Праздничный день

Лёха Бибиков проснулся по привычке около пяти утра.  Судорожно начал шарить рукой по столу возле кровати, пытаясь отыскать кнопку лампы на круглом металлическом блине подставки. Дотянуться до неё не удавалось, его пальцы лишь, как назло отодвигали лампу  дальше,  матюгнувшись, Лёха приподнялся и протянул руку  к кнопке.
- Ты чего, оглашенный - метнулась жена, Катюха, спавшая рядом, - сегодня ж праздник, 7- Ноября, ещё часа полтора поспать можно. Спи, давай!
Лёха лежал на спине, и вслушивался в темноту ноябрьского утра. Он по привычке ловил каждый звук. И хотя  почти наверняка знал, что уж теперь-то ничего случиться не должно, что кончился тот кошмар ожидания неизвестности, обременённый липким страхом, но всё равно привычка, сформировавшаяся за столько лет, заставляла его напрягать слух и сознание. Уже тринадцать лет минуло с тех пор, а он помнил всё так же хорошо, как если бы всё произошло вчера!  Тогда тоже был Ноябрь, только не раннее утро, а глухая ночь. И никто не стучал в дверь, как рассказывали люди, а просто повелительно и безжалостно позвонили в звонок.  Пока заспанная домработница Домаша, шла по длинному коридору коммунальной квартиры к входной двери,  он бросился в комнату родителей.  Бибиков старший стоял посредине комнаты, заложив руки за спину,  одетый в свой праздничный шерстяной костюм, тёмно-серого цвета. Мама сидела напротив, на неприбранной постели, обхватив голову руками. Алексей кинулся к отцу, они обнялись. Ему хотелось сказать что-то очень важное и значимое, но слов не находилось, так они и стояли, друг подле друга, прислушиваясь к голосам в коридоре и приближавшимся шагам. Бибиковы ждали этого давно. Они жили с этим, но теперь, когда это случилось, они немного растерялись.        


Дверь в комнату распахнулась без стука, и в полосу света лампы, с  розовым абажуром, шагнул человек в  длинном пальто и кепке.
Сзади маячило  ещё несколько человек, все  в штатском.
- Гражданин Бибиков, Сергей Митрофанович? – с деланной учтивостью спросил вошедший.
- Да,- твёрдым голосом отвечал отец.
- Вы арестованы, - вот ордер, - махнул бумажкой человек в пальто, - мы должны провести у вас обыск.
- Что ж, - вздохнул отец, - обыскивайте, коли  должны !
Один из  вошедших деловито расположился за столом, разложил бумаги, начал что-то писать. Двое других начали обыск. Алексей смотрел, как чужие руки методично рылись во всех вещах, как, переходя из комнаты в комнату, пришедшие открывали шкафы с книгами, комод с бельём, буфет со старинной посудой. Они вели себя неспешно и уверенно.  Абсолютно не обращая внимания на всех домашних.  Всё время пока шёл обыск, отец по требованию чекиста, который вошёл первым, сидел на стуле, положив руки на колени, а тот, не сняв ни кепку, ни пальто, стоял рядом, наблюдая за обыском и краем глаза, неотрывно следил за отцом. Наконец обыск закончился.  Взяв несколько отобранных книг, один из обыскивавших, показал их писавшему за столом, тот взглянул, кивнул головой и аккуратно что-то занёс в протокол. Повернул его «длинному пальто», тот не читая придвинул Бибикову –старшему.
-Распишитесь!
Отец пробежал протокол глазами, поставил свою подпись.
И тогда  «длинное пальто» проговорил тихо, как то бесцветно,
- Собирайтесь, гражданин Бибиков!
Мать охнула и залилась слезами, Алексей подхватил её под руку.
- Я уже собрался,- ровным голосом отвечал отец.
- Вот и славненько! Тогда на выход.
«Длинное пальто» двинулся к двери, следом шёл Сергей Митрофанович,  составлявший протокол,  пошёл замыкающим. Усадив мать, Алексей, за ними.  Ему вдруг представилось, что за каждой дверью их большой коммунальной квартиры жильцы, словно мыши, забившиеся глубоко в свои норы, вслушивались сейчас в шаги проходящих мимо.
« Топ, топ, - сидите тихо, - топ, топ, - настанет и ваш черёд, - мы знаем и помним  о вас!»
С того самого раза, Алексей частенько просыпался среди ночи, и вслушивался в её тишину. Он слышал скрип половиц, иные посторонние звуки, и всё пытался различить, не раздаётся ли в коридоре равномерное «Топ, топ». Вот и сейчас, продолжая лежать в полудрёме, он по привычке, вслушивался в шумы, доносившиеся до него. Между тем старый деревянный дом, жил собственной, неподдающейся, никаким временным переменам жизнью. Алексей знал и чувствовал это. Он безошибочно научился отличать звуки, производимые людьми, от звуков, издававшихся самим домом. Вот, громко, где - то на чердаке стукнула деревянная балка, заскрипели перегородки в коридоре. Дом, словно старик, постанывал половицами, покашливал стуком перекрытий. Он словно ворчал себе под нос – « Эх люди, люди, и что же вы делаете…зачем суетитесь, к чему! И сколько я вас перевидал разных то, э-э-х…»    
Именно так почему - то всегда представлялось Лёхе. И при этом он смотрел на себя,  на кровать, на которой они с женой  лежали как бы со стороны, как - бы, откуда -то сверху.  Вот коробка их комнаты, рядом, за стенкой ещё одна, и дальше ещё и так весь их второй этаж, ниже первый и так до самого подвала. Но тех страшных шагов он не слышал. И успокаивалась душа, затуманивался сном разум. Так часто бывало. Но сегодня не спалось.


