Армения - Карабах 2011. Дневник поездки

2011  ХАЧКАРИАНА  /  HATCHKARIANA 2011
Дневник поездки в Армению и Нагорный Карабах
с исследованием протосимволики
памятников Армянского Нагорья
Снимки по Армении 2011 – https://fotki.yandex.ru/users/o-r-love/album/174522/
Снимки по Карабаху 2011 – https://fotki.yandex.ru/users/o-r-love/album/184911/
*
Вы меня теперь ищите, други,
В жарких странах, далеко на юге.
Суть – не в притяженье дальних стран.
Эти строки – для хачкариан.
*
Признаюсь, «хачкариане» – неологизм.
Извожу его от армянского «хачкар» – «крест-камень».
Кого влекут поля древних христианских памятников, рассеянные по Армении?
Кто отправляется в путь, чтобы увидеть редкий узор на резной плите, сердцем воспринять его суть – и вспомнить что-то очень важ-ное для себя?
Кто ныне ощущает, что хачкар – это особая установка духа, стоя-щая за каменным узорочьем?
Что это послание от человека человеку о самом важном – о пере-ходе границ между «мирами», между различными состояниями соз-нания?
Если это о вас, то вы – истинный хачкарианин.
Страницы «Хачкарианы» – погружение в сохранившиеся до наших дней следы могучего древнего сознания, могучего древнего постиже-ния человеком своей природы – и умения управлять ею, ладить с нею, гармонизировать себя, свою жизнь и всё вокруг.
Это «Паломничество в страну Востока».
Внутренний дневник духовного странствия.
Медитация, в качестве адхары (опоры) для которой выступают средневековые памятники Армении и Карабаха.
Меня вновь – в который раз уже – притянула Армения – страна, завораживающая глубиной и насыщенностью духовного ландшафта, библейской простотой и суровостью нравов.
Она позвала меня – а я, на счастье, нашел в себе силы, чтобы от-даться этому благословенному притяжению и зову.
*
Эребуни. Варденис. Арцах.
Камни громоздятся на камнях.
Ну а рядом – домики живущих,
Вечно тленных – как и вечно сущих.
*
Из книги Шагена Мкртчяна о памятниках Нагорного Карабаха (иначе – Арцаха) я узнал о христианских средневековых надгробьях с так называемыми светскими рельефами.
Меня это удивило – откуда вдруг на надгробьях верующих людей, христиан, ориентированных на воздаяние в мире ином – светские рельефы?
Потом я призадумался.
Судя по тексту книги, именно «светские рельефы» придают свое-образие арцахским мемориальным камням.
Захотелось увидеть их своими глазами – возможно, это внесет новые краски в понимание важнейшего для воплощенного человека события – перехода границы миров, к чему как раз и направляет наше сознание вся мировая мемориальная символика, символика надгроб-ных памятников.
 *
Официально ныне путь в Карабах лежит из Еревана (с автостанции у винзавода на Эчмиадзинской трассе) через Горис в Степанакерт, где по приезде гражданам России необходимо зарегистрироваться (иностранцы проходят регистрацию в Ереване). 
Поездка в тесной, малокомфортабельной «маршрутке» (микроав-тобус с наварным верхним багажником для груза), где негде повер-нуться, через серьезные перевалы занимает пять-шесть часов – тяж-кое испытание, особенно для тех, кто плохо переносит автотранспорт.
Поэтому наметился иной маршрут – постепенно и неторопливо, небольшими переездами двигаться вдоль Севана и попасть в Арцах по прекрасной равнинной трассе через Гавар – Мартуни – Варденис – Зодский перевал.
Горный серпантин здесь занимает не больше трех километров, это последний участок дороги от селения Зод (ныне Содк, Сотк) до перевала, но и здесь подъем весьма щадящ, довольно полог и почти без извилин.
Через Зод можно сразу попасть в один из наиболее труднодос-тупных районов Карабаха, прямо к жемчужине арцахской архитектуры – Дадиванку.
В представительстве Нагорного Карабаха в Москве выяснилось, что наличие обязательной регистрации проверяется при выезде из Карабаха и для российских граждан не является условием въезда в НКР.
Это укрепило нас в решении двигаться в Степанакерт через Зод, а зарегистрироваться уже задним числом, чтобы затем без проблем по-кинуть страну.
Это зона военного конфликта. Сейчас между Арменией и Азер-байджаном заключено соглашение о временном прекращении огня, которое соблюдается уже немало лет.
Надо сказать, что, несмотря на это, люди постоянно гибнут, еже-месячно погибает несколько человек, как мы узнали в Карабахе – азербайджанские снайперы убивают тех, кто неосторожно приближа-ется или становится досягаем для выстрела близ ничем не маркиро-ванной нынешней границы между Карабахом и Азербайджаном.
В пограничные области мы не собирались и восприняли это из-вестие спокойно.
После некоторых колебаний мы с другом решили взять с собой легкие складные велосипеды, чтобы быть более мобильными.
Использовать байки мы планировали только на спусках, забрасы-ваясь на перевалы на платном автотранспорте (спортивные велодос-тижения нас не волновали).
Так всё и вышло. Таксист забросил нас из Мартуни на Зодский пе-ревал, откуда мы за два дня скатились на байках по впечатляющему своей мощью и отвесами ущелью реки Тартар, с осмотром Дадиванка и Чаректара, до Дрмбона.
Там снова местный джип – и мы за перевалом, сразу в Гандзасаре.
Отсюда мы своим ходом, на байках, заглянув в Цмакаох и Ара-чадзор, с запланированными «зависаниями» в Колатаке и Бадаре, добрались до Степанакерта, где байки были окончательно отставлены в сторону.
Устроившись в частном секторе, мы оформили регистрацию и в течение четырех дней выбирались из Степанакерта на автотранспорте в интересующие нас места.
Планы у нас были наполеоновские, но за четыре дня нам удалось посетить лишь четыре места: Мардакерт, Тох, Амарас и Бри Ехци.
Общее впечатление от пребывания в Карабахе (по разным причи-нам) было довольно гнетущим.
Мы даже не съездили в близкую Шушу и, сократив карабахские планы на два дня, на рейсовой маршрутке через Горис выбрались об-ратно в Армению.
*
«СВЕТСКИЕ РЕЛЬЕФЫ»
*
«Светские рельефы» были нашей путеводной звездой.
Я ожидал, что они посыплются на нас как манна небесная, стоит лишь пересечь границу Армении с Карабахом.
Но так вышло, что в Арцахе они нам почти не попадались, зато в Армении в этот раз мы натыкались на них едва ли не на каждом шагу: в Норатусе, Ацарате, Башканда Гумезе, у Котаванка в Неркин Гета-шене. Это было тем более удивительно, что в этих местах я побывал в прошлом, 2010-м, году, но именно эти рельефы тогда ускользнули от меня. Как ни странно, но самым приятным оказалось как раз повторное посещение знакомых мест и их более глубокое и проникновенное освоение.
*
На надгробье у церкви Григора Лусаворича в Кармиргюхе близ Гавара на Севане – изображение орудия для вспашки. Орало, соха, а может плуг. Отсылка к труду земледельца.
В тексте «Истории Армении» Агатангелоса (крайне авторитетный и очень популярный в Армении источник начала 5-го века, настоящий компендиум по богословию) находим: «Затем наступит другое время для пахоты и жатвы – пахоты в могиле и последующей жатвы воскресением каждого по трудам его» (§ 528, с. 160 по ереванскому изд. 2011 г. на рус. яз.).
Отсюда можно вывести, что орудия пахоты и жатвы, такие как плуг и соха, серп и коса, изображаемые на могильном камне, могут быть и светскими образами, и отсылками к воздаянию за гробом, что прямо следует из приведенной словесной метафоры, безусловно, известной каждому армянину.
Два-три надгробья, попавшиеся нам, были воистину удивительны.
Опишу их подробно.
В Башканда Гумезе на Севане, в траве возле матура Сурб Геворка (Св.Георгия, он прямо на севанской трассе, между Гаваром и Мартуни) мы наткнулись на редкостное надгробье-саркофаг с многофигурной композицией в «египетском» стиле (2).
На боковой грани надгробья изображен лежащий горизонтально усопший, над ним стоят две фигуры со сложенными на груди ладоня-ми.
Может, это извод «намастэ» – приветственного и молитвенного жеста индусов, актуализирующего чакру сердца биоэнергией ладоней?
Потом я заметил, что кончики пальцев сложенных рук изображены настолько высоко, что прикрывают рты.
Возможно, они должны были закрывать глаза, но резчик изобразил их ниже, чтобы не закрывать ими лица?
Тогда этот жест ближе к ритуальной позе оплакивания.
Плавные симметричные изгибы рук плакальщиц (без изломов, вводимых наличием локтевых суставов) вряд ли случайно в точности повторяют такие же изгибы рук крайне своеобразных и попросту уни-кальных плит с изображением языческих кумиров 6 в. до н.э. (дати-ровка предположительна), случайно найденных при строительстве шоссе под Мардакертом в Арцахе – восемь кумиров мы увидим неделю спустя в Мардакертском краеведческом музее, и еще одного – в Степанакертском краеведческом.
Слева на плите – снаряженный для путешествия конь без седока, сбоку виден круглый щит с концентрическими кругами внутри, что ви-зуально уравнивает щит с круговой концентрической розеткой (отсылка к чакре и владению умением управлять сознанием – разжимать и сжимать его, к чему обычно отсылают концентрические круги древних символов), и кривая сабля.
Коня держит за узду стоящая женщина.
Рядом с ней – еще одна фигура с аксессуаром, мне непонятным (он встретится и на надгробье в Ацарате).
Снизу от лежащего стоят три фигуры, в руках у крайней слева лук и колчан со стрелами.
Я отнес это изображение к «египетскому» стилю условно, имея в виду не воспроизведение египетских типажей, аксессуаров или богов, а сам принцип изображения.
Усопший изображен лежащим горизонтально, в ракурсе сверху.
А две вертикальные женские фигуры, размещенные чуть выше в поле плиты над ним, изображены в ракурсе сбоку – так, как их увидел бы стоящий рядом с ними человек.
Единой точки зрения, объединяющей собою лежащего и стоящих персонажей, не существует. Но это означает, что изобразительное поле плиты не предполагает наличия единой, одинаковой для всех персонажей субстанции (неважно, как мы назовем ее – «пространст-вом», «временем» или как-нибудь иначе), в которую они все впаяны и которая их уравнивает.
На надгробье, вмурованном в стену храма в Ацарате [окраина Га-вара на Севане] (4) рядом со стоящим персонажем на уровне его го-ловы мы видим музыкальный инструмент типа гуслей, изображенный в ракурсе сверху – как будто он лежит на ровной поверхности, а не «висит» в воздухе рядом с головой стоящего персонажа.
Из этих примеров ясно, что едва ли не каждый персонаж либо предмет представляет здесь собою особый, автономный пространст-венный сгусток, стянутый, свернутый в его «тело».
Но это и означает, что перед нами картина не физического, а ду-ховного плана!
Здесь нет и быть не может никакого «пространства-времени» в современном, весьма материалистичном понимании.
Дух (кокон, аура, поле-кшетра) каждого человека – одновременно и вселенское всеобщее поле, и отделенная от него капля.
Она и гранична, и безгранична.
Внешне она представляется отдельным, отрезанным от своего окружения сгустком, на самом деле являясь ячейкой всеобщей сетки сознания.
Вот эту диалектику и передает внешне однородная и гармоничная «полевая» композиция боковой грани саркофага в Башканда-Гумезе, где гладкий общий фон объединяет и впаивает, вбирает в себя все изображения, однако эта видимая гармония – лишь майя, химера, ил-люзия, и потому она незаметно и ненавязчиво разъята разными ра-курсами на автономные, отъединенные друг от друга образы.
Замечу, что здесь все люди изображены в фас, и лишь конь – в профиль. Глаза у всех фигур открыты, в том числе и у горизонтально лежащей фигуры усопшего со скрещенными на груди руками (при этом сведенные вместе большие пальцы рук образуют мудру «гора Меру»).
Можно рассматривать открытые глаза (то есть изображение живо-го взгляда) как маркер отображения бессмертного духа – ведь глаза человека могут служить каналом высшей мерности или высшей тон-кости сознания – именно его религиозные люди называют божествен-ным. Этот уровень сознания его обладатель может передать посред-ством своего взгляда. 
Точно так же и на фаюмских портретах усопших лица смотрят на нас живым взглядом и всегда изображаются в фас.
Это объясняют тем, что глаза являются каналом предельной тон-кости – через них изливается прана, наш дух взирает в мир.
Отсюда прямая связь взгляда как отображения духа.
В правой части плиты изображена часовня с коническим куполом, увенчанным крестом, а возле нее две фигуры в конических головных уборах (священнослужители?), один из которых держит кадило, другой – книгу (Евангелие?).
Часовня изображена в разрезе (т.е. проникающим, всевидящим  взглядом, для которого толща стены не является преградой), внутри показана курильница, подвешенная к потолку на перетяжке.
 Столь же удивительное надгробье-саркофаг нас ожидало в Аца-рате (окраина Гавара на Севане) в ограде церкви Аствацацин (6).
На нем искусно вырезаны четырнадцать (!) персонажей, свободно размещенных по всему полю боковой грани как на египетских релье-фах.
Слева два всадника, мужчина и женщина, каждого коня держит за узду воин.
Остальные десять фигур размещены правее, в два ряда, друг под другом.
Вверху справа двое музыкантов в «колпаках» играют на музы-кальных инструментах.
Вверху слева двое в таких же «колпаках» предлагают отъезжаю-щим круглый лаваш [тело Христово+вечность»] и кувшин [вино крови Господней], обратившись к ним лицом.
Между ними еще один человек, также обращенный лицом к отъ-езжающим, держит посох в виде «древа жизни» (6А).
В нижнем ряду – пять фигур играющих музыкантов.
Уход в иной мир представлен как праздник проводов в дорогу.
Он радостен, а не печален.
*
МОТИВ СВАДЬБЫ. Хорошо известно надгробье «Свадьба» на по-ле хачкаров в Норатусе с мотивами праздничного застолья (8).
Здесь изображено восемь фигур, в том числе обнявшаяся пара, всадник на коне и женщина(?), держащая коня за повод [как бы про-вожающая усопшего в иной мир], две фигуры за столом (они изобра-жены по пояс), еще одна сбоку от стола, и фигура со странными изо-гнутыми «клюшками» в руке.
Отдельно между фигурами и независимо от них изображены кув-шин, струнный музыкальный инструмент типа тара, многострунный инструмент, напоминающий гусли, еще один кувшин с изображением на нем «древа жизни» в виде «елочки», лук, некие орудия труда, кольца.
Все лица изображены в фас, изображения крайне архаичны.
Стол и «гусли» изображены в ракурсе сверху.
Местные в шутку называют изображение стола «магнитофоном» из-за его прямоугольной формы и трех лепешек или пирогов с ради-альными перетяжками, действительно напоминающих бобины кату-шечных магнитофонов 1960-х гг.
Но почему уход – это праздник и даже «свадьба» (как именуют норатусское надгробье местные)?
Возможный ответ можно усмотреть в хорошо известном и весьма почитаемом в Армении тексте 1-й половины 5 века – «Истории Арме-нии» Агатангелоса (цит. по изд. 2011 г., Ереван, «Наири»), где не раз встречается мотив свадьбы.
Например: «Имеющий невесту есть жених…» «А кто невеста и кто жених, если не тот, о котором пророк говорит: «Так говорит Господь: Обручу тебя Мне навек» (с. 135, § 436, 438).
«И пророк говорит: «Невеста станет одесную тебя» (Псалмы 44:10), всю вселенную, как одну невесту, подведя к одному жени-ху. Таким он предопределяет человека, пришедшего с небес, – Сына Божьего… Кто же жених, если не Сын Божий Иисус Хри-стос?» (§ 439, 441, с. 136).
«И вы…, став участниками свадьбы Божьей любви, вкусите плоти истинного агнца, Сына Божьего, и отведайте Его крови, страдайте с Богом, чтобы с Ним и прославиться» (§ 719, с. 215). «Они [апостолы] известили… о таинстве вечной свадьбы Сына Божьего, сиречь о вознесении к усыновлению» (§ 672, с. 200).
[Апостолы] «стали глашатаями, зовущими всех в купель крещения, дабы… присоединиться к свадебному веселию с невестой, сиречь с праведными товарищами по плоти» (§ 719, с. 200).
Здесь отчетлива инверсия: сравнение, применимое лишь к жен-скому полу («свадебное веселие с невестой»), неожиданно прилага-ется к мужскому полу (к «товарищам по плоти»).
Очевидно, эти инверсии и качания пола от мужского к женскому, делающие пол мужского божества (Отца либо Сына) существенно не-определенным, проявляют образ бога-вне-пола, который есть и жена и муж, либо – на более простонародном уровне – происходит сдвиг бога-мужа к богине-матери, замещающей одного из двух главных мужских лиц христианского пантеона (Бога-Сына либо Бога-Отца), восстанавливая мотивом свадьбы идеал парного соития двух начал, мужского и женского – как протообраз вселенской гармонии.
Очевидно, по этой же причине на многих надгробьях мужской образ соседствует с женским (8А, 9, 9А).
Например, покойный в виде всадника на коне, рядом – женщина, провожающая его в последний путь (10, 11, 12).
В этом же русле можно трактовать ясно читающиеся отголоски культа парности или двоицы в армянской архитектуре и на мемори-альных памятниках (сдвоенные колонки (13, 14), двойные могилы (15), парные подношения на столах в матурах (17, 18), парные свечи на подсвечниках, парные церкви и часовни – например, Гергер или Бри Ехци (ср.с парными храмами Суздаля).
Возвращаюсь к надгробью в Ацарате (6).
Лаваш изображен в виде вихревой розетки – вихря чакры, а пуза-тый кувшин – без всяких затей (чакра нередко изображается и на кув-шине, точно вписываясь в его округлую форму и как бы представляя его подразумеваемое наполнение – несотворенные тонкие энергии).
Обычно хлеб и кувшин для вина на надгробьях отсылают к телу и крови Христовой – истинной пище верующего на пути в Царствие Не-бесное.
Кувшин всегда изображается «пузатым», его «тело» всегда круглое – еще одна отсылка к вечности.
По поводу «колпаков» на головах персонажей одни говорят, что это шуты, другие – что это короны, венчающие тех, кто заслужил Царствие Божье.
*
ПОИМКА ЛАНИ. На другой стороне того же саркофага четыре всадника пытаются поймать оленя с ветвистыми рогами (20), форма которых отсылает к «вечному древу», а картина в целом вызывает в памяти стих Джелаладдина Руми, где ревностность в постижении Ис-тины он уподобляет неустанной погоне за газелью:
*
Стань же, мой друг, мудрей,
Став спутником ее дней,
Знай же: тот, кто достиг ее,
Искусно гнался за ней.
*
Газель или лань – древний образ предельной тонкости сознания, что позднее стали называть божественностью.
Отсюда сюжеты «терзания» (на самом деле уловления, успешной ловитвы) лани хищником (22, 24): это образ ревностных попыток дос-тижения «божественной» тонкости, просветленности, святости.
Тот же смысл несут нередкие на стенах монастырей и надгробьях сюжеты, где бык пытается обротать корову.
*
И ВСЁ ЖЕ – ЧИСТО СВЕТСКИЕ МОТИВЫ?.. На более скромных надгробьях многофигурные композиции отсутствуют, изображается фигура уходящего, чаще всего с крестообразно сложенными на груди руками (27–30).
К этому могут быть добавлены круглый лаваш и кувшин (хлеб и вино как тело и кровь Христовы), нередко – бытовые атрибуты или орудия труда (плуг или соха пахаря, топор дровосека, ножницы стри-галя и т.п.).
Возможно, именно эта традиция ближе всего к определению ее как «светских рельефов».
По крайней мере, и в наши дни в Армении водитель нередко изо-бражается на надгробье за рулем своей машины, на могиле пилота ставится модель самолета, и т.д.
*
КВАДРАТНАЯ ДОСКА. На двух небольших надгробьях в Ацарате с незначительными вариациями воспроизведена одна и та же компози-ция: в правой руке женщины изображена солидных размеров пустая квадратная доска с ручкой.
Что это – табличка для письма? Символическая табула раса как аналог чистого сознания, достойного Рая? Некий бытовой предмет типа разделочной доски?
На одной из армянских миниатюр такую доску держит вероучитель, стоящий перед учеником, на другой (сцена Преображения) – один из апостолов.
Возможно, это образ научения Священному Писанию, а также ме-тафора мудрости вероучителей.
*
МУЗЫКАНТЫ. В южную стену церкви в Ацарате вмуровано над-гробье, где уходящий (он в «тиаре») держит в руках музыкальный ин-струмент, вокруг него еще несколько музыкальных инструментов.
Я склонен думать, что изображение музыкантов и музыкальных инструментов – не только отсылка к празднику ухода и «свадьбе» единения с Богом, но и намек на то, что подлинный инструмент – это сам человек, его тело, а высшая «музыка» – его внутренняя гармония, особый резонансный настрой чакровых вибраций.
*
ДВА КУВШИНА. Здесь же два кувшина, один из которых профили-рован простым высоким рельефом (возможно, это просто кувшин как таковой – чисто светское изображение), а другой состоит из искусной тонкой вязи, намекающей на символическую природу образа.
Здесь также лаваш в виде вихревой розетки и отдельно кольцо или баранка (знак вечности, возможно, совмещенный с изображением традиционной снеди – лепешки с начинкой, в виде кольца).
*
 ЛЕВ ТЕРЗАЕТ ЛАНЬ. ТРАНСФОРМАЦИЯ СОЗНАНИЯ. На рель-ефе (Ацарат, южная стена храма Лусаворича) человек держит на цепи льва, подмявшего под себя лань.
Сюжет имеет тот же смысл, что и описанная выше охота на газель.
Символизм происходящего подчеркивается испытанным приемом, хорошо знакомым искусствоведам России по пришедшей из Ирана через Кавказ резьбе Владимиро-Суздаля, Нерли, Боголюбова и Юрь-ева-Польского: хвост льва пропущен у него между ног и затем плавно поднят над спиной, завершаясь бутоном-почкой (либо крылом, отчасти сходным и с растительной пальметтой).
Это виртуозный образ сочетания-единения животной и тонкой природы в воплощенном человеке.
Даже не просто сочетания, но их взаимного преображения или трансформации.
Одно переходит, «прорастает» в другое.
Это прорастание – как гармоничное, непротиворечивое средосте-ние двух природ – и есть суть идеала человеческой жизни.
*
КАРАВАН В МИР ИНОЙ. Замечательный рельеф можно видеть на боковой стороне внушительного саркофага, находящегося перед за-падным порталом сельской церкви Аствацацин в селении Норатус.
В центре плиты – человек, сидящий на коврике в позе лотоса (поза показана условно – скрещенными ногами, но ясно читается).
Видимо, это образ усопшего.
Справа от него человек с весами (отсылка к взвешиванию грехов и добродеяний, определяющих удел человека в ином мире), правее – оседланный ослик с объемистыми переметными сумами с поклажей (образ грядущего пути в мир иной и напоминание о дорожных припасах добродеяний, потребных для этого пути).
Слева – младенец (образ невинности и безгреховности, напоми-нание о призыве Иисуса «будьте как дети!»), в правой руке у него круглый лаваш с вихревым узором (хлеб=тело Христово как залог вечной жизни), в левой – запечатанный сосуд (отсылка к крови Хри-стовой, и указание на чистоту сознания как его «запечатанность» от греха, «печать невинности»).
Сосуд огромен – по размерам он больше младенца, что подчер-кивает его символическую значимость и внебытовой смысл.
Еще левее – оседланный конь, которого держит за узду человек.
Конь, как и ослик, профильно обращен вправо (то есть готов к движению «вперед»).
Сюда же указывают коленки согнутых ног младенца.
Этот мотив однонаправленности объединяет младенца, коня и ослика в единый караван, отправляющийся в мир иной.
В разных местах плиты помещено семь небольших обетных «си-рийских» крестов.
Один из армян, которого я спросил об этом, сказал: «Может, здесь похоронено семь человек?»
Мне же представляется, что эти крестики также могут быть отго-лоском раннехристианской традиции крестить отдельно «мелкими» крестными знамениями разные части тела, а не накладывать единое крестное знамение.
Вот отчего на наиболее древних (архетипически) плитах мы нахо-дим не один крест, а несколько небольших крестиков.
А число «семь» в древних традициях отсылало к сроку, потребному носителю данного типа сознания для возвращения в состояние из-начальной чистоты (как предельной, «божественной», тонкости).
Слева от центральной фигуры изображен круг, похожий на некую вещь, возможно, это снедь (пирог).
Он может иметь конкретный бытовой аналог, но сама его форма в любом случае является отсылкой к мотиву вечности.
*
Простотой блаженна голова,
Не давая умствовать уму,
Отставляя нужные слова,
Оставляя то, что ни к чему.
*
Допустим мысленный ход –
Что нас ТАМ ничто не ждет,
Мы – сами свои,
С собою ведем бои.
*
С прибабахом, с приветом
По кривой, по прямой
То бьемся со светом,
То сражаемся с тьмой.
*
Путь – нам перемога,
Знать бы это всегда:
Успокоит дорога,
Приголубит вода.
*
20 июня 2011. Понедельник, дело к вечеру.
Я уже почти сутки дома, в Москве.
А вчера утром, проснувшись в палатке на берегу Касаха после но-чи, наполненной неистовыми любовными песнями армянских лягушек, мы с Димой наслаждались наступившей наконец первозданной тиши-ной, плёском воды по камням, купанием на быстром речном мелково-дье.
На траве, аккуратно «выстриженной» местными коровками, бле-стели капли росы.
Утро было прохладным.
К северу, как им и полагается, непривычным для жителя равнин миражом голубели отроги Арагаца.
Наша синяя альпийская палатка стояла на изумрудной лужайке почти на уровне воды.
Дальше берег поднимался, выгибаясь вверх, и за его кромкой по ту, невидимую нам сторону начинались вроде бы уже никак не соот-носящиеся с нами поля, пыльная проселочная дорога, крестьяне, трактора, мешки и прицепы с картошкой.
Весь крестьянский антураж был связан с ближайшим селением со звучным названием Цахкунк.
Сюда мы заехали вечером из Эчмиадзина (ныне Вагаршапат) на ночлег, намереваясь переночевать на берегу реки, у воды.
Ближайшим подходящим местом такого рода, как нам подсказала карта, и был Цахкунк – сельцо с полуразвалившейся церковкой 19 ве-ка, название которой нам не удалось узнать, несмотря на все рас-спросы.
Она примечательна тем, что деревянные стропила крыши церкви были когда-то покрыты плотными тростниковыми циновками, а сверху засыпаны глиной с землей.
Это и было «крышей».
Теперь циновки во многих местах прогнили и лопнули, длинные фестоны тростниковых стеблей живописно свисают сверху вниз, кучи обрушившегося сверху желтого сухого тростника устилают землю внутри храма, а в крыше зияют прогалы в небо.
Церковь заброшена, лишь в ее северо-восточном уголке несколько пыльных олеографий говорят за то, что для кого-то она всё же яв-ляется матуром.
Стены церкви обмазаны белой глиной (чисто азийский строитель-ный прием, нетипичный для Армении с ее доверием к открытой взгля-ду каменной кладке).
Вся церковь словно бы присыпана беловатой пылью.
Это цвет местной глины.
Такой же патиной до сих пор покрыт и мой велосипед.
Я встал пораньше, вытащил пенку, уселся возле палатки среди прохладной росистой травки в позу лотоса и почти час зашивал лоп-нувшую на спине единственную рубашку.
Да и левое плечо под рюкзачной лямкой поехало дырами.
Вечером, по приезде в Москву, придется ее отпустить, о чем я еще не подозреваю.
Рубашка из китайского шелка, в ней не жарко в жарких странах, поэтому я извлекаю ее из шкафа лишь при дальних южных путешест-виях «с погружением».
И у нее очень удобный крой: на груди – два объемистых, застеги-вающихся кармана.
В левом удобно носить паспорт, а в правом – либо деньги на те-кущие расходы, либо небольшой цифровичок.
Шелковые рубашки дешево стоили в 1990-е, огромный выбор был в китайском павильоне на ВДНХ. Сейчас в России они исчезли, в самом Китае стоят очень дорого. Моя рубашка – с тех ее времен, и я в душе искренне оплакиваю ее безвозвратную и невосстановимую гибель.
*
Мы – как журавли –
Сеть с собой принесли,
Но наше «курлы-курлы»
Распускает узлы.
*
Ночью я долго не мог уснуть, лежал, глядя на звезды ковша Большой Медведицы, на приливы пушистых и даже ночью белых об-лаков – где-то над нашей головой проходила незримая граница, кото-рую они не могли пересечь и таяли в прохладной пустоте, то закрывая, то вновь открывая яркие точки ковша – а я следил за их небесной игрой, невольно замечая скользящие среди звезд блёстки спутников, прямолинейность движения которых была отчасти удивительной, от-части досадной, но в любом случае быстро преходящей – их точки скоро терялись среди звездной россыпи.
*
Тот, кто неистощим,
Стелется словно дым,
Имея в своем запасе
Легенду о дне и часе.
*
Я лежал, впивая в себя последние часы пребывания в пути, то есть, можно сказать, нахождения на истинной стезе, и почти не дыша, пытался уловить и как бы подслушать накопившийся итог нашего двадцатидневного перекатывания по Армении и Карабаху, нашего как будто бы ничем не стесненного, вольного бродяжничества по горам и весям, от церкви к матуру, от ванка к древнему кладбищу, от одного креста к другому.
Постепенно во мне яснее зазвучало то, что направляло нас: зов тонких полей, окутывающих святые места.
Они притягивали нас, вбирали в себя – а отпуская, оставляли в нас отметину, привычку, томление-dukham по другому такому же полю.
Новое святое место, вбирая нас собою, смыкало свои лепестки, оставляя внутри нас свою незримую пыльцу, душистый аромат неве-сомости, брахманическую паутинку возможности быть всем и ничем. 
Мне, как и многим, мнилось, что нас манят новые места.
Однако самым завораживающим оказалось вновь-узнавание зна-комых по прошлому году городков и сёл, ванков и екереци, чудо от-крытия в них не увиденного в первый раз – как будто за этот год там, как грибы, наросли новые откровения.
Или это зрение стало за год чуть-чуть острее?
Новый год – новые глаза?
Вновь довелось побывать во всех храмах Эчмиадзина, в Аштараке, Неркин Геташене, Котаванке, Гаваре, Мартуни, по дороге на Зодский перевал проехать мимо памятного, так и оставшегося безымянным матура близ церкви Аствацацин в Варденисе.
Вновь я нашел – сразу, словно местный, не плутая по улочкам – памятную по прошлому году пирожковую в Эчмиадзине близ базара с чудесными пирожками с картошкой под кока-колу.
Этот пустячный случай с пирожковой был отголоском чего-то крайне важного, глобального – может, то была «уменьшенная модель» мечты всезнания, мечты везде быть как дома, ощущать, что твоя обитель – любое?
Столько всего увидено, столько незримых касаний вошло в ауру!
В конце концов мы так налились впечатлениями, что обрели безу-частность.
Не от этого ли мнится, что по сравнению с прошлым годом уви-денное в этот раз – не откровения, а вполне понятные, внутренне очевидные, не несущие ослепительного света новизны и неожидан-ности вещи?
Вот ведь, нашлась замечательная птица-сирин над крещальной нишей в храме Аствацацин Хор Вирапа, и одноголовый зверь-двутел на хачкаре у церкви Григора Лусаворича в Кармиргюхе, и еще один прекрасный в своей убедительности, наглядности и весомости Шеша  – на огромном саркофаге у сельской церкви Аствацацин в Норадузе.
А как же аналогии с мандалой в виде горы Меру?
Разве не ее изображают основания чаш для причастия в Эчмиад-зинской сокровищнице?
Или мандала с пятью горками на фасаде храма 1877 г. в Ланд-жахпюре.
Или объемная горка-мандала на саркофаге близ Сурб Степаноса в Тохе в Арцахе.
Разве это не подлинные открытия, о которых, похоже, никто нико-гда не писал?
Удалось восчувствовать и нрав карабахцев – дикого, простодуш-ного, воинственного народа.
Стало ясно, что со «светскими рельефами», фигурами воинов-всадников и парами «мужчина-женщина» на арцахских хачкарах и надгробьях нечего мудрить – их подоплека с народной стороны бук-вальна и незамысловата, предельно ясна и первозданно наивна, при этом, конечно же, допуская и «умные», тонкие трактовки, о чем свиде-тельствуют словесные метафоры, встречающиеся в древних армян-ских текстах.
Для разного уровня сознания существует разная семантика одних и тех же образов, в Карабахе это особенно очевидно.
И там, где на надгробьях изображаются тяпки, топоры, плуги и всё такое прочее, предметный буквализм, вписанный в контекст горных карабахцев, простых селян, становится особенно понятен.   
И конечно, стало вполне ясно, что архетипические символы на разных памятниках «пересыпаются» словно стеклышки в калейдоско-пе, образуя любые возможные сочетания.
Человек-крест, человек-ромб, ромб как мандала-роза, заостренная вверх голова-круг как портал выхода, и так далее.
В Звартноце («Храм Бдящих Сил», 7 век) мы узнали, что женщина-богиня когда-то изображалась с головой в виде фаллоса, тем самым размывалась конкретика ее половой принадлежности.
Она была и мужчиной, и женщиной.
Или так: ни мужчиной, ни женщиной, а универсальным существом.
Собственно, такова природа человека.
Она недуальна.
Пол можно сменить, не случайно же мужские тела имеют соски на груди для выкармливания детей молоком.
*
Переходит мостик родовой
Женщина с фалличной головой,
Воссоединяя ян и инь
Сочетаньем магов и магинь.
*
Посещение Звартноца внесло окончательную ясность – на облом-ках храма (7-й век) я с легким изумлением нашел едва ли не полную подборку архетипической орнаментики хачкара, который появится двумя столетиями позже – ромбические сетки, крестообразные равно-конечные фигуры-«цветы» распростирания сознания на четыре сто-роны света, меандры оконных бровок, состоящие из небольших «горок Меру» в виде полуобъемных четырехугольников с крестообразными бороздками сверху, образующими косой крест, «рыбья чешуя», плетенки-корзины-питаки и т.п.
*
ОБРАЗЫ КШЕТРЫ
*
Тонка христианства взвесь.
Все образы кшетры – здесь:
Квантов сознанья разметка,
Ясная четкая сетка
Ячеек, что держат друг друга
Как чешуя и кольчуга.
*
Особенно показательны многочисленные капители храма Звартноц в форме плетеных корзин – это же питака (санскр. «корзина»), традиционный индуистский образ древних священных писаний, позд-нее – символическая отсылка к мудрости вероучителей.
Корзинка для хранения узелковых текстов из индуизма перешла в буддизм, став символом духовной пищи (см. Р.Бир, Энциклопедия тибетских символов и орнаментов, М., «Ориенталия, Самадхи», 2011, с. 245).
Именно в этом значении корзина появляется в 12 веке на стенах храма Св. Георгия в Юрьеве-Польском.
В Звартноце плетеные «корзинки» капителей еще и отсылают к буддийской символике бесконечного узла (такие же плетенки-узлы встречаются вверху на аркатуре восточного фасада храма Дмитрия Солунского 12 века во Владимире).
Преемственность и внеконфессиональность символики корзины вполне очевидны – ввиду своей наглядности и, видимо, общеизвест-ности она свободно мигрирует из индуизма в буддизм и далее в об-ласть христианской символики, спонтанно проявляясь там, где кон-текст требует ее присутствия.
То же касается узла как образа воплощенного человека.
Узел является очень точным образом «рождения человека» как связки физического тела с тонкими телами (с «духом»).
Этот узел распускается в момент завершения воплощения и рас-соединения тонкого и физического тел.
Естественно, что узел по-прежнему остается в арсенале базовой символики всех мировых религий, включая ислам.
В книжной лавке Эчмиадзина в этот раз мне попалась чудесная книга с миниатюрами Акопа Джугаеци и фантастической красоты ил-люстрациями, едва ли не каждая – подтверждение архетипической общности всех видов христианской изобразительной культуры как опирающейся на универсальное видение устройства тонкого тела че-ловека духовидцами и ясновидящими, каковыми были подлинные святые.
В Звартноце нам показали якобы каменный фаллос в рост чело-века с отбитым верхом, ничуть не впечатляющий и похожий на обыч-ную колонну.
Но порыскав вокруг, я нашел среди археологических обломков, аккуратно сложенных в ближайших каменных закутках на проржавев-шие стеллажи, характерное завершение фаллоса чуть меньших раз-меров.
*
Из руин дворца, не слишком мал,
Твёрдый фаллос ставросом восстал,
Подобая каменной броне
В сей нагорной крепкой стороне.
*
В пояснениях к памятникам говорилось, что обычно рядом с муж-ским символом устанавливали женский.
«Как он выглядел?» – стал пытать я экскурсоводшу.
«Мы не знаем. К сожалению, ни один женский символ до нас не дошел», – ответила она.
Почему же «не дошел», – мысленно продолжил я наш диалог, – их просто не желают узнавать.
А ведь они по-прежнему перед нами.
Это те самые круглые отверстия, которые то и дело встречаются в народных святилищах-матурах и тех храмах, которыми стали бывшие дохристианские святилища.
В эти отверстия – я уверен – вдвигали каменные фаллосы, ими-тируя соитие со священным духом.
А ныне просто протаскивают через отверстие одежду или кепки – чтобы благодать соития коснулась хотя бы носильных вещей.
Существовали и отдельно стоящие фаллосы, и фаллические скульптуры – не случайно же Агатангелос в «Истории Армении» упо-минает о «блуде с каменными любовниками» (§ 439, с. 136 по из-данию 2011 г. на рус. яз., Ереван, «Наири»).
В Индии до сих пор каменный лингам устанавливается в полу-сферическую «чашечку» – это и есть йони, то и другое вместе – сим-вол соития.
*
ЗВАРТНОЦ – ХРАМ «БДЯЩИХ СИЛ»
*
От дворцов и храмов – лишь руины.
С чем же мы по-прежнему едины?
*
Не останется ни стен, ни свода –
Лишь одна бессмертная природа.
*
Ты ль ее познал и возложил
На престол незримо бдящих сил?
*
ХОР ВИРАП – «ГЛУБОКАЯ ЯМА»
*
Маленькая страна…
Маленькая страна…
*
В Армении то и дело невольно приходит на память въевшийся мотивчик советских времен.
Он точно акцентирует наше резко изменившееся мироощущение, ведь мы уже не в центре огромной империи, где жизнь отдельно взя-того человека ничего не стоит, а в маленькой стране, где каждый че-ловек на счету.
К тому же Россия мирно почиет в счастливый и редкостный период благодатного затишья между войнами [в 2011-м еще не грянула ни Украина, ни Сирия], а Карабах (где мы скоро окажемся) наполнен от-голосками недавней войны, которая в масштабе империи видится «локальным конфликтом», а здесь, в непосредственной близости от слегка чадящего и стреляющего угольками горнила военных событий, вырастает до едва ли не ключевого фактора современной истории Армении и Карабаха.
Здесь, в маленькой стране, всё ощущается густо перемешанными слоями.
Например, мы много раз в дороге слушали местную музыку – и поражались соседству дивных, исполненных тысячелетней мудрости певучих мелодий – и дешевой прыгучей попсы для люмпенов.
Кстати, армянские песни в Армении то и дело перемежаются пес-нями – и не самыми лучшими – на русском языке.
Из Эчмиадзина мы взяли такси и мигом перенеслись в Хор Вирап (поездка туда и обратно – 6.000 драм, менее шестисот рублей).
По дороге заглянули в парные матуры Арташата на 33-м км трассы «Ереван – Горис» – я увидел их крыши с крестами среди степи прямо из степанакертской маршрутки.
О Хор Вирапе я слышал давно – перед первой поездкой в Армению в 1984 г. Виктор Гельман, с которым мы ходили на катамаранах по Большой Лиахви в Грузии, рассказал мне, как он трепетно спускался по узкому вертикальному колодцу в темную яму, где Григорий Про-светитель провел в заточении 15 лет.
«Чистых людей колодец пропускает, а грешников сбрасывает вниз», – с драматической интонацией повествовал он мне.
Что ж, я попал сюда лишь в 2011-м, что совсем неплохо – ведь зрелость не торопится нас настигнуть, к середине жизни мы едва-едва начинаем что-то понимать.
Все эти годы я бессознательно избегал этого места как банально-го, общетуристического «духовного водопоя», предпочитая крепкий настой нетронутой тишины малоизвестных, не истоптанных туристами святынь.
И вдруг мы увидели знакомый по снимкам абрис Хор Вирапа из окна маршрутки, несясь по трассе из Степанакерта к близкому уже Еревану.
Это послужило толчком – почему бы не заглянуть сюда, у нас же целый незапланированный свободный день, возникший от непопада-ния в Горис.
Субботнее (а значит, напоённое многолюдством и неизбежной мирской суетой) посещение Хор Вирапа неожиданно оставило во мне глубокую впечатку.
Благодаря чему? Или вопреки чему?
Вот список:
Пустынная дорога по голой равнине.
Автопаркинг. Удушающий зной.
Пышущий жаром асфальт.
Палатки на стоянке с вертикальными холодильными саркофагами, сквозь прозрачные дверки видны прохладительные бутыльки и банки.
Нелепая статуя солдата с поднятой ногой на близлежащей горе.
Могилы кладбища ближайшего селения на взгорках.
Молодежь стайками.
Очередь вниз на спуск в темницу.
Сидящие в тени стен на лавочках интуристы.
Щелканье фотозатворов.
Фрагмент начала «Книги Бытия» под плексигласовым стеклом на стенде ввиду обоих Араратов.
«А это куда лестница?»
Легкое смущение всех присутствующих от легкого непонимания, что же, собственно, мы все здесь делаем.
Пережидаю напор туристических групп – он, как водный поток в горной реке, меандрирует, то вдруг прорываясь, то неожиданно исся-кая.
Но вот, кажется, стало потише, уровень «белого шума» понизился.
Кроме нас с Дмитрием, в небольшой базилике Св. Георгия (612 – 1662 гг.), под которой находится шестиметровая яма, только пара ин-туристов – он и она.
Он  уговаривает ее спуститься в колодец (на английском).
0на, опасливо заглянув вниз, категорически отказывается.
Колодец ее не пропускает! – удивленно констатирую про себя, вспомнив рассказ Вити Гельмана.
Мужчина, решительно забросив внушительный цифровик за спину, лезет в колодец.
В базилике остаемся мы одни.
Сознание растекается по стенам.
Все стены – в глубоких вертикальных, гладко вылизанных бороз-дах-проскобах, процарапанных верующими.
Множество людей веками здесь тёрли камнями стены.
Каждый – десять тысяч раз или больше.
При этом повторяя «Господи, помилуй» или что-то в этом роде.
Эти стены, сплошь испещренные бороздами – веское и порази-тельное свидетельство актуальности и жизненности традиции, кото-рую ныне относят к пережиткам язычества (на всю жизнь мне запом-нятся стыдливо замазанные грубым цементом такие же борозды-проскобы на памятнике Петевана в Канакере в Ереване).
Хор Вирап – первостепенное место паломничества.
Думаю, все армяне перебывали здесь.
Переглянувшись с Дмитрием, мы тоже спускаемся вниз, в колодец.
Там, внизу – пусто. Ничего.
Закопченные камни. Каменный свод.
На полу небольшой каменный помост с обломком хачкара.
Здесь он сидел, на этом помосте.
Уже выйдя из храма, я случайно пробежал глазами пояснительный текст у входа и узнал, что под базиликой две темницы – большая, в которой находился Григор, и поменьше, которая к нему уже никак не относится.
Я окликнул Диму, мы вернулись и не без труда просочились в ма-лую темницу, имеющую неудобный вход или, скорее, влаз.
И здесь нас настигло то, ради чего, наверное, сюда идут и идут люди.
