БОРЯ. Часть 3

Я не ожидал такого согласия. Но едва ли он дал бы мне более трех минут, тем более что вот-вот должен быть чай. И потому, экономя каждое слово, среди шума и других разговоров, я попытался рассказать о том, что почерпнул в исторической и технической литературе.

…Для войны с Японией было предназначено 2 атомные бомбы, а к исходу 1945 года у  США было 196 бомб. В директиве № 432/д  от 14 декабря 1945 г. были указаны цели –  20 советских городов, где наиболее развиты научные, промышленные и военные отрасли страны. И основная трасса –  Транссибирская железнодорожная магистраль.  На карте указаны базы, с которых авиация США могла достичь 17 из 20 городов. Большинство баз было в Англии, остальные –  в Италии и Японии.

Очередность бомбардировок: Москва, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, Саратов, Казань, Ленинград, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Магнитогорск, Пермь, Тбилиси, Новокузнецк, Грозный, Иркутск и Ярославль.

Из речи Специального помощника президента Трумэна К. Клиффорда на совещании высших государственных руководителей США 24 сентября 1946 года:

- «…Война против СССР будет «тотальной» в куда более страшном смысле, чем любая прежняя война.    …Любые переговоры об ограничении вооружений вести медленно и осторожно, постоянно памятуя, что предложения о запрещении атомного оружия и наступательных видов вооружения дальнего действия значительно ограничат мощь Соединенных Штатов…».

В 1947 году план был уточнен, в список добавлены еще четыре города и план назвали «Жаровня».
- В 1948 г. был готов более обширный план «Чартиотир».  В первый месяц полагалось сбросить 133 атомные бомбы на 70 советских городов: 8 на Москву, 7 –  в Ленинград, и т. д.  В последующие два года планировалось сбросить еще 200 атомных и 250 тысяч тонн обычных бомб.

Из доклада главнокомандующего ВВС США комитету начальников штабов 21 декабря 1948 года:
- «2.  Война начнется до 1 апреля 1949 г.
…в.  Планы объектов и навигационные карты для операций против первых 70 городов будут розданы по частям к 1 февраля 1949 г.
   л.  Для первых атомных бомбардировок в целях планирования принимаются возможные потери в 25% от числа участвующих бомбардировщиков, что совсем не воспрепятствует использованию всего запаса атомных бомб. По мере воздействия атомного наступления на советскую ПВО потери бомбардировщиков снизятся…».

Первую фазу войны –  сброс бомб на 70 городов –  планировалось провести за 30 дней и при этом (в зависимости от эффективности советских ПВО и других мер защиты), жертвы составят от 2,7 до 6,7 миллионов человек.  Жизнь остальных 28 миллионов в этих городах окажется под вопросом, либо будет сильно затруднена.

Но в планах выявились недочеты, и сроки войны перенесли.

Однако случилось непредвиденное. 3 сентября 1949 г. в северной части Тихого океана патрульный самолет США обнаружил повышенную радиацию. Спешная проверка показала: в Советском Союзе испытана своя атомная бомба. Что чрезвычайно обеспокоило США.  Через три недели ТАСС сообщил о создании советского атомного оружия и разъяснил:

- «что касается тревоги, распространяемой по этому поводу некоторыми иностранными кругами, то для тревоги нет никаких оснований. Следует сказать, что Советское правительство, несмотря на наличие у него атомного оружия, стоит и намерено стоять в будущем на своей старой позиции безусловного запрещения применения атомного оружия».

Вашингтон распорядился немедленно рассмотреть возможность быстрой превентивной войны.  Новым планом «Тройан» с 1 января 1950 г. предусматривалось в течение трех месяцев сбросить 300 атомных и 20 тысяч тонн обычных бомб на 100 советских городов, для чего необходимо 6000 самолето-вылетов.

Но анализ комиссии показал: авиация США уже не в состоянии выполнить эту задачу.  Почему?

В конце 1949 г. США имели 840 стратегических бомбардировщиков в строю и 1350 в резерве.  Комиссия выдала результат: при вероятности достижения целей 70% это будет стоить гибели 55%, т.е. более тысячи бомбардировщиков.

Такие потери для армии США неприемлемы.  В 1944 году при бомбардировке Нюрнберга из 97 самолетов не вернулись 20%, –  и в летных частях началось брожение, массовые "заболевания", почти забастовки и мятеж.  Здесь же, когда изо дня в день потери вдвое и втрое выше –  никто не полетит даже под страхом суда и тюрьмы.  А если и полетят –  то лишь до ближней зоны быстро набирающих силу советских ПВО.  Выбор невелик: назад –  или в могилу.

Далее, –  полагали члены комиссии. –  Едва ли СССР, неся такие потери, не даст ответ, и тоже с применением атомного оружия?  В первую очередь действиями ВВС в течение двух месяцев будут уничтожены все крупные города Англии с их промышленностью и аэродромы, с которых авиация США производит налеты на СССР.

Из доклада начальника оперативного управления штаба ВВС США 11 апреля 1950 г.:
«ВВС США не могут:  а) выполнить все воздушное наступление по плану «Тройан»,  б) обеспечить противовоздушную оборону территории США и Аляски».

               –  –  –

в одиночку потянуть войну против СССР Америке оказалось не под силу, ставка была сделана на подготовку коалиционной войны, намеченной на 1957 г. с привлечением всех сил НАТО.  Так появился план «Дропшот».

В первый период войны сбрасывалось свыше 300 атомных и 250 тысяч тонн обычных бомб с уничтожением 85% советской промышленности.  Предполагалось задействовать 250 дивизий, авиацию и флот, а всего – 20 миллионов человек.

Учитывалось все, даже погода. Изучали направления ветров, чтобы после разрушения предприятий ветры понесли радиацию в густонаселенные области, и тем убили бы еще несколько миллионов человек.

из вариантов снижения потерь ВВС США  был план сброса за два часа 750 атомных бомб на 118 городов и 645 аэродромов СССР.

После поражения СССР разделялся на 4 зоны ответственности с 22 «подрайонами», и для оккупационных функций планировались 23 дивизии. Две дивизии в Москве, по одной – в Ленинграде, Минске, Мурманске, Севастополе, Ростове, Новороссийске, Батуми, Баку, Хабаровске, Владивостоке и других.  Им в помощь были 4 воздушные армии.

                –  –  –

Параллельно планировалось мощное психологическое наступление для расшатывания морали, дезорганизации управления, насаждения смятения, сомнения и разочарования в социализме, диссидентства и предательства среди советского народа.

С помощью кино с порнографией, культом силы и денег, вовлечением в орбиту тех, кто ездил на учебу или по долгу службы за рубеж, и других мер, планировалось создание слоя неустойчивых, разложившихся личностей и озлобленных на советскую власть эгоистов, расположенных к зависти Западу,  алчности, обогащению, обману, коррупции и воровству. 

Если благодаря верному политическому и культурному воспитанию во времена Сталина такие явления стали постепенно исчезать и восприниматься как уродливые и получали отпор (например, в фильме «Золотой теленок», когда Остап Бендер решил в поезде похвастать, открыл чемодан и показал попутчикам-студентам пачки денег, где был миллион –  и студенты отшатнулись от него, как от прокаженного), –  то к семидесятым годам в условиях снижения противодействия разложению и социальному злу, западная программа создания «пятой колонны» в России дала плоды, и к приходу Горбачева с его "новым мЫшлением" эти личности стали такими, как хотел Запад –  алчущими огромных личных богатств и губителями СССР.

С первых секунд «перестройки» эти, поначалу «кооператоры» и всех видов жулики, под видом "отходов" в бешеном темпе стали вывозить на Запад все, до чего могли дотянуться их загребущие руки: медь, алюминий, титан, все виды ценного сырья, редкие и стратегические материалы, алмазы, золото, секреты и технологии.    Тайно, а затем и явно начали сбывать за рубеж новейшую военную технику. 

Развязали войну "суверенитетов" и уничтожили СССР.  Инициировали и возглавили "приватизацию", путем разрушения производства и воровства уменьшили госбюджет в тридцать раз, а сами открыли личные миллиардные зарубежные счета и сделали страну нищей, вымирающей по миллиону в год.

Из директивы США  СНБ-58:
- «Мы должны вести наступление не только открытыми, но и тайными операциями… Курс на подстрекательство к расколу внутри коммунистического мира следует вести сдержанно…  …Мы должны всемерно увеличивать всю возможную помощь и поддержку прозападным лидерам и группам в этих странах».

Однако, даже с таким планом в 1958 году не все "вытанцовывалось". Новый анализ показал: в случае нападения на СССР Советский Союз за 20 дней сможет занять Западную Европу.  За 60 дней выведет из строя Англию.  Уже располагая нужными бомбардировщиками, подвергнет атомным ударам США.  И перед Западом и США стал вопрос: – как избежать возмездия?  Тем более что уже в 1957 году Советский Союз совершил трудовой и научный подвиг –  первым испытал баллистические ракеты и запустил спутник, а через четыре года поднял человека в космос.

              ***

– Так вот.  Теперь самое главное и ответ на ваш вопрос, – сказал я иногда прикрывавшему глаза и явно скучавшему Загрядину. – Американцы в 60-х годах подсчитали, что, имея превосходство в количестве ядерных зарядов и даже напав внезапно, они не сумеют уничтожить все наши аэродромы и ракетные установки.  20% наших ядерных сил уцелеют и нанесут непоправимый урон США. 

И тогда ими была принята новая концепция.  Иметь такое двух, трех или четырехкратное превышение числа атомных зарядов и их носителей, чтобы первым нападением гарантированно уничтожить все наши средства ответного удара.  Мы, чтобы иметь возможность наказать агрессора, ответили увеличением количества наших сил возмездия.  Вот история гонки ядерных вооружений.

– Ну и что? – еще раз очнулся от надвигавшейся усталости и желания отдохнуть Загрядин.  – Что здесь нового?

– Ничего.  Когда США накопили 12 тысяч зарядов, выяснилось, что для СССР, благодаря принятым экстренным мерам, не составляет труда выпустить в два раза больше.  Итог этих двух десятилетий –  цель и программа, поставленная американцами, лопнула. 

Так что спасибо товарищу Сталину, что принял решение и приказал построить два наземных завода по производству ядерных материалов в Челябинске и Томске, и один –  подземный и неуязвимый для атомных ударов – химкомбинат в Саянах на Енисее, где имел честь служить наш именинник.  И мир нам был обеспечен. Иначе бы мы тут не сидели.  Верно, товарищ Анастасьев? – спросил я, повернувшись в его сторону.

Но тот о чем-то весело говорил с соседями, наливал им стопки и не слышал.

– Все это, конечно, верно, – отпил боржоми и выбрал маленький кусочек сыра Загрядин. – Если читал, то, конечно.  Мы не против.  Но все же было немного не так.

– А как?

– Ну, как тебе сказать?… Ты же не станешь отрицать, что мы оказались без штанов?

– Буду отрицать.  Я смотрел ваши фотографии, и там вы везде в нормальных штанах.  Много дороже, чем у Циолковского.  И ничуть не хуже, чем у Эйнштейна, Курчатова или Менделеева.  Или вы более значительны и вам нужны штаны золотые?

Он не отвечал.

–  Везде вы здоровенький, довольный и улыбаетесь.  На других пьете вино и кушаете шашлыки. На другом фото –  в каждой руке по шашлыку.  Это  целый килограмм!  Это не считая выпивки и всего другого! Уйма еды!  Бьюсь об заклад, что за ваши годы вы скушали больше, чем Ленин или Сталин.  А голым я вас ни разу не видел. У вас дома  есть гардероб?  Позовете меня посмотреть?   Готов спорить, что ваш гардероб в пять раз больше, чем у Сталина. А он не плакал как вы, что «нищий».  Вот моя рука.  Согласны?

– Ну и что?  Неужели ты мне будешь рассказывать, что мы жили хорошо? – уже громче и начиная сердиться, заговорил он. – Сравни с другими, мы же были самые бедные!  Ни-щи-е!

– Полная ерунда. Знайте, товарищ Загрядин, что уровень жизни –  это не пищевая категория, –  это важно только для животных.  А для нормальных людей, –  какими требует быть Бог,   «уровень жизни» –  это кристалл с десятками граней, одна важнее другой. И этот уровень определяют не тонны съеденной еды, а многое другое: уровень науки, число учебных заведений, надежность защиты от агрессора, доступность здравниц и курортов,  духовное состояние народа и направленность его дел. 

