Глава 3. Се человек русский. Часть 2

Глава 3


Се человек русский.

Часть 2



Смерть брата


Нельзя пройти мимо того события в жизни отрока Григория Распутина, которое сильнейшим образом способствовало раскрытию тех душевных качеств, которые требуют самоуглубления, вдумчивости, внимательности.

Матрёна Григорьевна рассказывает, что в восьмилетнем возрасте Григорий пережил трагическое событие – смерть своего старшего брата и своё собственное чудесное спасение. Для тех, кто считает воспоминания Матрёны полностью выдуманными, этот рассказ вызовет лишь презрительную ухмылку, потому что Мария называет имя брата – Михаил. Однако нет сведений подтверждений, что в семье Распутиных помимо Григория был сын, которого звали Михаилом. Однако, исследователь Фома Бэттс рассказывает о случае трагической гибели брата, но не Михаила, а Дмитрия. Бэттс пишет: «Некоторые биографы Распутина упоминают один тяжёлый, глубоко травмировавший его случай из детства: смерть его двоюродного брата Дмитрия. Дмитрий, который был старше Григория на два года, как говорят, однажды играл с ним на берегу реки позади дома Григория. Дмитрий упал в воду, и когда Григорий пытался спасти его, оба мальчика были затянуты течением и уже не могли выплыть к берегу. Они были спасены проходившим мимо крестьянином, но после этого Дмитрий заболел воспалением легких и вскоре умер. Его смерть глубоко потрясла Григория. Он был очень подавлен и стал замкнутым» [1].

Так Михаил или Дмитрий? Недоумения рассеивают краеведы Смирновы.  Добытые ими сведения ставят точку над «i». У Григория действительно был двоюродный брат Дмитрий – сын его крёстного, Матвея Яковлевича Распутина, умерший при описанных выше обстоятельствах [2]. 

Значит, рассказ Матрёны Григорьевны не является выдумкой, такой случай действительно был, и она могла слышать рассказ о нём и от родителей, и от дедушки с бабушкой. Вот только снова её подводит память на имена, имя Дмитрий она заменяет на Михаил.

Кстати, именно в честь погибшего двоюродного брата Дмитрия молодые Распутины могли назвать своего третьего сына. Первые два, Михаил и Георгий, умерли во младенчестве. Третьего, наперекор судьбе, нарекли Дмитрием. Впрочем, это, конечно, только наши предположения, поскольку в то время имена давали согласно святцам, не выбирая. Получается так, что старший брат Михаил всё же был, но он умер во младенчестве. Это в некоторой степени оправдывает Матрёну, которая могла немного напутать или запамятовать, но имела ввиду не вымышленные персонажи, а реальных людей.

Григорий Ефимович очень любил детей, но к старшему Дмитрию у него было особенное отношение. Он дорожил своим единственным сыном и тревожился за его жизнь. В 1914 году, когда Митю Распутина должны были призвать в действующую армию, Григорий Ефимович приложил все усилия, хлопотал перед Царицей и Царём, чтобы он не был призван. Возможно, Григорий Ефимович предвидел его неминуемую гибель на фронте, а перенести потерю второго Дмитрия ему было не по силам. В итоге, Дмитрий Григорьевич Распутин-Новый, хотя и был призван в действующую армию, но лишь в качестве санитара при военном госпитале и не участвовал в боевых действиях.

Рассказ о трагической гибели брата помогает объяснить, в каком направлении развивались его душевные силы, понять, что придало толчок этому развитию. То, что пережил отрок Григорий, отложилось в его душе грузом тяжелейших переживаний и воспоминаний, преследовавших его всю жизнь, на которую он теперь смотрел через призму пережитого им в тот роковой день. Даже восприятие им столичного Петербурга, как считает Мария (Матрёна), было окрашено тягостным чувством, навеянным тяжёлыми воспоминаниями и впечатлениями. «Он называл Петербург смердящей бездной (ямой, куда затянуло их с братом в пруду?). Там воздух пахнет гнилью» [3].

Брат не выжил, а он, Григорий остался жить. Почему он остался жить? Этим вопросом задается дочь Григория Ефимовича видимо потому, что и сам он об этом размышлял. По свидетельству Матрёны Григорьевны, у её деда – Ефима Яковлевича Распутина родились пятеро детей. Как написано в воспоминаниях Матрёны, в живых остался только один Григорий. Следует признать, что это свидетельство справедливо только отчасти: смертность была очень  высокая. Тем не менее, согласно данным переписи от 1 января 1887 года, а также изысканиям краеведов Смирновых, у Ефима Яковлевича и Анны Васильевны Распутиных родилось девять детей: пять девочек и четверо мальчиков. Григорий был пятым. В живых осталось только двое: Григорий и младшая сестра Феодосия, которая родилась в 1875 году и благополучно вышла замуж [4].

Несмотря на выявленные противоречия, суть явления подмечена Матрёной удивительно точно: из девяти детей в живых осталось только двое. Один из них – Григорий, который в отрочестве был спасён от неминуемой гибели, пережив при этом гибель брата, был наделён совершенно особенными качествами души, которые он с малолетства ясно ощущал в себе. Из девятерых детей суждено было родиться двоим, и жребий пал на него. Григорий выжил, конечно,  не напрасно. «Никакой напрасности нет на земле, как и на Небе» –  приводит Матрёна слова отца [5]. Она видит в этом знак, знак того, что на отце лежал какой-то долг. Ему была дарована Господом жизнь за что-то. За что же? За то, что он должен был совершить нечто необычное и очень важное для Бога. Матрёна Григорьевна проводит параллель между тем, что пришлось испытать ему в момент, когда они с братом тонули, и обстоятельствами его смерти в юсуповском доме, предчувствие которой, как считает Матрёна Григорьевна, не покидало его в течение всей его жизни. Она считает, что осознание неизбежности и видение особенных обстоятельств своей смерти рано пришло к отцу. Он считал, что это воля Божья, и что ему надо, должно, следует претерпеть подобную мученическую смерть. Для чего? На этот вопрос Матрёна Григорьевна отвечает твёрдо и однозначно: Для спасения России. Т.е. Григорий Ефимович всегда осознавал неизбежность своей насильственной смерти и смирился с этой мыслью, покорился воле Божией и был готов умереть, быть принесённым в жертву, за что? за кого? За Россию! Он видел в этом подобие голгофской жертвы Спасителя, умершего за весь мир. Он же готов был умереть за Россию, за свой народ, за своего Царя. Зная, что ему предстоит совершить этот подвиг, Григорий взирал на Господа Иисуса Христа, как на Подвигоположника, пример и образ каждому христианину. И в этом отношении он рассматривал себя, как маленького Христа, а свою смерть как христоподражательный подвиг. Матрёна Григорьевна в своих воспоминаниях приводит слова французского дипломата Мориса Палеолога: «… он (Григорий Распутин) сказал г-же Т: «Знаешь ли, что я вскоре умру в ужаснейших страданиях. Но что же делать? Бог предназначил мне высокий подвиг погибнуть для спасения моих дорогих Государей и Святой Руси. Хотя грехи мои и ужасны, но все же я маленький Христос» [6].

