Ангелина-Мадлен. Часть II

               
                Ангелина-Мадлен
                Часть II

                К берегам Ирана



                Родина  помнит о вас...
                Или, возможно, не знала.
                Столько лет миновало,
                А этот свет не угас,
                Родина помнит о вас.



Поздней осенью 1945 года  над Каспийским морем стояли лохматые серые туманы. На черных волнах рассыпалась ажурным светлым плюмажем ветром сдуваемая пена. По тяжелым валам скользили, зарываясь в морскую проседь, серые громады кораблей. Над морем носился могучий  ветер, сковывая ледяными объятиями караван судов Каспийской флотилии. Ее маршрут пролегал от Махачкалы и Баку до иранского  порта Энзели.
В закрытых стальных корабельных пространствах в многодневной тоске пребывали люди: гражданские, военные…  Черноту ночей пронизывали пламенные всполохи лучей маяков и прожекторов.
Вместе со всеми преодолевали дальний путь к берегам Ирана капитан медицинской службы Александр Ивашов и его товарищ, лейтенант  Михаил  Шатров. Не очень крепкий организм последнего с самого начала плохо переносил качку. Зеленый от бессонницы и морской болезни, он валялся на постели в каюте.
Ивашов, оказав ему помощь лекарством и советами, проводил время в кают-компании за чтением старых журналов, или среди новых знакомых – людей образованных, интересных. В очередной  раз компанию составили журналист Игорь Поляков, дипломатический советник Андрей Зимин, военврач II ранга подполковник Яков Кремер и переводчик с персидского языка востоковед Руфат Баев. Все, кроме Баева, направлялись в Иран впервые.
Поляков, расцвечивая пространство каюты рыжим ежиком волос, что-то писал в блокноте, морща лоб и вытягивая и без того тонкие губы. Яков Кремер поблескивал тонкооправными очками, скрывавшими карие с дерзинкой глаза. На лоб спадали черные с проседью кудри, взгляды собравшихся привлекали искусно подстриженные усы. Яков беседовал с дипломатом Андреем Зиминым – солидным, спокойным, уверенным в себе человеком, внимательно изучавшим собеседника. К их разговору, слегка улыбаясь и щуря длинные восточные глаза, прислушивался востоковед Руфат Баев.
– Наверное, наши в Иране очень ждут прихода флотилии, – предположил Кремер. – После войны многие солдаты уже вернулись на родину, только по Ирану все нет решения о возвращении войск в Союз к Новому году.
– Хитрят союзники-англичане, – ответил Зимин. – Нас усердно провожают, а сами не хотят покидать Иран и закончить свое присутствие на его земле.
– Сколько уже лет мы и союзники находимся в Иране? – поинтересовался журналист.
Зимин, словно студентам, поведал офицерам историю создания Персидского коридора.
– Правящий шах Ирана Реза Пехлеви в 1941 году явно склонялся в сторону Гитлера, собираясь примкнуть к державам оси Германия - Италия - Япония. Весь Тегеран был напичкан немецкими шпионами и агентами. Сталин и Черчилль обратились к шаху с посланием: не изволит ли он согласиться на образование коридора на территории Ирана для поставок Англией товаров и оборудования в СССР, ведь наша страна была отрезана от Атлантики германским флотом. Шах согласиться не соизволил и даже бурно воспротивился, обнадеженный агентами Германии в поддержке и помощи.  Тогда заговорили пушки. 25 августа 1941 года советские и английские войска вошли на территорию Ирана. Сделано это было по взаимному согласию, операция так и называлась: "Согласие".
Зимин умолк, отхлебнул из стакана глоток чая.
– И как долго шла эта война в Иране? – явно впервые узнав такие подробности, поинтересовался журналист.
Советник улыбнулся:
– Мой ответ тянет на целую лекцию! Ну что же… Англичане вторглись в южные районы со стороны Ирака, своей британской колонии. Войска Красной армии нанесли удар с севера, из Средней Азии (53-я армия генерала Трофименко) и Кавказа силами Закавказского фронта, имевшего четыре армии (44, 45, 46 и 47-ю) по плану генерал-майора Федора  Ивановичем Толбухина.
После 4-х дней войны, с потерей 62 человек у союзников и одной тысячи убитых персов, Иран капитулировал, и 8 августа 1941 года было подписано соглашение, определяющее расположение союзнических войск на территории Ирана.
– Какую территорию прихватили себе англичане? – поинтересовался внимательно слушавший Зимина Яков Кремер.
– Были созданы две зоны, – продолжил историю Персидского коридора  Андрей Николаевич. – Британская (южная) от побережья Персидского залива до Оманского залива и Ормузского пролива. Советская зона контролирует сейчас территорию к северу от линии Касре-Ширин – Эрак – Исфахан – Кашмер – Мешхед.
– А что стало с шахом после капитуляции? – оторвался от своих записок Поляков.
– Реза-шах был вынужден отречься от престола, – вмешался в беседу востоковед Руфат Баев. – Определенные круги Ирана были недовольны профашистской политикой шаха, и 16 сентября 1941 года его склонили к отречению, при этом позволили выехать из Ирана. Новым шахом был объявлен его сын Мохаммед-Реза. Представители гитлеровской Германии и её союзников, их агенты – все были высланы из страны.
Молчавший все это время за столом капитан Ивашов с недоумением оглядел собеседников и задал вопрос:
– А как получилось, что американцы развернули в Иране кипучую деловую деятельность?
– Да, да! – закивал головой Яков Кремер и повторил:
– Откуда взялись в обеих зонах американцы?
– А это интересный момент! –  оживился Андрей Зимин. –  Чтобы можно было что-то перевозить по этому коридору, надо было заново построить транспортную сеть Ирана, потому как персидские дороги были таковы, что перевозить грузы по ним было невозможно. Америка помогала в кредит всем (по ленд-лизингу). Эту миссию по соглашению Сталина - Гопкинса американцы взяли на себя. Янки умели считать время и деньги. Они срочно построили Трансиранское шоссе, железную дорогу и два порта в Персидском заливе. В эти порты американцы на кораблях доставляли грузы и по железной либо автомобильной дорогам перевозили на берег Каспия для погрузки на корабли Каспийской флотилии. Надеюсь, все помнят, что до победы наших войск под Сталинградом эту флотилию нещадно бомбила германская авиация?
– Вы не сказали об американских студебеккерах, –  напомнил ему Баев. – Ведь, чтобы ускорить процесс поставки автомобилей в СССР, американцы построили в Иране несколько сборочных автомобильных фабрик, куда из США приходили детали, а затем готовые машины перегонялись по маршрутам Тегеран – Баку, Тегеран – Тбилиси, Тегеран – Ашхабад. К концу войны в Красной армии все легендарные реактивные установки "Катюша" перевозились на американских грузовиках.
– Это мы видели! – подтвердили Баеву сидящие рядом слушатели - фронтовики.
– Американцами правят чисто экономические интересы, это не добрый дядюшка Сэм, – усмехнувшись, продолжил тему поставок Зимин. – Американский доллар начал 2-ю мировую и выиграл. Вряд ли многие знают, что после войны СССР был предъявлен счет на 300 миллионов рублей.
Все страны получили барыши от войны, кроме Германии и России. По ленд-лизингу СССР была оказана в 1941-1942 годах помощь на 10 миллиардов – самолеты, студебеккеры, тушенка. Долг договорились отдать студебеккерами (130 шт.). В 1943 году в Тегеране американцы и англичане уже думали о валюте, прибрав к рукам огромные богатства Германии. Иосиф Виссарионович Сталин, узнав, что Запад  предложил СССР платить по 56 рублей за доллар, послал это сообщество на "три буквы". Он велел экономистам рассчитать стоимость действующего доллара. Она оказалась порядка 14 рублей за доллар, и тогда Сталин отказался от доллара, привязав рубль к золоту. Ох, и  бешеную злобу вызвал он у  бывших союзников! Нашего вождя превратили, конечно, в монстра и  людоеда.  Трумэн, ранее его уважавший, переключился на травлю Сталина и России. Ну, каков же вывод? А таков: СССР и в 1946 году продержится безналичной системой расчетов, цены у нас заморожены, рубль стабилен, –  успокоил всех  Зимин.
– Да, за Иран с нами еще будут драться, –  задумчиво произнес Яков Кремер.
– Да, батенька! – согласился с ним Андрей Николаевич. – Англия – вечный наш соперник за влияние на Ближнем Востоке, мы и англичане должны покинуть Иран через шесть месяцев после окончания Второй мировой, а это вот уже в марте 1946 года. Все поставки нам по ленд-лизу прекращены, но Сталин ждет нового договора о сотрудничестве с Ираном, идет борьба за подписание концессии на нефтяной промысел. Весной 1945 года в Крыму Рузвельт сказал Черчиллю о том, что у Ирана нет средств для приобретения иностранных товаров, нет валюты. Иран – самая бедная страна из тех, которые он, Теодор Рузвельт, когда-либо видел… И порекомендовал заняться этим районом.
– Я думаю, – усмехнулся Зимин, – у них готово решение этого вопроса.
Тут в комнату заглянул вахтенный офицер и сообщил, что их общество рискует остаться без обеда, если не поторопится в столовую.
Все поднялись со своих мест.
– Щи да каша – пища наша! – пропел журналист, блеснув глазами.
– Эх! Отведать бы настоящего плова! – мечтательно произнес Баев.
А Ивашов отправился за больным Михаилом в каюту.


                Чем закончился обед

Издерганный качкой Михаил валялся в постели. Александр склонился над ним, пощупал пульс, одобрительно качнул головой.
– Вставай, Шатров! Хватит страдать, поднимайся! Нас ждут в столовой.
Михаил поднял на него влажные глаза.
– Есть не хочу! Пить не хочу! Далеко еще до берега?!
– Ну ты, брат, совсем распоясался! Где твоя военная дисциплина, лейтенант?
– Хорошо! Пойду! Попрошу три стакана компота! – простонал Шатров.
– Так не дадут столько! – усомнился капитан.
– Меня повариха жалеет, даст! – рассмеялся Михаил, поднимаясь и застегивая китель.
После обеда Ивашов решил прогуляться по палубе, глотнуть свежего воздуха. Крепко держась за поручни, Александр всматривался за горизонт, надеясь увидеть полоску берега. Озеро-море немного успокоилось, его темно-зеленая поверхность вздымалась и опускалась, словно Каспий тяжело вздыхал, унося корабль к югу.
От крепкого морозного ветра раскраснелись щеки капитана, глаза блестели навернувшейся слезой.
– Ух! Стынь-тоска! – выдохнул Ивашов и повернул обратно в каюту: скоро придет Баев, надо посмотреть его старую рану.
Тут внимание Александра привлекла женщина, курившая у борта палубы и, кажется, наблюдавшая за ним.
Небольшого роста блондинка была одета в кожаную куртку и серую суконную юбку, которая парусом вздувалась вокруг её стройных ног в хромовых сапожках. Одной рукой незнакомка придерживала шапочку, а пальцами другой сжимала папиросу. Края белого шарфа на шее взвивались за её спиной, словно крылья.
Их взгляды встретились. Её светло-карие, опушенные густыми ресницами глаза под высокими ниточками бровей внимательно изучали его.
– Не боитесь простудиться на холодном ветерке? – поинтересовался Ивашов.
Выпустив дымок из уголка красиво изогнутых пунцовых губ, дама белозубо улыбнулась и с мягким акцентом, но твердо проговорила:
– Не беспокойтесь! Я в порядке.
Под восхищенным взглядом капитана она грациозно развернулась и ушла с палубы.
Губы Александра сами собой растянулись в улыбке: «Что за женщина!? Зачем такой красотке плыть куда-то на этом корабле?» – гадал Ивашов, неторопливо следуя за нею.
Спустившись с палубы, он увидел вдали между каютами незнакомку рядом с высоким военным, и, к его удивлению, с Михаилом Шатровым.
«Пострел опять всюду успел!» – не переставал удивляться другу Ивашов, а Михаил увидел его и призывно махнул рукой. Во втором военном Александр узнал майора связи Лялина.
– Товарищ Ивашов! Вам пришла депеша от командования, – сообщил майор. – Получите её у комдива, а проводит вас работник политотдела Алина Иворге, – указал майор на незнакомку. Сюрприз, что называется, удался…


