Белая ночь

Если бы я знал, что такое электричество,
Я сделал бы шаг, вышел бы на улицу…

Аквариум, «2128506»



Питер я люблю с далёких моих пятнадцати лет, когда впервые приехала сюда со школьной экскурсией. Было это в июне 2000-го года. Мы попали на самый разгар белых ночей, и я наконец-то увидела развод мостов, Зимний дворец, Петропавловку — в общем, всё то, чем из года в год громко восхищаются впервые оказавшиеся в Петербурге люди. Ещё не познакомившись с непарадным, настоящим Питером, который я люблю сейчас намного больше, я, тем не менее, уже тогда поняла: это — мой город, и я обязательно буду возвращаться сюда как можно чаще.
В последующие десять лет я действительно часто бывала в северной столице. Здесь мне как писателю всегда очень хорошо работалось — вне зависимости от того, где я жила: на Большой Конюшенной, на набережной Обводного, в районе Советских улиц или где-нибудь недалеко от суровой «Площади Ленина». Но особенно мне нравился Васильевский остров — для меня в нём всегда было что-то родное, своё, понятное. Правда, как-то всё время выходило, что на Ваське я ни разу не останавливалась — ограничивалась долгими прогулками по трём его проспектам и пересекающим их многочисленным линиям и мечтала обязательно когда-нибудь приехать сюда во время белых ночей и пожить именно в этой части города.
Петербургские гостиницы закончились для меня внезапно и навсегда после того, как мой старший брат женился и перевёз свою супругу, коренную петербурженку, в нашу шумную Москву. В Питере у неё была небольшая квартирка, которая осталась пустовать после Юлькиного переезда в столицу — и, по счастливому для меня стечению обстоятельств, находилась она как раз на Ваське. Благодаря тому, что у нас с Юлькой как-то сразу установились очень хорошие, тёплые отношения, двери её питерской квартиры потенциально были всегда для меня открыты. Правда, в последний год на меня свалилось такое бешеное количество работы в издательстве, что воспользоваться Юлиным предложением и погостить в Петербурге мне никак не удавалось. В тот период своей ещё незамужней жизни я вообще мало где бывала кроме дома и офиса, хотя по Питеру очень скучала и всё время мечтала вырваться туда хотя бы на выходные: это было бы для меня лучшей возможностью отрешиться от всех связанных с работой дел и погрузиться в работу над моим первым романом, на который хронически не хватало времени.
После Пашкиной свадьбы мы временно жили все вместе, впятером, у наших родителей в Черёмушках: Паша с Юлькой только-только купили квартиру, и в ней уже несколько месяцев шёл ремонт, а я в то время родительское гнездо ещё не покинула. Паша зарабатывал тогда очень хорошо, поэтому при любой возможности они с женой старались выбираться куда-нибудь за границу, чтобы немного разгрузить наше общее жизненное пространство. Как-то летом, в середине июня, в одну из пятниц, когда Пашка, кряхтя и ругаясь, пытался застегнуть в комнате их с супругой огромный чемодан, с которым они через четыре часа должны были лететь на море, а мы с Юлькой допивали на кухне утренний кофе, разговор опять зашёл о Питере. Юля, в очередной раз терпеливо выслушав мои поэтические вздохи, связанные с тоской по северной Венеции, пожала плечами, встала из-за стола, принесла из коридора свою сумку и, покопавшись где-то в её глубинах и вытащив оттуда ключи, положила их передо мной со словами: «Тебе вообще ничего не мешает. Поезжай в любое время, хоть прямо сейчас: я буду только рада, что квартира хоть иногда будет под присмотром».
Из вежливости я, конечно, начала отказываться, но Юлька мгновенно пресекла мои реверансы, напомнив, что они с моим братом уже полгода сидят на голове у меня и наших с Пашкой родителей и просидят на ней минимум до конца лета, а потому вернуть мне долг Питером — самое малое из того, что она может для меня сделать.