После ледяной ледниковой воды кристальной прозрачности нас словно ошпарило кипятком из ржавой трубы.
В темнице Григора ощущалась благодать, во второй – лишь мер-зость. Здесь сидели убийцы и насильники.
Мы кинулись прочь.
Беззвучный взрыв истины разорвал сознание в куски и вновь со-брал его.
Но теперь оно было иным.
Оно непосредственно знало, оно восчувствовало, что темница была для Григора местом общения с Богом.
Он наполнил ее незримым светом и благодатью.
*
ХОР ВИРАП
*
Здесь горит невидимый костер.
Мы его зовем Святой Григор.
Он провидел свет, глаза прикрыв,
Узилище в святыню обратив.
*
Темница Григора Лусаворича
имеет форму вытянутого вверх сфероса
*
Как вера, тьма глубока
Каменного мешка.
Какая потребна сила,
Чтоб светом стала могила?
*
Сознание – наша темница,
Царство мглистой химеры.
Освещает здесь лица
Каменный сферос веры.
*
Григор Лусаворич в заточении
*
Не видя света неба и светил,
Отсюда он по-прежнему светил.
Этот свет вовек не перейдет.
Что же, братья, ныне – наш черед.
*
АМАРАС
*
Глубокий след оставило во мне посещение гробницы 5 века в Амарасе, где похоронен Григорис, внук Григория Просветителя.
Для Карабаха Амарас – то же самое, что Хор Вирап для Армении.
Великая святыня.
Здесь в узком извилистом проходе, крутыми ступенями падающем вниз, на повороте, в толще стены – два уникальных древних изобра-жения по сторонам небольшой стенной ниши, закругленной сверху в арку.
На первый взгляд они напоминают наивный и простодушный лик, а на самом деле представляют собою «древо жизни» в виде пальмы с двумя плодами.
Предваряя вход в гробницу великого праведника Григориса, эти изображения, возможно, являются прямым аналогом выражения «Праведник цветет как пальма», приводимого Агатангелосом в «Ис-тории Армении» из Псалмов (91:13-14).
*
Когда спускаешься в гробницу в Амарасе,
Вдруг – правый поворот ступеней вниз,
И там два лика смотрят на тебя
По сторонам глубокой ниши,
Глаза – наивны и круглы,
Носы – прямые,
А волосы – восстали модным коком.
*
Когда ж вглядишься в эти «лица»,
То видно в них совсем иное:
*
Ведь это древо жизни,
Чье основание ствола – ступенчатый алтарь,
А крона – то, что нам примнилось волосами –
Ланцетки длинных листьев пальмы,
«Глаза» – плоды духовного труженья, благодать
Свободы управления сознаньем,
Его и расширение, и сжатье,
Отображаемые вкладками кругов
Внутри розеток круглых.
Множество веков
Гробница зеркало к лицу людей подносит
Напоминанием о том, чем плодоносит
То древо бытия,
Которое есть ты – и я.
*
В Амарасскую гробницу вели прямо из храма два симметричных хода – через один паломники входили, через другой, симметричный, выходили.
Сейчас второй ход завален сверху квадрами.
А жаль – там тоже есть изображения, причем другие.
Кроме того, гробница имеет третий, тайный ход, уводящий на вос-ток, ныне также заложенный.
От него осталась лишь ниша.
Гробница в Амарасе по ощущению подлинности несравнима с Ошаканской гробницей Месропа Маштоца.
Шаген Мкртчян, поставив их в своей книге о памятниках Нагорного Карабаха рядом, на равных, выказал лишь свою слепоту, смутив умы тех, кто не видел гробниц.
В Ошаканской нет никакой орнаментики, просто обычный сводча-тый подвал, такой же банальный, как в доме мелика в Тохе, Арцах.
Столь же непритязательно, как и Ошаканская, выглядят гробницы Рипсимэ и Гаянэ в Эчмиадзине.
*
АГДАМ
*
В предпоследний день пребывания в Арцахе, после поэтичного ночлега в палатке на пологом горном склоне близ часовен Бри Ехци с видом на всю ширь и глубь азербайджанской равнины, мы возвраща-лись на машине из Хаци (Аци) в Степанакерт через Агдам.
Ни души, ни единой человеческой фигурки не увидели мы за мно-гие километры среди безжизненных руин разрушенного города, теперь оказавшегося на защитной нейтральной полосе между Карабахом и Азербайджаном.
*
Лежат, лишенные стыда и срама,
Печальные развалины Агдама.
*
В горечи покинутых руин
Кто – войны и мира господин?
*
Люди говорят, что Он – во всем.
Но бесстрастен неба окоём.
*
Поразительное зрелище – разбросанные по равнине на много ки-лометров руины каменных одноэтажных домиков Агдама.
Каждый дом разрушен, превращен в руину – чтобы азербайджанцы знали, что возврата не будет.
Что это навсегда.
Что никогда больше эта земля не станет азербайджанской.
Многие предусмотрительно забыли, с чего начался конфликт: со страшной, беспричинной и безжалостной резни, учиненной азербай-джанцами, с возрождения ими армянских погромов.
Проявили дикость – получили дикость.
Всё по справедливости.
Посеяли ветер – пожали бурю.
В отличие от азербайджанцев, уничтоживших втихаря в начале 21 века тысячи уникальных армянских хачкаров Старой Джуги, которым было по четыреста лет, армянам не приходит в голову уничтожать древние исламские мавзолеи и надгробья с арабскими надписями – они воевали не с исламом и не с исламской культурой, а с нынешними варварами и вандалами, взявшимися сначала по-бандитски за ножи, потом за оружие. 
На кладбище одного из разрушенных селений под Мардакертом, среди исламских стел я впервые за поездку вижу уступающую мне дорогу змею медного цвета.
Думаю, за много лет я единственный, кто потревожил ее.
Теперь эти руины и кладбища – подлинная вотчина змей.
Впечатления последних дней – самые острые.
Вот почему я тороплюсь по свежим следам изложить их, предварив начало истории ее завершением.
Но мы же знаем: для духа нет начал и концов.
Мы – скорее кольцо, чем отрезок пути.
Ну а теперь, пожалуй, можно вернуться к самому началу и день за днем, подробно, ничего не упуская, пролистать наш двадцатидневный, насыщенный блиц по Армении и Карабаху.
*
31 мая 2011. 4.30 ночи. Мы на байках в Паракаре у светофора на выезде с дороги от аэропорта «Звартноц» на трассу «Ереван – Гюм-ри».
Наши видавшие виды складные байки прекрасно перенесли ноч-ной перелет – из здания аэропорта выкатываем их уже навьюченными рюкзаками, в полной боевой готовности.
Наша первая цель – Ошакан.
Прохлада теплой южной ночи.
Чернильное небо.
Крупные звезды.
От перекрестка трасса освещена лишь вправо, в сторону Еревана.
Мы заворачиваем влево, на Эчмиадзин, надеясь к рассвету ока-заться в Ошакане.
Чуть отъехали от перекрестка за дома – и тьма хоть глаз выколи.
Дороги не видно.
Редкие машины освещают покрытие под колесом.
Каким бы ровным оно ни было, но при освещении фарами идущей по шоссе машины полого падающие лучи света всегда утрируют самые крошечные неровности покрытия, проявляя чудовищные бугры и впадины в виде глубоких теней.
К этому надо привыкнуть.
Хорошо, что я видел эту трассу днем год назад и точно знаю, что она почти идеальна, и что на ней уж точно нет открытых люков и во-достоков, как на некоторых улицах Еревана в прошлом году.
Помня о смертоносных для шин прошлогодних августовских ко-лючках, на всякий случай держимся подальше от обочины.
Через 25 минут – поворот на храм Звартноц.
Сюда мы заедем на обратном пути.
У длани с перстом при въезде в Эчмиадзин принимаем вправо, на объездную дорогу.
По-прежнему темно.
Потом сворачиваем вправо еще раз, по указателю на Аштарак.
Дорога эта хороша тем, что легкий подъем вверх практически не ощущается.
Впечатление такое, что едешь по равнине.
Однако мы явно перегрузили рюкзаки – или с непривычки нам ка-жется, что велосипеды идут тяжеловато?
У меня начинает ширкать шина на переднем колесе – прокол.
Неплохо для первого часа дороги!
И это на равнинной, идеальной трассе без всяких препятствий.
На обочину я ни разу не съезжал, держался поближе к осевой, пользуясь тем, что машин нет. 
Еще не рассветало, и нам нужен свет для перемонтировки камеры.
Вот он, одинокий фонарь на другой стороне дороги.
Там вроде бы начинается селение.
Причаливаем под фонарь.
Снимаю рюкзак, переворачиваю байк, размонтирую покрышку, вынимаю камеру – из нее выдергивается сосок.
Никогда такого не случалось. Клеить ее не придется.
На всякий случай ищу возможный гвоздь или стекло, осторожно ведя рукой внутри покрышки – ничего такого нет.
Это не прокол.
Может, сосок выбило из камеры подскочившим из-за высокогор-ности давлением?
Ставлю запасную камеру.
Осталась еще одна запаска.
Поехали дальше – стало светать.
Сёла пусты.
В Шаумяне на левой стороне у родничка-фонтанчика у дороги – созревшая роскошная ранняя шелковица – притормаживаем.
Шелковица прямо с ветки – удивительная и редчайшая роскошь для нас.
Попили водички, благоговейно пощипали ягод, тихо ходя под низ-кими ветвями с тяжелыми темно-зелеными листьями.
Шелковица падает на землю. На асфальт. В пыль. На траву.
В тихую зеркальную воду родничка.
Сочные ягоды повсюду.
После фруктовой московской аскезы (где в России шелковица?) это придорожное и общедоступное изобилие воспринимается как чудо.
Около восьми утра (уже светло) – указатель левого поворота на Ошакан – отводка дороги идет сначала на запад, потом плавно отги-бается на север.
Здесь же, на безлесом холме среди обозримой равнины, метрах в двухстах от дороги вправо – круглая часовня, издали похожая на зам-ковую башню, а вблизи – на шутейную постройку Диснейлэнда, оша-канский матур Мариам Аствацацин 2006 г., хотя до самого Ошакана еще больше километра езды – его домики еще и не видны за не-большим взгорком.
Внутри матура весьма непритязательный современный хачкар.
Зато от его стен на взгорке хорошо виден матур Григора Лусаво-рича на высокой гряде к северу, а если приглядеться, то чуть левее его и ниже – острый купол церкви Месропа Маштоца в Ошакане.
Сразу ясно, куда ехать дальше.
Это всегда приятно –  когда екереци (церковь) или ванк (мона-стырь) сами ведут к себе, без всяких расспросов.
По дороге Дмитрий (он впервые в Армении) начинает потихоньку осваивать первое армянское слово – барэвдзэс, здравствуйте.
Едучи в предрассветном сумраке по пустынной дороге, он вдруг ясно и отчетливо, ни к кому в особенности не обращаясь, вдруг про-износит: барэвдзэс!
Меня поражает странность этой ситуации.
Вот же, – приходит мне в голову, – есть слова, которые уместны лишь при встрече с другими людьми и вроде бы не имеют никакого смысла, если произносить их в одиночестве.
Потом до меня доходит, что встреча с конкретным человеком не-обязательна для произнесения приветствия, что на пустой безлюдной дороге Дима раз за разом приветствует страну, в которой оказался, и ее народ, с каждым «барэвдзэс» все больше и больше сближаясь с Арменией, обвыкаясь с ней, как бы пробуя ее на вкус и приручая себя к ней, а ее – к себе.
Восходит солнце.
Мы едем по нашей отводке дороги дальше, на север, справа-слева от дороги начинаются сельские домики Ошакана.
Дорога сворачивает вправо и падает в ущелье –  мы выезжаем к историческому пятипролетному мосту 1706 г. через Касах.
Ущелье это, хоть и не слишком глубокое, – неимоверной красоты и милости.
Безусловно, это наиболее примечательное место в Ошакане.
Домики лепятся по склонам, лестнички сбегают со скал с терраски на терраску почти висячих садиков.
Внизу по камням шумит горный поток.
Огромные скальные глыбы величиной с дом ненавязчиво вписаны в ландшафт и обтекаемо вбираются им.
Вокруг ни души – рано еще.
Мы останавливаемся и замираем в изумлении.
Наша восхищенность расходится пульсирующими волнами, не-зримо напитывая собою пейзаж и добавляя ему очарования.      
Справа у самой дороги, перед мостом, прилепившись к верти-кальной скальной стенке, – квадратная домушка без передней стенки – словно бетонный киот – матур Сурб Ованеса (Иоаннеса – то есть Св.Иоанна).
В нем почерневший от копоти почитаемый хачкар, резные обломки камней, несколько олеографий, рядом куст, унизанный цветными лентами хадаков.
Это матур – народная святыня, или почитаемое место.
Он производит неизгладимое впечатление – за ним ощущается подлинная и незамутненная, чистая и простодушная вера, не тре-бующая внешних украшений и аксессуаров.
*
Перешли с тобою утром рано
Через мост ущелья Ошакана,
Сердцем тонкой плоти, что без веса,
Дань отдав матуру Ованеса.
*
Переходим каменный исторический мост, пешком поднимаемся по недлинному серпантину наверх – а там сразу церковь Месропа Маш-тоца.
Она довольно поздней постройки и ничем особым не примеча-тельна, разве что колокольней в виде высокой круглой башни, при-строенной с востока, а не с запада, как обычно.
Гробница изобретателя армянского письма Маштоца под алтарем церкви ничем не выделена – никаких орнаментов, резьбы и надписей.
У северной стены церкви разбит небольшой садик, в нем – не-сколько десятков хачкаров, вырезанных в 1960-х гг. в форме букв ар-мянского алфавита как памятник Маштоцу и его письменам.
Они любопытны своей асимметрией, которая вроде бы должна подорвать самую основу хачкара – наличие вертикальной оси сим-метрии, «оси Брахмы» как «умной» отсылки к Первооснове.
Однако эти памятники, безусловно, в большой степени сохраняют родовую отнесенность к семейству хачкаров – за счет использования традиционной орнаментики и базовых символов.
Мы неосторожно заводим наши велосипеды внутрь ограды церкви – подошедший юноша в черной рясе на английском языке просит нас вывести их за ворота.
Пристроив байки с рюкзаками на постой во дворе ближайшего до-ма, отправляемся налегке осматривать древнее кладбище, находя-щееся к востоку от церкви Месропа Маштоца, у подошвы горы с мату-ром Григора Лусаворича наверху.
Здесь нас ждет приятная неожиданность: на гребне той же горы, чуть левее и ниже матура Григора, видим выразительную древнюю часовню – ошаканский Тух Манук, 13-й век, а рядом с ней – огромный вормнапак (букв. «двойная стена») – массивный каменный киот, в ко-торый встроен большой хачкар не менее двух метров высотой.
Кладбище за церковью Месропа Маштоца на западном склоне и у подошвы подковообразного холма с матуром Григора Лусаворича и Тух Мануком заросло густой травой по пояс, сюда явно давно никто не захаживал.
Ошаканские надгробья-саркофаги и вертикальные каменные «па-годы» весьма своеобразны.
По времени они охватывают последнюю четверть 19-го и первую четверть 20-го века и полностью преемственны предшествующей им символической культуре крестных камней.
Среди надгробий в траве разбросаны там и сям 10-12 лапидарных по резьбе хачкаров и фрагментов хачкаров.
Нам встретился саркофаг с гребнем (1_73b), положенный перед хачкаром на две плиты так, что между ними, точно посередине, обра-зуется "печурка" – вместилище для хранения праха усопшего, она же укрывище духа, оно же отверстие-канал общения живых с ушедшим.
А вот древний архетип обрамления шуньи-пустоты квадратной выгородкой или, как здесь, углублением (1_74).
Горизонтальный квадрат своими сторонами проясняет топос духа (вводя его в сетку 10-ти направлений), придает определенность его присутствию, а углы задают направление "духовной тяги" – от центра вовне (для маркировки противоположного направления тяги служат вогнутые стенки – так возникает втянутый ромб).
Еще один древний архетип – отверстие-канал для общения с духом усопшего (1_75).
В плитах некоторых хачкаров, в том числе в их подземной, неви-димой для глаза части иногда высверливаются такие же каналы.
В данном случае отверстие просто намечено круглой лункой и бортиком вокруг (1_75A).
Такие лунки-очажки делали на могиле для хранения священного пепла, а ныне – для воскурения благовоний.
*
Вот круг с радиальными лучами (1_76).
Это вряд ли солнце или солярный символ, как нередко  пишут ма-териалисты.
Если присмотреться к трем нижним "лучам", видно, что они чуть скошены, тяготея к созданию образа вращения.
Это упрощенное изображение чакры или вихря энергий. Этот знак – как часть тонкой, «вечной» структуры человека – также выражает и надежду на бессмертие или, иначе, упование на воскресение в новом теле.
Не раз нам встретится древний, дохристианский архетип креста (1_77).
Завершение креста треугольными "стрелками" ясно указывает на расширение сознания из центральной точки средокрестья.
А кристаллизованные лучи четвертных "уголков света" отсылают к высшему уровню сознания – кристаллизованному (ваджрному), нир-ваническому, "самосветящемуся", вышедшему за пределы расшире-ния-сжатия – поэтому "уголки света" и направлены навстречу друг другу – и к центру, и от центра, как бы взаимогася все возможные на-правления простирания.
На изводах этой схемы (1_77с d) снизу мы видим симметричные "корни", как бы лежащие ниже уровня «земли» и находящиеся за пре-делами видимости – визуализацию христианского тезиса "дух воз-вращается к Богу" (после смерти тела, из могилы).
Дух традиционно изображается в виде ламинарной «струи», на-поминающей и водяную струйку, и растительный побег, и тонкую по-лосу невесомой ткани, и язык огня, и гибкую "ветвь" (так в индуизме и буддизме, это перешло и в христианство).
Этот процесс возврата недоступен простому зрению – потому ду-ховные эманации и помещены «под землю», в «могилу».
Очень любопытный орнамент (1_78А) передает специфическое духовное состояние – расширение, пронизанное сжатием, или "рас-ширение в сжатии".
Возможно, так выражен выход за пределы обоих состояний?
Размещение световых розеток говорит о том, что здесь передано состояние "света в свете" – то есть выход за пределы представлений о свете.
Кристаллизованные лучи отсылают к кристаллизованному, "ал-мазному" уровню сознания.
Боковая грань надгробья (1_79А) сводит воедино важнейшие ар-хетипы, отсылающие к свойствам воплощенного человека.
По бокам – "елочки" дискретной природы потока сознания.
В верхних углах – два прямоугольника (топосы "души" как духа с «присадкой» животных страстей и чувств) с косоугольной сеткой поля-кшетры внутри.
По углам – "уголки света" в виде четвертных кристаллизованных колес чакр – отсылка к нирваническому уровню сознания, которое везде и нигде.
Сверху бордюр из полукружий порталов-входов в этот мир из более тонкого плана.
В центре образ пустоты призван отсылать к незримости и неощу-тимости субстанции самого сознания, самого поля-кшетры.
Ныне здесь обычно помещают имя усопшего, обозначая личност-ную принадлежность данного сгустка сознания.
На верхних частях саркофагов (1_80) нередка пустотность, выде-ляемая и  подчеркиваемая прямоугольным обрамлением – как отсылка к сознанию предельной тонкости – оно поднято на условное "небо" надгробья и высвечено «светом-который-везде» в виде четвертных уголков кристаллизованных чакр.
Два больших полукружья в центре, обращенные навстречу друг другу и образующие «песочные часы», возможно, отсылают к сопри-косновению разных миров (этого и «мира иного») как момент выхода сознания из тела.
Аркада как ряд арок (1_81) совмещает целый комплекс отсылок.
Это и отсылка к тонкому телу (как имитация формы верхней части кокона), и место богоявления (в христианстве), и имитация ниши как обозначения всеместности жилища духа – то есть место контакта с ним (наподобие отверстия в могильной плите), и цепочка порталов как входов-выходов в наш мир из граничных миров – то есть отсылка к череде реинкарнаций.
Не потому ли аркада встречается на надгробьях большей части мировых религий?
Иногда полукружья порталов-входов в наш мир образуют втянутые ромбы (1_82, 83, 87) – образы устремленности к стяжке в точку, к пустотности нирваны.
А здесь (1_84) термин "аркада" уже неприменим.
"Колёса вечности" здесь изображают и вечный вездесущий свет (ибо помещены по углам), и стяжку в нирвану (ибо по бокам образуют два втянутых ромба), и порталы входа-выхода в наш мир из более тонких (вверху) и более грубых (внизу) миров.
Вводимый сюда дохристианский извод креста (1_85) отсылает к процессу эманации из точки во все стороны (духовное расширение) и одновременно – к процессу стягивания к точке средокрестья (духовное сжатие).
Встречаются здесь и памятники-стелы, напоминающие ступы или пагоды (1_91).
Обратим внимание на имитацию пустых (нирванически-пустотных) прямоугольных плафонов с уголками света внизу, в основании ступы – их опускание вниз подчеркивает, что они отсылают к основе, базе, адхаре (санскр.), фундаментальной опоре для духа усопшего.
Выше на боковых гранях – прямоугольники с акцентацией уголков, создающих направленные стрелки вовне – прочь из этого мира.
Далее видим двойную крышу "домиком"  – образ Крышня-Кришны как гармонического равновесия дуальной основы воплощенного чело-века.
Затем, как на буддийских ступах, начинаются изображения раз-личных слоев сознания.
Вот небольшой саркофаг с розетками (1_92).
В центре – образ кристаллизованного ("божественного" – в терми-нах христианства) сознания.
По бокам – четвертные уголки сознания того же типа, их разме-щение в углах прямоугольника отсылает к всюдуместности, это «свет-который-везде».
Между розетками намечающиеся втянутые ромбы обозначают тя-готение к стяжке в точку, в ничто – это и есть нирвана.
Очень показательно для армянской культуры – в плане сохранения древнейших протосимволов – широкое бытование на надгробьях древнего индо-арийского знака поля-кшетры в виде шестирадиусной розетки (1_94).
Это отдельная ячейка вселенской сети сознания, присутствие ко-торой заменяет изображение всей сети.
Орнаменты с элементом перевернутой зеркальности (1_95) у раз-ных народов отсылают к моменту отделения тонкого тела от физиче-ского: это отделение начинается от ног, так что тонкий сгусток, все еще сохраняющий очертания физического тела, отделяется «вверх ногами», зеркально, и всплывает вверх как бы вниз головой.
Этот момент – и есть момент соприкосновения, контакта между «мирами».
Он же является моментом прохождения «портала» или «двери» между мирами.
*
Возле ошаканского Тух Манука ощущается завихрение тонких энергий, здесь и плиты надгробий поинтереснее.
Тух Манук – небольшая изящная базилика 13 века, находится на средней высоте, на тропке, поднимающейся по подковообразному гребню-хребту холма вверх, к матуру Григора Лусаворича.
Рядом с Тух Мануком – равный часовне по высоте роскошный хачкар в каменном киоте-вормнапаке.
Тух Манук – пожалуй, самый сильный и самый выразительный памятник Ошакана.
*
На гору поднявшись к Тух Мануку,
Анахату перелили в руку,
Осенив телесное крестом,
Заступив в матур как в отчий дом.
*
А матур Григора Лусаворича на вершине горы примечателен не-обычной ярко-оранжевой – как апельсин – окраской внутренних стен.
Выглядит как новодел.
Внутри невзрачный современный хачкар.
Зато с вершины горы нам стал виден храм Св. Сиона Манканоц (7-й век, копия аштаракского Кармравора) и стоящий рядом с ним на стилобате черный базальтовый ставрос основания раннехристианской стелы.
Через полчаса мы были там.
Жара набрала силу – хотелось укрыться от нее в тени.
Храм Св. Сиона не производит ощущения подлинности из-за не-удачной реставрации.
Зато внутри в алтарной апсиде – приятные мелочи: три деревян-ных любопытных настольных хачкарика  и две половинки большой ра-ковины-перловицы с росписью внутри на каждой створке.
«Раннехристианская стела» возле храма Св. Сиона аранжирована так, что выглядит подделкой: на семиступенчатом, явно наскоро от-реставрированном стилобате (видно, что новодел) водружен граненый столб, никак не декорированный (возможно, он принадлежал дохристианской храмовой постройке – такое заимствование и исполь-зование готовых элементов в раннем христианстве случалось).
И потому он должен быть увенчан крестом – без этого стела не является христианской.
А креста – нет.
Может, это памятник фаллосу, тоже явно недоделанный?
Словом, халтура.
Зато у юго-восточного угла храма выразительный фрагмент большого древнего хачкара.
*
Еще в Шаумяне, через который проходит дорога в Ошакан, мы с удивлением увидели громадные гнезда аистов на верхушках бетонных столбов уличных фонарей.
Сами аисты, по-египетски замершие как истуканы, поодиночке и парами, сидели наверху.
Сначала мы даже засомневались – не муляжи ли?
Но нет, всё было в порядке –  некоторые пестовали птенцов, дру-гие летали.
Та же картина повторилась и в Ошакане.
Присутствие аистов говорит о крайне деликатном и бережном от-ношении местных жителей к этим птицам.
На выезде из Ошакана в Аштарак по старой, короткой дороге (идущей по ул. Маштоца и далее) мы не обошли вниманием три древних хачкара в траве по бокам памятника павшим в Отечественной войне 1941-45 гг.
Нас сморила полдневная жара – мы прикладывались к каждому роднику и фонтанчику, умывались и мочили голову – и вдруг за по-следними домами Ошакана справа у дороги среди буйной зелени и виноградников – водосборник поливного канала в виде бетонного бассейна, глубиной по колено, куда из одной трубы – как в школьной задачке – весело хлещет вода, через пару метров вливаясь в другую трубу.
Между трубами – небольшой разлив с песчаной отмелью посере-дине.
Здесь мы отлично искупались, на пяток минут притушив в себе ощущение полуденного зноя.
И в Ошакане, и в Аштараке много опустевших, брошенных домов.
*
Как самум среди своих пустынь,
Как паломник у живых святынь,
Дух возрос, отпав от пуповины.
С ним ли мы по-прежнему едины?
*
В два часа дня мы в безотказной, тихой и недорогой аштаракской гостинице еще советских времен, памятной мне по многим прошлым приездам.
Заняв самый непритязательный номер (3.000 драм с человека в сутки, это чуть меньше трехсот рублей) отпаиваемся от жары горячим сладким чаем, задействовав взятый с собой котелок, кипятильник, кружки, сахарный песок и заварку.
Что-то еще вкусное и питательное мы подхватили в местном ма-газинчике – помимо парочки запасных камер, купленных мною здесь же под впечатлением первого и такого неожиданного прокола.
Теперь у нас целых три запасных камеры.
До конца поездки пригодится лишь одна из них.
Байки ставим под лестницу, а тяжелые рюкзаки – в номер, тотчас придав забвению и вело, и туризм.
На свет Божий вместо черных «рабочих» штанов и кирзовых сапог, специально купленных в поездку под впечатлением предупреждений о карабахских, смертельно ядовитых змеях, явились белые брюки и взятые с собой легкие вельветовые туфли – мы снова выглядим как белые люди.
«Э, знакомое лицо! – приветствует меня мужчина-администратор, лишь только я захожу в гостиницу, – Не вы ли были у нас в прошлом году?»
Утвердительно киваю.
Нас тотчас, на правах старых знакомых, устраивают в номер с ви-дом на Арарат и с телевизором.
В прошлом году, когда я после долгого перерыва приехал «на но-веньких», за ту же цену не было ни телевизора, ни Арарата.
В три часа дня мы у Кармравора.
На ярком солнце при боковом освещении с юга хачкары, обра-щенные к западу, смотрятся четко и контрастно – и я переснимаю все, что возможно, вспоминая огрехи неважной прошлогодней съемки в сумерках.
Я вновь имею счастье лицезреть уникальный хачкар (2_4 и 2_5), где две длани Господа, выходящие с обеих сторон богато изукрашен-ной круглой мандалы, держат ветвь лозы, оплетающей поле хачкара.
Длани принадлежат Господу, ибо "Сын Божий есть круг, в коем все силы сходятся" (Климент Александрийский, слегка перениначивший слова Гермеса Трисмегиста), следовательно, круговая мандала – прежде всего отсылка к Иисусу Христу.
Иисус говорит: "Я есмь лоза, а вы – ветви". Бесконечная, не имеющая начала и конца Иисусова лоза как раз и заплетает внутрен-ность круга мандалы, а рука Божья держит именно ветви, или отрасли – ибо внизу под дланью они оканчиваются, они конечны как мы – в отличие от Господа.
"Все мы в руце Божьей" – такова еще одна отсылка этого порази-тельного по своей точности и простоте образа-упования.
Длани симметричны, их симметрия – знак всеместности: где бы мы ни были, незримые руки Божьи лелеют нас в своем милосердии.
На оборотной стороне (2_6) этой примечательной плиты с дланя-ми Господа – сдвоенный вертикальный столп (отсылка к гармонизи-рованной двоице – как и древнее двуперстие – к равновесности двух природ человека, тонкой и телесной, к гармонизации находящихся в нас двух миров – земного и «мира иного»). Столп увенчан прямо-угольником, расположенным горизонтально – обычная отсылка к Гробу Господню, ибо вход в крипту стал выглядеть именно так после того, как она была открыта Святой Еленой.
Мы последовательно проходим все резные камни в ограде Карм-равора, потом обетные кресты на южной стене храма, высвеченной солнцем, заглядываем в храм, где лежит овальный камень-голыш длиной в ладонь с высеченным на нем крестом.
На занавесе алтарной апсиды – крест, составленный из ромбов.
Вверху, на своде алтарной апсиды сохранился ленточный узор из крестообразных фигур, создающих образ вращения (отсылка к чакре).
Они чередуются по направлению вращения (как многие древние орнаменты) и имеют общие части (элементы двойной отнесенности) – обычный маркер того, что изображение относится к нетелесному плану бытия.
Затем осматриваем памятники на небольшом старом кладбище к востоку и к северу от храма, и наконец, переходим на огромное, воис-тину необозримое (мы так и не дошли до конца) кладбище к северо-востоку.
Здесь древние и современные могилы соседствуют друг с другом.
На армянских надгробьях нередок орнамент из ряда полудуг (2_54).
Скорее всего, это бессознательно воспроизводимый древний образ порталов – точек (или моментов) входа (либо входа-выхода) в наш мир из граничного мира, который христиане называют "мир иной".
Чаще всего на плите изображаются две арки – в разных концах плиты – как вход и выход из этого мира, то есть начало и конец во-площения.
При этом вытянутость плиты – земной путь между рождением и смертью – создает образ жизни как протяженности, которую надобно перейти словно поле, кшетру (санскр.).
Нередко к этой «минимальной» паре порталов добавляются еще два, расположенные на серединах длинных сторон.
И наконец, порталов может быть множество – как в данном случае.
Ибо «точка ухода» внепространственна, ведь она расположена не на физическом плане.
Вот это и изображают множественные полудуги на данном над-гробье.
Доминирующий мотив на многих средневековых хачкарах, начиная с 13 века (2_55) – тонкая сетка, прорезная рисунчатая вуаль, как бы наброшенная на них.
Мотив сетки отсылает к образу сознания как сети, сознания как вездесущей, всюдупребывающей сущности мироздания.
Оно везде.
И в то же время – как зияние ячеек в сетке – оно пустотно.
Оно и есть и нет.
Оно за пределами наших представлений о бытии и небытии, о жизни и смерти.
Так в буддизме описываются дхармы – атомарные, далее неде-лимые частицы живого сознания.
Сетка может быть, к примеру, косоугольной и включать втянутые ромбы – образы схлопывания сознания в точку как стремление к пус-тотности нирваны, к "ничто".
Ромбы могут быть дополнены или заменены равноконечными «крестами» (2_58) – отсылками к расширению сознания во все сторо-ны.
Нередко уже чистой, "беспримесной" сеткой маркируется верх ("небо" как наиболее тонкая часть сознания) либо низ хачкара (2_59).
Но низ это основа, база, опора всего, адхара (санскр.), фундамент всех построений.
Нам попалась крайне архаичная схема соития креста (воплощен-ный человек) и круга (Сын Божий [как дух] (2_67).
Крест в данном случае актуализирует свою женственную ипостась, дух, который на арм. яз. женского рода.
Отсюда – появление у креста вполне понятного мотива "разве-денных ног".
Торец саркофага (2_75) – равноконечная фигура, отсылающая к расширению (круг средокрестья и почки цветения концов креста) и в то же время сжатию сознания (втянутый ромб в средокрестье и близкие к нему фигуры в концах креста).
Пока сознание в теле, эти два процесса чередуются, сменяя друг друга.
Одновременное их изображение, скорее всего, отсылает к разво-площенности, пребыванию в ином статусе бытия.
Не в этом ли заключается упование на жизнь вечную?
"Цветок вечности" в круге (2_76) – образ одновременного расши-рения-сжатия.
Зубчики – отсылка к кристаллизованному сознанию.
Внизу – образ иррадиации из точки в виде полукруглой горки (пор-тал входа?).
Вертикаль – образ духовного процветания, "ось Брамы".
Все эти образы христианство заимствовало из предшествующих ему духовных традиций.
Нам попалось (2_80 и 81) изображение тонкого тела человека в виде семи чакр, размещенных вдоль позвоночника. В индуизме на диаграммах нередко чакры изображаются в виде цветка, вписанного в круг.
Гробницы в виде четырехстолпной сени (2_82-87) известны в раз-ных духовных традициях. Я видел точно такие же на исламских клад-бищах в Дагестане. В данном случае интерес представляет воспроиз-ведение вверху острой зубчатки – образ кристаллизованного сознания. Вроде бы совершенно неуместны и нецелесообразны нишки-печурки, сделанные в столпе (2_88) – тем яснее их символическая значимость: в основе столпа арки духовной лежит обитель, местопребывание, вместилище духа – то есть как раз ниша, отверстие, печурка-пещерка.
На парусе свода четырехстолпной сени на могиле (2_89) – как и во многих храмах (Арени), намеренно неопределенное и «смутное» (тем самым растождествленное с языческими, «отелесненными» образами) «умное» изображение тонкой крылатой сущности ("ангел").
Основание подобной смутности – библейское «мы видим как бы сквозь тусклое стекло».
Листообразные фигуры на одном из надгробий (2_95 и 97) точно повторяют форму "пламени мудрости" – ауры – буддийских святых.
Сверху водружен первый попавшийся, случайный обломок камня – отсылка к древнему культу камня.
Он согласуется с христианством, ибо в Библии Христос назван нерукосечным камнем.
А вот это (2_114) – не извивы ли вселенского змея Шеши? – как условной, зооморфной отсылки к остатку ("шеша" - санскр. "остаток") как тому сознанию, что сохраняется между кальпами, в период пра-лайи.
Теперь становится ясна упрощенная трактовка подобных "змеиных" круговых завитков тела Шеши – образа неуничтожимого остатка жизни, то есть вечного сознания – как образа вечности (в виде почек цветения креста).
На могиле летчика нас поразил макет самолета едва ли не в на-туральную величину – от него мы увидели, что кладбище тянется да-леко, до объездной дороги, и далее, в основном, новые захоронения.
Тогда мы повернули назад и, вновь пройдя мимо Кармравора, спустились в ущелье Касаха к историческому мосту 17 века.
Под мостом нас ждала сущая Япония – искусно проложенные ка-налы с ручьями, водопадами, каскадами среди валунов, старая мель-ница, огромные жернова во мхах, голландская черепичная крыша, усеянная прошлогодними листьями, уютные coins на берегу реки в тени, каменные столы и скамьи.
Искупавшись в тени моста, слегка приходим в себя, передохнув у стола из огромного мельничного жернова.
Живая быстрая вода-шипучка Касаха мигом сняла усталость.
Затем, набравшись духу, снова ныряем в жару, отважно переходим по мосту на левый берег, какое-то время пытаемся найти там аш-таракский Тух Манук (о нем есть упоминание в Сети) – но безуспешно, и в конце концов поднимаемся наверх, к оранжевой островерхой ча-совне Св. Сергия (Сурб Саргис) 1975 г. на территории крепости, по-висшей на обрыве.
У часовни обнаружился невзрачный современный хачкар и сво-бодный крест – копия мугнинского.
Женщина у ящика в Сурб Саргисе убежденно заявила, что Тух Манука в Аштараке нет.
Зато отсюда, с впечатляющей высоты левобережья Касаха, мы видим висящую на головокружительной высоте удивительную руину чуть левее храма Циранавор (арм. «Абрикос» – единственное дерево, которое, по преданию, взял Ной в свой ковчег).
Циранавор я осматривал в прошлом году.
Но что за храм чуть далее висит над обрывом?
Оказалось, Спитакавор, Белая церковь, 14-й век.
Как же я пропустил ее год назад?
Через полчаса, поплутав, добираемся туда – единственный путь к Спитакавору, надежно упрятанному среди сельских домиков и больше ниоткуда не видимому и недоступному, идет от Циранавора, вдоль его южной стены и далее направо в проулок.
Спитакавор при своей внешней непритязательности производит очень сильное впечатление, он интимен, соразмерен человеку, напоён вибрациями искренней веры.
Руина не затронута реставрацией и поражает аурой подлинности.
Храм висит над обрывом, и речная прана окружающего простора добавляет тонких вибраций и прелести картине.
Руина как-то очень человечно встроена между плечами жилых домов с их двориками.
Несмотря на мое желание тихо и незаметно просочиться сюда, собака с соседнего двора приняла меня к сведению – и громогласно и недвусмысленно заявила об этом.
Пока я искал и осматривал Спитакавор, Дима, измученный пере-летом, жарой и уже четырнадцатичасовым марафоном первого дня, прикорнул в благодатной тени у восточной стены Циранавора, куда я имел неосторожность его завести.
Возвращаясь в гостиницу по главной улице Аштарака, заглянули в магазины – и вот они, традиционные южные жареные пирожки с кар-тошкой по 5 рублей.
За неимением чая добавив к ним развратную кока-колу, садимся перекусить на каменный парапет у центральной площади, в теньке, ввиду грустноватых опиленных куч зеленых веток туй и вязовника.
Созерцая горы вмиг ставших лишними зеленых лап, вкушаем коки с пирожками и, взбодрившись, шлепаем по жаре в гостиницу, стараясь держаться в тени домов.
После раскаленной улицы гостиничный номер кажется обетован-ным раем.
Конечно, балкон тотчас настежь.
Под окном вдоль фасада проложен арык.
На асфальтовой площадке у гостиницы он ныряет в металличе-скую трубу большого диаметра.
В трубе через каждые пять метров проделаны сверху изрядные окошки по полметра длиной – видимо для того, чтобы при необходи-мости можно было прочистить трубу.
Ночью, когда улица затихает, в тишине становится слышно, как журчит вода.   
Вечером, уже после заката, по прохладце, когда Дима уже часа полтора как изволил почивать, я отправляюсь прогуляться на автокаян (автостанцию), чтобы узнать расписание автобусов на завтра.
Вот оно: автобус из Аштарака в Антарут через Бюракан: 11.05, 13.39, 16.30, 18.15, 20.20.
Неплохо бы загрузиться с байками в первый утренний автобус, чтобы затем вполне независимо и с ветерком спуститься за день из Антарута (он высоко на склоне Арагаца) обратно в Аштарак.
Так подошел к концу наш первый день в Армении.
*
Словно благородной сединой,
Серебрится сущее волной,
Суть дробится тропками дорог
И уходит как вода в песок.
*
Звездная ночь – с подобающим случаю обрамлением в виде об-шарпанного, но приятного балкона аштаракской гостиницы – про-хладна и прекрасна.
Дима, как обычно, предпочел гостиничную кровать, а я, как обычно, устроился на «пенках» в спальнике на деревянном полу, головой к открытому балкону, избрав место, где никто никогда не спал.
Гостиничную подушку я тоже проигнорировал, достав свою надув-ную.
Что ж, в первый день нам удалось, как мы и планировали, исполь-зовать «пустое» ночное время после нашего прилета для перемеще-ния в Ошакан.
И несмотря на странный кунштюк моего переднего колеса с вы-плевыванием родного, безотказного, никогда не травящего соска, мы на редкость удачно, без всякой спешки, к утру добрались своим ходом из аэропорта до Ошакана, а затем и до Аштарака, успев за день ос-мотреть многочисленные памятники этих двух весьма древних, ове-янных благородной сединой исторических селений.
*
1 июня 2011. Утро. Прохлада. Безоблачно.
Музыка играет (балкон открыт), вода течет (под окном арык), кошка ходит (на улице, из соседнего двора).
Нам сказали, что до вчерашнего дня каждый день шел дождь.
Удачно мы подъехали.
На сегодня намечен велоспуск с Арагаца «Антарут – Бюракан – Агарак – Воскеваз».
В 11.30 уезжаем на рейсовом ПАЗике с байками в Антарут, через полчаса – на месте.
В автобусе – перепачканный кремом от загара сумасшедший ав-стриец, киношник (настоящие киношнки – они все безумцы), собира-ется снимать documentary about Igor Severyanin – тот был в этих мес-тах, поднимался на Арагац.
*
АНТАРУТ
Пожелав австрийцу доброго пути, поднимаемся пешком по ас-фальту чуть вверх.
Если внизу, в Аштараке уже лето, то здесь еще поздняя весна.
Проходим островок древнего кладбища с роскошной цветущей сиренью, потом вправо вбок траверсом вдоль стены с бьющим из нее прохладным фонтанчиком родника – и вот он, первый матур в Антару-те, Сурб Киракмурт или Киракнамурт («кираки» – воскресение, «мурт» – закат).
Одна из местных женщин переводит нам название как «Похороны святых».
Матур новый, но в его стенки изнутри вмурованы фрагменты древних стел 4-5 веков и хачкаров.
Рядом с ним, чуть северней, за стеной (проход по дорожке, под-нимающейся от матура вверх, на север) – внушительная и крайне жи-вописная руина огромного храма 18-19 века Сурб Мариам с деревян-ными столбами и переводами, ныне матур.
В стенах храма несколько выразительных хачкаров.
Огромные деревья закрывают храм со всех сторон, буквально оп-летая его стены своими ветвями.
Внутри трава и мхи.
Все это придает руине неподражаемый отпечаток переходности от архитектурности с ее неизбежной искусственностью – в более ор-ганичное, природное состояние.
Если пройти по той же дорожке, ведущей между изгородями уса-деб мимо матура Мариам, еще метров пятьдесят на север, слева от-кроется небольшой безымянный матур, сложенный из дикого камня,  с деревянными белыми стропилами без кровли.
Других матуров и церквей в Антаруте нет.
Нам рассказали, что если ехать из Антарута дальше вверх по ас-фальтовой дороге, ведущей к Амберду, и в какой-то момент свернуть с нее вправо, к карьеру, то там в лощине находится двухэтажная пещера, где когда-то отшельничал монах.
*
Я тебя, а ты меня потрогай.
Нет того, что мы зовем дорогой,
Внутренний покой неисследим.
Как давно мы обручились с ним?
*
В пещере, впрочем, не осталось никаких следов давнего отшель-ничества.
Далее где-то недалеко находится хачкар, расположенный так, что его крайне сложно заметить – словно он намеренно спрятан от людей.
И наконец, ближе к карьеру сохранилось место древних жертво-приношений: ступенчатый алтарь, на вершине которого сделаны лож-бинки для стока крови.
Выслушав это и ничуть не соблазнившись описанными достопа-мятностями, мы с легкостью покатились вниз, в Бюракан.
На выезде из Антарута, не удержавшись, осторожно уложили бай-ки среди крупных камней и репейников на крутом откосе и спустились в ущельице к неширокому бетонному желобу, по которому с шумом неслась вода с гор.
Глубина в желобе – по колено, достаточно для горного купания.
Освеженные, буквально заново родившись в быстрой шипучке водного потока, покатились дальше, в близкий Бюракан.
*
БЮРАКАН  БЛИЗ АШТАРАКА

