону штабным эскадроном 1-го Корниловского полка.
Главные силы корниловцев ждали противника под Батайском. У железнодорожного переезда к северу от Батайска приказом по корпусу был назначен сборный пункт конницы Топоркова и Барбовича. Ингерманландский гусар Барбович, обо всем имевший свое мнение, со своей бригадой запаздывал, так как из-за метели выступил к Батайску из села Пеленкино не 5 (18) января вечером, а 6 (19)-го утром. Да и от корниловцев он знал, что красных под Злодейским нет.
Кроме Нахичеванской переправы стрельба началась на позициях 3-го Донского корпуса. Здесь, помимо конницы Буденного, обозначилось наступление 12-й стрелковой дивизии красных от Ростова и 16-й и 33-й стрелковых дивизий от Ольгинской и Старочеркасской. Казаки Гусельщикова номера этих дивизий не знали, видели, что красная пехота давит, видимо, место коннице расчищает, и отстреливались.
С юга приближался выступивший в 9 утра 4-й Донской корпус во главе с новым командующим генералом Павловым.
Мамонтовцы с генералом осторожничали, приглядывались. Престарелый (уже за 50 перевалило), по львиному порыкивающий Павлов, коренной лейб-гусар, явившись в корпус принимать командование, заявил: «Скажу вам честно, господа, я – монархист, считаю все другие политические взгляды вредными для дела России предрассудками, и никакой агитации в корпусе не потерплю». Молодежь заухмылялась, но смолчала.
Завершив переправу, Буденный оставил в Ольгинской пехоту, развернул свою кавалерию и двинулся к югу.
Солнце взошло. По сияющей до боли в глазах равнине полились темные массы конницы. От Ольгинской на левом фланге красных двигалась однообразно серея шинелями и отливая синими «разговорами», 11-я кавалерийская дивизия, на правом – разномастная 4-я, в резерве шла, чернея бурками, 6-я.
 Бой под Батайском начала небольшая, в 700 шашек, Кубанская дивизия из корпуса Топоркова. Дивизия развернула все свои четыре полка: справа Екатеринодарский и Линейный полки, в левее – Запорожский и Уманский, и рысью, все убыстряя ход и сбиваясь на намет, пошла на красных. Против нее выдвинулась бригада буденовцев, развернула эскадроны по старому уставу и тоже перешла на рысь. Но по мере сближения пыл у тех и у других стал остывать и, сойдясь близко, обе лавы стали.
Настроение кубанцев падало. Далеко на правом фланге отступали перед красными донцы Гусельщикова. Видно было, что у Гусельщикова с конницей не густо – всего одна бригада. Соседи справа и слева – екатеринодарцы, линейцы и уманцы - стояли на месте и мялись в нерешительности. Картина скверная, похоже, что придется удирать.
4-я кавалерийская дивизия красных сбила кубанцев простым движением вперед остальных бригад, кубанцы, обтекаемые с правого фланга, попятились…
  Кутепов, Вильчевский и Скоблин видели в бинокли, как под прицелом не открывающей огня Корниловской дивизии массы буденовской конницы рысцой шли на юг, на Злодейский – Хомутовскую. Казалось, что на Батайск они не обращали внимания. Их фланговая бригада гнала отходившую к Батайску лаву кубанцев.
Меж тем к 10-00 к сборному пункту подошла бригада Барбовича. Сбитые колонны «регулярных» после марша  дымились паром за насыпью железной дороги.  Барбович и Топорков, стоя на телеге, наблюдали из-за насыпи в бинокль за движением Буденного, и Барбович, топорща усы, оценил противника одним словом:
 - Кгасота!
Кубанцы уже подходили к Батайску. Хладнокровный расчетливый Топорков склонился к Барбовичу:
- Пора?
Барбович, опуская бинокль, кивнул и щелкнул пальцами кому-то за спиной. Конная батарея капитана Мейендорфа, гремя и подпрыгивая на кочках, выехала на позицию. Сам капитан, сдерживая горячащегося темно-гнедого коня, отмахнул рукой в перчатке:
- Прямой наводкой… Беглый… Огонь!..
Генерал Топорков с Терской дивизией и Сводно-гвардейский полк полковника Данилова из бригады Барбовича внезапно вылетели из-за железнодорожной дамбы от Батайска, на широких аллюрах перескочили по переезду через железнодорожную насыпь и, на ходу разворачиваясь, пошли в атаку.
Справа у кубанцев два офицера, с наганом и с шашкой, оба с воплем, вдруг бросились на неосторожно выехавшего вперед красного, тот, не ожидая такого оборота, пируэтом повернул скакуна к своим. Мгновение колебания, и вся Кубанская дивизия с гиком и криками «ура» рванулась в атаку… Набравшие скорость терцы и гвардейцы пронеслись сквозь левое крыло кубанской лавы и обрушились на лаву буденновцев.
Красные закружились, сбивая друг друга, и пошли наутек к плавням, сметая на пути идущие к ним на помощь полки. Резервные бригады красных не успели развернуться, их орудия стояли на открытых позициях. Терцы и гвардейцы смяли их и гнали три с половиной версты, пока не выдохлись кони и пока головные не попали под огонь красных бронепоездов.
После этого с обеих сторон конные массы (до 3 тысяч у Барбовича и Топоркова и до 5 тысяч в 4-й дивизии красных) устроили огневой бой, который затянулся надолго. Подтянутые Барбовичем офицерские пулеметные команды на ровной, как доска, местности методично выбивали противника.
Оставшиеся в конном строю кубанцы, маневрируя, за 4 часа оттеснили красных верст на 6 восточнее Батайска. Дальше Топорков не пустил. Он все время оглядывался на юг, куда ушли две дивизии буденовцев.
Прошедшие мимо Батайска буденновцы в 11-00 в 3 верстах к югу от Ольгинской, у Сухой Балки, встретили передовые части донцов из 4-го корпуса. Долго примеривались, маневрировали. Мамонтовцы под командованием Павлова осторожничали, все время оглядывались на генерала. Наконец, где-то с 13 часов у хутора Злодейского завязался бой - конница обеих сторон развернулась лавой и пошла в атаку.
После первой же стычки мамонтовцы отскочили и выставили пулеметные команды.
 Бой шел без перевеса в чью-либо сторону примерно до 15-00, буденовцы напирали, мамонтовцы уклонялись и били из пулеметов. Так донцы отбили 9 конных атак противника.
После девятой атаки красные командиры дивизий, Тимошенко и Матузенко со своими комиссарами и полевыми штабами, съехались позади развернутых частей. Статный, даже величественный, Тимошенко разговор повел короткий:
- Здесь не пробьем. Надо возвращаться.
- Сзади бой. Дорога загорожена.
- Я прорву. Держи здесь, потом поворачивай за мной…
В 15 часов мамонтовские командиры увидели, что красные, дравшиеся против них, разделились. Одна дивизия повернула к Батайску.
- Самое время насесть, господа…
Метнулись к Павлову:
- Ваше Превосходительство! Общую атаку… Прикажите… Уйдут…
Павлов медлил, в первом бою рисковать боялся. Хмурился, отмалчивался, что-то думал.
 В 16 часов кубанские части Топоркова под Батайском стали отходить, теснимые свежим противником. Барбович подошел на помощь и встал за левым флангом Топоркова. Синие тени вытянулись по розовому закатному снегу. Красные, уклоняясь от столкновения, пошли к переправе.
- Ваше Превосходительство! Уходят…
- Ваше Превосходительство! Нас же по частям бьют…
Генерал Павлов решился:
- Десятую на линию. Общая атака, господа…
 10-я конная «Атаманская» бригада, промерзшая весь день без движения в балке, рванулась, грея рысью коней. К ней слева и справа стали подстраиваться мамонтовцы. И вот вся линия понеслась, взбивая искрящийся снег, заглушая топотом треск пулеметов.
4-й Донской корпус решил дело. Генерал Павлов ввел в бой свой резерв и погнал оставшихся против него буденновцев. Топорков и Барбович подключились к общей атаке.
И в это же время «добровольцы» к северу и западу от Батайска выдвинулись к Дону и устроили обстрел Ростова и Гниловской из 52 орудий.
В темноте 4-я кавалерийская дивизия красных, прикрывавшая отход, выскочила на Нахичеванскую переправу, остальные – на Аксайскую, некоторые укрылись в Ольгинской. Части Павлова, Топоркова и Барбовича зажали буденновцев у Нахичеванской переправы. Били в темноту по мечущимся теням.
Буденный и Ворошилов с маузерами в руках под пулями пытались навести порядок на переправе. Красные пулеметчики тоже били в темноту поверх голов, чтоб хоть как-то отпугнуть напирающих белых.
 Помощник командующего 8-й армией Молчанов отстукивал в этот момент по телеграфу командующему фронтом Шорину: «…Части Конной армии отходят к Нахичеванской переправе, причем, не вполне стройно. Два полка 16 дивизии также отходят к Нахичеванской переправе».
 Ольгинская все же осталась у красных. Здесь казаки были остановлены огнем из окопов, которые успела выдолбить в земле пехота красных. Оставив у Ольгинской одну бригаду, Павлов отвел корпус к Злодейскому. В бою было взято 9 орудий и 50 пулеметов.
Части понесли потери, но все были уверены, что у красных они больше. Генерал Топорков, хладнокровно-отважный забайкальский казак, получил ранение в ногу и передал свой корпус осетину, генералу Агоеву.
В 5 утра 7(20) января в войска была направлена директива Сидорина, требующая полного напряжения сил, чтобы взять Ольгинскую и окончательно выбить противника за Дон.
В 7 утра 3-й Донской корпус генерала Гусельщикова, хлюпая по талому снегу, в пешем строю атаковал красных в станице Манычской, хуторе Алитубском и хуторе Старомахинском. Была перерезана дамба, соединяющая Ольгинскую с Аксайской. Часть пластунов, брызгая водой, пленкой покрывшей донской лед, пошла на правый берег, на Старочеркасскую. Ольгинскую плотно обложили с востока.
В 10 утра 4-й Донской корпус, спешив часть бригад, сквозь снег и дождь повел наступление на Ольгинскую с юга. «Добровольцы» в это время отбивали атаки красной пехоты на Батайск.
В 13 часов Кутепов сманеврировал частями. Терская дивизия, взметая талые комья до небес, нанесла от Батайска удар одной бригадой на Ольгинскую, а другой бригадой - по Нахичеванской переправе. Агоев оправдывал новое назначение… 2-я бригада 16-й стрелковой дивизии красных, занимавшей Ольгинскую, была уничтожена, 3-я бригада еле прорвалась. Казаки захватили 1 орудие и 5 пулеметов. Сам Буденный во главе 4-й кавалерийской дивизии ходил в атаку и смог удержать переправу.
Весь вечер и всю ночь командование Конной армии не отходило от телеграфного аппарата, требовало прекратить операцию, предлагало сманеврировать и перебросить армию в район Константиновской, но командующий фронтом Шорин оставался непреклонен и настаивал на взятии Батайска.
На 8(21) января красными было намечено генеральное наступление на Ольгинскую и Батайск.
Бой начался в 5 утра, до света. Подчиненные Буденному 9-я и 12-я стрелковые дивизии красных, ополовиненные в предыдущих боях, вяло повели наступление на Батайск. В 6 утра две бригады 4-й кавалерийской дивизии, 6-я кавалерийская дивизия и относительно свежие 31-я и 40-я стрелковые дивизии 8-й армии пошли в наступление на Ольгинскую.
На узком участке войск скопилось - море, шли густыми цепями, волна за волной. Бойня началась, как в Мировую войну.
Пластуны Гусельщикова держались до последнего и поднимались в контратаки. Ольгинская несколько раз переходила из рук в руки.
К Батайску же, как и в первые дни, красную пехоту ближе, чем на 3 версты не подпустили.
Отбив 12-ю стрелковую дивизию красных за Дон, вояки-корниловцы из Батайска повернули к Нахичеванской переправе, подсекая красным фланг и заходя в тыл. Кавалерия Барбовича спешилась и продлила правый фланг корниловцев. Впереди из Ольгинской кучками, перекатами уходила какая-то бригада Гусельщикова. Зато с юга, из Хомутовской и Злодейского,  показались колонны конницы Павлова.
Павлов своих казаков не стал спешивать. Головная бригада раскинулась в лаву и тяжеловато по талому снегу, но все быстрее и быстрее поскакала к Ольгинской.
Барбович наметанным взглядом кавалериста прикинул возможности.
- Коноводы!.. Подавай!.. Лошадей!.. Быстго!.. Быстго!..
 В цепь к Барбовичу на галопе подошли коноводы.
- Садись! По коням! Господа, с места… За мной!..
Вскочили и вразброд – к Ольгинской, наперерез казакам…
 Общая конная атака казаков и кавалеристов отбросила красных к Дону. Ольгинская была взята конной атакой бригадой Барбовича.
К 15 часам сражение красными было проиграно. Часть красной конницы попала в окружение, 8 орудий увязли в болоте и были брошены. Лишь контратака 1-й бригады 4-й кавалерийской дивизии красных – буденовской гвардии - позволила уцелевшим буденновцам уйти за Дон.

*                *                *
В верхах у красных рвали и метали. Сам Ворошилов в бою провалился под лед, а провалившись, чуть не попал в плен и еле отбился, застрелив, как говорили, из маузера пятерых. Буденный удрученно крутил усатой головой – никогда еще так тяжело не было. Ворошилов стучал по столу кулаком:
- Надо прекратить эти бессмысленные атаки. Если и дальше так пойдет, то мы потеряем армию.
Вызвали Зотова из штаба:
- Потери?..
 Зотов, сам казак, сверхсрочный подхорунжий, вышедший в офицеры, сказал прямо:
- Конная армия ни в одном еще сражении не несла такие потери, как под Батайском.
- Сколько?..
 - За четыре дня мы потеряли около трех тысяч бойцов и четыре тысячи лошадей.
- Сволочи! Погубят армию!.. – заскрежетал зубами, чуть не заплакал Ворошилов. – Надо менять направление удара…
Командование фронта менять направление удара не хотело, настаивало на продолжении наступления на Батайск и обвиняло конницу Буденного, что она утопила свою славу в ростовских винных погребах.
Главное командование Красной армии, регулярно получая сводки с мест, вроде бы отреагировало быстрее фронтового.
На следующий день после разгрома Конной под Батайском, 9 (22) января, в Москве было принято решение об изменении направления удара. Таковым могло стать направление на Великокняжескую.
 Но даже после принятия этого решения изменение направления удара беспредельно затягивалось, так как могло произойти лишь путем переброски подкреплений в нужное место.
Главком нравоучительно и в какой-то мере страдальчески докладывал Рабоче-крестьянскому правительству, что из-за низкой подготовки командного состава дивизии Кавказского фронта (Юго-Восточный фронт красных к этому времени был переименован в Кавказский) к маневрированию не способны. Прямолинейность является основным приемом руководства войсками. Таким образом, прекращение перебросок подкреплений в необходимое место равносильно прекращению всякого маневра на Кавказском фронте. Но подкрепления запаздывали, и красному командованию, как считал главком, оставался один прием: «не меняя настоящей группировки фронта, а внеся лишь в нее некоторые частные улучшения, задавить противника числом, что возможно, но для чего требуется также перевезти на Кавказский фронт в первую очередь до 40 тысяч подготовленного пополнения и во вторую очередь еще до 60 тысяч». В общем, надо везти на фронт новые войска, тысяч 100, можно под Ростов, можно и под Великокняжескую.
Ясно, что подкрепления подойдут не завтра. И главное командование указало фронтовому, как выйти из ситуации. 9 (22) января оно прислало директиву: организовать «прорыв 9 армией линии Маныча с целью продвижения конницы Думенко во фланг и тыл Добровольческой армии, укрепившейся на фронте 8 и Конной армий».
Казалось, ничего Буденному и Ворошилову не улыбалось. Думенко ударит с фланга, а Конной армии, как и раньше, предстоит проламывать добровольцев с фронта. Нет, еще одного такого наступления Конная армия не переживет…
В ночь на 10(23) января озлобленное командование Конной армии стало сочинять пространную телеграмму Троцкому и Сталину: «Снова наступившая оттепель превратила всю низменность на левом берегу Дона в непроходимые топи. Бои 20 и 21 января окончились для Конармии и 8-й армии полной неудачей. Причина наших неудач — отсутствие плацдарма для развертывания и маневрирования конницы и скверная погода. Конармии приходится барахтаться в невылазных болотах, имея в тылу единственную довольно плохую переправу через Дон…».
Но тут командование фронта словно прозрело и 10(23) января в 3-10 ночи приказало Конной армии переправиться через Дон у Раздорской, для чего к утру 12 (25) января сосредоточиться в районе Заплавская — Бессергеневская, оставив 9 и 12 стрелковые дивизии в 8-й армии. Войскам 8-й армии было приказано готовиться к очередному лобовому удару.
                *                *                *
Ермаковка опустела. Бывали дни, что по белому снегу и следов не оставалось. Люди прятались. В сумерках соседки серыми мышами-полевками проныривали из хаты в хату, торопливо делились скудными новостями и опять расходились. Сидели, света не жгли.
После Крещения в тарантасе, поставленном на полозья, подъехал какой-то комиссар. Уверенно, как хороший знакомый, прошел от калитки к крыльцу, застукал вверх по порожкам. В окно Малаша видела, как возница – красноармеец в шинели с поднятым воротником – скособочился на козлах и винтовку на колени положил.
Шаги в темном коридоре. Дверь со свистом распахнулась, и, обернувшись от окна, Малаша увидела, как приехавший, блеснув наясненными сапогами, вступил в хату. Свекровь и Игнатова жена замерли – одна у печки, другая у стола. Вошедший снял черную кожаную фуражку и, держа ее чуть наотлет, сказал:
- Рекомендуюсь… Поликарп Семенович Ивашин, уполномоченный областного продкома.
При последних словах он чуть откинул голову, как в зеркало смотрелся.
Женщинам эти слова ничего не сказали. Враг – он и есть враг. А как называется… Смотрели во все глаза, молчали. И вдруг все разом узнали: «Да это ж наш работник…». Исчез он осенью, когда красные к Вёшкам подходили, а сейчас объявился – сапоги с калошами, синие офицерские галифе, распахнутая бекеша, под ней кожаная куртка. Комиссар…
- Ну, как живете? – прошелся по хате, калоши пару раз пискнули.
В темноватой кухне натертые чем-то сапоги, калоши и фуражка играли черным кожаным блеском, отражали бесцветно-белый свет из окошек. Остолбеневшие женщины молчали. Ожидали мести. Прямо в хате постреляет или, может, на баз выведет и там прикончит.
- Да… Так вот… На продовольственной работе…
Что-то долго он тянул и не похоже, что страх нагонял.
- Да… Меланья… не имею чести… по батюшке… Мне бы с Вами тет-а-тет… переговорить.
- Ч…чего?
- Поговорить… - и он подвигал раскрытой, перевернутой вверх ладонью между собой и ею.
Малаша глянула на свекровь и Игнатову жену. Те как стояли, так и застыли. И она, как беду от семьи отводила, накинула на плечи теплую кофту и в комнатных чириках, без шали, только в колпаке, пошла на крыльцо. Встала там, прикрыв руками живот, правой ладонью вцепилась в левый локоть. «Чего ему надо?».
Комиссар вышел и встал рядом. Он вздохнул, и вздох вышел дрожащий, неуверенный. Малаша явно услышала это. «Чего это он?».
- Я сам из Воронежской губернии. Городское училище закончил. При должности… Значит…
Малаша искоса глянула на него. Комиссар смотрел перед собой куда-то в угол двора, и говорил, как заученный урок отвечал. Он уловил краем глаза ее взгляд и обрадовано, словно поддержку почувствовал, обернулся:
- КазАки совершили ошибку, что поддержали буржуев и офицеров…
«Господи, о чем это он?»
- Я ясно вижу, что у вас обыкновенное середняцкое хозяйство. Впрочем, летом… было… но теперь, ясное дело – меньше. У нас новая установка – середняков не трогать. Товарищ Троцкий написал… Эти… тезисы… о войне на Дону…
Она нахмурилась, пытаясь понять, о чем он говорит. Он расценил это по-своему и торопливо сказал:
- Я на ваше семейство зла не держу… Война скоро закончится… Вот я и… насчет руки и сердца… К Вам, значит…
- Ч…чего?
- Ну, насчет… замуж…
Она чуть не рассмеялась.  Тут не знаешь, что дальше будет, а этот – замуж. Но потом кольнуло воспоминание о муже. Ушел Федот… Что он погибнет, она не верила. Федот, джигит на всю станицу, казалось, в огне не горит и в воде не тонет. Слова он говорил похожие на те, что этот кацап сейчас сказал. Когда собрались все вместе, всей семьей, в последний раз, слышала Малаша, как Федот, горячась, доказывал: «Вот они, красные… Перейдем к ним, а – хлоп! – они не одолеют. Куда тогда деваться?». Именно из-за этих слов она снова с любопытством оглядела приехавшего комиссара. Разоделся, шею наел и щеки, а сам – выросток, мальчишка молоденький.
Но как сказать человеку: «Я вас, кацапов и хохлов, никогда за людей не считала. И теперь не считаю»? Страшновато. Они сейчас при власти.
Поэтому она вздохнула. Хотела притворно, но получилось по-настоящему:
- Какой уж тут «замуж»? У меня законный муж в отступ ушел. Жду, когда вернется.
Комиссар – имя его она, испуганная, не запомнила – не обиделся, как показалось Малаше, и особо не расстроился. Наверное, сам понимал недостижимость своих замыслов, да и супружескую жизнь, похоже, дальше первой брачной ночи не представлял. Потолокся на крыльце немного растерянно, но двор оглядел по-хозяйски:
- Вам, казАкам, придется привыкать к новой жизни, - волноваться он перестал и говорил не сбивчиво, а гладко. – Красную армию и пролетариат, которые воюют и беззаветно трудятся, необходимо хорошо кормить. Мы проведем самые широкие реквизиции. КазАки… Ведь вы тут все из казАков?
- Нет, - сказала Малаша. – Мы из казаков.
Комиссар, видно, сбился с мысли, помолчал, буркнул: «Ну, ладно», сошел с крыльца и, не прощаясь, уехал. Больше она его не видела. 


