Крах. Часть1. Глава7

                7

Молчу и молчу. Я никого не осуждаю и, честно сказать, не восхищаюсь безмерно оборотистостью людей. На каждом из нас своя печать. На ком-то - каинова.
Кровь прилила к голове, ощущаю изнутри болезненные толчки. Это страх холода, он беспокойство рождает.
Мне кажется, от каиновой печати должно душу ломить, и душа болит у того человека от ненависти. Только кто в этом сознается? На ком-то, печать и печатью назвать нельзя, - так, едва различимый штампик. Важно то, что этой печатью скреплено. Но, положа руку на сердце, никогда никому не удастся скрыть то, что больше всего стараешься скрыть. Я, например, стараюсь скрыть свои устремления.
Странную пустоту чувствую, будто внутри ни сердца нет, ни лёгких, ни кишок-желудка, - внутри сплошная полость, которую чем-то иным заполнить требуется. Кашей, например, из моих рассусоливаний.
Чай да каша – пища наша. Вязкая тишина наступила. Неловкое положение, только не понять, отчего неловкость возникла.
Про странную пустоту подумал. Никакая не странная пустота, а высохло внутри всё, в арбуз с пересохшими мозговыми извилинами голова превратилась. Пытаюсь скрыть это.
А впрочем, в сухом виде всё хранится дольше.
Ведь то, что скрыть стараюсь, чаще всего так и остаётся оно нереализованным. Укор какой-то долго внутри звучит, хотя голос подначивает.
У меня нет наглости, предложить себя. Во-первых, не знаю, куда предлагать, во-вторых, мне результат важен.
Как Зубов подначивает Смирнова: «Пац-ц-цан! Как три рубля зелёный, а туда же. Девок настрогал, а что видел в жизни?»
Вспомнил про это и фыркнул в ладошку.
И я, наверное, зелёный, как три рубля, может, на копейку дешевле. Но тогда купюра будет другого цвета и шелеста.
Человеку встать на ноги, что требуется? Правильно, опереться на что-то, подтянуть под себя ноги, оттолкнуться. Центр тяжести перенести. А у меня в каком месте центр тяжести? В голове? Ниже пупка? Нет у меня этого самого центра тяжести. Был, да сплыл.
Я человек не конфликтный. Иной раз буркну что-нибудь себе под нос. Чего там ссориться, права качать, теперь никому ничего не докажешь. Лучше загадочно молчать, подобно сфинксу. За умного сойти можно.
Па-ц-цан!
Время, что ли, о чём-то сказать хочет, жизнь ли напоминание из барабана розыгрыша достаёт, суета какая-то во всём. А выигрыша хочется. Выигрыш – спасение. А вот если выбирать, кого спасать или спасаться, то, наверное, спасаться надо женщине. Она рожать может.
Тут главное не рожать, а выносить. Да и закладку, не обременённую родословной, хорошую получить. Уметь выбирать, женщине надо.
Никак из провального сна не выбраться. Вроде бы, намучился за ночь, да и утро тянулось, как сопля у замёрзшего карапуза. Хорошо, что ничего серьёзно не болит. Где-то читал, что у злых людей болит желудок, у завистливых печень о себе напоминает, а добрые люди маются сердцем. Нет здоровых людей теперь, нет. Ещё эти напоминания…
Подобно коросте с раны не отвалится напоминание, так и останется оно внутри безымянным могильным холмиком. У каждого человека внутри своё кладбище памяти. На кладбище не дудят в дудку. Я и молчу. Ни откликнуться не могу на зов, ни осмыслить.
С чего-то усиливается тревога. Накатывает она смутным переживанием. Из интереса живу. Кто-то может сказать, что хожу по обрыву, но это не так. Не пихаюсь же, как свиньи у корыта.
Надо просто прожить, перечувствовать момент, чтобы понять что-то. Что-то – это то, что живёт помимо нас всех, меня, например, не соединяет привязью ни с кем. Из сна это вынес. Сон таков был. Во сне слова – намёки, утрачивают ясный смысл.
Часто просыпаюсь от хруста, парализованный страхом и жутью. На льдине плыву. Каверзный лёд-припай сна, не выдержав собственного веса, подточенный полой водой, осел, рассыпался на сто тысяч льдинок. И подхватывает его вода, вместе со мной поплыла, поплыла льдина, унося воспоминания. И крутит, и крутит кусок льда. Чуть ли торчмя не ставит.