Отсутствие наркомании, преступности, и многое другое.  И еще очень важный параметр –  не трусость и безразличие перед мировым злом, а борьба за справедливое устройство жизни на Земле.   Если вы живете "от пуза", а рядом разбойники насилуют женщину, убивают ребенка, или международные буржуи затевают и ведут войны за наживу, терзают землю, бомбят планету, растения и животных, и убивают миллионы людей –  разве ваша совесть чиста и вас ничто не тревожит?

Разве повернется язык сказать, что ваш «уровень жизни» высок и вы живете "счастливой" жизнью?  Нет, вы покрыты позором, поскольку трусите, терпите и не останавливаете зло.  А это богопротивно.  Божии законы требуют остановить зло. Вы своим "невмешательством" потворствуете злу, даете ему ход, и выступаете на стороне зла и сатаны.

Загрядин не желал тратить силы на споры и не отвечал.  Видя отсутствие интереса к вопросам мира и жизни на земле, я подвинул бутылку с боржоми, почитал этикетку и начал рассуждать уже для себя:

–  А оценивать "уровень жизни" лишь с одной стороны –  размеров корыта –  это неправильно. –  Я отпил глоток. –  Всего вы не съедите. Когда будете покидать мир и подводить итог, будете гордиться количеством съеденных продуктов или имущества в сундуке?  Лежа на одре, вы о них даже не вспомните.

Я указал в верхний угол комнаты, где обычно ставят иконы, и добавил:

–  Возьмите Христа.  Имущества у него было меньше всех.  Не было даже квартиры, а у вас она есть.  Порой ходил в рубище.  Вы по сравнению с ним –  миллионер.  Но кто назовет его "нищим"?   Он жил духовной и просветительской жизнью, и ценят его уже целых 2000 лет не по количеству выпитого и съеденного, –  я показал на тесно заставленный тарелками, стаканами и бутылками стол, –  не по гардеробу, а по его великим делам.  Посмотрите, как его чтят!  Одних церквей сколько создано!  А книг?  А икон?  А праздников в его честь?  Так что у вас есть с кого брать пример.  И тогда не будете считать себя нищим.

Я отпил воды, посмотрел на именинника Анастасьева, что-то горячо перечислявшего соседям и загибавшего пальцы на руке, и добавил:

–  А что касается  "нищеты" –  тут вы, Леонид, сильно преувеличили. Фотографии не дадут соврать: –  у нас везде было много упитанных, солидных и даже толстых людей. А переедать –  это опасно.  Вспомните, –  напомнил я ему наши многочисленные в те годы отмечания юбилеев и праздников в лесу после работы. –  По разумному хватило бы двух или трех кусочков шашлыка, но все съедали не меньше двух, а то и трех шампуров.  В двадцать раз больше!    Не знаю как другие нации, но русские в своих застольях сильно переедали. Это привычка. Уже не вмещается, –  а они все едят.   

Мы, например, до "перестройки" в шестидесятилетие нашего токаря Георгия Николаевича Полякова устроили стол в пять раз больше этого, чуть не лопнули, и подарили ему двухместную надувную резиновую рыбацкую лодку.
Жалуются, что нечего было есть, а как посмотришь фотографии – так одно обжорство. 

Есть документы и фотографии наших застолий, у меня самого их не меньше ста штук, могу показать.  Там все зафиксировано: –  торты, вина, сыр, копченая рыба, банки со шпротами, сайрой, сало и разная колбаса. Яблоки, апельсины, конфеты «Мишка», «Былина», «Радий» и «Белочка». Шампуры, нарзан, пиво и лимонад. С трудом подымались из-за стола.  Чего, правда, тогда не было –  это «Пепси». Но сейчас говорят, что оно вредное.  В общем, с точки зрения  правильного питания, было много лишнего.

И так было везде, –  уточнил я. –  Если дадите объявление, что согласны за хорошие деньги купить фотографии прошлых застолий –  вам из каждой деревни, города и каждой семьи пришлют мешки фотографий. 

Я уже не говорю о курортах. Их количество с каждым годом нарастало,  и туда за копейки и даже бесплатно ездили ежегодно миллионы людей. Там жизнь вообще была как в раю.  С лечением и нарзанными ваннами.  С библиотеками, среди ковров и живописных полотен. В окружении пальм и кипарисов, среди цветов и в холлах из ценных пород мрамора и всех видов гранитов. Не так ли?  Могу принести мои семейные фотографии. Там я или мои родственники засняты именно в таких райских условиях.

 Есть нации, которые вообще едят мало. Но ни в здоровье, ни в чистоте, в куль-туре и в искусствах не уступают другим, и даже много выше.

Я посмотрел на клокотавший на столе чайник, в который двое ответственных за чай бросали ложками заварку и насыпали в тарелки конфеты, и сказал:

–  Так вот.  Нищий не сможет построить самый большой в мире шестиметровый телескоп с зеркалом 40 тонн для изучения Вселенной.  Или радиотелескопы, как у нас. А вы построили. На это надо уйму сил и средств.  Нищий не найдет денег на передовую науку и на такие ускорители, как в наших новых и самых красивых городах в Дубне, Протвино или под Новосибирском, не пошлет человека в космос. 

А вы это сделали. Значит, вы очень богаты, и не каждая страна сможет ваши подвиги повторить. Разве вы не гордитесь этим?   Но самая главная задача, –  это какая?
–  Вижу, что не знаете, –  решил помочь я Загрядину.  –  Это защита самой жизни.   Важнее ничего нет.  Поэтому при определении  «уровня жизни» этот параметр должен стоять на самом первом месте.  А вы его игнорируете.  Почему?   

Зачем вам одежда и все другое, если завтра на вас нападут и убьют?  А мы в Советском Союзе  эту главную задачу охраны жизни решили надежно, как никто.  Только очень богатый человек может создать и иметь такую крепкую от врагов защиту себя и своей семьи, как наши лучшие самолеты ТУ-160, ракеты С-300, и еще такое, о чем другие страны не могут и мечтать.  Вот они, точно, оказались бы без штанов!  Даже ваша хваленая Япония.  И все другие страны.  Им это не под силу.  И если они Америке чем-то не угодят –  их в любой момент накажут бомбами.  Как в Хиросиме. В один час убили 80 тысяч и столько же покалечили.

Чтобы Загрядин не думал, что это коммунистическая пропаганда, я упомянул о статье далекого от коммунизма М. Александрова из Австралийского национального университета.  В работе «Внешнеполитическая доктрина Сталина»  он делает вывод:

- «…Сталин стал постепенно отходить от этой политики (вынужденных коалиций с рядом западных и не очень дружественных стран  лишь тогда, когда послевоенные геополитические преобразования поставили Россию (пожалуй, впервые в истории) в положение абсолютной безопасности, то есть в такое положение, когда ни одна потенциальная коалиция великих держав не имела возможности нанести ей военное поражение.  Это было самое крупное внешнеполитическое достижение Сталина».

–  Вы же знаете, –  напомнил я, –  что целое поколение после той страшной войны жило под лозунгом –  «Лишь бы не было войны!».  Так, или нет?

Загрядин подтвердил, что да, было такое время.

–  Поэтому, –  отпил я воды и прислушался к разноголосому шуму за столом, –  мы шли на все затраты, чтобы иметь гарантии от всех случайностей, чтобы вас не убили.  А для этого, ясное дело, надо было на чем-то экономить.  Например, на вашем и моем гардеробе.   И что важно отметить –  наша военная индустрия использовала отпускаемые государством средства с наивысшей эффективностью. Честно выполнила свою задачу на «пять». Даже больше. Я бы поставил «десять».

Посмотрите на нашу военную технику!  Такой нет нигде!  Есть абсолютно все!  Лично я этим доволен, аплодирую, и ни на что не жалуюсь.   А у Сталина, главного организатора всех этих дел, сами знаете, в те годы было всего два кителя, шинель да фуражка.  И никаких личных  дач. Ни себе, ни в наследство.
 
Зато сейчас в разваленной вами стране один гардероб Путина стал на 500 тысяч долларов!  И его сопровождают 16 самых дорогих иномарок с охраной, создавая всюду заторы и пробки. Готовые расстрелять и задавить всех, кто на дороге.  Он этого не стоит.   Зачем ему все это?   Позор.  Это только от самомнения и непонимания своих задач.  Разве не так?  Слишком глубоко залез в государственный нищий карман.

Если он человек честный и сознательный, он должен жить не намного богаче среднего человека в стране, которой управляет. Пышностью не прославишься.  Будет стимул улучшать жизнь народа.  А вам, Леонид, сколько надо костюмов для полного счастья?  Чтобы не считали, что «голый»?

             ***

Загрядин пропустил замечания в адрес его любимца Путина и возражал, утверждая в который раз, что нам не надо было столько ядерного оружия.

–  Ну, хорошо, –  уже изрядно утомился я. –  А что, Леонид Васильевич? –  Я чуть помедлил. –  Знаете, я в чем-то начинаю вас понимать.

Я взял дольку маринованного огурчика и, как полагается за праздничным и сверкающим столом, не спеша и с удовольствием откушал.

–  Как-то в разговоре с этими товарищами, –  я обвел рукой временно потерявшее организованность застолье, –  вы бросили одну фразу.  Она, вроде бы, с виду пустая и бессодержательная, но… –  Я скушал одну дольку огурчика и взял другую. –  Вы махнули рукой и заявили: –  «Гори оно огнем!».

Все было очень к месту и здорово. Да. –  Я отложил вилку. –  Так вот.  Может, в этом что-то есть?  Какой-то ваш мощный философский поиск?  Есть же религии, где огонь –  это божество?  Он источник жизни, и без него ничего нет.  Раньше, чтобы попасть в тот Вечный Мир не старым, а молодым и красивым, люди запирались в храмах, сжигали себя и огнем очищались от всех грехов.  Но, наверное, это не так просто, да и сила воли и терпение нужны немалые...   Но с развитием техники эти трудности сведены к нулю. Человек не успеет задуматься –  и он уже там.

И я полагаю, –  посмотрел я на Загрядина, –  вам захотелось попробовать атомную бомбу на себе. Верно?   А товарищ Сталин и советская власть лишили вас этого удовольствия.  Как хорошо, если бы одна из десяти бомб, что полагалась  на Москву, отклонилась и упала в ваш дом.  И вы бы сразу сгорели!  Так я вас понимаю?   Вам этого хотелось, не так ли?

Но Загрядин не желал превратиться в дым, однако все равно ругал и поносил тех, кто отвел от него десятимегатонную бомбу и не позволил мгновенно и ярко сгореть и подняться вместе с атомным грибом в небеса.

–  И еще одна важная вещь, – удалось остановить мне Загрядина. – Послушайте, это последнее.  В восьмидесятых годах эксперты США написали доклад, где сделаны суровые для США выводы.  Первое. Достичь военного превосходства над Советским Союзом и диктовать ему с позиции силы – это утопия. Эта затея провалилась. Более того, в ряде направлений военной техники они стали даже отставать.   

Второе.  Конкурентная борьба на рынках возрастает, и Америку начинают теснить.  Если Америка будет продолжать гонку ядерных сил и держать свои лучшие умы в этой области, то ее со всех рынков скоро выставят конкуренты Германии, Японии, Тайваня, и многих других.

Так что это не заслуга горбатого, что начали разоружаться, – сказал я про болтуна Горбачева, – а время вынудило Америку признать свой провал и согласиться на наши давние послевоенные предложения о сокращении ядерных вооружений.  Поэтому главная Нобелевская премия мира в двадцатом столетии должна принадлежать не горбатому –  она выдана ему за предательство –  а товарищу Сталину, сделавшему Советский Союз сильным, и сохранившему мир. Иначе бы мы своей шкурой узнали, что такое миллион градусов жары и «ядерная зима»

Есть такая мудрость, – завершил я. – «Если не хочешь войны – будь сильным!».   Вон, что сделали недавно с Югославией!  Разбомбили –  и уехали.  А наш Сталин поступил мудро.  Как следует укрепил государство, оборону, –  и мир нам и всему человечеству был обеспечен.  И лишь потому не случилась Третья мировая война.  Этими его действиями были спасены миллиарды жизней, и планета осталась чиста.  Мы обязаны чтить эту величайшую, планетарного масштаба заслугу вечно.


Однако Загрядин возражал и, прибедняясь, что нищий и голый, говорил слова вроде «надежная защита – это да, никто не против, но какой ценой!»,  «неужели Америке не ясно, что, уничтожив нас, они обрекали на радиоактивное заражение и себя!», и снова и снова повторял вместе с пришедшим на помощь Серяковым слова о голом заде, штанах и нищете.

