Мессия. Часть 1

Как и в других местах, у нас в лаборатории иной раз возникали разговоры о происходящих больших изменениях. И если шестеро моих более молодых сослуживцев демократов утверждали, что «Перестройка» весьма хороша, то я и самый старший из нас, работающий пенсионер Михаил Григорьевич Дмитриев утверждали обратное.  За это время мы перепробовали все варианты и способы переубедить друг друга и стали уже повторяться, но результаты были чисто нулевыми.

В один из дней череды работы и эпизодических, бесплодных дискуссий, носивших один и тот же характер прославления капитализма и дружного опозоривания идей социализма с их стороны, и защиты идей социализма с моей и с Михаил Григорьевича стороны, у меня появилась новая мысль. Конечно, она была совершенно предосудительна, но она помогла перевести эти споры на новые рельсы, где я стал чувствовать себя много увереннее и мне открылись новые горизонты в отстаивании христианских правил жизни на земле, тождественных социализму и коммунизму.

Эта мысль возникла после прочтения небольшой в 60 страниц книжки "Малая крупица Слова Виссариона, являющего последний Завет от пославшего Его Отца Небесного" и газеты на 12 страниц "Путь любви" с описанием жизни возглавляемой им общины.

Эти материалы дал мне Николай Сперанский, теоретик из отделения ТОКОМАКов, термоядерных установок, интересный собеседник и творческий человек, художник и исследователь, серьезно изучающий историю язычества. На эту тему он написал три книги и галерею живописных полотен, черпая материал из поездок в отпуска на Север, в Карелию и Сибирь.

Виссарион живет в Сибири возле Минусинска, и в свои 30 лет назвал себя посланным от Бога с целью работать над объединением всех мировых религий в одну Единую.

Цель, я полагаю, разумная, поскольку всегда считал, что если и может быть какая-то религия на земле, основанная на Истине, – она должна быть одна, ибо много разных – это заблуждение, основанное на разобщенности людей. Вот некоторые фразы из той книжки, говорящие, с чем идет Виссарион к не желающим объединяться людям:

ЧАДА БОЖИИ!

…Путь, пролегающий по Царству Силы, вел человечество к самоуничтожению. И по-сему много ранее была явлена необходимость дать человечеству Основу Воссоединения. Миру были явлены четыре основные религии: Даосизм, Буддизм, Христианство и Ислам.

…Но из-за определенной неизбежности люди стали наделять объекты своих поклонений индивидуальными чертами, что повлекло многочисленное и более прочное разделение человеков между собой. Ибо каждая семья верила только своему Хранителю, считая чужих менее значительными.

…Истины были распределены среди тех народов, где они могли наиболее полно развиваться и расцветать, собирая в свою семью многочисленных разноверцев независимо от языковой розни. Много веков существуют сии религии, не осознавая, что сохраняют части единого древа.

…Каждая из сих религий проповедовала истины свои на уровне восприятия разума современности, что насытило их ложными недостатками, на кои отчаянно опираются атеисты. Но час их пришел.

Современному сознанию нетрудно будет понять, что душа человеческая не может существовать и развиваться у одних согласно индусским традициям, у других – согласно мусульманским. Закон бытия души у всех один и тот же, посему ныне пришло время познать сей закон.   ...То, что являю вам, вызовет множество всевозможных всполохов в сознании человеческом. Где среди верующих, к сожалению, буря негодования достигнет наибольших вершин.

Далее он говорит:

– Как же должно определять человекам Идущего от Бога: по знамениям ли, творимым Им, разуменьем ли своим или же по сути, исходящей из сердца Его?

...Ежели Господин придет к дому своему с раскатами грома и всполохами огня, то все рабы Его, узрев знамения, вскричат:  "Мы веруем, мы ждали!". Средь них будут и те, кто был разбужен громом и не ждал.  ...Господин придет тихо и, воссев у порога дома своего, будет изливать живительную Влагу, идущую от Пославшего Его.  И все, кто велик сердцем своим и жаждет Влаги Отца Небесного, придут и утолят жажду. Ибо почувствуют душою, что есть от Родителя.

…Теперь же вам дан новый Путь и Господь желает осознанного вхождения в религию, а не на страхе и чудесах.  Посему не будет чудес от Бога, но будет дана последняя возможность спасти свою душу.

Разумно ли обществу сетовать на растущую злобу и ложь, если оно само создает благодатную почву для взрастания сих сорняков?  ...Стремление к обогащению плоти рождает холод безмерный. Холод, уничтожающий слабые ростки зелени, по временам появляющийся в вас.

…Много ныне написано слов о Вере, много мудрствований о ней, но никто так и не постигает, что все великое множество написанных Книг ведет только лишь к двум строчкам: возлюби Бога и возлюби ближнего своего.

Так будьте же достойными чадами своего великого Отца.  ...Путь Света есть стремление раскрыть душу свою и безмерно отдавать тепло души окружающим, не ожидая взамен ничего.  ...Сё есть верный путь к началу возведения стен Храма души вашей.  ...Мир вам. Аминь".

В послесловии о нем сказано:

"Виссарион есть Слово. Слово Пославшего Его Отца.  ...Чтобы донести до нас Слово, происходит нисхождение Высшего, обретая плоть и кровь человека. Ведь Бог не может вещать нам с небес. Поэтому приходы были и раньше, они будут свершаться и потом – всегда, когда надо будет вернуть людей на Путь, от которого они отошли".

И вот, наконец, в конце книжки та мысль, которой я воспользовался, чтобы перевести мои неравные споры у нас на новые рельсы и расширить возможности отстаивания божеского устройства на земле без погони за наживой, без эксплуатации и войн:

– «Высшее никогда не воздействует на человека страхом и принуждением. Поэтому очень важно, чтобы Слово прозвучало устами обычного человека. Тем самым сохраняется свобода выбора – тот дар, которым наградил нас Бог.  В этом случае Истину возьмет лишь тот, кто видит ее ценность и не нуждается в доказательствах и чудесах».

Итак, узнав, что Слово Свое Бог иногда доносит заблудшим людям через обыкновенного человека, я объявил себя – в пределах нашей лаборатории, – посланным от Бога, чтобы указать им, уклонившимся, правильный Путь и Его Идеи, которым в наибольшей степени соответствуют идеи коммунизма.

Это было принято, и к этому отнеслись как к забаве, где сослуживцы видели возможность поиздеваться над моими взглядами и попутно пообсуждать некоторые вопросы мироздания.

            2

Объясняя им свою миссию, я говорил, что послан с неба учить их правильной жизни. А с учетом того, что эта задача трудна, мне отведено миллион лет. Каждая моя жизнь будет ограничена обычными сроками и я буду упокаиваться как все, но вскоре с самых малых лет буду являться заново. Но в другой местности. В следующей жизни явлюсь в Австралии, затем где-то в Африке, далее – пока не знаю где.

– Если вы человек честный, то должны доказать, что вы тот, за кого выдаете, – требовал Владимир Майнашин. – Явите чудо или знамение, тогда посмотрим. Сейчас. А то подговорите какого-нибудь алкаша за бутылку притвориться калекой, слепым или бесноватым.  Ну?  Валяйте.

– Во-первых, здесь не цирк, чтобы показывать чудеса. Во-вторых, я не являюсь сыном Бога, как Христос, и мои возможности ограничены. На меня лишь пал выбор и повеление. В-третьих, кое-что мне все же дано, но показывать не буду. Это даже вредно.

– Почему? Значит, обманываете?

– Разве станете после знамений более сознательны?  Нет. Смотрите. Христос мог исцелять, останавливать бури. Одной рыбой накормить тысячу людей. И что? Люди как были на низшей стадии духовного развития, так и остались. Шли за ним только из любопытства или корысти, чтобы иметь бесплатного врача или есть и пить за его счет. А это плохо.

– Все ясно. Можете не продолжать.

– И как долго будете мучить весь честной народ, да и нас тоже? – уточнял Слава Подковырин, разглядывая деталь для крепления образца в камере инжектора плазмы.

– Бог предупредил: – «Надо много тысяч лет».  – Я сказал: – «Мне хватит одной». – «Нет общинного строя, – огорчался Он, – где люди жили в ладу с природой и дружно, как одна семья. Как изобрели деньги и биржи, совсем опаскуделись.  Очень тяжелый материал.  Бери миллион лет и работай».

Но Подковырин качал головой и сомневался, что я явился с небес и хоть чем-то отличаюсь от других обманщиков.

– Если будете настаивать, могу обратить вас в камень. Желаете убедиться?

– Давайте, – с готовностью согласился он, - я хочу обратиться в камень.

– В самом деле? Не пожалеете?  Но обратно не вернетесь.

Я пристально и холодно всмотрелся в его ожидающие глаза, смотрел секунд пять, и на одно мгновенье, совсем малое, в сотую долю секунды, увидал слабое, едва заметное, но все же колебание и неуверенную тень. Видно, в этот миг его подсознание подсказывало, что есть в мире непознанные явления, с которыми лучше не иметь дел.

– Пока воздержусь, – отвернулся я от него. – Убедившись, вы испугаетесь, спрячете свое истинное лицо и будете притворяться хорошими. Какой мне толк обманывать себя?  Мне ваше подхалимство мне не нужно, оно вредно.

Вы станете мне даже помогать, но не по сути своей, а из соображений выгоды, готовые в любой момент предать. А для пользы дела я должен видеть все в подлинном свете и без всякой ретуши, видеть, как вы есть эгоисты и пособники буржуев.

В другие дни, обсуждая вопрос о ступенях духовного развития, я говорил:

– За эти 2000 лет никакого прогресса, люди как были на низшей ступени, так и остались, если не сошли ниже. Чего только не придумали для убийств! Стали использовать даже атомное оружие.   А всего ступеней развития – числом 260.

– Это зачем же так много, – спрашивал наш техник-лаборант Гена Бубнов в своем синем халате в лаборантской комнате, откинувшись на спинку стула и положив голову на сцепленные сзади руки. На его столе лежали чертежи, молоток и несколько напильников. – Надо жить на земле, а не где-то наверху. – Он чуть усмехнулся в свои черные усики и помолчал. – Надо жить проще. Вот мой брат.  Он думает только о деньгах, и больше ни о чем.  И, между прочим, неплохо живет. Даже на этой, как вы говорите, низшей ступени, – с удовольствием и улыбкой завершил он.

– Зато другие плохо. Воюют. Воруют. Эксплуатируют.  Многие страны в долгах. Более половины своего труда отдают за проценты, а сами в нищете.

– Это их дело, – отвечал Подковырин. – Когда возьмутся за ум, то и они будут жить хорошо. Если захотят – как в Америке. Или Германии.

– Чтобы все жили как в Америке, надо в 40 раз поднять потребление энергии и ресурсов. Земля этого не выдержит, это тупиковый путь. Нужны другие пути решения справедливости. И они указаны в Писании и Заповедях. Например, десятая заповедь: – "Не возжелай дома ближнего, поля его, и всего, что у него есть".

– Слышали мы уже все это.  Вы, самое главное, не лезьте туда со своим учением да революциями, и все будет хорошо, – поддерживал их Майнашин.

– Да. – Гена приятно потянулся, сладко ощущая слитность и упругость своего молодого и ладного тела, и затем, положив щеку на ладонь согнутой в локте руки и опираясь на стол, объяснил:

– Люди, Анатолий Дмитриевич, это те же животные. Вы разве с этим не со-гласны?   «Сильный побеждает слабого», это закон природы.  «Человек человеку – волк».  «Сытый голодному не товарищ». «Своя рубашка ближе к телу». «Рука руку моет».  «Моя хата с краю».  «Падающего толкни».  «Увидел – хватай».   И так будет всегда, как бы вы ни учили.  Всегда.  Везде. – Он улыбался, поучая нас мудрости законов дикого мира.

– И вас это устраивает?

– Причем тут мое мнение? Это закон природы. Надо жить по закону. Борьба – это эволюция, выявление сильного. Если он живет лучше, значит, заслужил. Все по закону.

– Каждый должен думать и заботиться только о себе, – учил меня Гена в другие дни.

– И вы за это стоите?

– Это неважно, за что я стою.  Просто жизнь была всегда такой, и будет такой. Как бы коммунисты не старались.

– Вы, Анатолий Дмитриевич, – поддерживал его Майнашин, – найдите себе где-нибудь остров и стройте там коммунизм.  Сперва научитесь там, – показывал он за окно, – на небольшом острове.

– А вы, прежде чем устраивать «перестройку», сперва научились бы на другом острове не воровать, – давал советы и я.

– Все, кто хотят жить не по божьим заповедям, а по законам животного мира, – объяснял я основы Библии, – это еще не люди. Это недочеловеки. Пока лишь человекоподобные.  Разве хотите быть в их числе?  У вас еще имеется время исправиться. У вас особые условия, имеете от меня духовные хлеба. Воспользуйтесь этим.

Однако никто не желал познавать смысла правильной жизни.

– Иначе, когда подойдете к своему краю и возляжете на одр, – продолжал я, – что скажете людям? Куда завещаете идти?  Чтобы оставались животными?

– Анатолий Дмитриевич, вас послушать, так уши вянут, – говорил Майнашин, и далее полностью опорочивал меня и мои взгляды.

Поговорив таким образом минут пять, мы расходились и принимались за дела.  Гена – к станкам. Михаил Григорьевич брался за ножовку, гаечные ключи или надфили, чтобы делать детали для юстировочных элементов моего интерферометра и лазера, а я приступал к поискам линз и черновой отладке оптической системы.  Майна-шин и Подковырин отправлялись готовить эксперимент, включать насосы, приборы и проверять работу разрядников, с которыми вечно не ладилось.

