Одолжи мне свои крылья 2

2. ДОРОГА...

Дорога на Иссык-Куль висит на отвесных скалах Алатау. С одной стороны стена,  с другой - обрыв в ущелье. Где-то внизу скачет с камня на камень резвая речка Чу, торопится скинуть груз мутных вод в прозрачный, как слеза, Иссык-Куль. Но добежав до озера и устыдившись перед его чистотой, резко отворачивает на север.
Наш автобус  переваливается с боку на бок, круто огибая горные выступы.
 
Отсюда начался новый, совсем не похожий на предыдущий этап моей жизни. Мне верилось,..  да нет, я была решительно убеждена, что, вопреки грязной Чуйке, не достигшей  изумрудного  горного озера, я вхожу в хрустально чистый мир, оставив позади две потери - отца и мать, и встречая на пути только добрых людей и немножко счастья. Мне много не надо, но немножко пусть будет. Как у всех. Я была настроена на счастье. Отец настроил.
За окном  горы, горы и горы. Я столько никогда не видела. Рядом сидела тетка и не сводила с меня счастливых глаз. Сбылась, наконец, ее мечта стать матерью. Отцова родня ослушалась его последней воли отправить меня в детдом. Он так решил. Характер у меня невыносимо  независимый. Прибавить сюда ослиное упрямство и получается гремучая смесь, которую мог гасить только отец. Теперь это сокровище заполучила моя тетка, у которой из-за загиба матки не было своих детей. Она опрометчиво повелась на свои чувства, она плохо знала, что я за фрукт.

Как и все дети, я довольно легко перенесла смерть родителей,  восприняв случившееся,  как правило игры. Это жизнь. Она такая.  Противиться - все равно что падать вверх.  Такой легкости во многом способствовала еще и яркая перемена декораций. Я быстро обзавелась новыми друзьями, мы исходили все окрестности нашего поселка, освоили всю береговую линию Иссык-Куля, облюбовали два пляжа. "Белые камни" - там мель по пояс на полкилометра вглубь и  солнечные зайчики, отскакивающие от песчаного в мелких барханчиках  дна и рассыпающиеся в прозрачной воде бриллиантовой искрой. И "Глубина", где я научилась плавать, ныряя прямо с берега в темно-синюю  гладь.
Мы исследовали все новостройки и долгострои. На одном из объектов я пробила гвоздем палец на ноге, на другом  - сорвалась со строительных лесов второго этажа на  необустроенную площадку с камнями и строительным мусором. На меня сверху полетела сколоченная из нескольких досок платформа вся в грязи и бетоне и торцом приземлилась мне на ноги, угодив между голенью и ступней и повредив обе ноги. Если б на голени - сломала бы.  Возможно, махина слегка накренилась, упала больше на один угол, а может, ноги мои попали в углубление в почве, что их и спасло. Застыв на пару секунд в стоячем положении, как-будто раздумывая, на какую сторону лечь, платформа тяжело повалилась... не на меня. Повезло. Не в первый раз везло. И, забегая вперед, будет везти. Типа, компенсация за руку. Оттуда. Сверху. Извини, мол, погорячился в своё время, настроение было дрянь.
Я отлежалась несколько дней дома с растяжением и айда по новой: вылазки за сиренью и розами в чужие сады, "казаки-разбойники" и "красное знамя" у летнего кинотеатра "Юность", просто шатание по улицам в сопровождении художественного свиста. Моего.
- Кать, посвисти что-нибудь.
- Что посвистеть?
- Давай индийское что-нибудь. "Бродягу".
"Бродягу" я любила, да. И на "Анжелику" с тетей как-то на вечерний сеанс меня занесла нелегкая. Фильм, как по мне, так средненький, но на следующий день меня вполне себе несредним калибром расстреляли на школьной линейке за аморалку. Кино-то до шестнадцати (я и не заметила), а за этим комсомольские патрули бдили рьяно.