– Иди выпей таблетку, – вмешался, наконец, Боря, услыхав Загрядина и поняв, о чем речь. – Вдумайся! Чего порешь?!   Тебе что дороже: – штаны или жизнь? Хватит врать, у тебя их полно! У тебя есть все, даже лишнее!  Тебе-то ладно, жизнь надоела, не нужна.  Ну а жизнь твоих-то детей? А?  Чего молчишь?  А жизнь внуков тоже не нужна?   Вот…, – и он опять проехался по «баранам» и «быдлам», которые ничего не могут понять и которым нужен только кнут.
   
                11

Военные одобряют

Как-то в октябре 1997 года я поехал на выходные в красивейший подмосковный научный город Протвино. Сойдя с электрички в Серпухове, пошел на вокзальную площадь к автобусной остановке, поставил вещи на лавку и стал ждать.

На лавке сидел пожилых лет статного вида военный с погонами полковника и орденскими планками на кителе.  Он читал газету.  Две газеты лежали рядом, и в одной из в них к четырехлетнему юбилею ельцинского путча было фото покрытого копотью и сажей  казненного "демократами" Дома Советов.

Я попросил разрешения взглянуть газету.  Ждать было долго, полчаса, и мы разговорились.  Я ожидал поговорить с офицером Советской Армии, но быстро выяснилось, что он убежденный "демократ" и сторонник ельцинских реформ.

–  Как же вы из танков стреляли по людям, и без суда и следствия отправили на тот свет сотни людей? –  спросил я, показывая на снимок. –  Ведь это же не война, чтобы так спешно убивать?    У них  не было оружия, и там были даже дети в 14 лет?

–  Нам об этом судить сложно.  Значит, так было надо.  Властям виднее.

–  Разве не было другой формы разрешения конфликта?  Ведь издав указ о разгоне Верховного Совета, Ельцин по Конституции автоматически лишался полномочий президента и становился простым частным лицом.   Вся армия это знала, к вам было обращение Верховного Совета.   

Почему армия пошла не за Верховным Советом, а за потерявшим полномочия частным лицом?  За преступником, изменившим Конституции?

–  Знаете что, я не знаю как по Конституции, но все эти Советы –  это еще от советской власти.  От коммунистов.   А потому их надо было любым способом убрать.  Правильно сделали.

Он был слегка худощав, аккуратно сложенная плащпалатка строго и красиво лежала на его коленях, он подобрался, и было видно, что он готов в бой за «демократию» и режим, свергнувший коммунистов.
Я не ожидал столь резкого неприятия государственного устройства, которому он присягал. Вероятно, он был и в партии, и вот теперь, оказывается, все эти годы он был вовсе не стражем советского государства, а его врагом.   Или просто шпионом, но более зловредным, ибо растрачивал деньги не самой Америки, а умудрялся черпать их для себя в советской казне.  Допущенным к военным секретам и тайно ждавшим условного часа, чтобы открыто перейти на сторону врага.

–  И давно вы стали против коммунистов? –  спросил я.

–  Всегда был против, –  отвечал он.

–  Коммунистов на фронтах погибло три миллиона.  Каждый четвертый из числа военных потерь.  Сами знаете, они первыми шли в бой, подавали пример в защите страны и пример работы в тылу.  А великий подвиг коммуниста Гагарина?  Это был огромный риск, и никто не давал гарантию, что полет будет успешным.  А он пошел первым ради всего человечества. Как же иметь на них такую сердитость?

–  Все плохое –  от коммунистов.  Не подготовились к войне.  Кто виноват?  Они.  Все знали, что будет война.  А что вы сделали?   Ничего!  Вы даже не удосужились поднять войска по тревоге! –  отчитывал он меня. –  Вы, наверное, не читали Жукова?   Советую почитать.  Там все написано.

Полковник стал сух и строг.

–  Читал, –  ответил я. –  Но  кто пишут мемуары, стараются показать себя с лучшей стороны, и часто грешат истиной.  Таков закон этого жанра.  Возьмите мемуары Горбачева, Ельцина, Коржакова и других –  там все так и построено.

–  Вы не верите Жукову?  Что не подняли войска??

–  Жуков многое умалчивает, и тем вводит в заблуждение.

–  Для чего?

–  Обелить себя. Перед войной он был начальником генштаба, и на этой должности совершил неверные действия. И даже очень подозрительные.  А после смерти Сталина свалил  все на него.

–   К войне не готовились. Это известно всем.  Почитайте еще раз.

- За три неполные предвоенные пятилетки успели создать такую индустрию, которая только и позволила победить в войне. Готовились сверх сил.  Тогда многое, чтобы не давать повода врагу для нападения, проводились скрытно, но несколько лет назад подняты архивы и там видно, какая большая подготовка велась перед войной.   

- Такая, что даже войска не подняли и они ничего не знали.

- Предупреждения о возможном нападении и приказы о приведении в боевую готовность были отданы в округа заранее, 14 мая.  За полтора месяца, и продублированы за четыре дня до начала войны.

Полковник неприязненно смотрел на меня и своим строгим молчанием подчеркивал недоверие мне и твердость своих мнений.

–  Жуков подписывал эти приказы, но в мемуарах ни слова.  В мае войска  из Бреста должны  были быть выведены в заранее предписанные районы сбора, но остались в городе и были разгромлены. Это согласуется  с показаниями Тухачевского на суде в 1937 году, где он говорит о сговоре троцкистов с Гитлером и о его помощи для  приходе их к власти. За то Гитлеру обещали Украину,  Белоруссию и Узбектан.

–  Откуда все это?   Кого вы слушаете?   Вы что, в КПРФ это насочиняли?

Я назвал полковнику эти доселе неизвестные ему источники и добавил, что не состоял ни в КПРФ, ни в КПСС.

–  А вы были в партии? –  поинтересоваться я, не сомневаясь, что этот предатель присяги и партийной клятвы был в ее первых рядах, и наплывом таких и забвением чисток своих рядов, партия обрекла себя на смерть.

–  Нам с вами не о чем разговаривать, –  сухо и ставя точку в разговоре, сказал он, и снова занялся газетой.
             
              ---
                А. Межиров.
Повсеместно
Где скрещены трассы свинца,
Где труда бескорыстного невпроворот,
Или там, где кипенье великих работ,
Сквозь века, на века, навсегда,  до конца -
     - Коммунисты, вперед!   Коммунисты, вперед!
    

             12

На другой день, как мы с Борей читали в пультовой книгу о расстреле Дома Советов, я с раннего утра пошел вниз в мастерскую сверлить много отверстий в текстолитовых пластинах для изоляторов.  Открывалась и закрывалась входная дверь, входившие обменивались приветствиями и готовились к работе.

Николашин рассматривал какую то бумажку, Хаустов, бранясь на вечный беспорядок, искал напильник, третий переобувался, а наш никогда не унывавший Леша Серяков за своим заставленным стаканами, чашками и многими деталями столом чинил ножовку по металлу.

–  Вот, все пьют за моим столом чай, а меня за беспорядок ругают! –  оживленно и без тени обиды, говорил он, сдвигая мятые обертки, крошки и иное чайное имущество в сторону. – Интересно, если посчитать, у меня в разных местах был десяток столов, и всегда за моим столом пили чай!  Почему так?

Пришел Андрей Иваненко, старший по производству работ на установке. Уже одетый в свою зеленую рабочую утепленную куртку, он сел к железному верстаку, где у окна стояли печка от вакуумного диффузионного насоса и чайник, помолчал, и затем провел трехсекундное «производственное» совещание:

–  Юра Халиллов сказал, что если сегодня ограждение не будет готово и не поставлено краном на место –  всем будет "кердык". –  Все оглянулись на него. –  А пожить-то хочется, –  задумчиво добавил он и, глядя вниз, поморщив лоб и о чем-то поразмышляв, ушел готовить фронт работ. 

Переодевшись и захватив нужные инструменты –  лом, кувалду, рукавицы, дрель, мел и «болгарку», ушли и другие.

Я начал размечать и сверлить пластины, и мастерская наполнилась дребезжащими звуками старого станка.  Вскоре и Леша, исправив ножовку, приступил к пилению многих железок кронштейнов для крепления высоковольтного выпрямителя и подставок для стеллажа, и своим долгим и монотонным пилением туда-сюда и слегка мотающимся чуть волнистым темным чубчиком, он напоминал сцену распиливания Шурой Балагановым больших чугунных гирь.

Вскоре пришел Боря.  Он был мрачен.

–  Нужен кабель. Открой комнату наверху, –  сказал он мне, имея в виду складское помещение Белана, куда он временно сложил несколько бухт кабеля РК.

Мы пошли и отмотали 50 метров. Я помог донести его вниз в мастерскую, и он занялся разрезкой кабеля на пятиметровые куски и разделкой их концов.

–  Вы не видали Мыслина? –  заправляя новый уголок в тиски, звонко спросил Серяков. –  Он мне обещал книжку о ветряках!  Хочу такую штуку сделать у себя на огороде в деревне!

Его деревня Деребрюхово находилась в 12 километрах от нас у реки Пахры, но ввиду неблагозвучности такого названия и вечных споров как правильно говорить: с буквой «е» или «и», –  теперь жители меж собой стали называть ее «Раево», поскольку в наполеоновскую кампанию там недалекояя, будто бы, стояла батарея Раевского.

–  Вот будет вещь! –  продолжал он. –  Воду можно качать!  Свой свет!  А что?  И никакого Чубайса не надо!

Мы не знали где Мыслин и продолжали работать.

–  А где предатель Анастасьев? –  спросил я, вспомнив, что по его настойчивой и убедительной просьбе я напечатал ему на компьютере несколько листков пожарных инструкций, а он не торопится их забрать. –  Целых три дня его не вижу.

–  А его уже два дня нет! –  видимо уже свыкшись с таким суровым определением в адрес своего старшего товарища,  ответил Серяков. –  Говорят, простыл где-то!  Погода-то вон какая!  Ничего, завтра или послезавтра появится!

–  Да, –  хмуро сказал Боря, имея в виду предателя Анастасьева. –  Дожил до такого позора…  Хуже некуда.

–  Если бы он один, а то ведь целые миллионы, –  уточнил я, ища, чем бы потуже затянуть патрон сверлильного станка, у которого давным-давно потерян ключ и теперь каждому приходится проявлять сметку, чтобы зажать сверло и не сломать патрон, стуча по его насечкам зубилом и молотком.

–  А чего? –  в шутку поддержал нас Серяков. –  Всех предателей –  гнать из армии!  Как нашелся предатель, так его того!  Расформировать их всех!

–  Нет! –  оборвал Осипов, вспомнив недавнее чтение о зверствах генералов и продажных офицеров-изменников в борьбе с защитниками Конституции и казнью Дома Советов. –  Они должны кровью! –  решительно указал он пальцем в пол, –  только кровью искупить свою вину!  Как изменившие присяге и предатели, они по закону должны идти под трибунал, –  и к стенке! 

Либо, –  он на секунду оставил ножик, которым срезал прочную изоляцию кабеля, и задумался, –  послать это поганое офицерье во главе с генералами в штрафбат.   Создать трудовые армии и обустроить весь Север.  И пока не построят железную дорогу и автомагистраль от Баренцева моря до Камчатки –  ни одна рвань оттуда не уйдет!  Не должна!

–  А ты знаешь, сколько там надо вкалывать? –  спросил Леша, вытирая чуть вспотевший от долгого пиления лоб и поправляя свой чубчик.

–  И знать не хочу, –  рассердился Осипов, измеряя линейкой длину оплетки кабеля. –  С этих гадов-генералов содрать лампасы!  С офицерья –  все награды.  И пока, бл.., –  глядя в пол, и во весь взмах руки в сторону пола решительно указывал он пальцем, –  не будет построена, б…, от самого запада до мыса Дежнева, б…,  шестиполосная дорога, заводы и жилье –  ни одна б… оттуда не уйдет!  Ни одна!

–  А где возьмут технику? –  зажимая в тисках очередной уголок, спросил Леша. –  Там одних экскаваторов нужно море!

–  А меня это не е…, –  уже спокойно и по-деловому ответил Боря. –  Хватит жить на дармовщину.  А то привыкли, чтобы им все давали по первому слову.  Я их полжизни держал на шее, пускай теперь крутятся сами.

–  Сурово! Только где им столько денег взять?  Они же к этому не приучены?

–  Еще раз повторяю: –  меня это не е…   Где взять деньги?  А пускай откроют свои зарубежные счета с ворованными деньгами –  вот тебе и экскаваторы. Даже лишние будут.

–  А вы видали генеральские дачи? –  спросил я, намекая, что и там сосредоточены немалые ценности.

–  Я видел! –  весело заулыбался Серяков, ослабляя тиски и вынимая отпиленный уголок. –  Езжу мимо них.  Там такое, –  о-го-го!