                – – –

– Как вы, Гена, понимаете смысл правильной жизни? – спросил я как-то Гену.

– Да, Гена, расскажи-ка, – оторвался от перекладывания винтиков и гаечек из одной коробки в другую Михаил Григорьевич. – Ты живешь только, чтобы деньги зарабатывать?

– Конечно, что еще?  Летом собираюсь на море. Это и есть сейчас смысл и цель моей жизни.  Или цель жизни другая?

– Цель жизни, Гена, – это подымание наверх. В духовном смысле. Это объективная необходимость. – Михаил Григорьевич порассматривал одну гаечку и отложил в сторону. – Почему?  Если бы раньше какой-то человек даже и захотел насолить всему миру, он не имел бы для этого возможностей. Поэтому долгое время силы Земли и человека были в равновесии.  Но сейчас с развитием науки, Гена, силы человека растут, и равновесие нарушается. Технические возможности уже позволяют уничтожить все живое на земле.

И если человек в моральном плане не растет соответственно своему могуществу, то оставаться на той же низшей ступени, как об этом постоянно говорит Анатолий Дмитриевич, это уже опасно. Я тут с ним согласен.  Да.  Кратко это можно бы сказать так, - он немного повернулся к Гене и показал очками на стену: - невосхождение человека по ступеням духовности – это смерть Земли.

Такими словами поддерживал меня Дмитриев, начитавшийся в последнее время Молитослова и еще пары книжек по религии.

– Если хочешь почитать, – снова обратился он к Гене, – у меня есть…

Он начал выдвигать ящик стола, где был Молитослов, но ящик перекосился и застрял.

– Потом, Михаил Григорьевич. Сейчас нет времени, – остановил его Гена. – Может быть, вы и правы, но люди вас не поймут.

– Это легкомыслие у них такое. Вот я еще парнишкой был, да не я один, а все были серьезнее. Война помогла быть серьезнее. А посмотри сейчас, что у ваших ребят да товарищей в голове?

– Таков уж человек, – снисходительно улыбался Гена. – Думать обо всех, Михаил Григорьевич, – это не нашего ума дело. Надо о себе.  Вот Анатолий Дмитриевич, он любит морали читать, а сам, наверное, ни одной заповеди не исполняет. Так ведь? – спрашивал он, улыбаясь и поглядывая на меня.

Михаилу Григорьевичу удалось выдвинул ящик, он полистал Молитослов, поискал среди других бумажек, и сказал:

– Вот, Гена, тут всего пять страничек. А в конце – эти заповеди. Будет время – почитай. Их должен знать каждый православный.  А православный – это тот, кто живет правильно. Само название так говорит.  Так должны жить все люди. И тогда на земле будет правильный мир. Мир справедливости.

– Да, Гена, – повернулся я в его сторону. – Исполняйте заповеди – и вы коммунист.

Михаил Григорьевич полистал пару страниц, подумал, аккуратно сложил все книжки обратно, и наше политзанятие было завершено.

                3

– С коммунистическим! – приветствовал меня утром после ноябрьских праздников 95 года Майнашин, входя в своем синем халате и с поднятым кверху сжатым кулаком в мою комнату на четвертом этаже, где были три стола, шкаф и стоявший на ножках телевизор, который мы никогда не включали. – Какие новости? Сражаются ваши коммунисты? Были где-нибудь на митинге? Ездили?  Что там кричали?

– Был. Ездил в Москву. Работал с массами. Дела, конечно, неважные, придется так и доложить Богу. Сами видите, люди не хотят ничему учиться.

– А чему они должны учиться, вашей демагогии? 70 лет учились, хватит. На ваши митинги ходят несколько бабок да стариков, вот и вся ваша опора, – говорил мне этот выше среднего роста худощавый хакас из Абакана, застегивая халат и усаживаясь в голубое потертое кресло сбоку моего стола.

На несколько минут, прежде чем идти вниз на установку, можно было расслабиться, и он взял со стола газету "Завтра". Эту газету мы на пару с Виталием из другой лаборатории покупаем в соседнем 35-м здании у одного человека, который достает их где-то в Москве и по себестоимости распространяет среди немногочисленной своей клиентуры оппозиционеров нынешнему режиму Ельцина. Полтора года назад эта газета стоила 400 рублей, а сейчас – 1300.

Раньше мы с Виталием были в одной группе и в другом здании, но в связи с начавшимися изменениями он чуть раньше меня перешел сюда в лабораторию магнитной гидродинамики, основную лабораторию нашего отдела на установку МК на импульсный инжектор плазмы, занимающий бо'льшую часть зала здания № 36.

Установка сложна и равных ей по параметрам нет более нигде. Температура плазменного сгустка, летящего в пятиметровом магнитном плазмопроводе со скоростью 100 километров в секунду, достигает ста тысяч градусов, и при столкновении с преградой он способен за одну десятитысячную долю секунды оплавить поверхность даже вольфрама. А потому, в качестве приложений, такой способ может быть использован либо для быстрой закалки сталей, либо для исследования новых материалов, например, для стенок будущих термоядерных реакторов.

Изучив заголовок газеты «Завтра»,  – Майнашин спросил:

– А «Послезавтра» – есть у вас такая газета?

– Такой не существует.

– Жаль.

– Почему?

–Да так. Хотелось бы заглянуть в более отдаленное будущее.

Никакую новую газету он не раскрывал сразу, а изучал заголовок, номер и дату выпуска, рассматривал тираж, выходные данные и список учредителей, и лишь после этого пролистывал ее, читая не более десяти строк.

– Вчера, – сказал он, наконец раскрывая газету, – она была на столе у Белана, но вошел Степан Григорьевич Алиханов, увидал ее, и не в силах находиться с нею в одной комнате, взял двумя пальцами и на вытянутой руке вынес в вашу комнату. Понимаете, как плохи ваши дела? Даже газеты вызывают отвращение, а вы за них еще и деньги отдаете.

– Охотно верю. Когда я работал в его группе в 21-м здании, он часто говорил, что если обнаруживалось, что случайно по недосмотру домочадцев на экране появлялась программа "600 секунд" и Невзоров, то он выдергивал антенну и проводил дезинфекцию антенного штекера и даже открывал окна, чтобы выветрились все звуки. Ничего удивительного вы мне не сказали.

– Да-а, дожили до того, что даже присутствия ваших газет не выносят.

– Я вам, Володя, много раз уже говорил, что это не моя газета и не коммунистов, а социал-демократов и оппортунистов. Они за тот же самый капитализм и рынок, но выражают интересы только российских капиталистов, которые, ясное дело, не хотят делиться добычей и наживой с иноземными.

Все капиталисты живут присвоением чужого труда, и в этом плане они одинаковы. И говорить, что чужой нарушитель Заповедей плохой, а наш хороший – это несознательность, национализм и пещерная зоология.

– Да бросьте вы свои догмы, никому они не интересны, – начал  сердиться Майнашин. – Придумайте что-нибудь поновее, неужели нет ничего другого? Вы узнали, сколько стоит билет до вашего Новокузнецка?

– Пока нет.

– Зря, а то я бы прикинул, сколько стоит мой билет. До Абакана. Я думаю, где-то на треть дороже. Купированный, я думаю...

– Наверное, ползарплаты. Туда-обратно – вся зарплата. Раньше это было в три раза дешевле.

– Причем тут раньше да дешевле, идите шофером, и будете зарабатывать в три раза больше, вот вам и билеты!

– Хорошо, я пойду. А вы не хотите пойти туда и зарабатывать в три раза больше?

– Это мое дело, каждый сам решает, как ему быть. Привыкли, чтобы государство решало за всех...

Дверь отворилась, и вошел Слава Подковырин, можно сказать основной хозяин установки, на плечах которого лежала масса работы как по поддержанию ее в рабочем состоянии, так и в организации и проведении почти всех экспериментов.  Дело делает спокойно, скромен и доброжелателен, и мне, да и всем другим, очень приятно общение с этим человеком. 

Слава на полголовы ниже Майнашина, увлекается лыжами и компьютером, имеет дома попугая, хороший музыкальный центр и качественные записи, среди которых значительное место занимает классика. Вместе с женой занимается разведением на лоджии помидор и ходит домой на обед кормить голубя, который получил где-то травму и пристроился жить на его балконе.

Когда однажды, желая в обед о чем-то порассуждать, я предложил ему отобедать на работе, поделив пополам мой обед, состоящий из кофе, 4-х кусков хлеба и одной сосиски, он ответил, что рад бы, но ему надо идти домой кормить животное. Его ответ, продиктованный заботой о животных, мне понравился.

Как всегда, он входил не спеша, слегка улыбаясь и неторопливо выжидая момента, когда можно вступить в разговор. Застегивая темно-синий халат, он предположил:

– Что-то замышляете? – Подойдя к окну и посмотрев вниз на грузовики, которые облюбовали себе для стоянки торец нашего здания и каждое утро оглашали треском заводимых моторов, он сказал:

– Смотрели вчера по первой Анпилова? Вот тоже мне, крикун.  А вы, Анатолий Дмитриевич, еще ходите на его митинги.  Нехорошо поступаете. Как же это так получается?

– Самое главное – куда зовет человек. Ведь когда мы решаем ехать в отпуск, выбираем не машиниста, а поезд нужного направления. Не так ли?  А машинисты могут меняться по обстоятельствам, это уже дело второстепенное.  Анпилов зовет к социализму, это самая верная дорога, и она изложена в заповедях христианства. Но эта дорога требует большой духовной высоты, а вы этого еще не достигли. Вы пока не готовы. И потому Анпилова не воспринимаете.

– В чем мы не готовы?

- В главном. Вы за приоритет интересов личности. То есть, хотите идти под знаменами эгоизма, т.е. капитализма.  Общество из таких эгоистов – самое конфликтное. На нижних этажах – конкурентная борьба во всех ее тяжких проявлениях за место под солнцем, за прибыль и наживу. 

На верхних – организация войн за то же самое. Тысячелетняя история подтверждает это. В ткань такого общества самым естественным образом встроена коррупция, мафия и преступность с теми же целями…

Майнашин просматривал газету и не слушал, а Слава о чем-то сосредоточенно думал, но не о том, что я говорил. Лишь стены, столы и стулья слушали внимательно.

Посмотрев свои записи на бумажках о самых важных делах на сегодня: оформить и сдать заказ на напыление зеркал для интерферометра, найти шланг для охлаждения лазера, разыскать свой стеклянный фильтр, а еще лучше – одолжить на МК у Виталия интерференционный, нарисовать чертежи Михаилу Григорьевичу для крепления СФР (сверхскоростной фоторегистратор) и другое, я задумался об этих делах, а затем продолжил беседу со стенами:

– Если идти таким путем и под такими знаменами дальше, то с овладением тайнами и силами материи будут созданы такие средства разрушения, что человечество обязательно придет к самоуничтожению.  Уничтожат Землю.  Недаром из глубин веков идет предупреждение о конце света. Такие прецеденты за прибыль и наживу в просторах Вселенной уже имели место, и это было как-то донесено до человечества. – Я помолчал. – Помните, Слава, вы как-то рассказывали о поясе комет и астероидов?

– Да. Ну и что?

– Это как раз и есть осколки тех безумных планет, где исповедывали эгоизм.

Однако даже такие перспективы не встревожили моих сослуживцев и я, поискав телефон оптического производства, с которым предстоял нелегкий разговор о стоимости напыления зеркал, продолжал:

– Кстати, когда в 92-м голосовали за Ельцина, то все радио и газеты делали акцент именно на его курсе на рынок и мало обращали внимание на его личные качества, которые не выдерживают никакой критики. Одно пьянство чего стоит... Что касается Анпилова?  Становитесь вы таким ведущим, и если сумеете превозмочь свои взгляды и сумеете стать на правильную дорогу для человечества, – тогда  он и я пойдем за вами.  Слава, если не пересмотрите своих убеждений и не вразумитесь, – то попадете прямо в ад.

– Ад, рай.., да их нет, этого рая да ада, – оторвался он от своих дум, и затем доброжелательно поделился вершинами своих научных знаний: – Кто-то выдумал эти сказки, а вы теперь и рады пугать всех каким-то адом, смолой да сковородами, чтобы все вас слушались.  Этого нету, поняли? – сказал он, нарочито путая грамматику, чтобы усилить впечатление. 

Затем, не торопясь, он произвел ревизию карманов своего халата, упорядочивая и раскладывая куда надо складной метр, ножик, карандаш, отвертку, несколько крокодильчиков, кассету с фотопленкой, винтики и другую мелочь, нужную для работы, после чего стал учить меня, что Бога нет. – Как возникла жизнь?  Очень просто. Случайные процессы привели к созданию белков, затем все усложнялось и, в конце концов, возникла жизнь. – И Бог здесь не при чем, – завершил он свою минутную лекцию. – Его нету.

– А как возникли исходные элементы – протоны, электроны? Ведь это очень сложные конструкции? Как появились в таком количестве?  Кто их создал? Когда?

– Наука говорит, что они существовали всегда. Вечно, – отвечал он.

– Она учит, что любое утверждение надо доказывать, а этого утверждения еще никто не доказал.

Майнашин отложил газету, слегка зевнул, прикрыл глаза и, насколько позволяла форма кресла, вытянулся. Он был равнодушен к нашей беседе и не желал искать истину, а потому, чтобы запутать дело, этот антикоммунист просто так и для острастки обвинил меня в незнании диалектики, в ревизионизме и отрицании марксизма, отвергавшего божественное сотворение мира.

– Но для того чтобы исходные элементы существовали, их надо было когда-то создать? – не сдавался я.

– А как, по-вашему, что появилось раньше: курица или яйцо? – продолжал этот богоотступник.

