32 фотографии

Прихожая была темной и пахло чем-то кислым. Старичок отыскал выключатель, тускло засветила лампочка. Прежде чем мы вошли в дом, я разглядел стоящий у стены старый комод с лежащей на нем стопкой пластинок и пыльный трельяж. Чувствовался беспорядок, свойственный пожилым и одиноким мужчинам. Комната же, куда я вошел, была небольшой и захламленной, из двух окон проникал свет угасающего дня и освещал бесчисленные фотографии, висящие на стенах, стоящие в рамках на столе и подоконниках и просто лежащие стопками у стен. Если этого человека что-то и интересовало кроме фотографий – я этого не почувствовал.
- Грязновато у меня… -  он повернулся и посмотрел сквозь очки прищуренными глазами. Ростом он едва достигал мне плеча, сутулился, и время от времени покашливал. – А я, знаете ли, привык. Живу среди пыли веков. – Он хмыкнул и жестом указал на стул. Я присел, чувствуя себя не вполне в своей тарелке.
- Так как я уже никто не работает. Сейчас ведь все быстренько – раз, и готово фото. Да только души в таких фотографиях нет, не то, что в моих.
Я посмотрел на стену, на десятка три портретных фотографий. Черно-белые, старомодные. Старик в основном фотографировал своих ровесников и ровесниц, умиляли старушки, кокетливо смотрящие вдаль и улыбающиеся уголками губ. Но с нескольких снимков смотрели на меня девушки лет двадцати и молодые парни. Чьи-то лица мне даже показались знакомыми, но сразу вспомнить я никого не смог.
Старика не было видно, очевидно, ушел в одну из комнат, пока не виденную мной. Судя по звукам, он устанавливал штатив.
- Курят у вас? – я спросил просто так, понимая, что в комнате, набитой таким количеством бумаги, лучше огонь не  зажигать. Хотелось хоть что-то сказать.
- Потерпите немного. Потом вместе подымим. Да вы проходите сюда, почти все готово уже.
Все фотографическое оборудование состояло из двух ярких напольных ламп, белого зонта, отражающего свет, белого же экрана на стене. Стул, штатив с фотоаппаратом советского производства и сам старик, застенчиво улыбающийся. Я сел на стул в ожидании дальнейших распоряжений старого фотографа.
- Голову, пожалуйста, левее… Так, так… Вот сюда смотрите, вот сюда… Очень хорошо… Расслабьтесь… Итак…
Щелчок. Все еще глядя в какую-то точку на стене, я спросил:
- Уже все?
Такой вопрос обычно задают стоматологу, излечившему зуб за очень небольшой промежуток времени.
- Все! Отлично получилось. Пойдемте на воздух… Проходите пока назад в комнату, я только свет выключу и подойду!
В глазах все еще рябило от яркого света. Я неуклюже вышел, потер глаза. Со стены на меня смотрели предыдущие клиенты старика. Напоминало это почему-то не выставку, а какую-нибудь стену памяти погибших на войне. Усмехнувшись этой мысли, я пересчитал их. Тридцать одна фотография.
- Нравится вам? – мастер фотографий подошел ко мне и жестом обвел стену.
- Красиво. Я не очень разбираюсь в этом, но мне нравится. Девушки вон симпатичные очень…
Старик хихикнул и одобрительно закивал головой:
- Очень, очень симпатичные! Это две сестры, я их увидел на пляже, как сейчас помню. Предложил сфотографироваться, они еще смеялись долго: вот, мол, старый пень клинья подбивает! Но согласились, и видите, какая красота!
- Они вас теперь не навещают? – я чувствовал, что разговор нравится старику, и не имел ничего против продолжения.
- Нет, не навещают. - Он вдруг отошел от меня, выдвинул ящик стола и стал рыться в нем, должно быть, искал сигареты. Найдя пачку папирос, он повернулся и, не глядя на меня, тихо сказал: - Мне шестьдесят семь лет и меня редко навещают…
Мне почему-то стало стыдно. Решив, что пора уходить, я протянул руку к вешалке за курткой, и тут заметил на подоконнике еще одно фото. Старая фотография в простой деревянной рамке, на ней – женщина средних лет, сидящая на скамейке под яблоней. Довольно миловидная, брюнетка с вьющимися волосами в белом платье. Спросить я ничего не успел.
- Это моя жена, она давно умерла. Хорошая женщина. Я больше не женился с тех пор.