Бюракан – село большое, протяженное, свободно раскинувшееся по склону горы вширь.
Памятники, находящиеся в селе, не видны невооруженным глазом – и мы дотошно расспрашиваем местных жителей о матурах и екереци.
Где-то в центре села я все же умудряюсь случайно заметить с до-роги мелькнувшие среди могучих деревьев и садов плиты старого кладбища, находящегося чуть ниже по крутому склону – до них не бо-лее тридцати метров.
Но как туда добраться?
Неужели вот по этому крутому откосу с тропкой в ложбине, напо-минающей захламленный и заросший сорняками и крапивой желоб водосброса?
Да, кивают местные, именно так.
Что ж. Откатив велосипеды с дороги и пристроив их в сторонке, двигаем вниз по канаве, заполненной мусором, мимо трупа раздав-ленной собаки и растерзанной птицы с соответствующим ароматом.
Канава подозрительно напоминает водосброс, все более сужаясь между двумя каменными стенками, и наконец, излившись откуда-то сбоку, ее и в самом деле заполняет весело бегущая меж камней вода.
Приходится проявить изрядную ловкость, сообразительность и прыгучесть, чтобы добраться до древних могил, не замочив ног.
Что же открывается нашим глазам?
Небольшая округлая прогалина, со всех сторон окруженная изго-родями усадеб и могучими тенистыми деревьями грецкого ореха с гладкими светлыми стволами.
Покойно и блаженно под такими деревьями.
Сходное ощущение у меня вызывают платаны.
«Я так хотел бы опереться о платан…», – вспоминаются правиль-ные слова давней песни БГ.
Вокруг – оградки садов, делянки, грядки, цветы, пасека.
Омуток тишины.
Настой многолетней нетронутости.
На соседней усадьбе белая фигура в сетчатом пчельнике, окру-женная беззвучным роем пчел, проверяет рамки в улье.
Оглядевшись, мы понимаем, что и в самом деле единственный способ добраться сюда – пройти той рискованной, давно заброшенной и нехоженой тропкой по водосбросу, которую нам подсказали местные.
Вода из горного ручья, который нам пришлось преодолевать, вы-бираясь на полянку с надгробьями, далее разливается и свободно те-чет себе прямо по траве между могильными плитами, на краю полянки вновь попадая в канавку, собираясь в подобие узкого русла и уходя на соседнюю усадьбу уже опять в виде вполне пристойного ручья.
Среди надгробных плит и саркофагов обнаружилось даже три хачкара.
Однако в таких местах, как это, цель наших исканий – хачкары, резные могильные плиты – ощутимо отступает на задний план, ибо становится ясно, что на самом-то деле нас влечет и тянет к себе не совсем базальтовое узорочье, а природная чистота, звон прозрачной праны, вибрации благословенных, святых мест.
Здесь наш дух умиротворяется и примиряется сам с собой.
Хачкары же и могильные плиты являются вернейшим маркером этих мест.
Луговинка древнего кладбища в Бюракане – словно око Бога, во-бравшее нас своим ласковым зрачком.
Крестные камни в Армении – внешние метки, опознавательные знаки подобных мест.
Вот почему нам мнится, что именно они влекут и манят нас.
Жизнь уважительно обтекла прогалину древнего кладбища по пе-риметру – словно ручей, оставив островком духовной памяти об ушедших, впаянным среди окружающих ее со всех сторон кипучих за-бот тех, кто воплощен.
Этот контраст щемящ и удивителен.
Здесь, среди могил, я как никогда остро ощущаю свою сродствен-ность этим плитам и свою выброшенность из шумной суеты кипучего и активного людского быта.
В нём – я посторонний. Здесь – я свой.
Мы выбираемся отсюда той же дорогой, унося с собой частицу крепкого, настоявшегося духовного покоя, который является нашей истинной внутренней опорой, дающей силу жить.
У родника при дороге мужчины камешками двух цветов играют в тама (ударение на последний слог).
Эта игра похожа на шашки, только проще.
Доска 8 х 8 из белых плиточек для удобства вмурована прямо в камень.
Здесь – поворот к церкви Артавазик 7 века, находящейся на вос-точной окраине села, за последними домами, в низинке у реки.
До нее от родника по улице, террасирующей склон в восточном направлении, около полутора километров.
На байках они незаметны, и скоро мы выкатываемся в лощинку, где в низочке, на зеленом весеннем бережку стоит эта веселая цер-ковь.
«Артавазик» – женское имя.
Сразу за нею в небольшом уютном каньоне течет горная речушка, которую при желании можно перепрыгнуть, а на той стороне, прямо напротив церкви, стоит огромный вормнапак с хачкаром.
Вихревые розетки вверху на вормнапаке (арм. "двойная стена") весьма по-буддийски закручиваются в разные стороны: равновесность – одна из доминирующих особенностей буддизма (точно так же и покрывающие узоры, составленные из свастик, на буддийских ак-сессуарах всегда состоят из свастик чередующихся – то правых, то левых).
Круглая мандала внизу на этом хачкаре весьма близка по иконо-графии к индуистскому мотиву чакры (санскр. букв. «колесо»).
В раннем христианстве один из чинов тонких небесных сил полу-чил название "офанимы" (греч. "колёса"). Так христианство прирастило к себе очень выразительный и точный образ чакры тонкого тела как вихря, вихревой воронки, совершенно справедливо отнеся его в тонкий план – в «небеса».
Конечно, и здесь по причине жаркой погоды не обходится без ку-пания – с учетом полного безлюдья позволяем себе погрузиться в во-ды горной речки в костюме Адама.
А теперь мы сидим в благодатной тени под северной стеной церк-ви, перекусываем чем Бог послал.
На бережку перед нами пасется ослик, ему скучно, о чем он и за-являет весьма громогласно.
Дима, не в силах оставаться равнодушным к этому призыву, под-ходит к ослику, начинается братание. 
После церкви Артавазик 7 века мы попадаем в самое сильное ме-сто в Бюракане: к храму Сурб Ованеса 10 века.
Это огромная, прекрасно сохранившаяся базилика.
Она неожиданно открывается среди домов.
Стоит на небольшой горке, с запада – окружение огромных грецких орехов, с востока и юга – открытая лужайка.
У храма поразительные по мощи хачкары, в том числе необычный «хачкар с ребрышками» 9 века (у южного входа, справа), которому даже довелось побывать во Франции.
На этом хачкаре прямоугольная голгофа внизу имеет два средо-стения, а не одно, как обычно (отсылка к двуипостасности человека, а может, и к двум волям в Иисусе).
"Ребрышки", скорее всего – бессознательно воспроизводимый от-голосок образа слоёв сознания, или "небес", или "долин" (в даосизме).
Стены храма украшены на большой высоте аркатурой, а окна вос-точной апсиды закрыты каменными пластинами с круглыми световыми отверстиями – в древности они заменяли стекла.
Не припомню, чтобы где-то еще видел в Армении такие штуки, да еще в рабочем состоянии, на своих исконных местах.
В юго-западном углу храмового двора – небольшой представи-тельный лапидариум (сад резных камней), выложенный на специаль-ной каменной полочке в углу невысокой, чисто символической  храмо-вой оградки.
За храмовой оградой, в низинке к юго-востоку находится любо-пытный родник с двумя нишами-«глазами» (куртимукха? отголоски парного культа Анаит и Ваагна?)
Такие же две ниши я увижу встроенными в помост алтарной апси-ды в одном из горных храмов Арцаха. Встречаются они и в Грузии.
Рядом в зарослях крапивы – хачкары.
Здесь же почитаемое место – огороженная камнями пустота, внутри – лишь обломок основания колонны.
Трудно передать очарование этого места, украшенного телом древнего храма, хачкарами, родником, обломками резных камней, ка-менными стенками, заменяющими оградки усадеб.
Неровности и неправильности рельефа и перепады высоты «иг-рают» всем этим мироустройством, слегка как бы деформируя его, проявляя пластичность картины мира и придавая ей очарование и не-подражаемую странность.
Отсюда мы возвращаемся обратно к роднику, на асфальт, по ко-торому ходит автобус.
Пожилые мужчины, игравшие в тама, ушли.
Теперь здесь никого нет.
Мы продолжаем спуск вниз, пока не видим справа у дороги, у школы, немного не доезжая до памятника павшим в виде вертикаль-ной стелы, обломки огромного величественного хачкара с изысканной по тонкости резьбой, разбитого – и вновь собранного по частям на траве.
Вокруг еще несколько древних крестных камней попроще, некото-рые на высоких постаментах.
Отсюда мы отправляемся искать бюраканский Тух Манук.
Он вынесен за пределы селения вниз, на юг, и находится на зем-лях, на которые претендует и соседнее село, Агарак, поэтому можно встретить упоминания о том, что Тух Манук якобы находится в Агараке.
На самом деле, если спускаться из Бюракана, поворот вправо к Тух Мануку на сельскую дорогу (на тут же случающейся развилке этой до-роги следует взять левее) находится в двадцати метрах не доезжая выездной таблички с перечеркнутой надписью «Бюракан» (надписи здесь везде на двух языках – армянский и латиница, лишь близ Вар-дениса на Севане встречаются названия только на армянском).
От поворота с асфальта до Тух Манука около шестисот метров.
Сначала будет усадьба, ее надо оставить справа.
Потом еще одна усадьба (она выглядит заброшенной) – ее надо оставить слева.
Собственно, дорога у Тух Манука заканчивается, и в целом она ведет на запад, траверсируя пологий горный склон.
*
Здесь всё – незримость, а не вид
Здесь свет спрессован в антрацит
И в этом черном свете
Здесь и сейчас мы – дети
*
Тух Манук, по моим наблюдениям – наиболее почитаемые армя-нами матуры, к ним относятся с особым внутренним трепетом и глу-бокой верой.
Эти матуры до сих пор связывают с культом змей.
Название «Тух Манук» («Черное чадо») крайне архаично и уже непонятно самим армянам.
Возможно, черный – отсылка к высшему плану сознания (ср. со словами Дионисия Ареопагита: «Бог есть тьма не потому, что Он не есть свет, а потому, что Он выше света»), а «чадо» или «ребенок» – выражение надежды, упования, намек  на идеальное состояние («будьте как дети!» Иисуса).
*
Лёгкостью дыханья надыши
Тух Манук
Интимное касание души
Тух Манук
Золотом алканья прикоснись
Тух Манук
От земного бытия очнись
Тух Манук
*
Вот и бюраканский (или, иначе, агаракский) Тух Манук проникнут тонкой трепетностью чистого и простодушного религиозного чувства.
Небольшая каменная постройка в четыре стены, крыта новой крышей, стоит на ровной зеленой полянке среди аккуратных кустов дикого шиповника на пологих холмиках окрест.
Женщина в бюраканском Сурб Ованесе, узнав о нашем намерении посетить Тух Манук, предупредила нас насчет змей.
И действительно, вокруг бюраканского Тух Манука ощущаются вихри присутствия разных типов мощного сознания, и мы предельно аккуратно вели себя там, сохраняя молитвенный настрой.
Открыв плотно прикрытую дверь матура, перед тем как войти, я невольно окидываю настороженным взглядом небольшое внутреннее помещеньице.
Что я там ожидал увидеть? Местного Шешу?
Но нет – сухой, аккуратно выметенный забетонированный пол не кишел змеями, оберегающими святыню.
Вокруг по стенам – чего только нет! – амулеты, обереги, распятия, открытки, репродукции, олеографии, хадаки, вышитые платочки, са-модельные кресты, сухие травы, иконки, настольные хачкарики и фрагменты резных камней, модели храмов, не совсем целый знакомый комикс для детей «Жизнь Иисуса» в цветных картинках, и даже одежда. Нашел я и нож.
В матурах очень ощутима традиция приносить в дар Господу что-то рукотворное, сделанное своими руками – рисунок, вышивку, модель храма, крест хотя бы из двух плоских планок, перемотанных ниткой, плетение из веревок, небольшую самодельную хоругвь, вырезанный из дерева маленький хачкарик.
*
Шаг ступил – и ты на глубине
В медленном невидимом огне
Тонком и прозрачном как нирвана
Для него нет «поздно» или «рано»
 *
После Тух Манука, выбравшись обратно на асфальт, присажива-емся на повороте к Тух Мануку слегка подкрепиться.
«И под каждым под кустом нам готов и стол и дом».
Тут – как кстати! – даже лежит валун, на который можно присесть.
Пауза. Перебивка в движении – словно зависшая в воздухе капля.
Еще одно мгновение покоя в коловращении и суматохе нашего земного бытья. 
Отсюда начинается головокружительный, восхитительный, плени-тельный серпантин вниз.
Не то чтобы он очень длинный или очень крутой.
Не в этом дело.
Он отлично уложен.
Пологие зигзаги деликатно направляют наше нестесненное дви-жение по склону все ниже и ниже.
С дороги видна колоссальная панорама Араратской долины, «ши-рокие дали» китайцев, раздвигающие горизонты сознания.
При спуске от ощущения простора и нестесненности невольно возникает чувство полета и ликования.
Дух, восхитившись, мягчает, раствораживается и расправляется, расходится во все стороны от тела, становясь сразу всем  и ничем – с нами происходит то, что во все времена описывалось как соитие двух великих природных основ или начал, мужского и женского, а в по-следние времена засилья мужчин – как трудно представимое для нормального сознания соитие-возвращение сына в отца. 
*
АГАРАК БЛИЗ АШТАРАКА

Миг вечности – и мы внизу, на равнине, в Агараке.
Наш ориентир на спуске – небольшой новый островерхий храм Марьям Аствацацин (Богородицы) 2010 года из оранжевого туфа у самой дороги внизу.
Он виден отовсюду. У храма мы притормаживаем.
Что здесь может быть интересного, на равнине?
Но вот в двадцати метрах от храма к северу как бы небольшая пещерка с закопченными стенками, внутри которой стоит ваза с цве-тами.
Это и есть матур, святое, почитаемое место.
Нам сказали, что здесь стояла церковь 10 века.
Отсюда нас направили в матур Путка 1999 г. – примерно через 150 м от храма Марьям, перед магазином поворот вправо-вниз на желтую грунтовку.
В матуре на новом медном складне – изображение Иисуса в яй-цевидном коконе тонкого тела.
Кокон изображен многослойным, с градациями от плотного синего в  голубое.
Ступенчатое высветление цвета, скорее всего, отсылает к дис-кретному, прыжкообразному утончению слоёв сознания по мере от-странения от физики тела.
А чистота цветовых тонов создает образ чистоты сознания данного уровня.
Интересна самая крайняя оболочка "яйца": она многоцветная (так часто изображают ауру божеств в индуизме и буддизме).
И составлена она из полукружий "порталов" или входов-выходов из нашего мира.
Это и есть двери в "мир иной".
Они везде и нигде.
Они – в любой чакре, отсюда – их многоцветье, которое, очевидно, также связано с представлениями о радужном (семицветном) или «алмазном» (ваджрном) теле как теле совершенства, теле будды, все чакры, все структуры которого совершенны – отсюда и проистекает радужное многоцветье, и об этом оно впрямую сообщает нам.
Вокруг "яйца" голубые завитушки (вихри тонких энергий) образуют ромб (в индуизме и буддизме – образ тяготения к пустотности нирва-ны, в христианстве – к Богу-Отцу как Абсолюту), а всё изображение в целом помещено на нашу знакомую сетчато-ячеистую структуру, от-сылающую к древнейшему индо-арийскому изображению всеобщего поля сознания, кшетры (санскр.), или буддийской матрицы, шаблона, первоосновы.
То, что мы обычно видим в армянском матуре – это подношения верующих Богу.
Это может быть олеография, народная картинка, открытка, ре-продукция, фотооткрытка, модель храма, сделанная своими руками, или вышивка, или простой крест из двух планок, или рукоделие, даже пучок сухих трав, платок, полотенце, цветная лента ("хадак") или де-таль одежды.
Это просто бесхитростный дар.
Здесь нет никаких канонов, ибо есть только Бог и я.
Между нами не стоит ни священник, ни церковь с ее обрядами и уложениями.
Вот это отсутствие посредничества между человеком и его бес-смертной природой и отражает обстановка и аксессуары матура, всё то, что мы в нем видим.   
Посетив два новых матура, мы спрашиваем, не сохранились ли в селе древние храмы – и через четверть часа подъезжаем к величест-венной руине базилики 7 века Сурб Ованес (Св. Иоанна), сложенной из внушительных квадров.
Восточным узким фасадом сквозь кроны заповедных дерев она смотрит на улицу, а всё ее длинное тело скрыто огромными деревья-ми, в которых она утопает, отодвигаясь от улицы вглубь, на усадьбу.
Слева у восточного фасада калитка, дальше тропка вдоль южной стены с обломками хачкаров приводит к входу в храм с запада.
Здесь нас вновь охватывает знакомое чувство глубокого духовного покоя и той уравновешенности, которую невозможно поколебать чем-либо.
Своды и купол не сохранились – только стены.
В алтарной апсиде кто-то приспособил мощный автомобильный домкрат, чтобы поддержать и укрепить пошатнувшийся в основании стены квадр.
Небо заглядывает в храм со своих высот, своими лучевыми сред-ствами достраивая храм до целого и придавая руине природную за-конченность.
В таком месте ощущаешь достоинство и изначальную благодать мироздания – и сам внутренне подтягиваешься, чтобы оказаться дос-тойной его частицей.
*
Перед тем, что будет после нас,
как оказаться на достойной высоте,
Претворяя этот мир собой
подобно пране и ликующей звезде?
*
Перебирая свои песни, понимаю, что едва ли не все они – попытки достижения мгновения вечности, настигающего нас неожиданно и останавливающего коловорот суеты.
Типичный чань или дзен.
А «Хачкариана» – версия того же самого в прозе, в форме записок о путешествии, столь же внутреннем, сколь и внешнем.
Притихшие, выходим на улицу из-под сени огромных грецких оре-хов, окружающих руину Сурб Ованеса.
После щемящего сердце высокогорного антарутского матура Аст-вацацин, бюраканского заброшенного кладбища в форме ока Бога, Сурб Ованеса и Тух Манука никак не ожидали мы столкнуться с еще одним столь высоким и безусловным проявлением древнего величия человека и несокрушимой силы веры здесь, на равнине – но вот, оно перед нами, неумолимо и точно впечатанное в полуразрушенную кладку храма в Агараке.
* 
ВОСКЕВАЗ БЛИЗ АШТАРАКА
*
Еще через полчаса спуска подъезжаем к храму Сурб Ованеса 7 века в Воскевазе.
Здесь совсем иное.
Останки древности.
Стрела башенного крана. Рельсы. Кучи гальки.
Громоздятся стеллажи со стройматериалами.
Храм практически отстроен заново, с сохранением оснований древних стен.
Внутри несколько любопытных фрагментов раннехристианских стел, надгробий и хачкаров.
В левом приделе два почитаемых, черных от копоти обломка хач-каров.
На западной стене снаружи – крест, составленный из пяти кружков с ромбом внутри каждого кружка.
В Воскевазе уже продают клубнику и вишню.
Здесь тепло, равнина.
Около восьми часов вечера не спеша смещаемся отсюда обратно в Аштарак.
Второй день хачкарианы завершен.
С редкой полнотой мы воплотили сегодня наш замысел об ис-пользовании байков именно на маршрутах со спуском, что позволило нам за день не спеша отыскать и осмотреть памятники Антарута, Бю-ракана, Агарака и Воскеваза.
Наш стиль передвижения несравним с путешествием на автомо-биле, когда исключительно он – вас – возит.
Используя велосипеды, мы хотя бы отчасти следуем древней традиции: чтобы обрести святыню, нужно добраться до нее самому, своими усилиями.
Благодаря этому наше странствие по своему духу тяготеет к па-ломничеству.
*
2 июня 2011, четверг. Очень хотелось побывать в Егварде, но нам сказали, что автобус из Аштарака туда не ходит.
Решили, отложив Егвард на следующий раз, начать движение в сторону Арцаха.
Утром на такси за 3.500 драм перемещаемся с байками, торча-щими из багажника «Волги» в сложенном виде, на северную авто-станцию в Ереване у здания завода шампанских вин.
Нас везет тот же водитель, который в прошлом году возил меня в Сагмосаванк – Ованнаванк – Цахкеванк.
Мы встретили его случайно, у автостанции, но очень кстати.
Армения – действительно маленькая страна.
Вновь я смотрю на дорогу сквозь стекло, чуть подсиненное сверху – то самое, сквозь которое я снимал мистические пейзажи на памятной дороге к Цахкеванку на горе Ара.
Мог ли представить себе, что год спустя вновь буду сидеть в той же «Волге»?
Дальше – низкая тесная маршрутка, идущая в Мартуни.
Нас соглашаются взять до Гавара (это ближе).
Оплачиваем четыре места (всего 4.800 драм), чтобы уместить внутри салона, на сиденьях, помимо своих бренных тел, еще и сло-женные байки – ибо больше девать их решительно некуда.
Но вот все места заняты, трогаемся.
По дороге маршрутка набивается до отказа.
*
ГАВАР НА СЕВАНЕ (бывший КАМО, бывший НОР-БАЯЗЕТ)
*
Через час мы в Гаваре, удачно уклоняемся от дорогих частных отелей и устраиваемся в точно такой же, как в Аштараке, дешевой (3.000 драм с чел.) и безотказной гостинице «Халди» в центре города, также уцелевшей здесь с советских времен.
Рядом – внушительный действующий храм Аствацацин 1848 г., на редкость небогатый в плане резьбы и символических изображений.
Рядом  с храмом два непритязательных современных хачкара, один у северной стены, второй – на другой стороне улицы, к юго-западу от храма, перед зданием театра. 
Вбок от «Халди» на ухабистой ул. Налбандяна, ведущей в Арцва-нист, в двух шагах от гостиницы, с правой стороны – неброское, но поместительное здание Русской православной церкви.
Никаких отличительных знаков православия оно не сохранило – здание выглядит как обычная армянская базилика.
Храм запущен – русских в Гаваре не осталось.
Внутри вскрытые полы. Голые стены.
В центре храма перед алтарным помостом установлен обломок армянского хачкара.
Нам сказали, что храм строили армяне.
По виду это 19-й век.
Храм целиком из камня, вытянутый, выглядит как базилика, хотя внутри каменные столпы.
Никаких деревянных колонн и стропил, как в сельских церквях того же времени.
Названия никто не помнит.
Два или три хачкара с мелкой дробной резьбой (15-17 век) встав-лены снаружи в стену алтарной апсиды.
Мы с Димой находим невдалеке Краеведческий музей и видим здесь немало любопытного.
Древние якоря – округлые камни со сквозным отверстием – наво-дят меня на забавную мысль: что если сквозные отверстия, иногда встречающиеся на хачкаре – это еще и отсылка к «якорю спасения»?
Мы по культурной инерции представляем себе якорь в виде желе-зяки с двумя «лапами», а он выглядел в этом ареале совершенно иначе.
Я еще удивлялся: почему в армянском раннем средневековье не встречается символ якоря?
Но вот он, передо мной: это просто камень с аккуратным круглым отверстием – точно таким же, какое мы видим на многих хачкарах.
Вполне возможно, что на хачкаре и могильных плитах семантика отверстия как «якоря спасения» просто добавлялась к семантике от-верстия как канала для выхода души из тела плюс символика печурки-впадины (как отсылка к вместилищу духа, его местообитанию в пустоте, присутствию везде, всюду-бытию). 
Были тут в музее многочисленные пузатые глиняные сосуды-солонки 19 века в виде женщины (их называют «Анаиты» – по имени одной из богинь языческого пантеона армян, Анаит), среди них одна солонка – в виде бородатого мужчины (Ваагн?).
Меня ничуть не удивили проявления языческого культа, спокойно являющие себя через 1600 лет после принятия христианства.
Судя по надгробьям и хачкарам, не только в конце 19 века, но еще и в 1920-е годы культура Армении по-прежнему сохраняла преемст-венность со всеми  предыдущими культурными слоями, а древние дохристианские архетипы, впечатанные в подсознание, управляют верованиями армян до сих пор. 
Деревянные печати для гаты (армянские пироги) в виде сетки из шестирадиусных розеток тоже не были неожиданностью – индоарий-ская символика такого рода в Армении воспроизводилась над входами в христианские храмы и их приделы в 4-7 веках (Гарнаовит, Мастара и др.).
Это традиционное для индоарийской культуры изображение кшетры (санскр. "поле") как поля сознания, которое везде и нигде.
Для христиан это изображение Абсолюта или Бога-Отца.
Мое внимание привлек коврик с «мировыми огурцами» (13_14_2011).
В Дербенте, в Краеведческом музее, размещенном в здании Ар-мянской церкви, я видел коврик для совершения намаза с точно таки-ми же узорами. Местный искусствовед рассказала, что здесь изобра-жены так называемые "языки пламени" («бута») зороастрийцев – об-раз минимального живого сознания как кирпичика, из которых всё сложено.
В буддизме эквивалентное понятие – дхармы.
В даосизме это половинки инь-ян – если их разделить, получится т.н. «мировое семя».
Переехав из Аштарака в Гавар, мы поднялись на высокогорье, к Севану, и попали в иной климатический пояс: в Гаваре прохладно, небо затянуто хмурыми тучами и куксится грозой.
В городе удивительны дувалы – низкие каменные заборчики вокруг дворов и усадеб.
Они гладко оштукатурены, а верхняя часть мягко закруглена, ог-лажена – словно для того, чтобы через дувал легче перелезть.
Дувалы ставятся в Азии не от людей, а от скота, и всегда имеют характерную криволинейную, очень органичную форму – словно это природные образования, а не творения рук современного человека, столь возлюбившего прямые линии и углы.
Гавар – большой городок, приятно запущенный, по большей части одноэтажный.
Особенно архаична застройка под горой с древним матуром Сурб Степаноса (в семи минутах ходьбы от гостиницы по ул. Налбандяна).
Сюда мы отправились в первую очередь, для нас в Гаваре это наиболее значимый памятник.
Матур находится на высокой гряде с огромным кладбищем, тяну-щимся вдоль улицы Налбандяна, и хорошо виден снизу.
У входа – семь больших древних хачкаров, производящих колос-сальное впечатление.
Это наиболее почитаемые камни.
Еще два вмурованы в стену матура снаружи.
В самом матуре передняя стенка алтарного помоста также выло-жена небольшими резными хачкарами.
К западу от матура – наиболее древняя часть городского кладби-ща, здесь несколько десятков крупных резных хачкаров 15-16 веков на постаментах.
После Норадуза и Неркин Геташена я бы поставил на третье место по численности и «крупности месторождения» именно хачкары вокруг матура Сурб Степаноса в Гаваре (бывший Камо, бывший Нор Баязет). 
*
НОРАТУС НОРАДУЗ NORATUS NORADUS