– Если мы встречаем пустой дом, - говорил я, - дворец, железнодорожный мост или электростанцию, никто не сомневается, что это чей-то замысел и творение, хотя хозяев и не видать. Но когда видим Землю, Солнце, планеты и Вселенную, куда более сложные произведения, – с какой стати заявляем, что создателей и хозяев этому нет?  Это ниоткуда не вытекает.  Не так ли?

– Ваши марксисты говорят, что Бога нет, – не соглашался Подковырин. – Отсюда можно бы сделать вывод, что атомы возникли из ничего. Но это неверно. Значит, остается одно: – они существовали всегда.  Вам надо признать эту аксиому, и вам станет легче жить. Вы же сторонник марксизма?  Тогда вы должны принять эту аксиому, и тогда не нужны будут всякие боги.

Если раньше, год назад я бы с ними согласился, то сейчас, в связи со взятой на себя ролью, возражал:

– Как это атомы и элементарные частицы были вечно?  Вы сами понимаете, что говорите?

– А кто тогда создал Бога, или Богов? – спросил Майнашин.

– Бог – это Дух. Потому нигде и не существует Его изображений.

– Как же из духа возникла материя?

– Когда я был у Создателя и мне было велено "пасти агнцев Его" и нести людям свет правильной жизни, я не вдавался в подробности сотворения мира. Да и не готов я понять эти тайны. Это не моего ума дело и мне нельзя на это отвлекаться.  Краем уха слышал, что время превратилось в материю, но подробностей не знаю. Я был вызван туда не для этого.  У времени много свойств.

– Вам, Анатолий Дмитриевич, надо почитать какие-нибудь книжки, – сказал Майнашин. – Постепенно разберетесь. Вам трудно понять, что материя была вечно? Не переживайте. Очень многие не понимают более простых вещей. Например. – Он сел прямо и показал руками шар: – Почему на Северном полюсе люди ходят прямо – это им понятно. А почему ниже полюса они не скатываются с Земли, а на Южном не падают вниз, хотя и ходят там вверх ногами, – это им не понятно.

-Отгораживаюсь от ваших плохих слов, – сказал я. – Они претендуют на абсолютную истину, а наука утверждает, что абсолютного знания нет. Есть только относительное. Ваши знания – далеко не предел, с них ничего не видно.
Далее. Как вам ни обидно, но у всех видов живых существ, в том числе и у человека, есть свои пределы разумения, выше которых он бессилен.

Человек, как и все другие, ограничен. Но признать свою ограниченность он не может. Как и рыба, тоже не может.  Человеку не дано проникнуть не только в область Духа, но и во множество других сфер.  И с этим надо смириться.  Вам, людям, доступно понять лишь самые простейшие законы природы, и не более того.

Расскажу вам быль. – Я отодвинул свои бумажки и повернулся в их сторону. – Жил да был я здесь, и как-то задумался о своей родине. И поехал летом в Кемеровскую область, в свой Новокузнецк. На самолете.  Вот.  Приехал и упал ниц перед первой былинкой. 

Бываю в разных местах, провожу время, хожу и любуюсь. На все цветы, поля, родные небеса и отческие воды... И вижу в Ашмарино, где дача родителей, один водоем. Раньше это был карьер и черпали там песок и гравий. А сейчас это был уже водоем, окруженный высокими травами и густыми деревами.

Плавают водомеры, светятся у берегов кувшинки, поют птички. В зерцалах вод ходят облака. И вот, в тех слоях воды собрались рыбы и спрашивают самую умную:

– Когда и из чего появился этот водоем?

Рыба ответила:

– Он был всегда.  Вечно.

Самое умное, что могла ответить рыба, было сказать: – "Не знаю", но вот, возгордилась и, как видите, ошиблась.

– Как это вы могли слышать рыб? – поинтересовался Подковырин, готовя мне новые испытания.

– Мне это дано.

- Читайте, читайте книжки, брошюрки, – сказал Майнашин. – Там все написано. Нечего рыб слушать.

В коридоре послышалось звяканье ключей, дверь в соседнюю белановскую комнату открылась и закрылась, и через минуту там послышался звук включаемого автомата, от которого запитывался компьютер. Еще через минуту мои собеседники  поднялись и пошли туда обсуждать дела, а я остался один и взялся за телефон.

                4

До Нового 1996 Года я с моим приятелем Николаем Ефремовым решили поехать в баню в Шишкин Лес, куда ездят некоторые наши троицкие любители. Он пришел в нашу организацию после МВТУ, и на работах по газодинамике проточных газовых лазеров стал хорошим специалистом и кандидатом технических наук. Большой любитель изобретать, патентовать и писать недоступные простому пониманию многозвенные, сложные и казуистические формулы изобретений, после прочтения которых, если даже и знаешь суть дела, перестаешь что-либо понимать. Однако в этом он видит большой смысл и здесь, по его словам, сокрыта вся тайна патентования.

– Надо сделать все так, – объяснял он, прошедший в свое время курсы патентоведения, – чтобы ни одна вошь не могла обойти твою формулу. Например. Чтобы вместо несущественной детали с проточкой посередине кто-то не предложил проточку чуть ниже, и взять другой патент. А тебя послать...  И эксперты их поддержат. Скажут: – "У тебя написано так, а у него в формуле, смотри, не так. Вот видишь, это другое изобретение".  Надо писать в таком самом общем виде, – завершил он, – чтобы любая другая заявка была частным случаем твоей.

Однажды он прочел мне в журнале «Изобретатель и рационализатор» в разделе курьезов особо заумную заявку и попросил ее объяснить:

– «Способ организации человеческого сознания для совершения деяний, создания и получения изменений Реальности и в Реальности, деяний во Времени, изменения причинности, осуществление информационного контакта независимо от разделяющих пространства и времени, а также создания изменений Реальности и в Реальности для получения изменений Реальности и в Реальности, совершения деяний для получения изменения причинности и прочее…».

– Ну, шта-а? – спросил он так, как это выходит только у Ельцина.

Ефремов – очень деятельный человек и застать его вне дел почти невозможно. Он живет в кирпичном доме на верхнем 9 этаже в однокомнатной квартире и женат на Тамаре, которая жила раньше в доме напротив. Она юрист, работает в Москве и в отличие от нас финансово преуспевает, поскольку удалось устроиться в выгодную коммерческую фирму. Там продают и даже собираются сами делать фаянс, унитазы и прочее.  Их сын Миша ходит в 6-й класс, однако, к выбору будущей деятельности пока равнодушен.

Мы состоим в одном гаражном кооперативе, который в 100 метрах от их дома и виден с их застекленной лоджии, часть которой они обдумывают превратить в продолжение кухни, ликвидировав стену под окном и переставив туда батареи. – Подобный опыт в таком доме уже был, – объясняла Тамара, – и надо только согласовать с властями.

Почти ежегодно он возит свое семейство вместе с их котом Бифом в отпуск в устье Волги. Сверху на машине – моторная дюралевая лодка "Романтик", сзади – прицеп со всем необходимым спальным и кухонным имуществом, плавательным снаряжением, палаткой, одеждой и костровыми принадлежностями. Со всеми видами орудий лова и разделки рыб и многим другим, что не каждому дано предусмотреть.

А потому, по возвращении из такой поездки, если она была удачной, в большом подвале его гаража № 69 в отсеке, предназначенном для продуктов, всю осень и зиму висят и лежат под гнётом вяленые судаки, сазаны, лещи, жерех, вобла и караси. В ящиках – яблоки, в банках – перец, помидоры и груши. Была проба освоить хранение арбузов, но пока не получилось.

Для более эффективного самоснабжения рядом конструктивных мероприятий и заменой деталей он увеличил грузоподъемность прицепа. А чтобы заготовленное не теряло вкусовых свойств, перенес свое бензохранилище в другое место, для которого выкопал ниже подвала еще одно помещение.  Изготовил прессы и приспособления для выдавливания соков из овощей и фруктов. Один из способов соковыжимания хотел запатентовать, но конкуренты опередили.

                – – –
Гараж избыточно насыщен всяким имуществом и самоделками.

Мы экспериментаторы, – объяснял он, – и в каждой железке видим десяток применений. Вот, например, – и он показывал ту или иную отлично сделанную и полезную вещь из деталей вторчермета: пресс для выжимания овощных соков, балансировочное устройство для колес, сварочный аппарат для постоянного и переменного тока, строгальный станок, пневморужье для подводной охоты, усовершенствования для моторной лодки, формы для отливки свинцовых грузил, компрессор для накачивания шин или что-то другое, подтверждающее его мысль.

В одной из самоделок не повезло.  Во впускном коллекторе двигателя своих «Жигулей» он укрепил сетку из проволочной мочалки, чтобы горячая сетка помогала испарять мелкие капли бензина и сглаживать пульсации потока. Предполагалось более полное сгорание топлива и экономия бензина.  Когда же через несколько поездок он решил осмотреть сетку – ее там не оказалось! 

Объяснений было только два: или он сетку лишь много раз примерял и подгонял, но забыл поставить и она потерялась, либо воздушный поток вытянул ее под клапаны и она там разрубилась на части, попала в цилиндры и была выброшена в выхлопные отверстия. Но двигатель не изменил своих параметров, а потому тайна этого усовершенствования так и осталась нераскрытой.

Почти одновременно мы начали расширение своих гаражных хозяйств: в нашем кооперативе разрешили пристраивать дополнительные площади, и мы этим воспользовались.  Я на год раньше его в числе всех восьми членов нашего ряда пристроил себе еще один такой же гараж сзади, а Ефремов – сбоку другого ряда, который напротив нашего старого. У нас ширина новых получилась 3,6 м, у него – 4 метра. И более чем на полметра выше. 

Гаражи, как и основные, были с подвалами в размер самого гаража, и в своем новом подвале он решил сделать сауну. Едва сделав коробку гаража и установив ворота, он сварил отличную железную печку, где продуманы и учтены все достижения печного дела. И в первую же зиму, несмотря на то, что он еще не провел трубы водяного центрального отопления от соседнего гаража сбоку, его гараж не остался без тепла.

Печь, установленная в дальнем углу еще не вполне готового и пока еще с земляным полом подвала, уже обогревала его новое строение. Горячая труба снизу из подвала шла наверх через бетонные плиты пола, поворачивала и, подвешенная в нескольких местах проволокой к потолку гаража по диагонали, шла вдоль боковой стены и выходила наружу.


Какая романтика! Как заманчиво, особенно вечером, красиво и по-деловому в зиму наступающего 96-го года из трубы единственного из 111 наших, ничем неотличимых гаражей, шел дым! 

Почти каждый раз, приходя сюда вечером за картошкой, свеклой или по другим делам, я смотрел: идет ли в нашем проезде из дальнего, почти примыкавшего к лесу гаража дым?  И если он шел, становилось лучше и ощущались какие-то простые, мудрые и вечные древние ценности.

И почти никогда я не упускал случая, чтобы пойти туда, открыть мощную железную дверь, отодвинуть полог большой, сшитый из разного цвета зеленых и темных брезентов тяжелой шторы, спустится по солидной лестнице вниз и посидеть перед огнем рядом со свежепахнущими осиновыми и березовыми поленьями, слушая шум печи и разговоры Ефремова.

Стоя в валенках с галошами на табурете и сверля стену для антресолей, примеряя трубу для вытяжки, что-то строгая, прибивая или занимаясь другим делом, он делился новостями в политике, либо рассказывал о злоключениях в деле поисков им и его товарищами по работе заработков на стороне.  Недавно провели эксперименты по обеззараживанию воды.

Из его слов выходило, что достаточно мощный импульсный электрический разряд в воде создает давление, разрушающее оболочку микробов, и такая вода годится для стерилизации медицинских инструментов. Частично погибают даже сенные палочки, которые терпимы к кипячению. Это обнадеживало.  Совершенствовалась методика, создавались чертежи, но на каком-то этапе заказчики из Медуправлений,  охладевали.

По старым связям Ефремов поехал на Тульский оружейный завод поискать другие задачи. И там поначалу все началось хорошо. На одной поточной линии в массовом количестве делались звенья цепных передач для комбайнов. Но их надо было проверять на предмет строго заданного расположения отверстий.  Вместо визуального контроля Ефремов и товарищи предложили автоматику с распознаванием образов.

Таким же способом предлагали контролировать в донышках гильз патронов качество и количество отверстий в камеру с капсюлем.  Однако в нынешних условиях заводу вскоре стало не до усовершенствований, с каждым днем демократии он стал беднеть, и Ефремов оставил его в покое.

Искали задачи в Газпроме и сделали высокочастотный нагреватель для нагрева прохудившегося участка трубы газопровода, чтобы облегчить снятие изоляции в условиях мороза. С этой работой заказчики торопили и даже немного заплатили, однако производственники не захотели новшеств и заявили, что им проще сжигать изоляцию автогеном.

Нашли способ снятия защитного слоя резины со старых подводных лодок, которая уменьшала их шум. Однако конкуренты из НИИ судостроения опередили и появились с проектом раньше. Более того, их кто-то пролоббировал.

Случайно познакомившись в Москве с каким-то миллионером и даже съездив к нему несколько раз домой, Ефремов доверился мне и рассказал о большой значимости решения вопроса спасения людей из горящих зданий.

Оказывается, для богатых людей этот вопрос очень важен.  Почему?  Такой человек хочет быть уверен в максимальной безопасности. А для этого желательно иметь в столе, а еще лучше всегда в кармане то, что поможет выпрыгнуть из окна и спастись. – И сколько бы такая вещь ни стоила, – передавал его слова Ефремов, – ее купят.