Глава 8.
В хуторе Елкине, в штабе 4-й Донской дивизии, Афанасий оказался по делам службы, сопровождал с конвоем начальника штаба корпуса полковника Одноглазкова.
 Начальник штаба 4-й дивизии полковник Барцевич, первопоходник, переведенный из Добровольческой армии, носился с идеей организации офицерской сотни и жаловался на казаков:
 - Полки не хотели драться. Один большевистский разъезд выгонял из станицы целые полки. Боюсь, Федор Федорович, что начнут переходить…
Одноглазков кривился, но не соглашался:
- Не думаю, Владимир Петрович. Отдохнут, подтянутся… Как на вашем участке? Что красные?
Больше недели красные праздновали победу, пьянствовали и громили Ростов и Новочеркасск. На все это время зарядили дожди. Балки и ручьи переполнились водой.
Бои вспыхивали лишь на стыке 2-го и 3-го Донских корпусов, у Богаевской, где красные безуспешно пытались захватить бревенчатую переправу.
В других местах от Манычской до Семикаракор казачьи заставы наблюдали Дон в полглаза: речки разлились, грязь сильная… Если полезут красные, то по морозу, или дождутся, пока весь лед сойдет.
Потом стало подмерзать, но ненадолго. Под Ростовом в это время загрохотало. Прохмелившаяся буденовская конница по размякшему болоту, по бесконечным рытвинам и канавам геройски, но безуспешно ходила в лоб на Батайск. Оттуда, от Гусельщикова и «добровольцев» пришли вести о первых победах: 1700 пленных, 22 орудия, 120 пулеметов…
Казаки насторожились:
- Гляди, там их сбили. Небось, к нам полезут.
В штабе тоже сведения имелись.
- Разведка отмечает передвижение кавалерийских частей противника перед фронтом нашего корпуса на восток, - доложил Одноглазкову Барцевич.
- Вот как… И кто же?
- Похоже на Думенко.
- На восток? – переспросил Одноглазков. – Вчера красные вышли на Сал, сбили наших четыре полка и захватила слободу Орловку. По данным разведки – блиновцы. Что ж они, против 1-го корпуса конницу концентрируют?
- Далековато для Думенко, - возразил Барцевич. – Но если вдуматься, направление опасное…
Они долго спорили у карты, азартно, словно играли. Оба в Мировую войну служили в коннице, в штабах мусульманских частей. А тех в окопах не держали. Либо в тылу, либо в набеге…
 Афанасий, приглашенный в комнаты, дремал, пригревшись в теплой хате после пробега по холодному мокрому ветру.
Одноглазков собирался в ночь возвращаться, но увлекся и засиделся за полночь. Заспорили они с Барцевичем о Думенко.
- Какая-то кустарная война…- слышал Афанасий сквозь дремоту. - Когда Вы в последний раз видели массовый артиллерийский огонь?.. Думенко, конечно, талант, самородок, кавалерист чистой воды. Буденный – тоже талант. Очень интересные образцы комбинированного боя кавалерии, бронепоездов и пехоты… А как организована разведка!..
- Почему же его сейчас разбили?
- Видите ли, Владимир Петрович, Конная армия Буденного как бы поменялась ролями с нами. Если раньше, в Донбассе, Буденный шел вдоль железной дороги при поддержке бронепоездов и пехоты, а наши славные мамонтовцы налетали конницей со всех сторон, то теперь одна буденновская конница - в первый день операции даже без артиллерии - пыталась взять позицию, защищенную пехотой, конницей и бронепоездами.
«Буденный… Думенко… Самородки… - отстраненно думал Афанасий. – Что же наши? Мы уже за Доном…». Отслужив в святая святых – оперативном отделе – и сейчас постоянно находясь при штабе, он пока  не видел достойного человека, который мог хотя бы навести порядок. А уж потом…
Кто-то забарабанил в окно, и сразу же, обдав ночным холодом распахнулась дверь. Все вскочили, хватаясь за оружие.
Бригадный Позднышев в шинели внапашку и в папахе, съехавшей на ухо, возник в дверном проеме.
- Штаб эвакуируется…
- Что?.. Что такое?..
- Думенко… Времени нет, господа… Прошу вас…
«Накаркали, - подумал Афанасий, выскакивая вслед за Одноглазковым во двор. – Хоть бы коней не увели…»
На востоке, у Карповки, вспыхивало, запоздало долетал грохот разрывов. За плетнем по улице торопился какой-то обоз. В темноте казаки из конвойной сотни штаба корпуса споро седлали. Одноглазкову и Афанасию подвели лошадей к крыльцу.
- Классика, - пробормотал Одноглазков. – Он уже в тылу…
Корпус Думенко в ночь с 9 на 10 (22—23) января переправился через Дон у Раздорской и пошел вдоль речки Подпольной, по южному берегу, занимая хутора Сусат, Карповку, Ажинов, Кудинов, выходя к Богаевской с тыла. Казаки, стерегущие донской берег, метнулись думенковцам наперерез, чтоб – не дай Бог – не зажали между Доном и Подпольной.
Вместе с Думенко переправилась 23-я стрелковая дивизия, которая двинулась к югу, к Манычу, на хутора Соленые. Днем 10(23) января 21-я стрелковая дивизия красных, форсировав Маныч, заняла станицу Манычскую.
2-й Донской корпус, не ввязываясь в бои, 11 (24) января отошел за Маныч. Восточнее, в районе Платовской, отошел за Маныч 1-й Донской корпус.
Весь фронт Донской армии сдвинулся и начал перегруппировку. 4-й Донской корпус предусмотрительно отошел из Хомутовской в Кагальницкую. Лишь 3-й Донской корпус остался на позиции от Нахичеванской переправы до станицы Манычской.

*                *                *
На плацдарме, захваченном Думенко между Доном и Манычем, командованием Кавказского фронта планировалась концентрация конницы. Кроме корпуса Думенко, сюда же подводилась Конная армия Буденного. Неподалеку у станицы Константиновской к 12 (25) января собирались дравшиеся до этого порознь бригады 2-й кавалерийской дивизии имени Блинова.
Главное командование было согласно с таким развитием событий. 11 (24) января в 0-40 пришла его директива: «развивать сейчас главный маневр на фронте 9 армии и с этого же фронта нанести удар конной группой».
  Конницу Думенко и Буденного было приказано объединить под командованием Буденного, усилить одной пехотной дивизией «и нанести решительный удар в общем направлении на Мечетинскую, с целью выхода конной группы во фланг и тыл противнику, собравшему лучшие свои части на фронте Новочеркасск - Синявская».
Командование Кавказского фронта поступило по-своему. Через сутки, 12 (25) января в 1-40 оно отдало приказ: 8-й армии 15 (28) января «смести» противника на линии Батайск — Ольгинская и выйти на линию Кагальник (у моря) — Хомутовская; Конной армии (в полном составе) переправиться у Богаевской — Раздорской, сосредоточиться в районе хутора Ефремова и 15 (28) января «нанести сокрушительный удар в тыл и фланг противнику» на Хомутовскую - Кагальницкую и далее на Кущевскую; конному корпусу Думенко не позднее 14 (27) января «захватить район Мечетинской, имея в виду дальнейшее наступление на Тихорецкую»; кавалерийской дивизии имени Блинова совместно с кавалерийской дивизией Гая не позднее 14 (27) января овладеть районом Великокняжеская — Воронцовское (станция Торговая).
Конница разбрасывалась веером. Две слабые дивизии поворачивались на восток, против всей Кавказской Добровольческой армии в надежде, что туда же ударят красные войска, наступающие от Царицына.
Об объединении всей конницы под командованием Буденного в приказе командования Кавказского фронта ничего не говорилось. Вышло лишь распоряжении командования фронта «распространить в пределах до х. Мал. Западенка подчинение Конносводного корпуса Первой конной армии». Более того, конница Думенко должна была занять Мечетинскую, то есть, уйти на юг верст на 50-70, как минимум за сутки до того как начнет наступление Буденный.
*                *                *
В ночь на 13 (26) января пошел снег, а утром корпус Думенко (3300 сабель) из хутора Спорного повел наступление через Маныч по льду на 2-й Донской корпус. Часть бойцов атаковала в пешем строю хутор Веселый, часть – в конном – пошла в обход.
Оборонявшая хутор 3-я пешая бригада Сводно-партизанской дивизии (Старобельский, Воронежский, Богучарский полки) пылалась контратаковать, но была выбита из хутора, окружена в поле и разбита. Затем севернее хутора Процыкова были окружены и разбиты поспешившие на помощь своим 1-я и 2-я пешие бригады этой же дивизии (семилетовцы, чернецовцы, дудаковцы, 1-й, 2-й и 3-й Донские добровольческие полки). Спаслись начдив и дивизионная конница. Из артиллерии ушла только Чернецовская батарея.
 Удар думенковцев, как всегда, был внезапен и неотразим. Командование 2-го Донского корпуса все же среагировало. 1-я Донская пластунская бригада и Ополченческая бригада (последняя в составе 2 конных и 2 пеших сотен, созданных из малолеток и дедов, мобилизованных от 17 до 60 лет) контратаковали, заняли восточную окраину Веселого и отбили 4 орудия 3-й пешей бригады, но под ударами конницы отошли.
В руках красных остались 600 пленных и 2 орудия. Разъезды думенковцев на 8 верст подходили к станице Мечетинской, но основная масса закрепилась в хуторах Ефремов – Поздеев – Процыков – Казенный – Хомутец.
Обрадованный Думенко доложил, что пленных взято 8 тысяч (6500 пеших и 1500 конных), 2 тысячи порублено и еще взят обоз в 800 подвод. В лучших традициях победителей потери противника он увеличивал раз в десять.
 Конная армия в этот день прошла Бессергеневскую, вступила в станицу Богаевскую и хутора Ажинов – Кудинов – Елкин – Федулов, захваченные думенковцами еще в первый день операции, и готовилась форсировать Маныч.
В 23-00 13(26) января генерал Сидорин директивой № 1209 к возложил ликвидацию возникшего прорыва фронта на 4-й Донской корпус и подчинил ему 4-ю конную дивизию 2-го Донского корпуса. 7-я Донская дивизия должна была поддержать удар с запада, 1-й Донской корпус – с востока.
Весь следующий день 4-я Донская дивизия перестреливалась с думенковцами, отдала хутора Таловский и Мало-Западенский и вечером отошла в хутор Хорольский. В сумерках от Кагальницкой подошел генерал Павлов с 4-м Донским корпусом и расположил свои дивизии правее – в хуторах Попове и Кузнецове.
Буденный в этот день получил приказ форсировать Маныч и вел разведку переправ. Во время разведки один из буденновских комбригов – Книга – попал в плен к казакам вместе с приказом по армии, из которого становился ясен план красного командования. Комбриг рассказал белым, что у Буденного 25 тысяч войск, у Думенко – 15 тысяч, и смог бежать. Но план красных все же стал известен казакам.
15(28) января должно было начаться генеральное наступление красных. 8-я армия повела атаку на Батайск. Три цепи приблизились к селу на три километра, залегли и упорно лежали, несмотря на скачку по фронту командиров.
Под Ольгинской 7-я конная бригада генерала Старикова потрепала 15-ю и 40-ю советские дивизии. В темноте красная пехота отошла за Дон. 3-й Донской корпус записал за собой 500 пленных.
Решающее сражение развернулось на берегах Маныча. На рассвете конница Буденного начала переправу по льду у хуторов Федулов – Тозлуков.
В это же время донская конница ударила по думенковцам…
Борщевы ребята так и служили в 1-й сотне 20-го Вёшенского полка, называемого меж собой казаками «20-й Вёшенской дивизией». Василий Емельянович тоже прижился в 1-й сотне со своими. И деды многие в походе уцелели.
На Думенку всю бригаду подняли до свету. Перед строем стоявшей во взводных колоннах 1-й сотни съехались командиры – Ежов, Ермаков, Афонька Ломакин, командир полка Дарин подъехал, молодой, да ранний, из штаба бригады – Врановский. Переговаривались, сверяли часы, сморкались. Врановский закурил, смешал дым с паром, угощал остальных.
 В сторону красных, мягко гокая на снежных ухабах, прошли 14-я и 18-я батареи. Среди батарейцев Василий Емельянович разглядел в синем полумраке зятя Федота. Конь под ним горячился, шел боком, с переплясом.
«Господи, хоть бы не убили!.. Останется Малашка…».
Поймав себя на мысли, Василий Емельянович оглянулся на сыновей. Те, все трое в ряд, равнодушно смотрели на гривы и уши своих коней. Костя давил зевоту и крестил покривившийся рот. Темные, почти черные на снегу лошади изредка взмахивали головами, позвякивали удилами. 
Стало рассветать. Кто-то показался от штаба бригады и издали махнул. Дарин что-то сказал офицерам, те поскакали по сотням. Полк тронулся, пошел на хутор Поздеев.
На Поздеев, охватывая его с двух сторон, двинулась вся 4-я Донская дивизия, все три бригады. Справа на хутор Процыков шли мамонтовцы. И дальше, сколь взгляда хватало, чернели на снегу колонны конницы.
Догнали свои батареи, те взяли правее, на взгорок, и стали сниматься с передков.
За бугром открылись хутор в сером кружеве чахлых садов, уходящие вскачь красные дозоры, мельтешение в дальних дворах. Казаки поднимались на стременах, вглядывались, переговаривались.
Дарин остановил полк, достал часы, оглянулся вправо-влево. К нему подскакал Ермаков.
- Девять…
- Щас начнут…
И впрямь справа у мамонтовцев залпами одна за другой ударили две батареи. И свои батареи на взгорке подпрыгнули и бабахнули, осыпавшись сияющей снежной пылью.
Первой на хутор Поздеев бросилась 6-я конная бригада – хоперская, бузулукская и кумылженская конница. Красные, успевшие построиться за хутором, вымахнули наперерез, взяли казаков в правый фланг. Крайние перемахнулись шашками. Вся 6-я бригада завернула на коротком поводу и стала уходить. Красные, раскрылатились в своих бурках, во весь мах пошли на перехват. Но тут донская артиллерия со взгорка ударила беглым, смешала снег с дымом, взрыхлила белое поле и накрыла красных огнем, а в левый фланг им уже скакал, задорно помахивая шашками, 24-й конный полк полковника Астахова, укомплектованный недавно молодыми казаками из Запасного полка.
Красные отскочили, оправились и стали отходить в колоннах планомерно. Однако справа от обойденного казаками хутора Таловского они уже уходили поспешно, а от Процыкова, попав под мамонтовский удар, вообще побежали.
Верст пять скакали наперерез друг другу – донцы по дороге из Поздеева на Веселый, а красные степью от Процыкова -  туда же. Красные опередили. У хутора Веселого они пытались остановиться и выставили свою артиллерию.  Но тут подоспели мамонтовцы - 9-я и 10-я Донские дивизии, - атакой сбили думенковцев, и те под огнем донской артиллерии побежали через Маныч, проваливаясь под лед. 20 орудий было брошено.
К 16 часам 4-я Донская дивизия, брошенная на преследование, перешла Маныч, достигла хутора Солоного, далее за балкой Солоной красная пехота – 23-я дивизия – удержала позиции.
Разбитый корпус Думенко ушел на реку Сал в Сусатский – Воробьевку. Штаб его оказался в Раздорской.
Казаки заночевали победителями за Манычем, пугая 23-ю советскую дивизию, засевшую за балкой Солоной.
Ночью Позднышеву доставили пакет от Павлова, что получен приказ, разбив Думенко, разбить Буденного.
- А где он?
Посыльный, штабной офицер, рассказал, что знал. Днем Буденный перешел Маныч, но западнее места боя с Думенко, и навалился на 7-ю Донскую дивизию. В результате трехчасового боя дивизия была разбита и потеряла 200 человек пленными. Буденовцы повернули на восток, вышли к хутору Мало-Западенскому и двинулись на Поздеев, заходя во фланг и тыл донским корпусам.
В Мало-Западенском буденновцы даже захватили 13 орудий, ранее отбитых казаками у Думенко.
Но тут разбитая 7-я Донская дивизия перегруппировалась у хутора Пустошкин  и станицы Манычской и, буквально жертвуя собой, сама повела наступление на буденовские тылы. Наступающие (3000 штыков и шашек)  попали под удар 4-й кавалерийской дивизии, которую сам Буденный развернул на север. Буденный гнал 7-ю дивизию 15 верст, 300 человек изрубил, 1500 взял в плен.
День закончился. Буденновская конница заночевала на левом берегу Маныча, причем 6-я дивизия – в Поздееве, из которого Позднышев только что выбивал думенковцев.
- Сидорин передал Павлову Кубанскую и Терскую дивизии Агоева, которые стягиваются к Кагальницкой. 9-я Донская дивизия на ночь расположилась в хуторе Веселом, 10-я дивизия – в Процыкове. Обе они утром ударят на северо-запад, на Мало-Западенский. Там 11-я дивизия красных. Ваша задача одну бригаду бросить по правому берегу Маныча на тылы Буденного, одной бригадой прикрыться от возможной атаки корпуса Думенко с северо-востока и еще одной бригадой прикрыться от возможной атаки красной пехоты с востока, со стороны хутора Садковского.
Генерал Позднышев, выслушав приказ, отрицательно покачал головой и ответил:
- Это невозможно. Дивизия, таким образом, будет распылена и разбита по отдельности.
В 2 часа ночи Павлов прислал Позднышеву новый приказ: одну бригаду переправить у Веселого на левый берег Маныча, чтоб усилить атаку 9-й и 10-й дивизий, а двумя другими бригадами угрожать тылам Буденного по балке Солоной и действовать по обстановке.
Позднышев, подумав, согласился.
На рассвете 4-я конная бригада была посажена на коней и послана на левый берег Маныча в распоряжение командования 4-го Донского корпуса.
Уже в виду хутора Веселого 4-ю бригаду догнала 6-я, которую Павлов потребовал себе в резерв.
Меж тем на левом берегу Маныча в 8 утра 9-я Донская дивизия столкнулась севернее хутора Поздеева с двинувшимися вперед буденновцами, со всеми тремя дивизиями, которые погнали ее к хутору Веселому, захватив 12 орудий и 30 пулеметов. У Веселого донцы пытались остановиться, и здесь, на глазах подходивших с севера от Позднышева 4-й и 6-й конных бригад, 6-я кавалерийская дивизия красных еще раз опрокинула 9-ю Донскую дивизию и отбросила еще на 4 версты к югу.
Позднышев решил, что сражение проиграно и 4-я Донская дивизия отрезана. Он собрал вместе все три бригады и решил прорываться на восток. На самых тесных дистанциях с артиллерией посредине 4-я Донская дивизия двинулась к хутору Садковскому…
Дали крюк в несколько десятков верст, попутно взяли хутора Садковский и Жеребков, потрепали две красные стрелковые дивизии и вышибли из Жеребкова 1-ю бригаду блиновской дивизии. У Жеребкова переправились здесь через Маныч и вечером пришли в хутор Казачий Хомутец, а затем, после привала, в хутор Казенный, где стали на ночлег.
Ожидали самого худшего, но оказалось, что Бог милостив, Павлов и Агоев буденовцев все-таки разбили и гнали их до темноты. Казаки взяли 20 орудий. 11-я кавалерийская дивизия красных утратила боеспособность.

Глава 9.