           Депеша для Ивашова

Хороших врачей в послевоенный период было немного, а обладающих организаторскими навыками – и вовсе наперечёт. Ивашов ценился военным управлением Ленинграда как врач, имеющий опыт слаженной работы по устройству полевых лазаретов, их организации в условиях войны.
В поступившей депеше-приказе предписывалось оказать помощь ему в организации санитарно-отборочной комиссии на месте дислокации советских войск для определения военнослужащих, больных лихорадкой, малярией, кожными заболеваниями, для организации их отправки на родину. Требовалось аргументировать перевод штата госпиталей на период мирного времени с возможностью амбулаторного приема  и диспансерного осмотра местного населения.
Александр Ивашов понимал, что дальнейшее пребывание советских войск в Иране находится в подвешенном состоянии. Сталин вводит свежие силы, пытаясь упрочить положение, осуществить намеченные планы в ответ на постепенное наращивание численности войск Великобританией.
В политотделе были ознакомлены с характеристикой капитана, поинтересовались: как будет справляться с заданием?
– Чтобы выполнить большое и важное дело, нужны две вещи: ясный план и короткое время, – философски ответил Ивашов. – Подумаем!
Мило улыбаясь, Алина Иворге неожиданно спросила:
– Почему вы не в рядах Коммунистической партии? Вам, беспартийному, дают ответственные задания!
– Условия полевых лазаретов не для собраний, да и рекомендации мне не дадут, потому как не имею рабоче-крестьянских корней, родителей своих не знаю, – пытался удовлетворить любопытство политработника Александр.
– В таком случае вам не удастся получить в дальнейшем звания выше майора! – блеснув карими глазами, разочарованно предупредила красавица Иворге.
– Возможно, так спокойнее… – улыбнулся Ивашов, пытаясь сохранить самообладание. Ивашов не помышлял о вступлении в партию, его пугала возможность копания в дворянском прошлом любимой тетки Анны, заменившей ему мать. Ответственный, исполнительный, он надеялся только на себя,  никогда не втирался к начальству в доверие, с подчиненными бывал строг и справедлив.
Капитан не знал, что в политотдел вызывали и Шатрова, спрашивали о нем. Михаил тогда выразил горячее желание вступить в партию, об Александре Ивашове говорил как о надежном старшем товарище, прекрасном враче, внедряющем новые методы лечения.
– Что вы имеете в виду? – удивленно вскинув брови, спросила Иворге.
– Он один из первых применял в гнойной хирургии мазь Вишневского, – поведал Шатров. – ведь на войне солдаты чаще гибли не от ранения, а от последующего заражения инфекцией.  По его приказу я изготавливал в полевых условиях эту мазь из березового дегтя, ксероформа и касторового масла. Сколько жизней были спасены! И совсем не случайно Ивашов был награжден медалью Пирогова.
Комдиву понравился энергичный, сообразительный, вызывающий к себе доверие молодой офицер. «Далеко пойдет!» – подумал о Шатрове командир, а вслух произнес:
– Думаю, вы с капитаном поставленную задачу решите.
Теперь в политотделе и самого Ивашова проводили напутствием –отлично выполнить задание командования, поддержать порядок санитарных служб.
– Всякий существующий порядок приходится непрерывно наводить заново, – пояснил Александр.
– Вы так думаете? – усмехнулся политрук, удивившись смелости сказанного.
– Я это знаю, – спокойно ответил Ивашов.
– Надеюсь, эти знания пойдут вам на пользу! – многозначительно произнёс комдив.
Ивашов понимал: чтобы выполнить задание, предстоит проинспектировать все участки мест дислокации советских войск в Иране, а это ох как непросто за короткое время командировки!


                Что знают на кухне?

Чуть ли не взмокший от разговора в политотделе, Ивашов шел по палубе, прокручивая в голове услышанное, и вздохнул полной грудью, только возвратившись в каюту.
Шатров поднялся навстречу, приобнял Александра.
– Довелось вновь свидеться, товарищ капитан! Переволновался: и депеша, и комиссарша пожаловали. А как увели тебя, с головы в печали фуражку снял… – разоткровенничался в своих переживаниях Михаил.
Капитан сдвинул нарочито сурово брови:
– Какой вздор несете, лейтенант! С чего вдруг Вы меня в «неблагонадежные» записали?
– Так все сразу: и депеша, и политотдел… – пролепетал, явно струсив, Мишка.
– Нам с тобой пришло задание проинспектировать срочно медсанчасти наших войск в Иране, – пояснил Ивашов.
– А что говорила дама из политотдела? – спешно перевел тему разговора лейтенант.
– Любопытная особа, Мишка, при такой соблазнительной внешности, – усмехнулся собеседник. – Знаешь, её глаза при разговоре цвет меняют из карих в темно-серые.
– Рискованно в её сторону глядеть, опасно, ведь она подруга комдива, – предупредил Михаил.
– Откуда такие сведения? – насторожился Ивашов.
– А где всё знают?  На кухне! – рассмеялся Шатров.
– Тьфу! – плюнул в сердцах капитан. – Хватит шутить! Я тебе серьезно говорю: по прибытии придется впрячься в работу! Насмотримся мы с тобой, Миша, на иранские пейзажи.


                Визит востоковеда Баева

В дверь постучали, из-за неё показалась короткостриженая голова Руфата Баева.
– Я к вам на прием, товарищ Ивашов.
Капитан кивнул ему:
– Милости просим!
С лавки вскочил, улыбаясь, Михаил:
– Проходите, не бойтесь!
Александр осмотрел рану Баева, наложил повязку с мазью, дал предписание на лечение. Повеселевший пациент оживился:
– Скоро Энзели, товарищи! Возможно, завтра к вечеру будем на месте.
– Наконец будет земля под ногами! – обрадовался измученный качкой Шатров. – Меня, наверное, и на берегу ещё долго будет пошатывать.
– Все возможно, лейтенант! В Иране нередки землетрясения. – заметил Баев. – Да, да! Не удивляйтесь! Большую часть Ирана занимает плоскогорье высотой около 1200 метров над уровнем моря. А на севере, параллельно берегу Каспийского моря, расположились горы Эльбурз, самая высокая из них – гора Дамаванд, аж 5 с половиной тысяч метров! Вдоль западной границы на юго-восток, к Персидскому заливу, тянутся горы Загрос, и на востоке Ирана тоже есть горы. Отсюда в стране высокая сейсмичность, – подытожил Баев.
 – А равнины там имеются? Где они хлеб-то сеют? – спросил Михаил.
– Равнин мало: узкая прибрежная полоса вдоль Каспийского моря, да еще земля Хузистан на западе. А вот в центре страны есть две обширные пустыни: песчано-скальная Дашт-и-Лут и соляная Дашт-и-Кавир. Так что пшеницу Иран закупает в Европе.
– А как обстоят дела с водой? – заинтересовался проблемой санитарии Ивашов.
– Реки, в основном, бегут с гор к Каспию, Персидскому или Оманскому заливам. Река Карун – главная судоходная артерия страны, другие реки короткие, многие пересыхают в сухой сезон. Есть озера, самое большое из них озеро Урмия.
– Что в такой местности растет, чем люди питаются? – помрачнел Шатров.
– В основном, фруками: это гранат, виноград, апельсины, орехи. В Каспии ловят сельдь, осетра и белугу. Согласно Корану, запрещено употребление крови, мяса свинины и животных, умерших своей смертью, потому как оно пропитано кровью. Отсюда еда делится на харам (запретную), макрух (нежелательную), приготовленную не мусульманином, и халяль (разрешенную). Да, еще: в Иране запрет на алкогольные напитки, –  подчеркнул Руфат.
– Не переживай, Шатров, нас кормить будут наши полевые кухни! – успокоил лейтенанта Ивашов.
– Персия не терпит долгого пребывания гостей, – вновь заговорил гость. – Она долгое время имела репутацию рокового места после убийства в 1829 году в Тегеране русского дипломата и поэта Александра Грибоедова.
– А нельзя ли узнать подробности гибели моего тезки? Кто был заказчиком убийства? – спросил заинтригованный Александр.


                Восток – дело тонкое…

– Ну, слушайте! – хитро улыбнулся Баев.  Восток – дело тонкое! Он всегда привлекал Александра Грибоедова, писавшего стихи  на фарси. Отбыв срок в Петропавловской крепости по делу декабристов, Александр Сергеевич служил в Министерстве иностранных дел главным дипломатом при кавказском наместнике Иване Паскевиче, муже своей кузины…
И собравшиеся узнали интереснейшую историю, рассказанную знатоком-специалистом, изобилующую малоизвестными подробностями и умозаключениями.
В 1828 году Грибоедов подготовил Туркманчайский мирный договор, завершивший войну с Персией. По нему России передавалось Эриванское (Армения) и Нахичеванское ханства. Предусматривалась выплата Персией контрибуции в десять куруров, что приравнивалось к 20 тоннам золота.
За этот договор Грибоедова осыпали подарками, наградами, и назначили послом Российской империи в Иране.
Наследник престола Аббас-Мирза, проигравший войну будучи главнокомандующим, не выводил войска из принадлежавшей ему провинции Северный Азербайджан и её столицы Тебриза. Тогда Аббасу англичане помогли заплатить 8 куруров, испугавшись, что русские разнесут всю Персию, потом пойдут в Индию. А Грибоедову предстояло срочно выдавить из персов последние два курура, очень теперь нужные Паскевичу в войне с турками.
Вручив Фетх Али-Шаху верительные грамоты, Грибоедов собирался через пять дней вернуться в Тебриз, где базировались дипломатические миссии, к своей шестнадцатилетней жене, княжне Нине Чавчавадзе, на которой он недавно женился. Однако его резкое заявление по выдаче оставшегося долга и возвращению пленных, подданных Российской империи, включая армян, несколько месяцев назад ещё подданных Персии, погубило его.
Сначала к нему явился евнух шахского гарема, армянин Мирза-Якуб, пожелавший вернуться на родину. Евнух знал тайны шахского двора, и посол медлил, не приняв его и не отвергнув. Тогда личный враг Грибоедова, приближенный шаха Аллая-Хан, решил спровоцировать спонтанное народное выступление, вызванное оскорблением иранских обычаев. Он отправил в посольство двух своих армянских наложниц, тоже якобы желающих вернуться на родину.
Грибоедов увидел ловушку, но, согласно инструкции и Туркманчайскому договору, взял наложниц под защиту. А утром мулла Тегерана Мирза-Месих заявил, что из гарема русские насильственно увели двух женщин. Озверевшая от гнева вооруженная толпа горожан атаковала посольство, изрубила всех, кто в нем находился. Тело Грибоедова опознали только по кисти левой руки, покалеченной на дуэли.
Аббас-Мирза послал к русскому царю своего сына Хозрева с извинениями за дикий поступок разбоя тегеранской черни.
В подарок был поднесен знаменитый на весь мир блистательный алмаз «Шах», оцененный персами в один курур (две тонны золота).
Извинения царем были приняты. Аббас этим сэкономил оставшийся долг в один курур, в конечном счёте, не заплатив штрафа России за убийство дипломата…
– Отсюда, товарищ, следует, – обратился к Шатрову востоковед, – остерегайтесь восточных красавиц!
– Э-э, нет, Руфат! Как же тогда написал Есенин: «Шаганэ ты моя, Шаганэ!» Еще Шираз расхваливал! – запротестовал Шатров.
– Это, лейтенант, всё образ мыслей поэта, – развел руками Баев, томно улыбаясь сказанному.
Тут поднялся из-за стола Ивашов, подошел к Михаилу, и, положив руку ему на плечо, негромко, с чувством прочитал:

                Шаганэ ты моя, Шаганэ!
                Там на севере, девушка тоже,
                На тебя она страшно похожа,
                Может, думает обо мне…

Он вдруг вспомнил юную Ангелину-Мадлен, как она тихо спросила:
– Мы, наверное, никогда больше не увидимся?..
Александр опустил голову, пытаясь скрыть нахлынувшие чувства, и вышел из каюты.


Встреча интеллектуалов перед расставанием

На следующий день на судах флотилии царила суматоха по поводу скорого прибытия в порт Энзели. Матросы драили палубы, поручни, счищали грязь с бортов, благо, жгучее солнце неведомой многим восточной стороны отогрело застывшие в походе корабли. Воинский контингент готовился к высадке, получал указания, срочно паковал и сортировал грузы.
В кают-компании собралась сложившаяся за время плавания компания. Военные врачи Кремер и Ивашов говорили о предстоящих трудностях. Шатров сидел рядом с ними, но краем уха слушал разговор переводчика Баева с корреспондентом газеты Поляковым, в котором делался краткий экскурс в историю Персии.
– Так вот, Игорь – рассказывал востоковед. – В середине первого века до нашей эры на севере Ирана было мидийское царство Навуходоносора II. Множество акведуков доставляли воду горных рек на поля и в резервуары для каналов чудных висячих садов Персеполя, подаренного правителем любимой супруге-царице Амитис. Но в 539 году до нашей эры персы, ведомые Киром Великим, разрушили и сожгли Мидию. Возникла Персидская империя, её через двести лет завоевал Александр Македонский, но уже в следующем столетии Персия вернула себе независимость. В седьмом веке она стала Дамасским халифатом, старая зороастрийская система исчезла, подавленная исламом. В девятом веке Иран снова поочередно захватывали турки, селюки, монголы Чингис-хана, армия Тамерлана и туркмены, дольше всех державшие Иран в своей власти, вплоть до 1502 года.
После них пришла к власти персидская династия Сефефидов. Шах Аббас I был величайшим правителем этой династии второй четверти семнадцатого века. После его смерти начался упадок страны, и в 1722 году она снова была завоёвана, теперь уже афганской армией.
– Да, друзья! – вмешался в повествование незаметно вошедший в каюту советник Зимин. – Персия – сердце Азии, перекрёсток многих путей…
– Действительно! Кто только ни истреблял азиатские народы! –  отозвался Ивашов.
– А долго персы были под афганцами? – поинтересовался журналист.