Дима впивал благодатные энергии матура Сурб Степаноса, сидя на его порожке, пока я нетерпеливо и восхищенно, с внутренним за-миранием, до конца не веря в это чудо, обходил хачкары окрест.
Длилось это недолго – целую вечность.
Потом Дима, насытившись, отправляется отдыхать в гостиницу, а я еду на байке в Норатус – искать уникальный хачкар, на котором ор-тогональная решетка разомкнулась узкими бороздками (как на хачка-рах Шорголи ванка) и распалась на кресты.
Когда-то я видел этот камень, но где?
На поле хачкаров его нет.
У храма Лусаворича в прошлом году я его тоже не нашел.
Может быть, он у храма Аствацацин с хачкарами окрест, до кото-рого я не добрался?
При въезде в Норатус из Гавара сразу после пересечения с се-ванской трассой слева при дороге установлены два древних хачкара с сильно попорченной резьбой.
   Въезжаю в село и где-то в середине, у магазина, уверенно сво-рачиваю влево, примерно представляя себе благодаря карте, где на-ходится храм Аствацацин.
Никакого храма, однако, не видно, зато вместо него на улице справа и слева у оград усадеб хачкары и новая островерхая каменная церковка – матур Софьи.
В матуре горят свечи.
Они поставлены по две – древний знак почитания двух природ, двух ипостасей человека.
Еду дальше.
Внушительный древний одиночный хачкар на улице, и затем среди усадеб неприметный домик с крестом на крыше.
К нему от улицы идет узкая тропка коридорчиком между двух из-городей – значит, она не для лично-семейного пользования, а для всех, отмечаю я про себя и сворачиваю к матуру.
Заглядываю внутрь.
Низкое неказистое строение разделено на две части, в одной хлев, и там теленок и солома, в другой матур.
Здесь вера и быт, жизнь тела и жизнь духа, житейское и сакраль-ное сплавились воедино, образовав настолько жаропрочный шов, что мне становится не по себе – как будто я случайно, ненароком заглянул в чужую душу.
Поспешаю отступить на улицу.
Название узнать  не удалось.
«Жам», – сказали ребята, то есть просто «храм».
Между тем небо куксится, надо мною нависают тяжелые, иссиня-черные тучи.
Где же храм Аствацацин и чудесная россыпь хачкаров окрест его стен?
Ах, вот и он, смотрит на дорогу западным порталом с входом.
У портала шесть мощных хачкаров и два огромных надгробья с резными фигурами –  пресловутые «светские рельефы».
Здесь идет бурная реставрация, несколько ребят разгружают с машины привезенный стройматериал.
Возле храма навес, под ним стол со скамьями.
Рядом вагончик, где живут рабочие.
Поглядывая на резко темнеющее небо, богато чреватое дождем, начинаю скоро обходить хачкары и надгробья, густо окружающие храм.
Здесь 40-50 хачкаров, не считая саркофагов и плит – очень богатое и прекрасное дополнение к хорошо известному крупнейшему в Армении полю хачкаров на кладбище Норатуса.
Среди прямостоячих хачкаров много мелких обломков.
Встретились здесь и два фрагмента сетки из окружностей как об-раза кшетры.
Выделяя разные гештальты, можно по-разному воспринимать этот замечательный узор – либо как состоящий из кругов (расширение) – либо из втянутых  ромбов (сжатие).
Эта амбивалентность отсылает к майе как ложности наших зри-тельных (и иных чувственных) восприятий.
Точно так же в буддизме дхармы и есть и нет, они "мигают" чере-дованием  бытия и небытия, ускользая от однозначности.
О них нельзя сказать, существуют они или не существуют.
Вот почему подобные сетки, неся собою возможность двойствен-ного восприятия, прочно вошли в древнюю религиозную орнаментику: самой сутью своей они передают эти крайне тонкие, глубокие прозре-ния древних духовидцев об основе того, что мы сейчас незамысловато именуем жизнью.
Прочно угнездились подобные сетки и в христианстве, а затем в исламе, что лишний раз подчеркивает единую основу религиозных воззрений крупнейших конфессий.   
Среди надгробий у храма Аствацацин выделяется огромный, более трех метров длиной, архаичный и мощный по вибрациям саркофаг у юго-восточного угла храма.
Изголовьем с дугообразным венчиком из образующего круговые завитки змея (Шеши) оно обращено к ступенчатой «горке» из шести хачкаров, как бы аранжирующих его и оттеняющих его значимость.
На верхней грани под венчиком-арочкой Шеши изображен олень с рогами-веточками мирового древа.
На южной боковой грани во всю ее ширь горизонтально и симмет-рично, голова к голове, изображены еще два змея, чьи тела вьются круговыми петлями вечности (симметрия – обычный маркер всепри-сутствия, вездесущности того, что изображено).
На северной боковой грани многофигурная композиция.
Как завороженный, хожу от плиты к плите, едва замечая, что хач-кары постепенно становятся пятнистыми от капель падающего дождя.
На теплом камне вода тут же испаряется.
Но вот дождь припускает всерьез. Резко темнеет.
Порывы ветра гонят пыль по улице.
Завожу байк под навес со столом и скамьями.
Черная туча над Норатусом, наплывшая с гор, разражается грозой с мощным ливнем и шквалистым ветром.
Накидываю плащ-палатку и, закутавшись, около часа пережидаю дождь под навесом, наблюдая, как над горами появляется светлая полоска и становится все шире, обещая спокойное завершение дня.
Вот и последние капли падают в лужи.
Возвращаюсь к хачкарам у юго-западного угла церкви – несколько камней я не успел осмотреть до дождя.
Некоторые из них лежат в траве, и дождевая вода наполнила уг-лубления резьбы вокруг крестов.
Все камни потемнели от влаги, узоры почти неразличимы.
Но среди них нет искомого уникального камня с решеткой-ортогоном, распавшимся на кресты.
Мне как-то не приходит в голову простая мысль, что я и не мог найти ее здесь – я же тут впервые.
Где же она тогда? Где же я видел ее?
Мне смутно припоминается портал небольшой архаичной часовни-руины, возле которой стоял этот камень.
Мигом долетаю до поля хачкаров на кладбище Норатуса.
Здесь в часовне посреди кладбища пережидали дождь ребята и девочка в длинном прозрачном козырьке, предлагавшая мне экскурсию в прошлом году.
Здесь и всё те же полные женщины, продающие шерстяные носки туристам – я хорошо запомнил их.
Показываю рисунок, и мы все вместе ищем нужную плиту, бродя по мокрой траве.
Мои кирзовые сапоги быстро промокают насквозь.
Исхлестанные ливнем, пропитанные водой хачкары Норатуса ут-ратили всю свою яркость, стали неузнаваемыми, рельефы словно бы притаились, примолкли.
Тем не менее через двадцать минут нам окончательно ясно, что нужной плиты здесь нет.
Значит, она где-то в селе. Но где?
Никто не может мне сказать.
Не только я, но и местные знатоки хачкаров обескуражены нашей общей неудачей.
Я так расстроен, что даже не догадываюсь обменяться с ними электронными адресами.
Еду обратно в село.
На мокрых улицах ни души – вечереет уже.
Но вот трое мужчин в рабочей одежде ждут автобуса.
Показываю рисунок им.
«Точно видел, но где – не помню», – говорит один из них.
Оглядываюсь вокруг. Больше спрашивать не у кого.
В сумерках блестит мокрый асфальт.
Ситуация парадоксальная: человек приехал за тысячи километров, чтобы отыскать здесь вот этот единственный резной камень – и никто в Норатусе не может ему помочь в этом.
Точно так же я искал в прошлом году в Зоде уникальную ислам-скую стелу с «глазами» в виде шестирадиусных розеток – а она как сквозь землю провалилась.
Да, не всё в наших силах.
Что ж, будем довольствоваться тем, что нанесло течением в наши сети.
Утешая себя таким образом, начинаю подниматься пешком по до-роге в горку на Гавар.
Третий день хачкарианы – день удачного переезда в Гавар, ос-мотра великолепных резных камней у Сурб Степаноса, посещения музея с якорями и «анаитами», день открытия великолепной подборки древних камней возле храма Аствацацин в Норатусе – с грозовым ак-компанементом, – этот чудесный день завершился сокрушительным поражением – я так и не смог отыскать очень важную для меня резную плиту в Норатусе.
Надо признаться, что весь день меня серьезно мутило.
Я едва стоял на ногах. Самочувствие отвратительное.
На самом деле надо бы лежать пластом, пережидая эту невзгоду.
Я не совсем понимаю, с чего бы это.
Может, акклиматизация? Или адаптация к высокогорью?
К вечеру стало поташнивать, и меня наконец осенило: съел что-то не то.
От понимания причины сразу полегчало.
Либо рыбные палочки со странным безвкусием, либо сыр «Виола» в круглой картонной коробке, с непривычным деревянным оттенком – мы вчера сгоряча купили их в лавочке на повороте с гюмрийской трассы на Воскеваз и тут же вкусили, забыв о благоразумии.
Отравление, резко ограничив физику и сжав сознание, заставило смотреть на вещи проще – не потому ли я так легко отказался от дальнейших поисков уникальной плиты с крестами в Норатусе?
*
ГЕХАРКУНИК БЛИЗ ГАВАРА НА СЕВАНЕ

3 июня 2011, пятн. Гавар. В девять часов утра, слегка оправив-шись от вчерашнего отравления и напившись сладкого чая, сижу со сложенным байком в ПАЗике, через полчаса уходящем в Гехаркуник.
Дима решил передохнуть и остался в гостинице.
Народ потихоньку собирается и заполняет сидячие места.
Женщины садятся впереди, мужчины – сзади. Так принято.
В открытую заднюю дверь ПАЗика мне видна лавка сапожника, точнее, обширный деревянный лоток перед лавкой, на который он как раз выкладывает образцы своего ремесла.
Здесь мое внимание привлекают оригинальные изделия местного производства – не лишенные изящества мужские туфли.
Как и мои сапоги, они из кирзы.
А я-то думал, что тут надо мной будут смеяться: надо же приду-мать такое – приехать в Армению в кирзовых сапогах!
А здесь совсем наоборот, сезон весенних дождей еще в силе, и глина на сельских грунтовках еще и не думает подсыхать.
До Гехаркуника ровно 10 км.
Последний километровый столб стоит в центре села, где автобус делает круг.
В одну сторону на столбе цифра 10, в другую – 0.
Чуть выше от круга, вверх по склону, среди травы – впечатляющая и мощная руина церкви Сурб Геворг.
Она из крупного камня, запущена, крыши нет, похожа на полураз-рушенный матур.
Перед ней и в стенах снаружи несколько больших хачкаров.
Внутри в стены вмуровано несколько хачкаров и могильных плит.
На одной из них [8 Гехаркуник] изображен посох, венчаемый кругом (голова) с головным убором в виде конуса.
Строгий геометризм рисунка отсылает к его символичности.
Глядя на эту плиту, я подумал, что коническая форма головного убора у членов некоторых древних духовных братств, скорее всего, служила напоминанием об истинном местоположении двери в мир иной, о том самом «портале входа-выхода», который адепты учились проходить еще при жизни.
Это макушка головы, брахмарандра, "отверстие Брамы", «родни-чок».
Традиция носить подобные шапки до сих пор сохранилась в неко-торых дервишеских братствах. Да и магов и чародеев до сих пор изо-бражают в остроугольных шляпах (вспомним Гэндальфа).
Отсюда, террасируя склон и постепенно поднимаясь, начинается дорога к матуру Сурб Карапет.
До него около двух км, его блестящая металлическая крыша хо-рошо видна с автобусного круга на левом склоне лощины, в которой находится село (это правый берег, если ориентироваться на реку, те-кущую внизу).
Отправляюсь туда.
Дорога сплошь усеяна небольшими округлыми валунами.
По такой дороге ни подниматься на байке, ни спускаться невоз-можно.
Веду байк по обочине дороги, где камни редеют и начинается тра-ва.
Зато сверху открывается панорама села, видны домики внизу, по обоим берегам реки, кладбище на другой стороне лощины.
Матур Сурб Карапет новый, древних хачкаров там нет, зато висят любопытные деревянные кресты.
Отсюда я спускаюсь вниз другой дорогой и двигаюсь на сельское кладбище.
На его ближайшей к селу окраине – несколько надгробий конца 19 века, остальные захоронения современные.
На многих могилах – большие хачкары конца 20 – начала 21 века, искусной работы.
Вернувшись с кладбища в село, заговариваю со стариками, иг-рающими на улице в нарды.
Один из них ведет меня в ближайший двор, на усадьбу, и в конце поля с картошкой, на крутом склоне, показывает святое место под ивой, посвященное Сурб Степаносу.
Несколько мелких обломков камней с резьбой.
След от кострища.
Это – «частный» или «личный» матур, он вообще никак не связан с архитектурой.
Местные рассказывают о круглом хачкаре, находящемся внизу, при въезде в село.
По одной версии, его украл в начале перестройки один из селян и поставил в закрытом на замок месте, чтобы показывать туристам за деньги.
По другой версии, хачкар оказался на закрытой территории не-большого нового завода, построенного в селе.
Чтобы сделать его доступным людям, один из селян перенес его в другое место – в силосную башню бывшего совхоза.
Чуть ниже магазина, переехав через мостик на левый берег реки, быстро нахожу внушительную круглую башню из камня, она похожа на рондель замка.
Вход сбоку, он заглублен в землю, и чтобы войти, нужно спустить-ся вниз по ступенькам.
Внутри, в круглом каменном колодце, напротив входа стоит древ-ний овальный хачкар, черный от копоти.
Сверху на хачкаре – свечи, поставленные по две.
Два одинаковых календарика-иконки – еще одна дань двоице.
На стенах – олеографии, привычные в матурах.
Башня еще не воспринимается местными жителями как матур, даже не имеет своего названия – но внешне она уже имеет все при-знаки матура: почитаемый хачкар, поддон с песком для установки свечей, иконки, открытки, рисунки, олеографии на стенах.
*
ЛАНДЖАХПЮР БЛИЗ ГАВАРА НА СЕВАНЕ

Из Гехаркуника спускаюсь чуть ниже, к следующему селу – Ланд-жахпюр.
До него менее километра.
Само село лежит чуть ниже от дороги, в долинке.
Припрятав байк в кустах в ограде придорожной могилы, начинаю подниматься по крутому склону горы наверх, к куполку Иликаванка.
Его еще называют Паравиванк – Бабушкин ванк.
Голый травяной склон весьма крут, я несколько раз присаживаюсь отдохнуть, но меня подгоняют набегающие тучки, сулящие дождь – они слишком хорошо видны с кручи, на которую я забрался.
Но вот и Иликаванк.
Это небольшой базальтовый островерхий храм.
Он взят в леса, на лесах шуруют рабочие, за храмом стоит строи-тельный вагончик, противно визжит дисковый резак и вьется пыль от резки камня.
Вокруг строительный кипеж.
Храм уже выглядит как новодел.
У входа стоит простенький современный хачкар.
Внутри хачкаров нет.
Обычные в матурах вещицы – олеографии, поддон для постановки свечей, деревянная модель храма и прочее – свалены в кучу на улице, сбоку от входа в храм.
Разочарованный, быстро спускаюсь вниз.
Сверху, во время подъема, я заметил среди игрушечных –  с моей птичьей высоты – домиков Ланджахпюра выразительную руину храма с деревянными колоннами.
Именно так строили в Армении простые сельские церкви в 19 веке.
Я еще мельком успеваю глянуть на надгробья 19 века на кладби-ще, протянувшемся чуть ниже вдоль дороги – и мчусь к храму с ко-лоннами, искоса поглядывая на заходящую с гор тучу.
Вот он, красавец! Жам («храм») 1877 г. (по надписи над южным входом), его название узнать не удалось.
Этот крайне любопытный храм я осматривал уже под редким до-ждем, который, на мое счастье, скоро прекратился.
По бокам от западного входа в стену вмурованы два замечатель-ных крупных хачкара.
Над входом в тимпане – квадратная объемная мандала с большой горой Меру в центре и четырьмя округлыми горками по бокам.
Еще один хачкар – у южной стены.
Я хотел посмотреть храм изнутри.
Но возникла непредвиденная трудность: входная дверь не была закрыта или заперта, она приоткрывалась – но лишь на несколько сантиметров, и было видно, что изнутри намеренно или, скорее всего, случайно она оказалась припертой мощной деревянной потолочной балкой длиной в несколько метров.
Меня тотчас окружили местные ребята, двое из них рванули куда-то вбок и скоро уже отодвигали балку изнутри, видимо, забравшись через оконный проем, выходящий во двор соседней, огороженной со всех сторон усадьбы.
Внутри храм зарос жгучей сочной крапивой по пояс, и я изрядно примял ее сапогами, добираясь до редких и ценных плит с резьбой.
Лишь слепое дождящее небо взирало со своей высоты на разруху, царящую между храмовых стен.
*
САРУХАН БЛИЗ ГАВАРА НА СЕВАНЕ

Из Ланджахпюра спускаюсь в следующее село, Сарухан, притор-мозив у внушительного недостроенного нового храма у самой дороги.
Мне сказали, что у него еще нет названия.
Отсюда еду искать старую церковь, и сначала вижу среди домов, возле гряд с картошкой, небольшой аккуратный домик с крестом – ма-тур Овдаленц Оджах («семь дев один брат»).
Неподалеку обнаружилась и старая церковь Сурб Геворг.
У ее южной стены открылась целая коллекция бережно собранных вместе древних резных камней – настоящий лапидариум.
Несколько хачкаров вмурованы в стены.
У старухи, сидящей перед храмом, спрашиваю, где ключ.
Она махнула в сторону ближайшей усадьбы, потом, встав, что-то гортанно крикнула – через несколько минут подошедшая женщина от-крыла мне храм.
 Оказалось, в Сарухане есть и свой Тух Манук.
Конечно, я отправляюсь его искать.
Аккуратное каменное строение прижато к повороту дороги на Кармир Гюх, на самом углу у стены – хачкар.
Перед входом в закутке, рядом с ведром для мусора и щеткой – несколько обломков резных камней.
Внутри – олеографии, фотки, выцветшие открытки, старые цер-ковные календари.
Там я спугнул двух парнишек, которые, укрывшись от дождя под крышей Тух Манука, мирно беседовали о чем-то своем. 
Отсюда еду по асфальту на Кармир Гюх («Красное селение»), и уже при выезде из Сарухана вижу слева на невысоком холме харак-терный абрис еще одного матура. Это Цахкеванк.
Тучки надо мной то сходятся, то расходятся, но дождь пока раз-думывает, начаться ему всерьез или нет.
Оставив байк у жилого дома, находящегося возле холма с матуром, поднимаюсь на холм к Цахкеванку.
Внутри он черен от копоти – видимо, несколько раз горел.
Здесь я наконец вспоминаю о еде и уделяю пару минут тому, что-бы сжевать пару купленных мимоходом бананов.
*
КАРМИРГЮХ. У ХРАМА ГРИГОРА ЛУСАВОРИЧА

Едва отъехав от Цахкеванка к Кармиргюху, вижу, как дорогу пере-бегает лиса-чернобурка с роскошным хвостом поленом: в ее окрасе нет и в помине ничего рыжего, лишь переходы от белого к черному.
Отсюда примерно через километр уже начинаются первые домики Кармиргюха – они хорошо видны уже с холма с Цахкаванком.
Кармиргюх – большое равнинное село, церкви и матуры в нем так просто не найдешь.
Слева на невысокой гряде вдоль дороги тянется кладбище, и с дороги мне видно, что там кого-то хоронят.
Захожу в магазин у дороги и спрашиваю у женщины за прилавком о хачкарах.
Подходят еще две женщины среднего возраста.
Они оживленно переговариваются между собой по-армянски, по-том дают мне в провожатые парнишку.
Мы начинаем смещаться с дороги куда-то вбок между домами.
По пути к нам присоединяется еще несколько подростков.
Через пять минут мы у новой церкви Григора Лусаворича, выстро-енной на месте руины церкви 13 века, от которой уцелело лишь не-сколько рядов кладки алтарной апсиды.      
Григор Лусаворич в Кармиргюхе – пожалуй, самая милая и чудес-ная церковь из всех, которые я видел в Армении.
Никаких украшений в храме нет, и лишь алтарный помост покрыт огромным овальным ковром торжественного ярко-красного цвета.
На ковре, где выткан Иисус, из религиозных атрибутов устроена удивительная и трогательная икебана в патриархальном стиле.
В гладком бетонированном полу церкви – единственная надгроб-ная плита. Но какая!
Чтобы увидеть ее, уже стоило приехать сюда: на плите в центре посох, а с четырех сторон – выступающие вовне за абрис плиты полу-круглые арки порталов небесного выхода, соединенные с заглублен-ными в плиту прямоугольниками портала земного входа.
Здесь, на этой плите, в каждом случае оба портала совмещены, но при этом обращены в разные стороны и имеют разную форму – это подсказывает, какое изображение портала чему соответствует – входу или выходу.
Близкое по типу изображение можно видеть на одном из рельефов храма Св. Георгия в Юрьеве Польском (Россия).
Здесь святой стоит на некоем овале, с четырех сторон маркиро-ванном знакомыми нам арочками порталов. 
Все это я увидел уже потом, а вначале, подойдя к весьма скромной внешне церквушке, я поразился обилию мощных древних хачкаров, сгрудившихся в невысокой оградке вокруг храма.
Были здесь также и плоские надгробья, и саркофаги, и любовно приложенные в ряд к задней стенке ограды небольшие фрагменты резных камней.
Хачкары разной формы, разных размеров, под разными углами клонились друг к другу.
Их около тридцати – сущая находка, истинный клад.
Один стоял возле проржавевшего распределительного щита, ме-жду двумя «ногами» деревянного телефонного столба в виде буквы «А».
Другой – у стены каменного сарая на краю картофельной делянки.
Третьи выстроились в рядок.
Четвертые и пятые объединились в пару с горизонтальной плитой и треугольным в сечении надгробьем, лежащим перед ними.
На сравнительно небольшом «пятачке» возле храма все вместе они создавали поле поистине пронзительной чистоты.
Была здесь и пустая плита, прямоугольное окаймление которой акцентировало самоё пустотность как главное свойство сознания, и голубоватый блок с тремя крестами в ауре, и два надгробья с изобра-жением сохи и мотивами пахоты.
Был здесь и роскошный «княжеский» хачкар с утонченной резьбой – на его козырьке полуобъемом профилирована птица с простертыми крыльями.
По изображению она напоминает голубя, но сам полурельеф по своим размерам более чем вдвое превышает размеры настоящего голубя.
Поэтому возникает ассоциация с некой крупной птицей, хотя, воз-можно, здесь имеется в виду именно абстрактная «голубкообразная птица», совмещающая черты орла и голубя, – и как отсылка к Св. Духу, и как упование на воскресение, ибо «воскрылится яко орля юность твоя».
На одном из клейм этого хачкара я с ликующим изумлением вижу наконец изображение двутела – существа с двумя львиными крыла-тыми телами, венчаемыми одной человеческой головой.
Крылья образуют вокруг головы подобие мандорлы или «славы», по сути это отсылка к одной из тонких оболочек кокона или ауры.
Судя по всему, это древнейшее изображение двуипостасного че-ловека, который гармонизировал оба своих естества – тело и дух.
Здесь они изображены на равных, здесь еще нет никакой необхо-димости умаления тела в пользу духа.
На других клеймах нашлись два сирина с человеческими лицами и две лани (?)
*
КАРМИРГЮХ.  У МАТУРА СУРБ ХАЧ

К этому времени меня окружала уже целая стайка местных ребя-тишек, в которую как-то затесался и мужчина средних лет.
Видя, что я закончил обходить хачкары, мужчина пригласил меня на чашку кофе.
В ответ я попросил его, если можно, вместо кофе «угостить» меня еще одним местом, где есть хачкары.
Спустя десять минут мы подходим к приземистому каменному ма-туру Сурб Хач, стоящему на обширном кладбище 15-18 веков, среди мощных хачкаров и надгробий.
После Григора Лусаворича это было еще одно чудо Кармиргюха.
Не суббота ли сегодня? – весь народ, можно сказать, на улице – по крайней мере, возле Сурб Хача полно детей и подростков.
Парни повзрослее подпирают спинами оградку вокруг матура, а ребятня помельче бегает за мной хвостиком.
С нескрываемым интересом они сопровождают меня, в то время как я перехожу от плиты к плите, от хачкара к хачкару.
Делаю здесь немало очень живых снимков местных памятников, включая для масштаба в кадр местную ребятню.
В самом конце, собрав всех участников нашей кавалькады, делаю групповую фотографию, а вернувшись в Москву, высылаю в Кармиргюх на взятый адрес целый пакет крупноформатных снимков – чтобы хватило на всех.
Когда спустя полчаса, быстро-быстро обойдя все плиты и камни – из-за сгущающихся грозовых туч – я ухожу отсюда, начинает накра-пывать мелкий дождь.
*
КАРМИРГЮХ.  МАТУР КУЙС ВАРВАР, 12-Й ВЕК

Уже выезжая из Кармиргюха на Гавар, замечаю с дороги у низкого моста через неширокую речку, на другой стороне, справа от меня, еще один живописный матур – Куйс Варвар (Девы Варвары), 12 век.
Дождь постепенно усиливается, и я жму на педали, зная, что до гостиницы – всего пара километров.
Грунтовка в таких серьезных рытвинах, что идущая впереди меня легковушка довольно долго маячит передо мной не удаляясь – из-за рытвин и луж мы двигаемся с примерно с равной скоростью.
Глина на дороге начинает постепенно размокать, но пока не лип-нет к шинам.
По мере приближения к Гавару зачастили участки со следами ас-фальта, и дело пошло веселее – легковушка впереди меня наконец обрела возможность развить автомобильную скорость и исчезла.
Но и дождь разошелся и обрушился с неба стеной.
Набрасываю на плечи плащ-палатку, надежно окутавшую меня до пят, и продолжаю двигаться среди ручьев и потоков, в которую пре-вратилась дорога, пошедшая на спуск с горы перед гостиницей – этот спуск мы видели из окон нашего номера, не зная, что именно он ведет из Гавара в Кармиргюх.
Вдохновленный открывшимися сегодня дарами, оставляю байк внизу, у лестницы, рядом с навсегда застывшим лифтом, который, как нас уверил в день приезда молодой вежливый администратор, сло-мался лишь вчера, а завтра будет починен, и мигом взлетаю наверх, на 4-й этаж, в наш номер.
Дима смотрит местное телевидение.
По ТВ идет концерт, выступает пара исполнителей средних лет, мужчина и женщина, армяне, исполняют американское кантри, на английском, конечно же.
Давненько, надо сказать, не доводилось мне слышать такого чу-десного кантри.
А по российскому ТВ я не слышал его никогда.
*
АРЦВАКАР БЛИЗ ГАВАРА

Через час, когда дождь проходит, а небо самым чудесным образом яснеет, мы с Дмитрием отправляемся прогуляться из гостиницы в Гаваре в Арцвакар – километр с небольшим.
Арцвакар почему-то исчез с карт Армении.
Может, его втянул в себя Гавар – как свою окраинную часть?
Выходим из гостиницы, заворачиваем направо за угол и идем всё прямо и прямо по ул. Налбандяна. Это и есть дорога в Арцвакар.
Грунтовка с глубокими колдобинами – их налило дождем до краев – идет с запада на восток.
Дома вдоль улицы неказистые, неброские – все, кроме дома № 99 с роскошной деревянной застекленной верандой во всю длину.
Торец дома, глядящий на улицу, выглядит не слишком обитаемо – зияет темный оконный проем без рамы.
Но проходя мимо, мы видим, как из дома неспешно выходит на крыльцо мужчина в возрасте.
По дороге нам встретился придорожный хачкар, прямо на обочине слева, затем справа – родник с почитаемым древним хачкаром, крест на котором испещрен глубокими полосами-проскобами.
Чуть дальше на другой стороне дороги – лестница вверх на скалу, где хорошо виден матур, прилепившийся к ней.
Это Сурб Ованес (Св. Иоанн), 9-й век.
 Мы поднимаемся наверх.
На скалах вокруг – небольшие современные хачкары, в середине – роскошный куст персидской сирени радует сочными кистями.
Между камнями – вход в пещерный храм.
Внутри узко – негде повернуться.
Небольшая пещерка – зазор между валунами и глыбами, из кото-рой – еще один узкий ход вбок, в расщелину.
От матура, с невысокой горной гряды, открывается удивительный вид на послезакатные горы на севере.
Притихшие, вновь спускаемся вниз, на дорогу.
Все это время на ней не было ни души – а тут из Гавара идут три женщины.
И где же тут Сурб Геворг? – спрашиваем у них.
А тут же, – показывают они, – только чуть ближе, такая пещерка.
Вспоминаю, что видел тропку, траверсирующую склон влево от Сурб Ованеса.
Опять поднимаемся наверх, сворачиваем влево на тропку и метров через семьдесят она подводит нас к узкой расщелине в скале.
Над ней железный крест. Это и есть Сурб Геворг.
В сокровенной святыне нет ничего, за что можно было бы заце-питься внешним впечатлением.
На обратном пути на всякий случай осматриваем снаружи стены Русской церкви в Гаваре – а на ней хачкары 15-16 века, на алтарной апсиде. Снимаем их уже в темноте, с подсветкой.   
Так завершился 4-й день Хачкарианы.
Он получился очень насыщенным и удачным: снова удалось про-вести день, отдаваясь силе тяготения и беззаботно спускаясь с гор вниз, попутно осмотрев по дороге достопамятности Гехаркуника, Ланджахпюра, Сарухана и Кармиргюха, а вечером – прогуляться в Арцвакар и увидеть потаенные пещерные матуры Сурб Ованес и Сурб Геворг.   
4 июня, субб. С утра дождь весело стучит по железной крыше ресторана «Халди» при нашей гостинице («Бык Халди», – вновь ма-шинально поправляю я, набравшись халдейской мудрости из недавно перечитываемого  «Иосифа и его братьев» Томаса Манна).
Ржавая крыша ресторана, когда-то на славу прокрашенная сури-ком, – прямо под нашими окнами.
Пара листов железа задрана ветром и лежит вверх тормашками.
Металлические буквы названия ресторана, укрепленные на крыше, проедены небольшими круглыми дырочками – когда-то здесь были укреплены неоновые трубки праздничной вечерней подсветки.
От них не осталось и следа.
Буквы видны нам с обратной стороны, сохранились они отнюдь не все, и надпись выглядит так: NДЛАХ НАРОТС.
Сквозь большие темнеющие окна без рам, выходящие в глухой двор под нами, видно, что внутри разруха.
К девяти часам утра дождь стихает, и я отправляюсь на рынок – наш кипятильник замкнул.
Через полчаса возвращаюсь с большим китайским кипятильником, приобретенным за 600 драм – единственным на рынке.
Включаем его –  и он коротит, даже не докипятив котелок с водой.
Снова иду на рынок, торжественно вручаю сгоревший кипятильник женщине, продавшей его мне (местные мастера, скорее всего, вновь вдохнут в него жизнь), и отнюдь не требуя возврата денег, еще за 400 драм у той же тетеньки покупаю маленький китайский кипятильник на полтора витка (других нет).
Прошу выдать мне исправный, женщина придвигает джезвочку с водой к розетке и один за другим пробует работоспособность китай-ской продукции – исправным оказывается лишь пятый.
Он и служил нам верой и правдой до конца поездки и благополуч-но отправился с нами в Москву.
*
АЦАРАТ БЛИЗ ГАВАРА НА СЕВАНЕ

Зашел скинуть снимки на флэшку – ребята сказали, что в селе Ацарат (оно рядом с Гаваром, менее двух км по дороге на Гехаркуник) – старая церковь с хачкарами. Этого села тоже почему-то нет на карте.
Уладив дела с кипятильником, около полудня, оставив Диму в гос-тинице смотреть ТВ, вывожу байк и еду в Ацарат.
Свернул с асфальта на грунтовку – лужи полны воды.
Хорошо, что здесь песок, а не глина.
Храм – в конце селения, становится виден лишь на подъезде к нему.
В ограде у калитки – мужчина, священник Айказ, 50 лет, пропове-дует здесь уже 21 год.
Храм состоит из двух церквей – Богородицы 9 века и Григора Лу-саворича 6 века, восстановлен в 1852 году.
В стенах храма, внутри и вокруг – впечатляющие хачкары и над-гробья. Айказ («дпир» – дьячок) рассказал мне, что круглую мандалу на хачкаре они называют ВАРДЬЯК, «цветущая роза», это символ воскресения Христова.
А вихревая розетка – АВЕРЖУТЮН, «вечность».
«Дашнак» – хадак, платок.
 *
САЛАИ-МАТУР НА СЕВАНСКОЙ ТРАССЕ БЛИЗ НОРАТУСА

Ребята-компьютерщики в Гаваре посоветовали съездить в Цах-кашен (10 км от Гавара – пришлось оставить на следующий раз) и рассказали про Салаи-матур на Севане у трассы, недалеко от Нора-дуза, в сторону Мартуни – якобы там сто хачкаров Салаи-ванка, куда не захаживают туристы.
Пораженный огромностью этой цифры и тем, что где-то у нас под боком таится такое сокровище, договариваюсь с водителем такси – и через полчаса он высаживает нас с Димой, с байками и рюкзаками на трассе у знакомого мне по прошлому году матура на скале, оставше-гося тогда для меня безымянным.
Дима мудро остается внизу, а я налегке взбегаю вверх на гребень.
Оттуда видно всё вокруг – ничего, кроме десятка хачкаров и де-сятка плит чуть в стороне от матура, за трубой, которые я осматривал в прошлом году.
Об этом и говорили мне ребята.
«Сто хачкаров» оказались десятикратным преувеличением.
Зато теперь я знаю название этого весьма памятного мне места – уже немало.
В прошлом году я любовался выразительной композицией: в цен-тре матур, а справа и слева от него по четыре хачкара выстроились в ряд.
Вокруг – любопытные надгробные плиты.
Что ж, неизбывная тяга армян к преувеличению национального культурного достояния на этот раз мигом сорвала нас с места и под-вигла к дальнейшему движению к границе с Карабахом.
Неплохой итог.
Возвращаюсь вниз, к Диме – он грустит в одиночестве на обочине дороги, среди степных колючек.
Время – два часа дня.
Разложив байки и навьючив рюкзаки, катим в Мартуни.
Начавший было крапать дождик быстро перестает.
*
МАТУР СУРБ ГЕВОРГ В БАШКАНДА ГУМЕЗЕ,
НА СЕВАНСКОЙ ТРАССЕ

Через час Дима притормаживает возле памятного мне по про-шлому году матура Сурб Геворг в Башканда Гумезе, прямо на трассе.
Пораженный вспышкой интереса, проявленного Димой, я тоже от-правляюсь еще раз посмотреть хачкары за матуром, среди травы – и нахожу поразительное многофигурное «египетское» надгробье, ус-кользнувшее от меня в прошлом году.
Оно подробно описано в главке «Светские рельефы».
*
МАРТУНИ НА СЕВАНЕ

В Сурб Хач заезжать не стали – проезжая, посылаю сердечные вибрации этому чудесному месту, где я провел дивную ночь в прошлом году.
После долгой ненаселенки заходим в первую лавку на трассе и затем мирно перекусываем чем Бог послал, устроившись на травке под защитой невысокой стенки, тянущейся вдоль дороги.
Трасса от Гавара до Мартуни – два пологих подъема и много по-логих спусков.
Доехали легко – Бог укротил и дождь и солнце, посылая прохладу и сень.
В шесть вечера находим в Мартуни старорежимную гостиницу «Алакерт» советских времен – такую же, как «Халди» в Гаваре и «Аш-тарак» в Аштараке. Договорились за 5.000 драм в сутки на двоих (в Аштараке и Гаваре с нас брали 6.000).
Несмотря на категорическое мнение местных мужчин («в Мартуни хачкаров нет!»), после душа отправились не спеша пешком на ул. Абовяна, к мартунинской церкви, по дороге пытаясь узнать ее назва-ние, в чем не преуспели.
Одна женщина нам сказала, что это церковь имени Момчана 1848 г.
Обошли хачкары и надгробья в ограде, затем по дороге на Ехег-надзор прогулялись до городского кладбища, где много надгробий 1950-х гг. и современных хачкаров.
Так закончился 5-й день Хачкарианы, день открытия удивительных резных камней Ацарата, день неожиданной находки «египетского» надгробья в Башканда Гумезе, день развеивания мифа о ста хачкарах Салаи-ванка.
*
Бережно перебирая армянские впечатления, я легко настраиваюсь на тонкую медитативную волну, с которой меня то и дело сносит московский быт.
Поэтому я так ценю пережитое там.
Поэтому стремлюсь оставить пережитое навсегда с собой, закре-пив в текстах внешнюю канву, а в вибрациях между словами – то не-зримое поле, то качество духовной напряженности, с которой нам по-счастливилось соприкоснуться.
*
ВЕРИН ГЕТАШЕН БЛИЗ МАРТУНИ НА СЕВАНЕ

5 июня 2011, воскр. В прошлом году после длительного перерыва я вновь побывал в Неркин Геташене и Котаванке – местах, на долгие годы оставивших в моем сознании глубокую впечатку.
А в Верин Геташен я не попал. 
И вот утром после чая мы налегке едем на байках по севанской трассе в Верин Геташен.
В 2-х км к Личку у трассы – воскресный базар: бычки, коровы, овцы. Далее ковры, мешки с сахарным песком, веселая кутерьма покупате-лей, машины, грузовики с деревянными бортами, ПАЗики со всех кон-цов района.
Проехали торжище.
Я смотрю по сторонам, на неброские и ничем не примечательные обочины севанской трассы вокруг – а в моем сознании заново прома-тывается некая кинолента. Типичное d;j; vu.
Я смотрю во 2-й раз тот же фильм.
Кино – удобный и наглядный аналог нашего восприятия.
Год спустя я вновь еду на велосипеде по той же трассе – и мне вдруг вспоминается то, что начисто выпало из памяти – мелочь, не-значительный, неброский эпизод: в прошлом году я ехал здесь по ав-густовской жаре к Гавару и увидел у дороги, в траве у подножья вот этого крутого откоса небольшой фонтанчик питьевой воды, бьющий из крошечной трещины в металлической трубе.
Оставил байк на обочине, спустился от асфальта к пульсирующему фонтанчику, побрызгал водой, утишил жар.
Простые, понятные действия, доступные и воробью.
Кажется, они навсегда испарились из памяти как что-то незначи-мое, маловразумительное по смыслу – но нет, все эти мелочи, оказы-вается, по-прежнему со мной.
Наконец поворот к Верин Геташену.
Заехали в село – люди ждут маршрутку на Мадину, 8 км.
На дороге развезень, но к счастью глины нет.
В центре села справа у дороги родник, вокруг мощные хачкары и любопытные плиты небольшого старого кладбища островком, обне-сенного со всех сторон невысокой оградкой.
Здесь впервые за все поездки в Армению мне попадается надгро-бье с изображением кораблей.
Армянские авторы использовали эту известную раннехристианскую метафору: Агатангелос в «Истории Армении» пишет об «истинных боголюбцах»: они пытаются «дойти до пристани мира небесного кормчего» «на кораблях веры своей» (§ 10, с. 25, изд. 2011 г.).
Здесь нам встретился и хачкар с пустым полем вместо централь-ного креста, обрамленным бордюрной резьбой – крайне редкий случай.
Не отголосок ли это древних учений о пустотности сознания?
Или просто неоконченный хачкар?
Были здесь и любопытные комплексные изображения храмов на боковой грани саркофага, «луковичный» купол одного из них имел разделку бороздами поля-кшетры, в центре купола разделка создавала абрис зерна или семени, вокруг которого завивалась спираль. 
Была и плита с загадочным квадратом.
Среди травы из земли частично выступает плита с крайне редким изображением перечеркнутого косым крестом поля-кшетры с порта-лами в виде арочек, обращенных внутрь.
Был здесь и саркофаг с всадником, слева от которого вырезаны два любопытных креста, сдвинутых друг с другом так, что возникает единый покрывающий орнамент без "пустых" мест – то есть образ, ор-ганизованный по принципу поля и тем самым отсылающий к нему.
Здесь мы увидели несколько надгробий с всадниками на коне, и на одном просто конь без седока.
Один из всадников, осененный двумя странными крылатыми соз-даниями (ангелы?), ехал к столу, изображенному сбоку, с ножками – простодушному образу небесной трапезы.
Он вполне стоит столь же простодушного образа на северном фа-саде знаменитого храма Св.Георгия в Юрьеве-Польском в России под Владимиром – где над спящим отроком из Эфесской пещеры висит в воздухе плетеная корзинка – образ доставки небесной пищи, которой Господь питал отроков, пока они спали.
Сельские надгробья конца 20 века нередко выглядят точно так же, как средневековые, ничем от них не отличаясь и лишний раз доказы-вая, что для древних символов и архетипов историзм и хронология мало что значат.
Часть надгробий древнего кладбища прячется в Верин Геташене напротив родника, слева, к востоку от дороги, на усадьбе, за оградкой сада, под тенистыми плодовыми деревцами.
Спросив разрешения, заглянули и туда под веселое жужжанье пчел.
Здесь увидели крест, «тело» которого внутри абриса разделано «ёлочкой» или, точнее, бороздами поля-кшетры.
Чуть выше и влево, к реке, живописно висит над речным обрывом церковь Аствацацин, у входа две живописные группы хачкаров и над-гробий.
В северной стене, по бокам от входа вмурованы круглые мандалы-вардьяки (арм. «цветущая роза») хачкаров, знаменующие Воскресение.
По виду церковь – 19 век, но внутри, в западной части сохранился высокий помост-подиум – характерная черта дохристианского (зороа-стрийского?) святилища.
Значит, на самом деле храм очень древний, ему около двух тысяч лет, здесь когда-то поклонялись Анаит и Арамазду. Или Ваагну.
В Карабахе в Тохе мы увидим еще один такой же храм, где тоже один подиум, как обычно в григорианском храме, в восточной, алтар-ной апсиде, а второй – в западной части храма.      
В церкви стоит белый трехгранный столб с крестами.
Местные показали нам хачкары на противоположном берегу реки и объяснили, что перебраться туда можно по мосту выше по течению, за селом.
Местный мальчик на велосипеде показал нам дорогу.
С моста, на правом берегу, чуть выше по течению виден матур Ишхана (ударение на последний слог).
Он у самой воды.
Небольшое сооружение из темного камня.
Если, перейдя на правый берег, после моста сразу свернуть впра-во, на тропку, идущую меж камней вдоль берега, то она приводит сна-чала под скалы, где установлено несколько хачкаров, а затем и к ма-туру внизу, у воды.
Небольшой квадратный домик сложен из черного грубого камня, потолок перекрыт бетонной плитой с круглым световым отверстием в середине.
Прямо под ним лежит большое белое надгробье, расколотое на-двое, на нем изображен усатый мужчина с кривой саблей в руках.
У восточной стены, напротив входа – закопченный хачкар и боль-шая плита с крестами в аркообразном ковчеге, внизу по центру – круглое углубление.
К матуру Ишхана подводит прямая дорога и из Неркин Геташена, и скорее всего матур является общей святыней и местом матаха для обоих сел.
В Верин Геташене к нам прибились два мальчугана на дребезжа-щих велосипедах, у одного возле церкви слетела цепь, я думал, что он мигом поправит ее, и не стал останавливаться, но он не смог сладить со слетевшей цепью и остался позади.
Улицы в селе – едва подсохшая грунтовка в лужах и рытвинах.
К мосту у Ишханы – изрядно протяженный и довольно крутой ка-менистый спуск.
А вокруг – пронзительные голубые цветки незабудок.
Шалфей. Кое-где лютики. Весенняя свежесть луговых красок.
От моста грунтовка ведет через поле в Неркин Геташен (примерно 1 км), туда, где за домами прячется колоссальное древнее кладбище, самое крупное в Армении после Норатуса по числу древних хачкаров, оно расположено на той же гряде, что и Котаванк, к югу от него, в двухстах метрах.
Но мы еще не знаем, что скоро вновь попадем в это поразительное духовное поле.
После Ишханы мы двигаемся дальше по дороге, прочь от реки.
От моста дорога поднимается чуть вверх, на север, к полю, и здесь справа на травяном лужку, на краю ущелья реки видно целое поле хачкаров (около двадцати пяти) – небольшие архаичные прямостоячие камни с крестами, зачастую имеющие неправильную форму, без ор-наментов (8-й век?).
Они выглядят как продолжение точно таких же архаичных хачкаров на старом кладбище Неркин Геташена, что метрах в ста южнее Котаванка.
А слева от дороги, примерно в ста метрах, на луговом взгорке (в сторону Неркин Геташена, то есть вниз по течению реки) – еще одно, более крупное и значительное поле хачкаров (их около тридцати), на которое нам указали местные в Верин Геташене – они хорошо видны от церкви Аствацацин на левом берегу, и от старого кладбища у род-ника в центре села.
Здесь несколько крупных выразительных крестных камней высотой более двух метров.
Между камнями ходит стадо.
Нас окружают пастухи.
Солнце то и дело прячется за тучки.
Пейзаж, окружающий это поле хачкаров, своеобразен: делянки селян окрест огорожены ободранными металлическими остовами (хо-чется написать: скелетами) легковушек, вокруг изрядно мусора.
Чтобы заснять один из хачкаров, пришлось сначала убрать лист битого шифера, зачем-то прислоненный к нему.
Часть хачкаров упала, некоторые лежат вниз лицом.
Разителен контраст с ухоженным древним кладбищем Неркин Ге-ташена южнее Котаванка.
По резьбе эти хачкары явно примыкают к хачкарам древнего кладбища Неркин Геташена, они того же типа и временного периода – от одиночных крестов на плитах неправильной формы до более позд-них резных камней.
Пастухи сказали, что мы уже на землях Неркин Геташена, хотя Верин Геташен – вот он, на другом берегу реки, напротив нас, и Сурб Аствацацин, отдалившаяся и ставшая миниатюрной, живописно и обозримо лепится на крутом обрыве.
*
НЕРКИН ГЕТАШЕН.
КЛАДБИЩЕ В 200 МЕТРАХ ЮЖНЕЕ КОТАВАНКА

Мне хочется показать Диме место, посещение которого на долгие годы оставило во мне глубокий след.
Через поле по проселку, идущему вдоль ограды из корпусов лег-ковушек, мы добираемся до старого кладбища в Неркин Геташене, скрытого за крайними домами и с дороги невидимого.
Мне не верится, что я снова здесь.
Вновь сотни хачкаров обступают меня.
Происходящее кажется нереальным, невозможным.
После прошлогодних съемок и многократных просмотров сделан-ных снимков лица окруживших меня здесь крестных камней – словно лица друзей.
Всё же нахожу среди многочисленных знакомцев несколько про-пущенных хачкаров, а на крутом склоне, обращенном к Мартуни – терраску с крестными камнями, не замеченную и пропущенную в про-шлом году.
*
НЕРКИН ГЕТАШЕН.  У КОТАВАНКА

Со старого кладбища плавно сходим еще чуть ниже, на север, к Котаванку, он тоже окружен кладбищем с богатыми древними плитами и новыми могилами.
В густой траве к востоку и западу от храма обнаруживается немало надгробий с всадниками и фигурой в зубчатой короне – ибо уходящий в иной мир, к Богу, венчан царствием небесным.
Дима улегся навзничь в тени алтарной апсиды, пока я воюю с плотным травяным дёрном, буквально выцарапывая из него изобра-жения на вросших в землю надгробьях.
Некоторые саркофаги наполовину ушли в землю.
Среди них есть миниатюрные, низкие, небольшие – не больше 25 см в высоту.
На них лишь головы, короны, макушки едва приподнимаются из травы.
Здесь надобна саперная лопатка.
Лишь задним числом до меня доходит, что дерн вместо лопатки можно бы резать ножом.
*
Посвящение Неркин Геташену и Котаванку

Угадай, что у меня в руке? –
Геташен* – «селенье на реке».

