Лакримоза. Глава 18. Жаркое солнце Калькутты

По сравнению с другими, гостевая комната Эдварда выглядела довольно просто и уютно. Неброская старинная мебель без вычурной резьбы и пышных тканевых украшений, тусклые полинявшие занавески, клетчатые пледы на диване и в креслах – удобство и комфорт. «Вполне по-Викториански», – подумала Елена, с одобрением рассматривая небольшие цветные литографии с изображением английской мужской моды конца девятнадцатого века.

Эдвард неестественно прямо сидел за столом и настороженно всматривался в лица нагрянувших к нему гостей. В своем неподдельном состоянии тревожного испуга он выглядел сейчас гораздо моложе своих лет.

 «Бедный мальчик, каково ему сейчас, выглядит совсем как ребенок, который заблудился в неизвестном ему городе и не может найти выход», – подумал Николас, с откровенной жалостью глядя на Эдварда. Он всегда относился к нему, как к младшему брату, и сейчас искренне жалел его.

– Не волнуйся, дружище. Мы не будем тебя долго мучить, – ободряюще начал он. – Просто поговорим о том, как вы ладили с лордом Генри, и о том, что произошло вчера вечером.

– А чем я могу помочь, я тут совершенно не при делах. Я весь вечер просидел у Оскара в комнате, потом пошел спать. Мария как раз готовила мне ванну, когда мы с ней услышали крик. Меня там не было, я его не убивал, – с ходу заняв воинственную позицию, ответил Эдвард.

– Никто и не подумал тебя в чем-то обвинить, – успокоил его Николас. – Ты пойми, что приедет полиция и будет точно так же опрашивать всех, потому что каждый из нас находится под подозрением. Но до приезда полиции нам самим надо разобраться, кто где был и чем занимался на момент убийства. Это в интересах безопасности всех нас.

Эдвард насупился, скривил губы, и Елене показалось даже, что он вот-вот заплачет.

– Эдвард, – терпеливо сказала она, взяв его за руку. – Ну не сердись. Расскажи нам, какой он был, твой отец. Я знаю, что вы часто ссорились, что ты всегда злился на него. Но, кажется, он искренне любил тебя. Вот прочти, это новое завещание, которое он, к сожалению, не успел дописать.

Эдвард опасливо взял в руки листок с последней волей отца и, сосредоточенно нахмурив мальчишеские брови, погрузился в его изучение. Через пару минут он удивленно присвистнул.

– Ничего себе. Он собирался оставить мне дело всей его жизни. Мне, который не испытывал к нему никаких чувств, кроме тихой злости и ненависти. Мне, который проклинал тот день, когда моя бедная, глупая мать влюбилась в этого самодовольного лорда. Ничего не понимаю…

– Эдвард, ты еще слишком молод, чтобы разбираться в тонкостях особенностей человеческой натуры, – сказал доктор Альберт. – Очевидно, что лорд Генри всю жизнь испытывал глубокое чувство вины по отношению к твоей матери и к тебе. Он не смог простить самому себе жестокую превратность Судьбы. Он всегда и во всем тебя поддерживал и обеспечивал всем самым лучшим, что мог тебе дать, и на склоне лет решил, что ты заслуживаешь большего. Он решил оставить тебе бизнес – это очень и очень почетно. Видимо, ему казалось, что так он сможет максимально искупить свою вину перед тобой. Но, увы, он не успел это сделать. Кто-то помешал ему.
Эдвард потрясенно переводил взгляд с одного на другого и не находил нужных слов.

 Нахлынувшие чувства раскрасили красными пятнами смятения его юное лицо.

– Были дни и ночи, когда я, действительно, желал ему смерти, – тихо начал он. – Я грезил, что куплю ружье и застрелю его, или сброшу с лодки посредине океана, или отравлю его цианистым калием. Я не верил в его заботу и любовь, думал, что он притворяется, чтобы замолить свои грехи перед Богом.

Моя бедная мама, вы не знали ее... Она была так молода, так красива, а он разбил ей сердце…Это он виновен в ее смерти, а я так и не смог его простить.

Моя мама родилась в семье обычного английского офицера, заброшенного волей судьбы на военную службу в Калькутту – в самое сердце сказочной Индии. Там он повстречал прекрасную индианку, они поженились, и в результате родилась моя мать – Николь. Отцовское жалование было невелико, его жена помогала семье свести концы с концами, занимаясь ручными поделками индийской бижутерии и шитьем национальной одежды.

Маленькая Николь была предоставлена самой себе. После занятий в школе она до ночи носилась с местной ребятней по заколдованным индийским улочкам, с каждым днем впитывая в себя культуру, обычаи и традиции далекой и загадочной страны. Знойное солнце, соленый ветер, яркие краски, шум и суета перенаселенного города, зажигательная музыка и чарующие песни, постоянно несущиеся из маленьких торговых лавочек, – все это довольно рано сформировало ее яркую, запоминающуюся внешность и веселый и энергичный характер.

