Над солью и желчью земной. Гл. 11

Глава одиннадцатая

Утром мы поехали в аэропорт. У меня кошки на душе скребли, а Катя болтала с Алисой о всякой ерунде. Они хихикали, как малолетки. Я крутил руль, как на экзамене в автошколе. Погода соответствовала моему настроению: было пасмурно, и вот-вот должен был пойти дождь. Дина периодически гладила мое плечо. Вечером мы с ней едва не поссорились.
Накануне с инспекцией звонила Анжела. Они с Анатолием тоже собирались приехать.
– Если ты не против, – съязвила она.
– Ты – приезжай, разумеется. А вот твой спутник мог бы и дома остаться.
– Ты опять начинаешь? – устало спросила она.
Мне не хотелось продолжать бессмысленный спор, и я, пожелав спокойной ночи, повесил трубку.
– Оба приедут, – сообщил я Дине.
– Имеют право, чего ты злишься?
– А то ты не знаешь.
– На пустом месте заводишь себя. Успокойся, представь себя на месте этого Анатолия.
– Ты полагаешь, я бы смог чужого ребенка за свой счет удалить от родителей?!
– Ну, Катя теперь ему не совсем чужая, раз он муж Анжелы. Тем более что при разводе она осталась с матерью. Так что… – она развела руками.
– Так что – что? – насупился я.
– Послушай, со стороны это сильно смахивает на ревность – она задиристо улыбнулась. – Уж не ревнуешь ли ты Анжелу? Подсознательно, так сказать? А что? Случай описанный наукой и литературой…
Этот психоанализ рассердил меня.
– У меня дочь уезжает, а ты смеешься!
– Я просто пытаюсь тебе сказать, что ты утрируешь ситуацию. Она могла еще раньше уехать, с этим Костей…. Ты бы стал мешать счастью дочери?
– Счастью – нет. Но Костя – это не счастье, а глупость.
– Ты, как «еврейская мать», будешь в штыки принимать любого, кто окажется с ней рядом!
– Не правда!! – горячо возразил я.
– Ладно. Но теперь-то она всего-то учиться едет!
– А, хорошо тебе говорить!
Она посерьезнела.
– Договаривай, чего уж там…. Мне хорошо говорить, потому, что у меня нет детей, так?
– У нас, – тихо поправил я. – Но это здесь ни причем! Я ничего подобного не хотел сказать…. Прости, если тебе так показалось….
Повисла пауза. Нехорошая, мохнатая, как паутина. Эта тема была запретной, больной, для нас обоих. Мы очень хотели, чтобы у нас был ребенок. Тот сын, о котором я так навязчиво мечтал. Но, видимо, я превысил отведенный мне лимит счастья. И все наши усилия пали втуне.
– В данном случае – у меня, – вздохнула она.
– Прекрати, – попросил я. Если бы эта сцена происходила в кино, мне следовало подойти и обнять ее. Однако я почему-то не двигался с места.
– Ты хотел, чтобы Анжела нашла себе кого-то. Она нашла. Этот человек не понравился тебе. Да и бог бы с ним. Но он вознамерился сделать доброе дело, такого рода, что вне твоих возможностей. И ты встал на дыбы, – Дина говорила медленно, отстраненно. Двадцать лет ты прожил с Анжелой, ты любил ее…. По-своему, но она все еще любит тебя, а не Анатолия.
При последних словах я вздрогнул.
– Чего же пугаешься? Жизнь путает нити клубка, и мы оказываемся связанными по рукам и ногам. А может, мы сами их путаем…
Дина встала и ушла в комнату. Я еще долго сидел и слушал тишину квартиры. Меня напугало повторяемое ею слово «любовь». Анжелу я уже давно не любил. Слишком давно, чтобы суметь заметить это. Сколько мыслей прокрутил я в голове по этому поводу еще только в самом начале наших отношений с Диной. Не так легко было признать себя предателем. Хотя, в сущности, это было неправдой. Человек едва ли виноват, если к нему приходит любовь. И разве было бы не предательством, оставь я все, как есть? Дина как-то призналась, что очень боялась этого. Отчасти это легло в основу ее побега. «Я так ясно представила себе, что ты приходишь, и говоришь, что остаешься с семьей».
Я где-то читал, что душа, перед воплощением на земле, сама выбирает себе тело и судьбу, и людей, которых будет встречать в жизни. Все это необходимо, чтобы выучить какие-то важные для нее кармические уроки. Именно за этим мы все воплощаемся на этой земле. Если это правда, мне не в чем себя упрекнуть. Мне нравится мой выбор. Мне было необходимо подготовить себя к приятию и осознанию любви. И я жил с Анжелой, как первоклассник, учась складывать буквы в слова. А потом, усвоив чтение, ко мне пришла Дина, уже выбранная мною ТАМ.
