Исповедь

               
В то вечер, опоздав на рейсовый автобус, я ожидал отправления «Ласточки» на Москву.
В здании вокзала было немноголюдно: несколько пассажиров моего возраста, бригада строителей, ехавшая для работы на стройках Москвы, учительница с небольшой группой учеников, несколько пар молодых людей, то ли пассажиров, то ли так просто пришедших согреться в помещении.
До отправления поезда оставалось где-то полтора часа. Чтобы скоротать время, я купил в вокзальном книжном киоске подборку кроссвордов, сел на присмотренное заранее место и стал листать сборник кроссвордов.
Вдруг открылась входная дверь, и в вокзал вошёл, нет, не вошёл, а как-то по-воровски протиснулся человек.
Это был мужчина на вид лет 40-45. Он вошёл, остановился почти у самого входа, тревожно огляделся. По всему было видно, что ему неуютно и как-то беспокойно, что-то его волнует и тревожит. Одет он был в дешёвые китайские кроссовки, не по сезону тонкую куртку, спортивные брюки не первой свежести. На голове была почти надвинутая на брови вязаная шапка. Всё его поведение, манера держаться, одежда выделяли этого человека из общей массы людей, да и среди тех, кто находился в здании вокзала. Тревожно оглядевшись ещё раз по сторонам, мужчина, несмотря на то, что в помещении было достаточно свободных мест, направился на свободное место рядом со мной.
- Можно с Вами рядом присесть?
- Да, - ответил я, - если Вам  тут будет удобно.
- Спасибо, - ответил мужчина.
Мужчина сел рядом со мной, поставил у ног сумку-пакет. В нос ударил запах прелой одежды, запах человека, мало бывающего на свежем воздухе, запах больницы, где лежат тяжелобольные люди.
- Что, Вам не нравится запах, который идёт от меня? – спросил мужчина.
- Да, не очень, чтобы очень, - ответил я, стараясь не обидеть человека.
- Это запах тюрьмы, запах неволи, - сказал мужчина.
И тут мне стало ясно, чем отличался этот человек от всех людей, которые были в здании вокзала, что его тревожило, что настораживало – это чувство страха, привитое ему тюрьмой, неволей.
Мужчина порылся в своей сумке-пакете, достал какую-то тряпицу, немного развернул её, и из тряпки появилось горлышко четвертинки водки. Мужичок отвинтил пробку, сделал несколько глотков.
- Если не брезгуешь, глотни, - предложил он.
- Нет, спасибо. У меня больное сердце, давление, - ответил вежливо я.
- Ну, не хочешь, как хочешь, а я глотну ещё.
- А ты не боишься полиции? Распивать в общественных местах запрещено. Не боишься, что попадёшь опять туда, откуда вернулся?
- Да кому я надо? Что с меня взять? Ни денег, ни приличных вещей, так, голь перекатная, зек, и этим всё сказано.
В три приёма чекушка моего соседа опустела наполовину. Он закусил каким-то пирожком, куском дешёвой колбасы, спрятал всё оставшееся обратно в сумку.
Чтобы как-то поддержать разговор, я аккуратно, полунамёком спросил у соседа, откуда он, куда возвращается и, если не секрет, за что сидел.
- А ты уверен, что всё это хочешь выслушать? – спросил мужчина.
- Если ты считаешь нужным, я готов выслушать. Считаешь, что этого делать не надо, не рассказывай.
- Хорошо, - сказал мой спутник, - слушай. Я родился в приличной семье. Всё как у людей: отец, мать, брат и сестра. Жили в пригороде Вязьмы. Отец руководил передовым совхозом, мать ветеринарный врач, брат студент, сестра школьница.
Отслужив срочную службу, я вернулся в родительский дом, собирался поступать в сельхозинститут, пойти по стопам родителей. В то лето к нам на практику прислали студентку Ельнинского техникума Марину, будущего бухгалтера. Впервые я увидел её на танцах в клубе: красивая, бойкая, умеющая подать, показать себя, она сразу привлекла к себе внимание всех сельских ребят.
Я два вечера присматривался к ней, да и вниманием других ребят она была не обделена. Что сыграло решающую роль, я сейчас и не знаю, то ли то, что я был сыном директора, то ли что я был более навязчив и добоен, но предпочтение она отдала мне.
Отзвучали звуки последнего танца, Валя, завклубом, погасила свет, закрыла клуб, но молодёжь ещё стайками стояла на крыльце клуба и вокруг него.
Летняя тёплая июньская ночь никого не отпускала домой.
- А давайте пойдём к реке, разведём костёр, попоём, посидим.
Все поддержали моё предложение. Аня, продавщица местного сельпо, сказала:
- Ребята, постойте тут, подождите, я сейчас сбегаю домой, тут рядом. Открою магазин, возьмём немножко лёгонького винца для сугрева и смелости.