–  А это сразу конфисковать нах…, –  махнув рукой и как о давно решенном, спокойно и с убежденностью сказал Осипов. –  Все это построено нечестным путем и на ворованные деньги.   Там на один забор не хватит никакой генеральской зарплаты.  Особняки по 300, 500, 700 тысяч!   По миллиону!   Дол–ла–ров!   Дороже американских.   Этим лампасникам некогда было служить Родине и думать о клятве. У них в голове только измена и воровство.  Вот почему они, как и наш Анастасьев, не знают и забыли присягу.

Кто допустил «дедовщину»? –  выравнивая концы кабелей, спросил он. –  Кто налево и направо торговал военными сведениями и имуществом?  Они.  Генштаб превратился в главное шпионское и змеиное гнездо.  Эти поганцы довели до того, что теперь никто не хочет идти в такую уголовную армию.  Где не честь и защита государства, а воровство и криминал.  Я бы своего сына никогда не пустил в такую парашу!

– У меня есть знакомый полковник, работает в генштабе, –  сказал я. –  Не буду говорить, в каком отделе.  Так вот.  Когда наша подводная лодка выходит в поход, то ее маршрут уже продан и известен американцам.  И те ее встречают, иной раз даже в шутку приветствуют.  И идут за ней, чтобы в любой момент пустить на дно.

–  Ничего удивительного, –  отозвался Боря. –  Сейчас наше военное ведомство –  это самая преступная и коррумпированная организация.

Он помолчал и, подойдя к верстаку, на который я складывал готовые и просверленные пластины, положил железную метровую линейку и добавил о той грязи и трясине, которая накопилась в армии:

–  Солдаты стали такие же, как их продажные генералы, маршалы и офицеры.  Берут пример.  Продают патроны.  Торгуют взрывчаткой, снабжают криминал оружием.  И после такой армии и «горячих точек» идут в киллеры и преступные группировки.

В Чечне торгуют пленными и арестованными.  На блокпостах берут взятки и отбирают имущество.   Во время «зачисток» ведут себя как садисты и мародеры. По хамски придираются, чтобы иметь повод избить или убить.  И что самое поганое?   Они охотно и усердно выполняли самую грязную работу по избиению демонстрантов и расстрелу в 93 году народа в Останкино. 

Там, где отчаявшийся от обмана и воровства властей народ хотел взять то, что по праву должно принадлежать только ему.  Телевидение.  Которое, –  Боря сжал вместе и повернул связку кабелей другой стороной, –  стало орудием колониальных властей.  Взять украденное телевидение, чтобы оно не выращивало баранов и не сеяло разврат.  Служило бы не дельцам и ворам, а воспитывало честных людей и патриотов.

Серяков хотел было смягчить оценки в адрес армейских воров, но не получилось.

–  Эти паршивые солдаты и офицеры с удовольствием расстреляли и сожгли Дом Советов, –  бичевал их Боря. –  Тащили, добивали, избивали и расстреливали защитников Конституции тут же за забором стадиона.   Я ездил, там до сих пор изрешечен забор. 

И после такой сволочной и продажной «службы» это подлое офицерье и солдатня идут в криминал.    В киллеры, в мафиозные и охранные структуры.   Всех на север! –  подытожил он. –  А потом, когда все там будет сделано, –  весь этот сброд должен уйти.  С мыса Дежнева –  прямо в Америку.   Я им даже предоставлю паромы.  И пускай уё… подальше!   Предателям тут не место!

–  Сурово, –  отозвался Серяков.
–  А ты как хотел? –  сузив глаза и оторвавшись от кабелей, всмотрелся в него Боря. –  Принять их оттуда с распростертыми объятиями?    Эту заразу обратно?   Чтобы все повторилось?    Ты этого хочешь?

–  Да как-то жалко, люди же...

–  Вот как?  А, может, правильнее сказать нечисть, враги?  После гибели СССР из-за этих поганцев сколько появилось беженцев?    20 миллионов.   А сколько убито в возникших военных конфликтах?  В Карабахе, Таджикистане?  В Приднестровье?  В Чечне, повсюду?    Сотни тысяч.  Миллион дохнет в год.  Тебе их не жалко?   Так что те поганцы должны на коленях! –  решительно указал он пальцем вниз, –  на коленях просить, как о великой милости –  о замене петли и расстрела штрафбатом на север!   Никаких разговоров!

Я насверлил половину пластин и пошел за другими.  Но по пути встретился Халиллов, и он, как это часто бывало, проницательно глядя в глаза, поинтересовался делами и настроением, а затем сказал, что появилось новое срочное дело, и мне надо переключиться туда.

             ***

Через пару дней в обеденный перерыв я зашел в пультовую к Боре.  Он перекладывал листочки с заявкой на кабельную продукцию, иногда что-то вычеркивал и вписывал другое, листал ценники и размышлял.
У окна на столе среди многих бумаг были патриотические газеты, и я взял две. В одной статье содержался анализ того, как вместо Советского Союза, являвшегося оплотом мира и социализма, появилось государство-антипод, ставшее в этой части земли бастионом антикоммунизма и противовесом коммунистическому Китаю.   

И что западные политики, удивляясь неожиданной легкости осуществления их плана перевода СССР из одного состояния в противоположное, не остановились на этом их достижении и строят новые планы. А именно: –  России уготовано быть плацдармом для ослабления Китая и орудием войны против него.  «Война с Китаем нам, амери-канцам, обойдется в 30 миллионов русских», –  заявил в своем прогнозе один из ведущих деятелей Америки.

И так далее.  Русский народ, –  а по терминологии Бори русские бараны –  отныне рассматриваются западом лишь как поставщики грубого сырья, резервуар дешевой рабочей силы и пушечного мяса.   И пока еще формальными хозяевами территории и ресурсов, которые со временем у этих баранов надо отнять.

Еще до "перестройки" один из королей западного бизнеса Джон Скиннер четко и по деловому обозначил их программу:

–  «Наша задача – проникнуть на советский рынок, овладеть дешевым сырьем и там же его переработать в условиях самой дешевой рабочей силы».

Боря сложил бумажки, закрыл ценники и отложил карандаш.

–  Ну, что? –  спросил он, кивнув на газету. –  Все ясно?

–  Да.  Здесь описана наша судьба.  И никаких астрологов не надо.  Думаю, что так и будет.

Боря показывал эти газеты своим сослуживцам, но их либо даже не разворачивали, либо смотрели только картинки и читали объявления.

–  Я, может, и нехороший человек, –  посмотрел он в окно, –  но я этому быдлу желаю нахлебаться.  Хотя и самому будет больно, но я желаю им нахлебаться.  Нахлебаться кровью.  Иначе они вечно будут быдлом.  Если американцы это осуществят, –  а они это умеют делать, –  это будет великое дело.  Дело воспитания.

Чечни им мало.  Бараны в России решили выбросить все! –  рассуждал он вслух, делая ударение на слове «все» . –  Все!   Свою историю.  Свои традиции, свою культуру.   Им этого не надо.   Им надо быть с Америкой.  С Германией.

Китай –  не так, – добавил он. – Недавно показывали: канцлер Германии Шредер был в Китае. И на встрече с премьером Китая сказал.  Что все, мол, у вас хорошо, но вызывает беспокойство один вопрос. –  Какой? –  спросили его. –  С правами человека.  Надо, мол, сделать так, как у них на западе.  В их "демократическом" обществе.

На что премьер Китая ответил очень мудро и правильно.  Что у каждого народа свой менталитет.  Что они лучше знают свой народ и лучше знают –  кому, сколько, и каких свобод надо давать.  Вам, мол, наш менталитет мешает? –  Шредер молчит. –  Не мешает?   Так позвольте нам самим решать в нашей стране свои дела.

И еще он сказал так.  Китай строит социализм.  И их модель будет самой лучшей моделью социального устройства в мире.   Вот так.  И Шредер молчит.  Как рыба.  Нечего сказать.   А наш Путин прямо готов…

Права человека? –  помолчал и спросил себя Осипов. –  Клали они на эти права.  Права и свободы только у тех, у кого большие деньги.  Они вспоминают об этих "правах", когда замышляют развалить какое-то государство, как Ирак, и для этого начинают насаждать там "права" и "свободы".  И когда мы приняли эти "свободы", то бараны сразу развалили государство.  Но с Китаем у них так не получится. Там количество прав зависит от количества и качества исполняемых перед обществом обязанностей.
Он пошел к двери, снял с крючка  связку ключей от установки, и медленно вернулся на середину комнаты.

–  У меня вызывает удивление этот вал темноты. –  Он помолчал. –  Просто оголтелый вал антикоммунизма.  Полное затмение разума.  Что вижу, наблюдаю?  Их всех "кинули", хуже, чем на базаре.  Разрушили государство.   Украли все!   Они стали не нужны.  Их стали открыто презирать.  Избивать дубинками на демонстрациях протеста.  Упали в нищету.   Полностью бесправны.   

И в то же время –  неудержимый зуд ущипнуть.  Лягнуть, укусить.  Измазать дерьмом прошлое своей страны.  Большое прошлое, которое они своими куриными мозгами не могут понять.  Это им не дано.  Ну не дано –  и все, точка. – Он оглядел пульт управления и подвел итог: – В общем, страна занялась самоедством. На все лжет, извращает, топчет свою историю, своих героев, и дохнет по миллиону в год. Это как пять Сталинградских битв. Скоро героев получат власовцы, дутовцы, корниловцы и преступники, которые развалили страну.

Я сказал, что был вчера в гостях, там восхваляли царскую власть, что Россия, будто, была мощным и процветающим государством, а коммунисты его погубили. Что царь всего за три года построил Транссибирскую магистраль, а большевикам, будто, такое и не снилось. И всеми словами ругали советскую власть, что от нее, мол, все беды. 

На что я возражал, что в войне 1905 года Россия была разбита Японией и запросила мира, а в 1916 году, воюя всего на одном фронте, потерпела поражение от Германии, которая воевала на нескольких фронтах. И что большевики, совершив величайшие подвиги в индустриализации и остановив фашизм, оставили нам в наследство вторую в мире сверхдержаву, первой вышедшей в Космос, но другие не соглашались и топтали меня в грязь.

- А чего от них ожидать? –  чуть пожал плечами Боря. –  Всегда, от века в век, все предатели ругали и проклинали то, что они предали.  Всег–да!  Так они обеспечивают себе алиби от клейма позора, от паскуды и предателя.  Это их единственный способ защиты своих шкур. Только так они и могут поступать. И никак иначе.   А у нас? Анастасьев предал клятву советскому государству, –  и сейчас в его поведении нет ничего неясного.  То же и Хаустов.

Он порассматривал ключи и подошел к столу:
–  Вот на меня обижаются, что называю баранами.  А что делать?  Я бы рад назвать их хоть золотыми.  Но разве это так?   Ничего подобного.  Надо судить по делам.  Бараны –  и только бараны.   Ничего им не надо. Ни страны, ни власти народа. Только щелчок кнута.  Всё!

Вот они мне говорят: –  «В развале виноват Ельцин.  В приватизации –  Чубайс.  В ограблении народа –  Гайдар».   А я спрашиваю: –  в чем виноват дурак и алкаш Ельцин? В том, что вы поставили его к рулю корабля?  Рулю государства?  А зачем ставили?  Это был ваш выбор, вы сами толкали его вверх, орали на демонстрациях, клеили плакаты, –  так и отвечайте за свой выбор!   Зачем лезете в такие выборы, где не соображаете?   Нет, рвались "выбирать".

А чем виноват Чубайс?  Вы же сами захотели стать хозяевами предприятий?  Разве не так?  Решили на халяву завладеть государственной собственностью.  Но бараны не сумели урвать, –  тут тоже нужна голова, –  а жулики и сам Чубайс смогли. 

Вы все отдали сами.  Они просто воспользовались вашей дуростью и распиз…, –  такими нелицеприятными словами выразил Боря суть самоубийственных бараньих поступков за последние 16 "перестроечных" лет. –  И нечего обижаться, что называем баранами.  Это не они, а мы! –  поднял он палец, –  должны обижаться на них.  Это они развалили государство и устроили нам такую жизнь в криминале и воровстве. Так что бараны –  и только бараны, –  подытожил он.

              13

К концу года на установке «МОЛ» стали появляться все признаки отставания с выполнением годового плана.  Более частыми в комнате Халиллова стали совещания начальства, субботы и воскресения стали рабочими днями, и в каждый из этих выходных трудилась та или иная половина коллектива.