Через полчаса Юля с Пашей отбыли. Пока я привычными механическими движениями натирала мыльной губкой кофейные чашки и споласкивала их под проточной водой, в моей бесшабашной творческой голове уже созрел чёткий, прекрасный план махнуть в Питер прямо сегодня и вернуться перед началом следующей рабочей недели. Действительно — что, собственно говоря, мне мешало, кроме дурацкой привычки торчать в скучной Москве, работая без выходных? Интернет-технологии, к счастью, давно уже позволяют не выходя из дома купить билет на любой транспорт в любую точку мира, деньги у меня, благодаря тому, что работаю как вол, есть, желания сгонять в любимый город — намного больше, чем просидеть очередные два дня, редактируя рабочие материалы… Словом, через десять минут я, гордясь своей неожиданной дерзостью, уже выбирала себе место в скоростном поезде «Москва-Санкт-Петербург», а через полчаса — засовывала в любимый зелёный рюкзак свитер, футболку, ноутбук и индийские ароматические палочки, предвкушая, как проведу целых две белые ночи, работая над романом, мысли о котором не давали мне покоя.
Надо сказать, что я несколько ненормальный путешественник. Если обычные люди берут с собой в поездки какие-то вменяемые вещи, как-то: зубную щётку, несколько пар носков, фотоаппарат — то у меня дело со сборами на любой, даже самый кратковременный отдых обстоит намного сложнее.  Мой комфорт очень сильно зависит от внутреннего спокойствия; мне нужно если не чувствовать себя как дома, то хотя бы видеть вокруг знакомые вещи, ложиться спать на знакомую постель и чувствовать вокруг родные запахи. Именно этим объясняется тот странный для обычного туриста набор вещей, который можно найти в моём рюкзаке или чемодане. В него входят: мягкий флисовый плед, которым я накрываюсь прежде чем накрыться казённым одеялом; чистая выглаженная наволочка (обязательно квадратная — чтобы подошла и к квадратной, и к прямоугольной подушке); чашка с блюдцем и столовые приборы (я ограничиваюсь банальными ложкой, вилкой и ножом, скрепя сердце оставляя дома шумовку, штопор и половник); комплект лекарств от насморка, который периодически застаёт меня врасплох (капли и мазь двух видов — одна для наружных растираний переносицы, другая — для закладывания, так сказать, внутрь); потрёпанный карманный томик «Тёмных аллей» Бунина — книга, которая неизменно создаёт у меня чувство домашнего уюта; какой-нибудь маленький плюшевый зверёк из моей коллекции, которого я решила взять с собой в путешествие (я уверена, что плюшевые зверьки всё-всё понимают и им тоже интересно посмотреть мир); и непременно те самые, уже упомянутые выше индийские благовония — потому что я чрезвычайно остро реагирую на запахи незнакомого дома и мне важно заменить их привычными запахами. Такие ароматические палочки давным-давно, ещё в середине девяностых, случайно купила моя мама в индийской палатке на каком-то рынке, и с тех пор мы регулярно обновляем их запасы, вследствие чего у нас дома пахнет не рыбой или луком, а лотосом или сандаловым деревом. Возвращаясь к моему туристическому комплекту, в своё оправдание могу сказать, что он от раза к разу достаточно стабилен, что говорит о том, что моя ненормальность хотя бы не прогрессирует.
Напрямую признаться Юле в том, что её петербургская квартира уже заочно мало чем отличается для меня от гостевого дома или гостиницы, мне было бы стыдно — но пребывание там, как ни крути, заранее вызывало во мне чувство некоторой тревожности. Я знала, что моя золовка — человек аккуратный и хозяйственный, но всё-таки привычка взяла своё, поэтому я чёткими, отработанными движениями методично запихивала все означенные выше атрибуты счастливого отдыха в хорошо знакомый им рюкзак, увешанный разными значками и брелоками.
Через полчаса сборы были закончены. Остаток пятницы я скоротала, как и обычно работая, а вечером махнула на Ленинградский вокзал, откуда скоростной экспресс за четыре часа домчал меня до Петербурга.