Это было второе крупное поражение конницы красных в 1920 году. Брошенная в наступление на Хомутовскую без привычной поддержки пехоты Конная армия опять потеряла людей и лошадей, ее бойцы теряли уверенность в своих силах.
Новых пополнений не предвиделось. Части Кавказского фронта, утомленные и обессиленные эпидемией тифа, помощь коннице ни людьми, ни лошадьми оказать не могли. С трудом восстановили за счет стрелковых дивизий брошенную артиллерию в корпусе Думенко.
Вину за поражения валили друг на друга.
 Командующий фронтом Шорин доносил главкому, что Буденный потерял половину суток, не преследовал казаков: «Противник превосходными силами отбросил Думенко и 23 дивизию, которые отошли… Буденный, несмотря на ряд приказов, бездействовал».
Буденный и Ворошилов ругали командующего фронтом, что так и не был решен вопрос о подчинении корпуса Думенко командованию Конной армии. Ворошилов приписывал неудачи полному отсутствию руководства Кавказского фронта, не объединяющего действия Конармии и 8 армии, а равно не придавшего Конармии корпуса Думенко.
 Командование Кавказского фронта действительно медлило объединить действия конного корпуса Думенко и Конной армии, зная самовольный характер «Первой сабли революции».
Было время, когда Думенко писал атаману Краснову «рапорт» (другого наименования для своего послания бывший вахмистр не придумал), давай, мол, сойдемся в чистом поле. На тебе весь белый фронт держится, на мне – весь красный. Зачем людей губить, давай – один на один.
Эту наивную и гордую, но, безусловно, вредную для дела революции веру Думенко, похоже, сохранил и до сих пор. Попробуй, подчини такого Буденному. Вспомнит, что Буденный всего год назад у него в помощниках ходил…
И все же такой приказ пришел в 2 часа ночи 18(31) января. Командующий фронтом приказал выполнять ранее поставленную задачу, однако, с изменениями: 8-й армии было приказано прочно удерживать позиции; «Командарму 1 Конной совместно с конкорпусом Думенко разгромить противника, группирующегося в районе Ефремова. Для выполнения этой частной задачи конкорпус Думенко подчиняется командарму 1 Конной, по выполнении последней задачи Конармии и корпусу Думенко выполнять задачи, поставленные приказом № 00120». 9-й армии приказывалось поддержать 1-ю Конную, 10-й армии – овладеть районом Воронцовское – Торговая и форсировать Маныч левофланговыми частями.
Вслед в 16-40 из Москвы пришла директива главкома «Категорически воспрещаю всякие разрозненные атаки дивизий…».
Всего для удара одним кулаком (Конная армия, корпус Думенко, 21-я стрелковая дивизия) было сосредоточено 14150 сабель, 2139 штыков, 47 орудий, 333 пулемета.
Белые не сидели на месте и сами напирали, хотели добить Буденного и Думенко и, как догадывалось красное командование, ударить через Богаевскую на Новочеркасск и с тыла выйти к Ростову.
Оправдывая свое поражение, Думенко докладывал, что против него сражаются корпуса Мамонтова, Шкуро и Коновалова (21 полк по тысяче сабель), хотя этих генералов и близко у линии фронта не было.
И 18(31) января красные сводки отмечали, что в этот день казаки теснили 9-ю армию к северу. А корпус Думенко отошел под давлением 20 полков. Перечислялись силы противника: 4-я и 14-я конные бригады (19,20,24,28,29,30 полки) при 7 орудиях, 5, 6, 7, 15 и 51-й пластунские полки, 2-й сводный конный, 18-й партизанский, 1-й Сводный Усть-Медведицкий, 2-й Кубанский и Сводно-Кабардинский. Судя по номерам полков, думенковцев стал теснить 1-й Донской корпус. А 2-й Кубанский и Сводно-Кабардинский полки вообще кто-то придумал.
19 января (1 февраля) красные при сильном ветре и крепком морозе вновь пошли в наступление…
  Конная армия получила приказ на рассвете перейти Маныч у Мало-Западенского и наступать в юго-восточном направлении на хутор Веселый. Корпус Думенко должен был ударить на Веселый с севера от хуторов Солоных. 21-я стрелковая дивизия должна была подойти от Богаевской и занять переправы. Таким образом, думали выиграть правый фланг у белых и наступать затем в юго-западном направлении.
4-я кавалерийская дивизия красных до рассвета захватила переправы у Мало-Западенского. В 7 утра все дивизии Конной армии были на левом берегу Маныча и пошли на восток, на Поздеев, Веселый, Процыков.   
Корпус Думенко, имея впереди Горскую и Донскую бригады, а Партизанскую – в резерве, прошел хутора Маныч-Балабинский и Спорный и тоже вышел к Веселому.
Казаков нигде не было. Воевать не с кем. Лишь на правом фланге красных, у буденовских переправ, 21-я стрелковая дивизия атаковала Верхне-Донскую Ополченческую бригаду, но та при помощи 7-й конной бригады Старикова удержалась.
Буденовцы покрутились на местах недавнего боя и стали в Поздееве, Мало-Западенском и Княже-Леоновском. Думенко дальше Веселого не двинулся, а ночью ушел за Маныч, не предупредив Буденного.
8-я армия на Батайск не пошла. Демонстрировать по ветру и морозу отказалась.
На 20 января (2 февраля) было назначено общее наступление с захваченного без боя плацдарма. Командование фронта, ожидавшее больших результатов, пыталось поддержать Конную армию. В 2-25 20 января (2 февраля) был отдан приказ 9-й армии поддержать конницу 12-й стрелковой дивизией, 28-й дивизии из состава 10-й армии приказывалось поддержать левый фланг 9-й армии, «Командарму Конной требовать от конкорпуса Думенко решительных и стремительных действий в своем движении вперед, не отставая от соседей».
Утром 6-я кавалерийская дивизия красных пошла к Процыкову и заняла его без боя в 14-00. Впереди была голая степь, вдали дразнящее маячили казачьи разъезды...
В это время казаки, главные силы которых двое суток копились по балкам западнее переправы, ударом от Манычской и Пустошкина сбили 4-ю и 11-ю кавалерийские дивизии и погнали их на север.
От Процыкова 6-я дивизия вернулась в Поздеев. Там тоже никого не было, зато с севера, от хутора Мало-Западенского, доносилась стрельба. Дивизия пошла на выстрелы и у хутора Мало-Западенского, у кургана Верблюд, вышла на тылы казаков, преследующих 4-ю и 11-ю кавалерийские дивизии. В атаке 6-я дивизия захватила 8 орудий. 40 пулеметов и 200 пленных. Но 4-я и 11-я кавалерийские дивизии красных были расстроены и уходили за Маныч. 4-я кавалерийская дивизия бросила всю свою 1-ю батарею и 2 орудия из 2-й батареи. А начдив Городовиков, преследуемый казаками, упал на льду Маныча вместе с конем и по инерции катился 70-80 метров, потом у берега конь  вскочил на ноги.
12 стрелковая дивизия 9-й армии, наступавшая в районе Старочеркасской, понесла потери, ее остатки отошли в Аксайскую.
На этом день закончился. Красная конница вся откатилась за Маныч. Конная бригада белых (1500 шашек), развивая успех, перешла Дон и заняла хутор Краснодворский в 12 верстах южнее Новочеркасска.
4-ю кавалерийскую дивизию немедленно отправили через Кривянскую на прикрытие Новочеркасска, а на ветку Аксай – Новочеркасск подвели бронепоезд. Наступление грозило закончиться полным поражением.
Буденный и Ворошилов 20 января (2 февраля) докладывали главкому Каменеву, что 19 января (1 февраля) заняли Манычскую, Княже-Леоновский, Тузлуков, Мало-Западенский, Поздеев, Процыков, Веселый. Всю ночь белые якобы пытались выбить их за Маныч. «Сегодня, 2 февраля, с рассветом завязался на всем фронте конницы ожесточенный бой, - докладывали Буденный и Ворошилов, - и противник огромными конными массами, действуя на наши фланги и разрезая фронт, принудил нас отступить на правый берег Маныча. Противник понес серьезные потери, наши потери также значительны».
Командование Конной армии жаловалось на отсутствие помощи со стороны 8 и 9 армий: «Наше поражение является следствием отсутствия прикрытия пехотными частями флангов и закрепления достигнутых рубежей». Жаловалось на «упорное нежелание, несмотря на интересы дела, придать Конармии корпус Думенко, который вне общего плана продолжает сепаратные действия». 21 января (3 февраля) Буденный и Ворошилов уехали в Ростов, оттуда связались со Сталиным и сообщили ему: «Повторяем, на фронте неблагополучно. Сегодня собирались сдать Новочеркасск. Если не приедете вы или кто-нибудь равный вам в Ростов, здесь произойдет катастрофа».
*                *                *
- Ну, набили мы и Буденному и Думенке. Только что-то долго собирались.
Афанасий часто был невольным свидетелем таких разговоров в штабе 2-го корпуса.
По данным разведки, Конную армию красные оттянули, а весь правый берег Маныча от Голых Бугров до Садковского охраняли думенковцы. У Думенко в корпусе было неладно. Во время последнего боя, когда Думенко и Буденного погнали за Маныч, в хуторе Веселом казак, хозяин квартиры, передал начальнику 4-й Донской дивизии генералу Калинину записку якобы от Думенко: «Ухожу. Не хочу драться с казаками. Может скоро свидимся». Казаки на хуторе Жеребкова сказали, что здесь Думенко расстрелял комиссара за вмешательство в оперативные распоряжения. Комиссар требовал контратаковать, а Думенко хотел дождаться активных действий Буденного.
- Неужели к нам перейдет? – не верили штабные.
- Не похоже…В думенковские полки эта идея не проникла. Пленные по этому поводу ничего не говорят…
- Как бы ни было, готовимся к наступлению, господа.
Новый корпусной, молодой генерал Позднышев, сам со своими хоперцами ходивший в атаки, требовал наступления и все время доставал штаб Сидорина и по телефону и телеграфно.
- Оборона, по мнению моего штаба, гибельна, - упорно и на повышенных тонах вдалбливал он кому-то на другом конце телефонного провода. - Зимой, в открытом поле, при отсутствии укрепленного пункта или базы, конница, хотя и располагает громадной массой, но защищаться не имеет возможности. И что это за маневренная война, когда мы связаны ограничительными рубежами и не имеем возможности проникать вглубь территории противника?.. Отдайте приказ, Ваше Превосходительство…Что?.. Ваше Превосходительство, вечно мы здесь торчать не можем. Запасы ячменя на исходе… Да уж, конечно… Буду ждать…
Он бросал трубку и откидывался в ветхом хозяйском кресле у окна.
Штаб корпуса стоял в поповском доме, но приход, судя по обстановке, был небогатый, батюшка жил скромно.
 - Сидорин самостоятельно отдать приказ о наступлении не может, - вмешивался принявший 4-ю дивизию генерал Калинин, - поскольку имеет от Деникина оборонительную директиву с задачей держаться на рубежах и прикрывать Екатеринодар, где проходил Верховный Круг. Он связан этой директивой и лишен стратегической и тактической инициативы.
- Но приказ готовиться к наступлению он все-таки отдал…
И Позднышеву и Калинину было немногим за тридцать. Карьеру они сделали в гражданскую, поэтому авторитетов не имели, а командование обсуждали и ругали.
- Деникин сам недоволен, что мы приостановили наступление, - возражал Одноглазков. – Он считает, если б мы и дальше преследовали Буденного и Думенко, мог бы произойти перелом во всей операции.
- Лезть за Маныч без пехоты? Благодарю покорно… - фыркал Позднышев.
- У нас есть пехота…
- Разве это пехота? Деды, малолетки, иногородние… Они только что тысячами сдавалась в плен тому же Думенко. Для закрепления занятой территории мне нужны «добровольцы» или кубанские пластуны. Пусть шлет…
Всю последующую неделю больших боев не было, но новости сыпались одна за другой. Ездивший в штаб армии Одноглазков обрадовал:
- Телеграмма Деникина № 00604 от 22-го… Директива об эвакуации, господа…
Калинин сразу же запальчиво и с вызовом выдал:
- Донцы могут расценить директиву об эвакуации как признание поражения.
Но Позднышев был не согласен:
- Тылы настолько забиты, что эвакуация необходима безотносительно к исходу борьбы. Может, он, наоборот, расчищает пути для подвоза резервов и боеприпасов.
- Откуда резервы, Сергей Дмитриевич?
- Кубанцы… Сидорин вчера четко сказал: «Если Кубань окажет помощь до 1 февраля, победа несомненна».
Калинин и Одноглазков в боеспособность кубанцев и в их готовность воевать не верили.
Однако 26-го из штаба телеграфно известили: с Кубани на станцию Белая Глина выдвинулся 2-й Кубанский корпус генерала Науменко; Кавказская Добровольческая армия (1-й и 4-й Кубанские корпуса), отошедшая за Маныч в район станции Торговая, переименовывается в Кубанскую, во главе ее вместо Покровского ставится генерал Шкуро.
И тогда же, решив, что кубанцев достаточно для того, чтобы поддержать операцию, Деникин отдал директиву № 00724: «Противник, сосредоточив в низовьях Маныча и Дона лучшие силы свои, Конную армию, 8-ю и 9-ю армии, старается прорваться на Кубань; 11-я армия и 10-я наступают на Ставрополь и Торговую; 13-я, 14-я и 12-я — на Крым и Одессу. Атаки красных на Тихорецком направлении нами отбиты, 8-й, 9-й и Конной армиям нанесен ряд тяжелых поражений, дух их надломлен, на остальных направлениях бои с переменным успехом». В связи с обстановкой Деникин приказал: удерживать противника на Астраханском, Одесском направлениях; «генералу Шкуро — прочно обеспечивая Ставропольское направление, разбить 10-ю советскую армию. Второй Кубанский корпус передать в распоряжение командарма Кубанской…
Генералу Сидорину — образовав сильную конную группу на Новочеркасском направлении, разбить группу оперирующего противника в этом районе, овладеть Ростовом и Новочеркасском и прочно закрепить за собой Ростов-Новочеркасский плацдарм». Время наступления Деникин должен был указать дополнительно.
Во исполнение директивы войска меняли дислокацию.  2-й и 4-й Донские корпуса и конница Агоева стягивались к Веселому, чтоб отсюда бить на Новочеркасск по окончании сосредоточения Кубанской армии. Отвлекая внимание красных, активизировалась конница «добровольцев» под Батайском.
Ожидали только подхода свежих кубанских корпусов…

Глава  10.

4-я конная бригада – все три полка – стояла в хуторе Казачий, прикрывала стык 2-го и 1-го Донских корпусов. С неделю как установилась оттепель. Под снегом хлюпала талая вода. Но лед на реке держал, и ночами казаки ходили прощупать красных, которые сидели в камышах на той стороне Маныча.
 За зиму красная пехота отощала, сошла на нет. Было б чем кормить ее,  тысячами бы в плен брали. С кем по-настоящему приходилось драться, так это с блиновской конницей. Блиновцы, старые знакомые, не угибались и не отмалчивались. На удар отвечали ударом, на налет налетом. С ними в основном и водили верхне-донцы на берегах Маныча смертельный хоровод.
26-го пуганули казаки Саратовский и Камышинский конные полки из хутора Дальнего. Пленные сообщили, что 1-я, их лучшая, бригада сама готовится в набег на хутор Казачий.
Блиновцев ждали до 3-х часов ночи. Как назло, после оттепели холод прижал. И только-только, решив, что пленные сбрехали, ушли казаки на хутор, налетели на Казачий два блиновских полка. С гиком и свистом заметались меж дворами всадники, то возникая, то пропадая в зимней мгле.
Из казаков кто успел расхватать лошадей, кинулись прямой дорогой на Веселый, а нерасторопные деды схватились в темных проулках и на базах с красными в рукопашную. Головы их вместе с бородами во время боя летели как капуста, ибо старики сдаваться не хотели, а блиновцы их особо не упрашивали.
 На другой день подсчитали потери убитыми и угнанными в плен.  Командирам высшее начальство намылило холку.
- Ничего, - сказал есаул Ермаков. – Мы еще сквитаемся.
И еще через два дня Вася Борщев, присланный с подкреплением в 4-ю бригаду (новый конвой командарм Донской набрал из юнкеров), в составе команды сотника Арженова отправился за Маныч открывать расположение блиновской дивизии, чтоб напасть врасплох.
Сотник был молоденький, из образованных. Прислали его недавно. Он всех казаков в особую книжечку переписал, и когда злился, обращался по фамилии и на «вы».
Ночью перешли Маныч, покрутились, не отъезжая далеко от прибрежных камышей,  и, как стало светать, спрятались за гребнем бугра у дороги, тянущейся от одного невидимого хутора к другому.
Уже развиднелось, когда на дороге показался какой-то дед. Только хотели его расспросить, красные, человек десять конных, черные на снегу, проваливаясь, бездорожно, как в разведке, выбрались из недалекой балки на дорогу. Выбрались, сгрудились. Двое подскакали к деду, склонились, крутили горячих коней. Тот, глухой, тянулся, привставал на носки.
«Вот они его сейчас шашкой…»
Нет. Бросили, поскакали. Дед постоял в нерешительности, пошел своей дорогой.
- Давай за этими вназирку, - решил сотник.
Конная разведка красных рысью уходила за противоположный, лежащий за дорогой бугор. На плечах первого вздрагивали и взлетали красные концы башлыка. Скрылись.
- Гляди, как бы не потерять…
Алешка Суковатов и Никита Букалеров, напугав застывшего столбом деда, вскачь пошли наизволок. Вылетели и сразу же отскочили, пригибаясь, как под выстрелами.
Тихо… Задумчиво падал снег.
Суковатов спешился и, проваливаясь и спотыкаясь, срывая винтовку, побежал к дальнему гребню.  Букалеров с Алешкиным конем так же вскачь вернулся и крикнул, не доскакав, глотая воздух:
- Там хутор… Красные…
Еще подождали. Тихо… Алешка, залегший на вершине бугра в снег, призывно махнул рукой.
- Пошли, глянем. Попов и Обухов, держите коней.
В низине разорванной линией тянулся и за дальние бугры сворачивал присыпанный снегом, перечеркнутый дорогой хуторок. Окраины лежали как вымершие, в центре густо шевелились.
Красный отряд численностью до батальона только что вошел в хутор. Бойцы, сойдя с дороги, садились прямо в снег. С бугра было видно, как командир в черной бурке и белой папахе трусил вернувшуюся конную разведку. Командир разведки – руки в боки, белая кубанка набекрень, - не отвечая, разглядывал серый, перемешанный с песком зернистый снег дороги, оглядывался на местного, спешившего от дворов доброхота. В стороне разведчик, не обращая внимания на крики, вываживал укрытого красной ковровой попоной мокрого коня. 
- Зараз дальше пойдут. Видишь, по хутору не расходятся, - тихо объяснил Суковатов.
Вглядываясь, Вася Борщев отметил плотного кривоногого командира разведки, как самого опасного из врагов. Лихой парень – красный до колен свисающий башлык, за плечами карабин стволом вниз.
- Эт-то не блиновцы, - разделяя слова, с сожалением сказал глядевший в бинокль сотник.- Ну, давай дальше посмотрим.
Поехали, далеко огибая хутор и высмотренный красный батальон. Впереди тянулась низина, поросшая камышом, свернули к ней и неспешно, осторожно, укрываясь за обрывом, ехали до полудня. Низина кончилась, пошла занесенная пахота. Справа вдали Суковатов разглядел дорогу, угадал по еле видным телеграфным столбам. Дорога была пуста.
Поехали дальше, поглядывая на нее. Так ничего и не увидели, а меж тем день потускнел, устал вместе с казаками.
«Куда это мы забрались? Так и до Сала доедем… И ЭТИ куда-то подевались…» - думал Вася Борщев, поглаживая шею кобылицы, успокаивая ее и себя.
Снежинки блуждали в холодном пространстве и начинали суетиться, когда Вася приближался к ним.
В воздухе была разлита опасность, при вдохе она покалывала в носу, носоглотке, саднила десна.
На меже вспугнули зайца.
Запереступал испугавшийся конь Букалерова. Никита, озлясь, дернул повод и долго терзал коня удилами, но тот, теряясь от непонятной злобы хозяина, боли и страха, никак не хотел успокоиться.
Ветер, свистнув, сорвал снежную пыль с бугров. Тучи на окраине неба затяжелели, поползли, обтекая с двух сторон, сливаясь с горизонтом.
- Буран будет, - проговорил Суковатов.
Сотник глянул на его продольную лычку и, хмурясь, сказал:
- Тут где-то впереди хутор Золотарев. Через него идет дорога. Там посмотрим… - и тронул коня.
Ветер надавил справа, с восточной стороны, помел поземку, торчком поставил башлык за спиной у сотника. Спасаясь от него, съехали в балку. Вскоре закружило, понесло с края на край. Клубами взметался над балкой гонимый снег, гудел, вжикал в отрожинах ветер.
Где они, эти хутора?..
Стали выбираться. Снег покрыл белым плечи, груди, ветер заставил гнуться, воротить лица.
Выбрались из балки и, непонятно как, в буране выехали на громадную, бесконечную колонну. Один сплошной обоз тянулся по буранной степи. Толчками ползли не поставленные на полозья ходы, вперемешку телеги, тачанки, группы конных (над одной видно было зачехленное знамя). Змеились, виляли, ползли против ветра.
Бежать не было возможности. Оставалось одно – вызывающе бесстыдное, твердое мужество. Вася Борщев, сам не ожидая от себя такой дерзости, подтолкнул кобылу, шагом поехал к дороге и крикнул, придав голосу строгость:
- Эй, товарищ! Какой части?
Бесконечно длилось молчание. Рябили проезжающие мимо конники. Леденящий мохнатый страх зашевелился под шинелью.
- Буденной…
Вася выждал, не в силах поднять глаза на лица проезжавших. Рябили конские ноги на снегу… Пора… Он повернул вязнущую в снегу кобылу и так же шагом поехал обратно.
Казаки, как незнакомые, смотрели мимо него на проходящие ряды, потом, когда он проехал, повернули и так же шагом поплелись следом.
Съехали в балку. Изредка оглядываясь, протянули еще саженей сто.
Тут сотник, клацая зубами и пригибая от напряжения голову, выдавил слова:
- Т-ты ч-чего дела… - и сглотнул.
- А что? Съездил, спросил…
- П-послушайте, Борщев, вы не могли бы найти другое время для бахвальства и фанфаронства? – сорвался на крик сотник, со стоном выдохнул и прикрыл лицо перчаткой, не то кашель давил, не то слезы вытирал.
- Чево? – растерянно отозвался на незнакомые слова Вася.
Сотник вперил в него бешеный взгляд и несколько секунд молчал, стиснув зубы и раздувая ноздри.
- Ладно, едем, - сказал из-за его спины Суковатов. – Теперь бы нам к своим выбраться.
*                *                *
30 января (12 февраля) Деникин и Сидорин совещались в станице Кагальницкой, вызвав туда же командиров донских корпусов. Ради них, собственно, Деникин и выехал в Кагальницкую. Собрались в салон-вагоне поезда Деникина.
О положении на фронте доклад делал генерал Кельчевский, талантливый военный, еще во время войны с германцами командовавший армией, а ныне начальник штаба у Сидорина:
- На Батайском направлении от устья Дона до станции Аксай стоит  8-я армия противника, по данным недельной давности ее силы  - 15 тысяч штыков, 4 тысячи сабель, 150 орудий и до 800 пулеметов, что превышает наши силы на этом участке по количеству бойцов почти вдвое, а по технике в пять раз. Однако вследствие трудности похода, известных ростовских событий, гигантской эпидемии тифа и недавних поражений в боях, части восьмой армии заметно утратили боеспособность. Убыль бойцов компенсируется местными мобилизованными и нашими же пленными, пополнений из центральной России нет. Кавалерия Добровольческого корпуса и донская конница бьют по частям целые дивизии противника. Ситуация напоминает аналогичную из истории войны 1812 года, когда русская конница «разворовывала» Великую армию Наполеона…
Деникин заворочался, недовольно кашлянул. Во взгляде его читалось «Эк тебя понесло!..».
-…От Аксайской и по линии Маныча до зимовника Балабина, - продолжал Кельчевский, - 9-я армия противника в составе 10 тысяч штыков, 180 орудия и 600 пулеметов. Здесь же ударная сила красных – Конная армия Буденного – 10 тысяч сабель – и конный корпус Думенко – 5 тысяч сабель, при них до 40 орудий и до 250 пулеметов. В результате недавних поражений их численность, я думаю, тоже сильно сократилась.
Донцы гордо глянули на Деникина. Ни Буденного, ни Думенко давно уже никому бить не удавалось.
- …И 10-я армия красных в составе 15 тысяч штыков, 3 тысяч сабель, 150 орудий и 600 пулеметов вышла к Манычу в районе Великокняжеской и 20 числа атаковали Екатериновку и Шаблиевку. Далее через степь на Ставрополь выходит 11-я армия красных…
- Она еще далеко. Операцию надо закончить до ее подхода…- перебил Деникин. – Впрочем, виноват, Анатолий Киприанович. Наши силы?
- Наши силы – на Батайском направлении Добровольческий корпус и 1-я Донская дивизия — всего 5395 штыков, 2500 сабель, 46 орудий, 153 пулемета. Там же в районе Батайска сосредоточены 6 бронепоездов с десантом в 500 штыков. В Койсуге в качестве резерва сосредоточены Ставропольские военные курсы — 500 штыков, и в Кагальницкой — батальон юнкеров…
Деникин слушал вполуха, думал о чем-то своем. Когда Кельчевский заговорил о соседях справа, снова перебил:
- Общее соотношение, пожалуйста…
- Общее соотношение…- пошелестел бумагами Кельчевский. – Против 40 тысяч пехоты и 22 тысяч кавалерии красных мы сконцентрировали 28 тысяч пехоты и 20 тысяч конницы. Соотношение артиллерии – 265 наших орудий против 520 у противника, по пулеметам разрыв еще больше – 880 у нас и 2250 у красных, - подумал и добавил. – Это без 11-й армии…
- Наши силы - это вместе с кубанцами? - уточнил Деникин.
- Кубанская армия подтягивает резервы и шлет подкрепления…невыясненными силами. С генералом Шкуро связь не установлена. Мы располагаем данными недельной давности по Кавказской армии.
- Генерал Шкуро… - Деникин покривил край рта, показывая, что ему не нравится этот человек. – Это пока единственный человек, за которым идут кубанцы.
- Ваше Превосходительство, Антон Иванович, - вмешался Сидорин. – Я не верю в высокую боеспособность Кубанской армии. Дай Бог, чтоб она прикрыла наш фланг и не позволила 11-й армии красных явиться, подобно призраку, у нас в тылу. После боев под Батайском и ранения генерала Топоркова корпус Агоева сократился почти вдвое. И это после внушительной победы… Каково же настроение тех, которых Шкуро ведет к Торговой?
 - Н-да, - сказал Деникин, не поднимая головы. - Я надеюсь, что кубанцы хотя бы прикроют свою границу. От Торговой прямая дорога на Тихорецкую… Но это… - он поднял глаза на Сидорина. – Каково настроение ваших войск? Вы готовы к наступлению?
Сидорин оглянулся на Кельчевского. Тот перехватил внимание Деникина:
- К настоящему времени на Дону и Маныче казаками и Добровольческим корпусом взято 5 тысяч пленных, 65 орудий, 100 пулеметов. Войска воодушевлены… - он запнулся под взглядом Деникина и, понижая голос, добавил. -  Появились слухи о восстаниях в тылу у красных. Это обнадеживает…
- Ну, а настроение командного состава? – и Деникин обвел взором донских командиров корпусов.
Донцы смотрелись молодцами, но молчали – Деникина они недолюбливали. Один генерал Павлов, сменивший так и не вернувшегося из Екатеринодара Мамонтова, подыграл главнокомандующему:
- Если будет приказ Вашего Превосходительства, приказ выполним.
- Вы подготовили приказ, Владимир Ильич?- оборотился Деникин к Сидорину.
- Да, Ваше Превосходительство, а что касается настроения командного состава, - Сидорин, как за поддержкой, оглянулся на корпусных командиров, - донских офицеров несколько смутил Ваш приказ об эвакуации…
- Пусть их это не смущает, - сделал отстраняющий жест Деникин. – Еще Суворов говорил: «Идешь в бой – снимай коммуникацию». Тыл надо было чистить самым решительным образом. Тем более – есть моя директива о наступлении. Итак?
- Приказ подготовлен. Прошу, Ваше Превосходительство… 
- Так-так…
 Деникин взял протянутые ему листы и побарабанил пальцами по столу. Романовский склонился, заглядывая ему через плечо.
- Н-да… Вот… «…чтобы воспрепятствовать осуществлению нового плана противника, сосредотачивающего свои усилия на Ставропольском направлении, и окончательно разбить его, приказываю перейти в решительное наступление по всему фронту 1 корпусу и конной группе генерала Павлова в составе IV и II корпусов, без Донской и Партизанской дивизий. Сводно-конному корпусу генерала Агоева, форсировав реку Маныч, отбросить противника за реку Сал; по выполнении этой задачи иметь в виду 1 корпусу выход на реку Сал между Мартыновкой и устьем, а генералу Павлову — действовать против Новочеркасско-Ростовской группы противника». Что ж… После выполнения задачи 1-м корпусом, рекомендую Вам, Владимир Ильич, перебросить его 14-ю бригаду на Новочеркасское направление. Она прекрасно зарекомендовала себя предыдущей работой.
- Слушаюсь, Ваше Превосходительство.
Деникин еще раз обвел присутствующих взглядом:
- Господа! В моей директиве говорилось, что сроки наступления будут указаны особо. Пришло время эти сроки назвать. По расчетам и по обещаниям генерала Шкуро, кубанцы сосредоточат свои силы на Маныче послезавтра, 1-го. Операцию начинаем 2-го февраля, - он поднялся, и все стали вставать, стуча и скрипя стульями и лавками. - С Богом, господа!..
*                *                *
Афанасий с конвоем казаков сопровождал Позднышева на совещание. Пока командиры договаривались в поезде Деникина, он мерз с казаками у станционных построек. Поезд Деникина и поезд Сидорина стояли в шахматном порядке. Перрон между ними перекрыли с одного конца конвой Деникина в желтых фуражках, а с другого приехавшие с Сидориным донские юнкера. Один взвод стоял в три шеренги поперек перрона фронтом на север, из дверей вагона выглядывала смена. В одном из юнкеров смены Афанасий узнал изможденного, синевато-бледного Ельпидифора.
Ельпидифор тоже узнал его и, не считая ступенек, спрыгнул на перрон. Караульный начальник недовольно обернулся на него, но Афанасий издали сделал знак и показал на Ельпидифора пальцем, и начальник, покривившись, кивнул.
- Ну, ты как?
- Простудился. Чуть копыта не откинул, - вздохнул Ельпидифор. -  Повезли уже к тифозным. Потом врач какой-то разглядел: «Это не тиф». Отлежался. Выпустили вот.
- О наших что слышно?
- Ничего…
- Вы в конвое у Сидорина?
- Да не дай Бог… - невпопад ответил Тихошка.
- Поедем со мной. Хоть подкормишься. У меня в конвое лошадь заводная есть…
- Да как?..
- Стой здесь.
Расспросив караульного начальника, Афанасий отыскал старшего офицера пешей юнкерской сотни, бывшего в этом же поезде.
- Слушай, тут у вас мой брат. Недавно переболел. Командируй его в штаб 2-го корпуса для связи. Или как там?.. Я его хоть подкормлю.
- Это который? Кисляков?
- Кисляков.
Подъесаул, смотревший на юнкеров как на детей, а на Ельпидифора, соответственно, как на выздоравливающего ребенка, помявшись, согласился:
- Хорошо. Я оформлю…
               *                *                *
Поезд Деникина уже отошел. Поезд Сидорина стоял под парами, и командующий Донской армией на заносимом снегом перроне давал последние наставления корпусным командирам.
За шеренгой юнкеров, перекрывшей перрон, вздыбились вынырнувшие из метели кони, один из подскакавших спешился и с сопровождающим торопливо пошел к вагону Сидорина.
Позднышев, помнивший в лицо всех офицеров своего корпуса, сказал:
- О, это ко мне… Позвольте, Владимир Ильич, - и шагнул навстречу выбеленному с ног до головы гонцу.
Откозыряв, он вскрыл пакет, прочитал его, хмурясь, и спросил:
- Насколько достоверны сведения?
- Я лично наблюдал, Ваше Превосходительство, - громко и даже обиженно ответил сотник Арженов, прискакавший с пакетом.
- Угу… Прошу за мной…
Позднышев протянул донесение Сидорину:
- Извольте взглянуть, Ваше Превосходительство, - и, обращаясь к сдвинувшимся корпусным командирам, объяснил. – Кавалерия Буденного двинулась на восток.
- Вы лично были в разведке? – спросил Сидорин, слышавший ответ Арженова. - Когда, где?
- Вчера, Ваше Превосходительство, - бойко отрапортовал Арженов, подбросив ладонь к краю папахи, прикрытой башлыком. -  Восточнее хутора Золотарева на большой дороге обнаружили… огромную… - немного замешкавшись, сотник голосом выделил это слово, - колонну конницы с обозами.
- А почему Вы решили, что это Буденный?
- Казаки, пользуясь метелью, - нас всех замело – подъехали вплотную к колонне и спросили…
- Вот черти!.. – вырвалось у Гусельщикова. – Молодцы, ребята…
- И им ответили, что это кавалерия Буденного?
- Так точно!..
- Благодарю, сотник. Вы свободны… Ну, господа, что будем делать? Ситуация меняется… - сказал Сидорин и невольно оглянулся вслед ушедшему поезду Деникина.   
Позднышев, младший по службе, заговорил первым:
- Они разделились. Чего же лучше? Пока Буденный будет плутать по степи, бьем Думенко и идем на Новочеркасск.
- Согласен, - быстро проговорил Гусельщиков.
Генерал Павлов промолчал, но по виду был согласен. Молчал и генерал Алексеев, командующий 1-м Донским корпусом. Двинувшись на восток, Буденный грозно замаячил перед фронтом его корпуса.
- Вас мы поддержим конницей, - сказал ему Сидорин. – Один полк даст Сергей Дмитриевич, и один я вытребую у кубанцев. Анатолий Киприанович сегодня же подготовит приказ.
Все поняли, что Сидорин согласен с предложением Позднышева.
 - Перед командующим я буду настаивать на начале операции в срок,- продолжал командарм Донской. – Итак – 2-го. С Богом, господа!..

