Игра. Глава 12. Встреча

     Я болтался голодным по коридорам, холлам и лестницам и бесчисленным переходам много часов подряд. Однако дела до этого никому не было. Ведь время приобретает значение лишь тогда, когда ты сам что-то значишь, и когда люди, окружающие тебя, что-то для тебя значат. Зависимость друг от друга заставляет нас посматривать на часы.

     Стоп! Время! Социальные связи!.. Работа, связывающая все общество в единый "клубок". Нет работы, нет дела, нет людям пользы от того, что ты коптишь небо, и "клубок" превращается в бесформенную кучу из сотен разнонаправленных нитей. Никакой системы, никакого порядка, никакой общности направления и движения. Никакой общей меры времени! От этого безвременья жизнь кажется пустой и дешевой. Разрушена система общественных отношении - обесценилось время. И не знаю еще, что меня беспокоило больше, чего я искал на самом деле - куска хлеба или с в о ю работу...

     Часы я обменял на кислород в подвале для стоиков и теперь абсолютно потерял счет времени. Жил, полагаясь, в основном, на биоциклы своего организма. Да, преобладание животного над социальным и духовным чувствовалось везде и во всем. Но даже возвратясь к животным инстинктам, люди все равно стремились к какой-то системе. Это выдавало желание выполнять определенные команды и социальные роли. До общественной системы и строгой взаимозависимости было далеко, но зачатки социального организма все-таки чувствовались. Как будто кто-то намеренно, кирпичик к кирпичику, не спеша, строил государство в государстве, где каждому отведена своя роль.

     С этими мыслями я погрузился в сон в одной из комнат, напоминавшей заброшенный фотосалон.

     Проснулся от оживленного разговора и хохота. Комната преобразилась от гомона мужских и женских голосов и рассеянного света, равномерно заливающего пространство. То, что накануне казалось никому не нужными, весьма обветшалыми реквизитами вдруг зашевелилось, заиграло, заработало.

     До поры до времени оставаясь никем незамеченным, так как лежал на заброшенном покосившемся диванчике в самом дальнем углу фотосалона за капроновой ширмой, я наблюдал за разворачивающимся действием. Без труда можно было догадаться, что задача у людей одна – сфотографироваться. Поэтому они, перекрикивая друг друга и предлагая каждый свои варианты композиции, беспрестанно перемещались по комнате, выстраиваясь то в ряд, то "лесенкой" – друг за другом, то полукругом.

     Фотограф сразу выделялся среди остальных серой пижамой, как у меня, и фотокамерой, висящей на груди. Он не спеша и сосредоточенно ходил по комнате, непрерывно думал о чем-то, изредка проверяя готовность своего "орудия" к съемке. Собравшихся не торопил.

     Вся нахлынувшая в комнату толпа была слегка пьяна. Одежда на людях практически ничем не отличалась от обычной повседневной одежды обыкновенного человека среднего достатка. В глаза бросалось лишь пышное голубое платье, расшитое бисером, на одной молодой особе. Оно резко контрастировало с окружающей убогой обстановкой, да и с одеждой всех остальных. Девушка была мила. Плавные движения ее напоминали какой-то сказочный чарующий танец, и вместе с тем она вовсе не танцевала, даже, пожалуй, двигалась меньше, чем другие.

     Вокруг нее ходил павлином в чуть великоватом костюме молодой мужчина. Но своими повадками он мало напоминал пугливую птицу. Напротив, как бы ограждал и защищал своими невидимыми перьями от случайных неприятностей это хрупкое, с глазами стрекозы, создание, оберегая от дуновения ветерка. Что-то знакомое было в его лице и даже фигуре. Я пригляделся пристальнее... Ну, конечно же, горделивого обходительного павлина напоминал Роберт!

     Меня словно вынесло волной из моего укрытия. Через мгновение я сжимал в крепких объятиях Роберта как самого близкого и дорогого мне человека. Радость с привкусом пронзительно-щемящей печали переполняла нас обоих.

     Никто ничего не спрашивал и не объяснял. Мы просто ушли к моему недавнему ложу, чтобы за пять минут освободиться от душевной тяжести прожитых дней.

