Сказы деда Савватея. Ошибочка вышла

ОШИБОЧКА ВЫШЛА

ВСЯКАЯ ОШИБКА ИМЕЕТ СВОЮ ОТГОВОРКУ

   Поздним вечером, на краю гречишного поля вокруг костерка, освещённые скудным светом подёрнутых уже пеплом угольков, сидели трое. На треноге над костром котелок, в котором булькало варево, вкусно пахло луком, картошкой, салом. Варилась каша-сливуха.
 - Так мужики, пяток минут и, поди готово, сливаем?- спросил кашевар и вывалил из сумки миски, ложки, - давай Серёга, режь хлеб, а ты, дедунь, лучку зелёненького покроши, укропчику, во-о-н в газетке, моя дала, для вкусу.
   Дед Савватей согласно закивал головою и принялся крошить зелень.
   Серёга, подмигнув деду, уточнил:
 - Ты, Лёшка, в семи водах мыл пшено, так?
   Алексей подтвердил, мол да, в семи, как учили.
 - Пора запускать его! Чуешь, разварной картохай пахнет, стало быть пора идти пшену, только закипит, лопнет крупа, тут же снимай с огня. Готово будет, передержишь - месьня станет, клёклая.
 - О-о-о! Да тут целая наука. Поди ж ты, вроде сливуха, какая малость, а всё по уму, - удивлялся Лёшка, точно выполняя указания Сергея,- что ж сам-то не взялся варить?
 - Так надо ж и тебя когда-то учить. Вот отправишься как-нибудь в ночное с молодыми, а те вообще ничего не умеют и будете всю ночь хлеб жевать да водой запивать.
   Дед Савватей черпаком загрёб из котелка гущу, пригляделся:
 - Готово, ребята! Снимаем!
   Сначала разлили по мискам жиденького, вроде супца, похлебали с удовольствием, потом уж гущу из картошки с пшеном.
 - Ох, ум отъешь, да дымком пахнет, - блаженно щурился Алексей,- спасибо за науку, мужики.
   И в это самое время, вдруг неподалеку, в кустах, что-то зашебуршало, взвизгнуло будто и взлетела, как показалось, огромная птица, широко взмахивая крыльями прямо над головами сидящих, над костром.
   У Алексея со звоном выпала из рук, пустая уж, миска, а Серёга закрыв голову руками, припал к земле.
 - Что это было, ужас прям,- прошептал он.
   Дед Савватей даже не шелохнулся, раскуривал свою самокрутку, хитро щурясь:
 - У страха глаза велики,- хмыкнул он,- сова поди, а может какая другая птица, перепсиховала видать сидя в кустах, да решилась всё-таки взлететь. Потому-то, как чумная, махала крыльями невпопад, да с криком, да над костром. Нас напугалась!
 - А мы её,- нервно хохотнул Серёга.
   Помолчали приходя в себя.
 - Ну, насытились,- спросил дед Савватей, - давайте я расскажу историю одну, на ум пришла, тоже о страхах.
   Мужики уцепились за это предложение.
 - Неловко, как-то перед стариком, оплошали мы,- подумал Сергей.

   Были раньше тут недалече деревеньки, Ракитовка да Вихляевка, звались. А почему, спросите вы? Да всё от речки да от ракит, буйно росли они по бережкам её. Теперь уж нету деревенек этих, почти рассыпались избы, ещё чуток и поглотит земля и поможет ей в этом молодая поросль, притянет, опутает почерневшие, полугнилые строенница. Да и речушки тоже уж нет поди, обмелела вконец, ручейком стала.
 - Я,- дед Савватей утёр рукавом рубахи навернувшуюся слезу,- дюжа жалею об том времени, когда жизнь кипела в этих краях. Моя Мария Ермолаевна всё-то ругает меня: «Не ходи туда Савватей, не рви сердце, что было, то быльём поросло».
 - Да поросло, верно, а как с душой, как с памятью быть? Я вот смотрю вдоль порядка прочерневших, слепых изб и вижу лица людей там живших, голоса их слышу. Даже лай собак, мычание коров, петушиные переклички. Всё оживает, наполняется звуками. Эх! Жизня! Трещину дала в самой серёдке! Так-то, парни. Всяко бывало и смех и грех, а теперь-то с добром вспоминается.

   Как- то летом, размеренная да однообразная жизнь в Ракитовке, взволновалась, взбутетенилась* странным событием.