Юлькина квартира располагалась на третьем этаже старого сталинского дома, на одной из линий Васильевского острова. Было немного странно, но вместе с тем и очень приятно приложить плоский домофонный ключ к металлическому кругу — и так легко войти в совершенно незнакомый подъезд. Да, я знаю, что мне следовало сейчас написать «парадная», но это слишком смахивало бы на московское подхалимство.
С входной дверью я тоже справилась без особых сложностей и, провернув два раза ключ в нижнем замке и столько же в верхнем, оказалась в тёмной прихожей. В нос сразу же ударил знакомый душный запах соломенных половиков: точно такой же всегда был у нас на даче, когда мы с родителями приезжали открывать её после зимы. Нащупав на правой стене выключатель, я щёлкнула кнопкой, и прихожая осветилась тёплым светом круглой жёлтой люстры. Я сняла рюкзак, прислонила его к стене, расшнуровала кеды и, оставив их у входной двери, отправилась обозревать владения, обещанные мне провидением на ближайшие полтора дня — мой обратный билет был куплен на воскресный полдень.
Квартира состояла из просторной прямоугольной комнаты, маленькой уютной кухни и совмещённого санузла. Я открыла окна, и с улицы приятно потянуло запахом влажного асфальта и мокрых листьев: только что закончился дождь. Был первый час ночи. Небо, как и всегда в Питере в конце июня, было светлым, серовато-жемчужным, загадочным, и мне страшно захотелось сразу же заварить себе свежий чай, открыть ноутбук, сесть у маленького кухонного стола и, вдыхая запах ночной улицы, углубиться в свою литературную работу — однако медлить было нельзя. Ещё одна моя маниакальная туристическая привычка состоит в том, чтобы не откладывать разбор багажа и вообще своё устройство на новом месте в долгий ящик, и именно этим я намеревалась сейчас заняться.
Первым делом я постелила себе постель — чистое выглаженное бельё я без труда отыскала в шкафу, но, по обыкновению, наволочкой воспользовалась своей, а приехавший в рюкзаке любимый плед положила не на одеяло, как принято у нормальных людей, а под него. Рядом с кроватью, на тумбочке, в дружном, годами длящемся соседстве примостились «Тёмные аллеи» первого нобелевского лауреата и весь имеющийся у меня арсенал средств от насморка. На пахнущую домом наволочку лёг плюшевый зверёк — в это путешествие я решила взять с собой маленького серенького кролика, купленного мной из жалости в продуктовом магазине около работы. Пока зверь расслаблялся после долгой дороги, я решила принять душ — и тут же раздосадовалась на себя: совершенно непостижимым образом я умудрилась забыть взять из дома полотенце! Пришлось снова воспользоваться тем, что предлагал мне Юлин шкаф — хотя, справедливости ради, не могу не отметить, что Юлька действительно была хорошей хозяйкой и моему брату с ней повезло.
Гель для душа одуряюще приторно, прямо-таки тошнотворно пах кокосом и ванилью и был тоже мой, собственный — правда, не привезённый из Москвы, а купленный уже в Питере, в маленьком круглосуточном магазине рядом с вокзалом. Когда я, всласть наплескавшись в мягкой петербургской водичке и завернувшись в полотенце, вышла из ванной, в мой порабощённый ванильно-кокосовым ароматом нос с предательской жестокостью ударил уже знакомый мне запах соломенных ковриков, лежащих в прихожей. Но никакой чужеродный коврик не был мне страшен: ведь с собой у меня были чудесные индийские палочки с ароматом лаванды! Покопавшись в рюкзаке, я достала оттуда столовые приборы, посуду, индийские благовония — и со всем этим скарбом отправилась на кухню.