– Через несколько лет афганских завоевателей смела армия новой персидской династии, а в 1906 году была провозглашена конституционная монархия, ныне существующая, – закончил экскурс в прошлое Персии востоковед.
– А Вы, Игорь, – первопроходец среди ваших коллег-корреспондентов, ну, тех, что после войны оказались здесь, на Каспийских югах. Не боитесь загадок Персии? – вдруг спросил Полякова задира Шатров.
– Странствовать по миру интересно, – блеснул синевой глаз в сторону Михаила задетый вызовом Поляков и продолжил:
– Люди часто боятся того, чего не видели, а мы им открываем неизвестное. Вот, например, с начала двадцатого века эти берега посетили блестящие русские поэты. Первым был поэт-футурист Василий Каменский, сподвижник Маяковского, кстати, один из первых авиаторов. Как политический заключенный в 1906 году он бежал через Севастополь в Стамбул, а оттуда с турецким торговцем шелка и ковров прибыл в Тегеран. Шёл караваном через Тавриз, пассажирским дилижансом в Решт, где купил билеты на отходивший в Баку пароход. А в октябре 1917 года в расположение корпуса генерала Баратова в Персии прибыл поэт Эдуард Багрицкий.
– А что русские делали в год революции в Иране? – спросил удивленно Кремер.
– В ходе Первой мировой войны на стороне Германии выступила Турция, – пояснил Зимин. – И Россия поделила к тому времени с Англией Иран на зоны влияния: ею был послан экспедиционный корпус генерала от кавалерии Николая Баратова в порт Энзели, и, таким образом, взят под контроль ряд городов Ирана.
– Значит, в 1941 году история про зоны в Иране повторилась? – заметил Кремер.
– Да, – подтвердил Зимин и продолжил: – А Багрицкого, помнится, направили в 25 врачебно-питательный  отряд Всероссийского земского союза помощи больным и раненным. Кем вы думаете? Делопроизводителем! А в Одессу Багрицкий вернулся весной 1918 года.
– Это ещё не всё! – подхватил журналист. – В апреле 1921 года на пароходе «Курск» в Энзели  прибыл представитель русского авангардизма Велимир Хлебников. Он перебрался в Решт, где устроился внештатным сотрудником армейской газеты «Красный Иран». Разгуливал в обносках, довольствовался малым. Местные жители принимали его за русского дервиша и даже нарекли именем Гуль-мулла – священник цветов. В Иране Хлебников написал стихотворения «Ночь в Персии» и «Навруз труда», вскоре заболел лихорадкой, сведшей его в могилу по возвращении в Россию.
– На каком языке говорят в Персии? – поинтересовался Ивашов у Баева.
– На  новоперсидском, фарси.  Это государственный язык, но ещё так же говорят и на тюркском, курдском языках. Ведь половина населения страны – персы, остальные – азербайджанцы, арабы, курды, туркмены, – отвечал востоковед. – А вот Грибоедов в своё время говорил свободно на девяти языках!.. –

                На посошок

– Вас, Поляков, как журналиста ждёт масса впечатлений, важно уловить пульс жизни Ирана, этой древней страны, – наставлял молодого корреспондента советник, подтверждая сказанное стихами:
– Просторен бег гнедого иноходца.
   Прислушайся! Как сердце бьется
   Степной страны, раскинувшейся здесь…

 – Советую тебе, Игорь, посмотрел в Тебризе мечети тринадцатого - четырнадцатого веков: Голубую и Цитадель. Посети священные города Кум и Мешхед, а в Хамадане – гробницу Авиценны. Но главное! – воскликнул Руфат. –   Поброди по красочным базарам страны, это незабываемое зрелище!
– После ваших слов Персия рисуется мне не просто яркой и мужественной, но коварной и жестокой. Я уже вижу заголовок моей статьи в газете: «Горячий азиатский мир». Однако как вести себя с местным населением? – спросил Игорь.
– Только сытые жизнью падают зрелым плодом с дерева. Ты молод, неопытен, впитывай услышанное, – прищурив глаз, советовал Баев. – Будь прост в общении, добр, скромен, не трогай их женщин – люди тебе поверят!
Все замолчали. Яков Кремер задумчиво покуривал, огонёк цигарки освещал его усы.
– А ведь ваш совет, Руфат, относится ко всем нам, – кашлянув, высказался Зимин.
– Вы совершенно правы, советник! – поддержал его Кремер.
– Однако пора на выход, товарищи! Возможно, ещё увидимся. – Зимин и Баев распрощались с компанией.
После их ухода воцарилось молчание, расходиться не спешили, и лейтенант Шатров вытащил из-под стола походную фляжку, отвинтил колпачок.
– Друзья! А не пропустить ли нам наудачу по тридцать грамм? Вот последний привет с кухни – два бутерброда с чёрной икрой!
У таланта печати новостей засияли весело глаза, степенный Яков Кремер тоже оживился:
– А что, давайте на посошок!
– Ну, пострел, кругом успел! – покачал головой Ивашов в сторону Михаила и пододвинул свой стул к столу…
Поздней ночью флотилия прибыла в ярко освещенный прожекторами иранский порт Энзели.


Задание Ивашову

В Тегеране, в штабе командующего советских войск, состоялось совещание с вновь прибывшими командирами батальонов. Им разъяснили складывающуюся обстановку и задачи, требующие срочного решения. Одной из них являлась отправка на родину части военнослужащих после пятилетнего пребывания в Иране, в том числе заболевших малярией и лихорадкой. Командующий видел, с каким оживлением восприняли это сообщение командиры-ветераны: встретить Новый год на родине, в СССР!
Комбаты давно докладывали, что солдаты затосковали, стали безотчётно ленивы и безразличны. Им наскучил местный люд, говорящий на непонятном языке, раздражал их настороженный и молчаливый облик, тревожная таинственность  невозмутимых полузакрытых глаз.
Русичи вспоминали свою сторону, где рождали и пестовали светловолосых детей, виделись в мыслях родные хаты под вишняками, подсолнухи с ярко-рыжими головами, роющие корнями чернозём полей и золотые нивы.  Кому-то снились курганы в степях, седые от полощущегося на ветру ковыля, голубые глаза девчат, искрящиеся от смеха, алые ленты вьющиеся в их волосах и гулянки у реки с гармонью…
Позднее комдив вызвал к себе Ивашова и других офицеров медицинской службы обсудить план их действий на месте пребывания. Суровая лучистость его глаз насквозь пронизывала каждого докладывающего.
Зимой порою в Иране бывало очень холодно. Вот и сейчас по щербатому полу помещения буквально крался мороз. Политработник Алина Болеславна Иворге сидела, подобрав ноги, на жёстком диване в чёрной шёлковой кофточке и короткой юбке. Она зябко куталась в чернобурку, наброшенную на тонкие руки, и слушала выступающих, полуопустив дымчатые тени от ресниц.
– Предлагаю начать Вам инспекцию с госпиталя 2150, товарищ Ивашов. – посоветовал капитану комдив. – Его начальник военврач II ранга Владимир Григорьевич  Нискевич, руководит им давно, с 1941 года. Ныне он болен малярией. В госпиталь вы отправитесь с его новым начальником, вам знакомым подполковником Кремер Яковом Борисовичем.
Тут, демонстрируя свою осведомленность, сказала, улыбаясь Ивашову обворожительная Иворге:
 – А с вами поедут ещё лейтенант Шатров и корреспондент военной газеты. Напросился, приглядывайте за ним!
Комдив бросил на капитана колючий взгляд из-под насупленных бровей и добавил:
– Завтра утром вас будет ждать машина. А сейчас можете идти!
– Слушаюсь! – ответил Ивашов и козырнул, выходя из комнаты.


Поездка в полевой госпиталь

Неспешно, но уверенно наступал день. Утренний ледяной ветер с высокогорных снегов Эльбурза проносился по каменному ложу и обрывистым отрогам гор. Лиловой громадой нависали они над Каспийской равниной, поблёскивая в лучах тусклого декабрьского восходящего солнца, залившего небо морозными розовыми красками.
Военные врачи и корреспондент по дороге в полевой госпиталь наблюдали жизнь города из окна автомобиля. Шумела кипящая людьми улица Тегерана: шли женщины, теряясь в складках чёрной паранджи с серой сеткой чимбета на лице, спешили на работу светские горожане в длинных пальто, старики в тёплых халатах и тюрбанах направлялись в лавки. Ишак тянул арбу с овощами на базар.
– Сколько здесь проживает людей? – поинтересовался Шатров.
– До войны в Тегеране числилось до пяти миллионов жителей, сейчас, наверное, больше, – ответил корреспондент.
– У нас в других городах – Мешхеде,  Исфахане – около миллиона жителей, – похвастался водитель машины.
А за окном тянулись плотно застроенные улицы города, чисто глухие без окон наружу в высоких стенах зданий, пустынные дувалы. Ивашов наблюдал и не мог составить для себя целостной здешней картины, не получалось.
Вот сквозь решето теней и света над городом блеснули ущербные полумесяцы минаретов, а с ними воздетые в суровой мудрости руки мулл.
Корреспондент пытался фотографировать увиденное: идущий под тюками верблюд стелет запутанную нить следов по липкой снежной дороге, осторожными, косматыми лапами с пустяшными бубенцами. Он кочевой, вьючный слушает тревожный свист осатаневшей стужи, а азиатский зной в его глазах не гаснет, только тяжелеет…
– Да! Здесь климат прямо обхохочешься! – заявил, поёживаясь, Шатров. – На севере –  холод,  в центре – пустыни знойные, а на юге – жара, кактусы растут!
– Вот откуда и болезни берутся, – подытожил Ивашов.
К обеду показался полевой госпиталь, путников встречали военврач II ранга Владимир Григорьевич  Нискевич, начальник санчасти Александр Николаевич Куликов, начальник медслужбы Ахмет Каюмович Кудяков.
Все вошли в просторную комнату со стеллажами, доверху заполненными папками с документами. В центре под низко висящими белыми светильниками стоял длинный стол с рядами стульев. Жарко натопленная печка-буржуйка, устроенная на толстом железном листе у наружной стены, дарила приятное тепло.
– Товарищ подполковник! – обратился к Якову Кремер начальник госпиталя. – Все дела, бумаги, карточки больных подготовлены  для передачи Вам. – Нискевич замолк, судорожно сглатывая комок, вдруг подкативший к горлу, затем шумно выдохнул и продолжил:
– Через полчаса закончится обход больных, и я смогу вас познакомить с нашим штатом врачей и сотрудников, служащих здесь с августа 1941 года.
Мы пока покинем вас, – указал рукой Нискевич на начмедов, стоящих рядом. – А вы располагайтесь, отдыхайте с дороги! Наш замечательный повар Мария Петровна накормит вас вкусным супом и котлетами, – пообещал Владимир Григорьевич, выходя из кабинета.
Вскоре принесли хлеб, салфетки, тарелки, ложки, и появилась в белом переднике, в накрахмаленной наколке на голове румяная пышногрудая Мария Петровна, несущая на подносе кастрюлю с супом. Ивашов глянул на лейтенанта Шатрова. Тот сорвался с места, взял из рук дамы тяжелую ношу, восхищенно глядя в её голубые глаза, сказал проникновенным голосом:
– Машенька! Вы вдохнули в нас жизнь после долгих скитаний!
– Кушай, страдалец, кушай! – отвечала растроганная повариха красивому лейтенанту, наливая полную тарелку. – Вишь, куда тебя, касатика, судьба занесла для встречи со мной! Вот тебе еще кусочек мяса!
Все заулыбались, расслабились, придвинулись ближе к столу и подмигивали в сторону Шатрова, энергично опустошавшего свою тарелку.
После обеда комната начала наполняться врачами и медперсоналом. Собрание слушало Владимира Нискевича:
– Дорогие мои товарищи-соратники! Мы были вместе в трудные времена. Ведь наш эвакогоспиталь организован в июле 1941 года. Уже в августе он был направлен сюда, в 45-ю армию Закавказского фронта, а в октябре 1941 года в Сталинграде принимал с разных фронтов раненых вместе с другими эвакогоспиталями – до пяти санитарных поездов в сутки!  К тому же эпидобстановка тогда была очень сложная: в Сталинград прибыло двести эшелонов эвакуированных и более 70 эшелонов с детьми из Ленинграда, из западных областей страны. Среди прибывших тогда было много инфекционных больных. В июле 1942 года Сталинград был переполнен ранеными, которые, минуя медсанбаты, сплошным потоком поступали к нам в эвакогоспиталя. Тогда часть медчастей эвакуировали на левый берег и в Астрахань, наш госпиталь был передислоцирован в город Грозный, окруженный фашистами. После остановки врага госпиталь прибыл в Нальчик, а в 1944 году вернулся сюда в составе 45 армии Закавказского фронта.
Хочется сказать огромное спасибо всем хирургам и медсёстрам. Скольким нашим воинам они спасли жизнь!
Ныне госпиталь переводится на режим мирного времени. Часть медиков уедет на Родину, а другие еще послужит здесь с новым начальником
госпиталя, подполковником медицинской службы Яковом Борисовичем Кремером, а я, ввиду болезни, демобилизуюсь. Буду рад встретиться с каждым из вас в России.
Все встали и долго аплодировали своему товарищу и другу.