   Прогнав уторком, раненько, коров в стадо, бабы, как водится больше уж не укладывались, а принимались за хозяйские дела. То тут, то там из труб начинал виться причудливо дымок, придавленный лёгким туманом, что стелился над речкою и лугом и огородами, оставляя после себя влажные, росные, капельки. В одну избу, где мать и дочь растапливали печь, готовились парить свиньям картошку, да заодно и щец себе сварить, вбежала раскрасневшаяся соседка и прямо от двери, выпучив глаза, хриплым шепотком доложила:
 - А я, бабы, ноня ангела видала!
   С грохотом выпал из рук хозяйки рогач. Дочь её, не сводя глаз с соседки, бочком, на ощупь, пристроилась на лавку, ноги не держали:
 - Да ну-у-у! Будя табе уж,- она замахала руками,- брешешь, полагаю, так?- с сомнением и смутным волнением, спросила.
   Соседка, которую все звали Надёжка, полная, рыхлая и прямо сказать, недалёкого ума баба, не вызывала особого доверия в деревеньке. Она нет-нет, да потрясала её новостями, которые после оказывались пшиком.
   Хозяйка избы, наконец вроде пришла в себя, глубоко вздохнула, закатив глаза и чмокнула выразительно губами, мол опять двадцать пять! Отворачиваясь плавно к печи, тем самым выказывая своё пренебрежение и неверие в подобную новость, устало промолвила:
 - Сделай лицо попроще, апосля новостя свои втюхивай, Надёжка,- и обращаясь уже к дочери,- гляди, надумалась народ прямо с утра на дыбки поставить, в нервы ввесть своёй новостёй. Ангела она вишь, видала! Хорошо хоть не чёрта, а то б уж в жёлтай дом,*в город отправлять пришлося.
   Обиженная таким непониманием Надёжка гулко всхлипнула пару раз, но решительно набычившись, всё ж прошла к столу, села не табурет, явно желая добиться понимания от женщин. Она, нарочито не спеша, проговаривая каждое слово, принялась объяснять случай подробно:
 - Я по холодку козу свою повела на лужок. Взяла костылик и молоток, ну как завсягда. Приколотила, разогнулася и тута гляжу, прям над самой водою, чрез речку, низенько так парить, лятить ангел, сандалиями чуть воды не достаёть! Крыльями машить, чудо прям!
   Хозяйка заинтересованно приблизилась к столу, присела уставившись на Надёжку.
 - А в чём он одетай был, тот ангел? Какая у яво тулбища, распокрытай аль как,- забросала она вопросами очевидицу.
 - Без всяво! Голинькай, но в сандальях! У яво кудри прям до плеч, будта соломинны, аль золотыя!
 - Ну-у-у, кучарявай! - только и смогла выдавить из себя дочь, а в глазах её появился интерес к событию таинственному.
   Мать её не была настолько романтична, поэтому прямо в лоб Надёжке выдала:
 - Да в той месте брёвнушко положено, вота хтой-та и шёл по ней.
 - Не-е-а!- упрямо возразила Надёжка,- парил ангел тот над водою, крылами помахавал так, неторопко.
 - А обличьем каков? Личманистай* аль так сабе, дворняжка*? Сухопар *аль пузастинькай,- тихо, с улыбкой, поинтересовалась дочь.
   Надёжка, досадуя, хлопнула себя по колену:
 - Эх, лика-та не увидала я! Да полагаю хорош! Хвигуристай, ета точна, - хихикнула в кулак Надёжка,- да там вкруг няво, то ль туман, то ль облака клубилися. Гляжу вроди скрылси в их, а то раз - снова появилси! И главна, што никакого звуку, тольки рыба плещить в реке.
 - Ну-у! А ты чаво жа?- любопытствуют хозяйки.
 - Я та? Спужа-а-алася! Сердцу прям сдавило, будто чуить чаво недоброе она,- Надёжка высморкалась в платочек и спросила с надеждой в голосе,- к чаму ба ета, бабоньки, в толк не приму? Можа помогнёте мене, можа в святом писании иде писано про ета?- она пригорюнилась,- чаво ж ждать-та таперича?
 - Да-а-а!- протянула хозяйка,- пошли-ка, у народа поспрошаим. А ты, доча, становь пока картоху парить свиньям, щи-та подождуть, до выяснения обстоятельствов.
 - Ага, так завсягда! Сама убягёть, а мене будта не надоть знать новостя, да?- обижено надула губы дочь.