Гет впадает в озеро Севан –
Горную зеркалку всех армян.

Котаванк увидеть нам пристало,
Здесь хачкаров, право же, немало.

Дремлет в ясной каменной тиши
Поле высшей тонкости души.

Сей портал к Всевышнему возводит,
Предваряя то, что не преходит.
*
Гет – по-армянски «река».
Несколько раз начинает капать дождь.
Солнце иногда изволит выглядывать между тучками.
У подножья горы под Котаванком строится новая церковь – хотели спуститься к ней, но спуска не нашли.
От стен Котаванка хорошо видна наша сиреневая семиэтажная гостиница «Аллакерт» в Мартуни.
До нее отсюда не больше двух километров по прямой дороге через село.
Мы радостно взяли на нее курс, покатившись с горы и позабыв про храм у подножья холма.
*
НЕРКИН ГЕТАШЕН.  ЖАМ (ГЮХАКАНК ЕКЕРЕЦИ) 1830 г.
НА ПЛОЩАДИ В ЦЕНТРЕ СЕЛА

Вновь, год спустя, я подъезжаю к сельскому приходскому жаму (храму) на площади.
Название его вновь не удалось выяснить.
Нам сказали, что это гюхаканк екереци – сельская церковь, при-ходской храм, 1830-й год.
Диме пришло в голову посветить в темном (правом) приделе фо-нариком вверх – на потолке обнаружились два огромных хачкара, по-ложенные под углом друг к другу по всей длине придела, образуя двухскатную кровлю.
В прошлом году я не догадался взять с собой фонарик – вот и не увидел их.
На четвереньках по мокрой глине (ее только что сбрызнул дождь) забираюсь в частично заложенный левый придел, предчувствуя, что и там не мешает взглянуть на свод.
Так и есть!
Здесь потолок в виде двускатной кровли также составляют две длинные мощные плиты, вмурованные под углом друг к другу, одна – пустая, другая – с необычным резным крестом.
Вход в придел также перекрыт хачкаром, смотрящим лицом вниз.
У жама нас пригласил на чашку кофе живущий по соседству ста-рик.
У него на усадьбе на скале мы увидели крупный редкий хачкар с изображением девушки внизу, и три небольших скромных хачкара под скалой.
Женщины в сараюшке с тандыром ловко выпекали тонкие лаваши на следующую неделю – в больших семьях это принято, так эконом-нее.
А в Карабахе мы с этим ни разу не встретимся – все покупают привозной степанакертский хлеб.
*
НЕРКИН ГЕТАШЕН. МАТУР АМЕНАПРКИЧ (ВСЕСПАСИТЕЛЬ)

После кофе с лавашом у Андраника снова продолжаем наш путь в  Мартуни по главной улице села, заглянув по дороге в матур Аменап-ркич (Суняц Сипан Григор Ишхан).
Как и год назад, снимки удивительной по тонкости резьбы в ог-ромной арке на восточной стене матура оказались неудачными – мо-жет, потому, что стена эта сверху донизу покрыта черной копотью.
Около семи вечера вернулись в гостиницу, бодрые, набравшиеся сил, ничуть не уставшие.
Взяли ключ от кухни, сварили чистый рис с новозеландским мас-лом «Анхор» и едва ли не впервые за все время как следует поели.
Наша практика случайных перекусов вместо еды будет преследо-вать нас и дальше.
6-й день хачкарианы обернулся подлинным велопаломничеством – мы весь день провели в дороге, не спеша кочуя от святыни к святыне, открыв для себя редкие достопамятности Верин Геташена – хачкары и надгробье с кораблем на старом кладбище в центре села, храм Аствацацин с дохристианским подиумом в западной части, почи-таемый матур Ишхана на берегу реки у воды, и два поля ранних хач-каров недалеко от него уже на землях Неркин Геташена.
Мне вновь выпало счастье посетить великое поле хачкаров в Нер-кин Геташене южнее Котаванка, и сам Котаванк, а также (благодаря пытливости Димы) увидеть в жаме 1830 года Неркин Геташена на по-толке тёмных боковых приделов две мощные плиты с крестами.
Я еще раз посетил и матур Аменапркич и в этот раз увидел и над-гробья вокруг матура, пропущенные в прошлом году.
Столько святых мест за один день!
*
НАКОНЕЦ КАРАБАХ. ЗОДСКИЙ ПЕРЕВАЛ
Снимки по Карабаху – https://fotki.yandex.ru/users/o-r-love/album/184911/
 
6 июня 2011. Сегодня задуман переезд в Варденис, чтобы оттуда наконец перевалить в Арцах.
У меня остановились часы, и я иду с утра в магазин, чтобы поме-нять батарейку.
Для этого часы нужно открыть.
В магазине сделать это не удается – часы открываться не хотят.
Меня направляют в близлежащий киоск «Ремонт обуви», к сапож-нику.
Сапожник берет мои часы, начинает ковырять их концами ножниц, попутно затевая евангелическую проповедь в протестантском духе.
Через полчаса – как раз ко времени окончания проповеди – часы поддаются его усилиям, и я, отнекнувшись от подарочного Евангелия тем, что знаю его почти наизусть, благополучно меняю батарейку.
В час выезжаем на такси в Варденис, загрузив оба байка в багаж-ник 24-й «Волги».
Не закрывшуюся крышку багажника водитель привязывает вере-вочкой.
По дороге слово за слово – и водитель, уяснив для себя наши на-мерения, предлагает сразу забросить нас на перевал – зачем нам Варденис?
Как нам самим не пришло это в голову?
С чего мы решили, что нам для поисков транспорта, идущего через Зодский перевал, обязательно придется сделать остановку в Варденисе?
Правда, мы не запаслись едой, у нас даже хлеба нет.
Решили, не останавливаясь в Варденисе (и так уже времени не-мало), заглянуть в Зоде в памятный по прошлому году вагончик-магазинчик у дороги – а он закрыт, девушка куда-то отошла.
Так без еды и вымахнули на перевал.
Два часа дня. Выгружаемся на верхней точке Зодского перевала.
Дождя не было – и вот он, пожалуйста.
Ощущение такое, что влага аккумулируется прямо над нашими головами специально для нас.
Верхняя часть горы бессовестно раскурочена рудником.
Вокруг неряшливые отвалы щебня и выломанного камня – ужа-сающая картина горнопромышленной беспринципности и безнравст-венности.
Рядом рычат, ворочаясь как гиганты с другой планеты, неправдо-подобно огромные рудничные БЕЛАЗы – им до нас нет никакого дела.
Покрытия на дороге нет.
Под ногами колдобины и лужи, слякоть и развезень – рюкзак не-куда поставить, разве что в грязь.
Таксист уезжает.
Я растерянно оглядываюсь по сторонам, держа на весу аккуратный и пока что стерильно чистенький полиэтиленовый пакет со своим сложенным байком внутри.
Нахожу таки островок, раскладываю байк.
В этот момент нас догоняет паренек с рюкзаком и спрашивает по-английски, куда мы направляемся.
Парижанин, студент, учится в США, собирается в Кельбаджар, от-туда в Дадиванк.
Путешествует один, пешком, с палаткой.
Он трогает уже переваренную раму моего дачного байка и спра-шивает, не рассыплется ли она на такой дороге?
«А вот и посмотрим», – уклончиво отвечаю с наигранной бравадой, на самом деле крайне серьезно восприняв его скрытое преду-преждение и решив предельно щадить технику.
Пока мы возимся с байками, француз уходит далеко вниз.
Морось прекращается.
Первые сто метров спуска с перевала по «живому», плохо поло-женному и неприкатанному гравию выглядят настолько угрожающе круто, что мы не решаемся ехать и проходим их пешими.
Дальше крутизна спуска падает, к тому же начинается асфальт.
Спускаемся на тормозах.
Серпантин у вершины перевала уложен настолько неудачно, что скорость спуска – медленнее, чем у пешехода.
Увесистые рюкзаки создают сильную инерцию, приходится непре-рывно гасить ее, тормозя.
Как славно, что перед отъездом я поставил-таки передний ручной тормоз.
Постепенно безжалостно раскуроченный рудником перевал ото-двигается назад.
Вокруг суровые и хмурые, затянутые туманом горы.
На разбитой дороге огромные лужи разного цвета – желтого, оранжевого, красного – в зависимости от цвета местной глины. 
Мы думали, что с перевала легко и шустро покатим всё вниз и вниз – не тут-то было.
Два или три раза ущелье так сужается, что дорога начинает лихо-радочно карабкаться от воды наверх, на кромку скального гребня, поднимаясь довольно высоко.
Наши байки эти подъемы не брали – мы шли пешком.
После дождя дорога сырая, налитая лужами.
Асфальт то и дело бесследно исчезает.
Несколько раз огромные лужи перекрывают дорогу от края до края, без возможности обойти, и мы, гадая об их глубине, осторожно прокатываемся по краешку. 
Через два часа самого трудного – первого – участка пути с пере-вала по ненаселенке – первое село, бывший Сеидлар, нынешний Нор-Карачинаш.
Село находится на дне глубокого ущелья, куда сначала загляды-ваешь сверху, с головокружительной высоты, откуда домики внизу кажутся игрушечными (перед Сеидларом дорога как раз упорно лезет вверх, на кромку ущелья).
Затем по извилистому, хорошо уложенному серпантину спуска-ешься вниз метров этак на двести.
Вдоль дороги – зеленые джунглевые заросли деревьев и кустар-ников, напоминающие знакомый нам Кавказ.
Внизу, в селе – первый кордон. Здесь нас даже не остановили.
Далее у дороги магазин – перекусили чем Бог послал.
За магазином – второй кордон, тут ребята небрежно заглянули в наши паспорта.
Время – четыре часа дня.
Отсюда трасса плавно идет всё вниз и вниз, уже без подъемов на гребни.
Мы рассчитывали на ночлег добраться до Дадиванка, но к восьми вечера были лишь у развилки на Кельбаджар.
Чуть за развилкой, в пределах ее видимости – третий пост, нас остановил усатый пожилой пограничник с багровым лицом и долго мариновал, расспрашивая, куда и зачем мы едем, сколько дней и где планируем находиться, не были ли мы в Азербайджане.
Он явно тянул время, давя на нас психологически и при этом вни-мательно следя, как мы ведем себя.
Нет ли нерусского акцента, смущения, обмолвок, признаков бес-покойства, противоречий в наших ответах и т.п.
Лишь получив регистрацию в Степанакерте и внимательно изучив полученную официальную бумагу с визой, я понял, чем была вызвана такая суровость.
Виза НКР дает туристу право находиться на территории НКР (за исключением зоны боевых действий).
Мы же сейчас находились на так называемой «освобожденной территории», которая территорией НКР не считается.
Это территория Азербайджана, со всех сторон окружавшего когда-то НКР, что превращало Карабах в остров среди азербайджанских земель.
Армяне в ходе военных действий помимо территории собственно НКР прихватили еще изрядную полосу вокруг своей бывшей границы, чтобы присоединить «остров» НКР к Армении и сомкнуть их террито-риально.
Понятно, что лишь так можно эффективно удерживать эти земли – в противном случае пришлось бы выстраивать круговую оборону.
Так что официально на «освобожденные территории» туристам вход заказан.
Они быть тут не должны и никаких прав на это не имеют.
Однако понятна сомнительная двойственность и шаткость подоб-ного законоуложения – ведь чтобы попасть в НКР, неминуемо прихо-дится пересекать опоясывающее НКР кольцо «освобожденных терри-торий» – в ереванской маршрутке, либо как мы, на велосипедах.
Развилка на Кельбаджар (и сам Кельбаджар) находятся на «осво-божденной территории», а вот недалекий уже Дадиванк (до него около 8 км) – это уже НКР.
Пост, на котором нас так всерьез тормознули, как раз и находится на подъезде к границе НКР, на «освобожденной территории».
Когда туристы посещают Дадиванк, добираясь до него из Степа-накерта, их предупреждают, что за Дадиванк они права заезжать не имеют.
Дадиванк является крайней точкой «законного» туризма.
Мы же сейчас находились на землях «за Дадиванком» и обо всех этих тонкостях пока не ведали.
После дотошных изучающих расспросов усатый пограничник за-молчал, неспешно ходя туда-сюда, испытующе взирая на нас и пере-глядываясь с молодым парнем-автоматчиком возле мотоцикла с ко-ляской.
Во мне закопошились мысли о том, как тяжело будет возвращаться той же дорогой через Зод обратно в Армению – все время в гору.
Но тут наконец усатый пограничник вернул нам паспорта и, уточ-нив, сколько времени мы планируем пробыть в этом районе, пропус-тил, пожелав доброго пути.
Возможно, на него подействовала моя эрудированность – я сказал, что мы специально заехали в НКР через Зод, чтобы осмотреть Дади-ванк и Хатраванк.
От развилки на Кельбаджар мы еще час с лишним добирались до Дадиванка по заметно улучшившейся дороге.
Стало смеркаться, и мы совсем уж решили приткнуться куда-нибудь на обочине на ночлег – и тут Дадиванк.
Мы знали, что он виден с дороги.
И действительно, слева вверху в лощинке куполки.
Перед ними у дороги несколько крестьянских домов.
Ночевать надобно там, у простых крестьян.
Мы же, начитавшись рассказов в Сети, пренебрегли ночлегом у крестьян и не слишком ловко вломились в белый домик за ванком, ку-да пришлось изрядно подниматься с асфальта по плохой размокшей грунтовке.
Хозяин – мужчина в возрасте около пятидесяти лет, интеллигент, шахматист-профессионал, полагает, что им водит Господь, что он – «человек Божий».
По велению Божьему он уехал сюда из Еревана, чтобы жить рядом с монастырем, рядом со знаменитыми хачкарами.
По промыслу Божьему ему построили этот дом.
Он достал знакомую книжку Шагена Мкртчяна, чтобы зачитать нам описание местных хачкаров.
Это выглядело забавным – ведь хачкары-то, настоящие, были ря-дом.
Шаген и ему заморочил голову.
Хозяин не давал нам и рта раскрыть – рассказывал с юношеским пылом неофита, как ему открылся Господь.
При этом он умудрялся совмещать рассказ о Провидении Божьем с жалобами: место дикое, работы нет, платят мало, ближайший магазин в семи километрах вниз по ущелью, зверье с гор навещает грядки в огороде.
В прежние времена у выдающих себя за Божьих людей требовали свидетельства, подтверждения.
Часа через два, около полуночи, уже изнемогая под лавиной голо-словия, я спросил «человека Божьего», положив руки на Димины пле-чи: «Вот перед вами конкретный человек. Скажите, что ему нужно? Вот сейчас».
Наш хозяин беспомощно умолк.
А уставший Дима просто хотел спать.
Чтобы догадаться об этом, вряд ли требовалось Божье вмеша-тельство. Достаточно было простой человеческой чуткости.
7 июня 2011. Утро, морось. Хмарь.
Хозяин опять начинает проповедь собственной богоизбранности.
Пожиная плоды нашего неосторожного гостевания, тоскливо смотрю в окно.
Оно выходит на юг, на ванк.
Виден и склон огромной горы на той стороне ущелья реки Тартар.
Название реки весьма красноречивое.
Так тюрки называли ад.
Армяне предпочитают об этом не упоминать.
Склон горы за ванком настолько громаден, что выглядит верти-кальным отвесом, хотя и покрыт зеленью.
На середине склона ноздреватая хмарь тумана.
Да нет, никакой это не туман. Это облако.
Высота здесь – больше двух километров над уровнем моря.
Здесь не оставляет ощущение неудобства, стиснутости, неуюта.
Здесь уместно умерщвлять плоть, творить затвор, отбывать епи-тимью.
Удачное место для подвижничества и аскезы.
Пейзаж сжимает сознание.
Природа столь величественна и сурова, горы так чудовищно гро-мадны, что человек здесь видится определенно лишним.
*
Просто мешок костей,
Переход на пути,
Я – пыль под стопой людей,
Попробуй по ней пройти.
*
Тут и неба нет. Я бы вряд ли смог здесь жить.
Предпочел бы Атерк, который мы увидим к вечеру, спустившись в спокойную широкую долину, где сознанию привольно и вольготно.   
Но вот морось прекращается, за окном светлеет.
Мы с облегчением прощаемся с хозяином и спускаемся к Дади-ванку.
Нас сопровождает сын хозяина.
Он почти не говорит по-русски.
После бесконечных монологов о богоизбранности настроение у нас слегка подавленное.
Монотонная лавина услышанных слов вызвала в нас равнодушие и безучастность.
*
Тору, Коран, Авесту
Уподобив звезде,
Отпускаем по месту
В дар текущей воде
*
Бессознательно нам с Димой хочется поскорее покинуть наш ноч-лег.
От этого восприятие Дадиванка смазывается, оказывается при-глушенным.
Звук Дадиванка присурдинен для нас.
Мы хотели бы остаться одни, наедине с монастырем и его хачка-рами – но нас сопровождает сын хозяина, не понимая, что он лишь мешает нам.
Я обращаю внимание на двоеточия в настенной надписи – двое-точия заменяют в армянском письме точку в конце предложения, это «АВЕРЧАКЕТ».
Мы заглядываем в хацатун (пекарню) и гинитун (винодельню).
 А это ЕРАЗАНК (апсиды? Аркада?).
Наконец, у руины горное дерево неизвестной нам в России породы «пршни».
Дадиванк восстановлен – так ныне называют реставрацию стен и куполов.
Взираю на новые стены с грустью.
Ведь восстановление монастыря – это братия и службы, а не но-вые стены и купола по-прежнему пустующих храмов.
Покружив меж стен, заглянув в каждый храм, постояв перед зна-менитыми хачкарами колокольни с кружевной резьбой по базальту, спускаемся вниз, на трассу.
При этом я вспоминаю только что виденные на одном из знамени-тых хачкаров колокольни Дадиванка две мандалы в виде роскошно орнаментированных крупных дисков под крестом, одна под другой.
Но ведь мандала – знак вселенской полноты, это всё-что-есть.
А тут две полноты.
Нынешние армяне трактуют круг как знак вечности, но это дела не меняет: два круга – две вечности. Одна из них – Бог.
Тогда что же такое вторая?
В плане догматики, как ни крути, это типичное двоебожие.
Не поэтому ли эти хачкары были в свое время надолго замурованы в колокольне?
Уж больно они богаты по резьбе, по вложенному труду – уничто-жать еретический хачкар жалко, а всё же он неправильный – вот его и замуровали.
С архетипической символикой шутки плохи – она говорит сама за себя, безотносительно к местным изводам веры и церковным трак-товкам.
*
Молодой мужчина что-то приколачивает на домике у обочины.
Слово за слово – и мы узнаем, что странные разрушения, на кото-рые мы обратили внимание в Дадиванке (вывернутые боковые плоские камни оконных проемов, вывороченные из притолоки деревянные балки дверных проемов) – это не просто так.
Это сами же армяне рушили, приезжие, искали спрятанные сокро-вища.
И действительно, вроде бы кто-то что-то такое отыскал.
А местные азербайджанцы христианские святыни не трогали – Аллах накажет, – вот что рассказал нам местный мужчина, очень чис-то, без акцента говорящий по-русски. 
Мимоходом мы выяснили, что вчера вечером проскочили древний величественный монастырь, который находится на другом берегу реки.
Он в двух километрах от нас.
К нему через реку ведет мостик.
В отличие от Дадиванка, не тронутый реставрацией, он сохранил всю свою обруиненную величественность.
Вроде бы он даже и виден на другом берегу реки.
Может, это Хатраванк? (но это был ванк Сурб Аствацацин, а Ха-траванк – гораздо ниже, возле села Вагуас).
Сгрузив рюкзаки у стены дома, на байках налегке возвращаемся назад – хочется осмотреть пропущенный ванк.
Проезжаем железный автомобильный мост на правый берег – там несколько домиков. Ванка не видно.
Затем справа водопад у дороги, падающий со скалы.
Нам нужно чуть дальше.
Пешеходный железный мостик со ступеньками.
Переходим на ту сторону.
Открывается большая пустая поляна, со всех сторон поднимаются деревья.
Сквозь зелень никаких стен и куполов не видно.
Едем дальше еще минут двадцать – но ни моста на другую сторо-ну, ни следов ванка не видно.
Поворачиваем обратно, понимая, что с лихвой перекрыли рас-стояние в два километра.
Возвращаемся к Дадиванку, навьючиваем наши рюкзаки, расска-зывая о неудаче.
Оказывается, к искомому ванку вел как раз пешеходный железный мостик, выводящий на пустую поляну правобережья.
Где-то за окружающими ее деревьями и спрятались его руины.
Огорченные неудачей, мы не стали возвращаться еще раз, рассу-див, что впереди на дороге нам встретится еще немало ванков.
Это было серьезной ошибкой.
Теперь я жалею, что мы не вернулись.
Мы просто не осознавали, загипнотизированные легкостью скаты-вания на байках вниз по ущелью, в сколь редкостном и труднодоступ-ном месте находимся, и как нам повезло с полученной «наводкой» на ванк Аствацацин правобережья Тартара.
Через пару дней нам станет вполне ясно, что два километра – ни-чтожное расстояние в смысле пути к святыне в Карабахе, да еще по асфальтированной трассе, да еще на велосипедах, да еще точно зная местонахождение и не нуждаясь в проводнике.
Мы просто не понимали своего везения.
Конечно, надо было вернуться.
Через пару дней мы всё поймем – когда нам придется с проводни-ками по полдня пешком забираться в горы по лужам, размокшей глине и заросшим колючками заброшенным горным тропам, чтобы добраться до местных святынь.
Должен признаться, что в конечном итоге меня остановило от по-вторных поисков смешное соображение: мужчина, который рассказал нам о ванке, не знал его названия.
Какой смысл осматривать что-то, о чем потом мы не сможем даже толком рассказать, не имея возможности поименовать увиденное?
По карте из книги Шагена Мкртчяна, которая была с нами, Хатра-ванк должен находиться ниже Дадиванка, а этот монастырь лежал в двух километрах к северу, выше по ущелью.
Так что вроде бы и ничего страшного, если мы что-то пропустим.
Двинемся вниз, к Хатраванку – он где-то совсем рядом.
И мы покатились дальше.
В результате в этот день мы больше ничего не увидели – селения попадались крайне редко, дорога среди суровых скальных отвесов, поражающих мощью и равнодушием к людям, пуста и безлюдна, спросить не у кого, а с трассы, кроме буйной растительности, покры-вающей склоны окрестных гор, ничего не видно.
Чтобы отыскать карабахские святыни, нужен проводник.
Мы пока еще не осознавали этого.
Достопамятности Карабаха нельзя посетить походя, случайно за-метив с трассы.
Они труднодоступны.
Те, что уцелели, скрыты в глуши, в горах, в ущельях.
В итоге около трех часов дня мы осмотрели лишь невзрачный, ра-зоренный при азербайджанцах Чаректар (там держали скот) – и то ис-ключительно потому, что храм, находящийся на высоком безлесном отроге над селением, хорошо виден с дороги.
Ныне там матур, и выглядит он довольно запущенным.
Впрочем, перед храмом на краю обрыва установлен большой де-ревянный крест со световой гирляндой, обрамляющей его – очевидно, он сияет по ночам среди гор.      
В Карабахе нас накрыла примерно такая же июньская погода, как и на Севане в Гаваре и Мартуни – каждый день всенепременнейше дожди и грозы.
Кто-то из карабахских крестьян нам сказал, что в нормальные годы в июне уже можно купаться – вода в горных речках нагревается от зноя.
А тут всё льет и льет каждый день…
Итак, наш второй день в Карабахе начался с фатальной неудачи – мы не сумели отыскать монастырь на правобережье выше Дадиванка, а потом еще и сгоряча махнули на него рукой.
От ночлега у Дадиванка также остался крайне неприятный осадок, смазавший наши впечатления.
После Чаректара мы без задержек продолжили спуск по ущелью Тартара.
Дорога шла вдоль реки, по берегу, в 20-30 метрах от воды.
Шум мощного течения почти постоянно сопровождал нас.
Мы то и дело с тревогой поглядывали на низкое хмурящееся небо, чреватое дождем – только дождя нам и не хватало.
Правда, пока  нам везло – мы еще ни разу не попали под серьез-ный ливень и ни разу не промокли! (мой доблестный двухкилометро-вый рывок из Кармиргюха в гостиницу в Гаваре явно не в счет).
Горы вокруг то и дело взмывают ввысь отвесами по 200-300 мет-ров – никогда не видел ничего подобного.
Лепящиеся на вертикалях сосны кажутся на такой высоте мелким кустарником.
Мне запомнилась одна громадная сосна – она высохла, обруши-лась вниз и повисла в воздухе над дорогой на двадцатиметровой вы-соте, зацепившись корнями за склон.
Часов в шесть горы неожиданно разошлись далеко в стороны и мы выкатились на зеленую равнину, напоминающую прерию.
Там и сям – одиночные деревья колоссальной высоты с округлыми кронами, придающие пейзажу особую милость сферосами своей праны.
После сжатия ущельями и отвесами сознание резко расширилось во все стороны.
Изменилось настроение, на душе стало спокойнее и светлее.
Через несколько километров равнины – поворот влево на Атерк, селение, которое свободно улеглось на плоской вершине колоссаль-ной горы слева от нас, километрах в десяти.
На повороте магазинчик, куда мы заглянули, чтобы чего-нибудь перекусить.
Уютная долина, над которой на чуть наклонном плато висит Атерк, – поразительный и редкостный образ мира как величественной кшетры, потихоньку приподнимающейся от земли к небу.
Здесь невольно исполняешься глубокого благоговения.
Кшетра на санскрите «поле».
В «Бхагавадгите» это образ
1) жизни как места отработки кармы и очищения сознания,
2) сознания человека,
3) сознания Брахмана,
4) образ воплощенного, двуипостасного человека.
*
Жить равнинно, иногда нагорно
В мире, где ни тесно, ни просторно,
Шаровой опорой без опор,
Зная и теснины и простор.
*
Пейзаж с Атерком обладает удивительной притягательностью, он насыщен светом приятия и праной.
От поворота на Атерк мы катимся еще 15 км вниз по равнине вдоль реки до Дрмбона.
Все это время мы видим слева от себя благословенное плато Атерка – оно, словно колоссальное космическое тело, медленно по-ворачивается перед нашим взглядом.
А сзади – снеговые вершины одна за другой.
И впереди – снеговые вершины одна за другой.
*
ДРМБОН

Перед Дрмбоном – аккуратный и чистенький заводик-рудник за-падного типа, веселого синего цвета, с надписью BASE METALS – «низменные металлы», перевожу я про себя.
Небось золотишко.
За рудником, у бензоколонки на перекрестке в низинке, откуда одна дорога уходит влево на Мардакерт, а другая через Дрмбон прямо, на Степанакерт, мы спрашиваем, где бы устроиться на ночлег.
Оказалось, в Дрмбоне гостиницы нет.
Нам сказали, что к местным тоже нет смысла проситься, поскольку все дома заняты приезжими – работниками рудника.
А есть ли в Дрмбоне церковь?
Вроде бы церкви нет.
А хачкары?
Нам указывают приметную точку на зеленом травянистом склоне справа от дороги на Мардакерт, метрах в двухстах от заправки – хач-кары там.
И мы отправились к хачкарам (три небольших невзрачных фраг-мента), решив заночевать на этом веселом зеленом склоне.
Впервые за поход поставили палатку.
Придвинули ее к пышной куртине вязовника, предварительно по-смотрев, не живет ли там кто под плотным покровом зелени.
Перекусили чем Бог послал, не разводя костра (с хворостом туго, вокруг небольшие тонкие деревца), полюбовались закатом, набросили полиэтилен и под непрерывные всполохи молний и шум ливня разразившейся наконец мощной грозы мирно заснули до утра.
8 июня 2011, среда. Встали в 9, не спеша.
С утра хорошая погода.
Около 11-ти вновь были на заправке в низинке у развилки на Мар-дакерт, которая так прекрасно видна прямо с нашего склона, от па-латки, хотя мы намеренно задвинули ее за куртину.
Отсюда в 7-30 утра ушел автобус в Степанакерт – вчера мы не догадались спросить о нем.
Следующий – завтра утром.
Мы тотчас принимаем мудрое решение – и заправщик за 20.000 драм перекидывает нас на машине через перевал в Гандзасар, прямо до ворот ванка (час пути).
За поездку к Дадиванку, где мы были вчера утром, отсюда берут 40.000 драм (4 тыс. руб.).
Как мы заметили, перевал за Дрмбоном довольно пологий и не так уж страшен для велосипедистов.
*
КЛАДБИЩЕ БЛИЗ КИЧАНА НА ПЕРЕВАЛЕ

По пути из Дрмбона в Гандзасар после селения Кичан, на послед-нем перевале мы приостановились, увидев слева у дороги кладбище с хачкарами.
Первая наша встреча с хачкарами, типичными для народной тра-диции Карабаха: хачкары упрощенной композиции, плиты из мягкого слоистого камня осыпались, резьба сильно стерта, кресты почти не-различимы, многие камни надежно укрыты пышным ковром зеленого мха, спрятавшего резьбу.
Лишь один хачкар вполне внятен по резьбе – из необычного для Армении материала, напоминающего мрамор.
Надо заметить, что таких хачкаров – из мягкого податливого камня, с осыпавшейся и почти неразличимой резьбой – я нигде не видел в Армении.         
*
ГАНДЗАСАР

Из села Ванк до Гандзасара на вершине горы над селом – еще 3 км серпантина.
Час пешего подъема – отмечаю я про себя.
На машине мы мигом взлетели туда и выгрузились у ворот, побла-годарив нашего водителя.
Рядом с асфальтированным паркингом автостоянки, под деревом – родник с питьевой водой, здесь же пара современных хачкаров и несколько старых хачкаров и обломков.
Байки спутали цепью с замком и оставили у входа, а рюкзаки за-несли внутрь ограды и оставили под огромным куцым карагачом, на аккуратно выстриженной травке возле деревянной скамейки, опоясы-вающей ствол.
В Гандзасаре (13-й век) мы сразу отыскали всё, что только могла пожелать душенька искателей древней символики: хачкары и релье-фы, ниши и надгробья, плиты и саркофаги, настенные граффити и орнаменты – всё вкупе.
Гандзасар (храм Иоанна Крестителя 1238 г. и его притвор 1266 г.) – это, конечно же, «княжеский» тип культуры, изощренной и высоко-оплачиваемой.
Как и чуть более скромный Дадиванк.
Никаких специфически «карабахских» моментов – по сравнению с армянскими памятниками – здесь не видно.
Возможно, во все времена весьма ограниченный круг высокооп-лачиваемых мастеров-элитариев высочайшего класса кочевал по Ар-мении, Киликии и Арцаху, занимаясь украшением княжеских храмов и крупнейших монастырей, изготовлением рельефов и хачкаров. 
Я начал с обхода храма против солнца.
Все его стены густо изрезаны обетными крестами и надписями, то и дело сливающимися в тонкую ажурную вязь.
Встречаются орнаменты из нескольких крестов и окружностей, тя-готеющих к образу сетки сознания и при пересечении образующих втянутый ромб.
Изнутри вдоль южной стены монастыря (с северной ее стороны) выстроился живописный ряд хачкаров (их около тридцати), протянув-шихся «в струнку» метров на пятьдесят (нигде такого не припомню) – великолепный лапидариум.
Однако при таком расположении, похоже, их никогда не освещает солнце.
Видимо, поэтому все виденные мною снимки этих хачкаров мрач-новаты – они всегда в тени.
Я вспомнил хачкары Св. Эчмиадзина – они поставлены очень мудро: их целый день освещает солнце.
У северной стены храма – большой необычный хачкар и семь над-гробных плит 18-19 вв.
Замечательные фигуры на барабане купола почти не видны с земли, их детали неразличимы.
Отчего их вознесли на такую высоту? Не от гордыни ли и спеси?
Людям они не видны, а Богу нужны ли наши подобия и кумиры?
На одной из граней барабана купола – странная рогатая голова на длинной шее, «жираф».
Средневековые религиозные образы нередко были собиратель-ными, комплексными – в них "слипались" разные лики, отсылки, ли-нии, мотивы, тем самым отображая идею универсальности божества – ведь в Нем заключено всё, плюс еще и то, что нам неведомо.
Отсюда странность, чужедальность конечного образа.
К примеру, дух святой армяне изображали не в виде голубя, но в виде "голубкообразной птицы", лишь отчасти походящей на голубя.
"Чужедальная" добавка и говорила внимательному взгляду, что это изображение не языческое, а духовное, условное, используемое как символическая отсылка к неизобразимому.
Точно так же и в случае с "жирафом": он вбирает в себя и образ агнца (человека как жертвы, подносимой Господу самим же человеком как своему творцу и истинному властителю), и образ одного из евангелистов, и образ овцы-козы-барана как отсылку к "паси овча своя" (ибо все христиане – овцы стада Господня).
Подчеркнутая вертикаль "шеи жирафа" - столп-колонна-единица, способная отсылать к Богу-Отцу как истинной опоре христианина.
Это еще и столп нашего подвижничества в нашей повседневной жизни, ведь все мы – столпники Божьи.
Единичная колонна в религиозной архитектуре – всегда отсылка к тонкой, лишенной плоти, абсолютной и извечной природе, а сдвоен-ные колонны отсылают к идее равновесности, гармонизации двух на-чал, естеств, природ в воплощенном человеке.
Это равновесие и есть Рай или Небесный Иерусалим.
Из того, что доступно в Гандзасаре ходящему по земле, а не птице, пожалуй, самое любопытное – в гавите (притворе) храма.
В северо-восточном углу – плита с четырьмя арочками-вратами входа-выхода из мира в мир, здесь же на полочке – небольшой лапи-дариум из обломков с резьбой, в том числе замечательная по совер-шенству формы каменная голубкообразная птица духа с крылом-розеткой.
В темном юго-западном углу гавита, за колонной обнаружилась внеконфессиональная по символике плита с тремя круговыми розет-ками (цветочная, шестиугольная Звезда Давида и вихревая).
В юго-восточном углу – мощные хачкары, а на полочке – фрагмент со свастикообразным орнаментом – древний символ вращения чакры как тонкого, нетелесного «движения-вне-движения».
Таковы же точно рамы окон одного из дуганов в Иволгинском да-цане в Бурятии и орнаменты на дверях Малой мечети ханского дворца в Бахчисарае.
В центре гавита, под световым отверстием на полу профилирована четырьмя скругленными уголками доподлинная мандала.
К востоку от нее – три богато изукрашенных надгробных плиты 19 века – явно высших чинов церковной иерархии.
В самом храме удивительна ромбическая резьба передней верти-кальной стенки алтарного помоста.
Я впервые обратил внимание, что центр каждой фигуры здесь – и ромбов, и треугольников – с редкостной настойчивостью акцентирован выпуклой полусферой.
А ведь это весьма ясная параллель с центральной точкой индуи-стских янтр – точкой бинду.
Треугольник для христианина – образ Троицы, а его центр – от-сылка к Богу-Отцу.
Всевидящее око египтян в центре треугольника нередко имеет точку в центре зрачка.
Ромб нередко обрамляет средокрестье (Бог-Отец) на хачкаре, в этом случае точка средокрестья обычно тоже подчеркнута.
Ступеньки, ведущие на алтарный помост справа и слева, «в про-филь» создают квадратные вырезы – и они заполнены изысканной мозаикой из резных квадратных мандал со стороной в высоту сту-пеньки. 
В арке южных ворот ванка с наружной стороны две ниши с заме-чательным набором архетипической резьбы.
Ворота ведут на кладбище 19 – нач. 20 века – оно длинным языком спускается от южной ограды ванка вдоль дороги вниз, на юг.
Здесь немало любопытных плит с рельефами, в том числе три больших надгробья из камня необычного густого бардового цвета, с фигурами – чистый Египет, и несколько небольших хачкаров.
Самые интересные надгробья-саркофаги – в самом низу, в сере-динке «языка» кладбища, они ориентированы по линии «восток-запад».
Много надгробий с ленточными орнаментами, составленными из шестигранных розеток.
На одном из надгробий изображено два кувшина: один огромный – для вина, прообразующий кровь Христову и его жертву, а рядом кув-шин-кумган с тонким носиком дудочкой для омовений – прообраз чис-тоты (35).
В плане символики возникло ощущение, что я отдалился от со-временности по крайней мере на полторы тысячи лет, во времена раннего христианства с его удивительной наивностью, твердостью и чистотой веры.
Если спускаться от Гандзасара вниз, к Ванку, то справа от дороги уходит далеко вниз по лощине обширное новое кладбище.
Но и среди этих могил в сирени у самой дороги я увидел старый хачкар.
Осмотрев кладбище, мы на тормозах спускаемся вниз, в село Ванк.
Вдоль дороги на протяжении всех трех километров справа и слева высажены саженцы грецкого ореха, каждый аккуратно огорожен кра-шеной деревянной оградкой.
В Ванке всё по-европейски благоустроено.
Школа и детсад напоминают игрушечный лакированный Китай.
Ухоженный родник на углу возле отеля с древним хачкаром и гли-няным кувшином похож на икебану.
Везде тарелки спутникового ТВ.
Частный отель «Эклектика» – 12.000 драм в сутки на двоих (за эти деньги удобства и душ – в коридоре. Номер с удобствами – 20.000).
Начинает дождить – заезжаем в отель.
Привычно ставим байки под лестницу.
Едва успеваем подняться в номер на 2-м этаже – за окном, выхо-дящим на канал с каскадом водопадиков – мощная гроза и ливень.
На спуске от Гандзасара – все время на тормозах – у меня зады-милась задняя втулка, из нее, шипя, закапало раскаленное масло, – видимо, колодки заклинило, и я стал тормозить ручником.
Задняя шина сдала, как только я прислонил байк к стене у входа в отель.
Паренек Роман из отеля и другие помогли мне сменить камеру – опять вылетел сосок.
А ведь она была «родная», все эти 10 лет особый ниппель с внут-ренней вставкой вообще не травил – даже после зимы камеру не надо было подкачивать. Ниппелей такой конструкции я никогда больше не встречал. Диаметр у них не автомобильный, а более узкий, под обыч-ный велоповодок.
Отель пуст.
Обслуживающий персонал – вежливые молодые мальчики – ску-чает.
«Тут можно столько интересного посмотреть вокруг в хорошую по-году!» – с сочувствием сказал мне один из них, отмыкая своим ключом калитку на территорию паркетного заводика напротив входа в отель – владелец заводика составил великолепную коллекцию карабахских хачкаров, «чтобы показывать гостям».
Среди них – огромный, впечатляющий хачкар-красавец.
В просвете между ливнями сходили в магазин.
Говорят, многие в селе начали собирать хачкары и продавать.
Видимо, есть спрос и возможность вывоза.
В Армении мы с этим пока не встречались.
У Димы на спуске с Зодского перевала заложило уши, и он все время мучился в горах с этим. Головные боли. Самочувствие весьма неважное.
Вновь дождь. Погода для лягушек.
Что бы мы делали в Ванке без отеля?
Снова устраиваюсь спать на паркете между кроватями, головой к открытому балкону – кровати и даже кресло фонят, дурман сразу бьет в голову.
За окном водопадик, скульптурки на ступеньках каскада.
Некий Айрапетян (75 лет, USA) вложил в Ванк кучу денег (львы при въезде, школа, детсад, дорога наверх до монастыря и т.д.).
Он якобы сказал, что не оставит после себя ничего – всё вложит в благотворительность в Армении.
Мобильник у Димы (он взял «легкий роуминг») в Армении работал, а здесь не берет. Надобна местная «симка».
9 июня 2011, четв. Утро.
Я как-то не подумал, что в Ванке тоже может быть церковь, матур, кладбище – Гандзасар своей культурной громадой заслонил собою Ванк, вызвал внутреннюю ошеломленность, насытил нас до краёв.
Нам даже не пришло в голову спросить о сельских памятниках.
*
ЦМАКАОХ