Я торопливо натянул куртку и вышел в дверь. Старик проследовал за мной.  На улице уже почти стемнело, ветер, несильный, но отдающий осенним холодом, шумел в ветках старой яблони, росшей рядом с домом фотографа.
- Вот здесь ее в последний раз и фотографировал, - фотограф дымил папиросой рядом со мной. – Тридцать два года назад.
Я хотел сказать что-нибудь ободряющее, но не смог. Хотелось уйти, внутри как-будто образовался холодный булыжник. Я затоптал окурок, повернулся к старику и протянул руку.
- Когда мне прийти за снимком?
- Приходите завтра в это же время, я все сделаю.
Рука у него была шершавая и холодная. Я поспешил уйти, понимая, что, опоздав на электричку, буду ждать следующую чуть не до утра. Остался позади кислый запах дома, покашливание старика и тридцать одна портретная фотография.
 
Домой сразу попасть не удалось. Сойдя с платформы, я встретил Матвея и Димона, двух знакомых парней, работающих на местном заводе. Наткнувшись на них в темноте привокзального переулка, я решил было, что встретил грабителей и придется то ли бежать, то ли драться, но все обошлось – ребят я знал уже давно, так как в поселок приезжал чуть ли не каждое лето. Парни стояли, чуть пошатываясь, и меня узнали тоже не сразу.
- Здорово, - я подошел первым и протянул руку. Матвей, узнав меня, расцвел мгновенно и заключил меня в объятья. От него крепко пахло водкой.
- Етитская сила, здорово, братан! Есть двадцарик? – радость его от встречи со мной мне сразу стала понятной. Я понял, что попал на тех же грабителей, только с ними еще придется выпить. Но, учитывая, что уезжал я уже послезавтра, ничего страшного я в этом не видел.
- Даже полтинник есть. Посидим, что ли?
Через полчаса мы пили водку за каким-то сараем и закусывали яблоками. Парни все время что-то говорили, но я их почти не слушал. Думалось об уже наступившем сентябре, предстоящем отъезде и … старом фотографе. Я удивлялся тому, что до сегодняшнего дня ни разу его не видел здесь, хотя поселок и округу знал неплохо.
Словно прочитав мои мысли, Матвей повернулся ко мне:
- Ты откуда приехал-то? По делам ездил?
- Да нет, не по делам, - мне захотелось рассказать о фотографе и, если удастся, что-то о нем узнать. – Шел вечером рядом с вокзалом. Остановился объявление на столбе прочитать и тут старичок подходит. Невысокий такой, в очках. И, представляешь, говорит: « Молодой человек, не хотите сфотографироваться?» Я отказался, а он продолжает: «Это бесплатно совершенно, я, видите ли, фотограф, мне лицо ваше понравилось», ну, и всякое такое. Я и не знаю, что делать, смешно, думаю: может престарелый представитель меньшинств? – я хохотнул, ожидая, что парни, ценящие подобный юмор, как всегда заржут во всю глотку. И тут я осекся: Матвей и Дима смотрели на меня и молчали. Казалось, оба протрезвели за секунду, лицо Димона отчего-то стало очень злым.
- Ты что, фотографироваться к нему ездил? – каким-то стальным голосом спросил он.
- Ну да. Просто ради смеха. Да не было там ничего такого… - я даже растерялся, разговор ушел в какое-то неприятное русло.
- Он тебя сфотографировал? – подал голос Матвей.
- Да. Ну, поговорили потом, он про жену свою еще рассказывал. А что такого-то? Просто старикан, который фотографировать любит. Ты чего, Димон?
Димон уже стоял на ногах. Он как-то тоскливо посмотрел вдаль и полез за сигаретами в карман. Закурил, и медленно проговорил:
- Зря ты туда ездил, братан. Нехороший он человек. Тебе не говорил, видать, никто, вот ты и поехал. Беда будет.
- Какая беда? – я тоже встал и в упор посмотрел на него. Матвей продолжал сидеть на траве, обхватив колени руками, и молчал.
- В прошлом году к Кольке Фролову двоюродный брат приезжал. В поход пошел, возвращался пешком. Проходил мимо дома фотографа, зашел к нему воды попить. Тот ему тоже сфотографироваться предложил. Бесплатно, все такое.… Уехал Колькин брат на родину и умер через несколько дней, ему еще и тридцати не было. Уснул и не проснулся. Говорят, с сердцем что-то…
- А фотограф-то при чем?