Два месяца разрабатывал он разные варианты и даже я, видя его вдохновение, принялся тоже кое-что рисовать, но вскоре тот миллионер либо передумал, либо разорился и опустился на наш уровень, – и наши поиски прекратились.

В одном деле им повезло. Поиски привели к людям, интересующимся камнеобработкой. Раньше каменные глыбы разделывали взрывчаткой, заложенной в предварительно насверленные отверстия, но в условиях цеха такая технология опасна. А потому возникло предложение: вместо взрывчатки налить туда воду и провести в ней электроразряд.

Был заключен договор, работа пошла полным ходом, и через несколько месяцев вчерне собранный стенд был готов. В присутствии заказчика солидный каменный блок спокойно развалился пополам. Без оглушительных взрывов и града камней.

Финансовое подспорье было ощутимым, заработок за этот период впятеро превысил основную их нынешнюю нищенскую зарплату, и люди приободрились. В разговорах появились уверенные нотки, появились мечтатели.

Но вскоре и у камнеобработчиков появились трудности. Работу требовали, но с деньгами просили подождать. Приводили аргументы, убеждали положиться на их честное слово.

– И так уже, – говорил мне Ефремов, вставляя в держатель сварочный электрод для закрепления прочной лестницы из верхнего помещения в подвал, – продолжается полгода. И мы решили: будет оплата, – работу продолжим. А не будет – значит им это не нужно.

Затем, стоя посреди лестницы и взяв маску, он поделился тем, что было камнем преткновения всех начинаний:

– Какой я отсюда делаю вывод? А вот какой. – Он помедлил. – У нас хорошо получается на уровне придумать.  Сделать расчеты.   Изготовить.   Объяснить.   Можем, – он надел рукавицу и сделал плавный и щедрый жест рукой, – преподнести.  И это все.  Вот наш уровень. Вот он.  А дальше – как достать деньги, организовать производство, как удержать в руках, какие платить налоги и прочее, – это мы не умеем. И в этом все дело...

                ***

Мы с Ефремовым – давние банщики, однако в последние два года из их рядов выбыли. За это время за многими делами он не был в бане ни разу, а я лишь дважды ходил в нашу городскую. В ней неплохо, но большей популярностью пользовались Минзаг и Шишкин Лес. Там, в отличие от нашей с электропечами, были каменки, это более натурально и создает иной уют.

И однажды, когда на работе мне позвонил Ефремов и обратился с какой-то для него просьбой, я сказал:

Хорошо, все будет сделано.  Понял.  Постараюсь. – Он был удовлетворен. – Но и ты помоги в одном деле.

– Каком?

– Возьми на себя обязательство организовать перед Новым Годом посещение бани. Сегодня 10 декабря, времени достаточно.  Ты известен, поговори с народом. Изучи обстановку. Узнай у завсегдатаев где, что и когда работает. Какие цены. Какие условия, и прочее. Выбери лучший вариант и претвори в жизнь.

Он сказал, что в поле его зрения такие личности имеются, что ему известны и другие круги, и что он немедленно приступает к консультациям.

Пару раз напоминал я о задаче, и он отвечал, что это дело у него в первой позиции плана, но пока не было возможности.

Наконец к оставшейся неделе все вопросы были решены и в предпоследний день 30 декабря в уже начавшихся сумерках мы сделали крупный шаг вперед. 

Побороли суету, откинули все заботы, загрузили сумками и вениками заднее красное сидение его темно-зеленых «Жигулей» и поехали в Шишкин Лес.

И вот, благодаря этому шагу и этой поездке, как-то особо крупно стали чувствоваться последние часы уходящего года, с которым расстаемся, и которого никогда больше не будет.

На обледенелой дороге с соснами и елями по сторонам, под яркими звездами, в черноте встречающими Землю в конечной точке ее кругового полета, где в новогодних огнях и салютах она сходу пойдет на новый огромный виток, все казалось более значительным и емким, чем виделось ранее. Как в минуты прощания.

Едем по пустому Калужскому шоссе, светят фары, тесно сидим в пальто и шапках, приходится протирать слегка морозные стекла, а сзади нас – веники! 

В эту ночь все облака, Луна и деревья в снегу кажутся загадочными и полными ожидания скорого новогоднего таинства.  С повышенным интересом внимание фиксирует каждый этап пути. Вот река Пахра. Вот деревня Пахра. Вот 50-й километр, кольцевая автодорога и пост ГАИ, поворот направо.  Темнота и лес.  Сугроб на обочине, не заметив, можно в него и въехать.  И все эти этапы пути и даже препятствия воспринимались как необходимое приготовление к событию, ожидавшему где-то впереди.

Въехав в поселок Шишкин Лес и миновав последние огни, остановились. Не вылезая из машины, стали глядеть вперед и назад, отыскивая баню. Я был здесь давно и всего один раз, и мне казалось, что она налево, вон у того леса. Но там ничего нет. Трудности в том, что в темноте все выглядит по-другому. Ефремов тоже не помнил. 

Чуть медленнее поехали дальше. Поворот туда, сюда, вверх, вниз.  Вроде бы пора разворачиваться, но вдруг показался огонек лампочки на столбе и мы двинулись туда. Свернули налево, – и, наконец, достигли внешне неказистого на вид каменного строения с кирпичной трубой, горкой чурбаков, нарубленных поленьев, и там же трех босых, обнаженных и дымящихся паром фигур.

Вот наша желанная цель!  Побуксовав в снегу, потолкав машину и приткнув ее там, где вразнобой стояли трое Жигулей и Волга, приступаем к новому этапу. Разгружаемся, хлопаем дверками, и со всем банным скарбом основательно и не спеша, идем к крыльцу. Здороваемся, узнаем показатели печи и пара, и затем, с минуту постояв и ощутив особый запах свежих морозных поленьев, идем ко входу.

Здесь, поскальзываясь на отполированном босыми ногами снегу и льду, цепляемся за перильца и ныряем под козырек. Толкаем дверь, там, в темноте, другую – и мы в узком помещении, где вешалки и лавки заполнены сумками, одеждами, майками, полотенцами и разного вида обувью на полу. Слева маленькое помещение, там дремлет банщик.

Из полуоткрытой двери слышны многие голоса. Там помещение отдыха. Ближе к стене – большой стол, и на лавках вокруг – десяток обнаженных белых, розовых и красных людей, сидящих либо так, либо на майках или простынях. Двое в банных шляпах.

Стол тесно заставлен термосами, стаканами, полными и начатыми бутылками пива, фанты и других разноцветных вод и вин, заполнен пакетами и стеклянными банками с капустой и огурцами, помидорами, салатами и грибами. Везде корки апельсин, бумажки с рыбьими костями, салом и колбасой, хлебом луком и чесноком. Большие и малые остатки яблок, обертки сырков и других штучных товаров.

Трое, готовясь уходить и уже наполовину одетые, наливают водку, у каждого огурец. На широких цементных подоконниках лежа и торчком – разного состава мокрые и сухие веники, шарфы, шляпы и шапки, пустые, либо еще полные бутылки, сумки и газеты.

Нет нужды описывать разговоры и царящее здесь настроение. Разговоры обо всем. Но имеется особенность: не видно угрюмых и озабоченных лиц. Здесь этого не может быть. Все спокойно беседуют, вкушают, запивают, поочередно подымаются и уходят за дверь, откуда слышны звонкие звуки воды и тазов, а из парилки доносятся тяжкие и размеренные удары веника. И иногда оттуда через помывочную и эту застольную, охая и ахая, спешит на снег красное и распаренное тело.

Мы быстро нашли несколько своих, и после приветствий: – "Ну, как там?" – "Отлично! Сейчас поддадим! Как добрались?" – "Отлично!", – мы идем в парилку.

Там заметно темнее и тише. Слева высокая печь, а справа ступени наверх, где поворот на огороженную перилами площадку. Там две из толстого дерева лавки. Коричневые от постоянного жара деревянные стены и темный потолок с лампочкой в помутневшем плафоне.

Иногда тот или иной из завсегдатаев вершит свое дело и, открыв железным крюком дверцу печи, целясь и размахиваясь, плескает ковшиком на раскаленные камни разбавленное водой пиво или целебные настои, отскакивая или пригибаясь от взорвавшихся там паров. Не каждый посетитель знает, в какие места, чего и сколько надо плескать, и для этого дела здесь есть свои специалисты.

Много раз мы обрабатывали себя жаркими вениками и принимали сеансы в снегу. После снега снова шли в парилку, и несколько минут было ощущение, что там холодно и казалось странным: отчего люди съеживаются и кряхтят при каждой новой порции плескания ковшика в печь?  Нам же было прохладно, и мы сидели без шляп, и тишину нарушали лишь ахающие взрывы от черпаков воды, кидаемых внизу кем-то из местных. Лишь через несколько минут мы снова накалялись и бежали в снег сбросить излишки тепла, ощущая при этом мощные и полезные для каждой клеточки тела термоудары.

Затем занимались мочалками с мылом, зелеными и розовыми шампунями, горячим и холодным душем, пили чай и участвовали в беседах.

Три часа прошли насыщенно и незаметно. Наш знакомый Толя Шакутин, конструктор и постоянный клиент бани, в честь нашего посещения подарил новый пышный дубовый веник и обещал на работе дать еще по одному.

А сидевший за столом напротив местный житель, заметив, что у нас по случаю Нового Года нет выпивки, настоял, чтобы если уж не Ефремов, – поскольку тот за рулем, – то хотя бы я отведал его самодельного особого ликера и его, особого рецепта помидор и огурцов. Мы угощали его конфетами и мятным чаем.

Разнеженные после бани, неторопливо приехали обратно и постояли у гаража, где обменялись мнениями о хорошо прожитом дне и достойной подготовке к завтрашней встрече Нового Года. Я подержал ворота, пока Ефремов ставил машину, после чего в распахнутых пальто, со снятыми шапками и сумками в руках, с полным ощущением обновления и легкостью будто «гора с плеч», не торопясь, широко и свободно пошли по домам.

            5

В один из посленовогодних дней я зашел на установку измерить размер диагностических окон. Майнашин и Подковырин с другой стороны плазмопровода что-то делали у спектрографа, иногда передвигали туда-сюда объектив, измеряли линейкой расстояния между линзами и о чем-то думали.

– Здравствуйте, товарищи. Как идут дела? – приветствовал я.

– Работаем, Анатолий Дмитриевич, – не сразу и, положив линейку, ответил Подковырин. – Можно сказать, ударно. – Он посмотрел вокруг и стал шарить в кар-манах халата, оглядывая то стол, где стоял спектрограф, то у себя под ногами. – Вам, наверное, по душе такое слово?

– Анатолию Дмитриевичу вообще нравится весь лексикон 30-х годов, – не отрываясь от дел, заметил Майнашин. – "Каждый день – ударный!"   "Пятилетку – в четыре года!"   "Да здравствует Коминтерн!" – Он накрыл фотоумножитель темной тканью и добавил: – "Все на борьбу с Врангелем!"

– "Все на борьбу с Деникиным!", – подсказал Подковырин. – "Все на борьбу с Колчаком!"   С Юденичем!"

– Да, точно, – согласился Майнашин, поправляя очки. – "Пролетарий – на коня!"  Что там еще было?   Ага, "Все за парту!"   "Все, как один, подпишемся на заем!"  "Техника в период реконструкции решает все!"

– "Кадры решают все!"   "Все на всеобуч!" – снова помог Подковырин.

– Откуда такие познания, – удивился я. – Никогда бы не подумал. Вы их что, собирали? Для чего?  Написать пасквиль на славные дела моей родины? А ну-ка еще, сможете?

– Этой белиберды, что ли? – спросил Майнашин. – Сколько угодно. – Немного подумав, он начал цитировать:

– "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"

"А ты записался добровольцем в РККА?"

"Коммунизм – это Советская власть плюс электрификация всей страны!"

"Из всех искусств для нас важнейшим является кино"

– Это сказал ваш Ленин, – с улыбкой пояснил Подковырин.

– Верно. На тот момент самым важным было не узкое элитарное искусство для дворян, а массовое. Лозунг был не абстрактным, а соответствовал нуждам времени, и для этого начали создавать кинопередвижки. Пожалуйста, продолжайте.

Майнашин вспомнил новую порцию лозунгов и, сделав призывный жест рукой, зачитал:

– "Все на борьбу с голодом!",   "Долой империализм!"

- Такого лозунга, пожалуй, не было, – засомневался я.

– Был. – И с некоторыми паузами он продолжил:

– "Все на защиту Петрограда!", "Долой министров-капиталистов!"
"Кто не работает, – тот не ест!"
"Мародер – злейший классовый враг! Никакой пощады мародерам, провокаторам и бандитам!"
"Все на борьбу с суховеем!"
"Смерть буржуям!"
"Долой кулачество, как класс!"
"Вся власть – Советам!"
– "Краснофлотцы линкора "Марат"! Отправим суточный паек голодающим детям Поволжья!", – "Солдаты, не верьте царским генералам! Штык в землю! Долой войну!"  – "Железнодорожники, останавливайте все эшелоны, посылаемые Керенским на Петроград – вспомнил я недавно читаную книгу мемуаров 20-х годов!"

"Долой 10 министров-капиталистов! Вся власть Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов!" – продолжил Майнашин.  И далее:
"Долой власть капитала!"
"Мир хижинам, война дворцам! Мир рабочим всех стран!  Да здравствует социализм!"
– "Мы старый мир разрушим до основанья, а затем..." – продекламировал Подковырин, неверно цитируя и обрывая лозунг в этом месте, как делают все демократы.

– Вы искажаете, Вячеслав Леонидович, – сказал я. – И вполне понятно, для чего. Чтобы обмануть. Лозунг звучит так: – "Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем – тот станет всем!"