Куда, в какую черноту уплывает моё «я»? В белёсую размытую полосу ненастья, в светлое завтра? В никуда, в холод? В то, что поразило сильно-сильно? Не понимаю, на чём оно держится, почему не разваливалось моё «я» до сих пор?
Видимо, не научился ещё освобождаться. И почему во сне люди все тёмные? Почему руки-ноги во сне отнимаются, а голова работает?
Как-то смотрелся в зеркало, изучал, косясь, профиль. Нос – дедов, глаза и губы – материнские. Взгляд – неизвестно чей. Простым сложением и вычитанием, определяя человека, не обойдёшься. Особая химическая реакция соединяет несоединяемое. И тень отца всегда сзади маячит.
Утро не таким как обычно предстало. Не могло оно не вызвать последствий. Что-то должно случиться. Не может тяжёлая тишина ничем не закончиться.
Что я такое? Тень? Не берусь ответить. И никто не скажет. Когда живу так, как живу, кажется, что всё снится в каком-то кошмаре. И всё это будет длиться вечность. А вечность – это и есть долгая дорога к смерти.
Когда на небе начинают клубиться тучи, настороженность обостряется. Пропадает она лишь с первыми раскатами грома, после вспышек испуганно вздрагивающих молний. Я не боюсь грома, но бежмя бегу от грозы и дождя.
Сейчас небо чистое. Настороженность не сверху льётся. Она во мне.
Как зверёк в клетке мечется моё «я», норовя отыскать тихий уголок, приткнуться хоть к чему-нибудь спешит. Но ведь оно же и гонит на работу.
Раздумывая о своей совсем не несчастной судьбе, я с горькой горечью каждый раз убеждался, как много недостаёт в моей жизни. Чтобы перечислить, пальцев на руках не хватит. Пальцев не хватит, - запиши на бумажке, чтобы не ломать голову.
Что-то главное, главное должно быть. Лежать оно должно на виду, а не неожиданностью сваливаться в руки, как откровение, как прощальная весточка.
Главное… Какое оно? Что? Знак бы, какой, кто подал. Мало человеку отпущено лет. Поэтому и жить надо, не подражая никому. И чёрт с ним, что за всё приходится платить, что с каждым днём под бешеные проценты договариваться приходится. С кем договариваться приходится? Кому душу предложить?
Нафик сейчас кому-то чья-то душа нужна.
Страха нет. Я разучился бояться. Не я ведь решения принимаю. Раньше, может быть, и принимал, теперь – нет. Теперь бы от всего и сразу не отказался.
От этих мыслей становится неприятно, как бывает во сне, когда свет озарения не хуже иголки проткнёт, не пойми, что начинает сосать душу, начинает давить тоска, слепота и полная темнота особое понимание открывает, что сделал что-то ужасное, стыдное и нет сил, проснуться.
А потом, минутами, становится чуть легче, куда-то опускалась давящая горло тоска, я начинал ощущать себя, начинал чувствовать свою нужность. Сердце толчками начинало отдаваться в горле. И глаза открывались.
Потирал тогда ушибленный ночными думами лоб.
Такое случалось не каждую ночь, не каждое утро сумятицу с собой приносило. Но, и одного раза в неделю хватает, чтобы, просыпаясь, чувствовать себя беспомощным цыплёнком.
 Разлепил веки, и треск скорлупы слышится, вот оно откуда сравнение с цыплёнком, тот писком оповещает, что пробил скорлупу, увидел свет, очарован красками, оглушён звуками.
Писк – это неумение выразить избыток радости, это глоток воздуха, которым каждый волен распоряжаться по своему усмотрению. Слава богу, воздух пока бесплатный. Всё пока, всё пока. Найдётся ухарь, приватизирует и воздух.
Ничего, ничего. Самое плохое самого меня пока не коснулось.
Право же, стоит, наверное, наполучить оплеух, вымокнуть, озябнуть, что-то потерять, что б полнее оценить простое жизненное благо. Хорошо ведь сполна ощутить возможность просто жить, просто иметь кровлю над головой, через оконное стекло наблюдать рассвет. Просто постоять с кем-то на крыльце, просто поцеловаться.