Для того чтобы зажечь ароматическую палочку, мне, естественно, требовались спички или зажигалка. Ни того, ни другого я с собой сознательно не взяла, потому что без спичек невозможно включить газовую плиту и, соответственно, разогреть или приготовить ужин — а значит, спички в Юлиной квартире должны были быть обязательно. Правда, мне как-то не пришло в голову, что плита может быть электрической — а она, зараза, оказалась именно такой. Поставив на стол чашку с блюдцем и положив рядом столовые приборы, я хмуро глядела на плоские чёрные конфорки маленькой электрической плиты «Старая Ладога» и злилась на собственную тупость. Действительно — как можно было не подумать, что плита вполне способна оказаться не газовой, тем более что у нас дома она была тоже электрическая, а значит, забыть о существовании такого рода кухонных плит я по определению не могла?
После пары минут вполне справедливого гнева я решила, что даже при таком неожиданном раскладе спички в квартире быть должны — в конце концов, в любом доме хотя бы иногда отключают свет, а значит, могут пригодиться свечи, которые зажечь без спичек или зажигалки просто невозможно. Отложив в сторону благовония, я принялась методично, один за другим открывать кухонные шкафы и выдвигать ящики. Нельзя сказать, что это занятие доставляло мне особенную радость — скорее наоборот: было как-то не по себе от того, что приходится рыскать по чужой кухне, пусть и вполне легально доставшейся мне во временное владение и пользование. Как бы то ни было, с каждым следующим исследованным шкафчиком и полкой надежда на обретение желанного коробка копеечных отечественных спичек таяла на глазах, пока наконец не исчезла совсем. Для очистки совести я заглянула в туалет и проверила навесные полки, располагавшиеся над унитазом и стыдливо занавешенные цветастой короткой шторкой — типичное наследие советской эпохи, и по сей день частенько встречаемое в наших квартирах. Там стояли средства для мытья пола, уборки сантехники и прочистки водопроводных труб, лежали какие-то тряпки и губки — но спичек не было и в помине. Задёрнув обратно шторку, я в отвратительном настроении вернулась на кухню. На улице было достаточно холодно, поэтому оставлять дальше открытыми окна было нельзя — но и закрывать их совсем не хотелось: душный запах соломенных ковриков очень настойчиво бил в мой чувствительный, капризный нос и портил этим всю идиллию уютной квартиры. В голове мелькнула было идея спуститься вниз и поискать какой-нибудь круглосуточный магазин — но моё писательское воображение, вступив в сговор с хорошей памятью, услужливо подсунуло мне воспоминания о прочитанных когда-то статьях, описывающих похождения Чикатило и подобных ему маньяков, и я решила, что среди ночи лучше всё-таки не шляться по улицам в поисках спичек, а отсидеться дома, пусть и в компании противных половиков.
Наливая из крана воду в электрический чайник, я размышляла о том, что, в общем-то, зря я так распсиховалась из-за каких-то спичек и ничего со мной не случится, если эту ночь я проведу, вдыхая запах пыльной соломы — в конце концов, у меня с собой полный комплект средств от ринита на случай, если этой ночью он на меня нападёт. Но моё подсознание, видимо, упорно продолжало искать решение возникшей проблемы — и в конце концов нашло её. Меня осенило в тот момент, когда я размешивала сахар любимой серебряной ложечкой в любимой же розовой чешской чашке. Кто сказал, что благовония обязательно нужно поджигать? Их ведь наверняка можно просто нагреть, и запах от них пойдёт с таким же успехом!
Вылезши из-за стола, где я только что с таким комфортом устроилась, я подошла к плите и лёгким движением повернула рычажок одной из конфорок из положения «0» в положение «3». На панели управления после этого моего действия должна была, видимо, загореться одна из четырёх красных лампочек, сигнализирующих о том, что плита работает, но этого почему-то не произошло. Впрочем, меня это совершенно не смутило — видимо, лампочка просто перегорела, да и какая разница, горит ли она, если я и так знаю, что плита включена. Я же не идиот и не страдаю склерозом!