 - Да почаму жа? Становь да прибягай к нам,- успокоила мать и бабы живенько, подталкивая друг друга, выширкнулись* на крылечко.
   Вскоре там собралось прилично народу. А как же? Это дело понятное, интерес.
В кои веки раз ангел посетил их забытые места, да к чему бы?
   Шум, смех, выкрики предположений, больше от мужиков конечно. А бабы распалились, переругиваются с ними, такими неверующими.
   Тётка Феодора, в Ракитовке считающаяся самой грамотной в смысле толкования писания, притащила какую-то толстенную книгу, надвинула на нос очёчки со стёклами в трещинках и, тыкая пальцем, принялась читать по складам какие-то замудрёные истины прописные, чем вообще заморочила народ.
   Мужики, которым поднадоели эти пустопорожние жёванки и досужие домыслы, раззадорив женское общество, будто завели патефон, раскрутили, да и убрали ручку, вскорости разошлись по делам. Молодухи, старухи и старичьё, всё топтались и рассусоливали факт прилёта в Ракитовку ангела. Но история эта была не полною, только со слов ненадёжной Надёжки. Однако, вскоре случилось вот что.
   Мимо сборища любителей новостей медленно шествовал дядька Афанасий, немногословный местный рыболов. Одной рукой придерживал прижатые к плечу самодельные удилища, в другой кукан с увесистым уловом. В ещё робких лучах раннего солнца, поблёскивали, переливались серебром чешуек окуньки, плотвички и подлещики, как говориться - на жарёху, да не одну. Раскланявшись с публикой, Афанасий хотел было проследовать мимо, но тётка Феодора зацепила его вопросом:
 - Погодь, не торопися милок, разъясни нам, ты случАем на реке ангела не видал, а?
 - Ангела,- переспросил Афанасий в раздумье,- видал.
   Ответил так буднично, что все обомлели от его равнодушия и безразличия.
 - Во, бирюк!* - народ был просто поражён,- Ракитовка встала на дыбки, а яму без разницы, не спросили, так мимо бы прошёл, молчкма!
   Афанасий было вознамерился следовать дальше, но Феодора заступила ему дорогу:
 - Куды, милок? А ну-кась давай, сказывай, иде и када видал ангела.
   Афанасий потоптался на месте молча, но всё же пояснил:
 - Я удил рыбу на том беряжку, прикормлёна у мене место. Разложилси, сидю, гляжу, а спроть мене, по нашему беряжку, вдоль речки, чаво-та двигаица! То пропадёть в тумане, то опеть - вотан он!
 - Голинькай, - уточнили, прыснув смехом, молодицы,- кучери золочёны у яво?
 - Не-е-а!- серьёзно пояснил Афанасий,- весь в белом, точно в длиннай рубахе, на голове тожа чаво-та белоя насунуто. Бягить, аль летить, рукавами широкими, аль крылами машить.
 - Босиком, разбутай?- строго выпытывала Феодора
 - Да не-е-е, обутай, вроде сандалеты на ём. Я яво видал чрез туман, а посля он за кустами ракитника изчезнул вовси,- устало вздохнул Афанасий и медленно продолжил путь, оставив за собою толпу, будто онемевшего народа.
 - Вота она чаво,- в раздумье протянула Феодора,- ну и как жа таперя будим, ась?
 - А вы-та, мене не ве-е-рили, - с обидой высказалась Надёжка.
 - Я полагаю,- медленно, не обращая на неё внимание, проговорила Феодора,- надоть итить к бабке Акулине. У ей мудростев таперича, полная скрыня, она растолкуить, всё по полочкам разложить.
   Старушка Акулина Коровяшкина, прожила на этом свете девяносто восемь годков, пять последних из дому уж не выходила. Возлежала на постели и ухаживали за ней две её семидесятилетние племянницы - близняшки, дочери младшенькой сестры, которая уж лет с десяток, как ушла к праотцам. Дом у бабки Акулины родительский, крепкий, кирпичный и племянницы виды на него имели, вознамерились свой век в нём доживать. Их-то, деревянный, давно пришёл в негодность, а подлатать было некому, незамужние сёстры, мужиков не было у них сроду, как и у тётеньки Акулины.
   Всей толпой, человек в пятнадцать, народ ракитовский двинулся к дому старушки Коровяшкиной, но первыми, мельтеша под ногами, конечно подростки. Они, добежав быстрее всех, сообщили близняшкам о том, что идёт народ за советом к их тётушке.