- Да погоди ты… Лет семь назад наша соседка у него фотографию портретную заказывала – тоже через несколько дней умерла, а ведь молодая была и не болела ничем.… И до этого случаи были… Никто из местных с ним не общается, и тем более не фотографируется у него. Так и говорят: кого сфотографирует он – тот не жилец. Что-то нечисто с ним, зло у него в доме живет. Никто толком не знает, что происходит, да и как узнать? Вот все и шарахаются от него. Я с год его не видел, думал – помер он. А ты, значит, съездил к нему…
- Димон, ты мне зачем эти страшилки рассказываешь? – мне стало не по себе, и наступившая ночь, и обстановка не располагали к прослушиванию страшных сказок.
- Лучше бы я тебе раньше это рассказал… Вот ведь как получилось… Я так скажу: если с тобой после съемки этой что-нибудь случится, не дай Бог, я его вместе с тем чертовым домом спалю, я тебе клянусь.
- И я … - подал голос Матвей.
- Ну вас на фиг, - я застегнул куртку и пошел прочь.
 
Я плохо спал. Сначала долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок. Все заставляло нервничать: и звук падающих капель из рукомойника, и стук часов, и шорох ветра за окном. Заснул неожиданно.
Снилась железнодорожная насыпь. Я шел вдоль нее, небо было темным, осенним, по левую руку раскачивали головами высоченные сосны. Навстречу мне шла та женщина с фотографии. Она была в белом платье и почему-то босиком. Шла не одна: чуть позади медленно шагал высокий мужчина в черном кожаном плаще. Он был в шляпе и лица его я не видел. Стало жутко, я хотел остановиться, но ноги все также несли меня к жене фотографа. Остановился я только тогда, когда она взяла меня за руку. Рука была холодной, а глаза – красивые и карие. «Спасибо тебе. Я устала ждать» - она говорила, не открывая губ. Мужчина не говорил ничего и даже не смотрел на меня. Я вдруг посмотрел под ноги и понял, что земля засасывает меня, ноги уже по колено ушли в нее, как в зыбучие пески…
Я вынырнул из сна, как пловец из воды. Почти не понимая, что делаю, торопливо надел джинсы и рубашку, натянул кроссовки и выбежал на улицу. Машина завелась и, разбудив всех собак на улице, я рванул до перекрестка, свернул несколько раз и поехал сквозь ночь мимо железной дороги, к тому месту, где встретил во сне женщину с фотографии, туда, где в старом доме жил ее муж-фотограф…
Я где-то читал, что то ли индейцы, то ли туземцы не любят фотографироваться. Якобы, с запечатлением на пленке, человек теряет душу. Сейчас это все с бешеной скоростью крутилось в голове. А еще: тридцать два, тридцать два… Тридцать два года, тридцать одна фотография. Я – тридцать второй. И я был уверен, что не хочу, чтобы моя фотография украсила стену дома старого фотографа, стену, так похожую на мемориал.
Свет в доме не горел. Я затормозил и  побежал к двери. За неимением звонка я несколько раз постучал в дверь кулаком и прислушался.
Ждать пришлось несколько минут, показавшиеся мне часом. Скрипнул засов, старик вышел в прихожую.
- Кто там? – мне показалось, что голос полон страха и оттого стал еще более скрипучим.
- Откройте, я у вас сегодня барсетку с документами забыл! – я вовремя сообразил, что должна быть какая-то причина попасть в дом, кроме дурного сна и истории, рассказанной пьяным рабочим.
- Это вы, молодой человек? – старик подошел к самой двери. – Какую барсетку?
- С документами! Откройте, пожалуйста, - я старался говорить как можно мягче и убедительней.
После небольшой паузы скрипнул второй засов и старик открыл входную дверь. Я, подсознательно ожидая увидеть нечто, напоминающее появление графа Дракулы в красном ночном халате  и подсвечником в когтистой руке, был почти разочарован – на старике была белая грязная майка и синие кальсоны. Подсвечник заменили серые домашние тапочки. Словом, мало демонического. Он молча смотрел на меня и меня снова обуял стыд за все, только что сделанное: и за реакцию на плохой сон, и за глупую веру в страшилки местного производства. Передо мной стоял дряхлый старичок, которого я, вероятно, заполночь поднял с постели.
Но отступать было уже поздно.
- Простите за…  В общем, извините за беспокойство… Я зайду? – сказать я мог немногое.
- Конечно – конечно. Старик отошел в сторону, пропуская меня, и запер дверь. – Где вы ее оставили?