               
                Малярии скрытая ярость…

На следующий день комиссия Ивашова посетила палаты госпиталя: ей требовалось определить санитарно-эпидемиологическую обстановку, количество больных, возможность оказания помощи местному населению, организация амбулаторного приёма.
Ивашов поинтересовался, есть ли сейчас раненые и какие заболевания наиболее распространены в гарнизоне?
– Ранения изредка еще случаются и переломы костей конечностей, но в основном, пневмония, плеврит, дизентерия, малярия, – пояснил Нискевич.
– Главное, мы справились со случаями тифа. Случаются заболевания сифилисом…
 Перебил его Яков Кремер: – А это откуда?
– От местного населения, здесь это не редкость, – сообщил Владимир Григорьевич. – Наиболее часты заболевания малярией, – продолжил он. – Коварная болезнь, скажу я вам! Сколько я наблюдал: сначала больной зябко ёжится, его мутит, у него дрожат ноги. Это верный предвестник прихода малярии – она, проклятая, тайком, неслышно крадется за человеком повсюду, время от времени обрушиваясь изнурительными припадками… Влага всегда раздразнивает её, будит её скрытую ярость. Эти  первые вспышки вскоре разрастутся буйным истерическим пароксизмом, после которого надолго утрачивается вкус к жизни…
– Да! Отмирание инстинкта жизни, – это когда весна, а музыка уже не радует, – задумчиво произнес Ивашов и спросил:
– Чем лечитесь?
– Только хинин спасает, – признался Нискевич.
– А у нас в деревне от малярии лечились народным средством: пили отвар листьев сирени. Бабкам помогало! – развеселил Шатров присутствующих. – Так что вы, Владимир Григорьевич, теперь во всеоружии победите на родине эту змеюку-болезнь!
– Ваши бы слова, да Богу в уши, – отвечал Нискевич.
– Я тоже верю, что в России вы поправитесь, – сказал Яков Кремер и крепко пожал ему руку.

         
  Чем закончилась прогулка по Тегерану

Дни службы бежали однообразной чередой, приближался день наступления Нового, 1946-ого года. Шатров вместе с корреспондентом Поляковым решил пошататься перед праздником по магазинам и базарам Тегерана.
Среди облаков голубели небесные выси. Офицеры шли по колее, протертой повозками с арбою, взирая на чайхану, источающую запах готовящегося плова, на сидящего у входа старика с продавленным носом, поглаживающего рукою жидкую бороденку, на скрипучую арбу среди толпы народа. На базарной площади лавки пестрели коврами, вышитыми шелками, сияли начищенной серебряной и медной утварью, золотыми украшениями, сверкающими полосками дорогих халатов. На прилавках высились горы апельсинов, гранатов, фиников и бананов. На подносах красовались прозрачная курага, изюм, радовали глаз сочные груши, кисти винограда и фисташки. В глубине лавок, в полумраке, освещаемом нитью солнечного луча через дыру в крыше, на алой домокрашенной шерсти  сидели в теплых халатах и в чалме чернобородые лавочники. Они степенно пили чай, бережно держа пиалы в ладонях. Вот персидская гадалка раскинула на верблюжьем одеяле карты и расставила чашки с кофейником.
– Карты – это «интересант»! – на французский манер изрек Шатров, подходя к ней с корреспондентом, который всё фотографировал.
Гадалка быстро окинула их взглядом и объявила, что Шатрова ожидает червонная дама, и покровительствует ему сильная карта, а на кофейной гуще гадать не станет, потому как над офицером силы не имеет, но вот фотографа скоро ждут неприятности…
– Не переживай, Игорь, а проживай момент! – подбадривал Шатров смущенного предсказанием Полякова.
Оставив гадалку и побродив по красочному восточному базару, друзья ещё долго гуляли по Тегерану: фотографировали мечеть Имама, святыню Ака, музей археологии Бастан и экспонаты художественного музея. На обратном пути в санчасть устали и устроились за столиком в небольшом кафе на окраине города.
Зимний день быстро угасал. Город постепенно замирал, затихал, становился неподвижен.
Темная, как чернила ночь, опустилась на город, сверху над ним сверкали серебряные капли звезд. Шатров с Поляковым вышли из кафе и почти на ощупь двигались по извилистой, темной немощеной улочке с частыми ямами и колдобинами на дороге.
 – Черт возьми! Того и гляди ноги переломаем! Тьма кромешная! – ругался корреспондент, опасаясь за фотоаппаратуру. На мерзлой земле лишь кое-где виднелись бледные полосы отсвета керосиновых ламп.
 – Держись, Игорь, за меня! На четырех ногах определенно  выберемся отсюда! – посмеивался неутомимый Михаил.
Тут за поворотом улочки они увидели освещенное двухэтажное здание. У подъезда горел ярко-желтый фонарь, стоял автомобиль. А из окон дома слышались голоса и звуки аль-уда.
Путники подумали, что набрели на местный ресторанчик, и решили тут выяснить, как им выбраться на автотрассу.
Шатров вошел первый, за ним шагнул Поляков – и оба остановились в дверях, пытаясь сообразить, куда они попали?

               
                Сюжет иранского боевика


Они увидели украшенную коврами залу, на её стенах, обитых цветастой материей, висели дорогие, богато украшенные сабли-ятаганы. На низком диване сидели три молодые женщины, одетые в широкие шаровары и юбки из легкого муслина (Муслин завозили в Иран из Мосула, где его изобрели, он был настолько тонок, что двенадцать метров ткани можно было сложить в табакерку или продеть через кольцо). На женщинах переливались блузы из желтого шелка, а на бедрах виднелись низко повязанные шали, привлекающие внимание к изгибу обнаженных поясниц.
Перед диваном на стульчике сидел военный, женщины к нему обращались «эфенди», то есть офицер. На столе струились трепетным светом свечи, а в бокалах с вином плавали золотые блики, озаряя кисти винограда на блюде.
Девушки и военный повернули головы в сторону вошедших. Одна из красоток, придерживая концы шали, подошла к мужчинам.
– Иди, пожалуйста, к нам! – заговорила она на ломаном русском. – Ты моя ищешь? Говорить будем, кушать урюк, кишмиш и халва. Я – Заира, а там девушки Сатифа и Халида, – и она потянула Михаила за рукав шинели к столу.
– Я – русский врач. Мы в темноте сбились с дороги, нам нужно в санчасть, как выбраться на шоссе? – обратился на английском к эфенди лейтенант. – Вы нас можете отвезти на автомобиле?
– Да, да! – подтвердил тот и поспешил выйти из комнаты.
– Твоя правильно шел! – продолжила Заира. – Мы твоя помогать, но наверху наша сестра Лейла, очень больна, – не может кушать, голова болит.
Помоги нам, а мы помогай твоя!
– Может, посмотришь, что там за больная? – попросил корреспондент Шатрова.
– А, где наша не пропадала! Пошли, показывай! – снимая шинель, сказал Михаил Заире, и та повела его наверх по деревянной широкой лестнице. Полякова окружили другие жеманницы:
– Хной красишься? – хихикали они, указывая на его яркую шевелюру. Кто ты? – сказала, покачивая подвесками золотых серег, Халида. Ее миндалевидные глаза лучились от смеха, а пухлые губы открыли ряд белоснежных зубов.
– Я фотограф! В газету таких красоток, как ты, снимаю! – на английском ответил ей Игорь.
– Нет! Нет! Ты нас в газете не печатай! Нас тогда выбросит хозяин на улицу! – заявила, испугавшись, другая девушка, Сатифа, и попыталась снять с его плеча фотоаппарат.
– Гражданочки! Сумку с аппаратурой не трогать! Где Михаил? Тикать отсюда пора! – встревожился Поляков вниманием дам, но Халида уже вела его к столу с яствами…  В это время Заира, поднявшись с Михаилом на этаж, подвела его к одной из дверей и втолкнула в неё.
В небольшой комнате  на ложе из ковров, сжавшись в комок, сидела, закутанная в чадру, маленькая женщина. Она с испугом смотрела на вошедшего Шатрова. Он стал спрашивать, чем он как доктор, может помочь ей. Лейла неожиданно по-русски заговорила:
– Сердце у меня болит, и тебе не  помочь мне! Здесь за гроши продают нас, мы не иранки.
– А как  ты сюда попала? – спросил Шатров.
 Лейла заплакала.
– Я здесь недавно. Приехала из Ашхабада к тетке после смерти родителей. Она сначала приняла, кормила, наряжала, а потом заставила здесь работать.  Сюда загоняет всех беспросветная нужда, а выход единственный  – в безымянную яму…
Сари соскользнуло с головы Лейлы. Тяжелый водопад волос, отливающих бронзой, стекал на её худенькие плечи. Тонкими руками в серебряных браслетах она попыталась собрать их на темени заколкой, открыв маленькие, изящные уши с длинными массивными серьгами.
Михаил, глядя в её черные, глухие до дна глаза, окруженные голубоватой тенью, успокоил:
– Я тебя не трону. Тебе бежать отсюда надо, могу денег на дорогу дать!
– Куда? К кому?
– На родину, в Ашхабад. Учиться, работать станешь, – объяснил Шатров.
В этот момент рев и гром разбиваемой двери потряс заведение. Разъяренный посетитель вломился в залу, швыряя ногами стульчики.
– Где Лейла? – заорал он, схватив Заиру за плечи и сотрясая её, как ветку.
– Она с доктором наверху, Джафар! – заикаясь, произнесла женщина.
– Я же предупреждал, чтобы Лейлу никому не показывали! – рычал от ревности Джафар, швырнув Заиру на пол. Он сорвал со стены саблю и помчался к лестнице. Женщины спрятались под ковром, а Поляков бросился наверх, нащупывая рукой кобуру пистолета.
Потерявший рассудок от злобы безумец с ходу вышиб дверь в комнату наверху и кинулся на сидящих  Михаила и Лейлу.  Шатров оттолкнул от себя девушку, и удар саблей разрубил узорчатую диванную подушку, скользнув по руке Михаила. Следующим броском он достал острием Лейлу, та упала.
Михаил выстрелил в Джафара, ранил его. Вбежавший в комнату Игорь связал преступника шнуром от занавеси, а Шатров, сам раненный, перевязывал кусками материи Лейлу.
Взяв на руки девушку и спихнув с лестницы Джафара, офицеры спустились в залу. Тут, наконец, появился эфенди. Шатров заявил, что произошло нападение на советских офицеров, а Поляков, направив на эфенди пистолет, заставил немедленно всех везти в санчасть.
Шуму было немало: Шатрова после ранения судили, Джафар долго не признавал вину в нападении на заведение.
               

    Письмо Ангелине

 Ивашов выполнял задание – обследовал санчасти в восточной зоне, уже без лейтенанта Шатрова. Ранение Михаила повлекло расследование происшедшего и вновь свело Ивашова с советником Зиминым, переводчиком Баевым, комдивом и политруком.
Хитрый Джафар изворачивался на допросах, пытался всё перевернуть с головы на ноги: якобы не он, а журналист с Шатровым ворвались в заведение, а он защищал свою женщину, отбиваясь саблей.
 – Почему же тогда ранена саблей и женщина? – спросил его Баев.
 – Она сама наткнулась на неё, – металась от  страха! – парировал Джафар.
– Однако, остальные женщины рассказывают другое. – заявил комдив. – Он ворвался в помещение, крушил мебель, одну из женщин, Заиру, ударил, остальные спрятались…
– Они врут, спросите у эфенди! Он видел меня раненного и связанного! – обратился Джафар к Баеву.
– Своим выстрелом Шатров выбил у бандита саблю из рук, – заступился комдив за лейтенанта.
Офицеров оправдали после рассказа оправившейся после ранения Лейлы, но тут к начдиву явился мулла с хозяйкой заведения.
– Селям алейкюм! Алла экбар…  – обратился он к дивизионному начальнику. – Отдай женщина! Вот её тётка, опекун требует, у мусульман своя закон…
– Что ж тётка не по шариату вне брака на сожительство её склоняла? – остановил муллу комдив.
– Мусульмане накажут по своя закон! Пророк сказал…
– Что, как сорока, талдычить про пророка! – вмешался советник Зимин. – Слушай мулла! – сказала он. – Эта женщина не поданная Ирана, у неё пока ещё советское гражданство, и она вернется на свою родину в Ашхабад.
И мулла ушёл, не солоно хлебавши…
Шатрова после ранения остановили в госпитале Якова Кремера, – на радость выздоравливающей Лейле, а Игоря Полякова в начале января отправляли в СССР…
На совещании у начдива Зимин пригласил Ивашова на Новый год в посольство, и, сидящая вполоборота у стола, Иворге повернулась к нему, загадочно улыбаясь.
За капитана ответил комдив, объявив, что Ивашова уже ждет за праздничным столом Яков Кремер…
Оставшись один, Александр вспомнил вдруг об Ангелине и попытался представить, как его юная Мадлен будет встречать в Сталинграде Новый год. Зная, что Поляков скоро отправится на родину, он решил передать с ним для неё письмецо.
Достав из сумки чистый лист, Александр узорчатым почерком стал писать Ангелине: помнит, скучает и надеется на встречу в наступающем 1946 году. 