– "Учение Маркса бессмертно, потому что оно верно". – Это опять сказал ваш Ленин, – не среагировал на замечание и показал на меня пальцем Подковырин.

– Верно, бессмертно, и вам его никогда не убить. А вы, пособники буржуев, смертны, и вас ждет проклятие потомков и бесчестие. Как вам приятно позорить то великое время!  Ну, ничего, продолжайте.

И Майнашин продолжил:
– "Да здравствует генеральная линия партии!"
"Даешь смычку города и деревни!"
"Догоним и перегоним США по производству чугуна и стали!"
"Даешь критику и самокритику!"

– "Ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству!", – снова заулыбался Подковырин.

Поднятием руки Майнашин попросил внимания, и его выступление получилось большим:

– "Труддисциплина и дружная работа всех – основа выполнения 1-го пятилетнего плана!"
"Торговля – дело партийное!"
"Да здравствуют комитеты деревенской бедноты!"
"Все на ликбез!"
"Неграмотный упадет в яму!"
"Шахтеры, в бой за уголь!"
"Металл – основа индустриализации страны!"
"Слава передовикам и новаторам производства!"
"Пионер – всем ребятам пример!"
"Ударим пролетарским молотом по разрухе!" – Сосредоточенно помолчав, вполне серьезно, с расстановками и жестом руки провозгласил:
– "Слава товарищу Сталину!"
"Трудящиеся Страны Советов! Ударной работой на трудовом фронте 2-й пятилетки будем крепить дело социализма и мира!"
"Граждане страны Советов! Будьте непримиримы к тем, кто наносит экономический и моральный ущерб обществу, нарушает советские законы!"
"Пусть крепнет единство партии и народа!"

Кашлянув и порассматривав лампу в большом плафоне на высоком потолке в углу зала, он выступил с новыми воззваниями:
– "Комсомольцы – на самолет!"
"Выше знамя советского спорта!"
"Слава покорителям Северного полюса!"
"Военлеты, смелее осваивайте пятый океан!" – И затем:
– "Позор предателям и изменникам нашей Родины!"
"Болтун – находка для шпиона"

Он остановился и задумался. Я не знал такого количества лозунгов, а на самом деле это интересно, здесь кратко видна целая эпоха и история страны. И если бы где-то издали книгу со всеми лозунгами и плакатами тех лет, я бы обязательно купил.  В теперешнее же время никаких лозунгов нет, и ни на какое общее дело массы поднять невозможно.  Каждый сам по себе, в своей скорлупе и ничего общественного ему не надо, на улицах и в газетах одна реклама, скандалы и сплетни, колдуны, астрологи, стихийные бедствия, преступления, аварии, пожары, дорожные происшествия, взрывы, криминал и терроризм.

– "Все в Автодор!", – нашелся Подковырин. – "Дадим стране угля... – и он остановился, улыбаясь и не решаясь продолжать хулиганские прибаутки несознательной части населения, плохо усвоившей ликбез по культуре.

– "Наше дело правое...», а дальше сами знаете, – добавил Майнашин.
Он опустил руки в карманы халата и задумался, глядя то на потолок, то на инжектор и катушки магнитного поля, удерживающего плазму от разлета на стенки камеры. И затем вместе с подсказками Подковырина ему удалось вспомнить еще кое-что:

– "Все для фронта, все для победы!"
"Смерть немецким оккупантам!"
"Вперед, за нашу победу!"
"Слава советским партизанам!"
"Металлурги и машиностроители! Вы – в первом эшелоне борцов за скорейший разгром врага!"
"Товарищи! Сдавайте теплые вещи для бойцов Красной Армии!"
"Работу железнодорожного транспорта – на военные рельсы!"
"Слава освободителям Украины! Смерть немецким захватчикам! Вперед, на запад!"
"Дойдем до Берлина!"

Последние лозунги, хотя и были просты, вспоминались с трудом:
– "Слава доблестным Вооруженным Силам СССР!"
"Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза – руководящая и направляющая сила советского общества!"
"Все разрушенное – восстановим!"
"Да здравствует Союз Советских Социалистических Республик – родина Великого Октября!"
"В кратчайшие сроки восстановим Днепрогэс!"
«СССР – оплот мира и социализма!»
"Братский привет народам социалистических стран!"
"Советскому народу – слава!"

– "Боевой привет шлет Родина героическому Ленинграду!" – добавил я из недавно виденной книги о Ленинграде.

- "Учиться, учиться, и еще раз учиться!" – снова почему-то с улыбкой вспомнил ленинские слова Подковырин.

– К сожалению, вы решили учиться у дьявола, – сказал я. – Неужели так и останетесь политически неграмотными?

                6

Для лазерного рассеяния мне требовался импульсный рубиновый лазер. Имевшиеся у нас два, ранее изготовленные по договору в Минске, не годились: дистиллированная вода, охлаждавшая рубиновый стержень, по неясным причинам постепенно осаждала на стенках стержня едва заметный буро-зеленый налет, и генерация прекращалась.

Вячеслав Левашов, которому лазер был нужен для других целей, предпринял огромные усилия для ликвидации этого недостатка, но ничего не вышло.  Белан высказал предположение, что виновны керамические отражатели света, контактировавшие с водой. Ранее использовались посеребренные металлические отражатели, но теперь их не стало.

И тогда я решил сделать другой лазер, более простой и без капризных герметичных уплотнений, и использовать для охлаждения рубинового стержня не воду, а охлажденный и продуваемый кондиционером воздух.

Дмитриев с воодушевлением помогал.  Я сделал чертежи и через месяц у нас получился хороший лазер, почти оправдавший наши надежды. К его настройке и проведению первых запусков с регистрацией параметров светового импульса охотно подключился Майнашин. Он проявил немалое трудолюбие и инициативу, работали мы слаженно, и я был рад этому взаимодействию, существенно ускорившему дело.

Однажды он зашел в мою комнату на четвертом этаже и, засунув руки в карманы халата, невидящим взором стал глядеть в окно.

– Что-то не так? – через некоторое время спросил я.

– Сколько раз уже зарекался спорить с Левашовым, а тут снова влез, – помолчав, выругался он. – И нахрена мне надо так портить свои нервы?

Оказалось, они обсуждали электронную схему, и выявилось различие в понимании ряда вопросов.  Но лишь один из нас, Валерий Гаврилович Белан, обладал даром спокойно и аргументировано вести любую беседу, у нас же это получалось далеко не всегда. Так и сейчас.  Майнашин был на взводе, предельно рассержен и зол.

– Не надо переживать, – успокаивал я. – Берите пример с меня.  Работаю для масс, для стада, отдаю все. Учу, стараюсь выполнять миссию, тружусь. Страдаю.  А что имею?  Что вижу?  Только злобу и непонимание.  Всюду гоним.  Оклеветан.  Поруган.  Оболган…

– Обоср… – чуть оттаял и улыбнулся Майнашин.

– Поруган, – уточнил я.

– Обоср… – настаивал он.

– Так что надо спокойно. Вы один раз получили неприятность, а я каждый день по сто штук. Каждый старается бросить камень.  Ну, что поделаешь, низшая ступень.  Но сердиться нельзя. Таково стадо.

                – – –
 
Закончилась зима и наступила весна 1996 года.   Утром в пультовую зашел Белан, и после получасового разговора о делах и о Пистуновиче, который собирался привезти к нам из Москвы свою литиевую мишень для испытаний в плазме, о неладах с разрядниками и прочем, было решено, что Майнашин должен срочно переключиться на важное дело – доделать и запустить свою спектральную диагностику, чтобы дать нужные спектрограммы Пистуновичу. 

А после этого отправиться на ударный фронт в помощь Подковырину в серьезном деле  – переделке системы разрядников и переносе их с нижнего этажа, где они труднодоступны, наверх, с одновременной их модернизацией для снижения индуктивности цепей, чтобы увеличить скорость нарастания тока.

Я же продолжал свою работу и мне еще раз повезло: удалось придумать простую схему из нескольких стационарных и откидных зеркал, чтобы непрерывный настроечный лазер юстировал не только элементы основного импульсного рубинового лазера, но и весь остальной комплекс предполагаемой диагностики: луч импульсного рабочего лазера шел точно по центру в луче непрерывного настроечного.

Эта схема обещала быть лучше тех, что применялись ранее, но у нас некому было оценить мои труды. Белан любил электронику и не хотел вникать в оптические дела, Левашов внизу занимался своей небольшой установкой по изготовлению алмазоподобных пленок в углеродной плазме, остальным тоже было некогда.  Гена изготавливал стойку для разрядников, сверлил в металлическом полу отверстия для десятков кабелей и точил фланцы, а Михаил Григорьевич трудился над точной безлюфтовой механикой для нужных мне откидных линз и зеркал.

В поисках изоленты я зашел на установку, где недалеко от стойки разрядников были в своих разной давности халатах Майнашин с Подковыриным, и большим паяльником они припаивали на железном столе оплетки кабелей к фланцам. 

Халат Майнашина был достоин выставки «достижений» перестройки: левый карман был немного надорван, правый надорван наполовину и в трех местах протерт насквозь, полы халата, особенно сзади, были в больших дырах и в некоторых местах заклеены липкой прозрачной лентой. 

Халат Подковырина был много лучше, но и такой раньше до перестройки выбрасывали.  Я знал, что у Подковырина имеются солидные запасы синей изоленты, которую он смотал со всех старых силовых кабелей, так что теперь этой ленты в нашем здании нельзя было найти, не обратившись к нему.

– Я шел сюда, – сказал я, – и через вон ту щелочку ограждения видел, как с вами тут сидел дьявол. И заметив, что я иду, он подскочил и ускакал.

– Это вам показалось, – улыбнулся Подковырин. – Мы тут, как видите, одни.

– Это, наверное, у вас белая горячка, – отозвался Майнашин. – Пить надо меньше.

Указав на дальнюю трехкубовую вакуумную емкость, которая через магнитный плазмопровод соединялась с инжектором плазмы, я сказал:

– Рассказывайте, я же видел, как он сиганул в ту сторону? Наверное, сейчас сидит в той бочке или ходит по крыше, рожи мне строит.  Дожили, что даже дьяволы открыто везде ходят.

– Если он был, зачем ему убегать? – спросил Майнашин. – Вот и поговорили бы здесь по душам.

– Нет, он боится быть рядом с праведным духом. Он сразу сгорит или испарится. А вот с вами, безбожниками, ему приятно.  На что он вас совращал? По вас вижу, что так и было. – Я взял моток ленты и стал рассматривать. – Хвалил темную дорогу и хаял светлую? Это его главная забота. Сделать так, чтобы о правильной дороге никто не знал.

– Вот вы говорите, что посланы от Бога, – вдруг почему-то серьезно начал Подковырин, ставя на электроплитку очередной фланец для разогрева перед пайкой. – Чтобы нас учить.

– Да. Сложная задача.

– Но я точно знаю, что вы сами в Бога не верите.

– Не знаю, о чем говорите.

– Вернемся к прежнему разговору. Чем вас не устраивает теория происхождения жизни?

Я положил изоленту и сел возле металлического стола, где лежали отрезки кабелей, детали разрядников, и порассматривал надписи на тиратроне.

– Хотя это и очевидно, – начал я, заранее зная, что меня не воспримут, – вы и сами могли бы доказать теорему: – что из осмысленной конструкции, на которую израсходовано 10 бит информации, можно построить более простую, а в лучшем случае – точно такую же. Но никак не более сложную, так как весь план уже использован, и дальнейшие действия будут хаотичны.

Подковырин макнул паяльником в канифоль, там зашипело и поднялись густые дымы.  Пока никто не возражал.  Далее я спросил:

– Где может содержаться информация в зародыше, дающем начало строительству нового существа, кошки или человека?  Говорят, что в генах. Но они состоят из атомов, поэтому правильнее сказать: – только во взаимном расположении всех атомов зародыша. Если атомы в зародышевых клетках расположены так – получится кошка. Если этак – получится человек.

И из этого малого числа атомов зародыша надо построить конструкцию в миллионы раз большую.  Что, каждый атом зародыша руководит постройкой миллиона атомов нового организма?  Передает программы роста на будущее, программы поведения, руководства борьбы с болезнями и еще тысячи программ? Одних кровеносных сосудов разных сечений и направлений или нервов надо построить тысячи километров? Это невозможно.

– Программу можно построить так, чтобы она не следила за каждым атомом. Она может построить кирпич, а затем миллион раз повторить, вот вам и стройматериал, – сказал Подковырин.

– Это лишь склад кирпичей, а как из этого  сделать фундамент, колонны, арки, купола, висячие сады, фризы и лестницы?

– Вы же не будете отрицать, – прервал Майнашин, – что всего 33 буквы алфавита могут вместить в себя бесконечное количество информации? Учебники, программы, весь ваш марксизм и даже ваш моральный кодекс строителя коммунизма. У меня где-то валяется такая книжка, могу подарить. И вы убедитесь, что это состряпано из тех же 33 букв.

– Вы подарите за ненадобностью?

– Она болтается и все время мешает. Поторопитесь, а то выброшу и лишитесь столь ценного материала. Будете на сон грядущий читать и подчеркивать. Вы же любите подчеркивать?

– Кстати, там главная установка: «Человек человеку – друг, товарищ и брат». Это очень правильно, и это написано в христианских заповедях. А церковь вместо поддержки идей коммунизма, третирует их.  Кстати, вы пробовали читать эту книжку?

– Мне что, делать больше нечего?  Я что, совсем..?

– Да нет. Но работа дьявола видна отчетливо.