Все негативные качества и бзики в моем строптивом нраве тетя относила к моему отцу, а положительное - это,  соответственно, заслуга моей матери, ее родной сестры.
Мы столкнулись лбами сразу: ей хотелось, чтоб я поскорей начала называть ее мамой, а я почти год обращалась к ней не иначе как "эта". Так она слышала. И тяжело переживала. Мне такое вульгарное обращение тоже не пришлось бы по вкусу, если честно. Мой отец говорил, нельзя молчать, надо разговаривать. Если бы тетя удосужилась пообщаться со мной на эту тему, выяснилось бы, что я говорила не "эта", а слово-паразит "это", "эт самое", вообще никак ее не называя. "Это, как же, ну это,.. во! можно, я пойду гулять?"  "Это, ну как его? А, вспомнила: подай мне соль". Она терпела и молчала, а я не понимала, почему она ко мне не так доброжелательна, как обещалось.
На соли нарыв прорвался.
- Я тебе что, прислуга, что ли, подавать? Сама протяни руку и возьми. Обнаглела командовать.
От удивления я чуть не уронила ложку в суп. Затрудняюсь сказать, что меня больше задело, форма этой отповеди или содержание.
- Так солонка ж рядом с тобой стоит!..
Дядя виртуозно развел нас по углам.
- Лидок, - сказал он, - ну чё ты? А ты "пожалуйста" учись говорить, поняла?
И передал мне солонку.

После обеда тетя примирительно сказала:
- Сходи по воду. Полы надо помыть.

Она - чистюля, у нее в доме раздражающий  порядок. Это оттого,  что   медсестра, а  где медицина, там всегда должно быть стерильно.
Носить воду в широком цинковом ведре - занятие  брррр... Да и  черт бы с ним, с ведром этим, если  бы  не  киргизята-дошколята, живущие рядом с колонкой. Я давно заметила, что они все глаза свои щелочки на мне стерли. А тут еще и осмелели,  прилепились, как банный лист к жопе, шлепают босыми ногами за мной и кричат: "Мертвая рука! Мертвая рука!" Я сначала не поняла, о чем они. А потом в голове сложился ассоциативный ряд: цыплята (этой весной тетя купила тридцать штук), один больной, слабый, у него понос. Здоровые ходят за ним гурьбой и уже расклевали ему гузку до крови. Он прячется от них, уткнувшись головой в угол. Глупый, ведь им так удобнее клевать! Он соображает, наконец,.. нет, конечно же, нет, его просто гонит боль, и он снова бежит.
Я - больной, засранный  цыпленок. Меня могут, как его!..
Я столкнулась с этим откровением впервые,  и оно мне не понравилось. Это было обидно, а главное, стыдно. И непонятно. За что? Чем эта шпана грязнопузая лучше меня? Почему они  вправе спихнуть меня на  ступень ниже?   Походы за водой стали ненавистным  испытанием, но соблазнительная мысль пожаловаться или ослушаться тетю  меня  не воодушевляла. Это мое дело, мне никто не поможет, и как-то надо с этим  справляться самой.
С этого времени в моем сознании начала формироваться важная догадка, которая позднее развилась в цель: мне необходимо утвердиться на том уровне, с которого меня низвергали. А  лучше - выше, над ними.  Если  физически невозможно, значит,  чем-то другим надо взять. Отец говорил: "Доча, не плачь. Сама упала, сама и вставай." Только я пока не знала, как мне встать, не потеряв лица.

* * *
Я вступила в нежный, с оттенком утренней зорьки возраст, когда заряженные гормонами клетки моей расцветающей личности начинают торпедировать  другие, спящие клетки-реципиенты и будить их к волнующим и трепетным ощущениям. Это было совершенно новое, неведомое и неизведанное доселе удивительное преобразование всего моего "я". Меня, как платье, взяли и перекроили - вышел из моды фасончик. Отпороли большие накладные карманы, где я хранила слепой дождик и радугу, догонялки с прятками и походы на кукурузные поля за "куклами" с розовыми волосами. Вместо этого подшили лиф, заузили в талии и украсили подол мечтами и надеждами.  Больше всего в моем переформатировании досталось голове: в ней, как в бабушкиных ходиках, захлопнулась дверца, откуда раньше кукукало, и она перестала соображать. Полагаться предлагалось исключительно на сердце.  В таком неустойчивом состоянии мне предстояло решать две задачи одновременно. Задачи были, как две стороны одной монеты - одна без другой  не существовали. Мне нужно было показывать себя выгодно:  завлекательные кудельки на голове,  юбка много выше коленок, чтоб ноги  виднее. Ведь мужчина, четырнадцать ему, семьдесят три или от стола два вершка, к моему несчастью, во все времена любит глазами. В то же время я должна была вывернуться наизнанку, но  не дать увидеть то, что, наверняка, оттолкнет, на что я ни за что на свете не хотела, чтобы смотрели. И хотя женщина из меня  была пока еще далеко условная, и я в силу возраста еще не способна была докумекать такие глобальные заморочки, все же инстинктивно, на уровне мелкого зверька до меня кое-что из этой химии доходило.