       Школьные будни Ангелины

Жизнь в доме Ангелины протекала буднично. Рано утром мать выгребала из прогревшей за ночь печи золу и высыпала на дорогу. Геля вприкуску с сухариком пила чай и торопилась в школу. Она волновалась, потому что стала замечать придирчивое отношение к ней классной руководительницы Нины Семеновны и учительницы истории Киры Петровны. Как Ангелина ни старалась, они её не замечали или занижали оценку, спасали девушку только письменные контрольные работы, к которым было тяжело придраться.
Однажды вечером за уроками Ангелина пожаловалась сестре на не справедливое отношений к ней учителей, и Валентина, кружа спицами над вязанием, осторожно произнесла:
– Возможно, они хотят видеть медалисткой не тебя, а Галину Ильяшенко? Ведь путёвка в Московский железнодорожный институт одна. Но ты не опускай руки, в народе говорят: жилу мыло правду скажет!
За окном стояла слепая декабрьская ночь. Крутень – пурга заваливала ставни снегом, вверху на подоловке слышались завывания и стоны ветра под крышей.
Геля поёжилась и с книгой села рядом с сестрой, прижавшись к её теплому плечу. Мать гремела раскаленной вьюшкой, доставая с печи чайник, потом разлила дымящийся чай по кружкам, с плеском бросила туда по куску сахара.
– Девчонки! – позвала она. – Идите погрейтесь чайком со сдобными сухариками! На Новый год соберёмся с родственниками у нас за столом. Я пирог с капустой и миногой испеку, вы ёлочку украсите, Валентина-мастерица на поделки!
Все оживились, и завывание ветра на чердаке уже не казалось страшным.


        Пелагея встречает Новый год

В доме готовились к встрече Нового года. Пелагея побелила печь, выскоблила, вымыла дощатые полы и стол, разостлала полосатые домотканые половики. В кухне на табурете в тазу извивалась и крутилась оттаявшая ото льда минога, очень похожая на клубок змеек, если бы не острый костяной носик у головы. Замесив ещё раз поднявшееся тесто, Пелагея принялась резать капусту, чтобы потушить её с миногой и начинить  праздничный пирог. Вскоре по дому плавал запах пирогов и сладких ватрушек. Он перемешивался с запахом елки, которую поставили в горнице в ведро с водой, и она ожила, распустила свежие ветви. Забрав светлые волосы под гребенку, Пелагея присела отдохнуть на черный кожаный диван и смотрела, как  дочери убирают елку.
Ангелина доставала из коробки красочные картонные елочные игрушки, усыпанные сверкающей слюдой – птиц, оленей, медвежат, фонариков,  долго выбирала им место на елке. Валентина нанизывала бумажные флажки на суровую нитку. Верхушку елки украсили блестящим наконечником, –  стеклянной сосулькой.
Вечером пришла всеми любимая сестра Пелагеи, крёстная Ангелины – Мария вместе с мужем Фёдором, державшим на плече мешок с подарками. Все засуетились:  доставали из мешка яблоки, соленья, головку голландского сыра. Ангелине и Валентине Мария подарила пластинки с романсами и вальсами.
Девушка очень обрадовались, тем более ,что у них имелись всего две пластинки с песнями Руслановой. Геля тут же достала с полки патефон, поставили на тумбочку и присоединила к нему большой венец граммофонной трубы. После энергичных поворотов рукояткой, мягкий диск патефона закружился, а с ним и пластинка. Комната заполнилась звуками вальса из оперетты «Сильва».
Тут пришли соседи, племянник Борис Смирнов со своей женой Татьяной и десятилетним сыном  – высоким, худым мальчиком в очках, не по годам серьёзным отличником. На столе появилась тоненько нарезанная колбаса и холодное. Зажгли свечи.
Когда все расселись за столом, в дверях неожиданно появился младший брат Марии и Пелагеи – Виктор, редко оказывавший свое внимание сёстрам. В руках – бутылка красного вина и связка кренделей.
– Вот так гость желанный! –  пропела Пелагея. –  Проходи, братец, садись! Валентина! Поставь ему табуретку, а ты, Гелка, сбегай за тарелками и вилками!
– А что один пришел? – спросила Мария. – Где твоя Настя и сын?
– Анастасия у родителей в Запорожье, скоро приедет. А у сына Василия своя компания,  – гудел в густые казачьи усы Виктор. - Вот и надумал к сестре заглянуть...
Время приближалось к двенадцати часам. Пелагея достала из сеней банку с вишневой брагой и разлила по стаканам. Борис рассказывал смешные байки, о том, как немцы вспоминают Рождество 1942 года в Сталинграде.
Виктор, глядя на свои часы, встал: –  Ну что, товарищи? По моему точному времени полночь! С Новым годом!  Наступил новый мирный 1946 год! Что он нам принесёт? Как знать, но я всем желаю здоровья и радостей!
Все поднялись, негромко соприкоснувшись стаканами, полные надежды только на лучшее.
К середине ночи застолье закончилось:  Борис с семейством засобирался домой,  Мария с Федором остались ночевать у сестры, Пелагея убирала на кухне, и тут Виктор завёл с ней разговор:
– Вот ведь какая ты, сестра Пелагея! На своем подворье дала место строиться племяннику Борису, а брату родному отказала.
– Так я сыну твоего пропавшего родного брата Евгения место дала, ты забыл про него? Он тоже Смирнов, – спокойно ответила Пелагея.
– Что мне его помнить, если он с белыми из Царицына ушел, оставил нам свою Лидию из Кизляра, Борис весь в неё – крученый! Ты мне, заслуженному железнодорожнику, большевику отказала!
– Борис  тоже на железной дороге начальник посылочного отдела! – парировала выпад претензию Виктора Пелагея. – Ты же, недалеко, на Двинской устроился.
– Вот и я гляжу, что тебе чумичка милее брата! Нашел я халупу у брата Насти Луки, так там  и места нет строиться, а ведь мой сынок Василий тоже тебе племянник!
– Ты прости, Виктор, но они пришли ко мне раньше тебя, ещё при муже моем покойном.
– Да когда я к тебе приходил, они ещё строить не начали, только землю рыли! – возмутился Виктор.
– Знаешь, братец, мы с Татьяной мирно уживаемся, она мне во всем помогает, а твоя языкатая Настасья  меня и вовсе с участка бы сдонжила, всё делила и ругалась!
Тут к ним подошла Мария:
– Что, ты, Виктор, всё ей пеняешь? Ваську своего сначала образумь! Как пришел с армии, так и пьет без рассудка!
– Да! Это моя беда! – закрутил головой опечаленный брат. – Но ведь он такое на войне прошёл, столько страстей навидался!
– Не он один навидался! – вставила Пелагея.  – Вернулся здоровым, не инвалидом, пусть работает, семью заводит.
– Эх! Ну, что! Выпьем за наших детей? – предложил Виктор и налил всем из бутылки в стаканы остатки вина.
Все выпили. Виктор вытер усы и затянул любимую песню:

– По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах…


Праздник Рождества Христова
Рождественская метель улеглась в снега. В небе, ещё мутном, но  в стороне, где должно взойти солнце, уже висело розовое облачко. Вот шалый резкий иглистый вихрь подцепил охапку снега, кинул через дорогу, скосматил сугробы, срывая с них верхушки. Наконец заря позолотила небо и морозные узоры на окнах домишек. Запели петухи в сараях, захлопали калитками бабы с коромыслами и вёдрами. Осторожно ступая валенками по глубокому снегу, шли к колонке с водой. Лохматый дым выгнулся над трубами домов, уплывал в
поднебесье: хозяйки затопили печи, месили тесто для рождественских пирогов, мыли в тазах тушки гусей с базара, торопились запечь и подать на праздничные столы.
В морозном воздухе серебристым колокольчиком звенел девичий смех. Молодёжь собиралась колядовать, петь рождественское по дворам.
В доме Ангелины были готовы к приходу гостей. Пелагея напекла печенья, ватрушек, приготовила кулёк карамелек-подушечек. Раздался стук в калитку, и во двор ввалилась ватага с рождественской звездой на шесте. Её возглавлял брат Милки Высоковой – Юрий, а его друг Мирон, обняв Милку с Ирой Зеленцовой, басовитым голосом славил рождество:

  – Светлый праздник наступает,
                Вся земля его встречает!

Пелагея завела в дом маленьких ребятишек, среди них она увидела Стасика – сына соседки, пришедшего с ватагой. У него сразу запотели очки и, сняв их, он показал всем свои строгие карие глаза. Ребят, конечно, готовили, но слова вылетели из их голов: они невпопад перекрестились, запели какими-то не своими голосами:
– Рождество твое… – сестра Ангелины – Валентина помогала, подпевая им. Стаська смутился, совсем замолк, потом матери выговаривал:
– Уж дюже закамуристые слова в песнопении: «приидоша», «принесоша»! Нет чтобы по-людски сказать, разве их упомнишь?
Пелагея всем раздала гостинцы, а парням достала кусок сала. Ангелину Милка сманила к ним присоединиться, и та, накинув платок и облачаясь в старую шубейку, утопая в снегу валенками, пошла с ватагой по дворам. Её поразило, как по-разному жили её соседи: у одних, –  и порядок, даже россыпь монет на махровой скатерти, у других, – бедность, полуголодные ребятишки. Особенно запомнились Фартуковы. Они держали корову, вся улица брала у них молоко, хозяин Семён работал возчиком. В доме было не очень празднично, на полу валялась ржаная солома, под столом умывалась корноухая кошка. Из-под неубранной кровати виднелись раскатившиеся серо-зелёные тыквы, а с печи выглядывал остролицый хозяин с рыжими взъерошенными волосами и опухшими глазами. К колядующим вышла в черном платье жена Семёна  Варвара. На одной руке она держала маленькую девочку, закутанную в рваный пуховый платок, а другой подавала им тарелку со свёрнутыми масляными блинами:
– Не обессудьте! – сказала она. – Горе у нас, дочь потеряли! Вот внучка Анюта осталась…
Ангелина подала малышке кулёчек с леденцами.
– Храни вас Господь! С Рождеством! – сказала женщине, отводя наполнившиеся слезами глаза.