Когда я наконец появился в спальне, Дина спала, или делала вид, что спит. По крайней мере, на мое прикосновение она не отреагировала.
Вдалеке показалось здание аэропорта, на лобовом стекле появились первые царапины дождя. Девчонки выпрыгнули первыми и быстро побежали к выходу. Двери раздвинулись и они пропали. Я вытащил сумки из багажника.
В вестибюле мы увидели Анжелу и Анатолия. Сдержанно поздоровались. Вопросов Кате больше не задавали. Общих тем для разговора не было, присутствие друг друга явно стесняло нас. Я бы предпочел попрощаться с Катей без свидетелей. Те слова, что рвались наружу, не были предназначены для ушей Анжелы, и тем паче Анатолия. Он, кстати, держался очень скромно.
Когда объявили начало регистрации, он невзначай потянул Анжелу за рукав, предлагая не мешать нашему прощанию. Анжела не без раздражения высвободилась, но уступила.
– Папочка, не грусти. Каникулы уже совсем скоро. Обещай, что не будешь грустить.
– Сама понимаешь, что я не смогу, – сказал я.
– А ты все же постарайся. С тобой остается Алиска, она не даст тебе скучать.
Я улыбнулся.
– Не влюбись там в какого-нибудь англичанина.
– Что ты, пап! Они все такие противные!
– Почем ты знаешь?
– В книжках читала, и по телевизору видела.
– Ну…
И вдруг очень по-взрослому серьезно сказала:
– Знаешь, нам с Алиской в этом смысле будет очень непросто.
– Что ты хочешь сказать? В каком смысле?
– В смысле – мужа.
– Это почему?
– Ну, пап, мы же не найдем такого, как ты, а других нам не надо.
– Ладно, там увидим. Вам еще рано об этом думать.
– А сам только что сказал: «не влюбись»!
Мне казалось, что я должен сейчас говорить с ней о чем-то серьезном. А мы тратили последние мгновения на что-то малозначительное. Но потом подумал: почему же? Разве не значительно то, что она сказала: «мы не найдем, такого, как ты»?
– Дочь, на самом деле, не такой уж я идеальный…
– Не скромничай папочка! – И зовет: Алиска!
Та подбегает:
– Чего?
– Не «чего», а «что», – назидательно поправляет ее Катя, – это раз. А во-вторых, скажи, что у нас замечательный папочка!
Алиса радостно соглашается:
– Самый-самый-пресамый замечательный!
Я крепко прижимаю к себе обеих. И тут подходит Анжела.
– Ты на самолет не опоздаешь? – спрашивает она Катю, будто меня и Алисы рядом нет.
– Не опоздаю, мама. Там регистрация еще два часа!
– А ты последнего момента ждешь? И вообще, со мной тоже могла бы попрощаться; да и Анатолию Васильевичу не грех «спасибо» сказать.
– Иди, – говорю Кате, а сам думаю, что Анжела не упустит момент испортить настроение.
– Мне обязательно говорить ему «спасибо»? – тихо спрашивает меня Катя, и смотрит умоляюще. Так она смотрела, если в плове ей попадалась вареная морковь, и она старательно выдвигала ее на край тарелки.
– Можешь не говорить, – разрешаю я, целуя ее в макушку.
Катя обняла маму и чинно пожала руку Анатолию.
Пройдя регистрацию, она весело помахала нам, послав воздушный поцелуй.
Впятером мы вышли на улицу. Дождь набирал силу.
– Алисе надо в школу? Мы можем отвезти – сказала Анжела.
Алиса умоляюще посмотрела на меня. Идти в школу ей явно не хотелось. Но у меня были свои планы.
– Поезжай, с мамой, детка, – как можно ласковее сказал я.
Алиса уныло села в машину Анатолия. Они уехали.
– Ты в театр? – спросила Дина, когда мы отъехали от аэропорта.
– Да.
Я отпустил Алису затем, что мне хотелось остаться с Диной вдвоем. От нашего последнего разговора остался осадок.
Найти спокойное место было не просто, в это час на дорогах собираются первые пробки. Но я все, же обнаружил тихий уголок, где припарковал машину.
– Зачем ты заехал сюда? – удивилась Дина.
– Я хотел поговорить.
– Здесь?!