«Спасти Россию, как брата, отдать себя на заклание, подобно Христу», – так замечательно говорит об этом Матрёна Григорьевна. Но осознание этого пришло гораздо позднее, уже в зрелом возрасте, а пока… – «В его поведении произошли резкие перемены. После гибели брата в душе Григория «поселилась тоска – черная немочь» [7].

«Он то погружался в мрачное молчание, то становился чересчур резвым. Его непредсказуемость изводила бабушку. … Бабушка рассказывала мне, что никогда не знала, чего ожидать от сына. Сегодня он бежит в лес, надрывая сердце плачем и криком, а завтра крутится под ногами домашних или в непонятном страхе забивается в угол» [8].

Все эти странности в поведении ребёнка легко объяснимы тяжёлой психической травмой, перенесенной Григорием в момент гибели любимого брата, который был ему одновременно и единственным настоящим другом. Сильной привязанностью к своему старшему брату и невосполнимостью его утраты легко объяснить и то, что в дальнейшем, как замечает Матрёна, у него не было закадычных друзей, он стал сторониться шумных мальчишеских компаний, избегал их весёлых забав. Пережитое навсегда наложило отпечаток на его сердце, и восприятие жизни. Он уже был неспособен, как большинство мальчишек оставаться совершенно беззаботным, т. к. понял:  жизнь так мало похожа на праздник, поскольку в ней есть место скорби, страданию и смерти. Как-то он сказал своей дочери: «Жизнь жалости к человеку не знает. Ей и не положено, на то Бог есть» [9].


Пробуждение духа


Именно Бог занял главное место в душе отрока Григория, и в Нём он нашёл единственное утешение. Бог исцелил его душевную рану. Как это произошло? Наверное, произошло это  спокойно, неприметно и естественно, как и всё в крестьянской жизни, которая сама по себе является самым сильным лекарством и для тела, и для духа. С уверенностью можно сказать только следующее. С молоком матери впитал Григорий любовь к родному краю, любовь и уважение к человеку, к его труду, к обычаям его жизни. Отсюда, от родной земли, через религиозный строй крестьянской жизни и крестьянской души, через молитвы и благочестие родителей проникся он любовью к Богу и к мирозданию, как Божьему творению. Где и как душа его впервые испытала благоговение от неясного, смутного ещё осознания близости Бога, Его благости, всемогущества и неизмеримой любви? Может быть, когда пас коней, созерцая и наслаждаясь красотой Божьей твари, следя за грациозным изгибом лошадиного корпуса: пегие, буланые, гнедые, вороные, с белыми звёздочками и в белых «сапожках», как будто изящно раскрашенные неизвестным живописцем. Непременно выделялся в табуне какой-нибудь жеребец, статный, могучий, тёмно серый в белых яблоках. А как смешно наблюдать за каким-нибудь вороным сосунком, который первый раз оторвался от кобылы и вдруг подхваченный неведомой силой понесся сломя голову по-над рекой с необыкновенной скоростью, не разбирая дороги и не понимая, куда и зачем он скачет. Вдруг, остановится как вкопанный, как бы в недоумении, а через мгновенье, услышав ржанье кобылицы, уже мчится обратно на призыв матери.

Может быть, это чувство пробудилось в ночном, когда, погружаясь в темноту летней, тёплой ночи, оставался один на один с таинственной, сказочной природой. Всё затихало, замерло. Воздух насыщен дурманящими ночными ароматами и тишиной. Только не умолкает ночное пение цикад и стрекот кузнечиков в траве, да редко когда на селе сиротливо тявкнет собака, или коротко заголосит заполошная баба, дождавшись загулявшего мужика, но быстро оборвёт свой крик. И опять тихо. Тихо ступают копыта лошади по парной земле, каждый шаг как-то по особому, упруго отдаётся седоку через непокрытую спину животного. В седле это не почувствуешь. Хочется приласкать четвероногого, молчаливого друга, потрепать за гриву. Сердце умиляется лошадиной верности, чуткости. Конь прядёт ушами, норовисто мотнёт головой, вздрогнет кожей на холке, откуда дрожь волной пробежит по конским бокам, как бы спрашивая, что желаешь хозяин. В лунном, залившем пространство свете по-особому проступают отдельные силуэты деревенских домов, родная околица, плетень на ближнем выгоне, стожки в поле, а дальше знакомые луга, с белыми языками наползающего от реки тумана, прибрежные кусты, окаймляющий горизонт лес. Все затаилось и чего-то ожидает, и  как-будто кто-то таинственный смотрит на тебя. От этого ощущения становится немного жутковато. Чтобы разогнать непрошенное чувство, тихонько лягаешь коня под бока голыми пятками, пускаешь его сначала рысью, а потом вскачь, мчишься полем напрямки к реке. Свежий ветерок мгновенно рассеивает предательское малодушие. Коленки рассекают высокую траву и быстро становятся мокрыми от ночной росы. Тебя охватывает необыкновенная бодрость, чувство силы и одновременно что-то непонятное, желание совершить что-то очень хорошее, доброе, непременно важное. Чувствуешь себя сказочным богатырём, который мчится, чтобы сразиться с поганым идолищем, победить его и, конечно, спасти пленённую красавицу. Но вот, потянуло дымком, сквозь кусты едва мелькает огонек. Это друзья уже разложили костёр, готовят угли для утренней картошки. Надо спешить выкупать коня в реке, затем спутать ему передние ноги и отвести в поле, где он будет пастись до утренней зори. А самому насладиться у костра бесконечными разговорами со сверстниками-друзьями, услышать самые удивительные истории про свиное рыло на кладбище, да про Дуньку-колдунью, которая вылетает по ночам из трубы на метле, и про то, как она превращается в колесо от телеги, и катается в таком виде по селу и по полю. Только не пропустить бы за разговором момент, когда испечётся в угольях картошка, но главное, постараться невзначай не проспать зорьку. А там первые лучи солнца разгонят по кустам и оврагам остатки темноты вместе с ночными страхами и победно возвестят о наступлении нового, прекрасного дня, который сулит новые события, новые открытия, новые радости.

