Красное и белое 12

                Красное и белое 12

     Ночь выдалась еще мучительнее.
     После ужина, которым ее накормила Наташа, четыре пельмешка в сметане, размиксованные, я обцеловала все ее алебастровое лицо, и, прежде чем пожелать спокойной ночи, спросила, не включить ли обогреватель, мама сказала включить, и не выключить ли телевизор, мама сказала не выключать. И мне даже показалось, что я заснула, и спала под бормотанье телевизора, маму я не слышала, а как будто видела во сне, вот она встает и подходит к огромному зарешеченному окну, а я говорю "мама, зачем ты говоришь всем, что ты слегла, ты же ходишь?!"
     И услышала стон. И как будто не во сне, а за спиной. Я обернулась, я проснулась и в свете голубого экрана увидела, что она сбросила с себя одеяло.
     - Тебе жарко, мамочка? - бросилась я к ней, и стараясь не глядеть на то, как она задрала рубашку (и ведь как удалось?), и пытается своими ручками-веточками стянуть с себя памперс, я, как Иафет, накрыла ее одеялом, отвернувшись от нее, и выпростала ручки, - выключить обогреватель?
     - Нет, - сказала мама, - мне холодно.
     - Хочешь теплого чаю с медом?
     - Не откажусь.
     Когда я вернулась с кружкой чаю, одеяло опять было на полу, а мама уже полустянула с себя чистый памперс, с одного бока сумев расстегнуть, ножки ее были вытянуты крестом, а чресла выглядели как девчоночьи:
     - Мам,- сказала я, глядя на эти ноги по колено в шерстяных гольфах, - тебе же так неудобно, давай ровненько ножки положим!
     - Мне так хорошо, - сказала мама, а ноги у нее были железными, я бы даже на миллиметр их не развела, - где обещанный чай?
     И долго пила его, и сама кружку держала, я только поддерживала подушку, наконец, сказала "вот теперь спокойной ночи, и выключи телевизор". Было три часа ночи, я выключила телевизор, снова поцеловала лицо, проверив руки, и мне даже показалось, что я заснула, и уже в полной тишине, маму я не слышала, а как будто сама толкнула бесшумную дверь и увидела на ковровой дорожке, в коридоре, ( в квартире мамы, разумеется, какие на Ереванской ковровые дорожки), голого со спины Игоря, которого тут же схватила за плечо, а он развернулся и засмеялся "испугалась?", и я услышала стон за спиной.
     Мамино одеяло опять валялось на полу:
     - Доченька, мне холодно.
     - Давай я тебя укутаю, - сказала я подтыкая одеяло со всех сторон, на этот раз просто опустив рубашку и позволив рукам оставаться под одеялом, - и посижу с тобой, и тебя согрею, мамочка, все будет хорошо. Я говорила с врачом, она сказала, что ты сильная, ты поправишься, слышишь?
     - Я выкарабкаюсь, - сказала мама со смешком.
     - Конечно, выкарабкаешься... как та лягушка из кадушки с молоком, помнишь?
     - Сейчас бы молочка, - сказала мама.
     Когда я вернулась со стаканом молока, одеяло опять было на полу, а мама умудрилась стащить с себя и рубашку, мне хотелось орать Наташу и Сережу, но было пять часов утра, и я бросилась к ней, и завернула в одеяло как в кокон, и откуда только силы взялись и смелость:
     - Не нравится тебе эта рубашка, мамочка? Хорошо, утром Сережа другую на тебя наденет. Эта новая, очевидно, кололась. Надо было постирать перед ноской.
     - Позволь мне, доча, поспать голышом, - сказала мама,  отпивая молоко, как коктейль, - обещаю не описаться.
     - Да почему ты спрашиваешь разрешения, мамочка, не осталось уже никого на свете, у кого бы ты могла спрашивать разрешения...
     - Голышом, - сказала мама и улыбнулась, и закрыла глаза.
     Я на всякий случай выключила обогреватель. И мне даже показалось, что я заснула, и мне приснился голыш. Игрушка такая была в нашем детстве. Пластмассовый младенец месяцев шести. Голый. Все завязочки на ручках и на ножках, все выпуклости и впуклости, щечки, губки, глазки. Голыш, одним словом. Но живой.  Я проснулась в ужасе. Было шесть часов утра. Мама спала как мумия, завернутая в мой кокон.
    На кухне сидела Наташа:
     - Голый малыш - это к прибыли, - сказала Наташа, выслушав мой бред, - вот если б голая малышка была - это было бы к хлопотам. Кофе?
     - Почему она всю ночь с себя одеяло скидывала?
     - Она, наверное, чувствовала, что ты уезжаешь.
     - А памперс?
     - Она еще просто к нему не привыкла, подумай, Ира,  прошел всего лишь месяц с тех пор, как случилась трагедия. Еще даже сорок дней не прошло.
     - А голышом?
     - Это чтоб тебе голый малыш приснился. К прибыли. Ты не переживай, Ира, мы за ней будем смотреть как за своей. Она и есть своя. Через Машку. Ты не смотри, что она такая ветреная. Ей семнадцать только в конце месяца стукнет.