Гордая тем, что всё-таки смогла найти решение, я сделала пару глотков чая и присела обратно к столу. Около минуты ушло у меня на то, чтобы включить ноутбук и открыть нужный файл. Набросав ещё минут за пять пару коротеньких абзацев, я вдруг вспомнила, что у меня включена плита, и подумала, что уже пора, наверное, класть на нагретую конфорку индийскую палочку. Достав из тоненькой упаковки одну из них, я положила её на тёплую шершавую поверхность. Подождав с полминуты, я убедилась, что запах всё ещё не идёт, и решила прибавить мощности. Переключив конфорку из положения «3» в положение «6», которое было максимальным, я села обратно к столу и продолжила свой писательский труд.
Через несколько минут я поняла, что, видимо, делаю что-то неправильно. Запах от индийской палочки наконец начал распространяться — но он был совсем не таким, как дома — очевидно, нарушение технологии сказалось-таки на результате. Вместо того чтобы начать тлеть, испуская аромат лаванды, палочка просто подгорела на уже раскалённой к тому моменту поверхности, вследствие чего начала издавать совершенно мерзостный, сладковато-горький запах, не имеющий ничего общего с приятным запахом сиренево-голубых цветов. Стало ясно, что моя гениальная затея провалилась. Подержав подгоревшую палочку под струёй проточной воды, я с досадой швырнула её в мусорное ведро и снова открыла окно. Дыма в кухне не было, но пахло просто отвратительно. Запах горелого благовония, смешавшись с ароматом коридорных половиков, дал какое-то жуткое, тошнотворное амбре, от которого хотелось как можно быстрее сбежать на улицу. Вторично вспомнив о Чикатило и его возможных питерских последователях, я зло отогнала эту мысль. Делать было нечего: оставалось только до посинения проветривать квартиру. Я сходила в комнату за пледом, после чего, вернувшись на кухню, выключила конфорку, переведя её из положения «6» в соседнее с ним положение «0» и, закутавшись в плед, села к столу и углубилась в свой роман, изредка поглядывая на улицу и ночное петербургское небо.
Мало-помалу душевное спокойствие начало возвращаться ко мне опять. Белая ночь была воистину прекрасной: на улице было тихо и спокойно, как в монашеской келье, трепетали листья деревьев, заглядывавших мне прямо в окно, где-то глухо лаяли собаки, мигал на другой стороне линии фонарь — и это было именно тем, за чем я ехала в Питер, и вообще тем, чего всегда мне не хватало, чтобы сосредоточиться на работе и своих творческих замыслах.
Чай давно остыл, но пить его было не менее приятно. Вообще, несмотря на середину ночи и открытое окно, рядом с которым я сидела, мне, обычно такой неженке, было почему-то совершенно не холодно. В какой-то момент мне стал мешать даже плед, и я сбросила его с плеч. Так я работала где-то около получаса, пока чай в чашке не закончился и не пришлось идти за добавкой. Я встала из-за стола, подошла к электрическому чайнику и нажала кнопку, чтобы подогреть воду. Опершись спиной о разделочный стол, на котором располагался чайник, и сложив руки на груди, я смотрела в ночную пустоту за окном, как вдруг почувствовала, что сбоку идёт сильное тепло. Обернувшись, я инстинктивно дотронулась до конфорки, на которой час назад пыталась поджарить благовония — и в ту же секунду резко отдёрнула руку. Кончик указательного пальца горел от ожога.
Ничего не понимая, я ринулась вниз, к панели управления «Ладогой». Все конфорки, как и ожидалось, были выключены; ни одна из сигнальных лампочек, само собой, не горела — правда, они и не работали. Повторить неудачный тактильный опыт я не решилась, поэтому просто поднесла руку к конфорке. От неё шёл сильный, прямо-таки нестерпимый жар.
Как и любому человеку в такой ситуации, мне стало очень не по себе. Если ты выключаешь плиту, то вполне логично ждать от неё, что она прекратит работу! Здесь же явно что-то было не так.