Григорию доставляло удовольствие просто посидеть рядом с отцом где-нибудь на бугорке, если случалось когда побыть с ним вдвоём, например, вечером, когда пасли коров за околицей. Отец по натуре был молчалив, задумчив и веяло от него какой-то особенной, былинной величавостью. Ефим Яковлевич спокойно смотрел вдаль и всегда молчал. Гриша ни о чём его не спрашивал, так как знал, что в такие минуты он либо ответит как-нибудь односложно, либо просто улыбнувшись, запустит руку в карман, достанет кусок колотого сахара, протянет сыну. В эти минуты было хорошо, но почему-то немного грустно. Особенную грусть именно по вечерам, когда солнце скрывалось за лесным частоколом, вызывал вид сельского кладбища, кресты на могилках, которые угадывались в сумерках на соседнем пригорке. Гриша уже знал, что на свете есть смерть, и человеческая жизнь имеет предел. И отец, и он пережили боль потерь самых дорогих, незаменимых людей. Но вот в такие минуты неожиданно появлялась мысль о Спасителе, вспоминались беседы отца с батюшкой о бессмертии души, о вечной загробной жизни, о рае и аде. Смерти нет, там, но как же можно смириться с жестокостью конечной утраты, с пустотой, небытием здесь, на земле, в твоём мире. Детская душа протестовала, вопияла всему свету: нет, не может быть, брат мой жив! Он ждёт меня, и смотрит оттуда, сверху. И там, с Богом ему хорошо. Когда-нибудь и я там буду, увижу своего дорогого, любимого братика.  Как сладостно было помышлять о добром Боженьке, который всех любит, который о всех заботится, который спас от смерти братика, который приготовил всем, кто Его любит, райские обители. Так говорили батюшка, отец и мать. А зовут Боженьку – Иисус Христос. Он Спаситель всего мира, всех людей. Как сладостно было думать о Нём. Детская душа ликовала, ответ был найден. Всем сердцем он тянулся ко Господу, чтобы поблагодарить Его, попросить о брате – Он добрый, Он всё исполнит.
– Что ты, малец?, – жесткая ладонь отца оттерла слезу на щеке мальчика. Братишку вспомнил? Ну-ну, не плачь, ему хорошо, он смотрит на нас и радуется, что мы вместе и его вспоминаем. Гриша уткнулся в грудь отцу, не в силах сдержать нахлынувших слез.

И вот полюбил Григорий с Богом разговаривать. Как так, спросит недоверчивый читатель? А так. Может, от внимательного просмотра «Божественных» открыток, которые могли лежать где-нибудь в ящике комода или шкафа. На них были изображены евангельские сюжеты: бегство Святого Семейства во Египет, изображения ангелов, рождественские и пасхальные открытки. По вечерам или в непогоду Григорий любил рассматривать эти открытки. Ему было жалко беззащитного Младенчика Иисуса с прекрасным личиком и Его бедных Родителей. Он представлял, как они сирые в непогоду и зной шли в какой-то Египет, убегая от злого Ирода, как везде их подстерегали опасности и лихие люди. Глядя на Деву Марию, он представлял, что это его мама… Он мог подолгу разглядывать открытки, испытывая грусть, и в то же время его охватывало необыкновенное спокойствие, на сердце становилось тепло, и по всему телу разливалась сладкая тишина. То ли от разговоров отца с батюшкой, а может от созерцания лошадей и вообще природы, а только развилась у Григория привычка где-нибудь в тихом месте беседовать с Богом. Встанет в лесу на поляне перед ёлкой-красавицей, воззрится куда-то вдаль и начнет о чём-то тихонечко говорить, как будто к какому человеку обращается, спрашивает его, просит о чём-то, что-то ему рассказывает, то посмеётся, а то и поплачет. Плакал он, когда брата вспоминал. Набегала на него в эти минуты такая печаль, такая грусть невыразимая, что начинал он душу свою изливать незримому Существу, маленькому Младенцу Иисусу Христу. Кто же ещё его поймёт, как не Бог-младенчик, ведь и Он страдал, а многим людям помогал: целил, утешал и даже от смерти воскрешал. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, воскреси моего братишку, а если нельзя его сейчас воскресить, то утешь мою печаль», – взывал отрок к невидимому Богу.

Так, постепенно в душе юного Григория было устранено всё, что мешало проявлению духовного начала, все заслонки отодвинуты. Он дал простор духу, полную свободу, позволил ему развиться, окрепнуть, отточиться в своих особенных проявлениях. Его дух жил. Находясь под водительством духа, Григорий, как уже было замечено, вдумчиво, пытливо вглядывался в жизнь, казалось, стремился проникнуть в самые её тайники, что-то искал, хотел что-то постичь, понять. Но это нечто всё время ускользало. Григорий не мог найти покоя. Быть может, он сам не понимал, что происходит в его душе, для чего ему это нужно. Крестьянская его психология требовала, чтобы обретаемое им было приложимо к жизни, как и всё в крестьянском хозяйстве. Оно не должно было лежать где-то в чулане, пусть даже на виду, на полке, но мёртвым грузом, чтобы только любоваться. Так принято в среде горожан, украшать свое жилище диковинными предметами и картинами, которые не живут, а суть мёртвые формы и служат лишь напоминанием о жизни подлинной, настоящей, не мнимой, не игрушечной, жизни той, откуда эти предметы были изъяты. Не так у крестьянина. В отличие от виртуального мира города, который нашёл своё завершение в компьютерной психологии, вернее психопатии, в крестьянском хозяйстве и мировозрении нет ничего бесполезного, ненужного. Если только хлам или мусор, который не успели сжечь или выбросить. То, что искал Григорий, должно было служить, приносить пользу, быть ощутимо, осязаемо. И что это было такое, чего он так упорно доискивался?