Часы пробили, а я в заморочке, гляжу перед собой, словно советуюсь по поводу сегодняшнего щекотливого состояния. Не состояния, а интереса.
Никто не заставляет переживать непонятное, но я почему-то переживаю. Чувствую какой-то шум, может, я его не слышу, не могу припомнить, но не отпускает что-то такое.
Что-то такое…Что-то такое – это новая жизнь, это совсем не то, не те утверждения, что, мол, красота спасёт мир. Мир теперь спасут деньги. Много денег. Брешет тот, кто до сих пор продолжает утверждать, что слезе младенца нет цены. Всему есть цена.
И переживаниям есть цена, и боли, и потерям. И напяленная на лицо улыбка тоже имеет цену. Улыбка маскирует сомнения.
Странно, что я так думаю. Думаю, в отрыве от происходящего в стране. Что-то здесь не так. Думаю, как ученик на экзаменах. Пятёрку, что ли, зарабатываю? Всё хорошо, всё прекрасно, всё идёт без накладок. И дома у меня всё замечательно. Роль играю, актёришка, несчастный.
Тороплюсь от греха подальше выложить оправдания, придаю голосу официальную видимость.
Не ради особого приобретения и накопления, может, жить тянет, чтобы погреться возле кого-то, погреться возле молодости, что-то урвать, не без этого, какой-то одинаковостью ощущения наполниться.  Каждому, конечно, своё, каждый, конечно, своё счастье обретает.
И минутами, и часами хочется смотреть, слушать и думать, вбирая всем существом краски и звуки окружающего. И от этого рождается чувство невысказанной тоски и жадности – как бы захватить всё, удержать возле себя, не растерять. Не растерять предложенных кем-то условий. Не обмишуриться.
Не может быть так, чтобы мне одному предложили какие-то особые условия. В любом задачнике условие задачи одинаковое для всех, а вот решать задачу каждый берётся по-своему. Свериться с ответом только надо. Ответ почему-то всегда на последней странице печатают. Всё как в жизни. В жизни ведь ответ на всё с последним вздохом приходит. Ответ в жизни самое главное.
Тут я бы поспорил. Способ решения жизненных проблем важен. От способа интерес зависит.
Болгарская прорицательница Ванга по кусочку сахара будущее видела, если бросить в бензобак кусок сахара, машина не поедет, значит, всё дело в кусочке сахара. В интересе.
Человека отношение к происходящему делают человеком. Не слова. Есть ведь и такие, кто умеет молча разговаривать. Звериное в этом что-то. Зверь быстро соображает. Молча разговаривает, значит, он не умеет говорить на твоём языке. Вот что и остаётся, так слушать тишину. Слушать, надо учиться, если что-то нашло, и ты не такой, как все.
Тишина высасывает не хуже паука. Может, не тишина высасывает, а время? Тишина – остановившееся время. Разбившееся время. Поток времени несёт вперёд, обминает. И поток времени не бывает серым, всеми цветами радуги он расцвечен.
Мне многоцветье ни к чему. В розовом цвете жить лучше.
Почему же сейчас всё впереди полиняло? Почему всё стало блёклым, в этой блёклости утонули радостные ощущения.
Смотрю и ничего не вижу. Глаза какие-то тоскующие. Нет, вру, прошлое ещё различаю, настоящее, хотя и с трудом, но понимаю. Раньше мне не было страшно. И сегодня я не боюсь, потому что сегодняшняя боязнь какая-то не такая. К сегодняшней боязни почему-то легче приспособиться.
Тишина ничего мне не оставила, даже ту простую радость, которая ожиданием зовётся, которая, помнится, всегда жила во мне.
Всё на секунду замолкло. Не зря говорят, проклято поколение переходного периода.
Не о поколении думать надо, а о себе.
Как высоко о себе возомнил, к поколению отнёс. Не жирно ли? Мир – шерочка, я – машерочка. Я и моё второе «я», - друг без друга себя не представляю.
То был глух и слеп, то прозрел ни с чего. Прозрел и увидел этот мир, и смотреть на него другими глазами стало невозможно. Смысл поменялся. Условия нынешнего существования иными стали.