Приподнялся, взял папироску, чиркнул спичкой, пустил колечко дыма и опять лёг на спину. Воспоминания вновь подхватили Лёху и унесли прочь из этой комнаты далеко в те годы, когда был он и не Лёхой вовсе, а Алексеем Сергеевичем Бибиковым, сыном знаменитого на всю Москву профессора Бибикова Сергея Митрофановича, занимавшегося лечением заболеваний позвоночника.  И работал тогда он в экспериментальной лаборатории при медицинском институте, где также  учился на вечернем отделении лечебного  факультета.  Часто думал Алексей о своей прежней жизни.  О своём детстве до десятилетнего возраста  Алексей всегда вспоминал как о сказке. Всё, что произошло потом, после 17-го года вспоминалось   как череда бесконечных изменений,  которые как бы сужали жизненное пространство семьи Бибиковых.…  В начале в их дом среди ночи стали приходить люди в кожаных куртках,  они требовали сдать золотые монеты, что - то ещё  искали, потом объявили о создании домового комитета и потребовали, чтобы его возглавила мать Алексея.   Их большую квартиру  буквально растащили по комнатам жильцы, съехавшиеся в Москву из разных краёв необъятной России.  Вести приём пациентов отец больше не мог, его вызвали на Лубянку и предложили работать в  МедСанупре  Кремля. Сергей Митрофанович отказался. Вскоре под  надуманным предлогом его лишили права читать лекции студентам, и лишь благодаря чистой случайности не закрыли лабораторию, которую он возглавлял.  Так как Алексей имел весьма сомнительное происхождение ( шутка сказать, - отец и мать потомственные дворяне!)  поступить в медицинский без мытарства сразу, не получилось. В начале, он устроился работать в лабораторию отца лаборантом. И лишь позже поступил на лечебный факультет. После ареста Бибикова – старшего  лабораторию закрыли. Из круга людей, окружавших профессора, в течение следующего года,  посадили практически всех!  Алексей оставил учёбу, работу и уехал из Москвы  под Омск к дальним родственникам матери. Выучился на электрика и стал работать в механических мастерских.