Утром от дождя не осталось и следа, и мы, собрав рюкзаки и попив чаю, выехали на байках из Ванка дальше, на Колатак, по дороге свернули влево, на Цмакаох, и в 10 утра уже подходили к церкви Сурб Степаноса (она видна с дороги, чуть вправо от села), по пути осмат-ривая выглядывающие из кустов и густых зарослей довольно скромные хачкары с одним цветущим крестом на плите.
Нас вел бодрый 82-летний старик Сурик, бывший борец, у которого мы спросили дорогу, добравшись до села.
Довольно дикая и влажноватая после ночного дождя тропинка к недалекому и, главное, находящемуся в пределах взгляда Сурб Сте-паносу затейливо вилась то под огромными деревьями, заплетенными лианами, то среди буйных кустов, то перебегала по мостику не-большую речушку.
Сурб Степанос – небольшая базилика, живописно прилепившаяся к склону холма.
С севера тугайные заросли, практически непроходимые.
В них безвозвратно потонули камни окрестного кладбища.
С других сторон – обозримая равнина.
В полуколонне внутри храма на высоте человеческого роста мы увидели круглое, около 10 см диаметром, сквозное горизонтальное отверстие.
Наш проводник сказал, что у местных есть обычай протаскивать сквозь это отверстие свою одежду – шапку, рубашку.
С востока базилика нависает над небольшим обрывом, в котором находится неглубокая пещерка с арочным сводом, выложенная камнем (бывшая крипта?). В боковой нише видны гипсовые распятия – значит, сейчас это матур.
После Сурб Степаноса возвращаемся в село.
Дима решил передохнуть, а Сурик вывел меня через холмы на старую прямую дорогу в Ванк Лу, по которой мы прошли около двух километров, осматривая встречавшиеся в густых кустах хачкары.
 На церковь Манка над селом мы посмотрели издали – она хорошо видна на голом склоне, за кроной огромного грецкого ореха.
Сурик сказал, что хачкаров там нет, и мы дали слабину, решив не подниматься туда.
Через час, добравшись из Цмакаоха до соседнего села Арачадзор по идущему напрямик через поле, размытому ночным дождем глини-стому проселку, мы узнали, начав расспросы, что скальная церковь Харава  (ударение на второе «а» – так говорят местные, а не «Харва», как у Шагена Мкртчяна), которую нам хотелось осмотреть, осталась позади – в Цмакаохе.
Там мы о ней не спросили – там нам о ней не сказали.
Возвращаться назад? Об этом и подумать было немыслимо – мы с немалыми усилиями просто-таки героически пробились (ехать не пришлось) из Цмакаоха в Арачадзор, нахватав глины на шины так, что колеса перестали проворачиваться под крыльями.
Долго и с трудом отдирали великолепную липучую глину, насмерть присосавшуюся к резине, ободам и вилкам, чтобы вернуть байкам работоспособность – а она на глазах еще и каменела, обдуваемая свежим ветерком.
Проселок в Арачадзор идет по травянистому лугу, ни сучка, ни па-лочки кругом – нечем сковырнуть глиняные шматки с колеса, и я с трудом отыскал пару жестких травянистых стеблей, чтобы прямо на обочине хоть чуть-чуть отколупнуть глинки из-под крыла под передней вилкой и дать возможность колесу крутиться, а не тащить байк с за-клиненными колесами волоком.
Дорогу пересекает неглубокий быстрый ручей, и Дима отважно окунулся на утреннем солнышке.
*
АРАЧАДЗОР. ЗАПАДНОЕ КЛАДБИЩЕ
(БЛИЖНЕЕ К ЦМАКАОХУ)               

В Арачадзоре на улицах ни души, село будто вымерло, зато сразу видно большое старое кладбище на голом отроге над селом с над-гробьями конца 19 века и до конца 1980-х.
Некоторые старые армянские надгробья опрокинуты, некоторые разбиты.
Много нетронутых, с любопытной резьбой, в том числе с фигурами.
Дима остался внизу, в тени одного из домов, а я забрался по до-вольно крутому склону к могилам.
Потом Дима рассказал мне, что к нему подошел местный человек, попросил показать документы.
Немало прямоугольных саркофагов, неотличимых по резьбе друг от друга, с датами от конца 19 до конца 20 века, сплошь покрыты только шестирадиусными розетками – и одиночными, и в виде лент, на которых розетки следуют друг за другом, либо как бы наложены друг на друга, имея общий элемент двойной отнесенности, либо в виде сплошного поля из розеток.
Нашлись и любопытные «опечатки».
На одном из надгробий резчик не разметил заранее узор в лен-точном орнаменте, опоясывающем надгробье по периметру, и в одном месте между двумя соседними шестирадиусными розетками (видимо, первой и последней в процессе выполнения резьбы) неожиданно осталось «лишнее» расстояние шириной меньше половины розетки. Резчик бесхитростно заполнил образовавшийся прогал произвольными «каляками-маляками», не имеющими никакого смысла.
По этим «опечаткам» в резьбе видно, что ее изначальный, внут-ренний смысл утерян, хотя внешняя традиция по-прежнему жива, и продолжается воспроизведение традиционных изобразительных мо-тивов.
Уголки на некоторых надгробьях окантованы трехчетвертными кругами, направленными вовне.
Может быть, это маркеры иррадиации, «сквозняка» энергии из-нутри наружу сквозь углы?
Судя по всему, именно этот сквозняк через углы, обеспечивающий человеку на тонком плане непрестанную «жизнь на ветру» как промы-вание кокона и вытяжку из него загрязнений, обусловливает форму нынешних жилищ.
То же самое касается и прямоугольной формы гроба, могилы, крипты, здесь «сквозняк» помогает вытяжке из тела частей астросома.
Порталы в виде полукружий могут изображаться и на углах над-гробной плиты или саркофага, и в середине их сторон, есть надгробья, где по длинным сторонам верхней грани плиты идет череда по-лукружий – указание на то, что «дверью» или «порталом» может быть любая точка нашей жизни, любой ее момент.
В полукружье обычно маркирована центральная точка.
На некоторых надгробьях вокруг полукружий есть особые отбивки, образующие вокруг них прямоугольник, и это еще более отчетливо проявляет маркировку портала входа-выхода.
Живописные каменистые и неровные улочки Арачадзора, вью-щиеся по склонам лощины, утопают в тени огромных грецких орехов.
С холма от кладбища я спустился по крутому склону в ущелье и оказался на окраине села, предельно удаленной от трассы и задвину-той в горы.
Здесь лепятся к крутому откосу брошенные азербайджанские до-ма-гасиенды с деревянными галереями на 2-м этаже, с широкими де-ревянными лестницами наверх.
В один из таких домов я зашел – голые стены, в торцах небольшие камины-бухари.
В двух шагах и сельская церковь Аствацацин прилепилась к кру-тому склону так, что с него можно шагнуть на крышу храма и подойти к остаткам барабана купола.
На одной из колонок барабана «колесо рождений и смертей» и дата – 1859.
Церковь заброшена, но на редкость живописна.
В южной стене снаружи три небольших хачкара.
Она стоит на зеленой травянистой терраске, тут же огромный орех, под ним гамак.
Чуть ниже терраски – каменное разоренное здание, возможно, церковная сторожка.
У входа в нее – обломки надгробья с фигурой женщины.
От церкви вижу еще одно кладбище (буду называть его восточным) на другой стороне лощины и устремляюсь туда.
Для этого между изгородями утопающих в зелени садов по узкой петлявой тропинке спускаюсь к речке, перехожу ее по камням и взбе-гаю по тропке на другую сторону.
Домов здесь нет, они начинаются чуть ниже – это кладбище тоже на самом краю селения.
Между могильными плитами лениво ходят овцы.
Могилы заросли травой, узоры на надгробьях и здесь традицион-ные, сохраняющие полную преемственность со всеми предыдущими столетиями.
На одной плите встретился крайне редкий овальный узор.
Чуть ниже кладбища возле одного из домов вижу огромный карагач с узловатым стволом, корни которого расходятся внизу словно стропы парашюта.
Среди корней умещена скамеечка, а выше в небольшой нише по-мещен небольшой хачкар.
Он здесь так давно, что плоть дерева обтекла его, частично вобрав в себя.
На спуске из села к трассе нас догнала гроза.
Мы свернули с дороги чуть вбок и переждали мощный ливень на зеленой полянке за стеной густых кустов, под полиэтиленом.
Если бы дождь оказался затяжным, здесь можно было бы поста-вить палатку и заночевать.
Но дождь прошел, и в шесть вечера мы едем на Колатак – селение хорошо видно напротив Арачадзора, на другой стороне широкой долины реки.
Но чтобы попасть туда, надобно сделать крюк в 14 км: семь до моста трассы «север-юг», семь обратно до Колатака, постепенно под-нимаясь в гору.
Но вот мы и на правом берегу реки.
Со степанакертской трассы на Колатак отходит семикилометровая отводка, она почти все время довольно полого идет вверх.
Проехав два первых километра, на которых было даже два спуска, увидели справа при дороге старый хачкар на бетонном постаменте.
Далее вдруг равнозначная развилка, хорошо, что тут нам встрети-лись пастухи, направившие нас влево – к селу.
А дорога вправо идет на ферму.
За полтора часа, большей частью пешком, мы одолели 7 км до Колатака, и в девять вечера были в селе.
Долго искали ночлег и не слишком ловко всё же устроились.
После недавних ливней кругом развезень, шаг в сторону – и ты по уши в грязи.
Асфальт лишь на центральной улице.
Мы явно слегка поторопились с приездом в Карабах – вполне можно было еще недельку выждать, когда прекратятся дожди и станут проходимыми проселочные дороги.
А пока идут дожди, можно рассчитывать только на асфальтовые трассы. 
Так закончился 10-й день хачкарианы.
Впереди еще 10 дней.
Сегодня мы распробовали вкус и с головой погрузились в стихию карабахских хачкаров и надгробий народного, сельского, а не «княже-ского» типа – хачкаров Цмакаоха на старой прямой дороге в Ванк, ко-торые надобно искать с проводником, и хачкаров среди буйных за-рослей кустов вокруг базилики Сурб Степаноса с матуром-печерой, надгробий двух очень архаичных по символике кладбищ Арачадзора и хачкаров его скромной сельской церкви Аствацацин.
В этот день мы по слабости духа пропустили церковь Манка в Цмакаохе и по неосмотрительности скальную церковь Харава между Цмакаохом и Арачадзором.    
*
КОЛАТАК.  АКОБАВАНК ИЛИ МЕЦ АРАНИЦ

10 июня 2011 с утра отправились из Колатака в недалекий Акоба-ванк (иначе ванк Мец Араниц – «Малая хвала»), пошли одни, без про-водника, потому что вчера видели его с дороги, ведущей от трассы к селу, чуть правее, на склоне.
Однако при приближении к околице села ванк скрывается за складками местности.
До него от села около полутора-двух километров, и мы по дороге, переваливающейся с горки на горку, скоро дошли.
Ныне место это заповедное, уединенное, не захоженное туриста-ми.
Руины заросли буйной травой, но эффекта «джунглевости» (с ко-торым мы встретимся после полудня в Кошики анапате) здесь нет – территория тщательно очищена от кустарников и дикой поросли.
Островки непроходимых колючих «джунглей» (ежевичник) начи-наются лишь вне монастырских стен, за монастырем.
Мец Аранц расположен на горе, отсюда дивный вид, умягчающий душу.
При подходе мы удачно срезали дорогу напрямик вниз по лощине, перешли узкий ручей и лихо поднялись к стенам ванка напрямую, ла-вируя среди колючих куртин ежевики.
Здесь была духовная школа, здесь полировали сознание варда-петов.
Непоколебимое спокойствие их духа до сих пор ощущается и в уз-кой уютной входной арке ванка с широкими каменными скамьями по сторонам (вход с запада), и во дворе, и в южной галерее.
На южной стороне аркада, где, видимо, шли занятия – Дима тотчас улегся здесь навзничь в шавасану, пока я осматривал хачкары в многочисленных помещениях и закоулках ванка.
Под конец по обрушенной кладке стены я без особого труда под-нялся на заросшую травой крышу и заснял хачкар, вмурованный в ба-рабан купола одной из церквей. 
Помня предупреждения о ядовитых карабахских змеях, везде приходилось двигаться крайне осмотрительно – несмотря на надеж-ность кирзовых сапог.
И нередко в разных местах ощущалось близкое присутствие мощ-ного сознания нечеловеческого типа.
Тогда я начинал перемещаться еще осмотрительнее, чем обычно, избирал другой путь, если это было возможно, либо останавливался – и начинал читать молитву.
Но всего два раза за всю поездку довелось мне увидеть ту самую змею – в самом конце, в Хаци, по дороге к Бри Ехци, и на исламском кладбище у дороги в Мардакерт.
Оба раза змеи уступили мне дорогу.
*
КОЛАТАК.  КОШИКИ АНАПАТ

Вернувшись из Акобаванка обратно в Колатак, стали искать в селе проводника в пустынь Кошики анапат («кошик» – обувь).
До нее 8 км, понятно, что сами мы ее в горах не найдем.
Улочки селения пусты. Ни души.
Случайный одинокий прохожий, которого мы остановили и тотчас озадачили своей проблемой, сказал извинительным тоном, что сам он нас проводить не может, и указал нам дом местного охотника, тотчас гортанно позвав его.
Вверху на горе показался подтянутый сухопарый мужчина лет со-рока-сорока пяти.
Мы были несказанно рады его появлению – с ним забрезжила на-дежда добраться до пустыни.
Пообещали ему заплатить, если он проведет нас.
Цену не обговорили.
До этого ни разу не приходилось в Армении брать платного про-водника.
Правда, и в Карабахе бывать не приходилось.
Помня про изменчивость местной погоды и поглядывая на чистое утреннее небо, мы настаивали на том, чтобы тотчас отправиться.
Проводник же завел нас в дом, мотивируя тем, что ему надо одеться.
Опять же по чашечке кофе. Наконец вышли.
Шустро, едва ли не вприпрыжку мужчина повел нас короткими тропами, срезая путь.
Мы сразу же вляпались в жуткое глинистое месиво – в него пре-вратилась тропинка, взбитая копытами сельского стада.
Только вышли – и сразу сапоги с пудами глины, забрызганные грязью брюки.
Чем дальше от села, тем лучше тропа.
Где-то через километр началась нормальная, ровная каменистая дорога вдоль реки вверх по ущелью.
Колатак – крайнее к горам селение.
Выше уже безлюдье.
Раньше там жили азербайджанцы, пасли скот. Теперь никого нет.
В карабахских селах нередки ишаки, и резкий крик осла за эти дни стал привычен нашему уху.
На осликах возят дрова, достается им изрядно – мы видели не-скольких со стертыми спинами, выпирающим хребтом и грустными мордочками.
Дрова здесь тяжелые как железо. Бук, граб.
Прямо в лесу их рубят, толстые поленья раскалывают вдоль – чтобы поместилось побольше.
Укладывают дрова в две симметричные аккуратные увесистые вя-занки, лежащие на двух деревянных крючьях, которые перебрасывают через спину ишаку на веревках – проверенный веками способ пе-ревозки грузов.
Примерно в трех километрах от села (час ходьбы) мы встретили на дороге паренька – он вез на ишаке дрова в село.
Еще через километр встретили другого – этот азартно рубил дрова, а лошадь, на которой он приехал и собирался увезти дрова, паслась на травянистом склоне.
Склоны местных гор объявлены заповедными, рубить живые де-ревья запрещено.
Местные вырубают сушняк либо ищут поваленные деревья.
Кто первым найдет такое дерево, делает на нем заметку.
После этого дерево считается принадлежащим ему, и его семья постепенно рубит, колет его и перевозит в село на дрова.
Найти упавшее дерево – большая удача.
Вокруг селения лес, как правило, уже вычищен – поэтому и прихо-дится ездить за дровами за несколько километров по горным тропам, где пройдет разве что ишак или лошадь.
Чем дальше от селения – тем лучше тропа.
Почему? Да потому что вокруг села трава на тропах выбита сель-ским стадом до глины, и в дождь глина превращается в жидкое меси-во.
Около шести километров мы прошли по лесистой дороге, идущей вдоль реки (по ней может проехать и грузовик) – до старой лесопилки на берегу реки («завод»), она слева, прямо у дороги.
Сразу за ней свернули вправо и по лесной заросшей дороге в две колеи стали забираться наверх.
Метров через шестьсот, там, где дорога (до этого все время иду-щая вверх), перевалив небольшой отрог, далее спускается вниз в распадок, мы сошли с нее и продолжили путь наверх по лесу, сначала по гребню отрога, потом по едва заметной тропе – по ней явно давно не ходили, кое-где она начала зарастать колючими лианами ежевич-ника, так что несколько раз нам пришлось забираться на склон, чтобы обойти уже ставшие непроходимыми места.
Вроде бы некрутой подъем наверх доставался нам тяжело – воз-можно, из-за большой высоты над уровнем моря.
А проводнику – мужчине около пятидесяти – всё нипочем, он готов бегом взбегать на склоны.
В самом конце было несколько поворотов тропы на отроги, кое-где проводник срезал напрямик, не придерживаясь более длинной тропы, мягко траверсирующей склоны, из-за этих срезок я бы уже не смог во 2-й раз самостоятельно найти дорогу, хотя старался замечать ориентиры.
Наконец среди леса, где-то почти на макушке высоченной горы, под огромными платанами показались плиты с крестами – первые вестники близости анапата.
Плиты заросли зеленым мхом, резьба стертая, осыпавшаяся с мягкого камня, в плохом состоянии, нередко почти неразличимая.
А вот и анапат – ряд сильно разрушенных строений под слоями зеленого мха, среди огромных деревьев.
К нему когда-то самотеком подавалась вода из ближайшего род-ника, для этого недалеко от анапата построен небольшой арочный акведук – мостик для желоба, по которому шла вода.
Возле акведука – несколько замечательных хачкаров.
Как раз когда мы подошли сюда, солнце, так донимавшее нас по дороге, скрылось, небо захмуряло и вроде бы даже закапал дождь.
Эх! А ведь я как мог торопил проводника с выходом – он же тянул время, показывая свою независимость от наших желаний и хотений, и совершенно неуместное гостеприимство.
Надо признаться, что почти каждый наш контакт с карабахцами оставлял ощущение некой шероховатости, некоего нежелательного трения, вызывающего чувство досады и неловкости.
Что поделать?
В Карабахе мы не могли обойтись без помощи местных жителей.
С одной стороны, законы гостеприимства требовали от наших хо-зяев проявления бескорыстной помощи.
С другой стороны, время изменилось, и хорошим тоном для при-езжих туристов стало платить местным жителям за услуги и за ночле-ги.
Проблема же состояла в том, что эти два принципа то и дело сталкивались лбами и высекали искры, входя в трение друг с другом.
Именно тут и возникала неловкость от постоянной сбивки и нару-шения «правил игры»: то ли мы – гости, и в этом случае подпадаем ритуалу бескорыстной помощи, взаимной куртуазности и обихода, то ли мы – просто оплатившие услуги проезжающие.
Эта неясность и двойственность ситуации и вызывала ощущение шероховатости при контактах с местным населением, даже в горных селениях, где традиции вроде бы всегда были очень сильны.
Сейчас простые карабахцы на распутье, они мучительно выбирают, как им относиться к приезжим: по законам гостеприимства – или по законам рыночных отношений.
И похоже, логика рынка берет верх.
Нежная гладкая кора белых стволов колоссальных вековых пла-танов на склоне перед анапатом изрезана армянскими надписями. Свидетельства побывавших, в основном, имена, фамилии, даты.
Кошики анапат, конечно, поражает разрухой.
От большинства строений осталось лишь несколько слоев камен-ной кладки стен.
Здесь царит какой-то особенно сильный дух запустения и упадка.
Это угнетает.
Вокруг горный лес.
Стволы грабов и буков буквально пронзают стены строений ана-пата.
В самом анапате сохранилось несколько поразительных по тонко-сти резьбы больших хачкаров, в том числе с всадниками.
Узкий низкий проем около метра высотой – скорее лаз – ведет в монастырскую баню, ушедшую за века в землю.
Он фланкируется двумя небольшими хачкарами высотой в пол-метра.
Я попросил Диму сесть на корточки у лаза, чтобы были ясны его размеры, и сделал снимок.
Внутри в бане – пара ниш, стенки которых выложены небольшими хачкарами. 
Здесь я впервые увидел окна-бойницы храмов и притворов, проемы которых в толще стены выложены хачкарами: хачкар как перекрытие вверху и два хачкара в качестве боковых стенок.
Видимо, это еще один из верных способов сохранить хачкары от уничтожения – глубоко вмуровать их в толщу стены в качестве стенки окна-бойницы. 
В Москве выяснилось, что я сделал здесь более двухсот снимков – примерно столько же, сколько на полях хачкаров в Норадузе или Неркин Геташене.
Рассматривая каждый снимок как драгоценное свидетельство о хачкарах и карабахских святынях, все снятые снимки – вне зависимо-сти от их качества – я выложил в Сеть.
*
КОЛАТАК.  ОТПЕЧАТКИ СТУПНЕЙ.

Обратно от пустыни мы шли другой дорогой – более длинной, но более комфортной – по древним, хорошо проложенным, траверси-рующим склоны тропам, на которых плавный постепенный спуск или подъем практически не ощущаются.
Однако и эта тропа давно заброшена, местами она завалена упавшими деревьями, перегородившими ее, местами тоже заросла ежевичником.
А шли мы иначе из-за того, что хотели посмотреть т.н. «следы» – якобы оставленные на камне отпечатки человеческих ступней.
Я читал о тибетских отпечатках, хотелось увидеть воочию хотя бы карабахские.
Но то, что мы увидели, разочаровало: два продолговатых углуб-ления в камне, заполненные водой от прошедших ливней, ничуть не напоминали следы ног человека.
Они могли быть результатом выветривания или, возможно, пред-ставляли собой углубления, выдолбленные под зубья для установки хачкаров – тем более что рядом с этим камнем под могучим деревом с шаровидной кроной располагается матур или сурб – святое место.
У ствола как раз лежат обломки хачкаров. Где они стояли раньше?
Сюда приезжают из села для совершения матаха. 
Еще один небольшой хачкар – чуть ниже, у дороги в село.
До села отсюда не более двух километров.
Перед селом мы встретили пожилого мужчину – наш проводник о чем-то переговорил с ним.
«Ослик убежал, вытащив железный шкворень – земля после дож-дя мягкая, – пояснил он нам. – Теперь ходи – ищи его».
Точно так же куда-то могут уйти телята.
В Колатаке нет газа, хотя газопровод в Арачадзор проходит в двух км от села.
Раньше азербайджанские стада в горах оттягивали на себя волков.
Теперь волки из опустевших гор спустились ниже и осадили Кола-так – лошадь зимой в горах на выпасе не оставишь.   
В селе наш проводник любезно показал нам обломки с резьбой, вмурованные в стены бывшей сельской церкви, превращенной при Советах в клуб.
У ее стены также сохранилась пара хачкаров.
В Карабахе по сравнению с Арменией ощущается, что разрушение христианских памятников шло здесь гораздо более активно.
Нашему проводнику мы заплатили наобум, не ведая о расценках, 5.000 драм, и он был не слишком доволен.
Завтра в Бадаре нам скажут, что это нормальная ежедневная плата за услуги проводника.
У меня еще хватило сил подняться на старое кладбище к западу от села, на взгорке, которое хорошо видно с дороги.
Пока я обходил склон, Дима застыл в позе шавасаны на травке в теньке от небольшого погребка.
Здесь в основном плиты без резьбы, среди них пара скромных хачкаров и фрагмент надгробья с фигурой.
Мы вернулись в Колатак усталые, но всё же я дошел до памятника павшим у дороги при въезде в село, перед футбольным полем, и заснял мемориальный хачкар.
Мы обременили нашего бедного хозяина еще одним ночлегом – в нарушение древней традиции пользоваться гостеприимством одного двора не более суток.
Так закончился 11-й день хачкарианы.
Сегодня мы в полной мере ощутили, что такое сокровенные горные карабахские святыни и насколько труднодоступен путь к ним.
11 июня 2011 в 7 утра мы покидаем Колатак на пустом рейсовом степанакертском ПАЗике, в 8 выгружаемся у поворота на Бадару.
Здесь выяснилось, что Дима забыл в Колатаке фирменный замок-винт особой формы с ручкой, который скреплял вместе части его складного велосипеда.
О возвращении в Колатак, конечно, не могло быть и речи. При-шлось на первый случай замотать раму металлической многожильной мягкой проволокой, небольшой аккуратный моток которой как раз по-пался мне перед отъездом из Москвы – он этак многозначительно ва-лялся на дороге, и я интуитивно сунул его в карман.
Байк у Димы прибалтийский, замечательный, обе части велосипе-да полностью отъединяются друг от друга. Вместо уродующей раму поперечной петли, как на русских и белорусских байках – два выступа по бокам рамы, на которые выступающими крючками навешивается задняя часть.
Сквозной продольный болт-замок с ручкой крепит одну облегаю-щую трубку к другой.
В Бадаре Диме пришлось заменить свой утерянный, очень удоб-ный замок, который закрывался одним поворотом ручки, на примитив-ный длинный болт с гайкой.
Забавно всё же, что мы колесим по горному Карабаху на видавших виды складных велосипедах для дачных прогулок, с десятилетним износом, без всяких переключателей скоростей. 
Особенно это касается моего – разболтанная рулевая колонка, бьющая задняя втулка, проржавевшая и недавно переваренная складная петля на раме.
Что ж, зато подобный подход оставляет путнику минимально не-обходимый, предельно простой и скромный технический антураж.
Говорят, надобно уметь обходиться малым.
В Армении, а тем более в Карабахе пижонов в кислотных майках и спецшлемах, на навороченных байках, не поймут.
Их здесь, кстати, что-то и не видно. 
*
АСТХАШЕН

Дорога от трассы «Север-Юг» на Бадару вдоль реки (10 км) поло-гая, сильно разбитая, подъем в гору почти незаметен.
Мы то шли, поднимаясь на пологую горку, то спускались вниз (раза три по сто метров).
Дорога проходит через село Астхашен (3, 5 км), мы были там около девяти часов утра (другие сёла лежат в стороне).
Оставив Диму у магазина, доезжаю до местной церкви Сурб Геворг 1898 г. – малоинтересный новодел.
В восточной стене небольшой хачкар, камень с крестом у юго-восточного угла церкви. Крещальная ниша.
А вот само село оказалось весьма заповедным.
Недалеко от церкви – дом с деревянными столбами и капителями, которые поддерживают террасу второго этажа.
На капителях вырезана шестирадиусная розетка.
Попросив разрешения, захожу во двор и делаю снимок капители.
*
БАДАРА

В Бадаре мы хотели было попроситься на ночлег куда-нибудь в школу, по-простому, но у магазина в центре Бадары нам сказали: за-чем школа? Есть гостиница!
Едем в гостиницу, метров триста обратно, вниз.
Она частная и дорогая. Совершенно пуста.
Минимум – 12.000 драм за ночь на двоих. Что ж. Мы не против.
Пусть будет почти Европа. Хозяин радушен.
За наши 12.000 он даже селит нас в номер с душем, который стоит уже 20.000 драм.
Хозяин относится к нам как к своим гостям.
Собственно, он не является хозяином гостиницы, он лишь смотри-тель.
Он готов найти нам проводника для осмотра местных памятников и тут же вызывает его по мобильнику.
Дима после вчерашнего броска в колатакский анапат мягко отка-зывается от сегодняшних экскурсов в горы.
А я рвусь в бой – затем мы и здесь.
*
ОХТЫ ЕХЦИ («СЕМЬ ЦЕРКВЕЙ»). РАЙОН БАДАРЫ

Приходит молодой парень в резиновых сапогах, Нелсон, 30 лет.
Говорит, что сегодня мы можем успеть осмотреть Охты Ехци («Семь церквей») и Цера Наатак («Старый мученик»).
Зная, как далеко от селения находятся эти два места, я потрясен – неужели это возможно за один день?
Притом что уже полдень.
Сразу двигаем с ним в горы.
Он берет с собой коня, Орлика.
Спрашивает, ездил ли я верхом.
Нет, никогда – не было нужды. Но вот она пришла.
Забираюсь на Орлика позади Нелсона, и около часа мы тихо тру-сим в горы по дороге, идущей по левому берегу вдоль реки Мецгет («Большая река»).
«Не тяжело ему везти нас двоих?», – спрашиваю Нелсона.
«Когда устанет, это будет видно», – мудро отвечает Нелсон.
Мой первый опыт езды на лошади не вызывает у меня никаких по-зитивных эмоций – тряско, неудобно перед животиной.
Разве что экономит силы и время.
Нелсон парень своеобычный, за время дороги мы с ним о многом успеваем поговорить.
Мне запомнилось его «Без доброты не увидишь зла, без зла не различишь добра».
Он рассказал, что в каждом азербайджанском доме был в стене хотя бы один хачкар – как удобный, уже готовый строительный блок.
А в одном доме была целая лестница из хачкаров.
 Дом обрушился – хачкары остались погребенными под руинами.
«Как же так, – не могу я понять финала его рассказа, – надо их вызволить, не оставлять под землей!»
Но Нелсон молчит.
Видно, трагизм погребения и сокрытия ему больше по душе.
После часа езды на лошади из Бадары вдоль реки (5-6 км) – быв-шее азербайджанское село, теперь здесь живет один человек, у него ферма.
Тут же в колючих непроходимых кустах спрятана за сплошной вертикальной стеной зелени руина Джухтак ехци – Двойная церковь («ехци» – это карабахский жаргон, сокративший до минимума армян-ское «екереци», «церковь»).
На обратном пути из Охты Ехци мы с трудом продираемся к ее стенам – можно пройти по тропе в двух шагах от них – и не заметить.
Блуждая вокруг, отыскиваем в густых колючих зарослях возле стен несколько хачкаров.
(Вернувшись в Бадару и рассматривая у хозяина гостиницы буклет Джухтак ехци на армянском языке, я обнаружу, что мы упустили и не нашли среди кустов наиболее интересный хачкар – с двумя всад-никами).
Отсюда переправа для сильных духом на правый берег Мецгета в тибетском стиле: четыре ржавых троса висят над водой, два снизу (по ним переступаешь), два сверху (за них держишься).
Это первый мой опыт такого рода.
Перебираюсь на редкость легко.
Нелсон на лошади переходит реку вброд где-то чуть выше, за де-ревьями – мы встречаемся с ним уже на тропе, идущей по правому берегу.
(А если продолжить путь по левобережной дороге вдоль Мецгета, то еще через пару километров будет Дарбасут ехци).
После тибетской переправы еще около часа (3 км) поднимаемся в гору пешком по довольно крутой тропе, Орлика Нелсон ведет на по-воду.
Но вот заросшие руины в лесу, буквально расщеплённые на части корнями и стволами могучих горных буков и грабов.
Большая часть руин уже почти бесформенна.
Просто груды камней, кое-где с намётками оснований стен.
Над ними веет дух запустения и заброшенности.
Ощущение медленного и печального погружения культурного слоя под землю.
Погребение культуры. Уход ее в трясину.
Несколько хачкаров под огромными деревьями.
Большая их часть – под толстым слоем зеленого мха, скрывшего резьбу.
D;j; vu, щемящая картина, так знакомая по Кошики Анапату над Колатаком!
Снова щемящее чувство давящей разрухи и какой-то тоски, неиз-бывного и глухого уныния.
Я ожидал чего угодно, но только не этого.
На сделанных снимках легко уловить эту трудно переносимую ат-мосферу запустения.
На обратном пути пришла гроза с градом.
Градины диаметром примерно в сантиметр запрыгали, сбивая ли-стья.
Переждали под деревом – моя верная капроновая плащ-палатка опять оказалась кстати.
Дорога и до того была не ахти, местами – глинистое месиво, кото-рое не обойдешь по кромке (поэтому я и сел на коня).
После бурного ливня прелести добавилось.
Должен заметить, что все наши хождения по горам проходили, как правило, в преддверии дождя, во время дождя и града, либо сразу после – при тех погодных условиях, когда в горы вообще соваться не рекомендуется.
Таким выдался в Карабахе июнь 2011 года.
Пудовая глина на сапогах.
Мокрые ноги – кирза промокла.
А я еще боялся, что засмеют: приехал в Армению в сапогах!
Оказалось – экипировался точно по сезону.
Нелсону в высоких резиновых сапогах еще уютнее.
*
ЦЕРА НААТАК. РАЙОН БАДАРЫ