   В это время Акулина на приподнятых подушках сопя и причмокивая вкушала тюрю из наломанного и притопленного в молоке белого хлебушка. Она масляно жмурила махонькие глазки и наслаждалась.
   Вихрем ворвавшись в комнату одна из сестёр растворила два оконца настежь, желая проветрить комнатку от спёртого устоявшегося запаха мочи и старья, закружилась рассовывая по углам раскиданное, не убранное ещё с вечера, барахлишко. Другая племянница выхватила из рук тётки миску и передником своим живо утёрла ей рот, стряхнула крошки и, без объяснений стянув с головы серый, мятый, линялый платочек покрыла голову старушки своим, беленьким. Потом, метнувшись в комнатушку, притащила оттуда своё одеяло в белом пододеяльнике и положила поверх, на тётушкино, надеясь скрыть бытовые неловкости и огрехи от всё примечающего народа.
 - А то стануть посля по деревне языками часать, будто неприбратая тётка ляжить, плохо глядим за ёй,- в сердцах мысленно досадовала племянница.
   И в это самое время за дверью послышался сдержанный гул голосов и робкое постукивание:
 - Отворёна! И хто тама, всходитя!- одновременно прокричали сёстры. Люди, небольшой группой, все-то постеснялись, вошли в дом и встали у порога.
   Вперёд вышла Феодора:
 - Мы к Акулине, за советом, приметь ли?- спросила за всех.
 - Проходитя, чаво ж, оне чичас тольки откушамши, тюрю,- зачем-то пояснила одна из сестёр, проникаясь важностью события.
   Бабка Акулина, ничего не понимая и только сожалея, что у неё выхватили из рук миску, сокрушаясь, что там ещё было чего доскрести, продолжая плямкая, жевать язык дёсенками и лыбясь таращить глазки, уставилась на вошедших.
   Феодора раскланявшись со старушкой, прокричала в ухо той, вкратце, что мол уже два человека их, деревенских, встречали в округе ангела. К чему бы это?
   Акулина напряглась умишком и поняв, что все ждут от неё ответа, который она знала ещё заранее, прожив тяжёлую длинную жизнь, поэтому и озвучила:
 - К чаму? Да к войне, к войне ета!
   Среди людей послышался ропот:
 - Да война тольки кончилася, ещё не отошли от етаей, а ты уж другуя нам прочишь?
 - Ну и чаво жа? Долго ль умеючи-та? Побряхалися меж собою два правителя, бац! Вота табе и война!
   Все прижукли от такого здравого рассуждения старушки.
 - Бягитя, назапастя сабе спички, сераю мылу, сольцы да карасину и ждитя войну,- выдала уверенно бабка Акулина и закрыла глаза, сложив руки на груди.
 - Всё! Идитя, идитя,- попросили всех на выход племянницы, сильно озадачившись словами тётушки и припоминая где у них бидон для керосина, надо ж бежать к лавке, очередь занимать. Так все и сделали, рванули бегом к закрытому на огромный амбарный замок сельскому магазинчику, который откроется только через пару часов, когда подвезут хлеб из пекарни, что была в райцентре. Живенько наметилась очерёдность, оставляли крайнего её «держать», сами разбегались по домам за авоськами, бидончиками и деньгами. Некоторые брали и тяпки и сидор с перекусом, чтобы потом уж, сразу в поля, на прополку.
   Что намечается очередная война никого, вроде, сильно не ошарашило.
 - Ой, испугали ежа коя-чем голым! Такоя выдержали, перетярпели, глаза выплакали, куды уж больше-та,- рассуждали бабы,- мы - вороны стреляныя, а вота карасину приобресть надоть ба, в запас. Хотя, на всюю войну не накуписси. А впротчим и без яво, што с им. А вот мужуков наших уж нихто из сырой-та зямлицы не подымить. Об том и печаль.
   Старичок, пристроившийся на пенёчке сбоку от женщин, тяжело вздохнул:
 - Народ быстренько от войны-та оклямалси, опеть приворовывать взялися, в войну так не было.
- Чаво такоя, Кузьмич?- спросили его.
 - Да вы ж знаите, бабка моя ляжачия, негожА. Я один за ней хожу. Вчёра настирал бельица, ёй на смену, гляжу с вярёвки посымали рятузы, два полотеница, рубаху бабкину. Всё ж денег стоить, а иде их напасёсси?
 - Руки б пооторвать гадам,- возмутилась Феодора, её все поддержали.