- Хорошо, Ань, давай! Дельное предложение! – одобрительно наперебой зашумела толпа. Взяв в сумки около десятка бутылок вина и что-то из закуски, все направились на берег протекающей за деревней реки. Ребята быстро собрали сухие ветки и валежник, развели костёр. Костёр разгорался слабо, и тепла от него было мало. Ребята своими пиджаками укрывали дрожащих от холода девчат. Близость реки давала дополнительное ощущение холода.
- Председатель, - сказал кто-то из ребят, вспомнив мою доармейскую кличку, - наливай! Что тянешь? Вон, девчата все дрожат.
Я открыл одну бутылку, затем другую, третью. Голоса становились всё громче, ребята и девушки, всё смелея в своих мыслях и поступках, парами разбредались по высокой росистой траве и исчезали в ней.
Я сразу не понял, что произошло. Что-то тёплое, мягкое, желаемое прильнуло ко мне со стороны спины, обвило мою шею. Жаркое дыхание обожгло ухо и щёку, руки повернули мою голову, и тёплые, сладкие, как спелая вишня, губы Марины в жарком поцелуе слились с моими. Я обнял её, и мы упали в холодную траву рядом с костром.
- Тихо, тихо, не торопись, не сейчас, - шептала Марина, - вставай, пойдём к моей хозяйке, бабушке Анисье, я у неё живу на время практики, это тут недалеко.
- Хорошо, как скажешь.
Подойдя к дому Анисьи, Марина осторожно толкнула от себя калитку, взошла на крылечко, ловко открыла входную дверь.
- Ну, что стоишь? Председатель, пойдём!
Мы вошли в сени, пахнущие сборами сушёных трав, подкисшего берёзового сока и ещё чего-то. Миновав их, оказались в маленькой чистенькой хатке.
- Тихо, бабуля спит! Проходи сюда, тут моя кровать.
Я обнял Марину, поцеловал. Призывный ответ на мой поцелуй окончательно убедил меня в дальнейших действиях. Я взял Марину на руки, отнёс на кровать и всё...
Посапывающая во сне бабка Анисья, а может и не спавшая, мне казалось, слышит всё, что происходит. Какое-то чувство совести мучило нас обоих, но, как говорил великий юморист М.Евдокимов: «Природа брала, требовала своё».
Так всё и закружилось. Вся деревня уже вовсю судачила, что молодая бухгалтерша из Ельни закрутила с председателевым сынком, что на него надела такую узду, что ему не вырваться из её рук. Действительно, хватка у Марины была мёртвая.
Я урывками между встречами пытался готовиться к поступлению в вуз, но наука на ум не шла. Голова не работала. Дело молодое, тут предела сытости не было.
Неожиданно для меня, моих родственников Марина заявила, что беременна, что нам надо узаконить наши отношения, а учиться она будет дальше заочно. Родителям не оставалось ничего больше делать, как организовать нашу роспись в сельском совете и свадьбу в совхозной столовой.
Гуляла вся деревня. Да что деревня – вся округа! Такое событие – председатель женит любимого и пусть не совсем путёвого сыночка. Люди радовались, веселились, но больше всех, так мне казалось, да так и было, радовались родители Марины, мои будущие тесть и тёща. Ещё бы! Как говорят, из грязи в князи. Дочь их теперь – невестка самого директора совхоза.
Председатель профкома вручил нам, как молодой семье, ключи от новой квартиры. Бухгалтерия – ковёр. Мои родители подарили холодильник. Отец обещал при хорошем раскладе в будущем подарить машину. Родители Марины по своей бедности подарили дешёвую льняную скатерть и комплект постельного белья. И началась моя семейная жизнь...
Марина оказалась хозяйкой никакой. Мне казалось, что она патологически не переносит чистоту. Я не знаю, может, так у них было в семье, может, это было для них нормой.
К новому году Марина родила мне старшую дочь Надю, Надюшу. Она так была похожа на мою маму, бабушку Нади. Я просто сходил с ума от любви к этому ребёнку, что не скажешь о Марине. Ребёнок долго мог остаться один, плакать некормленый и непереодетый. Марина находила в посёлке таких же подружек, как и она. Они собирались компаниями, потихоньку выпивали, покуривали, забыв о доме. Как только я пытался устроить скандал, Марина, зная, как я к ней отношусь, уговаривала меня простить, что такое больше не повторится. И получалось так, что после нашего бурного перемирия на свет появлялся очередной ребёнок. А потом всё продолжалось, повторялось по новой.
Я задыхался от той грязи, неухоженности и запустения в доме. Давно не менялось и не стиралось постельное бельё и носильные вещи. Случалось так, что на просьбу, где мне взять чистое бельё в баню, я слышал ответ:
- Возьми что-нибудь в углу, там его полно от предыдущих бань. Оно, наверное, выветрилось.