- Кого? – голова, кажется, совсем перестала соображать.
- Барсетку вашу.
- А… Кажется, на подоконнике, в комнате.
- Что же, пойдемте, посмотрим…
Второй раз за  последние несколько часов я переступил этот порог. Все выглядело так же, даже старый диван был неразобран, старик, похоже, еще не ложился. Неожиданно он спросил, не дав мне осмотреться, и не посмотрев на подоконники:
- А я со снимком вашим работал. Не хотите взглянуть?
Мы посмотрели друг на друга. И я ощутил страх, который внушал мне этот высохший старичок.
- Если не трудно, - я попытался улыбнуться.
Фотограф двинулся по направлению к фотолаборатории. Я окинул взглядом портретные снимки и нерешительно пошел следом.
Свое лицо я увидел на дне ванночки с раствором. С потолка лился красный свет. Снимок действительно был неплох. Фотографируясь, я немного поджал нижнюю губу и стал похож на какого-то советского артиста, фильмы с участием которого смотрел еще в детстве. Но любоваться на себя не было времени.
- Послушайте, - сказал я, - я хотел бы забрать свою фотографию.
Фотограф удивленно посмотрел на меня.
- Прямо сейчас? Это невозможно, ей еще сушиться нужно. К чему такая спешка?
- Она… Она мне не нравится, - я судорожно пытался что-нибудь придумать. – Не очень удачно я получился.
Старик улыбнулся. Улыбка, возможно, была вполне дружелюбной, но при красном свете она напоминало, скорее, ухмылку.
- Это вам сейчас так кажется. Я все подретуширую и, когда все будет готово, вы будете прекрасно смотреться на моей…э…стеночке…
- Я не хочу на стеночку… - глупо сказал я. – Отдайте фотографию.
Старик прищурился. Мы с минуту смотрели друг на друга. Затем он отвел взгляд, снял очки и положил их на столик.
- Очень глупо…Я не понимаю, честное слово… Но если вам не нравится моя работа… Берите, уничтожайте…
Он больше не смотрел на меня, а, взяв с настенной полки клетчатую тряпку, громко высморкался.
Взяв со стола щипцы, я вытащил из раствора свой снимок. Скомкав мокрую бумагу, я засунул комок в карман джинсов.
- Уходите, - проговорил старик. – Уходите отсюда.
Я повернулся к двери, и тут мой взгляд упал на старый фотоаппарат, стоящий на штативе у стены. Догадка была неожиданной.
- И негатив тоже, - сказал я как можно более твердо.
Старик медленно повернулся ко мне. Больше не  щурясь, он с бешенством взглянул мне в лицо.
- Что? – тихо спросил он.
- Я оплачу ваши расходы. Отдайте, пожалуйста, негатив.
- Нет, я не могу, - он покачал головой.
- Почему? Какая вам разница?
- Есть разница. Я не могу его отдать.
- Потому что тридцать второй?
Я сам опешил от собственного вопроса. Старик сделал шаг назад и тихо ответил:
- Да, он тридцать второй… Уходите, я вам говорю…
Продолжая говорить, я ожидал чего угодно, но только не того, что случилось меньше чем через минуту.
- Мне рассказали про вас кое-что… Говорят те, кто фотографировался у вас, очень скоро умирали. Сегодня мне приснилась ваша жена, она меня поблагодарила и сказала, что устала ждать. Если не отдадите негатив – я его сам заберу, мне все равно, что вы по этому поводу думаете… Не то, чтобы я был суеверен…
Такого удара в челюсть от почти семидесятилетнего старика я не ожидал.
Пролетев добрых три метра, я упал рядом с диваном. Открыв глаза, я увидел, что старик, не торопясь, идет прямо на меня. Любое движение челюстью отдавалось жуткой болью.
- Если она сказала, что устала ждать, значит ждать действительно недолго… У меня было тридцать два года. Я должен был сделать тридцать два снимка… По одному, за каждый год, что она прожила. Нет больше времени, мальчик, нет времени! – он заорал с такой силой, что задребезжали стекла на окнах.
Слушая это, я пытался встать, или хотя бы отползти в сторону, но ноги, как в недавнем сне, не слушались.
Старик тем временем, не обращая больше на меня внимания, встал на колени возле дивана, и что-то искал под ним. То, что он из-под него извлек, понравилось мне так же, как и все, перед этим произошедшее – это был небольшой ломик.