   Вскоре, взбудоражив до этого мирно лежавшую дорожную пыль, погромыхивая старыми, гнилыми бортами, прикатила полуторка. Резко затормозив и скрыв на какое-то время в клубах её, сидящих на приступочках магазина баб, водитель, распахнув дверку кабины прокричал:
 - Чаво бузим? Бригадир ждёть вас, барыни ракитовския! Делянку хотить показать. Ну, чаво, по-холодку поскакали?
   Он лихо спрыгнул со ступени кабины и сгрёб стоявшие кучкою у стены тяпки, перемотанные тряпками, чтобы не порезать ноги при такой-та езде, по полевым дорогам. Сложив их в кузов, откинул задний борт и театрально согнувшись в поклоне, руки простёр в сторону скамеек.
 - Пожалти! Карета подана!
   Бабы не шелохнулись. Шофёр недоумевал на этот их вызов.
 - Покуда к войне не приготовимси, с местов не двинимси,- заявила Феодора и все, разом загалдев, поддержали её.
   Водителю враз стало скучно, неинтересно, он залез устало в кабину и шумно лязгнув, захлопнул дверку.
   Так прошло около часа. Женщины сидели и тихо переговаривались. К ним присоединились дети постарше, малышня-то ещё спала, нежилась, а это должны будут забрать приобретённое и отнести по домам. Они бы конечно доверили покупки им, но не в этот раз. Сами не знали толком, что купят, да и хватит ли всем, заказать может придётся. Короче - полное непонимание, что происходит. Ещё через полчаса, когда шофёр вздремнуть в кабине даже успел, подкатила, понукая лошадь, на телеге сидя, продавщица. За её спиной стоял деревянный хлебный ларь, дверка которого заперта на замочек.
 - Ой, чавой-та тута у мене под магАзином деица? - удивилась она.
   Ей разъяснили ситуацию и она неуверенно замотала головою:
 - Боюся на всех всяво не хватить.
 - А ты в одни руки поровну давай нам, завтря подвезёшь ещё,- выкрикнула Надёжка.
 - Ждитя, хлеб сгружу, запасы погляжу, тады ряшению примать стану, как вас отпущать,- она вошла в магазинчик и прикрыла за собою дверь.
   Все уж принялись нервничать, зная, что бригадир там рвёт и мечет*, в полном неведении, где работницы. А что поделаешь-то? Столько ждали, теперь уж до победного конца сидеть надо.
   И именно в это самое время все увидали, как по тропинке, через бугор, опираясь на клюку, идёт старушка.
   Одна из женщин у магазинчика встрепенулась:
 - Ой, вона уж и маманя идёть с Вихляевки, с моими сидеть, малыми, а я всё тута пякуся.
   Старушка приостановилась, а увидев дочь, приблизилась:
 - Чёй-та у вас здеся? Нешта сельдя, посолоница, привЕзли, консерву, «Бычки в томате», аль конхветки «Петушок»? У нас вчёра продавались, да мене не хватило. Схотела робятёнкам купить,- пояснила она.
 - Не-а, маманя,- ответила дочь,- у нас тута хужея, война намечаица, вообще-та.
 - Не буробь! Она тока-тока закончилася и чаво - опеть штоль?
 - К Акулине Коровяшкиной ходили, она знаить.
 - Хто?- удивлённо вскинулась старушка,- Кулькя знаить? Да она смолоду с дурь ума, с простинкою! Ни один парень не взял. А таперя, пророчица хренова, вам бошки дурить! В нашай Вихляевке и то дяла сурьёзнее, чем у вас тута, с войною. Надоть жа такую глупство выдать, а вы и ухи развесили. Счас силов ни у кого нету на войну. Эт када всяво вдоволь, тады с «жиру бесятся», затяваюца схапать чаво чужоя, а ноня-та разруха* у всех. Пока-та оклямаються, силов на новаю войну накопють. Да всё одно мы им по соплям-та надаём, по-любому.
   Народ среагировал на это, захохотал.
 - Так Акулина-та не причём. Наши двоИ, деревенския, ангела видали ноня, с ранья, у речки. Вота и пошли узнать, к чаму ета, у Акулины. А у вас-та чаво стряслося в Вихляевке?
 - А у нас пряма Содом да Гоморра, честно слово! Разврат полнай!
 - Не можить быть,- ахнула очередь с приступочков магазина.