Оттуда ушёл на войну. Отец к тому времени уже умер в одном из лагерей, в Казахстане. В сорок втором году умерла и мама. Алексея комиссовали  по ранению в Августе 44-го года. Он вернулся в Москву,  зашёл в свою некогда большую квартиру в Леонтьевском переулке.  В комнатах, которые занимали после уплотнения Бибиковы, жили чужие люди.  Алексей вновь уехал, теперь в Куйбышев,  поселился в поселке Громово, в двенадцати километрах от города, устроился  работать по специальности, электриком. В громовском медпункте познакомился с Катериной. Кончилась война, все ждали, когда же жизнь начнёт налаживаться, ждал и надеялся на это и Лёха Бибиков. Надоело ему скитаться, бояться, что чужая воля вновь изменит всё к худшему!   Уже сорок лет скоро стукнет, а  ни кола, ни двора не нажил…
Вздохнул Лёха, затушил папироску, да и задремал. Проснулся он тогда же когда,  Катя начала вставать с постели. С улицы доносились звуки бравурного марша, звучавшего из репродуктора на соседней улице. Он быстро поднялся, натянул штаны, сбегал на большую общую кухню ополоснулся под краном холодной водой. Катюха уже сгоношила завтрак, надо было торопиться, через пятнадцать минут он должен стоять на углу  дома, знакомый шофёр с мясокомбината обещал проехать мимо его жилья и подобрать Лёху по пути. Крытую полуторку дал  мясокомбинат для того, чтобы отвезти выделенных для участия в праздничной демонстрации рабочих в Куйбышев. Лёха мог и не пойти на демонстрацию по болезни, жена договорилась с фельдшером  медсанчасти Петровичем, тот обещал дать  справку, да в последний момент закадычного друга Лёхи, Василия Беловского тоже отрядили для участия в демонстрации, и Алексей решил не бросать друга. Допив чай, он сунул в карман свёрток с нехитрыми бутербродами, поцеловал Катю и выскочил на улицу. Тёмное ноябрьское утро капало дождём со снегом,  ветер стремился проникнуть под одежду, огромные, чуть подёрнутые первым ледком лужи на каждом шагу  грозили большими неприятностями для обуви прохожих. Лёха поднял воротник своего пальтеца, сунул руки по глубже в карманы и зашагал к углу дома.
Не обманул Лёху знакомый шофёр. Прошло минут пять или около того, как тормознула около него знакомая  полуторка  зелёного цвета. В кабине рядом с водилой сидела дородная баба в красном платке. Лёха махнул шофёру, мол «Спасибо, что не подвёл!» и перевалился через задний борт машины. Василий, как и договаривались,  занял другу место справа по ходу машины почти у борта. Друзья поздоровались, закурили. В машине было шумно и весело, кто -то рассказывал анекдоты, кто - то пытался петь, несколько  совсем молоденьких девчонок  громко смеялись.


Когда добрались до места, на улице посветлело, дождь со снегом окончательно сменился на   мокрый снег. Вылезать из машины не хотелось, но деваться было некуда. С Волги дул сильный ветер. Василий достал из кармана  чекушку,  отвернувшись (не ровен  час, увидит старший колонны!), Лёха сделал пару глотков, вернул бутылку другу.  Тем временем, под звуки музыки и громкие лозунги, доносившиеся из репродукторов, колонны демонстрантов вливались на площадь .На длинных трибунах стояли руководители области и города, статуя Куйбышева  пристально взирала на проходящие мимо ряды демонстрантов, тяжёлые от мокрого снега  транспаранты  колыхались в толпе идущих, перемежаясь с портретами Сталина, Берии, Маленкова и прочих членов Политбюро. Колонна, в которой шли оба друга, была  одной из последних. Построившись  почти у самой окраины города, она,  неравномерно  двигалась  то, замедляя, то, ускоряя темп движения, петляла по улицам.  Казалось, что невидимая рука тянула огромные бусы, состоявшие из несметного количества бусин – людей, и только этой руке был понятен смысл этого движения.  Пока шли к площади, друзья, болтая, с великими предосторожностями  прикончили первого «мерзавчика», прихваченного Василием и уже было, примеривались ко второму, как вдруг они вступили на площадь.  «Слава великому Сталину!» - неслось из репродукторов.
- Урра! – кричали, что было сил демонстранты.
«Да здравствует ВКП б вдохновитель всех побед и свершений!»
- Урра! – вопили оба подвыпивших друга вместе со всеми.
«Слава советской науке!» - не унимался репродуктор
-Урра! – вновь отвечала ему восторженная толпа.
Всё прохождение  заняло не больше пяти минут. Как только  люди миновали площадь, как бы незримо связывавшая их нить порвалась в одночасье, и множество бусин – людей рассыпались кто куда!  Люди, словно стыдясь того, что только что, было, стремительно шли прочь, всем своим видом демонстрируя, что на самом деле есть дела и  важнее,  чем шастать по такой погоде, и орать во всё горло на улице лозунги.  Оба друга не стали исключением.  Они прямиком направились в сторону берега Волги, где  в замершем на время осени и зимы, унылом и пустынном  парке  распили второго «мерзавчика», закусили Катюхиными бутербродами, после чего двинули на вокзал, так как  в посёлок уже  надо было добираться самим.
 