Рано утром я пошел к Анастасьеву узнать цены на металл. За окнами прогремел и пролязгал гусеницами трактор, и потому Загрядин не услыхал, как я вошел. Но Анастасьева еще не было.

–  "Что так сердце боли–ии–т, и так хочется пла–аа–кать, –  низко гудело от стола, где он разыскивал что-то в дальнем ящике, доверху набитым разной железной и радиотехнической мелочью. –  Перестаньте рыд–аа–ть…"

–  Ну, говори, говори, –  заметив меня и включая настольную лампу, произнес он. –  Хрюкни чего-нибудь.

–  Вы же невосприимчивы к учебе?  Не вижу, о чем говорить.

–  О политике не надо.  Ты там несешь ахинею.  А я ее не люблю.

–  Ну, тогда не знаю, о чем.

–  Ты инженер, –  желая видимо передохнуть с дороги на работу, повернулся он вместе с вертящимся стулом ко мне, –  и должен уметь поддерживать беседу.  А вообще, –  чуть погодя миролюбиво посоветовал он, поправляя кепку и заглядывая под стол, –  лучше помолчи. Может, и сойдешь за умного.

Я последовал его совету и пошел в мастерскую. На подходе к тамбуру, где со-бирались наши курильщики, слышался голос Хаустова:

–  В чем дело?  Положил в умывальнике мыло. Заметьте, купленное за свои деньги.  Кто-то половину отрезал.  Ничего нельзя оставить!

–  Что нельзя оставлять? –  спросил я, подходя к ним.

–  Ничего, –  скользнул он по мне сверху-донизу обыскивающим взглядом с черной сумкой на плече и держа велосипед. –  Нет такого, чтобы можно было спокойно оставить.

–  Вы же оставляете велосипед?

–  Он же большой, его в карман не положишь?

Я пошел на второй этаж узнать о работах на сегодня, а внизу шел разговор о постоянных пропажах инструмента и всего другого, хотя это были не пропажи, а обычное дело, когда одним ключом, молотком, защитной маской или дрелью пользуются все, а привычки класть на место ни у кого нет.

               ***

Сегодня мне предстояло комплектовать токосборные пластины и обеспечивать ими тех, кто ставил их на магнитный накопитель.

Вскоре на установке вовсю шла работа.  Боря сидел на длинной низкой с тремя ступеньками железной эстакаде и припаивал нижние кабели, двое других, натянув шнуру, выравнивали и подгоняли к ошиновке накопителя пятнадцатикилограммовые размыкатели, другие с другой стороны накопителя тоже занимались делом.

Полчаса я работал в нижнем отсеке над сборкой пластин, заготовив несколько и понес наверх.  Там работа спорилась.  Николашин поддерживал на весу тяжелый размыкатель, Серяков и Мыслин, действуя снизу большими гаечными ключами, то затягивали крепежные болты, то ослабляли их, а Андрей Иваненко, залезая на железную подставку или спрыгивая обратно, прищуривал то левый, то правый глаз, всматривался в шнурку и руководил установкой размыкателей:

–  Так… Чуть на себя… Так… Давай… А ну-ка обратно… Нет, не туда… Нажми вниз… Чуть потяни к себе… Стой… Много… Не вижу, убери голову…

Установка тридцати размыкателей в ровный и красивый ряд, как требовал Лотоцкий, оказалась непростым делом, и для этого их по несколько раз приходилось снимать и под определенным углом изгибать прочные крепежные алюминиевые шины сечением 20х200 мм. 

Хорошо, что еще за две недели, предвидя эту канитель, Андрей Иваненко проявил сметку, сконструировал и вместе с Николашиным изготовил внизу солидное гибочное устройство с трехметровым рычагом, которое крепилось к колонне и усилием двух человек позволяло гнуть неподатливую деталь. Но, даже имея такое приспособление, за день удавалось установить не более четырех, а то и меньше размыкателей.

–  Что-то время уже 10 часов, а Юра нас еще ни разу не натягивал.  Что-то не так…, –  сказал он о Халиллове, спрыгивая с подставки. –  Может что случилось?

–  Да…, –  подал голос с верха накопителя Хаустов, занимаясь кабелями запуска размыкателей. –  Даже как-то тревожно...

–  А его вроде сегодня и нет, –  предположил Николашин. –  Я два раза туда заходил –  дверь закрыта.  И другие его искали.

–  А мы-то упираемся!  Во, дураки! –  быстро отреагировал весельчак Серяков.

–  Да, будто нам платят миллионы, –  отозвался Хаустов.

–  Не волнуйтесь, придет, –  успокоил Боря, елозя черными рабочими штанами по железному настилу и передвигаясь к очередному кабелю. –  Его самого Грабовский каждый день достает.  А уж вас-то сам Бог велел каждый день драть!

–  Ну вот, почему ты, Боря, никого не уважаешь? - с неудовольствием и строго спросил со своего места с другой стороны накопителя Загрядин.  –  Ну разве можно так никого совершенно не уважать?

–  А за что вас уважать?   Посудите сами. Вы всем скопом прямо ломились в "демократию".  А кто такой "демократ"?  На тысячах примеров было ясно, что это волк в овечьей шкуре. И только. Вас Гайдар кинул?  Кинул. Ходорковский, Потанин, Бородин, Абрамович и другое жулье кинули?  Кинули.  Увезли все золото и ваши деньги. Вон, Глазьев выступал о результатах работы экономики: на каждые 2 рубля прибыли олигархов – только шесть копеек народу.  Все идет жуликам.  А вы, 100 миллионов баранов, стали нищие, и ничего не можете. И даже не протестуете.  За что же вас уважать?  Ну, скажите мне?

Он поискал в одном кармане, затем в другом и пояснил:

–  Уважать надо за что-то.  Уважение надо не иметь.  А заслужить! – поднял он палец.

Я подошел к накопителю и примерил одну из пластин.  Интересно, сработает ли эта машина?  Внешне выглядит основательно и даже красиво, ну а по делу?  Это выяснится лишь через полтора года, когда закончится этап предварительных испытаний и надо будет давать ответ.

Я подошел к торцу накопителя и положил на лавку рядом с Анастасьевым пластины.  Он был под накопителем, загорожен густым рядом вертикальных кабелей и смотрелся как каторжник в тесной клетке, в полусогнутом состоянии и с гаечным ключом.

–  Вот вы с Борей, –  распрямляясь от долгого и неудобного там пребывания и появляясь уже на воле, сказал он, –  считаете, что вы лучше нас.  Больше знаете.  А у нас, мол, ничего хорошего нет.   Ну, скажи, чем вы с Борей отличаетесь от нас?  От меня? От него? –  кивнул он на стоявшего на длинной лавке и работавшего в другом конце накопителя Загрядина.

–  Да, чем? –  с вызовом, звучно и четко поинтересовался Загрядин.

Я не отвечал.

–  Ну, чем? –  настаивал Анастасьев.

–  Хорошо, перечисляю.    Во-первых, вы предатель.

–  Да, –  густо дымя паяльником, поднял палец Осипов. –  Пре–да–тель.  Остальное не надо.

–  А не пора ли нам к телефону? –  вмешался Андрей (так именовался здесь перерыв на чай). –  Плитку еще не включали?  Кто пойдет?

Охотников не было.

–  У кого пассатижи? –  спросил всех Боря. –  Вчера были здесь.  Признавайтесь, у кого пассатижи?

Пассатижи были собственностью Николашина и обычно хранились в его столе, которым иной раз все пользовались как своим.

–  Они на моем столе в мастерской, –  отозвался Николашин. –  По крайней мере, утром я их там видел.  Под газетой.  Кто-то положил на них газету.

Осипов встал и пошел искать.

–  Боря, поставь чай, –  напомнил ему Андрей. –  Заварка там.., –  и он пояснил, где спрятана от мышей заварка.  –  Гляди-ка, опоздали на целых полчаса! –  посмотрел он на часы, когда Боря ушел. –  А кто у нас отвечает за чай? –  хитро и с не вполне ясными для меня намеками спросил он.

Вероятно, они пытались упорядочить чайные дела и назначали ответственных, но ничего не получалось. Если в канцелярии все на местах, то здесь было не так. То Серякову и Николашину надо отвозить тяжелую тележку с листовым железом за полкилометра в цех и рубить его на гильотине.  То Боря ушел в то же здание на установку «Ангара» искать провода, то Андрей уехал в магазин оформлять покупку швеллера или уголков, а Мыслина посылали в магазин купить уайт-спирит, ацетон или диски к болгарке.

             –  –  –

Для сборки остальных пластин мне нужно было найти 80 больших гаек и столько же шайб, и я принялся искать. Хотя вдоль стены уже стояли покрашенные стеллажи с ячейками для разного имущества, но времени на упорядочение не было, и потому все гайки, болты, инструмент, провода и все другое кучами лежали на стульях, маленьком столе, на лавке, эстакаде, на полу, на размыкателях и везде, постоянно меняя свое положение и запутывая ищущих.

В одном месте повезло и я сразу нашел двадцать гаек.

–  Вот скажи-ка мне, –  закручивая винт, взглянул с высоты лавки в мою сторону Загрядин. –  Чего вы с Борей больше всех прицепились к Анастасьеву, а?   Слава, чего они к тебе прицепились?  Ты понимаешь что-нибудь?

–  Нет.  Полгода вешают всех собак, говорят, что я чего-то там предал.  За всю жизнь ничего подобного к себе не слышал, а тут прямо каждый день.  И слово-то какое нашли!   Ничего не знаю…

Он выбрал одну из моих заготовок и, сгибаясь и цепляясь за текстолитовую и стальную оснастку накопителя, снова залез в свою клетку.

–  Ну, так что? –  напомнил мне Загрядин. –  Говори, чего прицепились?  Только не так –  а-ля-ля, а называй факты.  Только факты!  Когда, что, и где.

–  А то вы сами не знаете?

–  Нет уж, не надо! –  строго оглянулся на меня Загрядин и поелозил на голове черной кожаной кепкой, плотнее надевая на голову. –  Давай факты! –  и он снова занялся отверткой и винтами.

Его слово «факты» во множественном числе помогли мне вспомнить и расширить список предательств Анастасьева. Я уже нашел половину гаек, перешел к поискам в других свалках и сказал:

–  Хорошо, перечисляю по хронологии.   Вот первое крупное предательство.  Когда в школе на торжественной линейке дружины Анастасьев вступал в пионеры, он принес клятву верности советской Родине. Обещал быть верным идеям коммунизма и быть достойным гражданином своей социалистической Родины.  Такой факт имел место ровно 56 лет назад, был оформлен записью в протоколе собрания школьной пионерской организации, и отрицать его невозможно.

Пока Загрядин и Анастасьев вспоминали свои молодые годы и думали, как им отбиться, я по узкой крутой железной лестнице спустился в нижнее помещение и вернулся с тяжелой связкой деталей для сборки пластин.

–  Анастасьев всех обманул, –  подытожил я факт первого предательства, раскладывая детали на столе и слегка касаясь смазкой резьбы на болтах. –  Всякий знает, что Анастасьев  за капитализм.

Привычка смазывать резьбу укрепилась у меня с тех пор, как вступил в гаражный кооператив. Когда строили гаражи, то трубы с электропроводкой мы укрепили вдоль внешних стен корпусов, и через равные промежутки к ним были приварены электромонтажные коробки.  Работы были поручены трем человекам, в том числе и мне, и лишь я один смазывал винты перед тем, как окончательно завинтить крышки коробок, которым предстояло жить на улице. 

Призывал смазывать и других, но безрезультатно.  Когда же через несколько лет коробки пришлось вскрывать –  выяснилось, что только мои коробки открываются легко. У остальных винты приходилось после основательных мучений либо срубать зубилом, калеча при этом коробку, либо по часу стоять на лестнице и проклинать весь свет, пытаясь отвинтить намертво приржавевшие винты.

Я надежно завернул первый болт пластины и продолжал:
–  Далее.  В соответствие с правилом "Единыжды предавший предаст всегда", за первым предательством последовало второе. Когда он вступал в комсомол, то на торжественном построении при всех поклялся в верности идеям Коммунистической партии и обещал быть верным и надежным помощником в деле  строительства и защиты справедливого социалистического  общества.
Всякий знает, –  подвел я итог, –  что Анастасьев не сдержал комсомольской клятвы. Он за продажу земли, строительство власти буржуев и за власть капитала.

–  Ну что ты, в самом деле… –  завозмущался из клетки Анастасьев…

–  Вы не даете ответить на вопросы товарища Загрядина. Имейте хотя бы к нему уважение.