Глава 11.

Донцы запаздывали на сутки.
Новый командующий Кавказским фронтом Тухачевский, вступив в должность, 24 января (6 февраля) отдал приказ — «дабы тщательно подготовить операции на Северном Кавказе, … армиям фронта закрепиться на занимаемых рубежах, активно отражать попытки противника к наступлению, привести части в порядок и подтянуть тылы».
И сразу же, отметив концентрацию казаков и «добровольцев» против Ростова и Новочеркасска, Тухачевский начал переброску сил на восток, на Великокняжескую — Торговую, ослабляя и без того опасное Новочеркасское направление, чтобы нанести удар в стык между Донской и Кубанской армиями.
27 января (9 февраля), через день после того, как отдал свою директиву Деникин, Тухачевский приказал 8-й армии растянуть свой левый фланг до Манычской (Ростовское и Новочеркасское направление еще больше ослаблялось); Конной армии форсированным маршем через Сусатский — Комаровский прибыть в район Шара-Булуцкий — Платовская (в стык между 9-й и 10-й армиями); 9-й армии сосредоточить главные силы (не менее 4-х дивизий) в районе Садковский — Дальний — зимовье Балабин (ближе к левому флангу армии); 10-й армии главные силы (не менее 6-ти дивизий) сосредоточить в районе Великокняжеской; 11-й армии готовиться атаковать Ставрополь; все перегруппировки закончить в четырехдневный срок, «и иметь в виду 14 февраля с рассветом начать общее наступление».
Тухачевский не стал ждать с назначением даты наступления, как это делал Деникин. Он назвал ее сразу – 14 февраля (1 февраля по старому стилю) – и опередил Деникина на один день.
На следующий день Конная армия стала готовиться к походу на Платовскую. Пехота Конной армии не придавалась. Пехоты было предостаточно в 10-й армии…
29 января (11 февраля) конница Буденного, наконец, тронулась; шли левым берегом Сала по рыхлому метровому снегу, кое-где в бригадах поставив пулеметы с тачанок на сани.
Тухачевский, безусловно, сильно рисковал, ведь донцы и кубанцы могли накрыть всю эту армаду на марше. Надежда во многом была на сведения фронтовой и агентурной разведки, что кубанцы разлагаются…
И Тухачевскому повезло. 30 января (12 февраля) утром, как раз в тот момент, когда Деникин, Сидорин и донские корпусные командиры совещались в Кагальницкой,  он отметил в приказе: «Противник продолжает оставаться пассивным. По показаниям пленных, части его получают пополнения». Исходя из ситуации, было приказано 1 (14) февраля «с рассветом начать общее наступление, разбить противника и отбросить его к Азовскому морю». 8-я армия должна была бить на Кагальницкую и овладеть течением реки Кагальник; 9-я армия должна была наступать на Новороговский и 6 (19) февраля достичь линии Новопротопоповская — Новороговский; «Конной армии, разрезая и сбивая фланги Донской и Кавказской армий противника, прорваться в район ст. Тихорецкой к 21 февраля»; 10-й армии к 6 (19) февраля выйти на линию Беляев — Белая Глина — Успенская; 11-й армии «в ближайшие дни» овладеть районом Ставрополь — Армавир. «Наступление начать одновременно всеми наличными силами, не ослабляя себя излишними резервами. Действовать плотными ударными группами».
По замыслу Тухачевского удар 4-х дивизий 9-й армии и всей кавалерии Буденного приходился главным образом по 1-му Донскому корпусу и по его стыку со 2-м Донским. Но Буденный не стал в четвертый раз рисковать в чистом поле и, оставив на произвол судьбы битые дивизии 9-й армии, двинул свою кавалерию дальше, на соединение с 10-й, к окружной станице Великокняжеской, к богатой станции Торговой, под прикрытие железной дороги, бронепоездов и шести свежих дивизий пехоты. К началу наступления он, естественно, опоздал…
*                *                *
После незначительных стычек в последние дни января красные 1-го числа опять полезли через Дон и Маныч.
День был пасмурный. Морозец прижимал.
Части 8-й армии заняли Ольгинскую, правый фланг армии выходил к Азову, но к вечеру отошел. Кавалерия Барбовича отбила это наступление атакой Сводно-гвардейского полка на Кулешовку и, смяв красноармейские части, заставила их в панике отступить на правый берег Дона.
Части 9-й армии действовали вяло. Конница Думенко перешла Маныч. Партизанская бригада заняла хутор Процыков, Горская — хутор Поздеев, Донская бригада с 23-й дивизией стали в резерв у Веселого. Но как только на западе показались, чернея бурками, кубанцы и терцы Агоева, думенковцы шарахнулись обратно за Маныч.
У озера Жабреево казаки догнали Горскую бригаду и стали рубить. Комбриг Горской Трехсвояков был ранен. Донская из Веселого кинулась на помощь, но тоже не устояла.
Преследуя, конница Агоева сама форсировала Маныч у Веселого. Здесь красные контратаковали. Кто-то видел самого Думенко с револьвером в одной руке и с шашкой в другой. Схлестнулись, закружились, и снова думенковцы схлынули, ушли за хутор Балабинский. Дальше Агоев при всей своей дерзости не пошел – каждая из бригад Думенко численно равнялась всему агоевскому корпусу. Вечером Кубанский полк Партизанской бригады Жлобы и Терская дивизия полчаса стояли друг перед другом. Жлобинцы кричали:
-Вы еще не пробовали наших сабель, так спросите у донцов, они расскажут, как мы умеем рубать.
Как и все хохлы, выражались они длинно и сложно.
 В конце концов, разошлись без боя. Агоев увел своих казаков на левый берег Маныча, где готовились к наступлению главные силы Донской армии, а думенковцы ушли за Солоную балку в Солоные хутора.
На участке 10-й армии красные бросили в бой шесть дивизий пехоты и дивизию конницы. С 6 утра началось движение, когда рассвело, стали по узким переходам переправляться через Чернозубовский лиман, затратили на это часа полтора, и по колено в снегу пошли черными цепями вдоль железной дороги на Шаблиевку и Торговую. Кубанские бронепоезда били беглым огнем, снаряды с визгом и громом взрывали, метали в небо снег и мерзлые черные комья. Хорошая тут земля, жирная... Красная артиллерия из-за Маныча отвечала. Цепи не ложились, рвались вперед, чтобы выйти из-под огня… С бою были заняты Екатериновка, Новый Маныч, Бараники. Но и здесь застопорилось…
- Казаки!.. Казаки!.. Белые в тылу!..
Оказалось, что еще на рассвете получившие подкрепление кубанцы пустили целую дивизию в рейд от Нового Маныча на Великокняжескую. Красного наступления они не ждали, надеялись на мороз. Думали, что большевики по хатам будут сидеть.
Наиболее боеспособная 20-я стрелковая дивизия красных атаку кубанской конницы все же отбила. Но время было упущено, Шаблиевку части 10-й армии взять не смогли и стали отходить на Великокняжескую. Холодный северо-восточный ветер налетел вместе с темнотой. В сумерках некоторые дивизии потеряли связь со штабом 10-й армии. Зато поздно ночью к Платовской, на соединение с частями 10-й армии, вышел авангард опаздывающего Буденного.
Главное событие дня случилось на правом фланге 10-й армии. Здесь  через Маныч пошла Кавказская конная дивизия Гая в 1000 сабель. Дивизия была собрана с бору по сосенке, но гордо именовалась «Кавказской» и «Дикой».
До выхода на Сал «Дикая» дивизия не имела серьезных столкновений, плелась вслед за Кавказской Добровольческой армией. Пленные единодушно говорили, что их части уходят на Кубань. Первый серьезный бой «товарищ Гай», армянин Бжишкян, имел у станции Двойной и станицы Орловской, когда пытался отрезать отступающих кубанцев, обогнал их, встал на путях отхода кубанской конницы и был немедленно отброшен. Затем было общее неудачное наступление через Маныч, отбитое донцами и кубанцами.
Теперь Гай имел две задачи – прикрывать фланг армии и, форсировав Маныч, за шесть дней выйти через степь в железной дороге.
Согласно приказу по 10-й армии Кавказская дивизия должна была сосредоточиться у зимовников Рубашкина и В.Янова, прикрывать фланг 28-й дивизии и, «держа тесную связь с частями Конной армии», выдвинуться в район зимовника А. Королькова, откуда стремительно наступать через зимовники Кутейникова и Михайлова и к 19 (6) февраля овладеть районом Средне-Егорлыкское, тем самым перерезать железную дорогу от Торговой на Батайск и грунтовые дороги от Торговой на юг. 
Но Конная армия в тот день на фронте так и не появилась. Вместо нее далеко справа от Гая показалась 2-я кавалерийская дивизия им. Блинова, имевшая аналогичную задачу – прикрывать фланг 9-й армии и наступать до железной дороги. Слева от Гая пошла 28-я стрелковая дивизия Азина.
Азин и Гай после перестрелки перешли Маныч, сбили охранения 1-го Донского корпуса и заняли зимовники С. Жеребкова, Супрунова и Кузнецова.
Не такое уж и значительное это было событие, но сыграло большую роль. Командование 1-го Донского корпуса, державшего фронт по редким зимовникам, всполошилось: наступление еще не начато, обещанные пополнения не подошли, а красные – вот они… Корпус попятился по заснеженной степи к железной дороге. В штаб армии полетели сигналы и призывы о помощи.
И у Сидорина нервы не выдержали. Выход на левый берег Маныча на стыке 9-й и 10-й армий красных достаточно многочисленной конницы - 1000 сабель Гая и 1000 сабель дивизии имени Блинова, - совпавший с известием о переброске Буденного вверх по Манычу, заставил Сидорина сделать вывод, что это показался именно Буденный. Конница Буденного на самом деле, опасаясь попасть под удар на марше, шла не берегом Маныча, а левым берегом Сала, ее авангард лишь поздно ночью вышел к Платовской, к правому флангу 10-й армии. Наступление красные начинали без Конной армии.
Сидорину показалось, что он разгадал план красных и он немедленно информировал командование Донских корпусов, что после полудня 1 (14) февраля обнаружилась главная масса конницы противника на левом берегу Маныча, наступающая на Торговую, а Думенко в хуторах Верхне- и Нижне-Солоные прикрывает эту операцию.
Вечером был отдан соответствующий приказ: «1) Конница корпуса Буденного переправилась на левый берег Маныча и направляется на Торговую. Комкору IV, разбив корпус Думенко, оставив небольшой заслон с севера, всеми силами двинуться в восточном направлении для окружения и уничтожения главной конной массы противника; 2) II Донскому корпусу контратакой с запада и Кубанской армии — с юга содействовать IV корпусу».
 Фактически в ночь перед наступлением войска получили новый приказ.
Конная группа Павлова в это время располагалась в хуторах Платов — Казенный и готовилась к удару на Думенко. В 4-м корпусе по-прежнему были 9-я и 10-я дивизии; конница 2-го корпуса, временно возглавляемая генералом Позднышевым, состояла из 4-й конной дивизии и на соединение к ней шла из Мечетинской 15-я конная бригада.
2 (15) февраля Донская армия сама перешла в наступление, и бои вновь разгорелись по всей линии фронта.
На участке 8-й армии красные снова атаковали Ольгинскую. Части Гусельщикова и Сводно-гвардейский полк Барбовича выбили их оттуда. В 353, 354 и 356 полках у красных осталось 4, 10 и 16 штыков.
Конница Павлова в 6-30 утра двинулась за Маныч, пересекая реку от Мало-Западенского до Жеребкова. 4-й корпус начал охват корпуса Думенко за Манычем. 4-я Донская дивизия пошла прямо на хутора Солоные.
 Думенко сам на этот день получил приказ совершить налет на тылы противника из района хутора Солоные — хутор Веселый. Его конница после недавних боев все еще была довольно сильна. Во 2-й Горской бригаде и в 3-й Донской было по 2000 – 2500 сабель. 1-я Партизанская бригада не уступала численно 2-й и 3-й. Но от боя думенковцы опять уклонились.
До 14-00 поля за Манычем были покрыты туманом. Прикрываясь им, две бригады Думенко (2-я и 3-я) и 2-я бригада дивизии имени Блинова, состоявшая из усть-медведицкимх красных казаков, ушли на северо-запад, хотя и потеряли 5 пулеметов и 150 пленных. Казаки преследовали их до Сала, забирая в плен покинутую думенковцами пехоту.
Вечером у Сала думенковцы зацепились за хутора Сусатский — Воробьевский. Казаки остановились на ночлег в Нижне-Солоном, Садковском, Жеребкове, Веселом.
Восточнее, у Казенного моста, по переправе, отбитой дивизией Азина, перешла, наконец-то, в этот день Маныч конница Буденного, но не рванула степью на юг, как ей было приказано, а начала движение на Шаблиевку.
Идущая в авангарде 4-я кавалерийская дивизия в сумерках выехала на фланг 50-й стрелковой дивизии, которая под огнем пластунов и бронепоездов лежала перед Шаблиевкой. Сам Буденный был во главе передней колонны 3-й бригады дивизии. Дождавшись полной темноты, буденновцы и пехота 10-й армии обошли Шаблиевку с юго-запада и заняли ее, захватив в плен батальон пластунов 1-го Кубанского корпуса.
В ночь на 16 (3) февраля авангард кавалерии Буденного зашел в Екатериновку, и без того переполненную пехотой 10-й армии.


Глава 12.