- Ты что, в своём уме? Что ты говоришь? Дай мне хотя бы чистую майку, трусы и полотенце.
- Я тебе сказала: возьми, что хочешь, чего орёшь? – отвечала Марина пропитым и прокуренным голосом. – Тоже мне, барин нашёлся! Взял бы, да и постирал сам. Мне хватает забот о детях.
Я слушал и слушал человека, изливающего мне, незнакомому человеку, свою душу, свою боль. Что это – эффект попутчика по купе в поезде, когда мы изливаем душу совсем незнакомому человеку, делимся самым сокровенным, рассказываем то, что никогда не рассказали бы кому-то из знакомых? Я слушал этого человека, чувствовал, как он волнуется, как глубоко переживает, как заново проживает свою жизнь и то, что с ним случилось. Я слушал сбивчивую его речь, взволнованное дыхание, как в зависимости от важности момента меняется его голос, его дыхание.
- Дошло до того, что в деревне её стали сравнивать с коровой соседки Малинкой. Люди говорили, что Малинка пока не пройдёт всю деревню, не соберёт все гнилые яблоки на помойках – домой не приходит. Ищи её не ищи, зови не зови – всё напрасно. Но надо отметить одну положительную особенность – крылась Малинка быками с первого раза.
Марина скатывалась всё ниже и ниже. Пьянки, застолья с чужими мужиками, возвращение домой под утро. Я даже не был уверен, все ли дети от меня. Уверен был лишь в том, что первая моя дочь Надюша – мой ребёнок. Это был плод нашей пьяной любви, страсти. В происхождении трёх других детей я частично сомневался, но всё равно любил их, как своих.
Время шло, Надюша подросла. Тихая и спокойная, она в меру своих сил следила за домом, убирала, стирала, присматривала за младшими детьми. Марина всё больше и больше теряла человеческий облик. Она камнем шла на дно, на самую глубину омута, пьянства, беспорядочных половых связей. Я ничего не мог с этим поделать, как ни старался. И лечение, и просьбы, и угрозы, и кодирование – ничего.
- Я так живу, я так хочу жить! Отойдите от меня, - говорила Марина.
Однажды, возвратившись из командировки из соседнего района после наладки сушильного хозяйства, застал свою жену, занимающуюся сексом в моём доме, в моей постели с восемнадцатилетним шофёром Юркой. Они, видимо, не ожидали, что я вернусь сегодня. Юрка быстро вскочил, схватил штаны и, поддерживая трясущимися руками трусы, с испуга стал просить прощения.
В приступе бешенства я заорал:
- Прочь, щенок! Вон из моего дома! Вон!
Подбежал к кровати, на которой лежала голая и пьяная Марина, схватил большую подушку и одним порывом накрыл лицо Марины. Она сначала отбивалась руками, билась ногами по кровати, но я держал и держал подушку, я был уверен в тот момент, что поступаю правильно, да, наверное, в то время я не контролировал себя. Через мгновение Марина затихла. Всё было кончено. Ты не поверишь, я сел на кровать рядом с задушенной мной женой, и чувство спокойствия, чувство исполненного долга в этот момент были в моей душе, моём сердце.
Я сам сдался милиции. Был суд, тюрьма в Рославле. И вот сегодня я первый день на свободе, еду домой. Хотя и дома у меня нет. Надюша выросла. Ей уже 17 лет. Живёт в доме моих родителей. Трое младших в детском доме. Как странно, что одним движением, одним поступком мы ломаем свою жизнь. Та пьяная июньская ночь у костра убила, сломала меня, уничтожила, привела меня на скамью преступников, привела в тюрьму.
Мой собеседник достал из сумки остатки недопитой водки, снял пробку и залпом вылил в себя содержимое, закусив остатками всё того же пирожка.
Диктор объявил посадку на поезд незнакомого мне мужчины, хотя как незнакомого – знакомого. Я ведь теперь знаю о нём всё.
- Знаете, - сказал он, - я хочу Вам сказать огромное спасибо.
- За что?
- За то, что Вы не побрезговали мной, как многие, тем, что я зек, выслушали меня внимательно, не прерывая. Спасибо! Поверьте, я не могу это носить в себе, с этим жить, мне нужно было кому-то высказаться.
Он встал, неуверенной походкой направился к выходу, обернулся, махнул рукой. Через мгновение его сутулая спина скрылась за дверью.
Я подумал, как сложится дальнейшая жизнь этого открывшегося мне человека, как он адаптируется к жизни на свободе, как его встретят дети. Поймут ли? Двоякое чувство было в моей душе, моём сердце. Как важно вовремя выслушать, просто выслушать.
Я мысленно пожелал ему здоровья, встретиться с детьми, прожить остаток жизни по-другому, по-человечески. Дай Бог.