Моя бабушка

За окном рассвет. Солнца еще не видно, но воздух быстро светлеет, исподволь напитываясь новым днем. Тихо, даже немного торжественно. Наконец-то жара ушла, ненадолго уступив место утренней свежести. Как же хорошо! Начинается новый день, как новая жизнь. Утром нет места для прошлого, все впереди, все еще только начнется... сегодня. И ты стоишь на самом краешке нового дня, как на высоком обрыве, готовый прыгнуть в новый день, как птица в небо... Что это?! Петух! С ума сойти, откуда в городе петух?! Маленький хулиган... Вот отгорланил второй раз, и из-за дальних домов показался самый краешек солнца. И сразу все изменилось, окрасившись золотой солнечной радостью... Как я люблю это время, когда только я и мир вокруг, только мы друг для друга и никого больше... В такие минуты жизнь дарит мне нежность, просто так, ничего не ожидая и не требуя взамен…

Откуда же все таки взялся этот петушиный крик?! Такой лихой и неожиданный, он удивил, озадачил и вместе с тем что-то затронул в душе, что-то смутно знакомое, теплое и родное, что не часто вспоминается, но незримо живет внутри... что-то из детства… Да, так будил солнышко на заре петух у моей бабушки, куда меня каждый год привозили на летние каникулы, хотя бы не надолго, но обязательно. Он не давал мне спать, и я всегда просыпалась, даже продирала глазки-щелочки. Но как же мне не хотелось вставать! И повернувшись пару раз с боку на бок, я засыпала снова, под занудные мысленные проклятия в адрес несчастного петуха. Хотя почему несчастного? Петух был боевой! Ярко рыжий, с переливчатым сине-зеленым хвостом, и залихватским мясистым ярко красным гребнем, который всегда стоял у него, как ирокез.  И он тоже меня не любил. Взаимно. Поэтому по двору на улицу я пролетала одним махом, часто удваивая скорость, едва заслышав быстрый цокот когтистых лапок сзади. Пару раз он меня достал. Клюнул больно, до самой крови. Я не плакала, но запомнила… С тех пор не люблю петухов…
А вот бабушку я любила, и гостить у нее каждое лето мне очень нравилось. Нравилось ощущение легкой беззаботности, игры на свежем воздухе под жарким солнцем, и вечерние посиделки с друзьями на лавочке под задушевные разговоры до самой темноты, и сладкие душистые вишни в саду, поспевающие почти до черноты. Как же было хорошо! И как жаль, что это упоительное время моего детства закончилось! И почему тогда я этого так не понимала, так не чувствовала?! Тогда мне хотелось поскорее вырасти, быть старше. Ведь ребенок – это совсем не серьезно… Вот моя бабушка была серьезным человеком. Сейчас я вспоминаю, она действительно редко улыбалась, и никогда не шутила, и я не помню, чтобы она старалась меня приласкать или же просто погладить по голове, это вообще было ей не свойственно, но вовсе не делало ее характер угрюмым, скорее сдержанным. Бабушка – бабушка, сколько доброты и заботы было за этой сдержанностью! Она-то как раз вставала до петуха. Закрывала ставни чтобы сохранить в горнице ночную прохладу, и яркое солнце не разбудило меня. Доила корову, наводила порядок, ставила тесто, готовила еду. Причем летом, чтобы не топить печь, она часто готовила на керосинке. Боже! Какие необыкновенно вкусные пирожки она умудрялась печь на этой маленькой допотопной керосинке! С ягодами, яблоками, с капустой, с картошкой… да со свежим молоком, м-м-м… Бабушка – бабушка… Я ведь не хотела ничего вспоминать: «Утром нет места для прошлого, все впереди, все еще только начнется». А вот поди ж ты, петух-хулиган, как разворошил все внутри…

У моей бабушки было красивое имя – Мария, ну а я часто звала ее бабуля, или БаМаша. Сколько я ее помню, она всегда была старенькая, как будто время для нее замерло в одной поре. От тяжелой, полной испытаний жизни, она рано постарела, но зато сразу забрав свое, время больше не прибавляло ей ни лет, ни даже седины. Красавицей ее нельзя был назвать, но вот глаза неизменно привлекали внимание на осунувшемся, изборожденном морщинами лице. Удивительные, пронзительно голубого цвета глаза, которые не смогло затушить даже время, так легко и быстро забравшее у нее красоту и молодость. 
Бабуля всегда была занята, всегда в движении, а когда уже все что только возможно было переделано, она садилась за вязание: носки, варежки, перчатки, шапки или шарфы – сам процесс невероятно завораживал. Я просто не могла пропустить такого, подсаживалась рядом, и завороженно смотрела как быстро мелькают спицы, ловко не глядя, будто сами собой провязываются петли… Это было похоже на священнодейство, особенно когда бабуля тоненьким голоском затягивала какую-нибудь старинную песню.

В низенькой светелке
Огонек горит,
Молодая пряха
У окна сидит.

А еще в такие минуты иногда она рассказывала о своей жизни, не часто, неохотно, после долгих уговоров, скупыми словами, перемежающимися долгими паузами, пока не замолкала совсем, с затуманенными слезами глазами, целиком отдавшись потоку воспоминаний.

Её жизнь была похожа на сказку о Золушке с неправильным, несчастливым концом. Но это другая, долгая история, достойная целого романа. История любви и ненависти…

Милая моя бабуля, как мне тебя не хватает, как много ты мне дала и как многому научила! Вот уж и солнце высоко. И стрижи снуют туда-сюда, кричат заполошно, торопят и без того быстро несущееся время. А я все никак не могу вынырнуть из воспоминаний о тебе, так некстати разбередивших душу. И я отгоняю нечаянные слезинки, тоскливые мысли. Прячу воспоминания поглубже. Пора на работу…