Душа, рано в духовном смысле созревшая, рвалась, а неокрепший и неразвившийся ещё рассудок никак не мог обратиться к источнику духовных впечатлений, чтобы насытить душу. Обострённое от природы духовное чувство никак не могло найти точку опоры и придти в равновесие. Требовалось время, работа души, требовался опыт терпения, внутреннего вызревания, напряженного искания духа. Разум должен был изостриться в поиске. Духовное мышление должно было отточиться и стать готовым для того, чтобы принять вдруг открывшуюся истину, мысленно насладиться ею, успокоиться в ней духу, насытиться душе.

Ответ на мучившие его вопросы пришел позже, когда он отчетливо осознал, что все его искания оказались сосредоточенными в едином вопросе: как найти дорогу к Богу, как ощутить Его, сблизиться, соединиться с Ним, как спастись?

Время душе настало. Окрепшая воля приготовилась, чтобы превозмочь себя, преодолеть свою тяжесть, дебелость и перепрыгнуть через стремнину, отделившую человека от Бога, решительно перебраться на противоположную сторону, оставив позади свои привязанности, привычки, страсти, немощи. Там впереди Бог, и в нём обрящешь всё. И Милосердный Господь поспешил распахнуть перед жаждавшим духом Григория дверь в подлинную жизнь во Христе. Как только он созрел – Господь близ, и не медлит, и любовь Его безмерна, а щедрость безгранична. Время настало, час пробил, дух озарился. «В четырнадцать лет отца захватило Святое Писание». У него обнаружилась необыкновенная память. Он мог «цитировать огромные куски из Писания, всего один раз услышав их» [10].

Григорий самозабвенно погрузился в божественный предмет своего внимания, всецело, полностью предавшись новому, захватившему его занятию – постижению Евангельских истин. Причём, как и во всяком деле, стремился постичь суть, докопаться до истины, первоосновы, первопричины, найти корень всего, уловить и выделить для себя самое главное. Это было врожденным свойством его характера. И вот, открыв для себя Святое Писание, он сразу обращает внимание на основополагающие слова: «Не приидет Царствие Божие с соблюдением: ниже рекут: се зде или онде. Се бо царствие Божие внутрь вас есть (Лк, 17, 21)» [11].

Эти слова из Священного Писания, впервые услышанные Григорием на богослужении в родном Покровском храме, вдруг острой пронзительной мыслью врезались в его ум, а оттуда прошли в самое сердце, как будто Сам Господь Иисус Христос обратился к нему, указав, что Он здесь, в глубине сердца следует искать Его. Слова Спасителя были восприняты со всей силой детской непосредственности, как только может воспринять чистая, открытая, простая, не замутнённая страстями, не отягчённая излишним грузом житейских забот и гордостью кичливого интеллекта душа. Истины евангельского учения Спасителя просты и понятны, и открыты каждому, только надо  снять шоры с душевных очей, стать как дети. «Истинно говорю вам: если не обратитесь и не будете, как дети, не войдёте в Царство Небесное», – так наставлял Господь своих учеников (Мф. 18, 3).  Открывшаяся истина евангельских слов настолько поразила Григория, что «он бросился в лес, опасаясь, как бы окружающие не увидели, что с ним происходит нечто невообразимое», – пишет Матрена Григорьевна [12].

А произошло с ним то, что он ощутил Бога, Его близость, Его присутствия и не где-нибудь, а в нём самом! И в каждом человеке, в каждой твари! Почему же этого никто не знает и даже сельский батюшка ничего не говорит, что Господь рядом, здесь? Вот что стремился постичь его ум, вот куда стремилась душа, вот ответ на его мучительные искания. Григорий обрёл подлинное сокровище.

Поражает, насколько точно, цепко ум Григория, исследуя предмет, сразу ухватил ключевую мысль, подводящую к пониманию всей православной аскетики, смысла монашеского делания, цели и пути спасения любого христианина.   Значение слов Спасителя настолько велико и глубоко, что даже люди воцерковлённые и подвизающиеся не всегда способны увидеть всю глубину слов и не придают должного значения мысли Спасителя. Ведь эта мысль означает необходимость очищения внутреннего сосуда сердца, работы души, поиск Царства Небесного внутри себя, внутри своего сердца. Всё вытекает отсюда: трезвение, соблюдение чистоты помыслов, потребность молитвы и церковных таинств, как необходимых средств для достижения конечной цели – стяжания Царствия Божьего, которое не где-то, а уже здесь, на земле, внутри нас есть.

Мысль о Божественном вездеприсутствии, что Бог внутри человека и всякой твари, потрясла Григория. Его озарил Свет Божественного откровения, Свет Божества, а на сердце снизошёл необыкновенный, неземной мир и покой. «Отец рассказывал, что как только он понял это, покой снизошёл на него. Он увидел свет. … По словам отца, он молился в ту минуту с таким пылом, как никогда в жизни»,  – так рассказывает об этом со слов отца Матрёна [13].

Пережитое Григорием состояние было сродни тому, что ощутили апостолы на горе Фавор в момент Преображения Господа Иисуса Христа. Их осиял нетварный свет Божества, они пережили неземное, ни с чем не сравнимое состояние и возжелали навсегда остаться здесь, чтобы непрестанно пребывать в блаженстве. Так и Григорий уже ни о чем другом не мог помышлять, как только о том, чтобы вновь испытать пережитое им.

Отныне Господь занял основное место в его сердце, и всё остальное поблекло, потускнело, стало неинтересным, пустым, постылым. Лишь Господь сиял в сердце. Душа ликовала, сметённый ум пришёл в равновесие, успокоился, а сердце вострепетало, наполнилось неизъяснимой радостью от осознания того, что является обладателем бесценного дара, перед которым меркнут все сокровища мира. С этого времени Григорий находил отраду и утешение только в моменты, когда мог целиком предаться своим неземным ощущениям, только это стало для него истинной радостью и он желал вновь и вновь пережить чувство своего открытия, насладиться осознанием того, что он понял, чем глубоко проникся, о чём ревновал.

Вновь обрести Бога стало его постоянным, непреодолимым желанием и стремлением в жизни. С этого момента в его душе навсегда поселилась Божественная любовь. По свидетельству дочери ко всякой твари он стал обращаться с теплотой, нежностью и  любовью: «братик», «хлебушек», «небушко», «милой», «маленькой». «Для него всё было равно одушевлённым, равно заслуживающим любви» [14].