Приглядевшись повнимательнее к панели управления, я заметила, что выключатель злополучной конфорки стоит как-то не совсем вертикально — а если сказать точнее, то располагается между цифрами «0» и «6». Я попыталась сдвинуть его в правильное положение, но не тут-то было: видимо, в «Старой Ладоге» вследствие её старости что-то переклинило, и рычаг, стоящий на нуле, буквально на миллиметр сместился на шестёрку — чего вполне хватило для того, чтобы выключенная конфорка оказалась включённой, причём сразу на максимум. Судя по всему, производители данного кухонного агрегата заранее извинились перед народонаселением за возможные неполадки: об этом говорило само название плиты, содержащее в себе указание на её преклонный возраст, который, видимо, и был причиной такого маразматического поведения.
Первое, что сразу пришло мне в голову, было перевести указатель из положения «0» в положение «1»: если из нуля плита перескакивает на соседнюю шестёрку — значит, по логике, из единицы она должна перескочить на нуль! Но не тут-то было: после десяти минут эксперимента стало понятно, что на единице плита работает так, как и должна — на самой минимальной своей мощности, но, как назло, совершенно исправно. Оставив переключатель на единице — так жар был существенно меньше, — я попыталась выдохнуть и по возможности спокойно решить, какими должны быть теперь мои действия.
Следующая здравая мысль, которая меня посетила, заключалась в том, чтобы обесточить плиту, выдернув её шнур из сети. Справа и слева от «Ладоги» располагались в большом количестве провода, которые шли к двум электрическим розеткам. Внимательно осмотрев их, я не обнаружила ничего утешительного: один провод принадлежал микроволновке, другой — висящей над плитой вытяжке, которую я почему-то не догадалась включить её после неудачного эксперимента с ароматизацией помещения. Впрочем, теперь мне было уже неважно, чем пахнет в квартире: передо мной стояла задача посложнее — обесточить проклятую «Ладогу». Третий провод вёл к удлинителю, в который был включён старенький холодильник. Из всего этого следовало, что плита включается где-то внизу, в розетку, к которой можно подобраться, только отодвинув злосчастный аппарат от стены. В принципе, я легко могла бы с этим справиться, поскольку вообще люблю двигать мебель: охота к переменам в интерьере очень часто одерживает в моей голове победу над здравым смыслом, даже если передвигаемый предмет весит не так уж мало. Но в данном случае проблема была не в тяжести «Старой Ладоги», а в том, что к описываемому моменту она уже прилично раскалилась, и ухватиться за неё так, чтобы отодвинуть от стены, не было ровным счётом никакой возможности. Взявшись обеими руками за правый, относительно холодный край плиты, я попыталась потянуть её на себя, но это не дало никакого эффекта: видимо, от долгого стояния на одном месте ножки намертво приклеились к линолеуму, и точечное приложение сил смысла не имело. Круг замкнулся.
Творческие люди — народ вообще странный и к жизни порой не особо приспособленный. Помимо того, что для меня очень важно таскать с собой повсюду уйму вещей, которые обычному человеку показались бы бессмысленным балластом, я ещё и полный профан в том, что касается устройства коммуникаций. Покачиваясь взад-вперёд на старенькой табуретке и зло оглядывая «Ладогу», я пыталась оценить объективный масштаб бедствия. Было ясно как день, что выключить плиту из розетки мне никак не удастся. Ложиться спать с включённой конфоркой тоже было немыслимо. Но какой-то выход ведь должен быть! Кто, в конце концов, сильнее — я или этот паршивый постсоветский аппаратец, которому мозгов хватает только на то, чтобы печь, кипятить и жарить?!
Вскочив со своей табуретки, я принялась бегать по кухне, натыкаясь на предметы и лихорадочно пытаясь сообразить, что же мне теперь делать. Звонить среди ночи брату и Юле, тем более за границу, было глупо — что они могли сделать на расстоянии? Идти за подмогой к соседям, которые видят меня в первый раз и, возможно, не меньше меня боятся ночных маньяков — тоже. Количество возможных вариантов решения проблемы стремительно уменьшалось, пока в какой-то момент я, перестав наконец с риском для собственного здоровья и расставленных на полках хрупких предметов носиться по крохотной кухне, не застыла как вкопанная. Меня осенило: ведь можно просто выключить электричество во всей кухне, и дело с концом!