– Так что информации в генах более чем достаточно, – сказал Подковырин, с удовольствием осматривая качество пайки. – Другое дело как она передается, – этого, конечно, никто не знает.  Но не волнуйтесь, со временем разберутся. И без всяких ваших богов. Бога нет.

– Впервые слышу.

– Так теперь знайте.

– Вот уж не думал, что вы столь гордые, не признаете над собой ничего высшего. Надо быть поскромней.

- Да уж, какие есть, – улыбнулся разряднику Подковырин. – По вашему это грех, а по нашему – нет.

Можно было возражать Майнашину, что книги, состоящие из 33 букв, потребовали бы программы для пишущей машинки более объемные, чем сами книги, ибо программа должна следить за каждой буквой, точкой и запятой. Что если новорожденный весит 4 кг, то на протяжении 9 месяцев в него ежесекундно должно было добавляться по 10 в девятнадцатой степени! атомов кислорода, водорода, азота, калия, кальция, натрия, серы, йода и других элементов.  Это столько атомов, сколько песчинок в эшелоне из грузовых вагонов длиной 30 тысяч километров. Как вокруг земли! И столько атомов должно добавляться каждую секунду!  Как они знают, как им выстраиваться, да с такой скоростью?

Однако владельцы изоленты и морального кодекса, без сомнения, проигнорировали бы эти сложности, заявив, что  "люди со временем во всем разберутся". А потому я сказал:

– Слушайте, сделаю вам откровение. Больше об этом нигде не узнаете.  Слияние двух зародышевых клеток – это всего лишь разрешение на строительство нового организма.  Это подобно соединению двух разъемов, как в антенне телевизора.  И после этого сюда из центров мироздания вкачивается огромное количество информации, которая даже в бесконечно малой степени не может уместиться ни в «генах», которые являются лишь «антеннами», ни в других зародышевых ячейках.  А чтобы не возникало путаницы, передаются и некоторые черты родителей.

И затем в организм входит душа. Которая куда сложнее, чем само материальное тело.  Почему вы решили, что кроме материи ничего нет?  Есть.  Задача будущей матери – обеспечить весь этот план строительным материалом, не более того. 
А всякие попытки использовать «гены», «клонирование» и так далее – это попытки обмануть природу и информационные центры Мироздания, то есть разными способами и ухищрениями так или иначе соединить эти разъемы.  Без их соединения никакой организм не появится, негде брать информацию. А сами «гены» даже в самом лучшем случае не смогут скопировать даже себя.

Едва последовали возражения, зазвонил телефон, и Подковырина позвали наверх к городскому телефону. А Майнашин, посмотрев на часы, выключил паяльник и, заявив, что за болтовней переработал целый час, пошел на обед.

               7

Положив в свое небольшое железное помещение монтажные провода и две из доперестроечных запасов импульсные лампы накачки лазера, я зашел в расположенную рядом пультовую посмотреть – нет ли там нужной гайки. Там шумели вентиляторы приборов, светились индикаторные табло зарядки конденсаторных батарей и на зеленых экранах запоминающих осциллографов застыли картинки импульсов, разобраться в которых могли лишь посвященные в тайны установки Подковырин, Белан, Майнашин и Левашов.

– Можно ли найти в этом заведении хотя бы одну гайку М5? – спросил я у Майнашина и Подковырина. – Целых полдня потратил, и зря.

– Это вы мало ищите, – отозвался Подковырин, не отрываясь от цифровых индикаторов стойки управления. – Такие у нас в дефиците…

– Шукайте-шукайте.  Глядишь, и найдете, – с некоторой задержкой посоветовал и Майнашин, не поворачиваясь от компьютера. – Впрочем, – помолчал он, – я точно знаю, где они есть.  Сказать?

– Где? – приготовился я идти, куда укажет Майнашин.

– В вашем гараже, их там много. Если позовете нас посмотреть, поможем найти что угодно. Самые разные болты, гайки, шайбы и любые пружинки. Заготовки, оргстекло, транзисторы и любые лампочки. И все другое, что у нас исчезло, и чего у нас нет.

Замечание Майнашина было верным, нет в моем гаражном кооперативе, да и во всех других гаража, который не представлял бы собой перегруженного и давно не очищаемого склада с запасенным там впрок нужным и ненужным имуществом.  И если бы все это выставить – город и производство на целый год были бы обеспечены металлом, крепежом, инструментом, спецодеждой, сантехникой, проводами, электротехническими изделиями и всем прочим.

Я поискал в коробках, и на одной из полок, заваленной разного рода мелким имуществом, нашел одну гайку и ушел.  Подключив импульсные лампы к источнику питания и проверив надежность их срабатывание, я вернулся в пультовую.
Майнашин вводил данные в компьютер, а Подковырин, стоя посреди пультовой, с сомнением смотрел то на стойку управления, то на один из осциллографов с сигналами от шести разрядников.  Посмотрев на экран с импульсом от датчика давления и подивившись тому, как отсюда можно что-то выудить, я обратился к присутствующим:

– Товарищи, послушайте объявление.

– Что-нибудь продаете? – через некоторое время рассеянно спросил Подковырин.

– Я хочу, чтобы вы принесли и подарили мне ваши фотокарточки.

– Для чего мы вам понадобились? – опять не сразу и, продолжая думать о своем, спросил Подковырин.

У него не ладилось с одновременным срабатыванием разрядников и теперь, уперев пальцем в щеку, он смотрел на стойку управления, где высвечивали и скакали разные цифры, которые были в сговоре с разрядниками и сообщали, что все хорошо, хотя на самом деле все было плохо.  Помолчав и не отрываясь от своих дум, он добавил:

– Вы, наверное, хотите надругаться над нашими ликами?  Так прямо и скажите. Чего уж скрывать...

– Нет, что вы... – Я походил в пультовой, соображая как уговорить этих оппозиционно настроенных мне людей. – Скоро я приступаю к своему жизнеописанию на земле, и в конце хочу поместить фотографии тех, кто там будет упомянут.  Поскольку я уже два года имею тягость быть у вас, то, вероятно, вы будете в их числе. А потому прошу принести ваши фото. Отберите лучшие и, пожалуйста, принесите.

– А потом дорисуете нам хвосты и объявите дьяволами, – не поворачиваясь, ответил Майнашин. – От вас всего можно ожидать.

– Нет. Прославления капитализма не дождетесь.

– У меня есть даже цветные, но я не принесу. Нечего издеваться над честны'м народом.  Не доставим вам такого удовольствия.

– Ну, сразу испугались. В телесной жизни вы будете изображены в хорошем виде. Все как у людей. – Я походил вдоль осциллографов и начал перечислять: – Хорошо работаете.  Сделали непростую установку.  Умеете пропускать по проводам большие токи, сто тысяч ампер.  Не жадные. Иной раз делаете добрые дела.

Вы, например, Володя, помогли мне сделать для дачи моих родителей в Ашмарино в Сибири схему охранной сигнализации. Я лишь сказал о своем желании и не просил, а вы придумали хорошую схему и спаяли электронную плату. Я этого не ожидал. На такое способны, может быть, только один из многих тысяч.

Слава катается на лыжах, ухаживает за голубем и попугаем.  Украшен многими добродетелями. Отличный товарищ и хороший семьянин. Так что в этом плане вы с удовольствием узнаете о себе.

Слава недоверчиво хмыкнул, ожидая продолжения.

– Но что касается духовной жизни и вашего духовного здоровья... Тут, сами понимаете, надо много работать, дела плохи.  Нужны усилия.  Не знаете заповедей, бежите от них. Прославляете рынок, капитализм и, следовательно, знамена наживы, под которыми были тысячи войн.  В общем, не ведаете, что творите.  Ищите всеобщей погибели. В очередной большой войне за прибыли и ресурсы будет уничтожен весь свет. И все – по вашей вине.

– Мы, Анатолий Дмитриевич, мирные люди, – возразил Подковырин. И вдруг неожиданно: – Ладно, так и быть, свое фото я принесу.

– Очень хорошо, – обнадежился я. – Войдете в историю.

– Вот именно, попадем в историю, – поправил Майнашин. – Я не желаю.

– Будете изображены на клеймах, – пытался заинтересовать я. – Знаете, что это такое?

– Что? – спросил Подковырин, включая зарядку конденсаторной батареи и стирая с экранов осциллографов прежние сигналы, готовя их к новой записи.

– Все отведенное мне время я буду объяснять и помогать людям бороться с дьяволом, который желает направить их на путь наживы, и тем погубить человечество. И в благодарность за мои неустанные труды люди через миллион лет, когда покину мир окончательно, признают меня святым.  А на месте нашего Троицка будет создан Музей Человечества и огромный храм.

– Зря надеетесь, – сказал Майнашин.

– На это поколение не надеюсь. Но мне велено пещись о человеках, чтобы они не погубили себя раньше, чем погаснет солнце. Сейчас стадо меня не слышит, овцы не воспринимают, то, чему послан учить – отвергают.  Овцы тощие и тучные бегут мимо и в разные стороны. Стою, зову и глаголю, указываю верную дорогу, – и все напрасно.   Но в урочный час, хотя это будет не скоро, поумнеют и торжественно отнесут на свалку и выкинут ваши знамена капитала, наживы и эгоизма. И в этом, наряду с другими великомучениками, будет и моя заслуга.

И тогда моя летопись борьбы с дьяволом, которая будет учить правильной жизни и для которой прошу ваши фотографии, будет выставлена в том музее.

– Вы, Анатолий Дмитриевич, иногда думайте, о чем говорите.  Думать иногда полезно, – попытался отговорить Майнашин. – С чего вы взяли, что стадо нуждается в вашем участии?  Вы спросили их?

– Каждый день молюсь и плачу о нем.

– Не волнуйтесь, стадо всем довольно.  А вам бы не мешало отдохнуть. Отойдите, лет этак, на тысячу.   Откажитесь от этой миссии. Вы на это не способны, вам трудно. Пусть этим займутся другие.

– Нет, не имею права уйти от дел, стадо погибнет. Надо бы отдохнуть, но нельзя.  Не вижу здоровых сил, не на кого опереться.  Да, устал, но надо работать. Равных нет.

– Я спросил о клеймах, а не о том, как вы собираетесь о ком-то пещись, – напомнил Подковырин, проверяя установку нужных цифр на генераторе задержек запускающих импульсов.

– Так вот. Появятся мои иконы. В центре – мой лик. По краям – квадратики, их называют клеймами. Там изображены события жизни святого. Такие иконы так и называются: житие такого-то.  Где-то будет клеймо, где я вас учу, а вы отворачиваетесь.

– Вот видите, – осуждающе проговорил Подковырин и выглянул из пультовой: все ли в порядке на установке?

– Но это вовсе не опорочивает вас, здесь дело не в личностях.  Это объективная картина трудностей начального периода.

Подковырин нажал кнопку пуска и в зале, как из ружья, раздался слитный звук сработавших разрядников и на экранах осциллографов метнулись лучи, оставившие картинки событий, произошедших на установке.  Майнашин повернулся и, подавшись вперед, стал смотреть на дальний осциллограф. Вместе с Подковыриным они подошли к этому беспокоившему их осциллографу и долго молчали; картинки ставили в известность, что разрядники опять сработали не одновременно.

После краткого обсуждения они сели за стол, и в который раз принялись рисовать схему, пытаясь понять: что же происходит там, где трудностей не ожидали?

               8

Не прошло и двух недель, как Подковырин принес свое фото, сделанное для пропуска или паспорта. Но там он выглядел суровым и не таким, как в жизни. Вскоре принес и Дмитриев. Дважды обещал Белан, но далее обещаний дело не шло. Гена то-же обещал поискать, но дело затягивалось.

– Анатолий Дмитриевич, вы бывали на небе, – сидя в минуту отдыха за своим столом с разложенными напильниками и молотками, спрашивал Гена, положив подбородок на подставленные ладони и глядя в стену. – Расскажите, как там люди живут?

– Хорошо. Все заняты философией и искусствами. Ни одной черной мысли во вред другому, о наживе или войне. Гармония и счастье.  От каждого идет сияние добра. Все в одеждах белее снега. Кругом дивные виды, розы, цветы и рай. Живут в хрустальных дворцах. А на облаках

Бесчисленны летают серафимы,
Струнами арф бряцают херувимы,
Архангелы в безмолвии сидят,
Главы закрыв лазурными крылами...

– Сумеете нам это показать?

– Да. Но вы должны заслужить. Старайтесь. Туда нечистым нет места. Все в ваших руках.

– Нет, нам туда не попасть... Не примут.

Он сладко потянулся и, делая вид, что покорился судьбе не взлетать вверх и в высокую духовную жизнь, заключил:

– Да мне много и не надо, мы люди скромные.  Мы уж как-нибудь здесь. Нам что-нибудь попроще... – И с некими тонкими оттенками превосходства, иронии и, мечтательно улыбаясь: – На море съездить, покупаться... На песочке или на камушке полежать.  Пивка по паре бутылочек... Ну, еще...

                ***

В один из дней я зашел в пультовую.  В руке был скоросшиватель, где были несколько листов с полученными за неделю данными по энергии лазерного импульса в зависимости от напряжения на лампах накачки и задержках открытия оптического затвора. Заметив скоросшиватель, Подковырин спросил:

– Ну, как продвигается ваша работа?

– Много перевели бумаги? – поинтересовался и Майнашин, устраиваясь перед компьютером и вызывая хранящуюся там единственную игру "Lines". На расчерченное в сто квадратов поле машина выбрасывала по три цветных шарика, а игрок, передвигая и выстраивая их по пять штук в линию, уничтожал их, и таким образом отвоевывал у машины жизненное пространство.

– Какой бумаги?