Загрядин сердито молчал, и я выложил новые факты:

– Мало того, что Анастасьев предал две массовые организации, он предал и третью.  Когда вступал в партию, обманул трех поручителей и попросил о приеме в самую важную государственную инстанцию –  в Коммунистическую партию, которая была главным организатором страны, и вместе с советским народом построила и в самых жесточайших  боях с внешней и внутренней контрой отстояла наше советское государство трудящихся.  Попросился в организацию, являвшуюся основой советской власти. 

Там он клялся еще больше, обещал отдать все силы и знания великому и делу партии.  Клялся и убеждал, что главная цель его жизни и все его помыслы –  бороться за интересы трудящихся и строительство коммунизма.   Все знают, что здесь не было правды.  Все это время он ненавидел социализм и ждал лишь момента, чтобы его уничтожить.
–  А ты себя спроси, ты сам ничего не предал? –  с каким-то дальним намеком спросил Загрядин. –  Неужто думаешь, сам чистый?  Мы, думаешь, так всему и поверим?   Знаем, не надо нам того…

–  Чего?

–  Того самого!...

–  Я ни октябрятской, ни пионерской и комсомольской клятвы не нарушил. В партии не был, но верен строительству социализма.  Я против власти капитала, это самая безнравственная власть на земле.  Сам Менделеев сказал: «Капитализм – величайшее зло». 

Далее. Будучи военным, Анастасьев принял Присягу, где в четвертый раз клялся в верности Советскому государству и готовности его защитить.   Все знают, что наше Советское, государство изменниками убито и его больше нет. А сам Анастасьев жив, здоров и не хотел Советское государство спасти.  От кого?  От воров и предателей, которые действовали по сговору с Западом.

– Армия не для борьбы с ворами!  Я тебе уже сто раз говорил, что для этого есть милиция и КГБ! –  выглянул из клетки рассерженный Анастасьев. –  Если бы даже был приказ –  армия не должна вмешиваться во внутренние дела! И я бы не пошел! Ну сколько же можно об этом говорить!    Леонид, ну скажи им, в конце-то концов!

Загрядин молчал, но тоже был сердит и ждал лишь момента обрушиться на меня.

–  Значит,  вы бы не выступили в защиту Советской власти? –   уточнил я.

–  Нет, –  в предельном раздражении бросил политрук  и скрылся за проводами.

                ***

Вскоре вернулся Боря с пассатижами и вязанкой кабелей на плече.
–  Засекайте, –  объявил он. –  Через пять минут будет готов чай. И начал раскладывать и примерять кабели.

–  А тут без тебя Анастасьева ругали, –  как-то нейтрально и спокойно через три минуты тишины донес ему сверху Хаустов.

–  Правильно делали.   Его хвалить не за что.

Я помедлил и пояснил:
–  Тут Анастасьев нечаянно проговорился.   Разоблачил себя.   Он заявил, что и не собирался защищать советское государство и советскую власть. Даже по приказу.

–  А я всегда это знал, –  неудобно нагибаясь и заглядывая снизу на один из коллекторов, невозмутимо и как о рядовом факте, ответил Боря. –  Все-гда.  И не один он такой.  Вся армия такая.  И не только армия.  Все бараны такие.

–  Так вот. Не захотел Анастасьев вместе со своей армией спасти СССР.  Не наше, мол, дело…

–  Кто тебе это сказал?   Ну, скажи, кто?  Разве я такое говорил, а?  Говорил?  Ну почему ты так все перевираешь?! –  еще быстрее работая гаечным ключом, завоз-мущался Анастасьев. –  Ну зачем так врать?  Речь шла совсем о другом!  Что не армия должна следить…

–  Иудушки вы! –  понемногу начал сердиться и Боря. –  Иуды!  И всё!  Точка.   Всё!   И–у–ды.   И нех…  с вами разговаривать!   Ты скажи, статус военного и присяга –  это временно, или на всю жизнь?   Ну, что?    Ты теперь на праздник наденешь форму офицера советской армии?    Не имеешь права!   Ты ее предал вместе с другими иудами!   Скажи, ты получал в армии благодарности?

– Конечно! И много раз. Даже перед строем!

– И что там говорил?

– Ну, разве упомнишь? Я что, должен был это записывать?…

– Вы отвечали одно: – «Служу Советскому Союзу!», – сказал я. – Как и все.  Так?

– Значит, обманывал? – спросил Боря. – А еще говоришь, что невиновен.

Пять минут все работали молча и если говорили, то о деле: –  «Куда делась от-вертка?»,   «Нет, так не выправить, это надо снимать и подгибать».  «А почему здесь не совпадает?  Как это получилось?  Надо звать конструктора». «Вот сколько раз говорили начальству, чтобы большими шайбами обеспечили?   Вот что теперь делать, а?», и так далее.

Затем начали готовиться к чаю, и по одному и по двое пошли к выходу по длинной антресоли мимо камня в стене, измерительной комнаты, пультовой, комнаты Халиллова и мимо туалета в коридоре вниз на первый этаж.  Последним спустился со ступенек эстакады установки Николашин, неся под мышкой почти никогда не снимаемого на работе брезентового костюма кронштейн из сваренных алюминиевых шин для крепления размыкателя.

–  Что такое?  Это зачем? –  спросил, поравнявшись ним и тоже направляясь к выходу, Андрей.

–  Я посмотрел, и мне не понравилось.  Вот здесь не подходит. Пойду фрезерну.  И фаску тоже.

-  Ну, давай. Может и так, –  посмотрел на деталь Иваненко.


           ***

–  …ну, если не можешь мозгами шевелить, куда идешь на выборы? –  слышался уже из проходного станочного помещения спокойный и учительский голос Бори: –  Ну, какие там нах… выборы, если мозги не шевелятся?   …пальцем в небо?  …баранам-то?   …выборы?  ...Ну и сиди дома, нах…   Тебе подсказывают: –  коммунистическая партия традиционно, всегда была за народ.  Голосуй за тех, кто за народ, а не за буржуев.   Нет, не слышат... Ну, так иди в стойло, как и полагается барану!

–  Вот он, –  показал на меня чашкой Загрядин, когда я появился в их помещении. –  Первый предатель.

–  Чего?  "Перестройки"?  Капитализма,  Ельцина? –  спросил я. –  Я им не при-сягал.   Это вы без них жить не можете.

–  Ты пойми, –  обратился ко мне  Анастасьев, –  армия должна выполнять только приказ.  А его тогда не было.

–  Да, –  со всей решимостью поддержал Загрядин. –  Это вы сами выбрали таких депутатов, они все и устроили.  Так что спрашивайте с себя!

–  А как же при царе… –  продолжая, видимо прерванный до меня разговор, напомнил Анастасьев Боре то время, когда армия была оторвана от народа и без лишних вопросов служила буржуазии и помещикам.

–  Во-первых, царь отрекся от престола, и армия оказалась брошенной. Не знала, кому служить.  Во-вторых! –  Боря поднял палец. –  В революцию 1917 года впервые в истории человечества! –  армия опомнилась, и пошла служить народу. Честь и хвала ей за это.

–  Тут, конечно, велика была роль вождей, –  добавил я.

–  Так вот. –  Боря потянулся к железному столу Серякова и взял половинку леденцовой конфеты. –  Вернемся в наше время.  Если даже народ временно, как сейчас, отупел или сошел с ума, и себе на погибель избрал предателей, что должна делать армия?  Ведь она присягала не правительству и не депутатам, а интересам советского народа?   

В любой ситуации армия должна уметь разобраться, для этого там есть политорганы. И она должна делать все, чтобы служить здоровой части советского народа, кому присягала, а не ворам, изменникам или агентам США.  Ну, какие тут могут быть еще вопросы, если армия не сошла с ума и не бараны?    Ну, скажите мне, –  какие??

–  Сейчас уже будет контрактная армия, –  еще больше запутал вопрос Хаустов. –  Что-то будет?  А ведь им надо много денежек!   Ой, как много!  А где брать?

–  Не надо чужих слов, –  ответил Осипов. –  Контрактная, консенсусная, эксклюзивная…  Надо говорить просто: –  наемная, платная, продажная.  Которая служит только за деньги –  и ни за что другое.  И обещает служить только тем, у кого их много.  То есть, денежным мешкам.  Жирным котам.  А на все другое им будет просто наср…   Это будет армия из самых глупых баранов, только более прикормленных, чем вы. Армия баранов с автоматами.

Я слушал их и вспомнил, что пару недель назад вопрос о продажности контрактной армии нечаянно затронул и наш молодой сотрудник лаборатории Белана "демократ" Гена.  Сидя в обеденный перерыв в своей лаборантской комнате, он, когда я вошел, не спеша и с удовольствием, показывая всем своим видом, как теперь все хорошо и ладно без коммунистов устроено, –  стал демонстративно, чуть небрежно и с потайной усмешкой в свои усики и краем глаза поглядывая на меня, подчеркнуто аппетитно и, далеко отставляя мизинец, красиво кушать вкусно пахнущие купленные в буфете мясные пирожки, картинно запивая баночным «Пепси». 

Перед ним была старая газета со снимками военных действий в Чечне, где на броне БМП кучей сидели солдаты с измазанными краской лицами, в пиратских косынках и черных как у чертей масках, с торчащими вверх и во все стороны ружьями и автоматами, а вдали ездили танки.

Чуть поговорили о том, чем эти контрактники заняты в Чечне, и к моей неожиданности этот "демократ", заявил, что всем им там на все наплевать и тыщу раз наср…, и кроме приключений, денег и баб –  ничего не надо.  И повернувшись ко мне, он с улыбкой процитировал современное народное творчество:

Тебя зовут «солдат удачи»,
Присяге верен до конца,
Чтоб стать в войне вдвойне богаче –
Ты своего убьешь отца!

             –  –  –

–  Ну, и чего они там предали? –  вдруг невпопад и, оторвавшись от книги, спросил Борю, как всегда своим заводным и громким голосом Леша.  Он сидел в своей замызганной от непрестанных работ с «болгаркой», на станках, тисках и верстаках черной рабочей куртке и листал толстую книгу для самодельщиков, где уже две недели изучал устройство ветряков для своего дома в деревне. –  Советский Союз, что ли?  Эту химеру?  Правильно! Туда ему и дорога!

–  Это вы с Борей все предали, –  подув на чай и основательно устроившись в углу между подоконником и железным стеллажом, взглянул на меня Загрядин.

–  Мы-то что предали? –  спросил я.

–  А он? –  дуя на чай и строго посмотрев на меня, указал Загрядин на Анастасьева.

–  Он предал народ, –  сказал Осипов. –  Предал страну.  В Америке недавно открыли материалы, и там сказано, как и за сколько, они вместе с нашей пятой колонной купили весь наш генералитет.  Весь, полностью!

–  Мы тут как-то говорили меж собой… –  начал Серяков…

–  Баранами, –  уточнил Осипов.

–  Так вот…

–  Ну что за ерунду ты говоришь? –  перебил их и не на шутку рассердился Анастасьев. –  Как это можно купить весь генштаб? Их там 400 человек! Разве можно говорить такие глупости, не зная всех…

–  Да, купили!  И обещали заплатить еще! Читай, там все написано.

–  Как это «купили»?

–  Как купили этих поганцев?   Не знаешь??   Да как покупают прости–тут–ку!   За дее–нь-ги!!

Возмущение Анастасьева не знало пределов.

–  Из этого стада, –  продолжал Боря, –  только несколько человек не продались, пальцев на одной руке хватит перечесть!  Это Ахромеев, Варенников, Ачалов, Макашов, –  считал он. –  Им даже не предлагали, потому что знали –  с ними такой номер не пройдет.  Они не предатели.  А все остальные –  продались! От командира полка и командира дивизии –  до министра Грачева! Все тянулись и холуйствовали перед этой пьяной ельцинской мордой!

Почему Ахромеев покончил с собой? –  гневно выкинул Боря палец в сторону Анастасьева. –  Вас испугался?  Предателей??  На фронте врага не боялся, а вас, предателей, испугался?  Не наа–до!  Он от стыда, от стыда повесился, жить не смог, как узнал, что всю жизнь был среди такого скопища предателей! И где, в самом генштабе!

–  Дай сказать… –  горячился Анастасьев, хватая Борю за рукава. –  Ну, дай же сказать!  Глупости-то зачем говорить!…

–  Молчи нах…! –  резко махнул в его сторону Борис. –  Ты у позорного столба!  И нех… тебя слушать!  Слушать, как будешь защищать ваши корпоративные интересы?  Выгораживать предателей?  Перед расстрелом Белого Дома Варенников ездил сам и связывался с военными округами, пытался найти хотя бы одного, верного присяге и Конституции!  И что?  Никого!  Никого не нашел!!  Что ни генерал –  то, как оказалось, гад и предатель!