В нашем рассказе о Григории Распутине мы подошли к пониманию самого главного в его душе. С самого детства, с ранних, отроческих лет, у простого, деревенского мальчика Гриши Распутина проявилась удивительная, необыкновенная вера в Бога, вера живая, пропитанная любовью к ближнему, ко всякой твари и ко всему миру. Характеризуя веру своего отца, Матрёна Григорьевна, как бы обращаясь к тем, кто подвергал сомнению искренность или чистоту веры Григория Ефимовича подчеркивает следующее: «Отец был православным и только православным. И никогда, никто, даже желая доказать обратное, не смог этого сделать. Но в его вере было то, чего не доставало «книжникам» – знание о необходимости спасения в самой жизни. Он говорил мне: «Вера – это небо на земле, тут и спасайся»» [15].

Слова настолько же простые, насколько и удивительные. Это понимание оформилось, конечно же, позднее, уже как зрелый взгляд, проверенный опытом, жизнью, осмысленный и выверенный. Но уже с отрочества  основу подлинной, живой веры Григория Распутина, как уже было сказано, составляла любовь и, добавим, глубокое смирение, далекие от холодной, внешней обрядовости.

Мысли Григория следует понимать правильно, не как желание противопоставить христианина Церкви, но всего лишь расширить понимание Божественного пути спасения до пределов всего мира, рассматривая Церковь, её таинства, как необходимые Божественные подпорки немощному духу человека на пути ко спасению. Скорее здесь видится противопоставление живой спасительной веры, сухому, внешнему исполнению обрядовой стороны. Сам же спасительный путь выходит далеко за рамки внешних обрядов, хотя они и необходимы. В этом смысле, на этой глубине понимания, спасительный путь не всегда может пролегать внутри церковных стен, но и все закоулки нашего земного, многотрудного, многомятежного и многоболезненного бытия могут служить ареной борьбы за право наследовать Царство Божие. Этим путем шли все подвижники, отшельники, постники, Божие угодники. Элементы этого пути с неизбежностью постигает каждый православный христианин, ищущий спасения не по букве, а в духе и истине. Сам же Григорий Распутин, и тому есть множество свидетельств, всегда относился к Церкви с полнейшим благоговением и ясным осознанием, более того, утверждением, что без благодатных церковных таинств спасение души невозможно. Главное в рассказанном эпизоде то, что вера Григория достигла такой высоты и проявила столько силы, что он реально ощутил Божие вездеприсутствие не только во всякой твари, но и в себе самом. В этом кроется существо многочисленных проявлений тех разносторонних чудесных дарований, которыми был наделен Григорий от Бога в ответ на его необыкновенной силы веру.


Родители


Всякое устремление человека к Богу встречает противодействие.  За духовной победой с неизбежностью следует искушение, как месть противника Бога и проверка нашей веры. Воспоминания Матрены указывают на два таких искушения у молодого Григория Распутина: размолвка с родителями и трудности во взаимоотношениях со сверстниками.

Причина первого в том, что Григорий, как уже было отмечено, и раньше любил уединяться в лесу, чтобы в одиночестве насладиться тишиной, предаться созерцанию природы, понаблюдать, поразмышлять. Теперь же он убегал в лес, чтобы встретиться с Богом, помолиться. Молился затем, чтобы вновь обрести, испытать то чувство, которое он уже однажды испытал: мир, покой и озаривший и пронизавший всё его естество свет. «Отец рассказывал, что когда он возвращался домой из леса, его не оставляло чувство светлой печали, но не тягостной тоски (как это было раньше). Ему представлялось, что он чуть было не увидел Бога»[16].

Это было сокровенное переживание. Но оно не могло оставаться только внутри него и требовало, искало выхода. «Отцу надо было поделиться с кем-то», – пишет Матрена. С кем же? Конечно, в первую очередь, с самым близким человеком – с матерью. Но пережитый им духовный опыт общения с Богом был настолько необычен и выходил за рамки привычного для крестьян благочестия, связанного со строгим исполнением обрядовой стороны веры, что рассказ Григория о своём состоянии, как пишет Матрёна Григорьевна, привёл мать в ужас. Она посчитала это «святотатством», поскольку «только святым дано видеть Бога». Она решила, что сын не совсем здоров. Эту подробность в поведении своей бабушки Анны Васильевны сохранила для нас её внучка Матрёна. Мать «наказала сыну никому ничего не рассказывать и повела есть. «Я слышу бабушкин голос: «Иди поешь, всё как рукой снимет». Бедная бабушка, она всегда считала, будто хорошая еда может избавить от всех недугов – и душевных, и физических», – интересная особенность крестьянской психологии, подмеченная Матрёной Григорьевной [17].

Непонимание со стороны родителей –  неизбежная плата за тот необыкновенный дар, который Григорий сподобился получить от Бога. Его горячая, живая, действенная вера с годами всё более крепла, пока не приобрела черты духовного подвижничества. Но родителям было трудно понять это сразу. Пока что они видели только странные перемены, произошедшие в сыне, которые были восприняты ими на первых порах болезненно. «Бабушка говорила – она потеряла сына». Взаимопонимание, конечно, наступило, но не сразу. Нужно было прежде свыкнуться, понять. Видя, что его не понимают, Гриша, как пишет Матрена, «совершенно ушёл в себя» [18].

Что особенно послужило возникновению некоторого разлада в семье, так это то, что, как пишет Матрёна, «всё валилось у него из рук». Конечно, его охлаждение, невнимательное отношение к работе определялось не тем, что он был лодырь, лоботряс, «бездельник или ледящий* человек», который не умел и не хотел работать, а единственно тем, что внимание его было переключено на вещи совсем иного рода, ум занят совсем другим, а сердце стремилось и желало только одного – испытать ещё раз те чудные состояния, которые он первый раз ощутил в Церкви. «Отец рассказывал нам, детям, о том, как бабушка, напуганная его замкнутостью, даже отрешённостью пыталась подтолкнуть сына к сверстникам. Она называла это «развеяться». Совершенно напрасно. Отец ни за что на свете не хотел бы «развеяться», перестать быть странным. К ужасу родителей он твердил: «Не надо мне никаких друзей. У меня есть Бог» [19].

[* ЛЕДА;ЩИЙ (или лядащий), ледащая – слабосильный, исхудалый, тощий, тщедушный, невзрачный («Толковый словарь русского языка» под ред. Д.Н. Ушакова)]

Как мог объяснить юноша, что он нашёл нечто главное, то, что давно неосознанно искал и желал? Всё остальное отступало на второй план, всё теряло цену, становилось не таким важным. Справиться с этой жизненной коллизией, когда самые близкие и дорогие ему люди не понимали его сокровенных переживаний, неокрепшей юной душе было ещё не под силу, а объяснить и помочь ему пока никто, даже любимые отец и мать, и даже сельский священник, не говоря уже о сверстниках, не могли. Если Гриша и принимался за работу, то как-то через силу, «не переставая бормотать что-то о Боге в человеке и о другом непонятном»[20].