Когда ей исполнилось восемнадцать лет, семья переехала обратно в Англию и поселилась на окраине Лондона. Николь решила быть самостоятельной и пойти работать. Она очень быстро нашла свою стихию. Конечно, это было участие в шоу для богачей, набирающее обороты по всей Англии, – представление «Жаркая Индия»: индийские танцы и песни в исполнении прекрасных девушек с индийской внешностью и божественными фигурами.

Утонченная пластика, врожденная грация и непостижимая восточная красота – все это помогло маме быть одной из самых успешных звезд этого шоу. Конечно, она была красоткой. Черные, как смоль, напоенные солнечным светом на протяжении многих лет волосы, загорелая кожа, белоснежная улыбка и соблазнительные формы – все это выгодно отличало ее на фоне ее ровесниц – прыщавых блеклых англичанок с тусклыми глазами и тонкими льняными волосами. Мужчины всех возрастов и статусов слетались на ее экзотическую красоту и веселый нрав, как пчелы на мед. При желании, она могла выйти замуж за любого достойного джентльмена. Но, к сожалению, мама не отличалась житейской мудростью и влюбилась в солидного, чопорного, занудного богача, который к тому времени был глубоко и счастливо женат.

 Этот роман закончился очень трагически. Наигравшись всласть как с красивой игрушкой, отец предложил ей расстаться, с условием, что всегда и во всем будет помогать ей и их сыну, то есть мне, материально…Ну а дальше…Я думаю, нет смысла пересказывать былое. Все знают, к чему это привело. Сердце мамы не выдержало такого удара, и она умерла…Вот смотрите – здесь ей всего восемнадцать лет, как мне сейчас.

Эдвард прервал свой грустный рассказ и достал из ящика стола старую, потертую в нескольких местах фотографию. В белоснежном коротком платьице, с яркими разноцветными бусами, Николь действительно выглядела очень свежо и обворожительно – нездешний цветок на фоне серого запыленного Лондона. Лучезарная улыбка светилась радостью и счастьем. Очевидно, уже тогда она была влюблена и не думала о будущем.

– Эдвард, а покажи еще ту фотографию, на корабле, она у тебя с собой? – попросил Николас. Он неоднократно бывал в гостях у Эдварда в его Лондонской квартире, и за бокалом вина они частенько смотрели старые семейные фотографии. Он знал их уже наизусть и помнил каждую деталь, каждую мелочь на этих удивительных, как из индийского кино снимках.

Эдвард покопался в документах и достал еще одну фотографию, она также была не в лучшем состоянии, пожелтела от времени и местами стерлась. На фотографии Николь была в окружении других прекрасных девушек – танцовщиц из шоу, где она работала.

 Они позировали на палубе корабля, сбившись все вместе в пеструю стайку разноцветных прекрасных птичек, и заливались звонким безудержным смехом. Вокруг них за столиками сидела разношерстная богатая, преимущественно мужская, публика, которая под кофе, ликер и сигары с явным наслаждением бесцеремонно разглядывала юных чаровниц.

– Это мама на ее первых гастролях по миру – Лондон, Париж, Рим, Касабланка, Кейптаун, где только они не побывали, – с улыбкой и гордостью пояснил Эдвард.

– Позволь мне посмотреть, – попросил доктор Альберт. – Какой интересный сюжет. Девушки, прекрасные, как цветы, в окружении восхищенной публики…

– Это на роскошном лайнере «Виктория». Об этом турне писали во всех газетах. Дома у меня сохранилась газетная вырезка тех лет.

– Да, да, я что-то слышал об этом, или, кажется, читал. Все это очень интересно…Слишком жарко здесь, пить хочется, нет ли воды. – Доктору Альберту внезапно стало не по себе, наверное, сказалось нервное напряжение последних часов.

Эдвард поспешил приоткрыть окно, и в комнату ворвался резкий ледяной ветер с плотным вихрем колючих снежинок, налил доктору воды из графина.

Елена в это время сосредоточенно разглядывала фотографию на корабле, запоминая своей точной фотографической памятью каждую деталь – платья танцовщиц, украшения, чайки над палубой, спасательные шлюпки на борту, солидные мужчины в белых летних одеждах. Елена ловила себя на мысли, что в этой фотографии кроется какая-то загадка, какой-то ключ к тайнам прошлого, но пока что не могла его прочесть.

– Эдвард, на месте преступления мы нашли записку, написанную рукой убийцы «ПОМНИ К-Н» или «ПОМНИ К-И» – точно непонятно. – Скажи, тебе это ни о чем не говорит? – спросил Николас, с участием поглядывая на доктора, который до сих пор сидел, откинувшись в кресле, побледневший, и тяжело дышал.

Эдвард подумал немного и сказал, что девичья фамилия его матери была Коллинз и жили они в Калькутте, но это вроде не совсем то, что написано в записке. А больше никаких ассоциаций.

– Эдвард, еще пару вопросов, и мы оставим тебя отдохнуть и набраться сил перед обедом. Еще раз перескажи, пожалуйста, как ты провел вчерашний вечер после ужина, как ушел в комнату играть с Оскаром, – попросила Елена. – Вспомни детали, кто еще был в комнате, кто уходил или приходил.