–  А ты знаешь, что почти всем офицерам предлагали сесть на танки и ехать стрелять в твой Белый дом? –  снова возбужденно тянулся со своего места к Боре Анастасьев. –  И никто, кроме пяти человек не дал согласие?!  Только несколько человек согласились, а не вся армия!  Ясно?  Тебе это ясно?  Те пятеро –  да, они продались, но не вся армия продалась! Так что всю армию не трожь!

–  И она спокойно смотрела по телевизору, как те, предав присягу и позоря всю армию, поехали стрелять в Белый Дом?  Убивать людей? –  спросил я. –  Глядели в ящик и ждали «Чо будет?».

–  Да, –  жестко подтвердил Боря. –  Эта трансляция шла по всему миру, и это организовали, заметь, не кто-то, а сами американцы. Их кампания Си-Эн-Эн. Показывали, как выполняются их указания.  И армии не было стыдно, что их танки на глазах всего мира расстреливают парламент и Конституцию?  Зачем они сидели в казармах и молчали, если они были «против»?

–  Молчание –  это знак согласия, –  подтвердил я факт предательства всей армии.

–  Ну, сам посуди, что они могли сделать… –  начал было Загрядин.

–  Ах, какие они слабенькие! –  картинно укорил себя за свою забывчивость Боря. –  Эти-то три миллиона до зубов вооруженных мордоворотов!  Да разве они чего нибудь могут?! –  жалостливо воздел он руки к верху. –  Куда же им справиться с пятью предателями!  А то ведь, те пятеро их побьют!

Я подтвердил, что пятеро храбрых сусликов могут быть сильнее миллиона трусливых зайцев, и он сказал:

–  Если хотя бы один командир дивизии, такой как Варенников или Макашов, был верен присяге и приказал бы открыть ворота и в боевом порядке двинулся на Москву, –  Ельцин бы с чемоданами своих долларов уже бежал на самолет!   А тех, кто стрелял по Белому Дому, –  там же на площади надо было схватить и, как дезертиров и изменников, тут же расстрелять! Как на поле боя!

На секунду в комнату заглянул и тут же ушел ответственный за вентиляционные системы всех зданий нашей территории Вячеслав Ткаченко, с которым я несколько раз виделся на октябрьских и первомайских митингах в Москве и на массовом Вече на Манежной, организованным Виктором Анпиловым в защиту СССР после развала Союза Ельциным.

–  Интересно, –  сказал я. –  Во всем Троицке знаю только человек десять, которые против развала Советского Союза.  Не могу взять в толк, как…

–  Посмотрите на улице, никто не переживает, что Советский Союз развалился, –  живо объяснил мне Серяков. –  Кому он нужен?  Никому!  Ему уже крышка! Все, забудьте о нем!

–  Твой отец и дед строили его, защищали, себя не жалели, а ты, –  указал Боря на Серякова, –  убил дело всей их жизни!  Ты у них спроси, не задевает ли это их честь?  Ведь их Советского Союза, которому они присягали, отдавали все силы и жизн в войне, больше нет?  Ты спросил их?  Сейчас их страны уже нет? И виноваты такие бараны, как ты!

Теперь на несколько минут акустикой помещения полностью завладел Серяков, громко и быстро рассказывая о своем родственнике не то в Мордовии или в Башкирии, который за какие-то дела не любит узбеков, и вообще, среднеазиатов, которые, будто, сидели у него и у других на шее, и которому эта дружба народов была как кость в горле.   И что ему, Серякову, очень даже хорошо, что Союз сдох, и теперь надо, чтобы такого безобразия больше не было.

Несколько раз Боря пытался сказать, что его родственник, брат, или еще кто –  быдло. Баран из баранов. И что его брат и сам Серяков –  враги народа, и место таким за проволокой на Колыме, но тот ничего не слышал и до конца рассказал об ужасах совместной жизни народов, чем основательно вывел Борю из себя.

–  Ты, еще и еще раз повторяю, баран, –  чуть успокоившись, объяснил он Леше его место в обществе. –  И тебе этих вопросов не понять.  Баранам это не дано.  Когда такие враги народа, как ты и твой родственник сидели на Колыме и пилили дрова, –  все наши народы жили в дружбе.  Как только их перестали сажать –  они поссорили всех, испоганили всю страну, и теперь все во вражде.   Все!  Точка. Хватит!  Сиди и дуй чай.

Когда Боря был особо сердит, он говорил отрывисто, кратко и резко.

На минуту стало тихо, и было выпито уже половину чая.  Однко не только нас беспокоили вопросы крушения советского государства. Со всей остротой это обсуждается в гостевой книге читателями газеты «Завтра», и по поводу армии там есть такое:

- «А меня интересует – где были все те, кто принимал присягу защищать Родину – СССР?  По определению, они являются предателями Родины, подлежащие единственному наказанию предателей – расстрелу»               (№ 34, 2007. 22, 18:21).

Посмотрев за окно, где лежали холодные и белые снега, я стал думать, что весной надо купить косу для участка и, пожалуй, надо разориться и купить запасное ко-лесо. Сколько оно сейчас стоит?

–  …ничего им не надо, –  доносился голос Осипова. –  Советский Союз не нужен.  Заводы и фабрики не нужны.  Трудовой кодекс в интересах трудящихся и работяг не нужен.  Земля –  не нужна.  Был митинг о земле –  тоже никому не нужен.
Он держал чашку с чаем и говорил, казалось, только себе.

–  Да, жаль, что вы не были на митинге.  Послушали бы Борю, –  сказал я.  –  Посмотрели бы, как после митинга Боря на ступеньке с блокнотиком в руках беседовал с народом.  Почти как товарищ Ленин.   Народ идет к нему.  Подошло целых три человека!  Я горжусь, что знаю Борю.  Жаль, вас не было.

Эти митинги знаешь что такое? –  спросил Загрядин. –  Пустое балаболение. И только.

–  Совсем не так, –  возразил я –  Демонстрация и митинги –  это смотр сил. Много их, или мало?  Выработка единой линии. Попытка организованного сопротивления, поиск единомышленников. Попытка суметь сказать слово.  Поиски организаторов и вождя, который смог бы всех объединить и сложить их силы.   Далее.  Народ постепенно привыкает к виду омоновских дубинок, и уже не упадет в обморок как те, кто никогда не видел.

–  Почему ваша власть ведет себя так нагло и кроме обмана, воровства и складывания денег за рубежом ничем не занята? –  повернулся Боря к Загрядину. –  Зачем вы избрали такую власть?   Почему, я тебя спрашиваю, твоя власть такая наглая?  Открыто обворовывает всех?

Ответа не было.

–  А я тебе скажу.  Объясняю. –  Боря отпил чаю. –  Она наглая оттого, что вы –  дерьмо.  Самое настоящее.  Вы даже раз в год, когда вас зовут, просто умоляют прийти и сказать «нет» их воровству, –  вы, нищета, сидите дома.  Раз на митинге или демонстрации никого нет, –  значит, и протеста нет.  Значит, баранам и быдлам ничего не надо.

–  Такие митинги этой власти даже запрещать невыгодно, –  объяснил я Загрядину причину терпения его воровских властей к сборищам и шествиям недовольных. –  Иначе бы им пришлось посылать агентов, выяснять число ропчущих, ждать известий и сомневаться.  А так выглянул в окно –  и все ясно.  Никого нет, или их мало –  значит, все хорошо. Можно воровать и дальше.  По тридцать миллиардов долларов в год, как сейчас.

–  А все же, –  налив себе чаю, вернулся я к митингу о земле. –  Неужели вам все равно, как решают такие важные вопросы?  Почему вы не пришли? –  спросил я Загрядина.

–  Скажу. Почему не сказать?   Мне надо было пойти заплатить за квартиру.

–  Ну а другие?

–  Наверное, у всех тоже были дела. Какие –  это уже их дело.

–  Значит, только у меня и у Бори нет никаких дел?

–  Получается, что так, –  охотно согласился Загрядин.

–  С кем ты говоришь? –  посмотрел на меня Боря.  Он встал и пошел к столу с тисками, где лежали детали коллекторов. Выбрал две скобы, положил в карман и повернулся к Загрядину:  –  Это я должен ходить за тебя?   За твою землю?

–  Я сказал, я был занят.  А кто свободен, –  может и пойти. Вот ты и пошел. Ну и что здесь такого?

–  И за таких я должен ходить и беспокоиться? –  возмутился Боря. –  А другие чем были заняты? –  поинтересовался он теми, кто оказались ленивы и равнодушными и неподъемными ни на какое общее дело, если бы даже всем им завтра грозила казнь и лютая смерть.  «А веревки с собой приносить?», –  вот максимум того, о чем бы они скучно подумали, да и то не все.

Не получив ответа о причинах неявки других, равнодушных ко всему, что касается жизни страны, Боря сказал об этом сам:

–  А было так.  Одному бараноиду надо было туда.  Другому надо сюда.  Этому за стойло платить, –  кивнул он на Загрядина. –  Четвертому надо идти жрать! –  повысил он голос, возвращаясь от тисков. –  Пятому надо ср-рать! –  громко и с сильнейшим нажимом в последнем слове раздалось в помещении, когда он дал картину отношения пассивного народа к своей судьбе. –  А я должен куда-то ходить и драть за вас горло??   Нет уж, сидите в дерьме.

Все помолчали, обдумывая столь незавидную участь.

–  Можно ли, товарищи, провести среди вас небольшой социологический опрос? –  нарушил я тишину и обратился к присутствующим.

Никто не отвечал, и лишь Боря, вернувшись к чаю, хмуро разрешил:

–  Давай, спрашивай.

–  С началом перестройки  все стали бороться за свободу выбора. Что хватит, мол, коммунистам подсовывать своих кандидатов, народ сам выберет тех, кого считает нужным.

–  Верно, –  отпил из чашки Боря. –  Было такое.  Бараны решили, что они лучше во всем разбираются.

–  Итак, вопрос.  Кто из вас может назвать депутата, избранного на этот срок по вашему округу в нашу Городскую думу?  И как он выполняет свои обещания? Волю избравшего его народа?  Как решает вашу судьбу?

Наступила тишина.

–  Ну, чего молчите? –  спросил всех Боря. –  Слышали вопрос?  Или что-то неясно?

Ответов не поступало.

–  Вы что, оглохли что ли? –  Он чуть отставил чашку и недоуменно смотрел на "народ". –  Вопрос-то проще простого: –  Кто -   Ваш  -  Депутат?   И как вы используете достигнутые вами права.   Есть ли от этого толк, и какой? –  Боря выжидающе глядел на "избирателей".  –  Как он отстаивает ваши интересы?

Вопрос был на засыпку.  Я тоже оглядел примолкший "электорат" и остановился на Загрядине:

–  Леонид, сможете ответить, кто ваш депутат?  И почему его избрали?

–  Честно скажу, –  задвигав на голове кепкой, как-то оживленно и почти весело заговорил Загрядин, –  фамилию не знаю. Ну, вот не знаю –  и все! Что тут поделаешь? Голова ведь не Дом советов, чтобы все помнить!

–  А кто ваш депутат в областной думе, и как он работает?

–  Тоже не знаю! –   снова признался он. –  Фамилию, вроде, недавно помнил, но сейчас вылетело из головы.  Кажется…, как его…    Нет, забыл!

–  Тебя спрашивают не фамилию, –  повернулся к нему Осипов, –  а нечто большее.  Кто он, твой депутат, за что вы отдали ему предпочтение, какие задачи поставили, и как он их решает?  Как вы его контролируете?

Загрядин более не мог сказать ничего, бессильны оказались и другие.

–  Так…, –  чуть усмехнулся Осипов. –  Значит, оказывается, толку от всех ваших бараньих затей ноль.   Так за что же вы, господа бараны, бились, рога и копыта ломали?  Лезли на стенку?  Даже не заметили, как государство развалили?

–  Хорошо, –  сказал я, и продолжил опрос «избирателей»: –  Кто ваш депутат в Государственной Думе?  Что он там уже сделал и делает полезного для страны и народа?   Кто в Совете федерации, и чем он там занят?   Сколько вы заплатили им за такую работу?

Видя, что ни один "избиратель" ничего не знает, Боря остановил:

–  Хватит, а то у них мозги свихнутся. Хотя их никогда и не было.  Все ясно.

–  Итак, –  подвел я итог. –  Все 100% опрошенных ни на один вопрос не смогли дать ответа.  Кроме слов «не ведаю», «не знаю», «не в курсе».  Экстраполируя эту ситуацию на город, область и ваш обломок, который называется РФ, можно сделать вывод, что вся новая выборная система, за которую вы бились, совершенно не работает.   Её  к.п.д. равен нулю.