- Я обещал… мне обещали…тридцать два снимка… она вот-вот должна вернуться ко мне…
Я был почти на ногах, но старик, вместо того, чтобы наброситься на меня, с силой вонзил ломик в щель между досками на полу. С невероятной силой он вырвал доску из пола, расщепив ее пополам почти по всей длине.
Я стоял на ногах и мало что мог понять. Понимал главное – прежде чем сумасшедший старик попытается меня убить – нужно бежать отсюда. Но не с пустыми руками.
Я бросился назад, в фотолабораторию. Болела челюсть, но я старался не обращать на это внимания. Схватив со штатива фотоаппарат, я открыл его: пленки там, конечно, не было. Из комнаты доносился треск вырываемых досок.
- Где же у тебя пленки, сволочь? – процедил я, и наугад выдвинул один из ящиков стола. Глазам моим открылась аккуратная стопка пленок. Искать свою не было времени – я начал засовывать их в карманы. Секунды казались вечностью, но я забрал все и выбежал обратно в комнату.
Старик вырвал из пола четыре доски и посреди комнаты зиял провал, откуда несло сыростью. Фотограф был внизу, и что-то выкрикивал на незнакомом мне языке. К двери подойти я уже не мог и поэтому, выбив ударом ноги раму, прыгнул головой вперед в окно. Убиться я не мог – дом был одноэтажным.
Я побежал к машине. Остановившись возле нее, я сунул руку в карман и понял, что потерял ключи,  Либо в доме, либо когда прыгал из окна. Горевать было поздно, и я  просто побежал прочь от дома. Метров через триста я упал на землю, вывалил на траву негативы и, чиркнув зажигалкой, к счастью, не потерянной, поджег их. Пленки затрещали, потянуло дымом. Негативы горели один за другим.
Что-то вспыхнуло позади меня. Я обернулся: дом фотографа горел. Из последних сил я побежал назад, ожидая, наверное, увидеть то, что прольет свет на творящееся здесь.
Дом горел. Пламя било изнутри, вырываясь из разбитого мною окна. Я огляделся: вокруг не было ни души, только сосны скрипели под порывами ветра. Из щелей валил дым, поднимаясь к небу.
Я стоял и смотрел на пожар несколько минут, прежде чем понял, что я уже не один.
Мужчина из моего сна стоял в нескольких метрах от меня и также смотрел на горящий дом. Шляпы на нем не было, и я успел заметить, что он аккуратно выбрит, лицо бледное, заостренное, немного хищное. Насмотревшись, он достал из кармана кожаного пальто блестящие карманные часы и щелкнул крышкой. Затем повернулся в мою сторону.
- Какая была любовь! Тридцать два года ждал ее, а тут ты подвернулся напоследок… Я-то не в убытке, а вот старика жаль… Но жена, конечно, стерва, сама его подбила на договор – по фотографии за каждый год, а потом она вернется… Никуда он ее от себя не отпускал, так все время вместе и были! – он говорил неторопливо, с полуулыбкой на губах. Голос был приятный и мягкий.
- Вы…кто? – я чувствовал, как болит челюсть, как усталость разливается по телу, и оттого испытывал не страх, а что-то среднее между любопытством и безразличием.
Незнакомец, улыбнувшись, указал пальцем куда-то мне под ноги.
Я посмотрел – в траве лежали ключи.
Поднял голову – его уже не было.
 
- Представляешь, у него жена под полом была похоронена! – Димон помотал головой и полез в мой бардачок. Нашел диск Трофима, повертел в руках. – Дашь послушать?
- Бери. И хватит об этом, я и так хреново сплю.
- Прям мистика. – Димон не унимался. – А ты там ничего больше не видел?
- Что видел – в милиции рассказал. Давай, вылезай, мне ехать пора.
Димон открыл дверь машины, вышел. На прощание протянул руку и сказал:
- Здесь никто не жалеет, что он сгорел. Как знать, сколько бы еще народу поумирало… Удачи тебе.
- Спасибо.
Я поехал по направлению к главной дороге. Проезжая мимо указателя с названием поселка, не удержался и сказал:
- Чтобы еще раз я сюда вернулся…
 
- Улыбайся! – крикнула Света.
Я скорчил гримасу. Через пару секунд мы рассматривали мой снимок.
- Знаешь, один мой знакомый фотограф говорил, что в таких снимках души нет, - заметил я.
- И что из этого? – подозрительно спросила Света.
- Ничего. И, слава Богу, что нет!
 
 
                Сентябрь 2006 год.