Гадание на Святки

На Святки у Ангелины собралась вечером ворожить весёлая компания девчат с Донецкой улицы. Все уселись за столом, на котором стояли горящие неровным пламенем свечи. Пелагея смотрела на вчерашних девочек-подростков, а ныне уже невест: одна другой краше! Закинув белое личико, неистово хохотала черноглазая лукавая Милка Высокова. Дальняя родственника Пелагеи  Галина, щуря от света васильковые глаза, снисходительно слушала Милкины шутки и вежливо улыбалась. Добрая, застенчивая Наташа Гвоздева, из многодетной семьи, с интересом рассматривала вышитую гладью скатерть, склонив голову с тяжелой русой косой. Тихо между собой переговаривались две подруги. Одна – серьезная, по-мальчишески короткостриженая, но красивая лицом Лена Шатилова, другая – певунья с рыжими кудряшками Ира Зеленцова. Ангелина внесла в комнату и поставила на стол глубокую белую чашку с зерном. У неё раскраснелись щёки перед ворожбой, глаза потемнели от непонятной ей тревоги. Сестра  Валентина не участвовала в гадании и наблюдала за всеми с дивана у печи.
К столу подошла Пелагея, положила на него кольца:
– Вот вам, девчата, три кольца: золотое, серебряное и медное. Закопаем их в зерно поглубже, и каждая из вас по очереди, будет опускать руку в чашку, не мешая, захватывать горсть. У кого в руке окажется кольцо, та в этом году выйдет замуж. Кольцо же, что достали, вновь прячем в зерно. Попадется вам золотое колечко – будет жених барин, купец. Вытащите серебряное кольцо – военный или ученый человек, а вытянете медное колечко – суженый ваш – простой рабочий паренек! – Пелагея закопала кольца в зерно и всё перемешала. Первая сунула руку в чашку Милка, схватив горсть, достала и медленно раскрыла кулачок, на её ладони сверкнуло серебряное кольцо.
– Военный! Военный мой жених! – закричала от радости Мила.
– Одна невеста в этом году среди вас есть! – возвестила Пелагея, бросив кольцо снова в чашку. Оставшиеся девушки быстро посчитались, кому за кем вынимать колечко: начинала Галина Тереньтева, а последней выпало быть Ангелине. С бьющимися сердцами подруги раскрывали кулачки с зерном – Галина вытащила медное кольцо и вздохнула:
– Так и знала,  Николай будет!
Лена Шатилова торжествующе вытащила серебряное кольцо, а её подруга Ира в кулачке кольца не обнаружила.
– Слава Богу! Не хочу замуж! Буду петь в музкомедии! – радостно воскликнула она.
Скромная Наталья Гвоздева вытащила медное кольцо и зарумянилась от смущения. Все теперь были в ожидании: что заберет из чашки последняя – Ангелина?
– Да что гадать? Пусто будет, я не собираюсь замуж! – уверяла она окружающих.
– Ой, да бери уже! Всем домой пора! – подтолкнула её Милка.
Закрыв глаза, Гелка быстро сунула руку в зерно и схватила горсть пшеницы, а потом, приоткрыв глаза,  разжала кулачок, – на ладони у неё сверкало золотое кольцо…
   

Поляков выполняет поручение

В конце января, по пути из Тегерана в Москву, прибыл в Сталинград журналист Игорь Поляков. Он готовился снять для газеты фоторепортаж из жизни возрождающегося героического города и выполнить поручение капитана Ивашова – передать письмо его девушке.
Ясным морозным утром Поляков отправился с письмом по адресу. Быстро нашёл пересекавшую Невскую улицу Донецкую и начал по ней подниматься в гору, пытаясь рассмотреть номера домов. Он дошёл до переулка с колонкой на пригорке и остановился, оглядываясь по сторонам.
– Заплутал, что ли, лейтенант? – кокетничая, поинтересовалась молодайка, набиравшая ведро воды из колонки.
– Да вот, красавица, не укажешь ли: далеко здесь по улице дом Татаркиных? – блестя ярко-синими глазами, спросил Поляков.
– Недалеко, касатик! – засмеялась Мавочка, соседка Ангелины. – На той стороне улицы смотри отсюда третий дом! А ты кто же им будешь? – полюбопытствовала она.
– Много знать будешь, скоро состаришься, душенька! – пошутил Игорь и, поблагодарив девушку, быстро направился к деревянному дому с завалинкой без палисада. Все собравшиеся у колонки досужие кумушки проводили его долгими взглядами. У калитки нужного дома лейтенант столкнулся с женщиной, выходившей с пустыми вёдрами.
– Вы куда? К кому? – строго спросила Татьяна, соседка Пелагеи, незнакомца.
– Я пришел письмо передать для Ангелины, – сообщил Поляков.
 – Так нет их сейчас никого. Геля в школе, сестра на работе, Пелагея на рынок ушла. Я их соседка по двору, давай мне конверт, я передам!
– Всё правильно: баба с пустыми ведрами навстречу – иди обратно! – сокрушенно вздохнул Игорь. – А письмо велено передать лично в руки. Далеко ли школа?
– Отсюда десять минут хода. Спуститесь вниз до Невской улицы, пересечёте её и снова вниз до Кубанского шоссе, там на углу и стоит школа. – отвечала Татьяна расстроенному Игорю.
– Спасибо вам! Только как мне там сыскать Ангелину? – засомневался журналист.
– Она как-то говорила, что её класс вроде 10 «Б».
– Все понятно! Спасибо! – И Игорь заспешил вниз по улице. Татьяна закрыла калитку, взяла вёдра и направилась к колонке. Там её уже поджидали любопытствующие, посыпались вопросы:
– Кто таков этот рыжий лейтенант, что ему надо от Пелагеи?
– Или к Ангелине приходил?
– Откуда мне знать?! Сказала, что их нет дома, он и пошёл…– ответила нелюбящая пересуды Татьяна, к явному неудовольствию соседок.


Сталинград, 1946 год

На обратном пути Поляков увидел разрушенную бомбёжкой трансформаторную будку. Среди развалин обожжённой кирпичной кладки торчали вогнутые ржавые толстые прутья, бросалось в глаза отсутствие столбов для электропроводов на улице. У жителей ещё не было электроосвещения и радио, весной и осенью дорога превращалась в грязевой поток. Только на Невской улице, мощенной булыжником, Игорь увидел столбы уличного освещения. На спуске, слева, выделялся добротный деревянный дом священника с палисадом, где улыбчивый инок в чёрной рясе сгребал лопатой снег перед воротами, шутливо отмахиваясь от проказливых пацанов, бросающихся снежками.
Перед зданием школы Поляков увидел недавно разбитый парк с молодыми деревцами, летний кинотеатр с рядами лавочек, заваленных снегом, и обелиск братской могилы.
Игорь пролез через парковую ограду и подошел к большой прямоугольной насыпи перед обелиском, снял фуражку. Табличка указывала на захоронение здесь нескольких сотен советских воинов. Поляков сфотографировал обелиск и парк, а также соседствующую с парком громаду Илиодорова монастыря. Ещё немного постояв у могилы, корреспондент вздохнул, представив себе страшную картину минувшей битвы, и направился к школе.
Во дворе было тихо, шли занятия. Поляков вошёл в школу. В вестибюле техничка, намывала полы, смачно шлёпая тяжёлой шваброй с тряпкой. Увидев в дверях военного, сердито высказала:
– Носит, вас нелегкая! Мой за всеми грязь!
– Мне в 10 «Б» нужно! – переминаясь с ноги на ногу, отвечал Поляков. – Как туда пройти?
– Это женская школа! Что ты здесь забыл? – продолжала стоять на его пути уборщица.
– Мне только письмо учителю передать – слукавил корреспондент.
Техничка наконец решилась:
– Иди на четвёртый этаж, да тихо! Не греми сапожищами-то.


Моральные устои женской школы

Поляков поднялся на четвертый этаж и на цыпочках прошел по коридору, разыскивая нужную дверь. Увидев нужную табличку, он остановил дыхание, как в детстве, откашлялся и постучал. Дверь, не сразу, открыла учительница лет тридцати, придерживая рукой очки в тонкой металлической оправе. Это была классная руководительница Нина Семёновна. Увидев военного, она округлила глаза и очки сползли ей на кончик носа.
– Вам что нужно? – строго, начальственно спросила учительница.
– Нельзя ли позвать Ангелину Татаркину, – спросил Поляков. – Ей передали письмо.
 – Давайте мне, я передам ей после урока. – ответила, натянуто улыбаясь Нина Семёновна и протянула за письмом руку.
– Ни-ни! Извините! Велено отдать в руки, – упорствовал Игорь.
Лицо учительницы вспыхнуло:
– Да кто, вы, такой!
– Я корреспондент газеты! – сообщил Поляков.
Нина Семёновна нервно передёрнула плечами и повернула голову к классу.
– Ангелина! Выйди! Тебя пресса дожидается!
– Меня? – удивилась и привстала со стула Геля.
– Да, да! Выходи! Не задерживай урок!
В недоумении Ангелина вышла из класса и увидела перед собой рыжеволосого офицера с сумкой через плечо.
– Я Поляков Игорь! Корреспондент газеты, проездом из Ирана в Москву. – представился лейтенант.
– Отойдём к окну на минуту! – попросил он вдруг побледневшую Ангелину. – Извините, что потревожил своим визитом. Был по вашему адресу, но никого не застал дома, соседка подсказала, где вас найти.
Гелка смотрела в голубые глаза Полякова и думала: «Кошмар! Сколько будет теперь разговоров в школе и на её улице…»
– Мне поручено передать вам письмо из Тегерана от капитана медслужбы Ивашова. Знаете такого? – спросил Поляков.
– От Александра? Это правда? – воскликнула, прижав руки к груди, Ангелина.
Игорь кивнул головой, вытащил из шинели и отдал девушке письмо, разглядывая её оценивающим взглядом.
– Сколько вам лет?
– Осенью будет девятнадцать, – ответила Геля
– Вы хорошо ещё смотритесь ученицей! – пошутил Поляков, отметив красоту девушки.
– Если бы не война, давно бы уже окончила школу! – оправдывалась Геля.
– Я вас сейчас сфотографирую, Прекрасная Десятиклассница Сталинграда! Я быстро! – объявил он, сдёрнув с плеча сумку.
Пока Ангелина объясняла, что ей пора вернуться в класс, корреспондент навёл фотоаппарат и дважды щёлкнул фотоаппаратом.
Зазвенел звонок, позвал на перемену. Из классов вышли ученицы. Все заинтересованно смотрели на военного.
– Ну теперь всё в порядке, поручение мной выполнено! Прощайте! Вы чудесная девушка! Завидую Ивашову. – Поляков пожал ей руку и быстро удалился, не обращая внимания на шуточки старшеклассниц.
К Ангелине подошла Галина Ильяшенко.
– Подруга! Это что сейчас было? – спросила она смущённую Гелку.
– Письмо мне передали от капитана из Ирана, – прошептала, пряча конверт, Ангелина.
– Ну, держись! Что сейчас выговорит тебе Мегера Семёновна! – предупредила Галина, поспешно покидая подругу.
Тут подошла «Мегера».
– Татаркина! Здесь не дом свиданий, что ты себе позволяешь?!
– Я совсем не при чем! Мне письмо передали из Тегерана.
– Скажите, пожалуйста, – из Тегерана! Какая ты у нас птица важная! Что там у тебя дипломат знакомый? А может, с персом переписка? – протянула руку за письмом учительница.
– Что за глупости? – обиделась Ангелина и спрятала за спину конверт. Это письмо от военного врача, что лечил мою сестру. Он там сейчас служит, в Иране.
– А ты тогда причём? – допытывала, задыхаясь от ревности Нина.
– Прочитаю, – узнаю! – ответила Геля, потихоньку отступая к стене.
– Чего ради тебя журналист фотографировал? – продолжала допытываться классная руководительница.
– Понравилась. Говорил для газеты,  сталинградская ученица 10-го класса.
– Ну вот что, красавица! Шашни в школе крутить с военными никому не дозволено! Молчи, не оправдывайся! Завтра пусть придёт мать в школу! – заявила оскорбленная крахом своих надежд Нина Семёновна.

                Месть соперницы

Ангелина прибежала домой, в слезах бросила сумку с тетрадями на пол, прошла в валенках в комнату и села на диван, уткнув в подушку лицо.
Пелагея хотела отругать её за такое нарушение чистоты и порядка, но, почувствовав неладное, стала расспрашивать:
– Сверзилась, что ли, откуда или поругалась с кем?
Ангелина бросила ей письмо от Ивашова и снова зарыдала. Мать дрожащими руками развернула лист письма, медленно шевеля губами прочитала послание Александра и оживилась:
– Так славная же весточка от капитана! Жив, здоров, приедет… Что ты плачешь?
– Да, славная! Мне из-за него так от учительницы досталось! Позорила меня, ругала и тебя в школу вызывает! – всхлипывала Ангелина.
Пелагея сняла с неё валенки, раздела, принесла кружку чая, когда дочь немного успокоилась, приказала:
– А теперь всё, как было, рассказывай! ...
Услышав подробности произошедшего с дочерью в школе, Пелагея очень осерчала на учительницу, и на следующий день, надев парадное пальто с каракулем и такой же берет, отправилась в школу. Там, поднявшись на этаж, она еще издали увидела стоящих у окна в коридоре Нину Семёновну с подругой Кирой Петровной. Первая, оживлённо жестикулируя, что-то рассказывала другой. Кира увидела приближающуюся к ним Пелагею и толкнула слегка подругу в бок:
– К тебе пожаловали!
Нина Семёновна повернулась к Пелагее и ринулась в атаку:
– Хорошо, что наконец к нам пожаловали!
– А что случилось с моей дочкой-отличницей? – сдерживая себя, притворно удивилась Пелагея.
– Я вам хочу объявить, что ваша дочь устраивает в школе свидания с военными. Вчера один из них заявился сюда среди урока с любовной запиской. Здесь не дом свиданий, здесь учатся дети до семнадцати лет, а вашей дочери уже девятнадцатый год.
– Она из-за битвы здесь в Сталинграде год потеряла. Мы ведь в самом пекле здесь жили, а мой муж до последнего дня был на заводе, потом в ополчение ушёл. Чудом живы остались! – защищала дочь Пелагея.
– Значит, вам повезло, а сколько горожан погибло! – огрызалась учительница.
– Это вы нам ставите в вину? А сами то где были в 1942 году? – перешла в атаку Пелагея Александровна.
– У нас в Саратове тоже не меды варили, однако мы приехали помогать вам в разбитом городе,– ответила Нина Семёновна.
– Да вы и толики не испытали наших страданий! – вскипела негодованием мать.
– У всех свои страдания! – отрезала учительница. – Я хочу знать, военные ходят в ваш дом?
У Пелагеи побелели глаза от гнева.
– Ты, девонька, что такое говоришь? Уехал он давно. А то, что Ивашов письмо ей передал издалека, так мы и не ждали!
– Так, значит, это Ивашов ей написал? – любопытствовала Нина.
– А что вы так злитесь, будто знакомы с ним? – изумилась Пелагея.
– Да, с ним многие здесь знакомы! – высказала свою ревность учительница.
– А, вон что! Выходит тебе отставка от него вышла и ты простить не можешь, коли стала резать оценки дочери и всякие придумывать небылицы! – высказала свою догадку Поля.
– Ну, уж это слишком! Я поставлю вопрос у директора о переводе вашей дочери в вечернюю школу, коли у неё отношения со взрослыми мужчинами!
– А я напишу в учительский совет, что ты травишь ученицу из-за ревности! – парировала Нине Пелагея.
Педсовет состоялся. С перевесом в один голос Ангелину исключили из женской школы, выдав табель с одними пятёрками за три четверти.