– Я спрашиваю о вашем труде на пользу человечества, с вашим толкованием пункта № 8 Заповедей.  Естественно, неверным.  Много перевели бумаги?

– А, вот о чем. Пока мало. А почему неверным?  Если читать эту заповедь «Не укради» широко, то она не разрешает присваивать не только вещь, но и все остальное, о чем только можно помыслить.
В том числе нельзя присваивать, то есть воровать и самое главное – чужой труд.  А богатства буржуев растут именно за счет присвоения труда многих людей. Это "воровство в законе", и обо всем этом написано в трудах Маркса "Капитал". Там речь о том, как во все времена и во всех странах малая часть людей присваивала труд многих. Отсюда шла и до наших дней идет широкая волна всех сопутствующих безобразий, войны и криминал.

– Неверно. – Майнашину нельзя было отвлекаться, машина выкинула три цветных шара и разрушила запланированную им комбинацию.  Этот сильный ход потребовал всего его внимания и ему стало не до меня, на экране шла захватническая война за овладение территорией всего экрана. 
Война, правда, не в нарушение заповедей и не с «ближним», не с убийствами и отбиранием «всего, что у него есть», а с керамическим процессором, тренирующимся в будущем поработить все человечество.

Однако вскоре Майнашину удалось провести ряд удачных комбинаций и заметно потеснить противника, он энергично потер руки и с воодушевлением прильнул к экрану.

– И как будет называться ваш труд? – спросил Подковырин, занятый нажиманием кнопок задержек запускающих импульсов и кнопок подготовки осциллографов. – Библия?

– Библия уже была, но ничему не научила.  Главное оказалось неясным. Раньше в войнах убивали тысячи, а сейчас миллионы. Видите, никакого прогресса, наоборот, все только ухудшается. Как помочь найти верную дорогу? Думаю денно и нощно. Услышал голос: – "Старайся проще".

А потому попробую, для начала, написать малую книгу показать величие идей социализма и гнилость вашего капитализма.  Затем создам Учение, и в конце гусиным пером напишу одиннадцатую заповедь, которая поможет правильно понять все предыдущие. Это будет Новая Библия.

– Но вы не писатель, и у вас не выйдет, – сказал Майнашин. – С первой строки люди поймут, с кем имеют дело и выбросят ваш труд.

– Это не самое главное. Бог поможет. А долго рассуждать и сомневаться мне не позволено.

– У вас же целый миллион лет? – занимаясь нижними кнопками стойки управления, успокоил Подковырин.

– Всего лишь миллион. В этой жизни я должен создать учение, а в следующих жизнях нести по свету. Времени, на самом деле, мало. А люди на низшей стадии. Если за тысячу лет найдется  хоть один верный последователь – это будет большой шаг вперед.  Мне будет не стыдно, что злоупотребил доверием, и Бог будет доволен, что дело сдвинулось.

– А вы, Анатолий Дмитриевич, не задумывались, что в следующей жизни можете стать тараканом? – поинтересовался Майнашин. – И будете бегать под столом.

– Или кенгуру, – предположил Подковырин. – Будете учить их правильной жизни. – Он записал что-то карандашом и посмотрел на меня: – Ужас!

– Так сколько вы перепортили бумаги? – повторил Майнашин. – Сколько там будет тысяч страниц?  Сто, или двести?

– Если бы вы были людьми хорошими, а не добычей дьявола, хватило бы десяти строк. Но раз такие – надо много. Церковь не помогает, стоит в стороне, заповеди толкует узко. В угоду капиталу.  Например. Восьмую объясняет так: – Не кради, мол, только из кармана или из квартиры. Это, мол, плохо. А труд – пожалуйста, воруй и присваивай.  Такая церковь выгодна капиталистам.

– Церкви виднее, как толковать их заповеди, – не поворачиваясь, осердился Майнашин. – Что за привычка вмешиваться не в свои дела?

– Да, Анатолий Дмитриевич, – добавил Подковырин, – это их учение и они лучше в нем разбираются, чем кто-то со стороны.  Разве вы с этим не согласны?

– Религия – это учение, а церковь – аппарат.  Не всегда аппарат соответствует заявленному учению. – Я поднял выпавшую из папки бумагу с графиком и сел на стул. – Взять социализм и его высшую фазу – коммунизм. Это учение. Там изложена идеология и принципы построения такого общества.

Коммунизм – это, в первую очередь, общество высокосознательных людей, общество высокой справедливости, а не бесплатный магазин, как привыкли думать многие. И вы в том числе.  То есть, понимали коммунизм с вульгарной, потребительской, рыночной точки зрения. Хватай, мол, все подряд. – Я помолчал. – А что такое социализм? Можете дать ясное и понятное определение?

Майнашин был занят, а Подковырин ответил, что социализм – это когда все национализировано и является государственной собственностью.

– А если Чубайс захватит государство и все будет в его руках, это тоже cоциализм? – Я помолчал. – Нет, это вовсе не социализм. Самое краткое и точное определение дал Юрий Мухин, редактор газеты «Дуэль». Я эту газету иногда покупаю и приношу сюда, а вы ленитесь даже открыть. Потому и такие темные.  Социализм, по его определению, это:

«Сообщество неподготовленных к жизни в коммунизме людей, в котором уже провозглашен, как Цель, комплекс идей коммунизма, и внедряются принципы, законодательно запрещающие паразитирование одних людей за счет других людей».

Здесь ответ на все вопросы. Например, почему при социализме имеются те или иные недостатки?  Первая строка объясняет: – потому, что в нем еще существуют, действуют, и активно мешают разнообразные враги и противники, отсталые люди и прочие темные силы, вроде вас.

Так вот.  Вначале компартия, то есть аппарат, в основном соответствовали заявленному учению. Так или иначе, с преодолением огромных трудностей, вели дорогой социализма. Это долгий путь, потому что требует самого сложного – выработки высокого сознания у всех людей, далеко еще несовершенных и обремененных хищными пережитками старых обществ, где власть капитала.  Все было верно, но пришла беда, откуда не ждали.
 
С Хрущевым партия потеряла ориентировку, обуржуазилась и повела в другую сторону, вниз и обратно в капитализм. Стала дробить единый хозяйственный механизм, рушить плановую экономику, сквозь пальцы смотреть на рост алчности, коррупции и теневой экономики, привела к развалу и начала "перестройку". 

У людей пробудились духи наживы.  А дальше власть захватили самые крупные воры и начали присваивать предприятия. И вот, пожалуйста, – капитализм и полная власть денежных мешков. Их интересы в Думе представляют купленные и нанятые ими депутаты, а ваших там нет ни одного.

Так и церковь. – Я встал со стула и собрался уходить. – В заповедях изложен коммунизм, а церковный аппарат агитирует за капитализм. Я положил папку на осциллограф и привел пример:

– Два года назад я был на отпевании тещи в церкви в Пучково. Батюшка 20 минут отпевал, а затем 20 минут ругал Советскую власть и коммунизм. Говорил, что это учение от дьявола. То есть, церковь еще не разобралась в учении Христа, искажает его и не соответствует ему.

– Я всегда говорил, что церковь не нужна, – сказал Подковырин. - Бога нет, значит, религия и церковь – это обман доверчивой публики.

– Что церковь умеет делать хорошо, – не согласился я, – это помогать людям в беде. Я был на похоронах, где не было участия церкви, и там безутешное горе. Люди неумело утешают друг друга и расстраивают себя еще больше. 
Был и на других, там все в руках священника. Горят свечи, дымят кадила. Он читает тексты благодарностей Богу за многие милости, просит позаботиться о душе покойного и принять его в вечную жизнь. Этот обряд выверен веками и хорошо действует на людей.

Подковырин спросил: – бывал ли я в Серпухове? Он ездит туда к родителям и там, недалеко от них, похвалился он, стоит целый комплекс больших церквей. Я ответил, что был однажды по пути в Поленово, но в ту сторону не ездил.

Наконец  машина разгромила Майнашина, захватила своими шарами все поле и стала интересоваться: – не желает ли тов. Майнашин сыграть еще раз?

Майнашину этого оказалось достаточно и он, отказав ей в удовольствии нового погрома, стал набирать команды, чтобы вернуть ее в обычный режим. Помигав цветными всполохами всполохами на экране, машина с неудовольствием покинула игру и, перейдя в рутинный режим обсчета осциллограмм, построения графиков и запоминания большого количества цифр, сообщила, что готова к работе.

                9

Наступила весна и подошел праздник 9 мая. Раньше его чувствовали за неделю и в каждом отделе и лаборатории это событие отмечали за богатыми праздничными столами. Но в эпоху перестройки значение почти всех праздников сошло на нет, и если о них и вспоминали, то лишь как о дополнительных днях отдыха.

Утром я зашел к Белану.

– Валерий Гаврилович, мы будем сегодня отмечать праздник?

Нагнувшись к экрану компьютера, он внимательно что-то изучал, и отвечал не сразу:

– А что отмечать?  Мы-то не воевали, это не наш праздник.

– Где уж нам... Но надо бы пойти и поздравить Михаила Григорьевича, он же был на войне?

– Ну, сходи и поздравь.

– А вы не хотите?  Надо бы всем, одному как-то неудобно.

– Я сейчас должен идти. У них и так где-то в городе будут поздравления, а нам-то чего?  Ну, позови там кого-нибудь...

Я нашел Подковырина и Майнашина, и после небольшого обсуждения мы пошли вниз на второй этаж, где располагались наши установки, пультовые, мастерская и лаборантское помещение.  Дмитриев был за своим столом, заставленным коробками с крепежом и инструментом, паяльником, тисками, наждачными

Гена был за своим почти чистым столом, на котором были два чертежа и пара резцов для токарных работ.  Голова его, повернутая в сторону Дмитриева, удобно лежала на положенных на стол согнутых руках, глаза были сладко прикрыты и видели, надо полагать, райские картины на берегу моря, солнце, соленые брызги, пиво в ресторане или кафе с девушкой и многое другое. Приятно было смотреть на его молодое и ладное тело, излучающее покой и удовольствие жизни.  Мы поздоровались.

– Михаил Григорьевич, с Днем Победы вас, – сказал я.

– Поздравляем, Михаил Григорьевич, желаем от всех нас всего самого хорошего.   Желаем крепкого здоровья, долгих лет жизни и счастья, – добавил Подковырин.

– Поздравляем, Михаил Григорьевич, – приветствовал и Майнашин.

Дмитриев поблагодарил. Немного помолчали.

– Да, счастливый день, – сказал я, направляясь к окну, где была банка с эпоксидной смолой и несколько старых газет. – Михаил Григорьевич, расскажите хотя бы один боевой эпизод, а то что-то вы никогда не рассказывали. Поделитесь хотя бы сегодня.

– Эпизодов-то у меня, милок, не было, – с некоторой задержкой ответил Дмитриев. – Я же в связи был.  Вот как Жуков благодарность нам за отличную работу вынес, – я могу.

– Михаил Григорьевич, не скромничайте, наверняка были, – чуть приоткрыв улыбавшиеся и заранее недоверчивые к байкам ветеранов глаза, присоединился к просьбе и Гена.

Дмитриев подумал, положил пинцет, снял очки, немного отодвинулся от стола и повернулся к нам.

– Ну что...   Были мы как-то в Молдавии. Деревня там была, названия я, правда, не запомнил.  Стоим сутки, двое, все тихо. Нас четверо в кабине связи.  Утром, – думаю, это часов в девять, – слышу пальбу. А это, оказывается, по нам стреляют бендеровцы. Из-за насыпи.  Все растерялись – и в кабину.  Старший наш куда-то уехал. Две пули прошили кабину, правда, аппаратуру не задели. Что делать? А я еще мальчишкой был, 16 лет.

– Ну и..? – поинтересовался Гена.

– Беру командование на себя: – «Занять круговую оборону!».

– Ну, вы и дали, Михаил Григорьевич!  – Гена выпрямился, расстегнул для свободы халат, устроился в пол-оборота к рассказчику и уже заинтересованно ждал продолжения.

– Выпрыгнули, кто под колеса, а я за ящик с кабелем. Это, правда, кабель не наш, а телефонисты оставили... Ну, они постреляли, мы тоже. Они, почему-то, на захват машины не пошли. Видать, ушли.

– Я поздравляю вас, Михаил Григорьевич! – с чувством сказал я. – Так и надо! Вы герой, честь вам и слава!  Пускай все завидуют вам, что вы появились на свет в нужное время, чтобы успеть в грозный час принять бой, сражаться и постоять за честь и независимость нашей Советской Родины!  Отлично!    Правильно, Володя, Слава?

Зря, конечно, обратился я к помощи мнения демократов. Отповедь не заставила себя ждать. Сделав приличествующую паузу, призванную отделить торжественный момент поздравления от дискуссии, Подковырин сказал:

– Люди, прежде всего, воевали за свою страну, и без всяких условностей.

– Сейчас опять начнете свою пропаганду за то, от чего все уже давно отказались, – осадил меня и Майнашин. – Когда вы бросите свои догмы?

– Не отвлекайтесь, Михаил Григорьевич, рассказывайте ваши боевые эпизоды мне, – попросил я, – им не надо. Им этого не понять.  Они могут биться только за рынок и буржуев. За их карманы в огонь пойдут, и жизнь положат.

– Анатолий Дмитриевич, постойте, – горячо вмешался Подковырин. – Возьмите Куликовскую битву или войну 1812 года. За что там воевали люди? Тогда о социализме никто не знал, а вся страна поднялась и Наполеона прогнали. Даже без вашего социализма. Есть такое понятие – патриотизм, слышали о таком?

– Милок, тебя тогда не было, – начал возражать Дмитриев, – а людей в эту войну вела партия. Вся организация сопротивления – на ее плечах, это факт. Если не веришь мне...