Бормоча под нос какие-то бессвязные не то ругательства, не то слова благодарности судьбе, и дико улыбаясь, я понеслась в коридор, с грохотом уронив по пути табуретку. Щиток отыскался сразу — он был вмонтирован в стену слева от входной двери. Открыв металлическую дверцу, я увидела семь или восемь маленьких пластмассовых рычажков оранжевого цвета, а справа от них — один такой же, но чёрный. Задумчиво их рассматривая, я пришла к выводу, что, поскольку ни на одном русским языком не написано «Кухня», придётся действовать методом научного тыка и проверять каждый по отдельности. Впрочем, меня это не испугало: их было не так много, а кроме того, в одном из них скрывались моё счастье и возможность провести-таки остаток ночи за чашкой чая и любимым занятием.
Судя по всему, за кухонную люстру отвечал отдельный от остальных кухонных электроприборов переключатель: когда свет на кухне погас, я уж было обрадовалась тому, что план сработал — но по прошествии десяти минут стало понятно, что с выключенным светом конфорка греет так же сильно, как и с включённым. Чертыхнувшись, я вернулась в коридор, снова открыла щиток и возобновила свои изыскания.
Через несколько минут удача мне улыбнулась: нужный рычажок был найден. Снова включать свет на кухне я не стала (почему-то мне казалось, что работающая люстра может повлиять на работу остальных розеток) — зато одним махом вырубила всё остальное кухонное электричество. На этот раз всё, кажется, получилось. Для полной уверенности я терпеливо выждала ещё минут пятнадцать, сидя на табуретке в кромешной темноте и периодически поднося ладонь к конфорке. За это время я отчётливо поняла, что никаких моральных сил работать сегодня над книгой у меня уже нет. Мне позорно хотелось теперь только одного — как можно скорее бухнуться спать. Видимо, плита тоже свой план на сегодня выполнила и решила наконец позволить себе отдых: тепло от конфорки-мучительницы становилось всё слабее и мало-помалу исчезло совсем.
Эпопея последних нескольких часов явно активизировала хозяйственное мышление в моём мозгу: на удивление для меня быстро я сообразила, что отключение от электросети всех кухонных розеток грозит порчей продуктов, припрятанных мной в холодильнике. Удлинитель в квартире я найти не смогла, поэтому пришлось совершить последний на сегодня героический поступок и оттащить холодильник в коридор, где располагалась ближайшая работающая электроточка.
Вернувшись на уже опротивевшую мне, тёмную кухню, чтобы закрыть перед сном окно, я не могла ещё раз не бросить взгляд на плиту. Она мирно стояла в своей нише между двумя разделочными столами и больше не внушала, кажется, никаких опасений. Приглядевшись, я заметила, что рычажок той самой злосчастной конфорки по-прежнему стоит на единице. Поскольку для полностью обесточенной кухни не было никакой разницы, включена плита или выключена, я, угождая своему вечному перфекционизму, подошла к источнику своих многочасовых терзаний и, миролюбиво погладив пальцем вредную конфорку, вернула переключатель в положение «0», которое больше соответствовало текущему положению дел.
И тут произошло что-то невероятное, не укладывающееся вообще ни в какие физические, логические и житейско-бытовые законы. «Старая Ладога» вдруг приветливо помигала мне одной из четырёх своих не работающих до этой минуты лампочек, чем повергла меня в полнейший эмоциональный ступор, после чего, перестав мигать, загорелась ровным красноватым огоньком, призванным свидетельствовать о включении одной из варочных поверхностей. Я, выпучив глаза и просто не веря им, ошалело смотрела на аморальный кухонный электроприбор, творящий на моих глазах полный беспредел, и отказывалась понимать, как эта стервозная «Ладога» умудрилась включиться в напрочь обесточенной кухне! Больше того — работала действительно не только лампочка: заработала и конфорка — та самая, которую мне с таким трудом удалось утихомирить, причём, разумеется, на максимуме, поскольку, как я уже объяснила выше, положение «0» воспринималось ею как соседняя с ним шестёрка. С каждой минутой от конфорки шёл всё более сильный жар — и всё больший суеверный ужас охватывал меня посреди чужой, явно враждебно ко мне настроенной ночной кухни. Всё, что мне оставалось — это только признать, что убогая электрическая кухонная плита девяносто какого-то года выпуска всё-таки умнее меня. Было совершенно ясно: эту битву я проиграла.