 - Вы жа знаитя Саньку Пентюхина и яво заразу Мотьку, разбитнуя гулёшку?
 - Ну-у-у! Известна дело, знаим!
 - У их захромала корова, поранилася об жалезку на лужку. Пробовали оне сами лячить, чуть не угробили скотину. Санька тады позвонил на цантральнаю усадьбу и ветфершала просил яму прислать. А оттуль сказывали, што старай, мол, помер, так новай, молодинькай у них, с городу. Не гарантирують, што знаить чаво вообче. Однако, обещалися яво прислать. На попутке он и прикатил. Санька в поле был, так встречала таво фершала Мотька яво. А дохтур тот молодинькай, хвигуристай, смазливинькай на морду лица. Кучарявай страсть! Кучери прям золотыя. Рази ж этая Мотька переживёть, штоба не соблазнить яво телесами своимя тучнымя?
 - Ну корове обработал дохтур тот ногу, укол поставил, мазей намузюкал, бинтом завязал. Справилси, эта радуить всех. А посля Мотька «обрабатывать» взялася яво самого.
 - Всё ж Санька почуял неладное, прибёг с поля, двяря раззявил, а оне тама на сене душистой милуются.
   Слыша это бабы ахнули, закрыв ладонями полыхающие, поди от волнений, лица. Ребятишек прогнали подальше, чтобы срамоту эту не слыхали.
 - Фершал да Мотька разгонишалися, без всяво. Санька и даже корова, глаза аж выпучили. Посля муж за кудлы схватил охальника и поволок яво на погребицу, иде и затворил на щаколду. А жёнку побил. Она в дом убёгла, примочки ставить сабе. Да куды тама, филетовая морда у ей сплошь.!
   Уж вечарком , возвярнулси Пентюхин, да не один, с дружками. Выволокли фершала, на лавку поклали и «отпарили» крапивОй с прутками. Тот вскочил посля, очумело заверещал и побёг к реке. Ну мужики зная, што Мотька посягнёть на любого, совратить, решили так. Предупрядили поркою от любовных утех в дальнейшем и будя с няво! Фершала в баньке помыть надумалися, угостить крепенькой, замириться и отвезть обратно. С им вить дружить надоть, у всех какая-никакая скотина в дому имеется, надобность в нём ещё будить. Одёжа яво вся осталася в коровнике. Да не возвярнулси он! Уж темень, поди заплутал, соколик, в наших ракитниках да буграх, сбилси с пути. А прикрыть срамныя места, тольки лопушком, боле-та, как! Мужуки звали, кричали, а он поди думал, што в добавку ввалить хочуть, не отозвалси. Лишь ба не утоп, глупой!
 - Во какия у нас дяла в Вихляевке, а вы тута про войну чавой-та мелетя.
 - Ну мы едем, аль как,- подал голос шофёр,- ох и попадёть вам от бригадира, да и мене тожа.
   Дверь в магазин приоткрылась и высунулась голова продавщица:
 - Ну, чаво тянитя, хватить, думаю, на всех и спичек и мыла, а карасин с солью, уж завтря завязём. Давайтя, заходитя!
   Но народ как-то охладел, призадумался. А может и вправду, накой запасать-то?
 - Так я доча пошла к дитям, поди? Таперя уж попросыпалися, исть хочуть,- старушка из Вихляевки направилась вдоль по улице к дому дочери.
 - Да, - выдохнул гулко Кузьмич,- кажися ошибочка с ангелом тем вышла? Войны видать ня будить, можа тольки бои местнава значения и то не у нас, а вон в Вихляевке!
   Женщины, досадуя в душе на свою наивность и глупость, тяжело вздыхая, молча уселись в кузов полуторки. Укатили. Все остальные - старики и подростки, разбрелись по домам. Тётка Феодора, бочком, бочком, к себе. Страсти, кажется, улеглись.
   В дверях магазина появилась опять продавщица и удивлённо разведя руки в стороны, огляделась. Улица была пустынна, только куры купались в пыли у дворов.
Ну это, известно, к дождю.

СЛОВАРЬ ЮЖНО-ВЕЛИКОРУССКОГО ТАМБОВСКОГО ГОВОРА:

взбутетенилась - взволновалась, поднялась
личманистый - видный, красив лицом
жёлтый дом - психбольница
дворняжка - (о человеке) беспородный, простой
сухопарый - худой
выширкались - вышли, шаркая обувью.
рвёт и мечет - нервничает
бирюк - волк - одиночка