Возвращаемся из Охты Ехци по той же левобережной дороге вдоль Мецгета, теперь уже вниз (при обратной переправе меня раскачало на тросах сильнее, чем в первый раз).
Теперь я иду пешком, Нелсон едет рядом на Орлике.
Получается медленнее, чем вдвоем трусить на коне.
Через час бодрого шагания вдоль реки (3 км) сворачиваем влево, к Цера Наатаку, и полчаса (1,5 км) идем по глинистому то ли полю, то ли лугу с довольно редкой травой, где едва намеченная дорога после дождя превратилась в вязкий ручей.
В следах от копыт стоит вода.
Подошли к горе, перешли ручей.
Еще полчаса (1, 5 км) нелегкого, довольно крутого подъема среди деревьев и кустов, практически без тропы, напрямик – и вот снова за-пустение и торжество горных мхов, зеленые обомшелые руины уны-лого вида, а вокруг по склону едва приподнимаются из земли не-большие прямостоячие плиты древнего кладбища, на некоторых все еще различимы кресты.
Вместо двухсот хачкаров Цера Наатака, о которых упоминал Шаген Мкртчян и которые были главной силой, притянувшей меня в Карабах, я насчитал не больше пятидесяти достаточно скромных надгробий, небольших по размерам (около полуметра высотой), изобразительно довольно скудных и повторяющих друг друга.
На большинстве – только крест с цветением, резьба низкая, гру-бая, плохо различимая, многие камни плотно покрыты зеленым мхом, скрывающим резьбу.
Эти хачкары на удивление монотонны.
Кажется, что они дублируют друг друга.
Возможно, время, природные и погодные условия слизали с них неповторимость и уникальность, декларированную армянскими резчи-ками хачкаров.
Были лица – остались полустертые временем однообразные мас-ки.
А может, простым карабахцам было не до изысков?
Не княжеская ли культура с ее тяготением к горделивому сопер-ничеству, спесью властности и высокородства породила культ уни-кальности хачкара? 
Если это так, тогда незатейливые и незамысловатые хачкары Цера Нахатака – свидетельство подлинной искренности веры, не замут-ненной спесью и гордыней.   
Около восьми часов вечера мы вернулись, побывав в Охты Ехци, Джухтак Ехци и Цера Наатаке.
«Это невозможно за один день! Он водил вас куда-то в другое ме-сто!» – с улыбкой сказала жена смотрителя гостиницы, когда я рас-сказал ей об этом.
Но не доверять Нелсону у меня не было никаких причин.
Пока мы с Нелсоном добирались до замшелых руин, Диму потче-вали как могли.
Вечером после нашей восьмичасовой поездки я едва доволок ноги до гостиницы – а Дима все еще сидел за столом, уставленном яст-вами, на прежнем месте – ужинали дивными домашними голубцами с ежевичным соком.
И тут является ваш покорный слуга: сапоги в глине, брюки забрыз-ганы грязью, носки насквозь мокрые, единственная рубашка пропоте-ла, захваталась и вдобавок порвалась.
Чтобы назавтра принять пристойный вид, вечером еще часа два пришлось заниматься стиркой и сушкой, используя обогреватель.
12-й день хачкарианы был, пожалуй, самым тяжелым – и физиче-ски, и морально.
Как и Колатак, Бадара теперь – крайнее к горам селение.
Дальше – ничего, кроме зверья и зарастающих, заброшенных руин.
Виденные нами памятники этого района носят общий отпечаток унылого запустения, обомшелости и неумолимого разрушения, ухода под землю, довершаемого самой природой.
Осмотр Охты Ехци, Джухтак Ехци и Цера Наатака вызвал у меня ощущение тщетности и бессмысленности сверхусилий, которые тре-бовались, чтобы добраться до этих труднодоступных святынь.
Последней каплей явился Цера Наатак и его мифические 200 хач-каров, о которых писал Шаген Мкртчян – колоссальное разочарование.
По сути, сегодня наступил моральный крах нашей арцахской кам-пании.
День за днем я убеждался в мистифицирующем характере сведе-ний, изложенных в книге Мкртчяна – а ведь именно на нее я опирался при составлении маршрута, смело полагаясь на присущую большин-ству армянских исследователей добросовестность, объективность и строгую научность.
Меня также немало шокировало то, что мы, осмотрев с проводни-ком церковь Джухтак Ехци, не нашли и не увидели крупный замеча-тельный хачкар с двумя всадниками, воспроизведенный в армянском буклете по этому памятнику.
Хачкар спрятался от нас где-то в густых непроходимых зарослях и траве возле двойной церкви!
И даже наличие проводника, знающего местность, не послужило гарантией его нахождения!
К чему же тогда все наши усилия?
Этот день был переломным – мне показалось, что овчинка выдел-ки не стоит.
К чему мучить себя, других людей, бедного Диму и смиренного ко-ня Орлика?
Я решил отказаться от посещения Оцка ванка («монастырь Кре-щения», он также примерно в восьми километрах от села, в тех же го-рах, чуть далее Джухтак Ехци), Дарбасута и других памятников района Бадары, и завтра же покинуть эти места.
*
Как качание мнений,
Как Земли оборот,
Череда ощущений
Ни к чему не ведет.
*
Ключик в себе найди –
Приоткроется дверца.
Пастух ли устал пасти
Восприимчивость сердца?
*
12 июня 2011. Как обычно, утро породило ничем не оправданный оптимизм – не в этом ли состоит упрямая суть жизни? – и мы с Димой, воспрянув духом, отправляемся осматривать сельскую церковь Сурб Степаноса 1678 г., находящуюся прямо в селе.
Довольно легко находим ее в верхней части села, за магазином.
Весьма непритязательный на вид храм (новодел?) заперт – утро же.
Ключ в ближайшем доме. Нам отпирают.
Это базилика.
Внутри на импостах полуколонн арок нефа, прилегающих к своду – семь типично карабахских, как я бы теперь сказал, – небольших хачкаров, весьма скромных по декору.
Затем учиняем рискованное предприятие – самостоятельно от-правляемся на поиски базилики Аменапркич (Всеспаситель), находя-щейся в 3 км выше (к северу) по долине реки, на которой стоит Бадара (другой реки, не вчерашней), и минут через сорок ходьбы по дороге на редкость легко находим ее.
Церковь внешне очень живописна, внутри пусто, снаружи справа и слева от западного входа – два больших хачкара, и еще один великан – в буйной крапиве у южной стены.
Здесь же возле окна висит на веревке копыто барана, а в траве – бараний рог и кости.
Выйдя из села, мы за все время пути не встретили ни одного че-ловека.
Нам просто повезло, что храм хорошо виден с дороги (он справа).
К полудню мы вернулись, а в два часа выехали на велосипедах на Степанакерт.
Мне хотелось заглянуть в Даграв, посмотреть теми, но жена смотрителя гостиницы, которая была там, сказала, что теми находят-ся в горах далеко за селом, и сами мы их никак не найдем.
Я представил себе еще один поход в горы, такой же, как вчера – и с легкостью отказался от идеи заглянуть в Даграв.
Час спускались на тормозах по разбитой дороге до основной трассы «Север-Юг» (10 км).
Еще час ползли пешком на перевал к Степанакерту (3 км), с тре-вогой наблюдая, как в долине за нашими спинами сгущаются низкие грозовые тучи.
Дима искупался у моста через реку Бадара, и мы рванулись впе-ред, уходя от дождя.
Проехали поворот на Даграв (Dahrav) – 5 км вправо.
Затем поворот на Лусакерт вправо (1,2 км), хотя первые дома почти у дороги.
*
АЙГЕСТАН

Затем вдруг Айгестан, последнее село перед Степанакертом, прямо на трассе, где по описанию Мкртчяна церковь с изображением змеи.
Решили взглянуть.
У автобусной остановки нас настиг дождь – спрятались в коробку недостроенного здания.
На бетонном полу песок, коровьи лепешки.
Зато крыша над головой.
Стоя у широкого оконного проема и глядя на улицу, увидели мет-рах в пятидесяти от нас на открытой террасе второго этажа двухэтаж-ного жилого дома женщину в черной длинной одежде, с головой, по-крытой черным платком.
По фигуре было видно, что это старуха.
Она делала пассы обеими руками, разгоняя тучи.
Она то разводила руки от груди в стороны, раздвигая тучи, то сердито отмахивала тучи от себя, отгоняя их прочь.
Это продолжалось около пяти минут, потом левая рука у нее ус-тала, и она продолжала делать пассы одной правой рукой.
Затем вновь присоединилась отдохнувшая левая.
Минут через пять дождь перестал и тучи разошлись.
Около сорока минут после этого дождя не было, хотя все небо было обложено тяжелыми тучами.
Используя затишье, мы двинулись дальше и вырулили к роднику у магазина на небольшой площади, там, где трасса под прямым углом сворачивает влево и идет на спуск, завершающийся Т-образным пе-рекрестьем с шоссе Степанакерт-Мардакерт.
Здесь от магазина к нам подошел молодой парень с авоськой, в которой была курица, водка и лимонад – словом, праздник.
По-русски он не говорил и просто показал нам авоську и объяснил знаками, что приглашает нас к себе домой на трапезу.
Мы объяснили, что нам нужно вовсе не это, а екереци.
Вместо ответа он крепко взял за руль мой велосипед и упрямо по-тянул на себя, в сторону дома, настаивая на своем.
Словом, мы попросту попали в плен.
Наши уверения, что мы недавно кушали, действия не возымели.
Затевать с парнем драку мы не стали, и в результате оказались в нелепой ситуации людей, которых буквально силком затащили в гости.
Завели велосипеды во двор.
Не снимая плащей, уселись за стол под навесом на первом этаже.
Оказалось, что в доме никто по-русски не говорит, ни старуха-мать, ни молодая жена парня, затащившего нас к себе.
Он что-то говорил – мы ничего не понимали.
Ситуация возникла не из самых приятных.
Чудесные возможности диалога никак не работали.
А на невербальном уровне ощущалась сильная агрессия.
Начался ливень, от которого мы так успешно уходили в течение двух часов дороги из Бадары.
Тем временем женщины пожарили и подали на стол курицу, от-крыли водку.
Меня вся эта местная роскошь тихо ужасала – не объяснишь же, что и мясо я не ем, и водку не пью.
Как всё же хорошо, что нас двое, что рядом Дима. 
Но вот появился высокий мужчина, похожий на Мефистофеля – с черными жгучими глазами и узкой бородой, с длинными неровными зубами.
Он немного говорит по-русски. Это отец парня.
Сказал, что у него сегодня удачный день – продал мясо теленка, очевидно, сегодня же утром и забитого.
Так мы русские? Отлично.
Как хорошо, что в доме гости, и есть с кем разделить трапезу!
Вот водка. Мы не пьем?
Какие же мы русские, если не пьем? Мы не русские.
Все настоящие и все хорошие люди пьют.
Водка очень полезна.
В споры я вступать не стал, но тирада Мефистофеля меня ничуть не поколебала.
А вот деликатный Дима, буквально смятенный мощным напором, согласился выпить с хозяевами – «они же настаивают», несмотря на то, что пить ему категорически запрещено.
Втроем они быстро и как-то незаметно выпили бутылку водки.
Диме навалили целую тарелку жареной курятины, и скоро от нее остались рожки да ножки.
Я ограничился лавашом и чаем.
Несмотря на внешнее соблюдение форм гостеприимства, я все время ощущал агрессивный нажим – казалось, наши хозяева вот-вот накинутся на нас с кулаками, чтобы ввести в рамки истинного госте-приимства.
От такого приема было сильно не по себе.
Дождь кончился. Посветлело.
Хозяева стали клонить к тому, что нам надо остаться у них ноче-вать.
Тут уж мы решительно поднялись из-за стола, извинились, рас-прощались и вывели со двора велосипеды.
Парень пошел вслед за нами, что-то говоря по-армянски.
Он словно не верил, что мы уезжаем.
Мы нажали на педали, чтобы оторваться от него, и наконец с об-легчением обнаружили, что остались одни. 
Нашли церковь, ради которой заехали сюда. 1837 год.
Внутри никаких изображений.
А снаружи слева от входа на камне кладки окаменевший отпечаток спиральной раковины трилобита.
Это и была пресловутая «змея» Шагена Мкртчяна. 
«Головы нет, откололи, наверное», – со знанием дела пояснили нам местные мужчины.
Мы не стали спорить.
Еще один миф из книги Шагена был развеян.
Нам хотелось поскорее покинуть место насильственного госте-приимства.
Я невольно оглядывался – не собираются ли нас опять взять в полон и силком затащить на ночлег?
Тем более, что мы опять возле пресловутого магазина напротив родника.
Таксисты рассказывают нам про древнюю часовню с хачкарами на кладбище Айгестана (до нее пара километров, она видна с трассы, перед селом) и даже предлагают бесплатно подбросить нас на маши-не туда, но мы так спешим покинуть село, что отклоняем это замеча-тельное предложение и, нажав на педали, катимся вниз под горку – на Степанакерт.
На ходу облегченно вздыхаем. Уф!
Ветер и скорость выветривают из нас неприятный осадок от айге-станского гостеприимства.
Выходит солнце. День клонится к вечеру.
На Т-образной развилке впадаем в трассу «Степанакерт – Аске-ран», сворачиваем направо.
Дорога идет по краю глубокого каньона реки.
Внизу у воды немало мусора.
На другом берегу – руина огромного железнодорожного вокзала.
Он заброшен, думаю, навсегда.
Ведь ветка тянулась в город с севера, из Азербайджана.
Смотрю по сторонам, присматривая место для ночлега.
Вдруг бензоколонка справа при въезде в город, дальше дома.
Повертываем назад, чтобы найти место для палатки.
Вот оно – над дорогой, на симпатичной терраске под пинией.
Высокая сочная трава мокрая после дождя.
Кусты цветущего шиповника. И даже комары.
13 июня 2011. Понедельник. Ночью легкий дождь.
Утром легкие облачка. Небо промытое, чистое.
Перед городом трасса идет на долгий пологий подъем, и мы, за эти дни наездившись вволю, с удовольствием около часа ведем вело-сипеды пешком до центра города.
Приятно просто пройтись.
Вот и автостанция – она нам будет необходима в ближайшие дни.
Ищем поблизости дешевую гостиницу – женщина на улице пред-лагает комнату рядом, в старом квартале, в частном доме за 1500 драм в день с человека, если мы пробудем несколько дней.
Договорившись на три дня, с облегчением закатили байки во двор, сняли рюкзаки.
Долой черные рабочие штаны и сапоги, да здравствуют белые брюки и вельветовые туфли!
Переодевшись, тотчас идем регистрироваться в МИД – это прохо-дит быстро и без проволочек. При регистрации необходимо указать и письменно перечислить  места, которые вы собираетесь посетить во время пребывания в Карабахе. На всякий случай указываем места с большим запасом.
Затем автостанция. Автобус до Амараса не ходит. Такси 7.000 драм.
На Хаци (Бри Ехци) маршрутка через день (понедельник, среда) в 4 часа дня. Такси 5.000 драм.
Зато через 10 минут – маршрутка до Мардакерта.
Покупаем билет в кассе – здесь так принято.
Час пути (70 км) по чудесному асфальту, но всё портят последние два-три километра разбитой вдрызг грунтовки – пыль невыносимая, щебень под колесом, тряска.
Дорогу кроют асфальтом, работа кипит – через месяц тут будет полный ажур.
В Степанакерте тоже идет активное строительство, приметы не-давней войны отсутствуют.
Лишь по дороге в Мардакерт мы впервые увидели в Карабахе ис-ламские кладбища с сотнями стел и пару крупных исламских средне-вековых мавзолеев в виде цилиндра с коническим куполом.
Дорога идет по «освобожденной территории», вправо от дороги простирается огромная, плоская как стол, зеленеющая азербайджан-ская равнина, покрытая руинами селений и города Агдама.
Каждый азербайджанский дом разрушен – чтобы азербайджанцы знали, что возврата не будет. Что это навсегда.
Армяне рассматривают ситуацию в Карабахе как долгожданный реванш за всё, что претерпели от турок за последние столетия.
Нам рассказывали, как азербайджанцы во время боевых действий безжалостно обстреливали из орудий дома мирных жителей, чего ни-когда не делали армяне.
Тут и там на высотах – боевые блиндажи с утопленными под зем-лю дзотами, кое-где – ржавые остовы подорванных БТРов.
В селении Нор Кармираван («Новое Красное село», бывший азер-байджанский Непреван) прямо к дороге (справа, если ехать в Марда-керт) примыкает огромное исламское кладбище, находящееся на ок-раине, чуть в отдалении от села.
На обратном пути из Мардакерта сходим здесь.
Мне интересна символика местных исламских стел.
На кладбище я делаю около ста снимков (другого случая обозреть местную исламскую символику нам не представится).
Здесь я лишний раз убеждаюсь, что погребальная символика в целом является общей и единой для крупнейших духовных учений.
Она внеконфессиональна.
Она со-вос-соединяет собою разные вероисповедания.
Она словно связующий раствор для кирпичей.
Она безмолвно и красноречиво противостоит изоляционистской позиции церквей.
В Москве я в виде отдельного исследования подробно опишу символическую систему надгробий Непревана.
Среди стел густая трава, а я в легких вельветовых туфлях.
Поэтому хожу с особой осмотрительностью – и впервые за поездку вижу довольно крупную, красивую светло-коричневую змею, усту-пающую мне дорогу в траве – думаю, за многие месяцы, если не годы, мы единственные, кто потревожил ее покой, бродя среди исламских могил.
Мы наконец уяснили, что армянский иж – это русский уж, порода неядовитых змей, а оц – это змея как таковая.
Местные как-то сразу распознают ядовитых и неядовитых змей.
Мы такого опыта не имеем и поэтому все время настороже.
*
МАРДАКЕРТ, КУМИРЫ

В Мардакерте не без труда и не сразу находим краеведческий му-зей – одноэтажный домик за бывшим кинотеатром (ул. Азатамартик-нери 88).
В палисадничке перед музеем вкопаны каменные плоские кумиры, ради которых мы, собственно, здесь и оказались.
Справа от входа три, слева – четыре кумира, и еще один, меньшой, в экспозиции музея.
Все они представляют собой единый лик, единый шаблон созна-ния.
Он очень характерен и имеет ряд особенностей: круглые глаза, серповидные брови, соединенные с прямым носом, утонение туловища в середине, поза.
Модульность (т.е. одно и то же соотношение) ширины, высоты и толщины плиты, а также ее формы.
Плоскостность плиты и самого изображения  – она вводит его по-вышенную условность и может означать, что изображается духовная, а не физическая ипостась персонажа.
У всех на спине клиновидная коса, у двоих сзади кинжалы.
У всех поднятые руки сведены на груди так, что пальцы находятся на уровне рта.
Все восемь кумиров явно отсылают к некоему единому первооб-разу, хотя на разных камнях пальцы выделены по-разному и кисти рук украшены по-разному.
И кинжалы за спинами лишь у двоих.
Говорят, что нашли их случайно, в земле – строили полигон.
Закругленность верхней части плит говорит о том, что изобража-ется и аура (духовное тело), и внешний облик.
После кумиров нам не пришло в голову поискать в Мардакерте местную церковь и кладбище – настолько своеобычно было то, с чем мы столкнулись в их лице.
Мы молча сели в маршрутку и поехали обратно в Степанакерт.
Нам советовали посетить раскопки Тигранакерта, но мое отвра-щение к раскопкам и античности сделало свое дело – мы пролетели мимо, полюбовавшись армянским храмом высоко на горе над раскоп-ками.
В Степанакерте с автостанции мы прошлись до Исторического му-зея – но он уже был закрыт.
Мы увидели лишь два почтенных хачкара у входных дверей.
И это были не совсем экспонаты, вынесенные на улицу: перед хачкарами стояли закопченные поддоны для свечей.
За день мы успели побывать в музее Мардакерта и на исламском кладбище Непревана, и то и другое было крайне значимым.
Мы своими глазами увидели уникальных кумиров, порожденных неизвестной верой и религией, и орнаментику местных исламских стел, лишний раз убедившись в существовании общего истока рели-гиозного символизма.
*
ТОХ

14 июня 2011 в 9-00 уезжаем с Автовокзала в Тох на гадрутской маршрутке (850 драм – около 80 руб.).
В Тохе храм Сурб Степаноса, а в его стенах, по словам Шагена Мкртчяна, 51 хачкар – колоссальная цифра, способная поразить во-ображение любого хачкарианина.
Поэтому и едем в Тох. 
По дороге замечаем две любопытные вещи.
Во-первых, градобойные установки Zenith – этакие широкие белые раструбы, которые включаются автоматически и выстреливают вверх особыми зарядами, препятствующими выпадению града.
Во-вторых, дорожные указатели на латинице, желтого цвета, с обозначением достопамятностей, специально для интуристов.
Я сумел заметить указатель с надписью Platan Tree (имеется в виду дерево, которому около двух тысяч лет), Shoshkavank, Amaras.
На повороте к Тоху стоял такой же желтый указатель с надписью Togh Melik’s Palace, который мы проигнорировали, не осознав, что он может быть полезен и нам.   
Полтора часа горной дороги через Сарушен – Красный Базар.
В 10-30 после тошнотворных серпантинов мы на месте.
Покачиваясь, выходим вместе с девушкой русского вида – она за-нимается с детьми в художественной школе в Тохе.
С трассы от остановки у бензоколонки хорошо виден Тох (он справа), до него 1 км.
Здесь же пара джипов, ждут туристов, нас предлагают подбросить, но мы, не вникнув в ситуацию, гордо отказываемся и пешком двигаем в село.
Это серьезный промах.
Мы лишили себя Гтчаванка.
Через пару часов мы поймем это, но будет поздно.
Что ж с того, что наш главный интерес – храмы, анапат и кладбище Тоха?
Джипы мигом домчали бы нас до Гтчаванка, (дорога туда все равно проходит через село – 10 км на авто либо – альтернатива – 3 км пешком напрямик вверх из села через гору – нужен проводник), а по-том мигом вернули бы нас в Тох, куда мы так ретиво и гордо зашагали пешком.
Судя по всему, Гтчаванк – действительное средоточие крупных и значимых памятников, один из крупнейших монастырей Карабаха.
Мы же, загипнотизированные Шагеном Мкртчяном и обещанными им 51 хачкаром (какой уж тут Гтчаванк!), зашагали  в недалекий Тох. 
Обратно маршрутка из Гадрута проходит по шоссе в 15-30.
Мы выехали налегке, чтобы в тот же день вернуться в Степана-керт.
Тем самым мы резко ограничили себя во времени, отведенном на Тох.
Среди домов Тоха (селение взбирается на горный склон) еще с дороги видна церковь – приметный восточный фасад храма Иоанна (Оганеса) с единственным узким вертикальным окном, напоминающим бойницу, в центре глухой стены.
Когда памятник сразу приметен и на виду, это всегда радует – от-падает необходимость поиска и расспросов.
С главной улицы поднимаемся наверх к Сурб Оганесу.
Храм внешне очень живописен, внутри заброшен.
Здесь два помоста – в восточной и в западной части храма.
Это означает, что перед нами дохристианский (зороастрийский?) храм, который не подвергся разрушению, а был приспособлен для нужд христианского богослужения.
Западный помост служил для совершения обрядов зороастрийцам, а восточный соорудили христиане (еще один храм с двумя помостами – Сурб Аствацацин над рекой – мы уже видели в Верин Геташене на Севане).
Внутри любопытные обломки раннехристианских стел, в алтарной апсиде ряд небольших хачкаров внизу у стены.
Храм расположен на довольно крутом склоне, на террасе, окружен невысокой оградой с металлическими воротами.
Вокруг него – многочисленные каменные руины жилых домов, ви-димо, принадлежащих азербайджанцам.
Эти руины сами похожи на развалины храмов и крепостей, созда-вая пронзительный пейзаж, от которого щемит сердце – в нем лако-ничная, лапидарная природная красота каменистого горного склона совмещается с мотивами угасания и рассеяния людского духа.
Заброшенность, покинутость, запустение.
*
ТОХ.  ХРАМ СУРБ СТЕПАНОСА

От ворот храма Сурб Оганеса (Св. Иоанна) в Тохе склон терраси-рует узкая нахоженная тропка, идущая на юг вдоль руин, стен домов, оград окрестных усадеб и мимо большого каменного родника.
Метров через 200 она приводит прямо к Сурб Степаносу.
Сурб Степанос – небольшая базилика с поросшей травой крышей, находящаяся чуть на отшибе, на округлом зеленом взгорке над селом, глубоко вросшая в землю, – производит поразительное впечатление.
Может быть, всё дело в ауре места.
В следах состояния тех, кто клал эти стены.
Тех, кто век за веком служил в этом храме, поклоняясь Господу.
Тех, кто многие века приходил сюда с молитвой и упованием.
Рядом огромное ореховое дерево.
Ниже, у подножья холма (к юго-западу) – сельское кладбище.
Внутри базилики по стенам сочится вода – видимо, родниковая.
Здесь сыро, под ногами хлюпает.
В западной стене храма и внутри несколько хачкаров.
Самый внушительный – в западном фасаде, снаружи, справа от входа.
Если считать крупные, то их всего восемь.
Остальные мелкие (размером 30 х 40 см, в основном горизон-тальные, с лапидарной скупой резьбой, три в левом приделе, четыре в правом) – то есть всего около пятнадцати.
Шаген писал о 51 хачкаре в стенах Сурб Степаноса – потому мы и оказались здесь.
Видимо, он посчитал за хачкары скромные обетные крестики, вы-щербленные и процарапанные на стенах, и приплюсовал их к хачка-рам.
Еще один миф рассеялся:
«200 хачкаров Цера Наатака в Птрецике».
«51 хачкар Сурб Степаноса в Тохе».
В Цера Наатаке мой проводник Нелсон сказал: «Здесь под землей тысяча хачкаров».
Уловив мой молчаливый скепсис, он стал снимать плотный слой зеленого мха с ближайшей ушедшей в землю плиты двухметровой длины.
Но под мхом плита была гладкая, без крестов.
Огромная тяжеленная плита была расколота на два куска, и один из них он сумел перевернуть – на другой стороне тоже было пусто.
Он стал сдирать мох с соседней плиты – тот же результат, на пли-те ничего не было. Миф.
Я насчитал там не больше сорока более чем скромных по декору небольших (до полуметра высотой) прямостоячих надгробий с про-цветшими крестами из осыпающегося мягкого камня, быстро «съе-дающего» резьбу, и всего три-четыре интересных, достаточно хорошо сохранившихся хачкара.
Что ж, дело, разумеется, не в количестве хачкаров, а в крахе ожи-даний.
Реальность непрестанно торпедировала наши ожидания, возбуж-денные описаниями Шагена, которые иначе как сильно преувеличен-ными не назовешь.
Думаешь найти одно – натыкаешься на другое.
Так и здесь, в Сурб Степаносе: вместо разливанного моря хачкаров – несколько любопытных памятников другого рода.
Например, надгробье внутри базилики, у южной стены, справа у входа.
Оно длинное, прямоугольное, с четырьмя прямоугольными, на-правленными внутрь, порталами входа в виде квадратных подковок-арок на середине каждой стороны прямоугольника.
Такие порталы, хоть и редки, но нам уже попадались несколько раз.
На плите голова человека и большая круговая розетка с восемью радиусами внутри.
У северной стены, примерно на середине ее длины – совершенно неконструктивная, одиночная и асимметричная по своему топосу че-тырехгранная колонна (единственная здесь), вся черная от копоти свечей – то есть весьма и весьма почитаемая.
А ведь никаких изображений на ней нет. В чем же дело?
В церкви темно, со сводов капает вода, под ногами хлюпает и развезень – приходится достать фонарик.
Небольшие хачкары, вмурованные в стены в самых глухих и узких местах приделов базилики, видны лишь с подсветкой.
Подсветили и колонну – вверху обнаружилось обращенное на юг, в пространство храма, круглое отверстие диаметром в шесть санти-метров – матка духа (не сюда ли когда-то вдвигали каменный фаллос? Ведь «дух» на древних языках – женского рода).
Вот откуда идущие сквозь века копоть и поклонение!
Кстати, колонна эта асимметрична и она одна (нечет) – а это вно-сит в ее сакральную семантику мужскую ипостасность.
А в итоге, в целом получается, что она объединяет в себе мужское и женское.
Таковы вошедшие и в христианство древнейшие представления о нашей единой, вечной природе (о «Боге») – она и мужчина и женщина. Или так: она ни мужчина ни женщина.
Об этом ясно сказано в апокрфическом Тибетском евангелии.
Мы уже видели в церкви Сурб Степаноса в Цмакаохе в квадратной полуколонне, приставленной (зачем?) к стене базилики, сквозное круглое отверстие диаметром около десяти сантиметров.
Наш проводник сказал, что местные протаскивают сквозь него свои вещи – шапку, рубашку.
Если это отверстие считать обиталищем духа, то вещь, побывав в нем, обретает частицу духа. Очищается. Приобщается к духу.
Становится защитным талисманом. Возможно, колонна с отвер-стием в Сурб Степаносе уцелела от предыдущего, дохристианского святилища – и по-прежнему исполняет свою мистическую функцию, освященную древностью.
Смена вер и религиозных систем, как мы видим, мало влияет на древнейшие представления подобного рода, остающиеся неизмен-ными в течение тысячелетий.    
Вокруг базилики древние надгробья, в основном без резьбы, среди них одна исключительная по древности архетипов крупная плита.
Она лежит к юго-востоку от храма, у огромного орехового дерева.
На ней сверху профилирована объемная «гора Меру» в виде мандалы: квадрат в основании, углы подрезаны, в центре – вихрь ча-кры, направленный против солнца (замечу, что розеток против солнца в Карабахе мне попалось больше, чем по солнцу. Это говорит о древ-ности местных архетипов. Древние духовные традиции были «лево-сторонними», так сказать, «противосолнечными»).
На боковой грани этой слегка выпуклой, обтекаемой как кашалот, двухметровой плиты-саркофага изображены кувшин, ножницы, топор и что-то еще в том же духе – чисто светские мотивы, чисто светские рельефы.
Несмотря на всё мое желание, я никак уж не могу усмотреть в них духовный контекст.
В основе подобных образов, видимо, лежат архаичные представ-ления о том, что топор, или соха, или жена понадобятся человеку и в ином, загробном мире.
Сначала их впрямую укладывали в могилы, затем стали просто изображать на надгробьях. 
*
ТОХ.  КЛАДБИЩЕ ЧУТЬ НИЖЕ СУРБ СТЕПАНОСА

От Сурб Степаноса спускаюсь чуть под горку от базилики, к юго-востоку, на местное кладбище, на котором хоронят и сейчас, и нахожу там несколько любопытных саркофагов.
Символика саркофагов и надгробий, как правило, менее регла-ментирована установлениями господствующей религиозной системы и в этом смысле более свободна в плане использования древних, су-ществующих до сих пор и в этом смысле внеконфессиональных сим-волов и архетипов, опирающихся на знание о тонких структурах чело-века – они-то ведь, эти структуры, ничуть не меняются при замене, к примеру, зороастризма на христианство.
В подтверждение этой простой истины нахожу здесь несколько великолепных надгробий.
*
ТОХ.  АНАПАТ

От Сурб Степаноса спускаемся вниз, к магазину, ищем машину до Гтчаванка.
А машины-то ни у кого из местных и нет.
Вспоминаю про анапат, мне дают паренька в провожатые, с ним я опять поднимаюсь на склон, мимо Сурб Степаноса и еще выше. 
Анапат (то есть пустынь) находится метрах в ста выше Сурб Сте-паноса – надобно от него подняться вверх по крутому склону по тропе, идущей от западного фасада базилики на северо-северо-запад.
Здесь меня ждет самая большая неожиданность за все наше пре-бывание в Карабахе.
Подхожу к анапату.
Внешне он – копия Сурб Степаноса: полуразрушенная базилика с каменной кровлей, западной стеной сливающаяся с крутым склоном так, что с него можно спокойно перейти на крышу анапата, заросшую горной травой.
Вокруг надгробья, в основном без резьбы.
Алтарная апсида проломлена.
Дверь в южной стене.
Захожу – а в храме стадо, коровы и телята.
Стоят и молча смотрят на меня круглыми глазами.
На полу по щиколотку навозная жижа как в хлеву.
Из жижи выступают три длинных белоснежных средневековых надгробья с резьбой и армянскими надписями.
Узкий вход в южный придел без зазоров заполнила своей округлой тушей мирно стоящая корова – даже заглянуть туда не удалось.
В северном приделе теленок.
Поперечная деревянная балка входного проема выломана – зна-комые по Дадиванку приметы: здесь искали тайники с золотом.
Возле Дадиванка местный рассказал нам, что в Дадиванке шуро-вали не азербайджанцы, а приезжие армяне – искали золото (и вроде бы нашли). А местные мусульмане христианские святыни не трогали – Аллах накажет.
Судя по этим рассказам, ситуация в Карабахе была гораздо слож-нее и тоньше, чем грубое и однозначное противостояние азербай-джанцев и армян, как это многие себе сейчас представляют.
Пораженный увиденным, спускаюсь к магазину, где меня ждет Дима.
Семь раз я был в Армении, повидал немало святых мест.
Но храма, фактически превращенного в хлев, мне видеть не до-водилось.
Во время Отечественной войны России с французами 1812 года наёмники Наполеона (разномастная шваль со всей Европы, которой хорошо платили за войну) заводили в алтари православных храмов лошадей, используя их как стойла.
По этим замашкам русские крестьяне тотчас поняли, с кем имеют дело – и начали бить пришельцев как зверьё, как нелюдей.
В Чаректаре местные рассказали нам, что при азербайджанцах в храме держали скот.
А в Тохе мы увидели заброшенный храм, который и без всяких французов или азербайджанцев – вроде как бы сам по себе – отдан на откуп скоту.
*
ТОХ,  ДОМ МЕЛИКА

У магазина несколько селян сидят на деревянных венских стульях под небольшим навесом у входа.
Продавщица в магазине упоминает о доме мелика (управителя) Тоха, который совсем недавно обнаружили и сделали объектом экс-курсий для туристов.
Дом мелика в двух шагах – 30 метров вверх от магазина.
Внешне он ничем не отличается от базиликальных храмовых по-строек, только внутри, в центре восточной стены устроена ниша с ка-мином – вещь, вряд ли возможная в христианском храме, где этот то-пос священен близостью в престолу и обычно занят иконой.
Лишь по этой детали можно заключить, что помещение чисто гра-жданское.
Под базиликальным помещением – сводчатый подвал, точно такой же по форме и кладке, как крипты Рипсимэ и Гаянэ в Эчмиадзине или Месропа Маштоца в Ошакане.
Время до маршрутки еще есть – и я расспрашиваю о хачкарах.
Нам рассказывают о большом хачкаре, который находится как раз на тропе, идущей от Сурб Оганеса к Сурб Степаносу.
«Если вы прошли там, вы не могли его не заметить!» – авторитет-но сказали нам.
Как же мы его пропустили?
Поднимаюсь обратно и пытаюсь найти хачкар – безуспешно.
Вокруг лишь руины, террасы, каменные стенки, глыбы камня, ва-луны.
На мое счастье, вижу пожилую женщину во дворе одного из домов – она доводит меня прямо до хачкара.
Он стоит прямо на тропе, по которой мы прошли, вделанный в не-высокую ограду вокруг усадьбы.
Почему же мы с Димой, проходя здесь, не увидели его?
И я вспоминаю, как на нас остервенело кинулась собачонка оттуда, с той стороны ограды.
Ее лай настолько утянул наше внимание, что мы не заметили очевидное – я стоял прямо перед крестным камнем – а сознание было полностью поглощено рвущейся с цепи собачонкой за оградой.
Прошу разрешения сфотографировать женщину, которая любезно довела меня сюда, рядом с хачкаром.
Она предлагает мне зайти выпить кофе, а когда я вежливо откло-няю ее приглашение и поясняю, что нам уже пора на маршрутку, она сердечно желает мне удачи и успехов в моей работе.
«Наверное, пишете книгу?» – гадает она.
Похоже, люди менее экзотических занятий сюда не заглядывают.
Делать нечего – мы вытягиваемся на трассу и ждем нашу мар-шрутку обратно в Степанакерт.
А вот и наша знакомая девушка с русской внешностью – она тоже едет обратно, отзанимавшись с ребятишками в художественной школе.
15-30. Где же наша маршрутка?
Вглядываемся в серпантин, террасирующий склон горы и видный издалека.
Она тут как тут, спускается с перевала.
Мы хотели доехать до Красного Базара (30 мин.), оттуда на такси до Амараса (еще 30 мин.).
Но небо почернело, погода накренилась на нелетную – и мы ре-шили отставить Амарас и возвращаться в Степанакерт.
Пошел дождь, потом посыпал град диаметром в сантиметр.
Водитель неудачно свернул с дороги на обочину, решив переждать град – и тотчас увяз в глине.
Целый час льдышки остервенело били по лобовому стеклу.
Водитель связался по мобильнику с ближайшей маршруткой, идущей нам навстречу – скоро она встала рядом, и общими усилиями пассажиров – бравых парней в защитной форме – нашу маршрутку вытолкнули из глины на асфальт.
Приехали – сварили рис – зарядил дождь с грозой.
За окнами потемнело. Подушки и одеяла влажные.
Купили горошек «Бондюэль» в стеклянной банке.
Десертную кукурузу.
Местный сыр «лори» просто так есть нельзя – надо вымачивать, уж очень он солон. А другого нет.
Время восемь. Клонит в сонь – из-за тяжелых серпантинов и пого-ды.
15 июня 2011. С утра вновь солнце. После вчерашних ливней с градом на небе ни облачка.
Дима вчера в восемь вечера уже спал, а я долго не мог заснуть – до двух ночи.
Видно, благодать святых мест откликается по-разному.
Мне всё кажется – по сравнению с плотностью и насыщенностью наших армянских, докарабахских впечатлений – что пока все увиденное в Арцахе не оправдывает ожиданий – всё какие-то мелочи, фрагменты, детали, случайные осколки.
Ощущение тыркания вслепую и постоянного непопадания – ищешь одно, натыкаешься на другое.
Неумеренные восторги Шагена Мкртчяна сыграли с нами злую шутку.
Что ж. Попробуем прибегнуть к помощи специалистов.
С утра двигаемся в Краеведческий музей.
Музей начинается с улицы – замечательны два хачкара, стоящие у входных дверей музея. Они по-прежнему являются объектами почи-тания – перед хачкарами подсвечники. Хороши новые резные дере-вянные двери музея.
Заходим внутрь, знакомимся с директоршей.
Расспрашиваю ее, где можно увидеть наиболее показательные «светские рельефы».
– «Не могу вам сказать».
– Куда бы вы посоветовали нам съездить, чтобы посмотреть над-гробья и хачкары с фигурами?
– «Мне трудно вам ответить».
Вместо этого директорша готова дать нам телефоны сведущих людей. Телефоны ереванские.
– «Есть еще один местный специалист, но у него сегодня похороны – отец умер».
У нас с Димой рука не поднимается беспокоить специалиста на-шими пустяками в такой день.
Осматриваем фотоснимки армянских храмов в первом зале Музея.
Начинаем спрашивать: где находится этот храм? А этот?
Оказывается, все снятые храмы находятся вне досягаемости, на азербайджанских территориях.
А фото сделаны еще до перестройки.
В Музее посетителям запрещено фотографировать.
Интересуюсь, чем вызвана эта экстраординарная и мною пока ни-где не виданная в Армении мера.
«Здание старое, требует ремонта. Не хочется, чтобы интуристы снимали наши стены», – поясняет, слегка смутившись, директорша.
Я пожимаю плечами. У меня нет слов.
– «Но вы можете снимать», – чуть поколебавшись, добавляет она.
Мы упоминаем о книге Мкртчяна, и она подтверждает, что книге этой доверять не стоит.
В экспозиции музея наше внимание привлекают один из марда-кертских кумиров, пара хачкаров, персидский кувшин, медный колокол, русская икона, традиционные ковры, старая карта Карабаха, складной фотоаппарат, обломок прялки, древняя капитель.
И здесь традиционные предметы утвари и быта пронизаны тради-ционной, хорошо знакомой символикой, которой много тысяч лет: ромбы, «мировые огурцы», зубчики кристаллизованного сознания, зубчатые и радиальные розетки, шестирадиусные розетки, решетки и косые кресты.
Но в плане наводки на светские рельефы – главный наш магнит – осмотр экспозиции ничего нам не дает.
Покидаем музей с тем же багажом, с каким вошли в него.      
Надеяться на подсказки со стороны больше не приходится.
*
ПИРУМАШЕН

Возвращаемся на «базу», берем палатку и спальники – и за 10.000 драм договариваемся с таксистом на поездку в Амарас и Хаци (Бри Ехци), в одну сторону.
По дороге перед Сарушеном осматриваем поразительную базилику Пирумашен 12 века – я случайно заметил ее вчера из маршрутки, когда мы возвращались из Тоха.
 Она у самой дороги, полускрыта за акациями.
Производит мощное, первозданное впечатление, особенно внутри.
Сквозь провалы в стенах видна пышная стена зелени.
В южную стену изнутри вмурована горизонтально огромная над-гробная плита с изображением порталов.
*
АМАРАС