Глупость какая-то, смысл видеть там, где его нет. Смысл сквозь дырку в кармане утёк.
Весна, первое тепло, ожидание отпуска. Всё ушло, заменилось одним – непониманием.
Непонимание – это не сыплющиеся с неба капли, которые в подставленную ладошку можно собрать, выпить, погасить жажду. Дождинки, стукая по голове, не напомнят о прежнем счастье. Прежнее счастье более объёмное по сравнению с теперешней жизнью, всё теперешнее пропитано чужим, дешёвым пальмовым маслом.
Теперешнее непонимание смыкается мучительным образом с прежним ощущением, возвышается над ним, а это всегда тяжело и трудно для разгадки происходящего.
Чего разгадывать происходящее, если разгадки на ладони, - обманули нас, провели, как лохов, из-под носа всё себе захватили…
Непонимание творится в минуты прихоти, единственно затем, чтобы перемешать ощущения и сказать: «Ищи, мучайся, стремись к…». Правильно, делай вид, что всё хорошо, хотя на душе кошки скребут.
Может быть, жизненное кольцо замкнулось, и я проявления радостных ощущений в дымке прошлого отыскиваю? В прошлом остался мой голубой город. Из прошлого боязнь чужого страха вытаскиваю.
Голубые города только в стихах и песнях бывают, когда в свободном плаванье сложность жизни не ощущается, и, тем не менее, непонятная печаль томит душу. Романтик хренов. Напряги воображение.
Для чего?
Не оглядывайся назад, не смотри через плечо.
Свободное плаванье сегодня, станет дефицитом завтра. Станет ли от этого легче?
Лишь бы хуже не было.
Вот-вот, об этом думает и червяк, когда грызёт ход в яблоке. Дело делать надо.
В пору всеобщего дефицита, куча свободного времени пользу приносила: на кедровых орехах, сухих грибах и ягодах кто-то неплохо зарабатывал. Про макулатуру вспомни, про то, что все железки подобрали и отвинтили, где можно снять и отвинтить.
Опять кто-то…Чёткое деление. Одно налево отодвигаю, другое – направо. А самому место где? Тоска зелёная.
Мозг занят пустыми рассуждениями. От них ни жарко и ни холодно. Они воплотиться в слова не могут. Потому что в языке вдруг забылись все слова.
Слова забылись, а вопросы мозг чётко формулирует.
В свободное плаванье страшно мне отправиться. Как-то спокойнее жить, сбившись в кучу. Может, я чего-то и недобираю, недополучаю, но зато у меня есть возможность высказаться, обругать, выпустить пар. Сравнить, как другие выпутываются из сетей.
Раз нет судьбы, нечего и страдать и зря горшки бить.
Пускай, мысленно.
Реальность вроде как в чём-то разочаровала, обманула, не полностью, а всё же. И дело не только в том, что хорошо там, где нас нет, что понимание этого ничего не добавляет. Тут есть нечто пятое-десятое, чему нет названия. Может, оно и есть, может, давно кем-то придумано, но мне от этого не легче.
Странно себя веду, не задаю вопросы, но, тем не менее, упорно кручу в голове какие-то узоры. А уверенности нет. Наверное, из-за отсутствия уверенности и нагоняет неудержимую зевоту.
Недоделанным растяпой себя чувствую, из-за этого в эпоху демократии ничего по-настоящему волнующего никому предложить не могу. Ну и мне, соответственно, тоже ничего не навяливают. Сейчас не время рассуждать, сейчас надо успевать поворачиваться. Хочешь, как сыр в масле кататься, - изобретай способ. А мне ничего изобретать не хочется. Никуда идти не хочется. Воевать ни с кем не хочется.
Жизнь – что-то вроде цыганки в базарной толчее, которая нахально цепляет за одежду и предлагает погадать, а взамен позолотить денежкой свою руку требует. Протянутых рук много, а я один. И в кармане всего лишь несколько копеек звякает. Одну руку позолочу, а от косых глаз, кому ничего не досталось, куда деться?
Что-то совсем скис. И голова клонится, и шея покаянно высвобождается из воротника: бери топор и руби.