Иран уходит

В середине февраля 1946 года еще не было окончательного решения Ирана на разработку нефтяного промысла совместно с Советским Союзом. Россия географически близка к Ирану и помогает ему, но вооружение, поставляемое Британией и США, склоняли Иран более к их экономике, нежели к обескровленному войной Советскому Союзу. Сталин вынашивал мысль присоединить так называемый Южный Азербайджан к СССР, однако встретил жесткое англо-американское сопротивление: Англия стала усиленно наращивать количество войск в зоне оккупации, и Сталин оставил эту идею. В
мае 1946 советские солдаты покинули территорию Ирана в обмен на оказавшееся ложным обещание создания совместной советско-иранской нефтяной компании.
В конце февраля поставленная командировкой задача Ивашовым была решена. Он готовился к возвращению с докладом в Сталинград, накануне дружески попрощавшись со старыми и новыми знакомыми. Даже комдив улыбался, благодарил за службу, с удовольствием тряс ему руку, а за его спиной осторожной кошкой извернулась очаровательная Иворге, шепнула, что надеется на встречу в Ленинграде. Михаил Шатров, как всегда, шутил, обещал убыть на родину вслед за Ивашовым. Не ведая, что его ожидает в Сталинграде, Александр, измотанный ответственным заданием и климатом Ирана, спал почти все время пути…
Мог ли тогда представить капитан, что спустя семьдесят лет в Иране будет высокопрофессиональное здравоохранение, а площади и улицы Тегерана станут так чисты, что для поддержания их санитарии окажется достаточно мягких щеток!

Не переживать, а проживать

В доме Ангелины царило тихое отчаяние. Геля теперь училась в вечерней школе на улице Двинской, а днем ещё и на курсах бухгалтеров. Она пыталась оправдываться перед знакомыми в происшедшем, но пересуды кумушек не утихали.
– Никогда не оправдывайся! – учила её старшая сестра Валентина. – Твоим друзьям это не нужно, а враги все равно не поверят.
От нанесенной обиды Ангелина закаменела душой и сделалась затворницей.
– Не горюй, сестренка! – успокаивала её Валечка. – Все перемелется, мука будет! Ты у нас умница. Вот сдашь экзамены экстерном за десятый класс и поступишь в какой захочешь институт!
– Вот, вот! Накажет их Господь, училок твоих! – говорила Пелагея. – Ему сверху все видно.
Приходила закадычная подруга Галина Ильяшенко поплакать, что её разлучили с Гелей. Она приносила ей красивые цветочные открытки, общие фотографии на память.
– Я за тебя! В классе со многими поссорилась – сообщала Галина. – Ты держись! Приходи ко мне, всегда тебе рада!
Ангелина слушала и понимала, что вряд ли родители Гали теперь станут её принимать. На прощание обе расплакались, обнялись и расцеловались.
– Не забывай меня! Держи в курсе твоих дел! – произнесла, уходя, Галина. – Плачь, не плачь, а золотая медаль и путевка в Москву теперь её! –
проворчала обиженно Пелагея.


Появление Александра

В  конце февраля, перед днем рождения Валентины, Пелагея хлопотала у плиты. Вдруг она услышала, что кто-то вошел в сени и загремел опрокинутым ведром. Вооружившись скалкой, хозяйка приготовилась встречать гостя.
В дверь постучали, и на пороге появился во всем параде сияющих звезд на погонах Александр Ивашов. Он улыбался, и на его щеках от мороза горел румянец. Сняв шапку, Александр поздоровался:
– Рад видеть вас, Пелагея Александровна! Что-то вы меня скалкой встречаете?
Пелагея от неожиданности сперва потеряла дар речи, потом высказалась:
– Обижают нас ваши знакомые, потому наготове скалку и держу!
Александр непонимающе широко открыл глаза.
– Как так? Что тут за дела у вас творятся? А где же Валя и Геля? Решил их навестить сразу по приезду.
– Валечка на работе, слава Богу, пока ухудшения нет в болезни, а Гелка на курсах теперь учится, её из-за вашего письма позорили, из школы выгнали. Закаменела душой девочка моя! – всхлипнула Пелагея.
Сашка плюхнулся на табурет и серьезно потребовал:
– А давайте говорить все с самого начала, по порядку и подробнее!
И Пелагея поведала ему о расправе в школе с Ангелиной.
Капитан побледнел, брови у него сурово сдвинулись, на лбу выступил пот.
– Да как они смели так опорочить девушку!
– Ой! Доктор, успокойся! – испугалась его вида Пелагея. – На вот, попей настой на мяте, Гелке даю!
Ивашов выпил, понимая, что это ему необходимо, потом встал и объявил Пелагее, что так это не оставит.
– Сейчас же иду к директору школы и заставлю ответить его за этот безобразный случай! – объявил офицер и почти выбежал из дома.
Он спешил по скользкому уклону улицы и думал, что часто легким кажется слово тому, кто его бросает, но тяжелым тому, в кого оно угодит. Оказывается, не все невероятное неправдоподобно, и зло ни разу не забивалось навеки, безвозвратно. Александр дошел до школы, стал быстро подниматься по лестнице. Его строго окликнула уже знакомая его приятелю Полякову уборщица Мария Ивановна.
– Стой! Стой, говорю!
Ивашов обернулся:
– Это вы мне?
– А кому же ещё? Куда рветесь?
– Я к директору школы! – пояснил капитан.
– Тем более спускайся и вытирай грязные сапоги! – приказала Мария Ивановна. – Только полы намыла!
Ивашов послушно спустился и вытер о тряпку обувь.
– Вот теперь можешь идти к директору на второй этаж, дверь в начале коридора! – разрешила уборщица.
– Очень вам благодарен! – иронично поклонился ей Ивашов и устремился наверх.
Остановившись перед директорской дверью, он выдохнул, успокаиваясь, потом уверенно вошел в кабинет.
За столом сидела строгая седая дама в черном костюме и белой блузке с жабо – директриса школы Раиса Павловна. Подняв от бумаг усталые глаза, она очень удивилась, увидев перед собой капитана медслужбы. Вежливо улыбаясь ему, спросила:
– Вы по какому вопросу пришли ко мне?
– Извините, если вас отвлекаю! Я Ивашов Александр, пришел разобраться со случаем исключения из вашей школы ученицы десятого класса отличницы Татаркиной Ангелины.
– А вы кто ей будете? – с нарочитым интересом произнесла директриса.
– Я тот самый врач,  который лечил эту семью, и мое письмо было здесь ей передано. Девочке оставалось доучиться всего одну четверть, и вы, в угоду домыслам и слухам, выбросили лучшую ученицу из школы! – усовестил её Александр.
У директрисы забегали глаза, она нервно перебирала на столе бумаги.
– Ну, знаете ли, это не моё решение, а педсовета! Тем более, что учительницы охарактеризовали её девицей легкомысленного поведения…
– Вы не имеете права повторять эти бредни! – побагровел от гнева Ивашов. – Я не уйду, пока эти дамы не объяснят мотивы своей чудовищной лжи!
Тут прозвенел звонок. Раиса Павловна выскользнула из-за стола:
 – Хорошо! Ждите! Я их сейчас позову!
Ивашов вытер влажный лоб, расстегнул шинель. Вскоре послышался стук каблуков по коридору, в кабинет вошли директор, учитель истории Кира Петровна и классный руководитель 10 «Б» Нина Семёновна, румяная от волнения.
– Здравствуйте, товарищ Ивашов! С приездом вас! Где же ваш товарищ Михаил Шатров? – наигранно веселым голосом обратилась к нему Кира Петровна.
– Мой товарищ продолжает службу в командировке, а я вас потревожил по поводу обиженной вами и выброшенной из школы девушки. Чем вы руководствовались, собирая небылицы и слухи?
– Ой, защитник какой явился! Гляньте на него! – заверещала Нина Семеновна. – Вы совращаете девушек ухаживаниями и бросаете ради новых пассий!
– Откуда вам это известно? – удивлённо спросила директор.
– Мне лично товарищ Шатров рассказывал, что Ивашов ухаживает за нашей ученицей безо всяких серьезных намерений. – упиваясь местью, говорила Кира Петровна. – Он и за Ниной Семёновной ухаживал!
– Это ложь! – стукнул кулаком по столу Ивашов. – Я все понял. На вашем месте, – обратился он  к директрисе, – я бы на пушечный выстрел не допускал этих развращенных, злых, лживых дам к вашим воспитанницам! Разберитесь и верните в школу лучшую ученицу, не то я доложу руководству! – Александр резко поднялся и вышел, хлопнув дверью кабинета.
Раиса Павловна поджала губы, потом произнесла затаившим дыхание педагогам:
– Вы так настроили педсовет и меня против этой ученицы! Жду теперь от обеих объяснений!
– Она не была общественно активной и даже не вступала в комсомол! На танцульки бегала! – оправдывалась Кира Петровна.
– Однако имела отличные знания по изучаемым предметам, в отличие от многих других активисток, – прервала её доводы директор. – Я после такого скандала больше не могу вам доверять. Пожалуйста, положите заявления «по собственному желанию» мне на стол, если не хотите уйти с дисциплинарным взысканием. Жаль, что эту ученицу в школу уже не вернуть…



Честь мундира

После разговора в кабинете директора школы Ивашов возвращался в гостиницу совершенно обескураженным. Как ловко все-таки женщины Шатрова
подвели его под монастырь! Ему ещё виделись злые, мстительные лица. Как Михаил и он были слепы в знакомствах! Ивашов получил за друга сполна.
«Принесло же этого корреспондента Полякова с его письмом в школу Ангелины! – переживал Ивашов. – Досталось девушке ни за что, ни про что! Как она перенесла потерю медали, подруг?» Он понимал, что из-за него она
попала в бедственное положение и он обязан ей помочь. «Уж лучше бы я в Иране под пулю попал! Жаль, нет этого пострела Шатрова! Он бы выручил сейчас своим советом».
Александр пытался представить, что бы сказал друг, и вспомнил визит Гели к нему, больному, в Бекетовке осенью.
– Как честный человек, ты теперь обязан на ней жениться! – смеялся тогда Михаил.
А сейчас Александру не до смеха – честь мундира затронута!
«Легко сказать, – жениться! – раздумывал Ивашов».  После такого скандала вряд ли у Гели остались к нему какие-то чувства, а он ведь с серьёзными намерениями…
– С бухты-барахты! Мать, вот вам зять! – произнес вслух Ивашов. Александр долго не мог в ту ночь заснуть: от дум звенело в голове, резкие борозды обозначились у рта. Ночь уплывала, наконец, неспешно забрезжил рассвет.
Утром Ивашов был с докладом у военкома, где ему было велено ожидать приказа о следующей командировке, а пока заняться помощью в перестройке на мирное время гарнизонного госпиталя.
Только вечером следующего дня Александр направился в дом Ангелины.


