Петр 1 как зеркало советской журналистики 6

    




               Из  цикла "Невероятные приключения Расквасова и его друзей"



…Загрохотал, заскрипел в дверях и зашел высокий, с жалобными глазами. Втащил за собой крылья огромные, кожаные, с веревками привязными. Замычал гневно, привязывая крылья к рукам. Затопал лаптями.
- Летчик, что ли? - зачавкивая рябчиком «авгеевку», заинтересовался Вольдемар-пиит.
- Это, батюшка–философ, Ермилка, боярина Еропки-Гуся холоп. - пояснил Филимон. – Шестой год крылья разные придумывает. Самолетательные.
- И что? Летает?
Высокий опять задергался, замычал. Махнул крыльями – лапти на вершок от пола поднял.  Крикнул что-то надрывное, непонятное. Филимон перевел:
- Зело невысоко.  Аки птица-коршун – все сверху вниз норовит. А в небеса – снаряд не пускает. Со свиных шкур шил. Тяжел. Нужны шкуры для выделки  особые, коровьи.
- А что он сам-то… Бормочет…
- Так ему за упорнодушие и твердомыслие боярин порицание выказал - языка лишил!
- Ну… у вас тут и «порицание»… - выпучил глаза Кульманов, - а тогда какие – выговоры?
- Выговоров у нас нету. Бояре судят, а царь приговаривает…Кто его приказ в долгое рассуждение берет, в волокиту, али пьянством забывает – сразу голову долой! Или гузном – на кол. Вот в прошлый месяц  также…
- Так. Понял. Ты вот, что Филя… давай эти все пузыри… припрячь. Пока… Работать нужно. Пиши. «Летчику Ермилу…» Как его фамилия?
- Чего?…
- Ну, чьих он будет?..
- Боярина Еропки-Гуся… Еропкин, стало быть…
- «Летчику Ермилу Еропкину выдать на создание летающих крыльев для государственных и военных нужд, денежное довольствие в размере…  Сколько у вас корова стоит?
- Какая? Яловая или стельная?..
- Простая корова, Филя, простая… с рогами… с титьками…
- 15 копеек серебром.
- Вы что здесь вытворяете?.. Это что за  цены!.. а у нас мясо – дефицит.
Филимон на непонятное, но доходчивое слово покрутил сочувственно головой:
- Ты смотри!..  Нету, значит?.. Моровая язва, однако?
Кульманов засмеялся – хитер, умен Расквасов – на лету все схватывает.
- Пиши: «… в размере 1 рубля с полтиной». Все. Десять коров - как  с куста - бутылка «Портвейна».  Пусть летает. Кульмановским соколом.
Ермил, гремя свинячьими крыльями, пал на изразцовый пол, залился слезами, замемекал благодарно…
 
…Вошел расписной человек восточных краев. На голове чалма луковицей,  под чалмой усы черные. Лицом толст, глазами узкими сладок, лукав. Плащ, кафтан меховые, шаровары золотом шиты. Поклонился, подбоченился. Громко прокричал слова непонятные.
- Это что еще за колпак-человек? – Кульманов к толмачу Аглаиду наклонился.
- Торговый человек  Али-мулло со товарищи! – подумав, перевел крик толмач Аглаид.
_- Ракетолла Магомедов, одним словом! – прищурился пиит, на вновь закричавшего расписного.
  - Я, говорит – человек иноверный, иновидный, иноземный, инообразный… Но, говорит, свой. Брат, говорит. Все мое – твое. Моя, говорит, - твоя.  Все твое, говорит мое. Были, говорит ваши, станут наши.
– Понятно: Али-баба и 40 разбойников… Все правильно…И в колпаке еще… - сильнее прищурился Кульманов. - Иновидный! И что же ему нашего надо? Пол-Москвы, небось? Или сразу – пол-России?
 Толмач Аглаид тоже заболботал.
Расписной прислушался, заулыбался еще сладче. Ответил - совсем медом стал.
 - Просит на откуп торговые ряды и предлагает искусных персиянских да кокандских людишек на Москву пригнать. Для извоза людей московских, для зодчества любого, также на любую черную работу. Взамен животом клянется, что корм да деньги давать будет на всех охранных стрельцов, ночных московских сторожей и весь московский приказной люд – сколько они денег ни попросют. Али ты не попросишь.
- В шею! Я же взяток не беру! – покосился пиит на Филимона. – Мне ж за державу обидно!
Расквасов понимающе схватился за четверть.
-  Да и знаю я их, памятозлобных! На шею сядут и шаровары свесят… Гони его, иногороднего! Инородные!  В шею и по шеям!
Расписной вылетел кубарем, шелками штанов шелестя…

…Вошел в русской одежде под заморскую моду перешитую, хлипкий, длинноносый. Рожу недавно побрил, парик сидит косо – видать, только в дверях нахлобучил. Под мышкой – свитки бумаг. Глазами ширкает. Сразу видно – выгоду ищет.
- Кто таков? – грозно спросил Кульманов, зная по прошлой  чудесной жизни подобных.
- Писарь  Посольского приказа Козлорогов Тимошка…
- С чем пришел? – еще грознее надулся на писаря Кульманов.
- Не вели казнить, боярин!.. – затрепетал членами длинноносый, бумагами шурша. – Труд тут мой весь… труд десяти годов… и ночей не спашася… и коркой хлеба питашася…
- О чем труд? – страшно крикнул (сам себя пугаясь) Кульманов.
Писарь Козлорогов развернул дрожащий свиток и задребезжал козлогласно:
«О греческой философической науке демократии и применении ея в  обустройстве государства Российского».
- Сразу – свободен! Филя! В шею - и его и «ея»!
Выгнали хитроумного.
- Знаем мы таких!.. – отдуваясь и наливая чарку «авгеевки» сказал пиит, - только волю дай, да денег – тоже махом и враз на шею сядет! Видал, как глазами стриг? Посмотри-ка кругом – не упер ли чего?..