А всё из-за того, что не умею вещи называть своими именами, вокруг хожу да около. Нет бесстрашия и наглости. Да и, чтобы что-то особое кукарекать, необходимо в святцы заглянуть, так сказать, подтверждение найти. Моё время прошло. Моё время, наверное, было, когда будущее виделось повторением настоящего, и перемены лежали за горизонтом. А горизонт – воображаемая, недостижимая линия.
В мутном, цвета снятого молока, небе лениво плыли облака. То обгоняли друг друга, то замирали на одном месте, истончались.
Подумалось, что могу только перебирать своё, что нет кругозора, масштабности, что зоркость глаз не та. Мало учился. А зачем учиться? Не надо учиться, надо уметь жить. Сейчас неучёные лучше живут. Это брехня, что лёгкие деньги до добра не доведут
Наверное, не хуже животного гул уловил, вибрации, знаки начинающегося землетрясения. Предотвратить не в силах, а чтобы спастись – бежать надо из дому. Придавить может плита перекрытия, а на открытом пространстве небо не свалится на голову. Хорошо, наверное, если б тряхнуло. То-то шумиха поднялась бы. Пускай, минутная. А так, не разберу я, что где.
Прагматик. Нет у меня прямого ответа ни на один вопрос. Не очень плохо жилось раньше, не очень хорошо теперь. Как бы ни гнался за пресловутым «хорошо», те, кто хорошо живёт, будут жить ещё лучше. Не станут они сидеть на месте да поджидать, пока что-то у меня решится.
Долго ждать, пока что-то решится. Может, бесполезно ждать? Может, несуразица – это происки прошлого? Так сказать, ходят вокруг да около тени предков, ходят и ненавидят происходящие перемены. Они что-то строили, за что-то умирали, недоедали, откладывали «на потом». Ведь даже лозунги со словом «коммунизм» ещё время не выбелило. Краска въелась в бетон намертво. Краска или пожелания?
Чему удивляться, ткани на одеждах фараонов в пирамидах в расцветках не поблекли. Три тысячи лет, если с душой сделано, сохраняется цвет.
Не лезли бы в пирамиды, так и ещё три тысячи лет всё там целым пролежало бы. Вот-вот, жили бы крестьянским трудом, и не надо было бы строить эти города. Солнце скрылось, - ложись спать, кукарекнул петух – вставай. Вот и весь коммунизм.
Я – продукт эволюции.
Эволюция - процесс неудержимый. Советская власть что-то хотела подправить, поработала на славу: будь здоров, какие штучные экземпляры олигархов создала. Поросль поднялась новых русских. А такие, как я, путались и путаются под ногами.
Утрись тем, что есть, и живи. Уповай на везение, на лёгкость руки. Работяге не дадут с голоду помереть.  Оделят, с барского стола кость бросят. По бартеру кое-чего достаётся. «Заграница нам поможет».
Жаль, конечно, что кончики пальцев не в состоянии считывать написанное на скрученных бумажках, когда с замирающим сердцем сую их в шапку, когда бартер разыгрывается. У меня тогда одна мысль в голове: вдруг удача привалит.
Что-то особенное мне не выпадало. Озноб сомнения не позволял в темноте буквы разбирать.
Шевелится внутри смутное беспокойство. Несёт под колёса. Не объедет, не затормозит жизнь. Я полностью не принадлежу ей, и жизнь показывает новую сторону, скрытую. Предлагает приспособиться к новым условиям.
О скрытой сути жизни смутные подозрения. В жизни как, главное – не давать воли игре воображения, не думать о том, что она кому-то улыбается по-другому. Дали – бери.
Надо думать, что всё поправимо. Пройдёт какое-то время, и станет лучше, чем было.
Вместо зарплаты бартер. Вместо денег – увещевание. Вместо жизни – подобие жизни. И новые лозунги-призывы.
Пытаюсь построить вопрос. Пытаюсь выбрать слова, расставить их. В сложившемся контексте каждое слово имеет несколько значений. И что?
Воздух как бы помягчел. С чем это связано?
Бартер первое время всем нравился. Тащили из шапки скрученные бумажки, кому что. Кому-то холодильник, кто-то халатом обходился. Всё от везения зависело.
Бартер, баш на баш, – не привычный советский товар, а весь мир распахнул двери своих складов, берите, пользуйтесь, только не становитесь снова Советским Союзом. Ничего, что всё нафталином попахивало. Американские холодильники и стиральные машины, немецкие детские вещи, турецкий трикотаж и еда, - всё в счёт поставки газа.