В ночь на 3 (16) февраля конница Павлова получила приказ идти на Буденного. Коннице 2-го Донского корпуса надо было выдвигаться на зимовники Чернова, Орлов-Подвал, Кубраков, 4-му Донскому корпусу — к хутору Хомутец.
Кубано-Терский корпус Агоева при поддержке бригады Старикова должен был 4 (17) февраля еще раз атаковать уклоняющегося Думенко и гнать его аж за Донец.
День 3 (16) февраля был пасмурным, падал снег. С утра 4-я Донская дивизия должна была начать движение. Но красная пехота пыталась атаковать хутор Жеребков, и выступление задержалось. 15-я конная бригада, подошедшая ночью из Мечетинской, контратакой отбила красных, взяла 300 пленных и с десяток повозок. После этого конница 2-го Донского корпуса выступила в поход.
Штабные и Афанасий с сотней ждали у хутора Хомутец.
- Почему запаздывают? Не похоже на Савельева… - нервничал Позднышев.
- Пятнадцатая ведет бой за Жеребков. Савельев выжидает, не отводит свои бригады.
Из-за отсутствия Калинина 4-ю Донскую дивизию временно возглавил генерал Савельев
В 14 часов – Позднышев щелкнул крышкой часов и сверил - 4-я и 6-я конные бригады, перейдя Маныч, вышли к хутору Хомутец.
Показалась голова колонны.
- Вёшенский полк… Вон Савельев!
Савельев подъехал с ладонью у края папахи.
- Не останавливаться, Павел Федорович, - насел Позднышев. - Вы выбиваетесь из графика. Двигайтесь, согласно приказу, на Орлов-Подвал и дальше на Кубраков.
- Я хотел стать в Чернове, - Савельев с сомнением оглянулся на ряды своих бригад. – Его мы достигнем засветло… А дальше…
- В Чернове приказано стать 15-й бригаде. Мы выбиваемся из графика. Медленно… Медленно…
Савельев, натягивая поводья и поворачивая коня, безмолвно два раза сильно махнул рукой по ходу движения, показывая кому-то из своих командиров, чтобы шли дальше.
Долго текли мимо серо-коричневые ряды.
Ельпидифор, три ночи отсыпавшийся в конвойной сотне штаба корпуса, вчера был пристроен в штаб 4-й бригады писарем сверх штата. Афанасий дал ему своего заводного коня. И сейчас, разглядев порозовевшего, отдохнувшего Тихошку среди проезжавших штабных, Афанасий успокоился.
- Это все?
- Да. 5-я бригада оставлена по личному приказу генерала Павлова удерживать Хомутец – Веселый - Платов, как прикрытие. Сейчас один полк сюда подойдет…
- Ч-черт! И я отправил один полк к Голубинцеву. Так у нас остается пять полков. Извольте воевать!..
- Конечно же, Павлов хочет иметь свой корпус целым, - поддакнул Хохлачов, новый начальник штаба. - А нас он раздергивает…   
- О посылке полка Голубинцеву было оговорено с Сидориным, - напомнил кто-то из оперативного отдела. – И нам придана 15-я…
 - Ладно. Приказ есть приказ, - согласился Позднышев. – Как-нибудь обойдемся и без еланцев.
 19-й Еланский полк 4-й бригады (четыре сотни малолетков) еще два дня назад был выслан на усиление 14-й конной бригады Голубинцева в район станции Целина.
Спускались сумерки, крепчал мороз. Потянул колкий северный - «московский» - ветер, понес снег.
Афанасий торчал перед сотней. Необходимость подавать пример действовала как наркоз. Мороз и ветер, конечно, ощущались, но больше внимания он обращал на состояние и настроение подчиненных ему казаков.
- Штаб корпуса идет на Чернов, - принял решение Позднышев. - Я должен быть с войсками, иначе Павлов разгонит всю 4-ю дивизию.
Бригады ушли уже далеко.
- Догоняем.
Штаб пошел на рысях.
*                *                *
3 (16) февраля 4-й Донской корпус, оставив в качестве прикрытия 8-ю конную бригаду генерала Маркова, пошел к хутору Хомутец.
Фактически донская конница ушла за Маныч (на его левый берег). Думенковцы к вечеру без боя вернулись в хутора Маныч-Балабинский и Спорный.
Восточнее в этот день 1-я и 3-я бригады дивизии имени Блинова достигли зимовника С. Жеребкова, Кавказская кавалерийская дивизия Гая — зимовники А. Королькова и Ф. Королькова, 28-я стрелковая дивизия Азина заняла к 18 часам зимовник Попова и отбила три контратаки конницы Голубинцева. Голубинцев отошел к зимовнику Пишванова.
Еще восточнее 6-я и 11-я кавалерийские дивизии Буденного пришли в Шаблиевку и Екатериновку и выслали разведку на Торговую. 20-я стрелковая дивизия красных, получив поддержку конницы, повела наступление на Торговую и в ночь с 3 на 4 (16—17) февраля заняла ее. Кубанцы, потеряв один бронепоезд, отошли на станцию Развильная.
*                *                *
К вечеру прижал мороз. Небо постепенно темнело. Дали померкли. Кругом было безжизненное, однообразное снежное пространство.
Холод залезал во все поры, леденил кровь и заставлял трепетать мелкой дрожью все тело. Ноги совершенно окоченели… Спасало, что шли по ветру, заставлявшему клониться к конским гривам. Во мгле просмотрели заметаемый след последней бригады там, где она свернула с большой дороги.
Афанасий с десятком казаков открывал дорогу. Позднышев, всегда торчавший впереди, оставил офицеров штаба и ехал рядом с проводником.
Проводник, затравленно закусивший нижнюю губу, всматривался в степь, потом вдруг решительно крутнул коня вправо, и штаб, как с берега в воду, погрузился в глубокую, не разбитую массу снега. Движение застопорилось. Лошади с трудом вытаскивали ноги.
Вскоре проводник закружился, запутался, все время  оборачивался, припадая к конской шее, жмуря один глаз и выглядывая другим из-за горбинки носа. Вокруг лишь сероватая мгла…
Позднышев, не спускавший с него глаз, остановил движение:
- Возвращаемся на большую дорогу. Я не намерен блуждать ночью в степи. Переночуем в зимовнике Дёмина.
Зимовник Дёмина был почти на берегу Маныча, а за Манычем – красные.
Афанасий обеспокоено спросил:
- Ваше Превосходительство, а если налет?
- Пустое… Возвращаемся, господа!
Поворотили коней. Шагом, стараясь ловить ветер левой стороной лица, поплелись обратно на большую дорогу.
Клубы колючего снега, вырываясь из отрожины яра или отшатываясь от гребня, хлестали по лицам, и тогда все разом клонились вперед, к конским гривам. В балках ветер не так ощущался, но снег кружился и слепил глаза.
Выбрались… Кони пошли бодрее.
Афанасий, ехавший, как и обычно, впереди, вдруг увидел внизу в балке многочисленные огни.  Прямо из-под ног диковатый, тоскливый окрик:
- Стой! Кто идет? Убью!..
Скороговоркой, непослушными губами:
- Свои… свои…
- Что пропуск?
Позднышев торопливо и нетерпеливо:
- Я - командир корпуса…
Проехали мимо часового, присевшего обратно под козырек обрыва. Кто-то из штабных удовлетворенно пробормотал:
- Ты смотри, охраняются…
На зимовнике оказался 26-й полк, оставленный здесь Савельевым специально, чтобы прикрывать движение со стороны Маныча.
 Манящие издали огни были лишь светом костров, брошенных в темноту ночи отверстиями конюшенных окон. Ни одного стекла… Казаки пристроили лошадей вдоль стен, а сами, сидя на корточках, жались друг к другу вокруг костров. Ярко вспыхивали шлейфы мельчайшего снега, вносимого ветром в проемы окон и дверей, в зияющие дыры кровли.
Командир полка ночевал вместе с казаками. Он вышел навстречу Позднышеву:
- Зимовник разрушен, Ваше Превосходительство. Ни о каких удобствах даже примитивного характера и думать нечего. Греемся, как можем…
- Да уж, - Позднышев, оглядев длинное, вместившее несколько сотен строение, проговорил. – Ни окон, ни дверей, полна горница людей.
- Прошу к нашему огню.
Снег на папахах серел, тускнел и превращался в бисер капель.
Афанасий разместил сотню, стараясь перекрыть ближайшие выходы, проследил, как коням раздали черное, подгнившее сено, и сам присел к костру напротив Позднышева среди офицеров 26-го полка. У костра почувствовал холодный лед на усах и на краях башлыка у подбородка.
- Ну, как вы тут?
- Да гибель… Подыхаем… Руки-ноги с пару сошлись…- отозвался кто-то пожилой, по виду – из вахмистров.
А мороз подступал все ближе, покалывая острыми иглами тело. Мозги вяло шевелились, сознание мутилось, сон властно приковывал к земле.
Голоса, топот.
- Здесь командир 2-го корпуса?
Приподнял голову. В зимовнике явно потемнело. У соседнего костра вяло переругивались казаки.
- Сходи! Чего расселся?
- Сам и сходи. Нашел молодого…
- Сходи! Потухнет… Лодырь… Враг…
- Ху да и нехай.
Громкий голос:
- Командир 2-го корпуса?..
- Я здесь, - поднялся Позднышев, сгибом большого пальца протирая глаза.
- Приказ по конной группе, - протянул ему пакет прибывший офицер.
- А-а… Как же Вы нас нашли?..
Не слушая ответа, Позднышев опять присел у огня, оглянулся на начальника штаба, надорвал пакет.
- Так… Противник… Ага, вот… «Коннице 2-го корпуса к 10 часам 4-го февраля выдвинуться к разветвлению дорог, что в пяти верстах от  зимовника Орлов-Подвал…» Карту!
Афанасий опять клюнул носом. У соседнего костра спорили, кому идти на двор за дровами.
- Иван, ты слышишь, чего тебе гутарют? Иди, померзнем…
- Сам иди… - сонным голосом огрызался Иван.
- Иван!
- Да пошел ты…
- Иван… Ты слышишь?..
Позднышев шелестел картой:   
- «…9-й дивизии сосредоточиться к югу в направлении зимовника Королькова…»  Где это? Ага! «10-й дивизии быть в резерве и прибыть в зимовник Орлов-Подвал…»
- Сколько отсюда?..
- Это когда?..
- От 55 до 75 верст… - врывался в сознание Афанасия скрипучий голос начальника штаба. – Это еще два дня пути…
Костры потухли и навалилась тьма…
Несколько раз наступало что-то вроде прояснения сознания, и он вжимался плечом и боком в тело спящего соседа, старался дышать в крыло башлыка, обмотанное вокруг лица. Кожа лица и тела трепетно ловила какие-то капли тепла. Он с торопливым наслаждением смаковал эти капли и снова отключался.
Как военный, служивый человек он мысленно торопил Позднышева. Надо было поднимать людей и броском выходить из этой глухомани на какие-нибудь хутора, пока не перемерзли казаки и лошади. Но мысли эти казались далекими, отстраненными, глушились усталостью и желанием сна.
Под утро не выдержали, стали подниматься. Зашевелились, забубнили, дрожь трясла тела. Было так же темно, но глаза привыкли и все различали. В дальнем краю зимовника кто-то ругался бессильно и злобно, мелькали огни.
- Чего ж ты их не сменил?! Проспал?
- Так точно…
- А – хлоп! – красные? Чего б делали? – в голосе слышалось отчаяние. – Да как же ты так?..
- Что там такое? – обратил внимание Позднышев.
- Часовые померзли…
Позднышев закусил губу, сдерживая брань, и потупился. Немного выждав, решительным, лающим голосом стал отдавать приказания:
- Немедленно выступаем. Направление – зимовник Орлов – Подвал.
Вестовые натащили дров, вновь развели костер.
*                *                *
4 (17) февраля на флангах Кавказского фронта красных было тревожное затишье.
Конница Буденного подтягивалась к Торговой и, уморившись в пути, становилась там на дневку. Связь ее со своим штабом была утеряна. Сам Ленин подстегнул в этот день Реввоенсовет фронта телеграммой: «Смилге и Орджоникидзе. Крайне обеспокоен состоянием наших войск на Кавказском фронте, полным разложением у Буденного, ослаблением всех наших войск, слабостью общего командования, распрей между армиями, усилением противника. Необходимо напрячь все силы и провести ряд экстренных мер с революционной энергией. Телеграфируйте подробно шифром, что именно предпринимаете. Ленин».
Буденный, ушедший вперед с авангардом, уговаривал командование 10-й армии попридержать наступление, дождаться, пока подойдет вся его конница, а потом ударить всем вместе.
Командование Кавказского фронта в этот день спасало свою 9-ю армию, растрепанную казаками Павлова. При растянутости фронта сделать это можно было лишь серией отвлекающих ударов. Приказ сосредоточить в районе Манычской ударную группу и бить ею на Тузлуковский получила рано утром 8-я армия. Подстегнули 10-ю армию, ей приказали сосредоточить силы у зимовника Попова и зимовника К. Королькова (там уже были 28-я стрелковая дивизия Азина и Кавказская кавалерийская дивизия Гая) и совместно с кавалерийской дивизией имени Блинова нанести удар «в помощь 9 армии». Утерявшей связь со штабами коннице Буденного предписывалось продолжать наступление на Крученую Балку — Лопанку — Средне-Егорлыкское — Тихорецкую.
В этот день планы Тухачевского были сорваны. 3-й Донской корпус повел атаку на Старочеркасскую, но был отбит. Зато конница Агоева и Старикова вечером прорвалась на стыке 8-й и 9-й армий, захватила Богаевскую и двинулась дальше на Константиновскую, грозя отрезать 9-ю армию от донских переправ и зажать ее между Манычем и Салом. Казаки захватили 500 пленных, 40 пулеметов. 4 орудия.
Корпус Думенко, готовившийся вновь перейти Маныч, вынужден был свернуть на Богаевскую. У хуторов Верхне- и Нижне-Янченков столкнулись 1-я Партизанская бригада Жлобы и 7-я конная бригада генерала Старикова. Стариков Жлобу отбросил, но и сам на Константиновскую уже не пошел.
Решающие бои этого дня разыгрались в степи на левом берегу Маныча.
*                *                *
В новый поход Афанасий выступил с упавшим настроением. Еще до выхода влетавшие в зимовник, потерявшие скорость снежинки неприятно защекотали его лицо.
У зимовника Орлов-Подвал застали хвост уходившей колонны и генерала Савельева со штабом. Савельев, злой и взвинченный не менее Позднышева, подъехал с докладом.
Зимовники, где ночевали 4-я и 6-я бригады, были разрушены еще больше, чем зимовник Дёмина.
- Отвратительная, ужасная ночь, - Савельев сбился с чеканных рубленых фраз на обычные жалобы. – Ещё несколько таких ночей, и мы все замерзнем. Уже сейчас много обмороженных. Редко кто имеет полушубок и валенки. Обозов нет, кухни отстали еще вчера, есть нечего… - отворачивая лицо и прикрываясь перчаткой, он закашлялся.
Чтобы не доводить его еще больше, Позднышев спросил у начальника штаба:
- Как думаешь? Сколько градусов ночью было?
- Думаю, градусов 25-27.
Доклад скомкали, заговорили о трудностях.
- Из 9-й дивизии на связь прибыли, - говорил Савельев. - Им пришлось еще хуже: орудия и зарядные ящики отстали, обозы с провиантом и боеприпасами тоже отстали,  снегу по колено, коней вели в поводу, заблудились.  78-й полк прямо в снегу, в открытом поле ночевал...
Подскакали штабные из 4-го корпуса:
- Командующий к 10 часам прибудет сюда, в Орлов-Подвал. Разведите костер побольше.
- Вот это мы ему и расскажем, - решил Позднышев и приказал Савельеву. – Останови движение, может, мы его уговорим.
- Да ладно уж, пускай до развилки дойдут. Как раз оттуда повернем.
- Извольте остановить колонну…
- Слушаюсь! Эй!..- Савельев знаком послал ординарца вслед бригадам и сделал жест ладонью сверху вниз, как припечатывал.
Командующий группой генерал Павлов, к удивлению, был в фуражке, надетой под башлык, и в обычных кожаных сапогах.
- Показывает, что мороз не страшен, - шепнул кто-то из штабных.
По дороге Павлов обогнал 10-ю «атаманскую» бригаду, которая остановилась и спешилась у Орлова-Подвала.
Трещал костер, дышал жаром. В толпе собравшихся у костра генералов выделялись два «старых», как казалось вознесенной наверх гражданской войной «молодежи», - Павлов и Попов.
Черный, бородатый, похожий на цыгана Попов в романовском полушубке с белым «Георгием» и тусклым «Степным крестом» (нацепил, гордился…) всем видом показывал, что с Павловым не согласен.
Хмурый Савельев простуженным злым голосом доложил о положении в 4-й дивизии.
После доклада Павлов долго молчал, потом спросил:
- Что представляют собой зимовники?
Генерал Попов, помощник командующего группой, перебивая и оттесняя Савельева, шагнул вперед:
- Такие же одинокие, затерявшиеся в степи строения, разрушенные во время гражданской войны.
Видно, они с командующим недавно говорили об этом, и разговор оказался неблагоприятен для Попова. И теперь Попов в который уже раз, покосившись на других генералов, повторил:
- Я должен Вас предупредить, Ваше Превосходительство, что на левом берегу до самой железной дороги мы не встретим жилья и погубим людей.
Павлов посмотрел на Савельева. Тот молчал, но показывал, что согласен с Поповым.
- Что с дивизиями? – обернулся Павлов к начальнику штаба 4-го корпуса Калиновскому.
- Донесений не поступало. Видимо, движение идет по плану…
Павлов прошелся у костра. Позднышев, улучив момент, выступил ему навстречу:
- Ваше Превосходительство, у конницы моего корпуса, которая участвует в операции, нет зимних вещей и продуктов питания, это неблагоприятно отразится на дальнейшем движении.
Павлов остановился, слушая.
- … Задачу можно выполнить с большим успехом, если мы сейчас же всей группой перейдем на правый берег Маныча. Этим движением будет снята с фронта пехота противника, прощупан тыл, и Буденный вынужден будет остановиться.
Павлов задумался. Показалось, что он поддается.
- Какие здесь пункты? – спросил он.
Позднышев быстро склонился над картой, расстеленной на попоне:
- Вот… Валуйский, Наумовский, станица Платовская, Мокрая и Сухая Ельмута…
Павлов покивал и отошел к костру, грея руки. Вновь воцарилось молчание. 
Итак, вопрос о дальнейшем движении решался на второй день похода у костра, у развилки дорог. Почему он вообще встал?
Уже утром можно было нанести удар по дивизии имени Блинова и по коннице Гая. Они, кстати, сами, согласно приказу Тухачевского, должны были спешить навстречу казакам Павлова, на помощь 9-й армии. А ночью с 3 на 4 (16—17) февраля конечный пункт движения конницы Павлова должен был измениться – красные заняли, а кубанцы оставили Торговую. Но все последующие события показывают, что командующий конной группой генерал Павлов об этом не знал и, пока сам не вышел к Торговой, не узнал.
Его отъезд в войска сыграл роковую роль. Штаб Донской армии сведения об оставлении Торговой получил, но до Павлова, до командующего группой, проводящего операцию, они не дошли…
Естественно, осознавая всю трудность задачи, генерал Павлов выехал в войска и здесь, на месте, усомнился в возможности выполнения задачи и в правильности принятого решения. Решение ударить конницей на восток по Буденному, причем за буденновцев были приняты блиновцы и кавказская конница Гая, принадлежало командованию Донской армии. Теперь же от дивизионных и бригадных командиров, проведших ночь на морозе, посыпались жалобы и предложения изменить маршрут.
Ответственный за исход операции и за жизнь тысяч людей генерал Павлов задумался и продолжал ходить, решая страшный вопрос — как идти?..
Не выдержав, генерал Попов стал настойчиво просить:
- Ваше Превосходительство, давайте решать: или нам двигаться правым берегом Маныча, как предложил генерал Позднышев, и так мы выйдем в тыл Буденному, или же в обход степей через станицу Егорлыцкую идти ему навстречу...
- Генерал, прекратите Ваши советы… - резко бросил Павлов.
Попов вспыхнул и замолчал.
Снег шуршал и скрипел под сапогами Павлова. Трещало и гудело пламя костра.
 Смущенный и расстроенный генерал Попов подошел к Позднышеву, сквозь зубы проговорил, склоняясь к воротнику полушубка:
- Он губит нас. Поговори с Калиновским.
Калиновский, начальник штаба 4-го корпуса, замерзший и раздраженный, нетерпеливо переминался в кучке ординарцев. 
Позднышев отозвал его. Разговор был коротким.
- Константин Тимофеевич, Вы же видите…
Сухим неприязненным шепотом Калиновский сказал:
 - Вы же доложили командиру корпуса и получили ответ. Чего вы хотите больше? Он скажет мне то же, что сказал вам...
- Время идет. Люди в строю. Мерзнут… - напомнил Савельев.
 Генерал Павлов молчаливо ходил, грея у костра руки.
Эхом долетели издали знакомые звуки.
- Стреляют…
- Что там? 9-я дивизия? – остановился Павлов.
- Донесений нет, Ваше Превосходительство, - сказал Калиновский и отметил время, взглянув на часы. – Тринадцать часов.
- Пошлите узнать…
- Слушаюсь.
Вглядываясь в степь в юго-восточном направлении, Павлов потер замерзшее ухо и, видимо, принял решение.
- Господа! Противник ближе, чем нам казалось. 9-я дивизия вступила в бой. Поворачивать войска на полдороги, когда они ввязались в бои с противником, полагаю абсолютно неправильным. Итак, слушайте приказ, господа. Мы продолжаем движение, - он подошел к карте Позднышева, развернутой на попоне, и склонился. - Коннице 2-го корпуса выдвинуться на зимовник Жеребкова, авангард выбросить… - указательный палец Павлова застыл над синей нитью Мокрой Кугульты и решительно перечеркнул пустынное зеленое пространство к следующей синей нитке, - … на зимовник Королькова. Константин Тимофеевич, оформите…
- Слушаюсь.
- Встречая противника, сбивать его артиллерией и пулеметами, мелкие группы – шашками и гранатами.
Ладони генералов 2-го корпуса взлетели к краям папах.
-… Резервным частям 9-й дивизии и всей 10-й дивизии двигаться на зимовник Почекаева, - продолжал Павлов, обращаясь теперь к одному Калиновскому. – 10-й бригаде идти на выстрелы, на помощь 9-й дивизии. Поднимайте бригаду, - кивнул он Лащенову.
Лащенов, козырнув, ускакал, и вскоре мимо генералов пошли полки 10-й бригады – Калединский, Назаровский, Баклановский…
Над передним полком шевелилось, вяло двигая краями, черное полотнище. «Вперед! За Дон!» - перетекали золотые буквы.

Глава 13.