Вздохнув, я уныло побрела в коридор, к уже знакомой мне маленькой металлической дверце. Открыв её, я с обидой посмотрела на единственный опущенный вниз оранжевый рычажок, как-то плохо контролирующий питание загадочных кухонных розеток, после чего щёлкнула пальцем по чёрному переключателю — судя по всему, самому главному и отвечающему за всю квартиру. Свет в коридоре и в комнате послушно погас. Задумчиво поглядев на остальные задранные вверх оранжевые выключатели, в которых не было теперь никакого смысла, я, тем не менее, методично прошлась и по ним, опустив их все вниз. Я уже ничему не могла верить.
…Шёл шестой час утра, и за окном совсем светало. Белая ночь подошла к концу. После очередных проведённых около «Ладоги» пятнадцати минут я удостоверилась, что теперь, наконец, всё просто идеально. Выключатели всех четырёх конфорок замерли в одинаковом вертикальном положении, красная лампочка не горела, тепло от конфорок не шло. Мой долг по предупреждению в доме пожарной ситуации был выполнен на двести процентов, и это значило, что я спокойно могу заварить себе свежего чаю и заняться наконец своим романом.
Даже не думая сделать над собой усилие выключить работающий ноутбук или сполоснуть чашку, а уж тем более — садиться за работу, я рухнула на постель и, укрывшись вместо оставленного на кухне пледа Юлькиным одеялом, уснула без задних ног.

Половину следующего дня я проспала как убитая, не чувствуя ни холода от открытого на кухне окна, ни пресловутого запаха соломенных ковриков. Когда я открыла глаза, то поняла, что ехать куда-то гулять у меня нет никакого желания, а оставаться ещё на одну ночь в тёмной и холодной квартире и подавно глупо. Присев за стол и оживив ноутбук, я аннулировала билет на завтрашний утренний поезд и оплатила себе место в экспрессе, который через два с половиной часа отправлялся с Московского вокзала. Потом открыла безжизненный холодильник, извлекла оттуда купленные вчера мясо, замороженные овощи и йогурт и отправила всё это в мусорное ведро.
Как попало сложив в рюкзак все свои многочисленные манатки и уделив особое внимание только плюшевому кролику, я заперла квартиру и с тяжёлым чувством удавшихся выходных зашагала в сторону «Василеостровской». Позади были долгая и странная белая ночь и самый бестолковый из всех проведённых мной когда-либо в Петербурге дней — но зато в голове уже зрел замысел рассказа о моих идиотских приключениях, которому, как может теперь сообразить мой читатель, суждено было реализоваться. Видимо, это было компенсацией за упущенную возможность поработать над романом и вообще хоть раз за последние много лет отдохнуть по-человечески.
Напоследок скажу, что та поездка никак не сказалась ни на моей нежной любви к Петербургу в целом и к Ваське в частности, ни на отношениях с Юлькой. Более того — когда мы встретились после их возвращения из отпуска, я в красках описала ей, какой суровый аппарат стоит у неё на кухне в Питере, и предупредила, что, если дать ему волю, он не остановится и спалит не только её квартиру, но и вообще весь Васильевский. В следующий свой приезд в Петербург Пашка и Юля купили в ту квартиру новую плиту — а «Старая Ладога» отправилась к Юлиным родителям на дачу, где её папа, мастер на все руки, что-то там починил и настроил, подарив плите новую, уже загородную жизнь. Правда, есть всё-таки во всей этой истории и один минус: чужих, не знакомых мне кухонных плит я боюсь с тех пор как огня. Вот такой вот словесный каламбур, имеющий под собой абсолютно реальную почву.

18 - 27/06/2018, Питер - Москва