Мы подошли к храму очень вовремя – как раз подоспел худощавый мужчина-ключарь, чтобы открыть храм группе армян, приехавших чуть ранее.
Главный и единственный храм монастыря, под которым находится гробница Григориса, внука Григория Просветителя, внешне малоин-тересен, он построен довольно поздно и без всяких изысков.
Со всех сторон храм окружен мощными стенами, напоминающими крепость.
Стены как стены.
Наверх к башням взбегают лестницы из серого камня.
Лестницы как лестницы.
По одной из них решаю подняться на стену, чтобы взглянуть на храм с высоты.
Но вместо этого лестница неожиданно заканчивается тупиком, и я оказываюсь в узком темном помещеньице без окон, перед каменной горизонтальной плитой, в которой аккуратно пропилен вырез в форме замочной скважины.
Нежданно-негаданно я вторгся в самый что ни на есть средневе-ковый, крайне исторически весомый и значимый, монастырский туалет – одну из достопримечательностей Амараса.
Туалет в прекрасном, рабочем состоянии и функционирует как в старые добрые времена.
Со всех сторон к стенам изнутри, как и полагается в крепости, пристроены разные помещения, аркадой опоясывающие территорию по периметру.
В одной из них сохранилась каминная ниша, как говорят, очень древняя, арка которой профилирует два обращенных друг к другу профиля – парня и девушки.
Изображения настолько современны, что кажутся новоделом, в их древность веришь с трудом.
В самом храме слева от входа находится плита 19 века с орди-нарной орнаментикой, ранее лежавшая на могиле Григориса.
В правой части храма возле алтарного помоста, в полу – узкий провал вниз с крутыми ступенями.
Это вход в гробницу.
Мы с Димой ждем, пока опередившие нас армяне не осмотрят гробницу.
Долго ждать не пришлось, храм быстро пустеет.
Вот тогда и мы уже чинно приступаем к спуску.
Гробница внука Григора Лусаворича – тоже Григориса – поражает духом подлинной древности.
Узкий ступенчатый ход вниз делает поворот направо, затем нале-во. При повороте влево в торце стены – ниша, в которую невольно упирается взгляд при спуске.
Над нишей по сторонам два странных одинаковых изображения, похожих на необычные лики (левое изуродовано квадратным вырезом).
Именно они-то и притянули меня сюда, эти странные лики.
До этого я видел лишь неважные черно-белые снимки, по которым невозможно понять, что же тут на самом деле изображено.
Поэтому мы с Димой замедляем спуск и «зависаем» в узком кори-дорчике на левом повороте, чтобы внимательно разглядеть резьбу и заснять ее.
Это 7-й век. Два древа жизни, точнее, две зеленеющие пальмы с круглыми плодами праведности.
И в то же время это – лица. Киртимукха! Лик незримого присутст-вия!
Мне далеко не сразу становится ясно, по какой причине возникло это поразительное сходство древа жизни с человеческим ликом.
Ставрос-ствол на «голгофе» в две ступени образует нос, а узкие ланцетки условно пальмовых листьев – вставшие дыбом волосы.
С крайних ланцеток свисают «плоды праведности» в виде концен-трических розеток – это глаза.
Оба древа одинаковы.
Но вот она, отгадка!
Агатангелос в «Истории Армении» (5-й век) приводит цитату из Псалмов (91:13-14): «Праведник цветет как пальма» – и лишь найдя эту цитату, я понимаю причину удивительного сходства пальмы и ли-ца: это прямая, визуальная отсылка к Псалмам, весьма наглядно реа-лизующая ставшее каноническим сравнение.
Пальма и есть праведник, а праведник есть пальма.
В то же время пальма есть пальма и ничто иное.
Чтобы реализовать эту тонкую диалектику смыслов, и потребова-лось создание группировки, провоцирующей восприятие на создание гештальта лица и тем самым обманывающей восприятие, застав-ляющей видеть лицо там, где оно вроде бы не изображено и появиться вроде бы не может.
С подобными приемами мы не раз сталкивались и на хачкарах – там нередко возникают ромбические впадины или прямоугольники между почками крестов, и другие фигуры.
Второй, симметричный входу выход из гробницы завален.
Жаль – там тоже была резьба, и, похоже, иная.
Когда мы поднялись из гробницы наверх, в опустевший храм, ключарь рассказал нам, что до 7 века в обряде крещения для помаза-ния использовали сок граната.
Отсюда очень любопытный фрагмент древней плиты с изображе-нием граната, вмурованный в северную стену храма возле крещальной ниши.
*
ХАЦИ или АЦИ

Из Амараса несемся на такси по пересекающимся и разбегаю-щимся дорогам в Хаци, к часовням Бри Ехци.
Крупные цветные снимки этих поразительных памятников давно мне знакомы по прекрасному альбому хачкаров 1973 года – несколько небольших часовен, расположенных рядом друг с другом, самым бук-вальным образом сложены из хачкаров: на каждом камне кладки – резной крест.
По этим снимкам у меня сложилось впечатление, что Бри Ехци, возможно, – самый значимый в плане хачкаров памятник Карабаха.
И уж бесспорно, один из самых впечатляющих.
Вот почему, ощущая, что время нашего пребывания в Карабахе сжимается, мы решвем напоследок добраться до часовен Бри Ехци.
Хаци – село горное, находящееся на краю Карабахской ойкумены, в горном ущелье, недалеко  от границы с Азербайджаном, добраться до него весьма непросто.
Наш водитель-таксист признался, что даже он никогда там не был.
Больше часа мы несемся из Амараса по дорогам то с асфальто-вым покрытием, то по грунтовкам, то по пыльным проселкам.
Какое-то время едем вдоль азербайджанской границы, при этом справа от нас простирается до горизонта плоская плодородная рав-нина, а слева начинаются предгорья Карабаха.
На подъезде к ущелью, в котором находятся села Норшен и за ним Хаци, нас поражает памятник: на склоне громадной горы стоит колоссальная серебристая фигура солдата.
А вокруг – только зеленые горы. Ни домика, ни селения.
В Норшен автобус ходит три раза в неделю: понедельник-среда-пятница. В Хаци – вообще не ходит.
Завтра автобуса нет – нам придется выбираться отсюда как-то иначе.
Но это – завтрашние заботы.
От Норшена до Хаци два километра узкой каменистой грунтовки, полого идущей вверх по ущелью вдоль реки, по ее правому берегу.
Перед Хаци дорога переходит к селу, на левый берег.
При подъезде к Хаци, где-то за полкилометра до первых домов, на другой стороне ущелья видим недалеко от воды абрисы часовен Бри Ехци – и вздыхаем с облегчением: нам не придется ни брать про-водника, ни подниматься высоко в горы, ни даже утруждать местных расспросами.
А переночуем мы на природе в палатке, где-нибудь близ часовен.
*    
ХАЦИ. СЕЛЬСКАЯ ЦЕРКОВЬ СУРБ АСТВАЦАЦИН

Водитель притормаживает на улочке между домами, здесь мы прощаемся с ним.
Около шести вечера, солнце еще высоко над горами, на небе ни облачка.
Подхожу к парнишке, взирающему на наше прибытие, объясняю, что нас интересуют хачкары, спрашиваю, где находится сельская цер-ковь.
Немного проходим по улице вглубь села, кто-то приносит ключ, чтобы открыть запертую калитку во двор, окруженный глухой железной оградой, и здесь за высоким зданием школы, на холме открывается храм – простая базилика.
Она спрятана от посторонних глаз, и найти ее самостоятельно не-возможно.
Внутри пусто, храм заброшен, на пилонах-полуколонках подпруж-ных арок вырезаны необычные длинные узкие кресты.
*
ХАЦИ (АЦИ).  БРИ ЕХЦИ

Мы благодарим наших провожатых и, искоса поглядывая на солн-це, быстро снижающееся над горным хребтом, застевающим полнеба, по дороге вдоль реки скорым шагом отправляемся к часовням Бри Ехци. За нами увязывается паренек, которого я спросил про сельский храм.
Возможно, он ощутил какую-то ответственность за нас – ведь мы обратились именно к нему.
Несколько раз он спрашивал, где мы будем ночевать, и я объяс-нил, что мы заночуем в горах, в палатке, и что проводник нам не ну-жен.
 Однако паренек упорно идет с нами, как бы не слыша нас и пол-ностью игнорируя наши слова и желания.
После случая в Айгестане с не совсем добровольным гостеприим-ством нас это сразу напрягло – я бы предпочел спокойно и без помех осмотреть часовни в одиночестве.
Памятники Бри Ехци расположены тремя группами.
Улочка селения Хаци плавно переходит в дорогу, идущую по ле-вому, высокому и обрывистому, берегу вдоль реки вниз, к Норшену,
Сначала мы видим слева у дороги первую часовню, ее входной портал полностью сложен из хачкаров.
Правда, хачкары небольшие и достаточно простые по композиции.
Но внешнее впечатление от часовни очень сильное.
В окружающем ее природном ландшафте она производит впечат-ление некой сюрреальности – словно инопланетный космический ко-рабль, случайно оказавшийся здесь.
На одном из хачкаров – великолепный образчик комплексной, «слипшейся» образности – плод праведности в виде граната, внутри которого изображена круговая радиальная розетка.
Затем чуть дальше по берегу и чуть выше от реки расположены три мощных вормнапака (арм. «крепкая стена») – огромные хачкары, взятые в основательные каменные киоты, достигающие высоты четы-рех метров.
В каждый из киотов, образующий нишу, вмуровано в ряд по четыре хачкара, каждый высотой около двух метров.
Хачкары одного вормнапака сохранились прекрасно, во 2-м, выто-ченные из мягких сланцевых пород, они расслоились и наполовину осыпались, в 3-м резьбу сохранил лишь один хачкар.
В облицовку постамента одного из вормнапаков вмурованы не-большие хачкары и плиты с рядами крестов. 
От них, если посмотреть вдоль реки и чуть выше по склону, среди кустов метрах в ста – ста пятидесяти видны крыши часовен третьей группы.
На старых фото Бри Ехци видно, что все постройки стоят на голом склоне.
В 1988 г. Шаген Мкртячян описывает местность вокруг Бри Ехци как пустынную и каменистую.
Сейчас всё изменилось: вокруг поднялись зеленые заросли в два-три метра высотой, ежевичник, терновник, выросли деревья.
Они пока не сомкнулись в единые непроходимые заросли и рас-положены купами и куртинами, между которыми можно довольно спо-койно пробраться.
Пока мы шли до них по дороге вдоль берега реки, я заметил усту-пающую мне путь небольшую светло-коричневую змейку.
Парнишка, чуть отставший, увидев змейку, буквально кинулся на нее, пытаясь раздавить ногой в кроссовке – но та уже ускользнула в колючий куст ежевичника.
Сверкая глазами, паренек стал выговаривать мне (а я шел пер-вым): зачем-де я не убил ее?
Ведь при укусе этой змейки я через полторы минуты умру.
Я спокойно ответил, что не вижу повода убивать тех, кто мне опа-сен или чье соседство мне не слишком нравится.
Паренек определенно не понял моей позиции.
Или понял – но не смог принять.
Мы пошли дальше по дороге вдоль реки – с нее верхушки крыш поднимающихся над зеленью каменных строений сначала не были видны.
Затем, по мере нашего приближения, они появились – несколько прижавшихся друг к другу довольно высоких каменных часовен с дву-скатными кровлями из камня, образующих живописную группу, напо-минающую сложный по конфигурации храм.
Нам показалось, что удобная диагональная тропка, по которой мы начали подниматься от дороги наверх, вьется как раз туда, к часовням.
Однако ничего подобного – в какой-то момент тропка пошла мимо, вдоль проволочной ограды кладбища, забираясь куда-то выше.
Нам пришлось свернуть с нее, пройти в калиточку в ограде и дви-нуться к часовням прямо по густой траве, лавируя между купами ко-лючих кустарников, которыми зарос склон.
Здесь же, на склоне, расположено сельское кладбище Хаци, а среди травы и кустов кое-где встречаются надгробья 19-го века и не-большие намогильные хачкары.
Здесь пришлось проявить максимальную осторожность и осмот-рительность – вокруг явно ощущалось присутствие мощного сознания нечеловеческого типа.
Густые заросли травы я старался обходить так, чтобы видеть, куда опускается моя нога.
До часовен добрались благополучно и вовремя – поймав послед-ние лучи солнца, уходящего за высокий гребень горы.
Что нового дал нам осмотр Бри Ехци, кроме чисто внешней экс-прессии от пейзажа и архитектуры?
В последней группе часовен есть небольшой храм, внутри которого в восточную стену (довольно высоко, слева вверху, под аркой свода) вмурован хачкар, на котором под крестом (в топосе мандалы) изображены два крестообразно наложенных друг на друга овала в круге – знак, который азербайджанские ученые считают маркером зо-роастрийцев.
Ровно ничего невозможного в этом нет.
Теперь-то ясно, что нет смысла ломать копья и спорить о той или иной принадлежности или, не дай Бог, «первородности» многих архе-типических символов и образов, которые я называю межконфессио-нальными – именно в силу их свободного просачивания сквозь грани-цы вероисповеданий и религиозных догматических построений разных церквей.   
От часовен на противоположном склоне ущелья реки уже хорошо виден Норшен – до него осталось не больше километра.
А мы вновь спускаемся на дорогу, идущую вдоль реки, и идем по ней еще дальше – до родника под карагачом в приметном месте, у моста на ту сторону – здесь проходит дорога на Норшен.
Мелкую в этом месте речушку можно буквально перейти вброд.
Здесь, у перехода, нагромождена целая плотина из всевозможного металлолома.
Набираем воды и начинаем забираться по пологому склону в гору, на ночлег.
Я шел первым и не уловил момент, когда наш назойливый сопро-вождающий всё же покинул нас.
Потом Дмитрий рассказал мне, что, уходя, он попросил копеечку.
– И сколько ты дал ему? – поинтересовался я.
– Один рубль, как он и просил, – ответил простодушный Дима.
Я только головой покачал.
Потом мне подумалось, что, поняв наконец серьезность наших намерений на предмет ночлега в горах и попросив копеечку, парень тем самым символически снял с себя заботу о нас как о гостях и от-ветственность за нашу дальнейшую судьбу.
И в этом смысле совершенно неважно, сколько Дима ему дал.
Дело было сделано.
Наконец-то мы остались наедине с огромным миром, который раскрывался, как бы раскатывался во все стороны от нас, становясь все шире и шире по мере нашего вроде бы незаметного плавного подъема по луговине, потом по полю, затем опять по горному лугу.
Мы поднимаемся примерно с четверть часа.
В том же направлении – вдоль гор, вдоль границы – куда-то идет едва заметная среди травы грунтовая дорога в две колеи.
Наконец мы выходим на чудесную лужайку с короткой травкой.
С одной стороны – за нами – поднимаются горы. Карабах.
А перед нами простирается колоссальный простор азербайджан-ской равнины, над которой опускается солнце.
Здесь мы и ставим нашу палатку.
У Димы на склоне заработал мобильник.
Отослав  весточки домой, не спеша трапезничаем без костра и, проводив закатившееся светило, мирно засыпаем.
Сквозь сетку палатки крупные звезды всю ночь сеют на нас свой свет.
*
НОРШЕН

16 июня 2011. Утром не спеша спускаемся к Норшену.
Выходим к роднику у моста – а тут просто-таки оживленный пере-кресток: один человек подъехал на ослике водички попить, потом дру-гой.
Пастух на коне погнал стадо на склон.
Над родником склонились две шелковицы, и мы пощипали ягод, слегка подкрепившись.
В этих краях сохранились огромные тутовые сады (300 гектаров), деревьям по 300 лет, выглядят как кряжистые карагачи: толстый и ко-ротко опиленный ствол окружен шаровидной кроной молодых плодо-носных веток. Из тута делали водку.
Пришли в село. У продуктовой лавки в центре села сидят в теньке мужчины.
Автобус ходит понедельник-среда-пятница. Будет завтра.
Стали спрашивать машину в Степанакерт.
– Сколько дадите?
– А сколько надо?
За 10.000 драм нашлась машина.
До отъезда успеваю заглянуть в находящуюся в двух шагах сель-скую церковь Сурб Ованес (Св.Иоанна) 19 век – она в ужасном запус-тении.
Местные рассказывают, что азербайджанцы на давали ее открыть, заняли под склад. А сейчас слегка не до нее – достраивают полным ходом клуб, который был разрушен при артобстреле азербайджанцами.
[Через несколько лет житель Норшена прислал мне по Сети сни-мок полностью восстановленной Норшенской церкви].
Поехали в Степанакерт вдоль азербайджанской границы.
Вдоль дороги идет траншея.
«Что сие?» – вопрошаю водителя.
– «Противотанковый ров», – отвечает тот кратко.
А вот и Агдам – на многие километры вдоль дороги тянутся руины разрушенных домов. Город мертв.
При подъезде к Аскерану пищит мобильник – кто-то звонит нашему водителю, и он, извинившись, высаживает нас в Аскеране, скостив нам 2.000 драм платы (200 руб), а сам срочно едет обратно.
*
АСКЕРАН

Оставив Диму отдыхать в тени под арчой – снова жара набрала силу – отправляюсь взглянуть на местную церковь Аствацацин (Бого-матери) 2000 г. в традиционном стиле – она прекрасно видна с трассы.
Возле церкви под вавилонской ивой установлен большой старин-ный хачкар с интересной резьбой.
Еще два новых лапидарно-конструктивных современных хачкара  – на западном портале храма.
Недалеко от храма на улице – два современных хачкара-памятника. Один из них является частью мемориала павшим в Отече-ственной войне.
Удаляясь от трассы, переваливаю небольшой хребет, чтобы по-пасть на местное кладбище – и прямо у входа вижу на кладбище со-временный хачкар, который выглядит весьма традиционно и весомо, не режет глаз новодельной конструктивностью.
Полдень, солнце печет немилосердно – сезон дождей вдруг резко сменила жара.
На рейсовой маршрутке (200 драм, ровно в 10 раз дешевле, чем на такси), отдав должное местным пирожкам в близлежащей кафешке, мы без проблем вновь прибываем на автостанцию в Степанакерт.       
Остаток дня гуляем по городу, решив завтра через Горис вернуться в Армению.
Хотя у нас еще есть время и мы могли бы пару-тройку дней про-быть здесь, мы намерены уехать.
Берет свое наша некомфортабельная, сырая комната на первом этаже, где к вечеру сыреют подушки и одеяла.
Мы устали от атмосферы, насыщенной бессознательной агресси-ей.
Война вроде бы затаилась, притихла – но она продолжается в сознании карабахцев.
И еще мы устали тыркаться туда-сюда как слепые котята.
Мы устали и от угрюмых гор, и от угрюмых людей.
Оказывается, в конечном итоге главное – психическая аура, ду-шевный климат страны и народа.
Здесь, несмотря на внешнее благополучие, еще не устаканилась внутренняя атмосфера мирной жизни.
Поэтому мы даже не уезжаем – мы попросту сбегаем из Карабаха. 
17 июня 2011. Около одиннадцати часов утра грузимся на мар-шрутку до Еревана.
Нам хотелось сделать остановку в Горисе, но горисская маршрутка не имеет верхнего багажника на крыше – некуда будет положить велосипеды.
Такие багажники имеют лишь маршрутки «Ереван – Степанакерт».
По этой причине нам будет сложно вывезти велосипеды из Гориса на Ереван.
Поэтому едем сразу до Еревана (4.500 драм с человека).
Предусмотрительно занимаю место у единственного открывающе-гося окна – иначе я просто не выживу.
До границы с Арменией дорога непрерывно петляет по серпанти-нам, делая резкие зигзаги – от этого сильно укачивает.
Молодые ребята передо мной сидят,  согнувшись дугой, буквально уткнувшись лицом в коленки – так их колбасит дорога.
Я дышу заоконной праной, и мне легче.
И всё же спустя два часа я выбираюсь из маршрутки на погранич-ном кордоне едва живой – земля подо мной качается словно палуба в бурю.
После кордона перед Горисом дорога становится спокойней, на плоской равнине высокогорья ныряет в холодное облако.
Девушки просят меня закрыть окно.
Горис заволочен низкой тучей – города не видно, не видно котло-вины, не видно знаменитых фиолетовых скал выветривания.
За Горисом выныриваем из облаков – ясное небо, солнце, жара.
Последние часы дороги более легко переносимы – дорога ровная, спрямленная, почти без серпантинов.
Становится все теплее, и наконец уже просто жарко.
В пять вечера мы на месте, на автостанции, на знакомой трассе «Ереван – Эчмиадзин».
В Араратской долине жарко и знойко.
Но асфальт еще не плавится от жары – июль впереди.
Карабахская – наиболее рискованная и трудно предсказуемая часть нашей поездки – окончена.
После Карабаха путешествие по Армении кажется легкой прогул-кой.
Перекусываем, сменяем форму одежды на жаркое лето, крепим рюкзаки на багажники и не спеша двигаем своим ходом по знакомому шоссе в сторону Эчмиадзина, с попутными зависаниями в пригородных селах на трассе – Аргаване и Паракаре.
   *
АРГАВАН ПОД ЕРЕВАНОМ

Стоит лишь свернуть с трассы «Ереван – Эчмиадзин», густо об-ставленной магазинами, влево и чуть отъехать – и вновь привычная одноэтажная сельская застройка, среди которой кладбище и чуть да-лее аргаванский храм Св. Сергия 1898 г.
В храме очень уютно и прибрано. Снаружи у входа вдоль стены –  бережно хранимые скромные обломки резных камней.
Слева у входа – необычный камень с крестами и фотографиями.
За храмом – созревшая шелковица.
*
ПАРАКАР ПОД ЕРЕВАНОМ

В Паракаре мы застали сбор тутов – селяне, сбивали их, шуруя по веткам длинной жердью – туты сыпались на полиэтилен, расстелен-ный под деревом.
Зашли и в церковь Воскресения.
Тут тоже суматоха: снимают два старых колокола и вешают новые, из Пскова, за 5 тысяч долларов отлитые для храма.
Здесь же в храме уже стоит новая резная деревянная дверь, ко-торая должна заменить старую.
Женщина за ящиком предлагает нам взглянуть на надгробья за алтарной апсидой – я пропустил их в прошлом году.
Мы внутренне расслабились и помягчели, сразу ощутив резкую смену энергетики – в Армении по сравнению с Арцахом покой и мир, по крайней мере в Араратской долине. Комфортно.
Как славно, что мы вырвались из Карабаха.
Мощные сгустки бессознательной агрессии остались позади. 
Перед Эчмиадзином свернули по объездной дороге вправо и по-ставили палатку на границе поля и абрикосового сада.
Подошли к будке сторожа, чтобы установить дружественные от-ношения – а там никого.
Что ж. Поставили палатку под абрикосом, проводили солнце, улеглись – а тут и сторож объявился, подошел узнать, что за люди присусендились.
Объяснились-таки – и мирно заснули до утра под бодрые порывы ветра с гор.
18 июня 2011, суббота. Проснулись в восемь.
Еще часок провели в прохладной тени абрикоса.
Прямо от палатки нам видна церковь Рипсимэ на окраине Эчми-адзина (ныне Вагаршапата) – туда и отправляемся.
Заходим – а там служба. Женский хор поёт, певицы зевают.
От храма Рипсимэ в двух шагах – храм Шогакат, оттуда загляды-ваем в книжную лавку и в музей-сокровищницу Эчмиадзина в кафед-рале, оставив байки (замкнутые на цепь, как обычно) на автостоянке возле будки сторожа.
После переговоров с охранником удалось отснять замечательные хачкары справа вдоль аллеи, ведущей к резиденции католикоса.
*
МАТУРЫ АРТАШАТА (Араратский марз) на 33-м км Горисской трассы

Оставив велики и далее прохлаждаться на автостоянке в Вагар-шапате, берем такси и едем в Хор-Вирап (6.000 драм) с заездом к ма-турам Арташата на 33-м км горисской трассы (они справа, в поле, хо-рошо видны – два белых домика с крестами наверху метрах в двухстах от дороги).
Эти матуры оказались для нас полной неожиданностью – внутри ни пылинки, ни соринки – поразительная, просто-таки стерильная чис-тота, стены выложены светлым кафелем, обычные в матурах иконки, фотографии, вырезки, олеографии, открытки аккуратно скомпонованы и вставлены в большие застекленные рамы, развешанные по стенам.
От этого в матуре возникает ощущение настоящей выставки рели-гиозных «народных картинок», или лубка, как их называли на Руси.
Олеографий в таком количестве и столь наглядно и бережно представленных, нам, пожалуй, нигде видеть не доводилось.   
*
После Хор-Вирапа, вернувшись в Вагаршапат, заглянули в храм Гаянэ и на старое кладбище, находящееся к северу от храма, метрах в двухстах – оно плотно уставлено каменными саркофагами в виде сундуков с закругленным верхом.
*
ЦАХКУНК И ПОСЛЕДНИЙ НОЧЛЕГ

Ночевать решили у воды, на берегу Касаха, в районе села Цахкунк.
Проезжая село, с дороги увидели за магазином руину церкви 19 века.
Никто не смог нам сказать, кому она посвящена.
Проехав село, по мосту перебрались на правый берег Касаха и спустились чуть ниже села, нашли чудесную лужайку у воды.
У моста – мусорные отвалы спускаются к воде.
А вода прозрачная. Пахнет рыбой.
Хоть мы и брали котелок, но костер ни разу не довелось развести – не до того было,
Ни армянская жара, ни карабахские ливни не располагали к кост-рам.
Обошлись без него и на последнем ночлеге – никакого желания возиться с разведением огня не было.
После купания попили водички, закусили пирожками.
Бодрящий ветер с гор, весело гнущий дуги палатки, после заката стих.
Запели лягушки, да еще как!
Они заглушили журчанье воды по камням.
Далеко над горами – узкая гряда облаков.
Крупные звезды на темном небе сквозь сетку – стоит лишь открыть глаза.
Ночлег, близкий к восчувствованию себя растворенным во всем этом. Исчезнувшим.
*
ЗВАРТНОЦ

19 июня 2011, воскр. На последний день остался осмотр Зварт-ноца – мощный, завершающий аккорд нашей поездки.
Храм середины 7 века, построен на месте древнего святилища, спустя два века после постройки разрушен землетрясением.
Обломки храма за протекшие тысячу лет растащили окрестные селяне – на коровники и иные бытовые нужды.
Кое-что всё-таки уцелело – уж больно громаден был храм.
Для меня осмотр руин Звартноца имел колоссальное значение.
Обычно внимание притягивает центральная, частично восстанов-ленная часть храма с колоннадой, образующей ротонду.
Для меня же магнитом были сотни каменных блоков с символиче-ской резьбой, частично систематизированные и аккуратно разложен-ные вокруг храма в траве, частично разбросанные там и сям (общий вид фото 4–9, крупные планы 10–65).
Кроме того, часть более мелких фрагментов аккуратно собрана археологами в укромных каменных закутках возле храма, они тоже доступны для осмотра – стоит лишь заглянуть в напоминающие лаби-ринт руины и взять на себя труд осмотреть находки, частично разло-женные по ржавым стеллажам вдоль стен (фото 66–79).
Во времена постройки Звартноца хачкары еще не существовали.
Каменная резьба Звартноца очень показательна как предтеча хачкара.
Здесь в готовом виде можно увидеть ведущие, важнейшие мотивы и архетипы, которые через два столетия начнут воспроизводиться на хачкаре.
Изложу их в порядке убывания значимости древнейших мотивов – эта иерархия, в конце концов четко установившая во мне – итог ос-мотра многих сотен памятников, итог интуитивного, подсознательного набора информации, не только «врезанной» в сами памятники, но и стоящей за ними, многие века (или тысячелетия?) определяющей и направляющей их создателей.
*
1. ПУСТОТА И ЕЕ ПОДЧЕРКИВАНИЕ ОБРАМЛЕНИЕМ. Предель-ной глубиной символизма здесь обладают плиты с пустыми «ковчега-ми» (фото 9к, 9кк).
«Ковчег» (то есть общее заглубление центральной поверхности плиты с оставлением по краям небольших бортиков) в данном случае обостряет и подчеркивает пустотность центрального поля, шунью (санскр. «пустота») как вместилище сознания, которое везде и нигде.
Во время поездок по Армении мне попалось несколько хачкаров с пустой центральной частью.
На них нет центрального креста.
Вырезанные как полагается бордюрные клейма на таких хачкарах обрамляют пустоту.
Даже если считать эти редчайшие памятники незаконченными, недоделанными хачкарами, сам факт их бытования наравне с закон-ченными хачкарами говорит о значимости подобных «пустотных» композиций.
Даже образ пустоты, даже пустое поле способно вызывать самые различные толкования. Парадокс, но это так. Об этом есть упоминания в буддийской литературе.
Что же тогда говорить о предметных и фигуративных образах!
С ними долго (но безуспешно) боролись именно из-за их «родово-го» свойства быть трактованными по-разному, в том числе и вразрез с канонами вероучения.
Именно это вызывало борьбу с иконами, иконоклазм.
Следовательно, чем меньше изображений – тем меньше разно-гласий и возможностей ложных трактовок, ересей, лжеучений.
В этом смысле акцент на пустотности – идеален.   
Поэтому следует предположить что умножение предметных, а по-том и фигуративных образов в христианстве отражает процесс оску-дения мудрости и ослабления веры.
«Вершиной» этого процесса стала символика, состоящая из ан-тропоморфных изображений.
Вот почему мой главный интерес – символика беспредметная и нефигуративная.
*
2. СЕТЧАТЫЕ ИЛИ ЯЧЕИСТЫЕ ОБРАЗЫ КАК ОТСЫЛКИ К ПОЛЮ СОЗНАНИЯ (10–23в) занимают по значимости второе место. Они равно пронизывают многие духовные традиции.
В Звартноце можно отыскать разнообразные покрывающие гомо-генные структуры сетчатого или ячеистого типа, равно отсылающие к полю сознания.
Это косоугольные сетки с ромбической основой (10–11а), в том числе напоминающие остроугольную ромбическую чешую (12, 13) и чешую с чешуйками овальной, слегка выпуклой формы (14, 15).
Следует заметить, что точно такой же вид чешуи с овальными ячейками-ягодами имеют виноградные грозди (16–23), их весьма ус-ловный абрис либо делится на две кисти, либо (буквально через один) тяготеет к форме «шишки пинии».
Это сходство полуобъемной лепки виноградных кистей и «чешуи» (12, 13) наводит на мысль, что «виноград, он же шишка пинии» – при-ем синкретизма наподобие «голубкообразной птицы».
 То же самое можно сказать о чешуйчатом покрытии тел орлов на капителях (23а–23в), оно также является отсылкой к полю-кшетре сознания.
Валик с ромбической чешуей замкнут кольцом (24, 24а), наме-кающим на свойства безначальности и бесконечности поля сознания, к которому отсылает чешуя.
Сохранились фрагменты таких же колец с ленточным орнаментом, базовый элемент которого крестовиден, с втянутым ромбом в центре каждого «креста» (25–27), а также фризы, совмещающие овал, ромб, крест и круг (28, 29).
Есть и фриз, базовый элемент которого совмещает косой крест с втянутым ромбом на квадратном основании (30–31в).
*
3. МОТИВ ВЫПУКЛОЙ ПОЛУСФЕРЫ (51) И ПОЛУСФЕРИЧЕКИХ ВЫЕМОК (52–53в). Полусфера на армянских надгробьях встречается крайне редко, но всё же образцы подобного рода уцелели и имеют место.
При этом полусфера воспроизводится либо в середине плоской плиты, либо (еще и) по краям, где на середине каждой стороны мы видим по полусфере.
Полагаю, мотив выпуклой полусферы здесь несет тот же смысл, что и полусферический купол храмов различных вероисповеданий: это образ тяготения к идеально чистому, к «абсолютному»  состоянию сознания.
А сфера как целое отображает само идеальное сознание как са-модовлеющее и самодостаточное (Аллах, Дао, Ишвара, Бог-Отец, Ие-гова).
Эта семантика имеет весьма ясный исток: кокон совершенного человека тяготеет к сферической форме.
Именно в виде сферы изображается радужное тело в храмах ки-тайских буддистов.
Существуют его аналоги в виде полусферической выемки в центре потолка храма.
Поэтому следует предположить, что полусферические выемки, ко-торые можно нередко видеть на надгробьях и в стилобатах древних армянских храмов, несут ту же семантику, что и выпуклая полусфера.
Кстати, не отсюда ли происходит распространенная форма кре-щальных ниш в северной стене армянских храмов в виде четырех по-лусферических взаимопересекающихся выемок (54), сливающихся в крестообразную фигуру, столь любезную христианам?
Заметим, что в Звартноце ягоды виноградной грозди нередко изо-бражаются выпуклыми полусферами (51), дополнительно беря на себя семантику полусферы.
Проекцией полусферы на плоскость является круг (55, 56).
Не в этом ли заключается подлинная причина вовлеченности этой фигуры, крайне абстрактной и отвлеченной из-за своего чистого гео-метризма, в сферу мировой символики?    
*
4. ЛЕНТОЧНЫЕ МЕАНДРЫ (32–34) можно трактовать в самом общем смысле как пульсации сменяющихся состояний, например, как череду реинкарнаций.
*
ПЛЕТЕНКИ Звартноца по семантике можно подразделить на две группы.
*
5А. РОМБИЧЕСКАЯ ПЛЕТЕНКА (36–41), отсылающая к кристал-лизованному состоянию сознания и потому не имеющая мягких плав-ных перегибов и скруглений, неизбежных для реальной плетенки (се-мантика такой плетенки опирается на базовое свойство кристаллов – остроугольность граней, которые в плетенке, уплощаясь, становятся острыми углами пересечений отдельных плёток).
По графике (а значит, и по семантике) такая плетенка еще и при-ближена к ромбической сетке либо чешуе.
При этом сохраняющийся мотив переплетения плёток (они через одну «подныривают друг под друга, оказываясь то сверху, то снизу) обеспечивает сохранение семантики плетения (но не корзины!).
*
5Б. РОМБИЧЕСКАЯ ПЛЕТЕНКА (42–45), которая имеет характер-ные для плетения мягкие постепенные перегибы, заменяющие острые углы.
При этом ее помещение на капителях колонн, близких по форме к корзинке, актуализирует символику корзины.
Прототип такой плетенки, видимо, связан с «питакой» («корзина» на санскрите) индуизма – образом священных текстов, духовного зна-ния и мудрости.
Этот образ довольно редок в христианстве. Тем не менее среди рельефов Георгиевского собора (12 век) в Юрьеве Польском (Россия, Владимирская обл.) есть изображения висящей в воздухе (над спящим эфесским отроком) корзинки – как образа пропитания Божьего и Его попечения о своих чадах.
*
6. ОБРАЗЫ РАЗВЕРТКИ-СВЁРТКИ СВИТКА СОЗНАНИЯ.
Несколько капителей Звартноца с небольшими модификациями  (43–45) воспроизводят один и тот же мотив – это свиток ромбического поля сознания, с двух сторон свёрнутый в два одинаковых рулона, образующих волюты капители со спиральными торцами.
Очевидно, это амбивалентные и совершенно неотличимые друг от друга образы начала и конца.
В ветхозаветной книге Апокалипсиса есть упоминание об одной из сторон этого процесса («И небо свернулось как свиток»). В Стамбуле в церкви Хора (т.н. музей Карие) каким-то чудом сохранилась фреска, где ангел держит «спиральную улитку» – небо, свернувшееся как сви-ток, изображаемый с торца. Это и есть описанный в Книге Апокалип-сиса «конец света».
А здесь, в Звартноце часть свитка развернута и находится сверху между рулонами, соединяя их и изображаясь либо в виде перекру-ченной веревки, вервия, соединяющего рулоны, либо в виде витого кольца, лежащего сверху, либо в виде неких фрагментов вервия.
Очевидно, вервие здесь – это образ связки начала и конца, тела и духа, то есть образ воплощенного человека или, если угодно, образ проявленного мира.
В индуизме это и есть йога, буквально «связь», связка человека и его нетленной природы.
В более широком смысле воплощенный человек и есть эта связка или йога двух начал, духовного и телесного (другой древний образ того же самого – узел).
Семантику связи человека с Богом имеет вервие и в христианстве (веревка колокола).
Вервие в христианстве – молитва как связка, мостик между чело-веком и Богом.
В любом случае семантика вервия всегда сохраняет ведущую се-мантику связи, связывания, мостика между двумя некими началами, будь это дух и тело человека, или человек и Бог, или «небо» и «зем-ля», мужское и женское, и т.д. 
*
7. ОДИНАКОВЫЕ СДВОЕННЫЕ КОЛОНКИ (57) несут привычный смысл гармонизации и уравновешенности двух природ двуипостасного (то есть воплощенного в тело) человека.
*
8. ЛЕНТОЧНЫЙ ФРИЗ (46–50), образующий элемент которого включает крестообразную фигуру одновременного сжатия / расшире-ния сознания на четыре стороны, вписанную в восьмилепестковую круговую цветочную розетку (образ раскрытой чакры как «процветания в Бога»), а также косой крест, образованный узкими ланцетками, исходящими из-под цветочной розетки, и квадратное основание-обрамление.
Все образы как бы надвинуты один на другой, при этом частичное заслонение их друг другом не мешает нам различать все наложенные фигуры, образующие единую многосложную  центральносимметрич-ную фигуру.
Вполне возможно, что генезис образа – попытка отобразить слож-ную чакровую структуру.
*
9. ПАЛЬМЕТТЫ. На капителях сдвоенных колонок (57–60) мы ви-дим пальметты, которые через два столетия возвестят триумф креста на хачкаре и затем станут «тонким» образом исхождения в мир Бога-Сына от Бога-Отца, символизируемого средокрестьем креста, и по-следующего возврата Сына из мира к Отцу.
Они же обретут семантику Св. Духа и даров Св. Духа.
На раннехристианских стелах, как и в Звартноце, пальметты не-редко провозглашали триумф креста в неявном виде – крест подме-нялся цветком или другой фигурой.
Внутренние части пальметт могли создавать группировку почти замкнутого кольца. Сверху нередко мы видим остроугольную трех-слойную «горку» (58–60) – христианскую отсылку к троице и голгофе.
*
10. КАМЕННЫЕ ФАЛЛОСЫ (73–75А) не слишком убедительны, представляя собой довольно спорные и неочевидные обломки, однако экскурсоводы считают, что это они и есть.
Что ж, в таком случае они терпко разнообразят христианизиро-ванный армянский ландшафт.
Я спросил экскурсоводшу, а как выглядели изображения парного, женского органа. Она ответила, что, к сожалению, ни один из них не сохранился, и судить об этом невозможно.
Вспомнив виденные нами в храмах сквозные круговые отверстия и круглые лунки-выемки на могильных саркофагах, я только головой покачал на это заявление, но в споры вдаваться не стал. О фалличе-ских мотивах на хачкаре (например, в Авуц-Таре) я пишу в Армянском дневнике 2016 года.
*
11. МОТИВ ГРАНАТОВЫХ КУСТОВ С ПЛОДАМИ (61–63) спустя два столетия на хачкаре примет вид отдельного гранатового яблока как одного из изводов плода праведности (наряду с шишкой пинии, виноградной гроздью и абстрактной растительной фигурой), обычно его помещают в верхних междукрестьях, но бывают и другие, самые неожиданные топосы.
Сами же гранатовые кусты (а именно, ветки и листья), как ни странно, уже никогда не будут изображаться на хачкаре.
Возможно, эта усеченность мотива связана с тем, что сок граната использовали в обряде крещения лишь до 7 века.
Далее он утрачивает эту важнейшую функцию.
В одном из символических эпизодов поразительного фильма «Цвет граната» Сергея Параджанова (Армения, 1969) послушники монастыря рьяно грызут плоды граната, что – в свете символики гра-натового яблока – воспринимается как метафора их самоотверженного духовного рвения в достижении праведности.
*
От Звартноца мы не торопясь доехали на байках до аэропорта и, не без грусти упаковав наш велотранспорт и сдав его в багаж, улетели в Москву привычным по прошлому году и очень удобным рейсом 15.40. Во время ожидания выхода на посадку нам удалось увидеть сквозь стекло погрузку наших байков в самолет.
Не без сожаления я увидел, как плохо закрепленный полиэтиле-новый пакет соскользнул с велосипеда и грузчик отбросил его в сто-рону.
Хорошо, что лишь пакет.
Байки нам в Москве на этот раз выдали в сохранности.
*
К О Н Е Ц