Что касается стрельбы, услышанной донскими генералами, то это, начался бой между 28-й стрелковой дивизией Азина и 14-й конной бригадой Голубинцева.
В 6 утра  дивизия Азина, не замеченная в степи дозорами Павлова, двинулась на зимовник Пишванова и в 11-00 подошли к нему вплотную. Силы азинцев растаяли во время многодневного похода, пулеметы вышли из строя из-за мороза. Глицерина или спирта, чтобы залить в кожуха «Максимов», под рукой не было.
Наступление остатков 28-й дивизии Азина Голубинцев принял за разведку:
- Около трех рот пехоты  с 12-ю пулеметами и сам начальник дивизии, товарищ Азин, - доложили Голубинцеву с передовых застав.
- Откуда известно, что сам Азин?
- По коню узнали…
- Три роты, 12 пулеметов… - прикидывал Голубинцев. -  Товарищ Азин выехал на усиленную рекогносцировку? Неосторожно… Там к нам пополнение прислали – четыре сотни малолетков. Вот и будет им боевое крещение…
Сосредоточив скрытно в лощинах конницу против обоих флангов наступающих красных и оставив перед фронтом лишь редкую лаву, Голубинцев подпустил красных на 500 шагов к зимовнику. По данному сигналу казаки одновременно и стремительно в конном строю налетели на ошеломленных врагов со всех сторон. Вспыхнула и погасла ружейная трескотня, кто-то воздел руки и приклады винтовок, кто-то инстинктивно отмахивался. Несколько раз вжикнули шашки и сломили последнее сопротивление. Взяли все 12 пулеметов, около сотни пленных, еще столько же порубленных бросили в снегу. Своих потеряли легко ранеными одного сотника и семь казаков.
 - Накрыли красных,  прямо как куропаток…- восхищалось подошедшее пополнение. – Ишь, как он воюет!..
Притащили начальника дивизии, товарища Азина. Он пытался было ускакать, но в глубокому снегу конь его споткнулся, завяз.
- Так Денисов самого  Костюшку в плен брал. История повторяется, господа.
Вместе с Азиным взяли двух полковых комиссаров, пятнадцать батальонных командиров и около сорока ротных. Из всей 28-й дивизии уцелело 160 штыков и 174 сабли (два эскадрона 28-го конного полка).
Разбив Азина в поле, Голубинцев занял зимовник Попов, где захватил азинские обозы. Тогда, примерно в 13-00, и прогремели выстрелы, которые слышал генерал Павлов, чья конница двинулась на зимовники Королькова, Жеребкова и Почекаева.
Между тем, счастливо воевавший в этот день генерал Голубинцев, чьи силы тоже разрослись до небольшой конной группы (его 14-й бригаде был придан 19-й Еланский полк и Кубанский конный дивизион), получил приказ войти в подчинение генералу Павлову. Группа Голубинцева должна была выступить в 12 дня 4 (17) февраля (то есть в момент боя с Азиным) и двигаться вдоль реки Средний Егорлык с таким расчетом, чтобы на другой день, 5 (18) февраля утром, совместно с конной группой генерала Павлова, атаковать Торговую с юго-запада.
Судя по диспозиции, на рассвете 5 (18) февраля к Торговой с юга и юго-востока должны были подойти 1-й и 2-й Кубанские корпуса и атаковать ее одновременно с Павловым и Голубинцевым. Сама группа Павлова, согласно приказу, должна была еще в 12 часов 4 (17) февраля пройти линию реки Малый Егорлык.
Пока Павлов совещался с командирами, соседние и даже подчиненные ему части получили из штаба армии приказ атаковать Торговую и точную диспозицию. До Павлова эти документы не дошли (да и до Голубинцева приказ и диспозиция дошли с небольшим опозданием).
Но и без приказа Павлов принял решение двигаться дальше на восток. Правда, из-за раздумий генерала на линию реки Малый Егорлык его войска вышли не к 12 часам дня, а только к ночи.
*                *                *
Двумя колоннами конница Павлова пошла к указанным в новом приказе зимовникам.
Прямой дороги ни на Жеребков, ни на Корольков не было, проводников тоже, а день уже перевалил к вечеру.
- Когда ж мы до этого Жеребкова доберемся?
Головные уперлись в невидимое сзади препятствие. Генералы и офицеры выехали вперед.
- Ох и яр! Только ноги коням ломать.
- Сухая Кугульта? Н-да, тут мы не пройдем. Обходим. Эй! Правей держи!
Голова колонны свернула. Командиры кучковались у обрыва.
- Как же наш авангард тут прошел?
- А Бог его знает… Тоже, небось, свернули.
- Следов не видно?
- Нет… Метет…
 Двинулись в обход балки Сухая Кугульта по однообразной, занесенной снегом пустыне.
- Правильно мы идем? У тебя карта точная?
 Казаки ехали молча, угрюмые, серые, обмерзлые. Впереди вспыхивала и гасла стрельба. И так тянулось до полной темноты.
*                *                *
Пока донские генералы размышляли, а 4-я и 10-я дивизии мерзли на перекрестке дорог, 9-я дивизия Секретева к 15 часам вышла к зимовнику Жеребкова, где натолкнулась на красную конную дивизию имени Блинова, на ее 1-ю бригаду.
Лихой Секретев не растерялся:
- Вот он – Буденный! Окружаем…
И здесь вспыхнула стрельба, услышанная Павловым…
 Командир красной бригады бежал, комиссар принял командование и решил прорываться. Блиновцы в конном строю сбили обходивших их казаков  и пустились в галоп уходить на станицу Платовскую. 12 верст пришлось  удирать во все лопатки, но при этом, как хвалились они впоследствии, сохранилась полная дисциплина, и не создалось паники.
До Платовской добрались, потеряв 7 человек убитых 1-го кавалерийского полка, а заамурцы - лучший полк 9-й армии - в этом бою вообще ни одного бойца не потеряли.
Отбросив блиновцев, секретевские казаки стали обходить зимовник Королькова, где стояла конница Гая, 1-я Кавказская кавалерийская дивизия. Красные «кавказцы» сначала приняли казаков за дивизию имени Блинова, а когда разобрались, спасение было только в быстром отходе.
Гаевцы бросились на восток, а затем на север. В темноте оторвались. Спасли «Кавказскую кавалерийскую» данные разведки. Как ни удивительно, красное командование знало пароль и отзыв павловских казаков. В темноте беглецы столкнулись с обходной колонной секретевцев. Тут бы им и конец… Но глухо прозвучали слова пропуска и отзыва, и при гробовом молчании красные начали проходить у головы казачьей колонны...
При переправе через Маныч гаевцы все же утопили одно орудие, хотя казаки и не преследовали. После всех этих приключений в Кавказской кавалерийской дивизии Гая, ушедшей, как и блиновцы, в Платовскую, способных к бою оставалось 300 сабель. На связь со своими они вышли только через двое суток.
*                *                *
Пока секретевские казаки одним махом разогнали две красные конные дивизии, приняв их за буденовскую конницу, другие части группы Павлова шли намеченным маршрутом.
С темнотой движение стало неровным, порывистым, толчками. В сереющей мгле глаз ничего не различал. Шли, как заведенные, боясь остановиться.
Афанасий страдал от холода вместе со всеми. Грудь и шея, прикрытые кроличьим шарфом, еще терпели, но все части тела, вплотную обтянутые шинелью, отчаянно мерзли. Мерзли локти и руки выше сгиба, мерзли спина и лопатки, и где-то ниже горла, в самом центре груди, уже першило и щекотало, предвещая недалекий кашель. Мерзли бедра с наружной стороны и до боли мерзли ступни в сапогах.
Сам Позднышев, по обычаю ехавший впереди, остановился и, протирая глаза, признался:
- Не разберу дороги… Балка эта… Пошли ребят, пусть сгоняют, а то как бы…
Звено конвойной сотни штаба корпуса, у кого кони подобрее, отправилось разведать. Остальные стояли и не знали, хватит ли сил сдвинуться с места.
Вот показались…
- Есть. Тут недалёко.
- Что? Зимовник?
- Так точно. Прям на речке…
Оказалось, что сбились с дороги и вышли на зимовник Почекаева, где уже расположилась 10-я дивизия.
Глубокая балка перед зимовником, сад по крутому откосу и двор были забиты конницей. Люди и лошади стояли сплошной стеной.
- Генерал Павлов здесь?
- Да вроде…
Позднышев послал адъютанта за приказаниями. Тот уперся в сплошные конские зады.
- Как?
- Да давай напрямки, по конским спинам…
Пока ждали, масса конницы 2-го корпуса обволокла, облепила казаков 10-й дивизии, пристраивалась к ним со всех сторон.
Явился адъютант.
- Ну, что?
- Приказ: коннице 2-го корпуса передвинуться, как и было приказано, на зимовник Королькова.
- Ч-черт! Это ж пятнадцать верст… А зимовник Жеребкова?
- Там уже 9-я дивизия стоит. Они весь день бой вели…
- Как? - обернулся Позднышев к бригадным командирам.
- Люди устали. О лошадях и говорить нечего.
- А ваши?
- Боюсь, что не подниму…
Позднышев отъехал к своей 6-й бригаде, которой командовал всего месяц назад. Слышали, как он говорил:
- Там хоть выспимся, а здесь, боюсь, померзнем…
- Давай! Через «не могу»… - нависли командиры над бузулукскими и кумылженскими казаками.
Три куцых полка потянулись через узкое верховье речки дальше в степь. За ними пошел штаб корпуса.
*                *                *
На рассвете 5 (18) февраля, в 4-50, Тухачевский послал в войска приказ: «На фронте 9 армии на участке Манычско-Балабинский — Дальний противник отброшен на левый берег Маныча…».  Так он подвел итог боя думенковцев с 5-й конной бригадой, оставленной Павловым в прикрытие своего похода на Шаблиевку. «…В стыке 9 и 10 армий конная группа противника в составе трех дивизий потеснила наши части в район Платовская — зимовье Янов. Приказываю уничтожить зарвавшуюся конницу противника».
 Конкретно Тухачевский приказал командарму 9 организовать при поддержке пехоты налет конным корпусом Думенко на зимовье Королькова - зимовье С. Жеребкова, то есть, на место ночевки 9-й Донской дивизии и 6-й конной бригады.
Красная разведка верно определила силы группы Павлова и ее расположение. Если вспомнить, что красные 4 (17) февраля знали пароль и отзыв павловских казаков, картина складывается очень интересная.
 Конной армии приказывалось «остановить противника» на том же направлении, «отрезать и разгромить его». 10-й армии приказывалось атаковать ту же группу Павлова правофланговыми частями.
И снова развитие событий пошло не так, как планировал красный командующий фронтом.
Корпус Думенко увяз в боях с казаками Старикова и Агоева на речке Подпольной у хуторов Верхне— и Нижне-Янченков и на удар за Маныч у него явно не было сил.
Дивизии Буденного, так и не установив связь со своим армейским штабом, стягивались к Торговой. На станции собрались три стрелковые дивизии красных, кавбригада 10-й армии и 4-я и 6-я дивизии Буденного, 11-я кавалерийская все еще оставалась в Екатериновке. Известий о соседе справа не было. Азин и Гай исчезли, как провалились.
Зато туда же под Торговую рано утром 5 (18) февраля, строго в срок, явился со своей конной группой дисциплинированный генерал Голубинцев.
За ночь, двигаясь по долине речки Средний Егорлык по хуторам и зимовникам с остановками и привалами, он все же потерял 286 человек обмороженными.
Голубинцев ожидал условного сигнала — артиллерийского огня, — чтоб наступать на Торговую. Сигнала не было. Группа Павлова была еще далеко. Кубанские корпуса вообще не подошли.
*                *                *
5 (18) февраля конница Павлова возобновила движение.
На рассвете закоченевшие части стали выступать. К 12 дня, пройдя около 15 верст, конные массы сосредоточились у зимовника Королькова, объявленного сборным пунктом.
Собрав командный состав, Павлов поставил задачу:
- Последнее усилие, господа. Сегодня к вечеру берем Шаблиевку.
Он отступил, уступая место у карты Калиновскому.
- Дивизии выступают тремя колоннами, - Калиновский стал показывать. – Конница 2-го корпуса обходит Шаблиевку и атакует ее с юго-востока. 9-я и 10-я дивизии -  с запада и северо-запада. В бой вступать по достижению Шаблиевки без особого приказания.
Генералы всматривались в карту.
- Местность незнакомая, надо бы разведку… У вас в дивизии есть местные? – спросил Савельев у Секретева.
Секретев, не отвечая, обратился к Павлову:
- Ваше Превосходительство, до этой Шаблиевки отсюда верст 20-25, с учетом обхода – верст 30. Пятнадцать верст мы уже прошли. Дороги… сами знаете… Это что же, ночной бой?
- Так точно, - вмешался Позднышев. – Выступив отсюда в 13 часов, мы можем подойти к Шаблиевке в 19-20 часов, а при бездорожье и значительно позже. У нас казаки четвертый день не имеют нормального отдыха и правильного питания. Будет много отсталых. Я полагаю, что перед общей атакой надо остановиться, подтянуть отсталых, скоординировать действия…
- Голова хвоста не ждет! – отрубил Павлов. – Отстают трусы. А им на поле боя делать нечего. И без них управимся. Да у нас и нет таких, - с наигранным воодушевлением генерал оглядел окружение.
Ответные взгляды были насторожены и недоверчивы, лица хмуры. Все прекрасно знали, что такое 45-верстный переход при 25 градусах мороза и после него атака на сильного, отдохнувшего в тепле противника.
- Колонны идут на расстоянии прямой видимости, - тише, но настойчивее заговорил Павлов. – Здесь не лес и не горы. Заблудиться невозможно…
Он чуть было не высказал: «Здесь же ваши родные места, вы их должны прекрасно знать без всякой карты», но почему-то сдержался и продолжал еще настойчивее. – Мне прекрасно известно состояние частей. Или мы сегодня к ночи налетом берем Шаблиевку и в ней отдыхаем и отогреваемся, или… Впрочем, иного в нашем положении и быть не может.
Он помолчал, оглядел так же молчащих донских генералов:
- Приказываю выступать.
Поднес руку к козырьку фуражки и отошел к ближайшему костру. Донские генералы откозыряли вслед отходившему командующему.
- Слушай, у тебя карта точная? – вновь засомневался Савельев.


Глава 14.

Еще днем разъезды 4-й Донской конной бригады вышли к Торговой и приняли ее за Шаблиевку. Такие разъезды – от звена до взвода – были выброшены на рассвете на 25-30 верст вперед. Сначала казаки увидели ветряки, снег на их крышах. Высунулись из-за бугров. Под ветряками в три ряда шли повозки, проходила батарея, командир держал горячащегося коня, пропускал орудия. Из-за ветряка к нему подскакали двое – с донесением.
И Алешка Суковатов, старший дозора, послал казака:
- Скачи, сообщи… Вышли… Скажи, обозы идут, охраны, укреплений не видно…
Командование бригады, получив донесение, заволновалось:
- Надо брать, пока не закрепились.
- С кем? С кем брать? Хоперцы отстали. С левой колонной связи нет. Где она? Где эта – черти б ее побрали! – 15-я бригада?
- Справа, в Торговой, кубанцы, и где-то там Голубинцев, - напомнил начальник штаба Хохлачев.
- Голубинцев… Мы к нему Еланский полк послали…
Командующий принял решение:
- Вызывай еланцев, 19-й полк!..
Хохлачев подозвал коменданта штаба:
- Усиленный разъезд…
- Некого. У меня тут одни писаря.
- Никаких писарей! Чтоб все в строй!..
«Влез… Е… м…» - подумал слышавший все Ельпидифор.

*                *                *
Конная разведка буденовцев, выехавшая искать Гая и Азина, столкнулась с мамонтовцами, отдыхавшим в балочке и увезла с собой одного казака.
5-го вечером, преследуя красную разведку, передовые разъезды 4-го Донского корпуса подошли к высотам, полого сползавшим к Торговой.
Ветер дыбил башлыки, заносил конские хвосты, подгонял и, оторвавшись, нес поземку вниз, в поселок.  За спиной садилось солнце. Закат был нежно сиренев. Напротив, в Торговой, под лучами, как будто сами, изнутри, светились кирпичные постройки.
С донесениями уехали в бригады казаки.
Быстро спускалась тьма.
*                *                *
В разъезде, посланном искать еланцев, были сотник Кружилин, выслужившийся в восстание, подхорунжий Константин Борщев, тезка и дальний родственник Кости Борщева, двое слащевцев из Калиновского полка, один из вестовых самого командира бригады и Ельпидифор Кисляков.
Отправляя их, Хохлачев напутствовал:
- Держитесь над железной дорогой, но близко к ней не суйтесь. Там должна быть станция Торговая. На ней или наши, или кубанцы…
Поехали. Верст через пять из-за бугров увидели верхушки телеграфных столбов, поняли, что это железная дорога и свернули вправо.
Влезли в какую-то балку. Долго ехали вдоль, искали подъем. Снегу намело горы, иногда лошади проваливались по грудь.
Стремительно смеркалось. Мутно белеющие стены стали сливаться в одну сплошную пелену, лишь небо серело, проглядывало сверху сквозь мельтешение метели.
- Стой! Так мы заедем, Бог знает куда. Выбираться надо…
- То не тропка темнеет?
Сунулись: нет, кусты.
- Слезай, наискось выводить будем.
Вывели.
- Ох, и метет. С ног валит…
Еще проехали по метели.
Конь, всхрапнув, встал столбом. Ельпидифор качнулся, заглядывал за конские уши. Сзади запоздало крикнул Борщев:
- Гляди, не оборвись!
- Да будь же ты проклят… Балка на балке… Только ноги коням ломать…- бормотал кто-то из слащевцев.
- Тут речка идей-то, - сказал Кружилин, до сих пор молчавший. – Хохлачев на карте показывал.
- Нет здесь речки, - буркнул Константин Борщев. – Кудай-то не туда заехали. Надо вертаться.
Но Кружилин не давал команды, хотя, по виду, сомневался. Съехали из-под ветра, покрутились в заносимой снегом низинке. Слащевец указал:
- Копешка. Станем, подкормим…
-  Ага, одни подкормили…
Кружилин подъехал к копне, к нему съехались остальные.
- Тут отдохнем. Кисляков, съездий на тот бугор, глянь…
Ельпидифор выехал на гребень и натянул повод. Огонь…
В балочке, как утомленный, опустился в темноту наполовину пустой, оставленный людьми хуторок. Таились в темных хатах немногие жители. В крайней хате светилось окошко.
Вернувшись, Ельпидифор, произнес одно слово «Хутор…», и весь разъезд, бросив копну, выскочил на бугор.
- Пошли, -  сказал Кружилин, спешиваясь, и - слащевцу - Подержи коней.
Константин Борщев, проваливаясь в снегу, пошел к красновато светившемуся окну, Кружилин ждал, взяв наизготовку. Заволновался гнедой конь Борщева, навострив уши, смотрел он вслед хозяину, скользнувшему в глухую темно-синюю тень у хаты.
Пошедшие вернулись быстро:
- Богомольцы какие-то…
Подождали, Кружилин оглянулся:
- Поют чегой-то… - постоял, прислушиваясь. – Ладно, едем дальше.
Ельпидифор отстал, подъехал прямо к окну
                Кабы знал я, человек…
Он вслушивался в незнакомый псалом, склоняясь с высоты седла к окну и пытаясь заглянуть внутрь.
- Эй, не отставай…
Поехали дальше, забыв, что хотели подкормить лошадей. Духовное пение словно подкрепило и направило их. И снова метель, и снова бездорожье…
- Где ж она, эта Торговая?
- Должна быть к югу…
- К югу? – недоверчиво переспросил Борщев. - Мы уж верст десять на запад премся…
Но вот разом замигали огни. Разъезд придавил коней и, перевалив бугры, стал съезжать к железной дороге. И сразу с возвышенности окликнули:
- Эй, стоять! Кто такие?
Сквозь метель разглядели очертания щитка пулемета. Кто-то, заметенный, поднялся.
- Свои…
- Знаем таких «своих». Старший ко мне, остальные на месте. И не шутите мне там…
Кружилин подъехал, назвал пропуск.
- Чего караулите, станичники? Что за станция? 
- Станция Трубецкая.
- Торговая далеко?
- Так вы ж от нее едете…
Кружилин, услышав такие слова, застыл, как остолбенел. Старший на заставе разглядел его растерянность:
- Заблукали? Кого ж вы ищете?
Услышав про Еланский полк, указал на станцию:
- Вон ихний обоз монатки собирает.
Разъезд въехал на станцию. Пробираясь меж беженскими санями, увидели одного седого в погонах и с кокардой на папахе. 
- Дед, ты не Еланского полка?
- Еланского.
- А ваши иде же?
- Ушли. Уж давя.
- Не на Шаблиевку?
- Не знаю, - отрекся дед. – Могет быть, и на Шаблиевку. Так туды и пошли, - и он рубнул ладонью дальше на юг, за железно-дорожные пути.
- А вы чего ж?
- Нам велено на Лежанку правиться.
- На Лежанку? Может, и полк там?
- Ды хто-зни. Могет быть, и там.
- Кто тут у вас старший?
- Да вон в той хате…
Офицер – начхоз Еланского полка, есаул Рыкалов из еланских иногородних – тоже ничего путного не сказал:
- Ничего не известно. Имеем приказ утром выступать на Лежанку.
- Как на нее ехать? – решившись, спросил Кружилин.
Погревшись с полчаса среди еланских обозных, отправились дальше. Перевалили через полотно. «Господи, еще столько же!..»
Кони брели шагом. Ельпидифор ехал, засыпая.
Услышанный псалом звучал и гудел в голове. Он четко слышал все слова. «Надо бы не забыть, записать…». Ясно видел его написанным, до последней буквы. «Проснусь – забуду…»
                Кабы знал я, человек,
                Что не долгий мой век
                Что не долгий мой век,
                Что престрашная мне смерть,
                Не взошел бы я, человек,
                На Сионскую гору.
                Как бы глянул я, человек…
                Вдоль по огненной реке
                Души праведных идут,
                Будто по суху грядут…
«Дух есть Бог и иже кланяется ему духом и истинного достоин клонитися…»
Священный огонь, добытый трением дерева о дерево…
Он выехал на позиции какой-то батареи и ехал между орудиями. «Одна, две…» - считал он их.
Ветер снес тучи. Под лунным светом пушки отбрасывали на снег чернильного цвета тени. Цвет высохшего чернильного пятна…
Часовые в накидках, нацепившие на себя все, что можно, дремали стоя. Ни один не окликнул его.
Вдали, в темных хатах, тускло – не в пример луне – теплились огоньки.
- Эй, Кисляков! Уснул?
Он вскинул голову. Чуть в стороне кучкой стоял весь разъезд, и все смотрели на него.
- Гляжу, а он идей-то поехал, - расслышал он сквозь ветер голос Борщева. – Потом гляжу – вертается…
Ельпидифор понял, что уснул на коне, и конь вынес его опять к своим. Впереди меж буграми переливалась сотнями тусклых красноватых огней станция. Ясно, что это была Лежанка.
Потом он опять придремал, и не помнил точно, как нашли Еланский полк, как ставили под навес коней.
В хате Кружилин нашел командира сотни Еланского полка есаула Алексея Алферова. Ельпидифор помнил его по восстанию. Алферов выслушал и ответил:
- Я передам командиру полка и самому Голубинцеву, но раньше рассвета все равно не выступим. Отдыхайте… 
Легли вповалку на деревянном полу в холодной, нетопленной зале. Сквозь открытую дверь было видно, как Кружилин и Алферов сидели под лампой у стола, и Алферов устало рассказывал:
- Утром выходили к Торговой. Нас не поддержали, кубанцы не подошли. Шли сплошными хуторами, а все равно за ночь почти триста обмороженных.
*                *                *
- Это Торговая, господа, а никакая не Шаблиевка!..
- Ну, так вперед! Хоть отогреемся…
- Какой «вперед»? В ней красные.
- Шаблиевка или Торговая, а надо брать. Иначе померзнем, - решил Секретев.
В полной темноте, укрытые от Торговой высотами, подошедшие бригады стали разворачивать фронт.
Прискакал ординарец с приказом, и в 22-00 два полка головной 10-й бригады – Назаровский и Калединский – двинулись на Торговую. Калединский забирал правее, Назаровский пошел в лоб. Канули, скрылись за высотами. Лошади шли шагом, чем дальше – тем труднее. Сметенный с высот, прилизанный снег лежал здесь в аршин и выше.
На обрывистом берегу замерзшего Егорлыка назаровцы остановились.
- Ну, что там?
- Яр, господин полковник. Кабы коням ноги не переломать.
В сотне шагов за речкой без признаков охраны и движения подмигивала огнями Торговая.
- Слезай! В цепь!..
 Пять сотен спешились. Толклись, растягивая цепь. Бегом, проваливаясь, протащили пулеметы. Несмотря на усталость и неожиданность препятствия, действия были четкие, без суеты.
Командир разъезжал в нетерпении перед оставленной в седле шестой сотней. Не верилось, что его еще не заметили, не обожгли залпом.
- Черт! Да точно ли там красные?
Не верилось… Сзади далекий гребень высот подрезАл еле отличимое небо. Если уходить под огнем наизволок, все здесь и лягут.
- Ну? Готово?
Молчала Торговая. Дразня судьбу, еще помедлил полковник.
- Коноводы, оттянитесь чуть назад…
- Пора бы… - не выдержал рядом сотенный.
- Пора… Пошли!
- Давай!..
Заглушая все, ударили четыре пулемета, и назаровцы с «ура» бросились через замерзшую речку в Торговую.
*                *                *
В небольшой жарко натопленной комнате Буденный и Ворошилов совещались с пехотными командирами. Обстановка непонятная, от соседа справа второй день известий нет, а завтра надо наступать - и так в Торговой и Воронцовской два дня без дела простояли, грелись.
Ординарец заглянул в дверь и передал бумажку:
- Вам, Семен Михайлович...
Буденный повертел, передал Ворошилову:
- Ничего не разберешь, так непонятно сукины сыны пишут. Чего там такое? На словах скажи.
- Донесение. Пленного взяли.
- А-а. Давай его сюда.
Привели пленного, полузамерзшего. Еле на ногах стоял.
- Какого полка?
- Мамонтовского…
- Ах, ты, б… мамонтовская… Хочешь есть?
- Так точно, товарищ, желаю.
- Садись.
Подмигнув пехотным командирам, Буденный посадил пленного рядом с собой и даже за плечи приобнял. Ординарец по знаку нацедил из самовара чаю, резанул ломоть белого хлеба. Пленный снял папаху, сунул подмышку, дрожащими скрюченными пальцами приподнял стакан и поставил. Пальцы мучительно ломило в тепле. Взял всей ладонью кусок хлеба, стал кусать, просыпая пушистые крошки.
- Ну, и куда ж вы идете?
Утерев рукавом шинели рот, пленный заговорил:
- На Шаблиевку…
- А откуда?
- С Веселого. Четыре дня идем. Много померзло. Два дня горячего не давали. Кони помучились… Сегодня сорок верст прошли…
Буденный, сверхсрочный унтер, третью войну ломающий, повеселел. Войну он кожей чувствовал, всеми порами, и о лошадях, как коренной кавалерист, больше заботился, чем о людях. Людей в России много, лошадей - меньше.
- Значит, четыре дня в походе и два дня без горячего?- посочувствовал он пленному и усы пригладил.
И пехотные, глядя на Буденного, оживились.
- А кто ж у вас главный?
- Генерал Павлов.
- А Мамонтов?
Пленный вздохнул и неопределенно повел рукой с зажатым куском хлеба.
- Шаблиевку предупредить надо по проводу, - сказал Ворошилов, и один из пехотных спешно вышел, на ходу накидывая шинель. 
Буденный Ворошилову смешливо подмигнул и еще раз усы пригладил и подбил их снизу:
- Пусть Шаблиевку забирают. Четыре дня в походе… Спать завалятся, а мы на рассвете… - он сделал успокаивающий знак, что мол не надо торопиться, похлопал пленного по спине, как торгуемого бычка, и крикнул ординарцу. – Чаю!.. Ставь еще один!..
В коридоре раздался стук мерзлых сапог, дверь распахнулась:
- Семен Михайлович, выходи! – два кавалериста в белых от замокревшего снега бурках возникли в темном проеме. – Белые у Торговой… Тут недалёко…
Все вскочили, одевались, застегивались. Пехотные в шинелях внапашку выскочили и застучали по ступенькам первыми. Буденный с Ворошиловым быстрым шагом, но с достоинством, - тоже вниз и через двор на улицу. Конные ординарцы держали оседланных лошадей. На рысях подходил штабной эскадрон.
С запада загрохотали сразу несколько «Максимов» и донеслось злое «ура». Торговая взорвалась…
Вдоль площади с дикими, осатанелыми криками понеслись какие-то люди, словно их долго держали взаперти и, наконец, выпустили. Грохотали колеса по мерзлой дороге. Обозы ломанулись по улицам в 2-3 ряда. Кавалерия повалила, давя, обгоняя, ломая тачанки.
- Белые в станице!..
- Пошел вперед! – кричали охрипшие от холода и страха голоса.
Животный ужас просвечивал в глазах пробегавших.
- Не остановим…- решил Буденный. – Давай на ту сторону, в Шестую…
Они с Ворошиловым верхами махнули через площадь сквозь стрельбу, сквозь разом вспыхнувший по всей окраине бой.
Хаос, мрак, мороз царили по всей Торговой…

Глава 15.