Предложение руки и сердца

Пелагея терялась в догадках: «Что сталось с Ивашовым?»
– Представьте только! – рассказывала она Ангелине с Валей. – Как узнал про школу, побежал, как ужаленный! «Разберусь, – говорит, – я с этими училками!»
– Напрасно он пошёл. В ту школу я уже не вернусь, – твёрдо заявила Ангелина.
– А примешь капитана, если снова появится? – спросила мать.
– Какой резон ему со мной встречаться после того, что наговорят ему в школе? Некогда мне сейчас видеться с ним, – отрезала серьезно Геля и уткнулась в учебник.
– Правда твоя, дочка! – закивала Пелагея. – А гаданье ваше на Рождество исполняется: Ленка-то Шатилова расписалась с офицером и на Север уехала, а Галину Терентьеву её Николай к родителям возил знакомиться. Свадьбу собираются играть. Сбудется и твоё, дочка, гадание о золотом колечке!
Во дворе хлопнула калитка, и Пелагея увидела в окно идущего к ним Ивашова.
– Ой, Гелка! Сашка пожаловал к нам! – воскликнула хозяйка дома и
 поспешила в сени встречать гостя. Валя подала Геле платок, чтобы прикрыть простенькое открытое бумазейное платье, а та торопливо вдевала ноги в пуховые носки.
Слышно было, как мать открыла входную дверь и ввела гостя, чтобы он снова не попал ногой в ведро. Ангелина услышала знакомый голос, и у неё захолонуло сердце перед встречей. Она убрала со лба локоны, стиснула кулачками на груди платок. Дверь распахнулась, и с волной морозного воздуха, стукнувшись головой о притолоку, вошел Александр. 
– Сынок! Ты не сильно зашиб голову? – испуганно спросила Пелагея, подавая ему салфетку. Сашка растерянно улыбался и тер лоб, успев заметить в глазах Ангелины искорки смеха.
– Видно, Бог шельму метит! – улыбаясь, тихо сказала Валентина.
Напряжение сразу спало, все вздохнули свободно. Александр снял шинель, поздоровался тепло с Валей, спросил о здоровье, посоветовал беречь себя при влажной погоде. Повернулся к Ангелине, и, глядя ей в глаза, взял запястье её руки, слушал пульс.
– Ой, как бьется сердце! – проговорил тихо, и девушка покраснела.
– Это я виноват, Геля! Простите! – заговорил гость. Не мог себе представить, что моё письмецо вызвало такой переполох и перемену в вашей жизни. Пытался исправить все, вернуть вас в школу…
– Не говорите больше об этом, я не вернусь! В народе говорят: что Бог ни делает – всё к лучшему! – перебила оправдания капитана Ангелина.
– А вы изменились! Совсем взрослой стали, ещё красивей! – промолвил Александр.
– Вы тоже изменились, – тихо ответила Геля.
– Что, постарел?
– Нет, возможно, устали… Вы надолго к нам?
– Это зависит, Геля, от вас! В далёкой стране я много думал, ваш образ хранил в сердце. В сложившейся обстановке хочу предложить помощь, свою руку и сердце. Вы согласитесь стать моей женой? – выдохнул Ивашов.
Ангелина подняла на него свои светлые и правдивые глаза, душа её трепетала:
– Так сразу и замуж? Не думала, хотела учиться… Я хорошо к вам отношусь и боюсь, что не готова…
– А я и не тороплю с ответом, подумай, Гелочка! Будешь под моей защитой, на обеспечении, подготовишься, поступишь в институт, я помогу. А все твои недруги прикусят свои грязные языки. Матери тяжело: ты не устроена, сестре нужно лечение. Я позабочусь о путевке для неё в Крым.
У Ангелины повлажнели глаза:
– Простите! Все в голове перемешалось…  Приходите в воскресенье, это уже скоро, я буду готова вам ответить.
– Хорошо! Буду ждать решения своей участи…
Ивашов неловко повернулся, уронил табурет, взял шинель и поспешно вышел с чувством досады и неловкости, понимая, однако, что некоторая договоренность с девушкой достигнута.

Тебя, Мадлен, нетрудно полюбить,
Надо только храбрым быть,
Всё сносить и рваться в бой,
И не плакать над судьбой!

В голове Александра снова звучала песенка о юной красавице Мадлен – Ангелине.
Оставшись один, Ивашов искал в душе чувство сожаления о возможной утрате свободы. Находило сомнение: а если Геля вообще никогда не сможет полюбить его, и поймет это, только выйдя за него замуж?
Он гнал от себя эти мысли, ведь она не похожа на хитрую соблазнительницу Иворге,  змеёй заползающей в душу избранника.
– Не хватало ещё на сон грядущий вспомнить! – усмехнувшись, сказал себе Сашка.
Пелагея и Валентина переживали скорое сватовство Ангелины по-разному: Пелагея боялась спугнуть счастье дочери и неприметно, советами и жизненными примерами, склоняла дочь дать согласие Ивашову. Валентину настораживало поверье, что первой должна замуж идти старшая дочь, будет ли Геля счастлива с этим возрастным строгим человеком? Ей трудно было отпускать от себя любимую сестрёнку.


Судьбоносное воскресение

С утра к Ангелине прибежала сияющая, возбужденная Милка Высокова и, сходу обняв Гелку, объявила:
– Вчера мой знакомый Василий, помнишь, тот лейтенант на вечере в Красных казармах, мне сделал предложение, обещал кучу шелковых платьев, шубу. Он служил интендантом в Берлине! Я так рада! – кружилась от счастья по комнате Мила. 
Пелагея, ожидавшая с волнением визита Ивашова, ворчала:
– Принесла нелёгкая эту цыганку, только её сейчас и не хватало!
С чувством уже некоторого превосходства Милка спросила Ангелину:
– Как твой капитан поживает? Хоть пишет?
– Да! – ответила уклончиво Гелка. – Тоже намекает…
– А ты что? – спросила удивлённая подруга.
– Не знаю, думаю пока, хочу учиться! – призналась Ангелина.
– Ну и дура ты, Гелка! Такие мужики на дороге не валяются, в один миг уведут! Ладно, некогда мне с вами теперь разговоры разговаривать, мой Васенька должен прийти! – и Милка также быстро унеслась, как и появилась.
– Единственный раз тебе Милка всё толково объяснила! Всплеснула руками Пелагея. – Уж она своего не упустит!
Аргумент был весомый, Ангелина приняла решение, оправдывая его тем, что Александр обещал отправить сестру на лечение в Крым. Однако страх утраты девства и принятия супружества не оставил её…
Александр явился с маленьким букетиком подснежников.
– Да! – прошептала Геля.
Всё было ясно: она его любит, сейчас сообщит матери о своём решении. Они вышли к Пелагее, и Александр просил благословить их.
– У меня только один вопрос, Александр. Какое отношение ты имел к тем двум учителкам: Кире Петровне и Нине Семеновне? – спросила его осторожно Пелагея.
– Всё из-за Шатрова! Не хотел идти один на День рождения Киры и уговорил меня, за компанию. Там была эта Нина Семёновна, которая меня бесила наглостью, и я ушел, и больше их не видел, – рассказал, как на духу, Александр.
– Всё ясно! Ты, сынок, партийный, а то я икону приготовила, – сообщила Пелагея.
– Не удосуживался пока чести, матушка! – пошутил Ивашов. Пелагея взяла икону, приложила к губам молодых, перекрестила…
– Жить-то где собираетесь? – осторожно, с улыбкой  поинтересовалась.
– Пока ясного плана нет, поговорю с военкомом, – смутившись, ответил Александр. – В Сталинграде долго не задержимся!
– Порешаем сообща эту проблему! – объявила Пелагея.
Александр пока не имел плана будущей семейной жизни, всё как бы подчинялось его решению женитьбы, уверенности, что всё будет прекрасно. Теперь и сама Ангелина уже не могла думать вне жизни с Александром.
Они вышли прогуляться по городу. Гордый Александр на законных правах вел под руку румяную от смущения Ангелину под ревнивыми взглядами соседей. Не имея маршрута, безотчетно, пара вышла на берег Волги, с восторженным чувством наблюдая начало ледохода. Взрывая вздыбленные льды, захлебнувшись теменью вод, Волга гремела, талая и злая, ледяными глыбами вериг. Осетры, тяжёлые, как бивни, выпрыгивали и падали на дно. Бурное течение с пугливым оперением пены несло, смяв и сжав, разрывало зимнее ледяное рядно…  Весна вступала в свои права!


Две вечности сошлись в одну

Александр был готов уже на следующий день идти расписаться в ЗАГСе с Ангелиной. Пелагея упросила его дать ей пять дней, хотя бы на пошив нового платья невесте и на сбор приданого. Из приготовленного для Валентины отреза голубого полотна Татьяна сшила Ангелине наряд, крёстная подарила подушки, одеяло. Мария предложила молодым жить у неё в доме на берегу реки Царицы, пока её дети ещё не вернулись из эвакуации в Ашхабад. Назначенный день приближался! Долой озноб зимы! Весна, распустив локоны дождя, смыла остатки сугробов, прошлась вброд по лужам, озерам и ручьям, встретила и пустила по воде перелётных птиц.
Талая земля парила под ярким солнцем, колеблющиеся струи пара несли тревожные запахи прелой почвы. Важно расхаживали, покачивая свинцово-чёрными, с синим отливом, боками деловитые грачи, выдёргивали крепкими клювами из земли проснувшихся личинок. Кое-где несмело дрожали на ветру жёлтые цветы подснежников. Окна домишек жмурились из-под белых занавесок от яркого весеннего солнца, а вербы во дворах примеряли женственные белые пушистые наряды из множества раскрывшихся почек.
Взволнованный, счастливый Александр шел к невесте. Под мышкой, в коробке, слегка постукивали лаковые туфли-лодочки, купленные на рынке для Ангелины. Его бесконечно радовало весеннее обновление, теперь он не мог себе представить что-нибудь хорошее без юной Ангелины. Главное, он исполнит свой долг,  забрав любимую девушку из этого полумещанского мирка.
Ангелина ожидала Ивашова, понимая, что вся её жизнь, желания и надежды теперь по-настоящему связаны с этим человеком. Вот под окном послышались знакомые звуки его шагов, которые она никогда в жизни ни с кем не спутает, и, вскоре, распахнув дверь, в расстегнутой шинели с коробкой модных туфелек и пучком фиалок в руках перед ней возник Александр. Ангелина, радостным сиянием глаз одаряя жениха, взяла из коробки туфли, надела, сбросила закрывающую её ажурную шаль и встала перед женихом в строгом голубом платье с отложным воротничком и рядом пуговок под ним. Из карманчика на груди с франтоватым видом выглядывал батистовый платочек.
Подошла Валентина и приколола принесённые фиалки к блестящим локонам невесты. Аромат летних трав слегка примятых красных ягод губ Ангелины восторженный Ивашов испил жарким поцелуем и обнял Ангелину так крепко, что она услышала стук своего сердца.
– Гелочка! – произнес он, отпустив её наконец. – Ты настоящая весенняя фея! Я, не богатый твоею пока нежностью, готов идти за тобой наугад! Ты растопила суровый камень моей души, она вся теперь занята тобой!
Стараясь скрыть своё сильное волнение, Александр глянул на часы.
– Нам пора идти! Одевайся, дорогая! – Ангелина одела знакомое ему серое пальто, на новые туфли натянула ботики, и они вышли на крыльцо, провожаемые слезами радости сестры и Пелагеи.
По дороге в ЗАГС Ивашов часто переносил на руках невесту через лужи, ручьи и промоины на дорогах. Бездонное синее небо отражалось в голубых, искрящихся глазах его Мадлен – Ангелины.
Помещение бракосочетания оказалось скучным, серым, официальным. За столом сидела белобрысая девица в кудряшках, которая, глядя на капитана, почему-то фыркала от смеха, и в упор разглядывала его юную невесту. Она кокетливо потребовала у Ивашова паспорта. Произнесла заученные, казённые фразы и велела молодым подойти к столу и расписаться в бланках.
– Где тут подписывать? – спросил Александр.
– А то не знаешь? – отвечала регистраторша. – Небось, не впервой расписываешься!
Александр побледнел от гнева и, сдержав себя, ответил:
– Представь себе – в первый! Я так долго искал и нашел мою половину – Ангелину!
У чиновницы пропала улыбка, она громко стукала штемпелем в их паспортах. Встав, сухо пожала руку Ивашову, сказала:
– Поздравляю! Можете целовать супругу!
Александр нарочито долгим поцелуем с Ангелиной закончил процедуру бракосочетания. Молодые вышли, расстроенные таким приемом в ЗАГСе:
– А на что она тебе намекала? – заинтересовалась Ангелина.
– Просто дура завистливая! Не бери в голову! – отвечал капитан. – Теперь  мы муж и жена! Никого в свой мир не впустим – две вечности сошлись тут в этот день!
«Какой он у меня умный!» – с гордостью подумала Гелка.
Свадьбу сыграли скромную, по-доброму, без пересудов. Милка, на правах подружки, почётно сидела рядом с невестой, на удивление тихая, задумчивая.
Вечером гости вышли провожать молодых. Месяц узкой цыганской серьгой освещал кочевую дорогу военного врача Ивашова и его юной спутницы.


В Иран молодым ехать не пришлось, в мае последний советский солдат покинул ту землю. Ивашова разыскал Михаил Шатров. Он был уже женат на Лейле и хвалился, что восточная жена самая умная, терпеливая. Главное, его, шалопая, очень любит! Ангелина поступила в медицинский институт. Ивашова с женой направили служить в Ленинград.


Конец второй части.