Ефим Яковлевич был, конечно, расстроен переменой, произошедшей в единственном сыне, в котором видел своего помощника, будущего хозяина, которым гордился, и любил его, и все чаяния его были в Грише. В мудрой крестьянской голове: мужик – прежде всего, хозяин и добрый работник. Труд был неотъемлемой и важнейшей частью крестьянского быта. Отношение к труду определяло всё:  благополучие и состоятельность крестьянской семьи, уважение односельчан, и успех всякого дела, всякого начинания. Поэтому, как считает Матрёна, дед Ефим Яковлевич «хотел только одного – чтобы сын усердно гнул спину. Семье надо кормиться. А для этого – много и тяжело работать, даже надрываться, бабушка говорила: «жилы рвать». Всё это совершенно понятно, и желание Ефима Яковлевича в высшей степени справедливо. Простой человек не склонен к сантиментам и часто жёсткие внешне отношения вовсе не означают нелюбви и неприязни. Простой человек поступает, как и изъясняется, также просто, без обиняков, как и думает. А думает то, что в простоте говорит. Он не склонен к лукавству.

Ефим Яковлевич хотел, чтобы единственный его сын занялся привычным крестьянским трудом. Он вложил в него всё, передал все свои знания, опыт, всему научил, берёг сына, жене наказывал не быть к нему строгой. И вот теперь он чувствовал, что Григорий принадлежал чему-то другому, неведомому, и судьба его уже не подвластна его родительской воле. Вот поэтому-то и тужил крепко Ефим Яковлевич. Но со временем чувство досады сменилось желанием понять сына. Любовь превозмогла, и вековые крестьянские обычаи отступили. Об этом свидетельствует и Матрёна следующим образом: «Увидев внимание и даже преклонение, с какими относилась к моему отцу петербургская знать, дед нехотя признал, что, как он говорил, «парню может быть и дано».

Старался и Григорий, как мог, соответствовать крестьянской мерке. Человеку, ощутившему в себе нечто, что было не от мира сего, трудно было совершенно расположиться, повернуться к миру. Но Григорий Ефимович Распутин в силу своего особенного склада характера никогда не порывал связи и с крестьянской средой, и с крестьянским трудом. Необычайные душевные свойства Григория никак не отразились на хозяйственных делах. Он продолжал исправно трудиться, исполнял любую крестьянскую работу, много пахал. И как свидетельствует Матрена, по меркам русской деревни «хозяйство в то время процветало». «Отец со временем стал работать прилежнее, хотя, случалось, и замирал посреди борозды. Беда, если дед заставал его в такую минуту».

Непонимание, которое временно возникло между Григорием и родителями вовсе не следует объяснять дремучестью крестьянской среды, неспособностью достичь высоких состояний, свойственной «культурной», «интеллигентной» душе. Просто жизнь крестьянская не располагает к «полётам». Практический, хозяйский склад ума крестьянина требует постоянной ориентации на дела житейские, как обеспечить семью хлебом насущным. Но это вовсе не означало равнодушия к предметам духовным, возвышенным. Просто на всё требовалось своё время и своя мера. Религиозный склад ума такое же неотъемлемое качество крестьянской психологии, как и любовь к труду, и потребность в труде. Эти два качества не просто мирно соседствовали, но взаимодополняли, и даже в определенном смысле сдерживали друг друга. Здоровый противовес в виде физического труда всегда присутствовал в жизни большинства духовных подвижников. Даже столпники и затворники, и те плели корзины, вервия, чётки, или занимались другим рукоделием: изготавливали простую утварь, вырезали ложки. Так и весь крестьянский (христианский) быт, основанный на тяжёлом физическом труде, был пропитан религиозным мироощущением – одно без другого не существовало. Следовательно, и Ефим Яковлевич был человеком набожным, но, как рассказывает  Матрена, считал, и совершенно справедливо, что вера в Бога не должна мешать крестьянскому труду.

Некоторое напряжение в отношениях с отцом совершенно не отразились на взаимоотношениях с матерью, которая души не чаяла в единственном сыне и старалась нехитро, по-крестьянски проявить к нему своё материнское расположение, дарила своему взрослеющему сыну материнскую любовь и ласку. Гриша платил матери тем же. Отец в такие минуты мягчал. Иной раз, когда Григорий в благодарность матери, например, за вкусные лепёшки, обнимал её за плечи и целовал в щеку, отец, мельком взглянув на сына, отводил в сторону потеплевший взгляд и прятал в бороде невольно набежавшую улыбку: «Ну, хватит мамкаться, поел – пошли, паря, пособить надыть». Выглядевший молчаливым, а иногда даже и угрюмым, отец скрывал за внешней суровостью нежное чувство к сыну и даже уважение к нему. Но старался никогда не выказывать этого, считая, что много ласки вредит мужику, хватит и того, что мать его балует. Но не мог же не замечать Ефим Яковлевич необыкновенных способностей сына, однако, не понимая, откуда такое в парне, скрывал свое удивление за внешней суровостью. Сам дивился, а на Гришу покрикивал, а то и ткнёт его легонько для науки. Григорий, конечно, прощал отцу, ведь не со зла же он, чувствовал перед ним как бы неловкость за своё не всегда и не всем понятное состояние. Но Григорий любил отца, прощал иной раз его подчёркнутую суровость, понимая, что отец таким образом учит его и учит правильно. Ведь жизнь не сахар и не мёд, требует трезвости, внимательности, собранности. Нужно быть твёрдым и сильным, быть мужчиной, мужиком. Григорий был благодарен отцу за науку. Он постепенно мужал, становился взрослым, набирался уму-разуму, постигал вековечную мудрость крестьянской жизни, учился от отца мужской науке быть твёрдым, сильным и терпеливым в невзгодах. Впоследствии не раз повторял своим дочерям: «Жизнь жалости к человеку не знает. Ей и не положено, на то Бог есть» [21].