– Да, здесь. Дома не получается. Нам все время что-то мешает…
Она очень удивленно, и немного тревожно посмотрела на меня.
– Что мешает?
– Не знаю… Ничего конкретного. Просто в последнее время стены квартиры стали ненадежны.
– В каком смысле?
– Дина, я хочу задать тебе вопрос. Это очень важно для меня.
Я впервые за это утро, уже переходящее в день, посмотрел ей в глаза. Она выпрямилась, как если бы почуяла некую опасность в еще не произнесенных словах.
– Спрашивай, – сказала она негромко.
– Дина, ты, правда, любишь меня?
Она облегченно вздохнула.
– Ты меня напугал прямо…. Из-за этого ты заехал сюда и отправил Алису? – она засмеялась. – Чудной ты какой, – она провела по моему плечу рукой.
«Так гладят собаку», отчего-то подумалось мне.
– Конечно, я тебя люблю. Я дала тебе повод думать, что мое отношение к тебе изменилось?
– И да, и нет….
– Не понимаю. Объясни. Или это отъезд Кати так действует на тебя?
Много лет назад девушка принесла мне бутерброды, и это перевернуло мою жизнь. Я решил, что не смогу жить без нее. Закрыв на мгновение глаза, я увидел цифры на двери: «215». И как я вошел, и ее удивление…. И то, что случилось потом….
– Так ты не ответила на вопрос…
– Какой?
– Ты меня любишь?
– Разве не ответила? По-моему я сказала: «да».
Я привлек ее к себе. И начал успокаиваться. Знакомые ощущения, нечего боятся. И поцелуй должен был окончательно развеять мои страхи. И это почти случилось. «Почти» потому, что губы Дины были холодные. И в течение поцелуя они остались такими.
Дождь заливал стекло широкими струями. Я включил «дворники».
– Тебе лучше? – спросила она, когда я включил зажигание.
– Да, все хорошо, – соврал я.
По дороге она вышла у метро.
– Ты поздно сегодня?
– Еще не знаю.
Она побежала к метро. Неповоротливые двери впустили ее. Я несколько минут смотрел ей вслед.
Перед входом в театр разлилась большая лужа с неровными краями, переливающимися через паребрик на мостовую. Лужу было не обойти, и пришлось переходить ее на цыпочках.
В фойе стоял Любавин.
– Вот, а вечером люди придут, – сказал он, показывая глазами на лужу.
Я ничего не ответил. Холод дининых губ все еще лежал на моих губах.
Собственно говоря, в театре у меня дел не было, и я мог бы ехать домой, но не хотелось. Чтобы чем-то занять себя, остался на вечерний спектакль. Нужно было без помех привести в порядок разбросанные мысли.
Происходящее на сцене мало занимало меня. Все спектакли я знал наизусть. В какой-то момент новизна восприятия пропадала, и я наблюдал за происходящим отстраненно, как посторонний.
Я мысленно возвращался к тому, что произошло в машине. Все выглядело эпизодом неумной мелодрамы. Но ведь мне действительно было важно услышать ответ на этот вопрос. Люди привыкают говорить друг другу «я тебя люблю»; постепенно ценность этого признания стирается. Эти слова произносятся либо невпопад, либо их приходится дожидаться слишком долго, и тогда от них тянет затхлостью. В машине мне и в самом деле остро необходимо было услышать их. Не сказать самому, а услышать от Дины.  Ее голос звучал убедительно, но холодность губ опровергала сказанное.
Не дождавшись окончания действия, я вышел из зала. В театре было тихо и пусто. Такое ощущение, что в здании остался я один. Лужа перед входом меньше не стала.
Дома меня ждал ужин. Дина сидела, подперев щеку рукой. Ждала. Есть не хотелось. Не сказав ни слова, я прошел в нашу спальню и, не зажигая свет, разделся и лег.  Дина вошла и мягко опустилась рядом.
– Я, в самом деле, люблю тебя, – сказала она шепотом. Она обняла меня и провела по спине ладонью. И эта ласка была адресована мне, а не невидимой собаке.
– Ты должен мне верить, – продолжала она.
– Верю, – я был искренен.
– Это хорошо, что вы уезжаете на гастроли. Тебе нужно уехать. Нам нужно хоть немного соскучиться друг по другу.
У меня не было сил возражать ей. В конце концов, она могла оказаться правой.
В ту ночь мне снилось, что я безуспешно пытаюсь обойти лужу, которая все увеличивается в размерах. С сухой стороны Любавин и Дина протягивали мне руки, а я стою и не могу дотянутся до них.