Метель

К.А.

Метель.
Длинная железная змея
движется по снегу,
не уступая силе ветра.
В её расширенных глазах –
отражение города,
нависающего, как проклятие.

Несколько слов,
прилетевших из мозга змеи,
заглушают шум толпы,
осмысленный, как бормотание спящего.
Каждый вглядывается
В пустоту перед собой,
чувствуя, что сердце сжимается
перед прыжком в глубокий
холод нового дня.

Электричка останавливается и
появляется небо,
обычное, как крышка от кастрюли,
в которой Смерть варит
человеческие овощи,
приправленные чем-то…
Горьким, как погибшая мечта.

Так кажется, если смотреть снизу,
со дна города, исцарапанного линиями метро.
А сверху, наверное,
город выглядит как
шахматная доска,
уставленная матрёшками,
не знающими, как ходить.

Появляется здание,
состоящее только
из острых углов,
как будто в незапамятные времена
два корабля столкнулись и замерли,
а море ушло…

День исчезает, не оставляя за собой
ни мысли, ни строчки.
Их и так слишком много, ведь
рукописи не горят,
потому что
состоят из крови
или спрессованного пепла
уже сгоревших дней,
проведённых в свете настольной лампы,
под которой я дважды убил себя,
чтобы жить этим вечером.

Сумерки сжимают горло,
когда я возвращаюсь к началу
завтрашнего пути,
надеясь на то, что дни без тебя
уходят, чтобы не вернуться,
оглядываясь и представляя
дом, до которого
человек может доехать за час,
влюблённый – добежать за полчаса,
любящий – долететь за миг.

Я уже долетал за миг, а потом
бродил вокруг, не находя сил,
не смея, не смея, трижды не смея
поднять голову и взглянуть
на твои окна.
Так было не раз –
вечером, ночью и однажды на рассвете,
когда мне хотелось просто быть рядом,
и вдруг почувствовать, что
ты смотришь, а потом
пожимаешь плечами.

Оправдание ночи лишь в том,
что в ней ярче горят самолётные огни.
Странным образом
страх высоты соседствует
с любовью к самолётам.
Впрочем, и во мне, и вокруг
столько намешано парадоксов,
что сам Господь не разберётся,
ни на Страшном Суде,
ни на предварительном следствии,
тем более что каждый
уже подписал отказ
от ангела-адвоката.

Один самолёт летит прямо на Запад
и я снова представляю этот тусклый свет
высоко над землёй,
и в тысячный раз шепчу стюардессе
на плохом французском,
чтобы она принесла плед или что-нибудь,
хоть шкуру последнего бизона, –
укрыть кареглазую красавицу,
заснувшую у меня на плече.

И в самом конце я успеваю подумать –
может, сделали уже этот плед
на далёкой азиатской фабрике,
или ещё пасётся некая синтетическая коза–
предвестница моего счастья,
или даже загон для неё
ещё не построен…

Душа ещё долго
перешёптывается
со снежинками за окном,
превращаясь
в метель.