Два полка 4-й конной бригады из последних сил вышли к Торговой, на расстоянии версты от нее построились в шахматном порядке посотенно. Стояли, вымерзая.
- Чего ждем-то?
- Гутарили, за Еланским полком послали…
Справа щелкнуло, грохнуло, и наперегонки ударили пулеметы.
- Еланцы!.. – встрепенулись в рядах. – Еланцы подошли… Ну, щас…
«Хоть бы кони пошли…»
Афонька Ломакин дернул из ножен палаш и, измотанный походом, вместо уставной команды выхрипнул:
- Вынай шашки наголо!..
Вынули…
- Пошли!..
Нет… Толкнули коней, а те только головами махнули. Стоят, хоть убей.
Ермаков, помощник командира полка по строевой, в походе на одном коне ехал, а перед боем всегда на свежую кобылку пересаживался. Подлетел к строю:
- Ну? Чего у вас?
- Кони не идут…
- Чего, я спрашиваю…
- Ды кони… - и Ломакин указал бессильно и виновато куда-то под ноги.
- Ну, вы хучь «ура» шумите…
- Ура! – крикнул Афонька Ломакин, потрясая палашом.
- Ура-а-а!.. – прокатилось по лаве.
Жидковато.
- Не кормили вас, что ли?
- Да то кормили?..
- Ура! – потряс обнаженной шашкой Харлампий.
- Ур-ра-а-а.. Ур-ра-а…
От резервов, чертыхаясь, скакал командир полка:
- Шутки шутите? Ермаков, - кровь из носу – взять деревню…
Ермаков, скрипнув зубами, крутнул лошадь к лежащим по гребню заставам. Казавшаяся на снегу вороной кобыла Итальянка, проваливаясь по грудь в сугробы, звериным махом пошла, как по волнам.
- В цепь!.. Рассыпай!.. Пошли пеши брать!..
Слева из-за метели – «ура», и замигали огоньки выстрелов. Вот она – 15-я бригада. Нашлась…
Справа и далеко от станции взметнулись синие сполохи, и вскоре сквозь ветер прорвались звуки разрывов, а за ними и выстрелов. Это с кубанских бронепоездов с большим недолетом били шестидюймовые. В ответ в метельном небе провизжало, разрыв прилетевшего от станции снаряда высветил на миг всю фиолетовую панораму с квадратами колонн по буграм, и все опять утонуло в белесо-черном мраке. Опять и опять вспыхнуло и грохнуло над головами, и опять тишь и темная пустота. Красная батарея била наугад, пыталась шрапнелью нащупать за буграми казачьи сотни.
- Пошли вперед, а то накинут!..
Но сотни во взводных колоннах стояли, не в силах стронуться с места. Лошади вздрагивали и приседали от разрывов, ступали шаг или два и снова тыкались мордами в колени.
Командир подъехал к соседям:
- Вторая сотня, слезай! В цепь!.. Разомкнись!..
Винтовки - под мышку, и пошли, проваливаясь, вниз по склону вслед за цепочкой передовых.
Еще один снаряд, завизжав, ударил по горбу бугра, дал камуфлет и лопнул над низинкой, на миг высветив окрестности. Сотни неподвижно стояли под артиллерийским огнем. 
То ли Павлов не рисковал вводить всю группу в ночной бой, то ли само так вышло, но в бой пошли лишь передовые отряды.
По Торговой перетекали неумолчный гвалт, грохот, лай. На фоне вспышек и редких ленивых пожаров мелькала какая-то скачка. Это назаровцы отбили станцию, подошли их коноводы, и полк в конном строю рассеялся по Торговой. Пленные говорили, что где-то здесь сам Буденный.
Цепи 4-й дивизии и 15-й бригады, вступив на окраины Торговой и Воронцовской, разбредались по крайним дворам, выбивали красных и падали без сил, дорвавшись до тепла.
С северо-востока подошла пехота красных, снова вспыхнул бой. Назаровцы откатывались, цепляясь за дворы и проулки.
Калединский полк, вышедший справа к железной дороге, уклонился от боя. Его казаки жались к редким окраинным постройкам, постреливали в темноту, им отвечали огоньки ответных выстрелов.
В 23-00 помощник командира корпуса генерал Попов и один комбриг въехали на окраины Торговой и нашли штаб 10-й бригады.
- Надо бы устроить квартиру для командира корпуса…
Лащенов, руководивший боем, отмахнулся:
- Какая квартира? Если нас не поддержат, то скоро придется отсюда выскакивать… Лучше, Ваше Превосходительство, других поторопите.
Попов уехал.
Бой растекался от северо-восточной окраины, стрельба и крики тянулись, охватывая центр поселения слева. Справа у калединцев - редкая стрельба, ни назад, ни вперед.
- Держаться, держаться…
- Обходят…
- Эй! Пулеметы - на левый фланг!..
- Кончились пулеметы…
Из-за мороза пулеметы вышли из строя. У красных, похоже, тоже. Лишь один стучал где-то слева.
Лащенов на темных улицах занервничал, задергался без связи, без поддержки. Красные пришли в себя и напирали. Стрельба подползала, засверкали вспышки выстрелов в переулках, и уже над головами стало посвистывать.
- Где соседи? Эй, давай к калединцам. А ты – туда… Глянь, там 4-я дивизия должна быть…
Разослал вестовых. Еще несколько минут, и к нему и мимо него попятились из переулков назаровцы. Коноводы на рысях провели лошадей и остановились где-то на самой окраине. Казаки отходили в порядке, и потерь видимых не было.
С левого фланга подскакал Гордеев.
- Чего там у тебя? Четвертая дивизия где? Вышли на тебя?
- Они не гожи. Пришли, попадали, их голыми руками забирают…
Лащенов чертыхнулся. Поддержки не видно, соседи справа и слева не воюют. Он оглянулся на тускло белеющие холмы. Где-то там то ли скапливался для атаки, то ли просто не мог двинуться с места изможденный корпус.
- Отходим к корпусу, - принял он решение.
Впереди речка и путь наизволок. Надо торопиться, а то прижмут… Гордееву – торопливо:
- Ищи, где переходить.
- Как шли, так и уйдем. Лед крепкий. Только быстрее надо…
По сигналу сработавшиеся сотни рывком вышли из соприкосновения с противником, сели на лошадей и торопливо построились. Счет шел на секунды.
- Переводи.
Повели через лед. Заторопились, всадники гнулись к гривам, оглядывались на покидаемую станцию. 
Красные все же успели, выкатили один пулемет к речке где-то у окраины Воронцовки и дали продольным огнем, но поторопился красный пулеметчик, завысил. Рванулись казаки, заскользили, плетьми замахали, проскочили по льду речку и во весь мах пустились вверх по склону.
- Потери?
- Нету…
*                *                *
Буденный держал за шиворот пленного у чудом сохранившегося телеграфного аппарата. Раньше считалось, что связи нет. На самом деле руководство Конной армии уклонялось от контактов с Ростовом и с фронтовым командованием, чтоб те не настаивали на буквальном выполнении плана и не погнали Конную армию бездорожно через степь в стыке меж 9-й и 10-й армиями, как вообще-то и было задумано в верхах.  Теперь, попав под удар, Буденный моментально восстановил связь.
- Давай… давай… - торопил он телеграфиста.
Лента ползла «…18 февраля 1920. 23-55...»
- Сколько ваших против Думенки осталось? – тряхнул Буденный пленного.
- Бригада…
- Стучи!.. Против 9-й армии два кавалерийских полка. Пусть Думенко бьет на Мечетинскую, а группы Блинова и Гая – на Торговую, в тыл Павлову…
Пленный знал, что бригады в Донской армии трехполковые, но промолчал.
- Спрашивают, где наши?
- Наши? 6-я дивизия на северо-западной окраине,4-я на западной, 20-я стрелковая легла по берегу Егорлыка. 6-я выбила противника в пешем строю, села на коней, но отбита пулеметным огнем.
- Противник?..
- Стоят в колоннах, ни стрелять, ни рубить не могут.
*                *                *
На взгорке возле саней командующего конной группой собралась внушительная толпа военных – дивизионные и бригадные командиры с начальниками штабов. В отдалении кучками, как брызги, отлетающие от центра, мерзли конвои.
Павлов сидел в санях, прятал под полстью мерзнущие в кожаных сапогах ноги. Над ним на козлах рядом с кучером возвышался стройный тонкий Калиновский. Генералы и полковники, созванные к командующему, толпились с одной стороны, дышали паром. С другой стороны дыхал паром привязанный к задку гнедой, кажущийся вороным конь командующего.
Разрывы большевистских снарядов сполохами выхватывали из темноты хмурые, синие под цвет снега лица.
- Обстановка прояснилась, господа, - командующий поднял глаза на Калиновского. – Доложите…
- Перед нами Торговая, господа, - заговорил Калиновский, склоняясь сверху к Павлову и к командирам. – Вопреки ожиданиям здесь оказались красные.
Секретев криво усмехнулся и переглянулся со своими бригадными.
- Атаки наших передовых частей отбиты, - продолжал Калиновский. – Не все части еще подтянулись. С соседями справа – с кубанцами и с Голубинцевым – связи нет. Кубанские бронепоезда ведут огонь с большим недолетом. Видимо, не могут подойти ближе из-за порчи путей. Личный состав и лошади у нас в полках в ужасном состоянии…
- Довольно, - протестующе приподнял руку в перчатке Павлов. – Об ужасном состоянии - не сейчас… В Торговой красные. По всей видимости – Буденный. Наша атака отбита. Какие будут мнения, господа?
Донцы молчали.  Несколько раз мигнуло, разрывы красных снарядов осветили черные квадраты войск, и снова все пропало.
- Вчера мы разбили их правый фланг, - вновь заговорил Павлов, не дождавшись предложений и мнений. – Они бежали на Платовскую и не суют оттуда носа. Между Платовской и Торговой – пустота. Я вижу выход в том, чтобы прямо сейчас изменить маршрут, прорваться сквозь эту пустоту и занять Великокняжескую. Так мы отрежем красных от их тылов и… Моральное воздействие. Великокняжеская все-таки окружная станица…  Так какие будут мнения, господа?
Опять тягостное молчание. Вспышки, разрывы и так же молчащие неподвижные войска, чернеющие при вспышках.
- Поздно, Ваше Превосходительство, - резко и вроде даже со злорадством заговорил Секретев. – На Великокняжескую надо было сворачивать и идти третьего дня. А сейчас… вон… кони не идут…
Все как один оглянулись на конвои, державшие лошадей. Кони… кони донские… Завели вас хозяева… Глядели донские генералы и полковники на своих понурых коней. Ну, эти еще из лучших. А в сотнях что творится?.. И в подтверждение озарил дальний разрыв ночь и нагнувших головы коньков крайней сотни, по колено в снегу чего-то ждущих.
- Надо отводить войска, иначе все перемерзнем, - подал голос кто-то из бригадных. – А на Великокняжескую сворачивать…
- На Великокняжескую сворачивать – взбунтоваться могут, - проговорил от задка саней генерал Попов. – Прикажите отход, ваше Превосходительство. 
- Отход?.. Куда?.. – казалось генерала Павлова поразило это предложение, он растерялся. – В степь?.. К зимовникам?.. Но так мы точно всех потеряем…
- К Целине или к Егорлыкской…
*                *                *

Ермаков по-кочетиному наскакивал на вываливающих кучей из Торговой конных, намахивался. Все ж достал кого-то… Осиротелый конь отбился в сторону, брел, ошеломленно мотая головой. Ермаков, довольный, вскачь уходил к своим.
Справа небольшие группы маячили, тянули в поводу лошадей, подбирали раненых.
Афонька Ломакин, оглядев - теперь предстояло идти на ветер, - скомандовал:
- Борщевы, в голову сотни!
Перестроились.
- За мной…
Конь сотенного пошел грудью.
Сотня стояла.
- Давайте, а то померзнем…
Кобыла Василия пошла первая. За ней - конь Василия Емельяновича.
Жег, опалял ветер. Перед глазами белесая муть и конская грива, в ушах – вой и гул ветра и собственное, сквозь зубы, шуршащее дыхание.
В 2 часа ночи стихло.
 



Глава 16.
Зарево полыхало из-под земли. Это в балках жгли обозы, чтоб согреться, казаки 2-го корпуса.
Низовцы какого-то полка шли, свернули, заслоняясь от ветра, бал¬кой, и уклон этот стал для них роковым. Наткнулись на копешку, сползли с шатающихся коней.
- Подкормим…
Не дошли, не перевалили через бугор, не увидели хуторка, где пели духоборы…
Те как раз новый псалом вывели торжественно и печально:
              Ой, не пора ли тебе, Сион,
              Отправлять себя в поход…
Стали казаки за копну, слабеющими руками надергали сена. Кормили, гладили приморившихся коней. Вроде стали согреваться. Сквозь отдалившийся посвист ветра померещилось старшему, что поют где-то «Ой, да головушка моя болела...» Встряхнулся, отгоняя. Но пел в синей ночи ветер, пел каждому свое.
Взлетели, переплелись бесконечно гаснущие волны.
    ...Отправлять себя в поход...
В поход... Пора, братцы… "Ржут кони, блещут пики..." Ушли отцы и деды, а мы давно еще, мальчишками, глядели им вслед с рубежного кур¬гана. Наш черед... Поход!.. Праздник!..
… В южную, дальнюю сторону, - манила неслышимая песня.
 Сладкая истома овладела казаками. Клонились головы. А один, наоборот, расслабленно откинулся, подставляя защетиненные, натертые воротником щеки прохладным струям, и задышал тихо и размеренно. Морской шелестящей волной накатывался вдох и вместе с теплом и жизнью отка¬тывался тихий выдох. Тяжелела и шумела голова. Гулко вздыхало усталое сердце.
... В южную дальнюю сторону,
Во свободную пустыню...
Утешала неслышимая песнь, обнадеживала:
... Там цветут райские сады...
Господи, прими души детей твоих, жизни за Отечество положивших!..
          Зеленеют и цветут,
        Богу мольбы воздают…
Улетали, бесконечно гасли волны. Но казаков это уже не касалось.

Глава 17.

Селение, где заночевал с разъездом Ельпидифор Кисляков, оказалось слободой Сысоево-Александровской, а никакой не Лежанкой. Но в Лежанку он все же попал…
Около 9 часов утра части Голубинцева – 14-я бригада и Еланский полк - двинулись к Торговой. День вставал солнечный, яркий. Морозец давил. Из Торговой навстречу казакам выступила конница Буденного. Часов в 11 у Крученой Балки разгорелся бой. Под огнем 10-й и 14-й батарей красная конница отхлынула. Голубинцев, трезво оценив ситуацию, не стал ждать и начал отходить перекатами. Буденовцы преследовали и восемь раз бросались в шашки. Все их атаки Голубинцев отбивал огнем батарей и пулеметами, изредка огрызался контратаками.
Ни Павлов с запада, ни кубанцы с востока так и не показались.
Отмахав по снежной целине и руслу речки верст 10, красные уморились, остановились, дали и казакам отдохнуть. Их головная дивизия далеко от главных сил отходить не рисковала. И Голубинцев на красных больше не налетал, держался в отдалении. Передовые части выглядывали из-за бугров, перестреливались. Так прошел день.
Вечером, оторвавшись от красных, Голубинцев ушел в сторону багряного заката на ночлег в село Средний Егорлык (Лежанку).
В селе оказалось много тыловых учреждений, которые и не подозревали, что красные так близко. Появление Голубинцева прямо с поля боя вызвало здесь лихорадочную суету. Все учреждения и команды стали спешно собираться, чтоб еще до рассвета эвакуироваться на юг.
Среди беженского обоза, запрудившего въезд и выезд из села, Ельпидифор вдруг увидел много знакомых лиц. Имен и фамилий он не помнил, но это были точно вёшенские. Темнело. Багровый отсвет на лицах переходил в сиреневый и фиолетовый. Он заметался в поисках, словно во сне, когда знаешь, что миг решает все, и темнеет стремительно, и, наконец, увидел двух антиповских и одного с Зубков. Вон Обухов, вон Ларион Ломакин…
- Здорово, Ларион! Отца моего не видел?..
- Да вон в том проулке, - указал Ломакин и уже вслед ответил. – Здорово, Питифор…
В забитом проулке Ельпидифор увидел старых Борщевых, Прохора и Семена, хотел позвать, расспросить про всех знакомых, но отмахнулся от этой мысли. Некогда… В середине проулка он, наконец увидел отца и Петю, но проехать к ним было невозможно, разве что по головам. Ельпидифор закричал и замахал им, опережая тьму. Есть, есть еще несколько минут… Петя оглянулся, толкнул отца в плечо и указал на Ельпидифора, и отец повернул голову. Темнело, и проехать невозможно… Отец поднялся, встал в санях. Петя говорил ему что-то…
- Кисляков!.. Не отставай… К своим вертаемся…- подскакал за ним вестовой бригадного.
Отец решился и, взмахивая руками, стал перешагивать с борта на борт по чужим возам. За ним заскакал Петя.
- Я догоню…
Он все же дождался их, спрыгнул с коня. Обнялись…
Разговор короткий, скомканный.
- Ты как?..
- А вы как?..
- А конь чей?
- Афонька дал…
Снова обнялись, он поскакал во тьму догонять своих, и отец перекрестил его вслед.
К полуночи обоз беженцев стал рассасываться, вытягиваться из слободы на юг, в сторону Горькой Балки. Опять, повторно пошли на Кубань. И Кисляковых в общем водовороте вынесло из Лежанки в степь.
 Живность, какую брали с собой, они с Петей уже поели. Сухари и сало подходили к концу. Оставались зашитые золотые, но Гриша оттягивал время, не трогал их. Хотя заметил за собой, что все чаще, оглаживая и похлопывая коней, трогает, поглаживает и хомут, в котором они зашиты.
Петя вроде крепился, не хворал, от своих лошадей не отходил. Вел себя как взрослый. И Гриша приглядывал за каждым его шагом, чтоб – не дай Бог! – не простудился, не слег.
Проводив Ельпидифора, они с Петей долго гадали, как он мог тут оказаться, да еще и с конем от Афоньки. Где ж их училище?..
- Опять, небось, выгнали, - простодушно сказал Петя.
Гриша промолчал. Сам не мог постичь поступки неугомонного старшего сына, которого как в насмешку с детства звали «Тихошкой».  Когда выбрались из Лежанки, он прилег в задке на свалявшемся сене, прикрылся тулупом, стал дремать. Петя правил. Лошади и так шли, как заведенные, чуть не касаясь дышлом задка ползущих перед ними саней. А оглянись назад, и перед задком твоих саней так же равномерно подрагивает от конских шагов чужое дышло. И так – впритык – на несколько верст по выбитой дороге, ни влево, ни вправо не съедешь.
Сон пришел незаметно, и события, абсолютно невозможные в земной жизни, стали ясны и понятны, и новая система связей, которая, казалось, была и будет всегда, явилась Грише, не вызывая ни малейшего удивления.
Во сне Гриша всегда видел себя молодым, а детей маленькими, даже Тихошку – белоголовым и чуть выше пояса. И сейчас шли какие-то проводы, и все пили у них во дворе у чигонак, где раньше были бирюлинские ульи. И Тихошка был с ними со всеми, но ему надо было торопиться, и Гриша ходил и торопил события. Во-первых, ему надо было выйти со двора в проулок и убедиться, что это возможно, но все выходы – и калитка, и какая-то низкая каменная арка – были залиты водой, текущей ручьями из двора наружу, в проулок.
Он подошел к калитке и понял, что не пройдет – глубоко, вода зальется в сапоги. Взял правее, под арку, арка оказалась низкой, пришлось пригибаться, но по-над кирпичной стеной тянулась узкая полоска мокрого песка – пройти можно.
Гриша подлез под арку, понял, что и другие пройдут. Проулок был пуст, темнело. Всё, пора… Дорога найдена…
Гриша пролез обратно во двор и зашагал к чиганакам. Он ничего не успел сказать, но все и так уже знали. Все встали и торопливо пошли к нему и мимо него. Выступление началось. Среди первых легкой детской трусцой, чтоб не отстать от взрослых, бежал Тихошка, маленький, лет двенадцати. Он был в синей, старого образца, пошитой под него казачьей форме с новыми красными кантами, и на левом рукаве ослепительно белел в сумерках тонкий шеврон. Гриша подхватил его за руку, и они вместе побежали со всеми. Легко и радостно…
*                *                *
Своих, 20-й полк, они нашли ночью за станцией Целина.
Сотни шаг за шагом тянулись на запад. Казаки стремились найти хоть какое-то жилье. Наконец, генерал Павлов узаконил то, что делали сами войска, и отдал приказ отходить на Егорлыкскую. Прибыли туда вечером 7(20) февраля.
Потери были огромны. После отступления, когда отогрелись, оказалось, что большая половина людей имела отмороженные конечности, и многие из них в страшных мучениях начали умирать. Две трети донской конницы, участвовавшей в операции, за эти три-четыре дня выбыли из строя.
Афанасий, выбрав время, специально приехал в штаб бригады, но Ельпидифора там не было. Нашел он его в Вёшенском полку со своими.
- Возвращайся-ка ты в училище. Тут видишь, что творится…
Ельпидифор отказался:
- Лучше уж тут…
Он участвовал в бою под Средним Егорлыком и под самой станицей Егорлыкской. Но здесь для казаков большого боя не было. Дрались по-настоящему «добровольцы» Барбовича.
Ельпидифор запомнил серый рассвет и пронизывающий, холодный туман. В поле тускло блестел мокрый снег, но местами чернела уже жирная пахота. В станице и по дорогам и вовсе покрыла все талая жижа. День наступал сумрачный и холодный. Кони в сотнях дрожали и жались от липкого холода, нервно били копытами и брызгали жидкой грязью.
Вороные, холеные, невзирая на поход, кони какой-то «добровольческой» батареи протянули перед строем пушки и скрылись за гумнами крайних дворов..
Резкий ветер сносил туман, и тогда вдали открывалась серая, почти прозрачная, деревянная церковь Новороговского посада. Оттуда ждали красных.
Ельпидифор вглядывался в холмистую снежную степь. Холодный ветер заставлял клонить голову и прятать лицо за поднятый воротник шинели. Косматые, растрепанные тучи быстро плыли, не обещая ни дождя, ни снега. Сырость и холод...
Перед полуднем показалась на дальних буграх красная кавалерия, но взяла южнее и, занавешенная туманом, скрылась в балках. Ельпидифор на глазок прикинул, что укрылась она верстах в двух-трех южнее и восточнее Егорлыкской. А вот сколько ее?.. Может, вся армия Буденного. За кавалерией появилась пехота, но развернулась левее и двинулась вдоль железной дороги.
Навстречу ей выдвинулась и легла перед Егорлыкской в канавах меж огородами и за первыми плетнями Партизанская дивизия. «Добровольческая» кавалерия, выбросив разъезды, стала разворачиваться южнее станицы.
В полдень красная пехота методично, цепь за цепью, с перебежками и залеганием пошла на Егорлыкскую. Сражение началось.
Справа постреливали и маневрировали, выигрывая фланг, Голубинцев и Агоев. Слева взад-вперед ездил бронепоезд, и дальше, за полотном дороги, наскакивали друг на друга кучки кубанцев и красных кавалеристов, но их наскоки от станицы не просматривались.
Снаряды с той и другой стороны с воем и скрежетом налетали и били людей, но чаще рвали и вскидывали до неба мокрый снег и черные комья земли. Дым сносился ветром и сам, грязно-белый, таял в бесцветной действительности.
Так тянулось часа три. Красная пехота лежала в снегу и грязи перед Егорлыкской, и «добровольческие» командиры уже выезжали и приглядывались, не пора ли кинуть ей во фланг кавалерию и забрать ее в плен. Но не решались – в двух верстах где-то в балках таился со всей своей оравой Буденный. 
Но вот дальние бугры разом покрылись черными массами конницы, она словно застыла на мгновение, потом стронулась и пошла, неумолимо и стремительно приближаясь.
- Буденный!.. Атака!..
Разом ударили, заторопились все орудия и пулеметы. Боялись подпустить. Красные бросили в атаку разом не меньше дивизии старого, довоенного комплекта – тысячи четыре. Такая махина, расскакавшись, сметет все на своем пути.
Буденовцы прошли под огнем версту, замедлили бег коней, потом стали заворачивать и уходить назад в балку. Сразу же с места в карьер рванулись им вслед казачьи сотни. Тяжеловато… Пахота под снегом…
Догнали, стали охватывать фланг. И тут сбоку - еще такая же лавина, полка четыре, не меньше…
На мгновение, пока те подскакивали, Ельпидифору открылась вторая линия красных. Тачанки, сомкнутые ряды кавалерии. Штаб – там крутились на конях, отлетали и подлетали ординарцы. Знамя…
Тут налетела с фланга лава, схлестнулись, закружились, замахали шашками. Рубка… Казаки схлынули. Ельпидифора вместе с конем чуть не опрокинул поток соседней 2-й сотни, и он вместе с ним гнал во весь опор к спасительным окраинам станицы.
  Красные захватили 4 орудия смело высунувшейся «добровольческой» батареи, потоптали несколько пулеметных команд, но плотного огня пулеметов не выдержали и стали уходить, оставляя за собой следом рухнувших под пулями лошадей и сбиваемых с коней всадников.
Опять поле разделило дерущихся. Донская конница ушла за станицу на север, в бригадах не досчитались человек 300 зарубленных.
Еще часа через два, уже перед вечером, красная пехота поднялась в атаку и ворвалась на станцию Атаман.
 Стало темнеть, серый туман смешался с пороховым дымом. И тут снова красные бросили в атаку такую же махину кавалерии. Слаженно работали. Построенные по старому уставу, в шеренгах и взводных колоннах понеслись буденовцы, но снова были отбиты огнем, стали сдерживать, заворачивать, смешались. И тут в контратаку ударили «добровольцы». В гущу красных врезался Сводно-гвардейский полк, а из Иловайского посада наперехват вылетели, замелькали черными бурками терцы и кубанцы. Тысяч шесть, а то и восемь всадников перемешались, посекая друг друга, на глазах изумленных зрелищем невольных свидетелей и покатились, оставляя за собой черный и кровавый след, дальше от станицы в густеющий сумрак. Отбились…
В темноте уже вспыхнул бой в самой станице. Красная пехота ворвалась туда со стороны станции. Ночевать отошли в Мечетинскую и на Иловайский.
После Егорлыкского дела, которое вроде и закончилось вничью, и донцы и «добровольцы» и сохранившие строй кубанцы с терцами стали откатываться на юг, за речку Кагальник.
  Сразу же на другой день после боя с утра пошел дождь. Дороги превратились в непролазное болото. Еще через два дня, 20 февраля (4 марта), началась настоящая оттепель.
Снег осел и начал таять. Местами обнажилась земля. Тающий снег вздул ручьи.  Степь из белой стала бурой, потом зазеленела. У лошадей зудели шкуры, зимняя шерсть лезла клочьями. По теплу обострились запахи кожи, пота и мокрого железа.
Стремясь оторваться, шли днями и ночами. Люди в полку не мылись и не брились уже 6 дней. Грязь – вечная спутница войны – покрыла все и проникла во все поры.
Обгоняемые пластуны сходили с дороги, но чернозем с обеих сторон ее был распахан, на сапоги сразу же цеплялись пласты грязи, и люди брели, еле передвигали ноги. На поворотах дороги по жидкой раскатанной грязи они шли как по льду, не отрывая ног.
Следом на обочинах вереницами оставались брошенные сани. По грязи, по голой земле на полозьях не поездишь. Хозяева отцепляли постромки, вязали узлы, вьючили и ехали дальше о двуконь. Обозы таяли. Пушки пока тянули, но явно из последних сил.  Многие, у кого кони или быки подохли, оставались, ждали, когда придут красные и заберут их.
Брошенное имущество ночами растаскивали по дворам кубанцы. От них беженцы терпели больше, чем от преследователей.
 Само преследование было слабым. Красные боялись наступать без увязших в грязи орудий. Их 9-я армия не имела соприкосновения с противником до самой Кубани.
Так и ползли двумя медленными волнами друг за другом – отступающие донцы и «добровольцы» вперемешку с обозами и за ними, отстав на несколько переходов, красные.
Когда вышли к железной дороге, Ельпидифор встретил своих из училища. Сначала он услышал, что кто-то на несколько голосов поет танго «Под знойным небом Аргентины», это была своего рода визитная карточка Атаманского училища. Потом увидел самих юнкеров. 1-я конная сотня несла службу разъездов в прифронтовой зоне.
Ельпидифор перекинулся с угаданными знакомцами парой слов, но остался в 20-м полку, в училище не вернулся.
Прогремели неудачные бои под Павловской, Березанской, Пластуновской. Хотели дать сражение под Кореновской, но войска мялись, в бой не шли.
Чаще и чаще всплывали слухи о смерти Мамонтова. Некоторые прямо говорили, что лучшего донского генерала отравили в госпитале. Казаки его жалели. Вот этот бы сразу порядок навел…