Возмужание


Вскоре и молодому Григорию Распутину пришлось столкнуться с суровостью жизни, ее жёсткой и даже жестокой стороной. Его детство заканчивалось, он становился мужчиной и должен был пройти то, что подобает испытать любому юноше в определенное время, понять почём в жизни фунт лиха.

Матрёна пишет, что в этот период у Григория не заладились отношения со сверстниками. Как уже было замечено, Григорий не стремился к общению с ними, т. к. считал, что у него есть Бог. Детские шалости давно перестали его привлекать. Ещё будучи отроком, он ощутил себя совершенно иным, стал сторониться шумных мальчишеских забав, часто сопряжённых с обычным в мальчишеской среде выяснения вопроса: кто сильнее. Матрёна писала, что в детстве он не отличался особой физической крепостью и здоровьем. Но «к четырнадцати годам отец выровнялся и не выглядел уже хилым и слабым. Но драться по-прежнему не хотел. Именно не хотел: «Нельзя поганить образ», – говорил он [22].

Не боязнь, не трусость, а именно: «нельзя поганить образ Божий» – удивительно найти в простом крестьянском юноше такое отношение к жизни, такое понимание вещей.

Четырнадцать лет – переходный возраст, начинается интенсивный рост, ломается психика. Детство уходит, появляются признаки взросления и физические, и психические. Мир начинает восприниматься по-взрослому. Резче проступают острые углы характера. Резче обостряется свойственная мужской природе потребность самоутвердиться, проявить себя, доказать свою силу. У всех по-разному. Но на беду у Гриши Распутина в отличие от обычных парней напрочь отсутствовало агрессивное начало. Испытав необычайное состояние, пережив первый духовный опыт, он стал совершенно по-другому смотреть на мир. «Отец рассказывал,  – пишет Матрёна Григорьевна, – что самое трудное для него было – подойти к ребятам. Он представления не имел, как вести себя, что сказать, как им понравиться. Он был слишком другим. И соседские дети это чувствовали»[23].

Для сельских парней он стал белой вороной, поскольку избегал шумных забав, вообще не стремился к развлечениям, часто уединялся. Григорий никогда не хвалился своей удалью и силой, а потому избегал всякого обострения в отношениях с сельскими парнями, легко шёл на уступки и быстро стремился примириться, если вспыхивали недовольства и споры. Всего этого было достаточно, чтобы быть отнесённым к трусам и слабакам. И хотя это было не так, сверстники восприняли этот именно, как трусость, а трусов всегда не любили и дразнили, а при случае били. Так рассуждает о своем отце Матрена Григорьевна. Пришлось Грише Распутину услышать в свой адрес от своих друзей много обидного: «иначе как слабаком отца на улице не дразнили. А при первой возможности и били».

Наконец, терпению Григория пришел конец. Он вынужден был постоять за себя, и вступил в драку, чтобы восстановить справедливость. Нарушившееся было равновесие в отношениях было восстановлено. «Драка принесла ему одно преимущество: деревенские перестали дразнить его и начали уважать. Но это мало заботило отца» [24].

Надо сказать, что это уважение сохранилось и при жизни, и после смерти Григория Ефимовича, тем более, что с его стороны столько было поводов и причин для возрастания этого уважения в глазах односельчан. Со временем многие из его сверстников станут его сподвижниками-братьями, с кем он будет жить по-христиански, в молитве и труде.

А пока жил Григорий в общем-то как все его сверстники на селе. Молодые годы брали своё. Стал поглядывать Григорий и на сверстниц, чаще бывать на вечерних посиделках молодежи, что раньше за ним не водилось. По этому поводу Матрёна замечает: «Еще меньше его волновала растущая популярность у деревенских девушек» [25].

Очень важное замечание – свидетельство того, насколько чиста была душа у юного Григория, насколько он был далёк от того, что обычно в определённое время увлекает и юношей, и девушек. Но у него было другое, у него был Бог. Бог, Живой Бог заслонил перед ним всё. Желание приблизиться к Нему ещё раз, испытать  то, что он пережил, – вот, что увлекало Григория в полной мере, к чему он стремился всей душой, всем сердцем. 


Обвинения в краже лошадей
 

Ещё одну напасть пришлось пережить Григорию в молодости. Годов до восемнадцати жил Григорий, горя не зная. Стычки со сверстниками – это не горе, обычная сторона русского быта и сельского, и городского. Помогал людям, лечил. Слух о необыкновенных целительских способностях сына Распутина пошёл по округе. Бывало, люди к нему приходили за помощью издалеча.

Именно к этому периоду времени относятся появление слухов о причастности молодого Распутина к краже лошадей. Коней Григорий любил сызмальства, мальчуганом ходил в ночное, как и все мальчишки, но конокрадом, как говорили про него недобрые люди, никогда не был, да и не мог быть. Но кто-то всё же наговорил про него и даже свидетельствовал перед следственной комиссией о случаях воровства. Что ж тут удивительного, и это понятно. На селе всяко бывает, люди-то разные, зависть со злобой ещё не перевелись в роде людском, да и враг не дремлет, да и в семье не без урода. Известно показание односельчанина о краже остожья… Откуда оно? Может правда? Да нет, конечно. Случаев-то в жизни предостаточно, чтобы озлобиться на доброго соседа. Суть явления одна – человеческая зависть, помноженная, иной раз, на лютую злобу. Тому нашлись и очевидные свидетельства.

Созданный в печати миф о краже лошадей, за который особенно уцепился Михаил Родзянко, любивший кричать на каждом углу о конокрадстве Распутина, блестяще разоблачили краеведы-историки В. и М. Смирновы.  Во-первых, они справедливо замечают, что никто из односельчан никогда не вспоминал  подобных случаев за Григорием Распутиным и, тем более, никогда не укорял его этим, «хотя, память о воровстве в деревне хранят долго». Во-вторых, «конокрадство – уголовное преступление, и за кражу лошади согласно статье 1654 «Уложения о наказаниях» полагалось тюремное заключение сроком от одного года до двух лет или работы в исправительных арестантских отделениях на время от полутора до двух с половиной лет» [26].

Но, просмотрев фонды волостного правления, окружных судов, мировых судей и Тюменского окружного полицейского управления за период с 1887 по 1915 гг., Смирновы не обнаружили документов, устанавливающих факт конокрадства за Григорием Распутиным. Смирновы приводят примеры, когда скрупулёзно фиксировались все случаи нарушения закона и порядка в Покровском, все проступки, даже гораздо более мелкие и незначительные, но документального указания на хоть какую-то причастность Григория Распутина к каким-либо правонарушениям, а тем более, краже, не найдено. Единственным обвинителем Григория Распутина в краже остожья выступил житель слободы Покровской Картавцев, который дал показания Ч.С.К. в 1917 г. [27].