– Ясно, все понятно к чему это Вы. Разбираете по полочкам чужие  алиби. Так вот как все было. Сразу после ужина я отправился к Оскару, когда все пошли в музыкальный салон. Я не очень люблю классическую музыку. Погонять в новенькую железную дорогу и поиграть с Оскаром в дартс было гораздо интереснее. Все это время с нами была няня Миранда, она уютно пригрелась у камина и закопалась в своей вышивке, рассказывая нам какие-то байки из своего детства и юности. Ну мы ее особо не слушали, увлеченные игрой. К сожалению, не могу сказать точно во сколько, думаю, около половины одиннадцатого вечера, пришел Роберт и включился третьим в наши веселые игры. Потом Оскар завелся – где его кот, хотел покатать его на железной дороге. Няня пошла его искать. Миранда принесла под мышкой орущего кота с хитрой и довольной мордой, вымазанной в сливках. Видимо, успел нахулиганить на кухне. Кажется, мы нарушили его личные планы пошалить, пока его никто не видит. Кот орал, как резаный, у меня разболелась голова, и я где-то без пятнадцати одиннадцать пошел спать.

 Каюсь, видимо, придется признаться – жутко захотелось выкурить косячок марихуаны, балуюсь редко, обещаю бросить, – продолжил Эдвард, виновато покосившись на авторитетного для него старшего друга Николаса. – Я спустился вниз по лестнице, вышел, как есть и в чем был, через черный ход кухни на улицу, быстро выкурил сигарету – это заняло у меня минут десять, она была у меня в кармане рубашки, и, окоченев от холода, бегом вернулся в свою комнату. По дороге встретил Марию. Я попросил ее навести мне горячую ванну, так как чувствовал, что продрог до костей.

 Полиция может проверить мои слова, если надо, окурок до сих пор валяется где-то там, в сугробе. Я помню, как закопал его ботинком поглубже, сам не знаю зачем, привычка заметать следы, чтобы не засветиться перед домашними. Я уже переоделся в пижаму, Мария разводила пену в горячей воде, а я пытался согреться у остывающего камина, и тут мы услышали крик. Мы бросились в коридор и оказались свидетелями жуткой сцены… Бедный отец. Он все-таки по-своему любил меня, жаль, что я так и не смог поговорить с ним об этом, когда он был жив. А сейчас уже слишком поздно…

– А кроме Марии ты никого больше не встретил за все это время? – уточнил Николас.

– Нет, никого, но я слышал тихое пение в музыкальном салоне, когда проходил мимо. Тихий женский голос. Я не задумался тогда, кто это. Это могла быть и Линда, и Агата, и Вы, Елена. Сейчас я не смогу точно определить, кто это был. Вам, наверное, виднее, расспросите всех по очереди и разберетесь что к чему.

– А сам ты, Эдвард, что думаешь? Кто мог решиться на такое? Кому понадобилось убивать лорда Генри Эшли? – прямо в лоб спросил Николас, и Елена снова удивилась его способности решительно спрашивать напрямую, без обиняков. «А он хорошо бы справлялся в полиции», – подумала она.

– Трудно сказать, – задумчиво ответил Эдвард, – у отца была непростая жизнь, полная ошибок и грехов. Но за все ли грехи нужно платить такой ценой – вот в чем вопрос. Я не могу предположить, кто это мог сделать. С себя я снимаю подозрения хотя бы тем, что, будь я в курсе, что мне светит быть владельцем богатейшей в Англии энергетической компании, я бы сам стоял на страже в дверях его кабинета с ружьем наперевес, защищая его покой до тех пор, пока бы завещание не было закончено и заверено, как полагается по закону. Вы спросите, пристрелил бы я его потом? Думаю, нет. Кишка тонка. Ждал бы его естественной кончины и постарался бы наладить с ним более-менее хорошие отношения. В конце концов, он собирался доверить мне дело его жизни, а это дорогого стоит.

Эдвард встал, захлопнул окно, справился у доктора Альберта, стало ли ему легче. Доктор ответил, что все в порядке, просто усталость накатила и что он не прочь перекусить что-нибудь, прежде чем продолжить оказавшийся трудным для него процесс расследования. У него в голове была полная каша, никаких конкретных идей и предположений, он запутался в показаниях. Он умел хорошо разбираться в различных нервных расстройствах и лечить мании преследования и разные степени депрессии у своих многочисленных пациентов. Но понять, какое значение имеет пенка на молоке, почему сушилась рубашка и что такого загадочного в старых фотографиях, ему было не по силам.

– Чувствую, что сыщик из меня никудышный. Предлагаю спуститься и попросить чего-нибудь вкусненького у Марии, мои мозги срочно требуют подкрепления, – виновато сказал доктор Альберт и с облегчением вздохнул, встретив слова одобрения у своих коллег по детективному цеху. – Эдвард, ты с нами?

– Нет, спасибо, я побуду здесь, пока меня не позовут к обеду, обещаю никому не открывать, как вы и просили, – вежливо ответил Эдвард. Он рассеянно вертел в руках затертую фотографию с корабля и внимательно разглядывал ее, как будто увидел в первый раз.