Глава 18.

Под Энемом догнали своих беженцев. Ночью их даже обогнали, не признали в темноте. А утром с полусотней в разъезде, двинутом к Кубани высматривать красных, выехали на них около Афипской еще раз.
Ельпидифор узнал их сразу, по лошадям, по одежде, по говору. Вглядевшись, стал различать темные бородатые лица.
 Какой-то дед – Ельпидифор видел его в хуторе Пигаревском - разговаривал со сбившейся с дороги упершейся кобылой:
- Не знаю я: чего ты живешь? Для чего ты живешь? Чтобы меня тут изводить?..
Съехались, стали расспрашивать. Из толпы вокруг – обрывки фраз и целые истории.
- Вёшенскую станичную казну Дударев увозил – три сундука денег и два сундука обмундирования. Красные догнали, коней выпрягли, деньги забрали или расшвыряли, мундиры потоптали, в снегу и в грязи затолкли. Сам он пеши нас догнал.
- Чисто побесились все!.. Хучь бы уж забрали, а то – так…
- Дед заболел. В саду похоронили...
Своих решетовских что-то не было видно. Одного признал с хутора Зубки. Дед был злой, насупленный – одна лошадь из пары лежала и встать не могла. Он ее и не выпрягал и не поднимал, ходил вокруг растерянный, руками разводил.
- Кисляков Григорий не с вами отступал?
- Ды вроде…
- Где ж он?
- Ды помер, нету его, - отмахнулся дед.
«Как это – помер?» - Ельпидифору показалось, что он спросил, но на самом деле не произнес ни звука. Сидел, как оглушенный.
Дед оторвался, наконец, от своей кобылы, еще раз глянул на Ельпидифора пристально. Видно, понял.
- Ты сам-то Кисляков?
Ельпидифор кивнул. Говорить не мог.
- Уж давеча… На той стороне, - сказал дед помягче, подошел и стал по-хозяйски оглаживать шею Ельпидифорова коня, расплетать косицу в гриве. – И сам Григорий помер, и парнишка с ним – тоже. Похоронили их – человек десять. С Кобызевки двоих, с Ермаковки батарейца, Емельяна Ермакова сына… И еще… Уж не помню…
Весть о смерти Федота Ельпидифор встретил равнодушно, вроде и не расслышал.
Вот так… Отец и Петя – оба сразу. И ничего не изменилось. Обоз стоял на окраине кубанского хутора. С высоты седла Ельпидифор видел через новый крепкий забор, как местные бабы прибирались по хозяйству, делали все старательно и аккуратно. Красивая девочка загоняла с база ягнят в теплую кухню, подталкивала под курчавые зады, потом нагнулась и, перебирая пальцами, подгребая до соломинки, подобрала с черной притоптанной земли занесенный кем-то растрепанный пук подгнившей обесцвеченной соломы. Чтоб чисто было…
- Где ж похоронили?..
- Ды хто-зни какой-то хутор… А станица - Динская. Так… за балочкой с версту, - и, заглядывая Ельпидифору в глаза, добавил. – Там, небось, уж красные…
Из разъезда возвращались засветло. В станице Новодмитриевской басовой струной ныла тревога. Казаки разбились посотенно, и лошади стояли заседланные, но на людях появился налет расхлябанности, как в калединские времена, никто не командовал, разговоры вспыхивали злые и громкие. И всюду звучало слово «зеленые».
У крайнего двора в 1-й сотне тоже вяло переговаривались, лишь Борщевы ребята стояли кучкой возле отца, Василия Емельяновича, и настороженно молчали. К ним по-родственному примкнули Турилин и два двоюродных брата – Тимофей Прохорович и Моисей Семенович Борщевы.
- Гляди, кабы между собой не передрались, - расслышал Ельпидифор, подъезжая. 
Ездивший с ним в разъезд Никита Букалеров, свесившись с седла, расспрашивал Константина Борщева:
- Чего это вы тут вытворяете?
Константин Борщев с ленивой злобой что-то фыркнул.
- А сами они иде ж? – настаивал Букалеров.
- К зеленым на переговоры ушли. Сейчас оттель приходили, гутарили, что мясом кормят.
«Хотят мясом заткнуть рот душе, чтоб не пищала», - вспомнил Ельпидифор чью-то фразу.
Все, что творилось вокруг, он воспринимал, как должное. Страшный удар обрушился на него, и мир вокруг должен стать страшен.
С того края станицы, от лесов и взгорков, покатился шумок. Харлампий Ермаков и еще с десяток казаков ехали по улице. Ермаков, по-волчьи не поворачивая головы, искоса поглядывал по сторонам, щурил волчьи светло-карие слова. Он остановился возле 3-й сотни и дал знак, чтобы подходили.
- Договорились… - долетело до Ельпидифора. – Обе наши бригады, 4-я и 5-я, выступают на соединение… станицу Смоленскую…
Казаки заговорили, закричали, перебивая Ермакова. Кто-то уже садился и строился, кто-то ругался и требовал новых обязательств и гарантий.
Борщевы по-прежнему молчали и выжидающе глядели на Василия Емельяновича. Тот поглядывал на Ермакова, на кричащих казаков. Наконец, заговорил:
- Нам домой надо… - все ближайшие сразу придвинулись к нему, обступили. – Все эти «зеленые» и серо-буро-малиновые нас на Дон не поведут. Значит, надо либо к красным, либо к … этим… к генералам, и с ними до конца…
Старший из ребят, Аристарх, почесал правый висок:
- Ну… к красным… пока погодим, - и оглядел братьев.
- Чего стоим? – вскинулся Костя. – Садимся да поехали…
Ельпидифор, думавший о своем, пропустил, как Борщевы и с ними несколько ребят из 1-й сотни выехали из станицы и направили коней к большой Екатеринодарской дороге. 
В 3-й сотне гороховские ругались с ушаковскими, уходить или нет, и доводы приводили какие-то дурацкие. Разбираться пошли к командиру сотни. Командир сидел, обхватив голову руками. Оправдывался:
- Я на этом деле все здоровье потерял. И эти еще… травят…
И толку от него никакого не было. Другие казаки издали наблюдали:
- Жалко человека. Как бы не запил…
- Что ж теперь делать?
Ермаков скомандовал построение. Большинство стало строиться и медленно, словно нехотя, выезжать из станицы на юг, к Смоленской. Другие продолжали ругаться и спорить.
 «Все они суетятся, мучаются… Считают, что я тоже должен суетиться, мучиться. И я буду… мучиться…»
Все было глупо, грязно и постыдно, но воспринималось, как должное.
В голове (будто сам себе вдалбливал) стучало: Сда-ли, сда-ли… сдали… Предали…
Кто-то из казаков извлек из вьючного мешка бутыль самогона, стал наливать в крышку от фляги и подносить по кругу всем, кто был рядом. Для храбрости. Поднес и Ельпидифору.
Самогон оказался добрый. Видно, хозяин хранил на самый крайний случай, а теперь решился разлить и выпить. Ельпидифор, морщась, выпил, утерся рукавом, понюхал сухарь и как-то успокоился. Что ж, их сдали и все решили за него.
Мысли пошли усталые, злобные: «Ну, что? Всевеликому Войску Донскому я служил до конца. Сдали нас, предали. Сдало нас, конечно, не Войско, а сдал Хорька Ермаков… Но…».
Он вдруг вспомнил все обиды.  Забирал в памяти дальше и дальше назад, до самого начала, до Малаши. Вспомнил слова отца, сказанные на его предложение «перебить». Покривился: «Вот вам ваш «обычай»…». Огляделся вокруг. «Даже если б все вышло с Малашей… Все равно был бы здесь, - и опять повторил сам себе. – Ну, что ж, Войску Донскому я служил до конца. Я… свободен… А?».
А Федот-то помер… И Малаша, выходит, свободна… Только зачем теперь все это?..
Но оставалась еще некая внутренняя опора. Последние из сотни  проезжали мимо в весеннем вечернем полумраке и позвали:
- Эй, Кисляков, чего ждешь?  Поехали к «зеленым» на службу.
И он неожиданно для самого себя ответил:
- Нехай им собаки злые служат, - и потянул коня за чумбур в другую сторону.
Как всегда после поспешного ухода воинской части, на улицах и по дворам остались вороха отобранного или купленного у местных жителей сена. Ельпидифор подгреб его и долго в темноте выкармливал коня. Кубанцы поглядывали из-за плетней и заборов, и он даже снял с плеча винтовку, но никто не подошел, не пытался отобрать. Видно, сено все же было купленным. Остатки он увязал и навьючил и перед светом вернулся к Афипской и выехал на черную, похожую на живую ленту Екатеринодарскую дорогу.
Далекая стрельба шла и выше и ниже по Кубани. По дороге тяжело, устало и угрюмо шагали солдаты Партизанской дивизии. Над одним из батальонов вяло покачивалось расчехленное черное знамя с красными буквами «Чернецовцы». К ним он и пристал и ехал, не обгоняя.
После самогона побаливала голова. Он вдруг вспомнил, что не спал больше суток.
В станице Ильской шел митинг. «Зеленые» уговаривали Черкасский полк.
Здесь одна из рот чернецовцев свернула на север, в сторону Кубани. Из разговоров Ельпидифор понял, что они выдвигаются в боковое охранение прикрывать движение по главной дороге. Он свернул с ними, чтоб найти хоть какое-то место и выспаться. В одиночку отдыхать он боялся. Пока спишь, могут коня увести. А на чернецовцев почему-то надеялся – они коня не украдут. Ротному он так и сказал – возвращаюсь в училище, устал, боюсь за коня.
Чернецовцы на него не обращали внимание. Много отсталых примыкало к частям, опасаясь «зеленых», черкесов, местных кубанцев. Зато он, пристроившись под деревом и укладываясь на прошлогодних листьях, наблюдал за ними сквозь слипающиеся веки.
Стрельбы не было слышно, и рота, выдвинувшись, устроила на взгорке и прямо на пахоте обычный привал. С телег сгрузили умерших в дороге раненых. Они лежали рядком, ногами к нему. Видны были серые небритые подбородки и ноздри. Рядом прямо на пахоте как-то умудрились развести костер. Дымок, сносимый ветром, поплыл, расползаясь по всему полю, куда-то на тревожный север.
Ближайший к Ельпидифору солдат, по виду из студентов, сел перематывать портянку. Он тупо осматривал свою потертую безжизненно-белую ногу, забылся и замер в созерцании. Потом, блеснув буквой «Ч» на черном погоне, лег и прикрылся шинелью с головой, как, видимо, раньше, еще мальчиком, прикрывался одеялом, думая избежать грядущего утром наказания.
Ельпидифор проспал около суток. Уходившие чернецовцы пытались его будить. Один солдатик довольно крепко потолкал его в бок носком сапога, но так и не добудился.

ТРЕВОЖНЫЕ СНЫ ВЗВОДНОГО КОМАНДИРА КИСЛЯКОВА
Он не ощущал, не осознавал себя ясно, детство это или настоящая современная жизнь, но душа была встревожена и даже испугана, как весной 18-го года.
Дорога от Вёшек на север, через хворост, петляла в песке и неожиданно быстро вывела к хутору, протянувшемуся по обеим сторонам речки.
Невзирая на краткий путь, это был удаленный, спокойный, поджидавший его мир. Высокий старый дом на краю хутора, прямо впритык к зарослям ивняка. Выцветшие, белые до голубизны деревянные двери и ставни… Чей это был дом? Какой-то родни. Не то Ломакиных, не то деда Василия Кислякова, которого Ельпидифор никогда не видел. Во дворе росла трава, но дорожки были утоптаны и чисты. Тихо, пусто…
Он прошел дальше в хутор. Вечерело. Узкие прямые улицы, тесно стоящие дома. Тусклый свет от керосиновых ламп в окошках. Тут же стояла гимназия, и в ней шли занятия. Хутор принадлежал другому округу, далекому, глухому, провинциальному, и сам лежал вдали от центра округа. Здесь неторопливо шла старая, довоенная, уже забываемая в навалившейся круговерти жизнь. Тихая радость узнавания обхватила его и повлекла дальше. Там лучше… Там будет еще лучше…
По мостку без перил, черному от нанесенной ногами грязи, он перешел за речку, прошел меж редких с этой стороны, разбросанных дворов и на болезненно бессильных, ноющих ногах торопливо поднялся на сизый полынный бугор.
Все изменилось, и он не удивился.
За бугром был новый день, и солнце палило нещадно. Под пронзительно синим небом темнели вдали горы и зеленели рощи. Серая каменистая дорога серебрилась от обилия света. Чужая земля, чужое небо…
В сторонке, обмахиваясь хвостами, стояли похожие на донских, но не донские кони под синими, свесившими острые углы чепраками. Старый воин караулил их, сидел верхом, по-венгерски согнув и положив поперек седла ногу. Разнузданный конь его пощипывал траву, потряхивал черной гривой.
Ельпидифор вгляделся в темно-синий, подогнанный, ушитый в талии мундир, в желтый лацкан, криво отстегнутый и прикрывающий грудь от горла до сердца. Рассмотрел на косо одетой шапке мелкие львиные головы из натертой меди - для подбородочной чешуи и для беленого шнура,- кокарду в виде полусолнца… Кто-то говорил ему об этом. Или он сам читал?..
«Мы пойдем дальше, - услышал он безмерно усталый голос воина, хотя тот не шевелил губами и даже смотрел мимо. – Сколько б нас ни было, и куда бы ни вела дорога. Мы пойдем дальше…».
Глубина и убежденность голоса растянули миг на неподдающееся учету время. Он все звучал и звал куда-то, и надо было подниматься и идти… Ельпидифор мучился и не мог избавиться от него. Так и промучился все время, пока спал.
                *                *                *
Он проснулся утром следующего дня. Все тело ныло как зубы. Голодный и непоеный конь нудился и дергал повод, привязанный к кисти руки хозяина. Коня чернецовцы не взяли, но сено развьючили и потравили – втолкли в пахоту. Видно, сидели и спали на нем.
Собрав уцелевшее по травинке, Ельпидифор накормил коня, напоил его в недалеком пруду и вернулся на дорогу.
Станицы Ильская и Абинская были забиты войсками. Тонкий с утра ручеек колонн уже перетекал к Крымской. 
Мучаясь попытками вспомнить в деталях важный сон – «Поляки… Почему поляки?..», - Ельпидифор заторопился в Крымскую. Там стояла 1-я Донская дивизия – гвардейцы, - кроме нее в станице и на станции скопились многочисленные «добровольцы». Их кавалерия уже начала движение на Новороссийск. Длинные цепи всадников различных полков со своими пестрыми значками на пиках тянулись вдоль полотна железной дороги и представляли удивительно красивое зрелище на фоне общей разрухи и беспорядка.
Здесь же Ельпидифор попал под горячую руку какому-то донскому полковнику, который собрал в Крымской три десятка донцов, отбившихся от разных полков, и повел их на север, откуда ждали наступления красных. Один из офицеров, оказавшихся в этом новом отряде, сказал, что «добровольцы» бросили фронт, и красные ударом от Варениковской на Крымскую могут отрезать три донских корпуса. На Варениковскую отряды уже выслали, но есть обходная дорога через Гладковскую, ее и надо сторожить.
Четыре дня они проторчали на берегу ручья Гечепсин, высылая разъезды до ручья Кудако и до самой Гладковской, потом от Крымской долетели звуки боя, и отряд поспешил назад. Горящую Крымскую стали обходить стороной, выскочили на дорогу, ведущую в Тоннельную, и были сметены с нее артиллерийским огнем. Кто свернул обратно в лесок, кто подался назад в Крымскую, где все еще шла стрельба, а кто рванул во весь мах по дороге на Тоннельную.
У Тоннельной изумленному Ельпдифору представилась совершенно непонятная картина - не то митинг, не то перемирие. Среди телег неисчислимого обоза вперемешку стояли красные и белые отряды, и те и другие с оружием, переговаривались, спорили. Встав на стременах, заглядывая через головы, он пытался разглядеть конец дороги, уходящей за гору. Там шевелилась плотная толпа красных, и у некоторых оружие наизготовку. Похоже, что отрезали. Кинул взгляд влево, вправо. Горы…
Какой-то старик, явно донской, но не беженец, а штатный обозник, сидел, горбатясь, с вожжами в руках. С виду равнодушный, а в глазах горечь, и винтовка на коленях.
Ельпидифор подъехал, спросил вполголоса:
- Дедушка, что здесь творится?
Дед царапнул его взглядом, но ответил ровно:
- Вроде как сдаемся.
- И боя не было? – спросил Ельпидифор.
- Был, - помолчав, ответил старик. – Стояли тут вчера юнкера, не пущщали нас, давали частям пройти. Без головы люди. Лошадей поставили в грязи, в мокрой глине. Начался у них мокрец... Убрались, ушли через гору… Только мы засобирались, какие-то стали к нам сюда бомбы кидать. Наши поразбеглись. На рассвете эти явились. «Мы – Инзенская дивизия…». Вот с тех пор здесь стоим.
- А наши?..
- Эти, - кивком указал дед, - от Крымской подошли. Сдаваться будут… А вон – кубанцы. Энти всем полком к большевикам переходят. Наши просились… Нет… Не берут… Сулятся по одному всех перешерстить. «Жизню, - гутарят, - гарантируем. А там видно будет...».
- «Гарантируем», - едко передразнил дед с соседней брички.- А калмыков и кой-кого из стариков… Эх, занесли же черти помирать! Нехай бы дома, на печи… Хуть в тепле да обмытый…
Впереди какая-то донская сотня стала сдаваться. Сошли с коней, побросали в кучу винтовки, шашки, сверху - сотенный значок. Сине-красный лоскут понуро свис, а древко вызывающе-бесстыдно торчало вверх обратным краем, как задранные бабьи ноги. Вот казак увидел среди красных знакомого. Может, тоже казака. Тот протянул руку - здороваться. И белый вцепился в его руку двумя руками… Эх!..
Покусывая нижнюю губу, Ельпидифор глянул в сторону, где кто-то замелькал меж возами, и зарысили два конных.
- Калмык… - сказал старик. – Гонять будут, пока не догонят. Убивают без разговоров...
На земле несовершенные создания из праха мы не можем иметь никакого долга. Мы не можем отвечать за то, что сверх наших сил и возможностей.
В стороне, у подножья горы, в кубанском полку, который, по словам деда, переходил к большевикам, кипела суета, которая обычно бывает при переформировке. Кто-то тихо уезжал, кто-то подъезжал, кого-то записывали. И красных вблизи не замечалось.
Ельпидифор подъехал, спешился и с ладонью у края папахи подошел к кубанцу со шрамом на скуле, руководившему этой переформировкой:
- Господин есаул, возьмите меня к себе в полк. А то боюсь, как бы меня тут в одиночку не пристукнули.
Кубанец оглянулся на него:
- Какой станицы?
- Вёшенской.
- Донского Войска? Фамилия?
- Юнкер Кисляков.
Есаул-кубанец глянул на пожилого, осанистого, который, видно, и заправлял за его спиной всеми делами. Тот покривил ус, но лениво склонил голову:
- Кажемо – наш. В нас станица Кисляковская е… Може вин оттуда.
Кубанец со шрамом усмехнулся в ответ и кивнул Ельпидифору:
- Стой здесь. Не отходи далеко, - и оценивающе оглядел коня, которого Ельпидифор держал в поводу.
Подъезжали и подходили казаки и офицеры, тихо говорили с есаулом, оглядывались на толпу, на дальний край дороги, перекрытый красными. Ельпидифор, оглушенный событиями, их не слышал и не слушал. Сменяющиеся картины напоминали карусель. Лишь раз он вспомнил и обратился к осанистому:
- А почему станица Кисляковская называется?
- Та, кажуть, Кислякивский курень когда-сь був…
- А курень почему так назывался?
Осанистый глянул на него и, завершая шуткой ненужный разговор, скучающе улыбнулся:
- Та мабудь кисляк пили…