Но оказалось, что Е.А. Картавцев, как выяснили Смирновы, попросту говоря, «нетутышник» – пришлый, не местный, варнак, а ещё точнее – вор, т. е. не только не являлся коренным жителем, «сторожилом», слободы Покровской, но был ссыльный поселенец. «Поселенцы, то есть ссыльные, примыкали непосредственно к каторжным. Их социальный статус вполне понятен. Местное население относилось к ним с опаской, недоверием. В метрических книгах 1889-1898 гг. находим информацию о том, что поручителями на свадьбах и восприемниками на крестинах у поселенцев были тоже сами поселенцы, так как к «варнакам» местное население относилось настороженно, если не сказать враждебно. Большинство поселенцев были судимы за кражи и воровство» [28].

Отсюда следует прямо по пословице: громче всех кричит «держи вора», сам вор. Все сельчане знали, что обвинения Григория – вздор, клевета, одни пустые наговоры. Но в том-то всё и дело, что предназначалась клевета не для односельчан.

Вообще же коней воровать – дело цыганское, среди крестьян – православных христиан, про то не ведали, чтобы чужое красть, тем более, лошадей, чай не басурмане. Отношение к воровству на Руси всегда было суровое. Воры-то на свете, конечно, были, но если что случалось, наказывали за воровство строго. Вот случай из крестьянского быта начала XX века. В одном из малороссийских сел поймали двух воров, не тамошних, конечно, а пришлых откуда-то. Вели пойманных по деревне, и все крестьяне бросали в них палки и комья земли. Может быть, и не так больно, но какой позор, какая мука душевная! И какое назидание всем, от мала до велика. Воровство презиралось, как что-то недопустимое в крестьянской среде.

Или вот ещё пример, у крестьянина по кличке Филин увели двух коней. Через две недели их обнаружили на базаре у цыган, которые хотели коней продать. Эти цыгане и украли. Воров поймали и тут же жестоко избили. Два последних случая вспомнил из своего детства генерал-майор в отставке Иван Иванович Сидельников, бывший зам. редактора газеты «Красная Звезда», сам родом из Криворожья.

Наверное, таких случаев можно привести немало. Многие пожилые люди, ещё помнящие прежние времена, могут подтвердить: среди крестьян друг у друга никто не крал. Можно вспомнить совсем недавнее прошлое русской деревни, когда хозяева, уходя из дому, никогда не запирали входную дверь на замок. Достаточно было притворить её, а калитку закрыть на тонкую палочку, с детской доверчивостью вставленную в петли для замка. Этого было достаточно, чтобы понять – хозяев дома нет, а без них в дом никто из соседей войти бы не посмел. В селе Покровском законы были те же, как и везде на Руси – христианские.

К сказанному прибавим свидетельства, найденные Фомой Бэттсом в воспоминаниях Марии Распутной, опубликованных за рубежом, где «Мария рассказывает о детском отвращении ее отца к воровству, вызванном, видимо, врожденным даром прозорливости» [29].

Далее приведены слова самого Григория Ефимовича: «Я и играл с детьми села Покровское, и ссорился с ними, но я никогда не осмеливался украсть и малейшую вещь. Я был уверен, что все сразу увидят, что я украл что-то, т. к. я сам сразу видел, если кто-то из моих товарищей что-то украл. Даже если он украл где-то далеко и спрятал эту вещь. Я всегда видел её позади него...» [30].

Потому-то Григорий Распутин не был никогда конокрадом. А вот ямщиком он был. Т. е. промышлял развозом грузов и людей по сибирскому тракту от Тобольска до Тюмени.

В тех краях, где жил Григорий, много было земли: пашни, да леса вокруг, много было рыбы в реке. Как он жил? А как и все крестьяне – просто. Землю пахал, рыбу ловил. Иногда торговал, как и все его односельчане, как и все крестьяне необъятной русской земли, выносили излишки нехитрой крестьянской продукции, честно сработанной своими руками, на ярмарку, где можно было купить все потребное для крестьянского житья-бытья, от валенок до коровы, а более не надо было.


Источники


1. Бэттс Ричард (Фома) Указ. соч. С. 6-7.
2. Смирнов В., Смирнова М. Неизвестное о Распутине. P.S. Тюмень: Издательский дом «Слово», 2006. С. 14.
3. Распутина М. Указ. соч. С. 21.
4. Смирнов В., Смирнова М. Неизвестное о Распутине. P.S. Тюмень: Издательский дом «Слово», 2006. С. 12.
5. Распутина М. Указ. соч. С. 22.
6. Распутина М. Указ. соч. С. 21. 
7. Распутина М. Указ. соч. С. 20. 
8. Распутина М. Указ. соч. С. 22.
9. Распутина М. Указ. соч. С. 330.
10. Распутина М. Указ. соч. С. 22.
11. Распутина М. Указ. соч. С. 22.
12. Распутина М. Указ. соч. С. 22.
13. Распутина М. Указ. соч. С. 23. 
14. Распутина М. Указ. соч. С. 23.
15. Распутина М. Указ. соч. С. 23.
16. Распутина М. Указ. соч. С. 23. 
17. Распутина М. Указ. соч. С. 24. 
18. Распутина М. Указ. соч. С. 24. 
19. Распутина М. Указ. соч. С. 25.
20. Распутина М. Указ. соч. С. 25.
21. Распутина М. Указ. соч. С. 330.
22. Распутина М. Указ. соч. С. 25.
23. Распутина М. Указ. соч. С. 25.
24. Распутина М. Указ. соч. С. 26.   
25. Распутина М. Указ. соч. С. 26.
26. Смирнов В., Смирнова М. Указ. соч. С. 50-51.
27. Смирнов В., Смирнова М. Указ. соч. С. 50-51; со ссылкой на ГАРФ, ф 1467, оп. 1, дело 479, лист 1.
28. Смирнов В., Смирнова М. Указ. соч. С. 52; со ссылкой на ГАТО, И-255, оп. 1, д. 62. С. 68.
29. Бэттс Ричард (Фома) Указ. соч. С. 10.; со ссылкой на: Rasputina Maria, My Father, London: Cassell, 1934, p.3,
30. Там же.