Veritalogia. Глава 19

Глава 19. Тряпичный рай

Стол был покрыт тяжёлой бархатной вишнёвого цвета скатертью. Свет мягко оглаживал заломы складок, что по углам спускались почти до самого пола. Коричневая бахрома, которой скатерть была оторочена по краям, зыбилась беспокойными волнами, подобно струнам арфы, отзываясь на каждое движение воздуха.

На полу, встопорщившись жёстким ворсом, глотал пыль толстый ковёр. Пылинки оседали невесомо на иголочках коротко стриженых нитей, и, покачиваясь, ждали порыва ветра, чтобы взметнуться кверху, улечься на мягком бархате. Но время шло, на них опускались другие пылинки, давили, словно прессом, вжимали глубже – туда, откуда не улететь.

Чехлы на диване и креслах жёстко держали своими гобеленовыми боками рыхлую форму мягкой мебели. Их грубая основа, затканная причудливыми узорами, стянутая крепкими швами, строго ограничивала в пространстве расплывающиеся очертания подлокотников и сидений, которые так и норовили растечься, расплющиться, размякнуть.

Бордовые гардины на окнах стекали вниз под собственной тяжестью. Их мрачная непроницаемая плотность ждала направляющей твёрдой руки, чтобы отсечь тот слабый серенький свет, что просачивался через сито легкомысленной тюлевой занавески.

Белые кружевные салфеточки распластались повсюду: под вазами, под телефонным аппаратом, под часами и бутафорскими подсвечниками. Они свешивались с полок, как время на картинах Дали. Их чопорная боязнь обнажённых прикосновений хранила все предметы в комнате от скандальной близости и недопустимых приличиями контактов.

Вольные нравы позволялись только подушкам – старательно вышитым крестиком и непозволительно пёстрым. Эти размалёванные пышки, бесстыдно развалившиеся в креслах, всё равно были изгоями. Их сминали локтями, сплющивали спинами – словом, обращались с ними крайне непочтительно. Значит, такова с точки зрения Высшей Справедливости их истинная цена.

Молча страдал распятый на стене гобелен. Он уже долгие годы сохранял на себе в первозданном виде жестокую сцену охоты: миниатюрных всадников – элегантных дам и кавалеров, летящих в застывшем азарте по полю собак и умирающего оленя, подстреленного удачливым красавцем в смешной шляпе с пером.

В шкафах и комодах хранилась элита тряпичного мира – то, что бесконечно стиралось, крахмалилось, выглаживалось, штопалось. Каждой вещи полагалась отдельная упаковка, или деревянные плечики, которые призваны были ценой собственной неподвижности оберегать одежду от помятостей и складок. Строгая дисциплина была знаком особой приближённости к ТЕЛУ. Одежда муштровалась для представительских целей. Она должна была быть безупречна, чтобы не опозорить ХОЗЯЙКУ. Ту, что разглаживала на постели в соседней комнате розовое атласное покрывало с вышитыми гладью цветами, что сурово шлёпала веником смиренно простёршиеся в коридоре половички. Что развешивала в кухне прожаренные утюгом, а потому топорщившие теперь в испуге свои углы «вафельные» полотенца. Что бестрепетной рукой разрывала ветхую ткань на тряпки, которыми тёрла и мыла, обмахивала и полировала, и также заботливо развешивала сушиться, а после складывала аккуратным конвертиком – до следующего раза.

Этот пропитанный невещественной пылью мир ограничивался стенами крохотной квартирки. Ангелы, заглядывавшие туда с лестничной клетки в глазок, чихали и спешили прочь – глотнуть свежего воздуха. Пожизненное заключение – такой приговор можно было прочитать на листочке, пришпиленном снаружи к входной двери. Заключённый доволен – даже не задыхается в этой набитой тряпками коробке. Хоть там невыносимо душно. Невыносимо. Душно.

Алексей проснулся в холодном поту. Ему давно не снился родной дом, что остался далеко – на Кубани – в щедром южном краю. Если он и возвращался туда во сне, то оказывался у деда с бабушкой в их просторном и светлом деревенском доме.

Алексей не мог понять, почему так душно внутри? Не потому ли, что его вдруг отбросило назад, не потому ли, что он снова ощутил эту душевную тесноту, которая неизвестно откуда повылазила вдруг, и попыталась заполнить собой его внутреннее пространство?

Алексей вышел на крыльцо и зажмурился от удовольствия, вдыхая полной грудью утреннюю свежесть.

Вихрь мне ударил в лицо.
Задыхаясь, глотаю я воздух.
Ветер.