– А против Наполеона какая была партия? – не дал закончить Подковырин.

Дмитриев не отвечал.  Возникла пауза.

– Все воевали за себя, – примирительно сказал Гена. – И только. Партии тут не при чем. Просто жизнь заставила идти и воевать.  А что оставалось делать? Если приспичит, то и раньше шли, и сейчас пойдут.

Я всегда завидовал умению Гены не пускаться в длинные объяснения и говорить кратко и просто. Он сразу говорил центральную мысль, чем исключались всякие кривотолки и неясности.

Не только моя, но даже Подковыринская платформа оказалась опрокинутой, и от неожиданности никто не мог найти доводов возразить, и разговор принял сумбурный характер.  Так что сегодня от представителя молодого поколения нам впервые довелось узнать о новой философии: – оказывается, не только социальный строй, но и патриотизм не имеют значения в битвах за судьбы страны.

Михаил Григорьевич быстро потерял интерес к обсуждению и занялся делами. Взяв пинцет, стал отыскивать и откладывать в сторону винтики с мелкой резьбой и пружинки, необходимые для регулировок стержня лазера и зеркал. Мне, признаться, нравилось, что без всяких моих просьб и заданий со стороны Белана, он с самого моего появления здесь охотно приобщился к моим делам и спокойно, не торопясь, проявляя сметку, инициативу и основательность, делал многое из того, что было необходимо для налаживаемых мною диагностик.

Вскоре и мы, не придя к общему мнению, разошлись. Каждый из нас понимал неправоту Гены, но поле боя сегодня осталось за ним.

От всех нас я решил сделать Дмитриеву подарок. Вспомнив его жалобы на теперешнюю скудость инструмента, поднялся наверх и из неприкосновенных запасов Белана взял два новых ножовочных полотна по металлу. Вскоре спустился вниз, но Дмитриева уже не было. Жаль, мы бы еще поговорили о его боевых походах и повспоминали его друзей.

…Когда я покинул помещение, на его столе хорошо смотрелись ровно расставленные мною настольная лампа и все остальное, и лист бумаги с надписью: – "В честь Дня Победы.  Героям войны – отличную ножовку!"

               10

Дела мои по созданию лазера для лазерного рассеяния были прерваны более срочной работой по созданию интерферометра для изучения картины взаимодействия потока плазмы с мишенью. Интерферограммы этого процесса позволяют понять – как распределено давление возле мишени, однороден ли поток, как меняется все это во времени, и т. д.  Это была первая моя значимая работа в этом коллективе, выполненная от начала и до конца, выполненная весьма удачно и давшая коллективу одну из основных и надежных методик.

В один из дней я отправился в 21-е здание, где работал ранее, и где за мной пока оставалось все, вплоть до моего стола в комнате 209 на втором этаже.  Под большим козырьком у входа в здание я повстречал Владимира Модестовича Брусникина. У него была отличная фигура и почти гусарские чуть коричневатые кудрявые баки, он всегда был привлекателен и украшал любую кампанию.

– Привет, Владимир Модестович, рад видеть.

– Здравствуйте Анатолий Дмитриевич, как поживаете?

– Все по-разному. Как у вас?

– Трудимся, Анатолий Дмитриевич, можно сказать, не покладая рук. Стараемся идти в ногу со временем.

– Получается? Каковы успехи?

– Надеемся, что будут. Вы, позвольте узнать, куда направляетесь? Не на проходную? А то пройдемте, погода, полюбуйтесь – самый раз. Сейчас обед, мороженое попробуем.  Поделимся соображениями...

Мы повернули к проходной и я спросил:

– Так какие у вас, Володя, успехи? Если это, конечно, не коммерческая тайна? Дайте порадоваться за вас.

– Следующим летом, уважаемый Анатолий Дмитриевич, в Австралии будет международная выставка медицинской аппаратуры, и наш образец, тьфу-тьфу-тьфу, принят к показу. – Он имел в виду свою левую работенку по компьютерному моделированию протезов.

– Серьезно? Поздравляю, это уже кое-что.  Вы, надеюсь, поедете?  Посмотреть океан? – Модестович держал руки за спиной и и выглядел празднично.

– Для меня важнее прибор. Будет одобрен прибор – будет и океан и… – он хитро заулыбался и подмигнул: – островитяночки, так сказать, загорелые мулаточки… А? – Модестович посерьезнел. – Завтра большой день. На следующей неделе вызывает эксперт. Все просто, а ему все не то, все не так.  Будь он... Сил нет.

– Но на этот раз вы поедете? Вы же должны представлять прибор?

– Трудно сказать, может быть нет, а может и да.  Пока много неясностей. Прения, документация, переписка, доказательства патентной чистоты... В общем, как выясняется, все очень непросто.

– Очень даже понимаю. Но вам надо постараться.  Станете капиталистом. Появится много денег. Будете подумывать о колониях.  Пошлете вон тех ребят на войну...

– Зачем войну? Не понимаю вас, Анатолий Дмитриевич.  Мои мысли только о приборе, мне война не нужна.

– Как же без войны?  Это сейчас она вам не нужна, а потом?  Надо расширять дело?  Надо.  Понадобятся рынки сбыта, дешевые источники сырья, дешевая рабсила. А продавать втридорога. Да и протезов много понадобится, это хорошо.

– Что я слышу?  Анатолий Дмитриевич?

– Капитализм, Модестович, это погоня за прибылью.  Разве не так? Там это главное. Сам знаешь слова Маркса, что нет такого преступления, на которое бы не пошли капиталисты за 100% прибыли.  Люди, конечно, воевать, убивать и быть убитыми не хотят, но нажива заставляет заниматься этим делом.  Скажи, в каком веке они не воевали?  В каждом году – по нескольку войн. Если не вы пошлете воевать, то вас пошлют. Вот почему вам лучше быть капиталистом.

Поначалу он не понимал – о чем это я несу, – но постепенно пришел в себя, нахмуренно подержал около рта сжатый кулак, и окончательно обрел форму, чтобы защитить свободу и демократию. 

Мы показали охранникам пропуска, вышли из проходной и направились вдоль забора, окружавшего нашу ведомственную и недостроенную в связи с перестройкой и отсутствием денег 7-этажную гостиницу.

– У вас, Анатолий Дмитриевич, – медленно и вразумительно начал он, – устарелые понятия о капитализме. Вы в партии не состояли, а я состоял и должен был заниматься общественной работой. Был политинформатором.  Вы после работы шли домой, а я ездил за материалом, собирал людей, вел учебу. Вел кружок, был в оргсекторе.  Думаете, это просто? Вы, так сказать, были далеки от этого, а я в партии поработал, знаете ли...

– Ну, и каков результат?

– Вы, так сказать... ваши взгляды, как бы это, чтобы...

– Не стесняйтесь. Мне на работе говорят хуже. У нас очень крупные демократы.

– В процессе изучения, – он поднял палец, – заметьте, только в процессе длительного изучения и наблюдений, я пришел к выводу... Не просто, так сказать, умозрительно, а на основании многих фактов жизни...

– Что служили не тому делу?

Некоторое время он шел молча. Шагая теперь уже под сенью деревьев, он пояснил:

– Длительное время мы осуждали капитализм и хвалили социализм.  А на деле все оказалось не так. Там широкая кооперация, границы почти условны, люди живут лучше нас, и я уже тогда стал понимать, что мы идем не туда и никакого светлого будущего там нет.  Самое главное – не закрывать себе глаза всякими догмами, а надо строить нормальное правовое государство, где правила бы не какая-то одна партия, а правил бы закон.

Он в расстегнутом пиджаке и с руками за спиной кивком головы учтиво поприветствовал шедшую нам навстречу женщину. Остановившись, он подчеркнуто вежливо посторонился, затем одобрительным взглядом проводил ее и продолжал:

– Чтобы все решалось только по закону, а не по прихоти райкома, обкома, или Политбюро. Если закон плохой – его надо демократическим образом менять. Так, как это происходит во всех цивилизованных странах Запада.

Мы миновали забор и повернули к магазину.

– Самое главное – везде должно быть торжество закона, и только на основе закона, – Модестович поднял палец и строго посмотрел на меня, – надо решать все вопросы.

Вот когда я был в США, то самое главное, что я там наблюдал, это законопослушание граждан.  Обратите внимание на такой штрих. – Он пошел медленнее, снова поднял палец, опустил его и рассказал. – Мальчик переходит улицу в неположенном месте. У нас что?  Мамаша стала бы долго объяснять, что это опасно, ездят машины, могут наехать и так далее.  А сынишка бы думал о том, что если будет осторожнее, то машина не наедет и все будет хорошо.  В общем, такое воспитание малоэффективно. Нет общественного акцента.   В Америке же, я сам был свидетелем, мама взяла его за ручку, присела перед ним и сказала, что переходить дорогу в неположенном месте нельзя, так как это является нарушением закона. 

Просто и ясно.  И всех людей с детства и с молоком матери воспитывают в духе уважения к закону. Америка, Анатолий Дмитриевич, это, в отличие от нас, страна законопослушных граждан, там уважают частную собственность, и чем скорей мы последуем за ними в этом направлении, тем будет лучше.

– Отличная страна, Модестович. Можно позавидовать. Если послушать тебя, там нет мафии, коррупции, взяток, лоббирования и злоупотреблений должностью. Нет наркотиков, проституции, нет убийц, воров, и не нужны квартирные замки.
То, что президента Кеннеди и многих других в обход закона застрелили – это неправда. Когда у нас будет такое?  Но зачем многие миллионы граждан имеют оружие, если там страна законопослушных?  Зачем им носить с собой и держать дома такие опасные предметы?

Далее. – Я начал торопиться, поскольку мы уже подходили к магазину и нужно было подготовиться к рассмотрению прилавков. – Законы издают депутаты, которые там избраны благодаря прямой или завуалированной поддержке тех или иных денежных мешков. Другие туда не пройдут.  Ясно, что в таких условиях все законы будут приниматься в пользу тех денежных мешков, это и есть один из способов осуществления диктатуры денег.

Законы могут быть навязаны пробравшимися к власти жуликами, мафией и прочими, и я, например, такие законы в пользу воров исполнять не хочу. То есть, по твоим правилам меня надо в тюрьму. А насчет демократического способа пересмотра законов – это весьма и весьма...

Тут мы вошли в тамбур магазина, навстречу и сбоку проходили люди, и, не сговариваясь, мы отложили беседу. Более того, Модестович избрал не лучший путь защиты капитализма, и теперь ему нужно было время для выстраивания новой линии.

Мы начали обход прилавков, разглядывание цен и обсуждение интересных вкусовых особенностей и способов приготовления сыра "Рокфор", а Модестович в светлокоричневом в крупную клетку пиджаке и с его эффектностью смотрелся как директор магазина, дававший квалифицированные объяснения.

Вдруг разговор остановился. В магазине появилась женщина и первое, что привлекло взор Модестовича и от чего он уже не мог оторваться – это ее стройные и красивые ноги. Нельзя было разглядеть формы ее груди, легкая курточка и блузка не позволяли сделать этого в полной мере; лицо было хотя и не кинозвезды, но вполне хорошим, однако ножки в тонких темных чулках в сочетании со светлой юбкой были столь привлекательны, что Модестович, забыв об Америке и ее законах, не сводил взора с этого предмета, воображая массу волнующих сцен и ощущений общения с их хозяйкой.

Вслед за взором Модестовича и мой взор из прежде равнодушного и блуждающего, тоже приобрел ту же направленность и быстро отметил все художественные достоинства и совершенства видения.

За любое удовольствие полагалось бы платить, но благодаря моде нынешнего столетия, открывшей ноги женщины, мы оба воспользовались этим достижением и почти беспрепятственно и бесплатно получали удовольствие от созерцания столь красивой картины.

Модестович думал о своем, о чем не с каждым бы мог поделиться, а я, прошедший небольшой начальный курс в изостудии, отмечал детали.  Вот эти ножки стоят у прилавка, – это отличная композиция сбоку.  Вот они возле кассы – это уже новые линии, впечатления и находки для художника.  Вот они прошли наискосок зала к прилавку – здесь отлично читается вид с пол-оборота, давая натуру с волнующим ощущением объема и красоты.

Женщина была занята исключительно делом, смотрела только на чеки, витрины, на кассу, продавцов и весы, которые отмеривали пропитание ее хозяину, наверняка далекому от таких тонкостей восприятия и не достойного быть с ней рядом даже на улице.

Видение ушло, не дав Модестовичу никаких возможностей и даже малых надежд хоть на что-то, и в магазине сразу стало неинтересно. Трещит касса, кто-то спрашивает о крепости посола селедки, и кто-то рассматривает многозначные цифры в калейдоскопе импортного алкоголя.  Модестович с руками за спину подошел и тоже принялся изучать эту многоярусную выставку бутылок многоцветного рекламного стенда, но был рассеян и едва ли вникал в то, что так внимательно изучал.

Мы купили самое дешевое, я за две, а Модестович – за две пятьсот мороженое и вышли из магазина.

Я, вспомнив, что закончились конверты и марки, повернул в сторону почты, а Модестович пошел на работу, где была сосредоточена проза его жизни: схемы, приборы и справочники.  Договорные обязательства, нехватка деталей, обещания левых работодателей насчет финансирования, а в случае успеха – открытия производства прибора, однако на деньги – скупость страшная. 

Как из рога изобилия отказные решения экспертизы, которая из осторожности всегда старается отказать, умалить достоинства предложения и лишить автора источников существования.  Подготовка экспоната в Австралию, мысли о возможных кознях конкурентов и многое другое.  Наш разговор остался незаконченным.

                (конец первой части)