Жалок человек в своём  бессилии перед судьбой!  Опоздали друзья на первый поезд, и знал бы Лёха Бибиков, что для него лично будет означать это опоздание! Но нигде даже не ёкнуло у Лёхи. До следующего поезда  надо было ждать три часа. Друзья повстречали своих, громовских  работяг, и  отправились все вместе в  рюмочную неподалёку от вокзала. За разговорами и шутками время пролетело быстро. Все вместе погрузились в вагон. Посёлок Громово был первой станцией, на которой надо было выходить всей весёлой компании. Лёху развезло и клонило в сон. Смеркалось,  когда поезд подошёл к узловой станции «Громово». Подвыпившая братия сиганула на перрон.  Леха вышел из вагона последним. Было нечто, что мешало ему. Он очень, очень сильно хотел по малой нужде. А надо сказать, что с фронта, после ранения,  не мог он долго терпеть… .  Иногда  так прижимало, что чуть до позора не доходило, придти домой в мокрых штанах. Вот и теперь приспичило Алексею так, что двинуться не мог. Посмотрел он по сторонам, люди кругом стоят у поезда, милиционер прогуливается, негде пристроиться, двинул Лёха прямиком в здание вокзала, благо вход в него был аккурат напротив того места, где остановился вагон, в котором приехала вся компания. Василий не сразу хватился друга. А когда хватился, то было уже поздно. Лёха вошёл в здание вокзала и кинулся в  туалет.  Но не тут, то было! На грубо крашенных дверях туалета висел здоровенный замок. Схватился  он за живот, заковылял обратно и увидел большие кадки с пальмами и ещё какими- то растениями, и показалось ему, что сможет он за этими растениями спрятаться и нужду свою справить! Пристроился Лёха к одной кадке, и пошло дело! Воспарил он и духом и телом. И только спиной, затылком почувствовал неладное.
Обернулся Лёха и оторопел. Прямо позади него стояли два  милиционера.
- Ну, ты облегчился,- спросил первый
- Да,- прошептал вмиг протрезвевший Лёха.
- Тогда стряхни, - насмешливо проговорил второй. И вдруг резко и сильно саданул Лёху прямо в челюсть.
- Ты что, паскуда другого места не нашёл! – рычал первый подскочивший к упавшему Лёхе, схвативши того за шиворот.
-Товарищ старшина, я … у меня пузырь мочевой с фронта… я – мямлил Лёха.
- Ах пузырь, сейчас мы тебя полечим, - неслось в ответ , - ты на кого свою елду задрал, сука!  Только сейчас Алексей сообразил, что оба милиционера кивают головами на стену, возле которой стояла кадка с пальмой. Он поднял на неё глаза и оторопел. На стене, прямо над тем местом, где только что  мочился Лёха в  кадку,  висел портрет Сталина в шинели, в полный рост!          

     … Дождь громко барабанил в окно. Он настойчиво стучал в стёкла обоих окон, как будто требуя впустить его внутрь комнаты. Внутри было тепло,  сухо и сумрачно. Свет, стоявшей на письменном столе лампы, выхватывал из утреннего сумрака отдельные детали – вешалку с висевшей на ней плащ-накидкой, фуражку с синим околышем, лежавшую сверху, и фигуру младшего лейтенанта в новенькой гимнастёрке, склонившуюся над столом.   
« Довожу до вашего сведения, что 7-го Ноября 1947-года, на узловой станции «Посёлок Громово», при попытке организовать акцию по дискредитации имени товарища Сталина нами был задержан гражданин Бибиков Алексей Сергеевич 1907-го года рождения, сын врага народа и пособника заговора военных, Бибикова Сергея Митрофановича.» Лейтенант шмыгнул носом. Встал из-за стола и подошёл к окну. «Да-а, - повезло тебе Петруха! Ох, как повезло! Если бы ни этот балбес Бибиков сидеть бы тебе сто лет в этом Громове. Не окажись эта тварь сыном врага народа то… да-а, смотри, не упусти свой шанс!  Оформи все, как положено!» - шептал лейтенанту внутренний голос. Он потёр  уши,  снова сел к столу и взял в руки перо.  « …По данному делу нами проводится следствие.   В целом все мероприятия по  празднованию  31-й годовщины Октября  по вверенной мне территории прошли нормально.»
-Нормально! – вслух повторил младший лейтенант, и подумал –« Это только первый рапорт, так сказать для затравки, а там как раскрутим это дело, тогда… тогда, глядишь, в Управление в Куйбышев, переведут, а там…» Что ждало его «там» младший лейтенант МГБ СССР  Пётр Сумкин по видимому  знал очень хорошо. Он ещё раз потёр уши, прислушался к себе. Но внутренний голос молчал, из чего Сумкин заключил, что написал всё правильно. Он подписал рапорт и отправил его «наверх». И закрутилась судебная машина, заскрипели, заворочались жернова, затягивая в себя Алексея Бибикова вместе со всеми его слабостями….
 
 Ps История эта совершенно не вымышленная. Прототип главного героя в итоге получил десять лет лагерей. Вернулся домой после смерти Сталина. Ему повезло больше, чем его отцу…