     Роберт взахлеб рассказывал мне и о себе, и о своей спутнице. Он все-таки нашел свою любовь. Нашел в капусте, как в некоторых сказках находят младенцев. Марта под присмотром так называемого бригадира из числа женщин-поваров перебирала и чистила горы капусты в столовой стадиона. А Роберт застал ее за этим занятием, когда среди десятков других людей очутился впервые в этой столовой в поисках пищи.

     От упоминания о столовой у меня сильно засосало под ложечкой, но я все-таки не стал перебивать моего друга, который, наконец, не выдержал и решил представить мне свою невесту.

     – Марта! – окликнул он девушку.

     Когда она подошла к нам, на меня словно вылились ее прозрачные голубые глаза. Чего-то не доставало в этих глазах! Какого-то штриха, какой-то неуловимой черты, на которую и не обратил бы внимания в обыкновенной земной жизни. Но чего именно не доставало во взгляде Марты, я так тогда и не понял.

     Лишь потом, совсем при других обстоятельствах, мне вспомнились глаза этой девушки. Они всплыли в моем сознании как две жемчужины, мертвые жемчужины...

     – А с самим-то вы уже успели познакомиться? - прервал мои раздумья Роберт.

     – С кем? - не понял я.

     – Так вы еще не знакомы... – он скользнул взглядом в сторону кучкующихся в комнате людей, – с этим гением и стратегом, отцом местной философии и локальной системы счастья, создателем нашего "королевства кривых зеркал", наконец, просто великим математиком-психоаналитиком?

     Мне показалось, что в этой характеристике незнакомого мне человека Роберт не ко всему относился шутливо. О серьезности тона и искренности его чувств говорило и внезапное невнимание к Марте, которая стояла рядом совсем забытой.

     Наконец меня осенило. Как же я сразу не оставлял места в своих досужих размышлениях автору!.. Ведь, в самом деле, должен же существовать автор всей этой чертовщины, этого сногсшибательного проекта, сделавшего дураками сотни, если не тысячи людей!

     – Нет, мне не посчастливилось с ним встречаться. – ответил я. – И что, должно быть, потрясающая личность?..

     – Э-т-то безусловно. – не понял моей нервозной иронии Роберт. – Но он вполне земной, обычный человек. Интеллигентнейший... до кончиков ногтей. В том смысле, что светило и, в то же время... прост! – он словно тянул время, мучительно думая, что же сказать еще или как вести себя дальше. – Весьма демократичен. Странно, что вы до сих пор не знакомы. Но... значит еще час не пробил. Не пробил...

     – Роберт! Марта! Мы фотографироваться будем? – окликнула моих собеседников одна из женщин.
    
     Она подошла ближе, так, что я смог разглядеть ее сквашенное улыбкой морщинистое лицо. В одно мгновение я почему-то испугался. Эта женщина была похожа на Марту! Нет, не внешними чертами лица, а, скорее, состоянием души, которое можно было прочесть по глазам.

     – Будем ли мы фотографироваться? – повторила она вопрос, и в ее голосе послышались одновременно готовность и нежелание.

     – Да-да, сейчас. – суетливо ответил Роберт. – Посидите, постойте... Сейчас...

     В помещении было шумно. Участники торжества обменивались любезностями, улыбались друг другу, как будто ничто не нарушало их привычный образ жизни.

     – А может, сфотографируемся вместе? Идемте! А потом я отпущу всех, и мы поговорим. – Роберт поправил очки, но отвел взгляд.

     Не дожидаясь ответа, он дотронулся до моей руки, встал и, приобняв за талию свою сказочную до кукольности невесту, направился к группе готовых запечатлеться на память людей.

     Перед ними нетерпеливо гарцевал с камерой в руках фотограф, и, как только молодожены заняли предназначенные им места, он уверенно заработал затвором.

     Я по-прежнему сидел на диване и размышлял о разительных переменах в поведении Роберта.

     Когда церемониальная процедура закончилась, мой приятель проводил гостей, особенно расшаркиваясь перед фотографом, и вместе с безропотной Мартой снова подошел ко мне.