То доллар был три рубля. Потом резкий скачок до десяти рублей, потом перевалил двадцатку. От цифр на ценниках в магазине глаза на лоб лезут.
А зарплата не растёт. И ту, заработанную, не отдают.
Рассуждаю, как посторонний. Пора встряхнуться, отогнать наваждение и понять, где моё место. Заезженная пластинка крутится и крутится. Никак не сойти с накатанной колеи. Никак от того, что было раньше не избавиться. Нанизываю бусы слов на нитку. Каждое слово опознаётся без труда.
И усилий никаких делать не надо. Утро само происходящее как бы со стороны представило. Как бы долго отсутствовал, и теперь ничего не узнаю. И не сказать, чтобы уродливым всё стало, а разлад, не пойми, чего с чем, наступил.
Оно правильно, неполученные деньги, где бы они ни лежали, микроб инфляции сожрёт, лучше их истратить. Лучше в банки закатать. Набить трёхлитровую банку денежными знаками, - никакой микроб крышку не осилит.
Делаю попытку улыбнуться. Это непросто. Кожу стянуло к вискам.
Мстящий дух в каждом таится, и накатывает он внезапно и остро тревогой. С переживания началось, с подробностей, с чувства покаянности и вины за своё бессилие. Мечтал что-то для себя построить, да так и промечтал.
Не знаю, спиной ли чувствую, третьим ли глазом вижу, или наконец-то докатилось или доползло в это утро предчувствие перемены. Нестерпимо затянувшееся ожидание. Всё плохо, всё очень плохо. С этим ничего не поделаешь.
Всё больше почему-то тягостных пауз, во время которых думается, как это так жизнь перевернулась, ни с того, ни с сего другой стала. Никогда своим не был. Так это и хорошо. «Бей своих, чтобы чужие боялись».
Внезапно подумалось, а вот если бы все люди разом остановились бы, Земля тоже перестала бы вращаться? В том, что она крутится, и моя доля есть.
А если бы каждый из речки ведро воды зачерпнул?
Не раз приходило в голову, что, когда-никогда, наступит особый день, и принимать решение придётся, и как стану себя вести – это мраком скрыто.
Я не хотел такого жизненного кульбита. И те, кто был в поле моего видения, тоже мало понимали смысл происходящего.
Про кульбиты думать не хочется. Про них ничего не знаю.
А должен знать, хочется всё же знать, должен разбираться в происходящем, должен чёрное от белого отличать. Знать всегда лучше, чем не знать. Правда, не до такой же степени, когда вывернуться наизнанку придётся.
 Каким бы ни было бесцеремонным происходящее, а осознание, что кому-то дозволено поступать и так и этак, всё же не это подавляет. Своя ущербность мучает.
Неуверенное «не знаю», конечно, удовольствия не прибавит.
Не знаю, о чём это «не знаю» говорит? Может, это напоминание о потерянном, потерявшем себя, сбившемся с курса, заблудившемся человеке? Может, неуверенность остатками совести так о себе напоминает? Может, «не знаю», - это непосредственность, которая есть умение радоваться малому?
Всё равно ведь ткнут носом и скажут, что я сам принял решение. Сам живу свою жизнь. Знал, на что шёл. Ага, и перестройку я затеял, и танками Белый дом обстреливал, и Ельцина на престол я посадил. И рыжего Чубайса проводником сделал.
Вместе со всеми я вляпался в перемены. Не по своей воле. Не я, а мы вляпались, потому что стадо прошло перед нами, наследило, ступить, и не вляпаться при теперешней жизни нельзя. Теперь – каждый за себя. Хоть и говорят, что перемены должны нести красоту, красота должна спасти мир, но красота осталась лишь на глянцевых обложках журналов да откуда-то повылезавших полуголых девиц.
Фиг вам, когда вляпался, и речи нет о какой-то там красоте, чистоте и благородстве. Смысл в другом. В чём-то пока недоступном.
Про себя усмехнулся. Таких, кто понимает, что смысл в другом, надо брать на особый учёт. Не совсем я идиот, чтобы произносить вслух слова ереси. После таких слов, язык отмывать надо, как отмывают усиженные мухами окна.