–  Зачем так говорить за всех, –  не согласился Загрядин. –  Ведь ты же, как всегда, врешь!  Разве можно делать такие выводы…

–  Мож–но! –  оборвал Осипов. –  Даже нуж-но!   Я не согласен с ним, –  он показал чашкой на меня, –  только в одном.  Результат всех ваших дурацких усилий не просто ноль –  а отрицательная величина.

Заметив за окном на дороге человека в валенках и в заношенной телогрейке, нсшего на плече длинную трубу, он сказал:
–  Вон, идет еще один баран.  Вы что, будете убеждать меня, будто он голосовал сознательно и знает своих депутатов?

–  Я ставлю свою годовую зарплату, что не знает, –  предложил я пари. –  Кто поставит против хотя бы одну десятую своей?   Ну, ради истины?  Решайтесь, а то уй-дет!

Никто не пожелал проверить и доказать обратное, и никто не хотел рискнуть даже копейкой.

–  О чем тут говорить? –  отвернулся от окна Осипов. –  О чем базар?  Надо просто лишний раз зафиксировать –  тут нет даже предмета разговора.  Не–ту.  Полные профаны.  Чистое баранье.  Быдло.  Бились, а за что –  сами не знали.

–  Боря, –  уже раздражаясь, заговорил Загрядин. –  А почему это ты считаешь, что ты сам не баран?  Ну, почему?   Почему, видишь ли, только мы бараны, а вы сами нет?  Ты же сам не знаешь всех депутатов в кандидаты,… нет, кандидатов в депутаты…,  Тьфу ты, как их… Прямо зло берет, заговоришься с тобой!  Сам депутатов не знаешь, так скажи, кто баран?

–  А мне не нужны ни ваши депутаты, ни ваши кандидаты! Все они лезут туда с вашей помощью только для своего кармана, коррупции и воровства! Я их и знать не хочу!

–  Ну что поделаешь, их ведь избрал народ? –  живо перебил Серяков. –  Значит, на что-то надеется?  Ну, ясное дело, все депутаты сперва наворуются, ну а потом-то надо работать?

–  Народ, говоришь, избрал?  Где он?  Покажи этот народ!  Где?  Этот? –  обвел рукой комнату Боря. –  Там? –  обвел он в сторону окна. –  Никакой это не народ, раз позволяет себя надувать.  Это пустота.  Быдло!  Грязь.  Фекалии. А еще лезут "избирать"! Чего добились за эти пятнадцать лет?  В три раза угрохали производство.  Погнали на запад все самые ценные материалы и сырье.  Устроили самое бессовестное воровство!  Развели наркоманов, тунеядство, безработных, проституток и бомжей. 

По ночам, –  видано ли дело, –  стали воровать трамвайные медные провода и даже чугунные крышки канализации.  Развалили государство!  Скоро вас, баранья, будет вчетверо меньше, и тогда не удержите даже свою территорию! Вырежут вас, отберут все ресурсы! Слепота!  Раньше хоть партия за вас, дураков, думала, помогала не ошибиться и предлагала кандидатами проверенных в деле и в производстве людей, а сейчас их подсовывает вам криминал!   Эти наворуются –  подсунут других!

Стало тихо. Боря поставил чашку на стол, немного подумал и сказал:

–  Хотите, расскажу анекдот?

–  Это мы любим, давай, –  чуть оживился Николашин от скуки разговоров о воровстве и политике.

–  С этого бы и начинал, –  долил себе чаю Иваненко.

–  Так вот.  Летит самолет. А в нем сидит ворона и разные звери. В общем, летят, все нормально.  Вдруг ворона выходит на середину самолета и делает вот так: –  Боря поднялся, сделал два шага на свободное место, согнулся почти в пояс, растопырил руки и стал смешно переваливаться с ноги на ногу. –  «Что ты, ворона, делаешь?» –  спрашивают звери. –  «Хочу раскачать самолет.  Только одной не получается.  Давайте вместе!».

Я знал этот анекдот, сразу понял, к чему клонит Боря, и  ждал реакцию публики на финал.
 
Ну, что?  Поднялись все, и тоже стали раскачивать.  Раскачали.  Самолет, ясное дело, сорвался в штопор и – к земле.  Вот все, уже земля, сейчас грохнутся! –  воскликнул Боря. –  Ворона подходит к двери, открывает, готовится выпрыгнуть, и обращается ко всем: –  «А вы летать-то умеете?»  –  «Нет!  Не умеем!» –  закричали все звери.  –  «А зачем же вы тогда самолет раскачивали?».

Боря переждал небольшие улыбки и сел на место.

–  Ну, что скажете? –  помедлив, спросил он.

–  Ясно. Рожденный ползать –  летать не может, –  сказал Николашин.

–  А еще что?  Неужто не ясно?

Другие не знали что сказать.

–  Да вы что, себя не узнали?? –  замер с чашкой в руке и искренне удивился Боря непонятливости его товарищей, не умевших летать в новом  мире наживы, миллиардеров, организованной преступности, биржевых махинаций, обмана и всех видов афер. –  Ведь это вы и есть эти зверюшки, –  пояснил он. –  Вы же сами раскачали и развалили государство?

Но снова никто не заметил себя среди этих персонажей, и он махнул на них рукой:
–  Как я о вас плохо ни думал, а вы еще глупее.  Дальше –  просто некуда.

Серяков хотел было бодро сказать, что поворот к демократии –  это не такое простое дело, но рано или поздно, путем проб и ошибок народ научится выбирать, и через выборных лиц будет управлять государством и всеми делами общества, но Боря перебил:

–  А–а–а!  Так?  Все же порулить захотелось?  Без мозгов-то?  Поверили всяким воронам, халявам, пирамидам, приватизации да прелестям капитализма, –  вот и сидите с носом!  Правильно говорят про вас, дураков –  пошли за шерстью, а вернулись стриженными!

Возражать против засилья зла, криминала и воров было решительно нечем, –  Боря выложил бы необъятный перечень вопиющих многомиллиардных казнокрадств, полнейшей коррупции, разграбления и обмана доверчивых "избирателей", –  и в комнате установилось тишина.  Лишь стукнули лапки синички о железный подоконник окна, тут же вспорхнувшей и улетевшей на белое от снега дерево.

–  И все же во всем виноваты коммунисты, –  философски заметил из своего закутка между столами Хаустов.  –  Вся власть была у них, она и сейчас у них и осталась.  Кто стал во главе банков и всей приватизации?  Кто нахапал больше всех?   Это всё ваши друзья, –  показал он стаканом на меня и на Борю, –  ваши друзья-коммунисты!  Стрелять их всех!  Нет уж, больше нам вашего коммунизма не надо!

Я принялся доказывать, что те враги народа типа Горбачева, Яковлева, Ельцина, Черниченко и Гайдара –  вовсе не коммунисты, а засланные шпионы, тайные кроты и предатели коммунизма. И лишь теперь, когда настал «Час негодяя» и момент истины, они сбросили маски и открыто выставили себя тем, кем были всегда –  предателями дела партии и врагами коммунизма, подло таившимися под защитой красных знамен и ждавших сигнала восстать и изорвать их, чтобы ограбить народ. Недаром первым указом  главного предателя и лже-коммуниста Ельцина был указ о запрете КПСС.

Но Хаустов упорно, снова и снова называл этих предателей и оборотней "коммунистами", заводился еще больше и проклинал коммунизм.

–  Так какого же ты х… снова голосуешь за них?! –  взорвался и Боря. –  Если они преступники?    Кто избрал Ельцина в президенты, "коммуниста" Гайдара в Думу, Чубайса, Черномордина, и таких же скотов?  Зачем?!! –  требовал он ответа. –  Ведь ты же сам говоришь, что они коммунисты, и они все присвоили!!   

Так какого же ты х…  снова голосуешь за них?!   Ну, голова-то у тебя есть, или нет?  Я уже не верю, что ты кандидат наук!  Скажи, где ты нашел диплом, или за сколько баранов купил?  А?  Ну, за сколько, я тебя спрашиваю, баранов ты купил диплом?!  Ведь нормальный человек не может ругать коммуниста, называть вором –  и тут же снова давать ему власть?!!

В оставшуюся минуту чая в поддержку линии Хаустова громко, веско, и как всегда с позиций антикоммунизма, оппортунизма, безразличия и предательства интересов народа высказались Загрядин и Серяков, и все снова пошли наверх в зал, чтобы к Новому Году непременно выполнить план –  пропустить через 30 последовательно включенных витков 16-тонной катушки магнитного накопителя ток величиной 8 тысяч ампер от ударного генератора, который в соседнем здании через дорогу, затем тридцатью взрывными размыкателями за две тысячных доли секунды разомкнуть каждый виток, и затем так же быстро соединив их другим замыкателем параллельно, обеспечить умножение тока на выходе накопителя в тридцать раз, –  до 240 тысяч ампер.   Далее ток должен направляться в другие тоже непростые устройства для еще большего укорочения импульса –  но то было заботой уже других отделов.

              14

–  Вот скажи мне, –  как-то спросил Халиллов, иной раз слышавший обрывки этих дискуссий, контролируя ход дел на установке или спускаясь иногда вниз в мастерскую выпить полчашки чая. –  Вроде бы вы с Борей высказываете верные идеи, а вокруг вас вакуум. Пустота.   В чем тут дело?

Вопрос был самый сложный.  У него своя стройная система взглядов. Они не коммунистические и не демократические.  Он не ходит на выборы, объясняя тем, что всеобщая неявка на выборы сразу и, самое главное безболезненно, привела бы к отставке нынешнего заворовавшегося режима, и лишь пассивность и нежелание людей помочь стране избавится от такой криминальной власти мешает сделать этот простой шаг.

Как человек чрезвычайного трудолюбия, большой ценитель высоких искусств, спорта и красоты, он видит путь развития человечества в непрерывном самосовершенствовании каждого, в стремлении приносить пользу обществу, и в этом он близок к толстовцам.   Зарплаты в нормальном обществе, –  считает он, –  при условии честного и добросовестного труда не должны отличаться более чем в четыре-пять раз.   А не в  миллионы, как сейчас, когда олигархи, казнокрады и чиновники выгребают из общества все, что смогут урвать.  Почему у Чубайса оклад 30 тысяч долларов?  И это только официально!  Кто ему столько назначил?  Что он дает обществу за такие деньги?  Сам крутит турбины?  Они крутились и без него.  Такое расслоение может быть только в несправедливом обществе.

Далее.  Никогда не замечалось за Халилловым преклонения перед авторитетами, но однажды, когда мы пошли в баню, он сказал:  «Народ, нация проявляют себя через вождя».   Я посчитал, что он оговорился, но скоро этот вопрос возник снова.

–  Вот появись сейчас Сталин, –  спрашивал он через неделю, –  и весь народ бросится к нему.  Пойдут за него в любой бой.  Сразу и без лишних разговоров наступят изменения.  Всех казнокрадов и врагов вытащат на свет и в суды, или они спрячутся по щелям. Прекратятся межнациональные конфликты, и по границам разорванного государства утихнет стрельба.   

Восстановится и окрепнет страна.  За рубеж не уйдет ни один ворованный рубль.   Экономика станет развиваться только в интересах людей труда, и благосостояние будет расти.  Будут снижать цены.  Америка перестанет замышлять бомбить Ирак и добровольно, либо с позором уйдет из Средиземного моря и перестанет твердить о "территориях своих жизненных интересов", которыми объявила весь мир.   Лучшие трудящиеся всех отраслей будут становиться героями труда и самыми уважаемыми членами общества.   

Всякие упадочные и ублюдочные искусства исчезнут как дым, и возродятся лишь самые лучшие и прекрасные искусства и патриотизм, откроются все горизонты гармоничного развития.  Не будет безработицы, для всех найдутся полезные дела, и у людей будет уверенность в завтрашнем дне.   

Вот что может сделать всего лишь один человек!   А вас целых двое, вы говорите и предлагаете почти то же самое, а за вами никого нет.  Значит, вы что-то не учитываете?

Я не возражал. Да, не учитываем. Но как учитывать?  Это и есть самая главная тайна, доступная лишь немногим.  Но таких великих подвижников сейчас нет.  Они бывают раз в тысячу лет.   Мы с Борей годимся лишь в агитаторы, готовые неустанно объяснять, что взамен устаревшего буржуазного мира, где главный смысл – деньги и война за деньги, – надо строить новый, более справедливый мир, социализм, осно
ванный на более высоких принципах, нежели примитивная власть капитала, но поднять народ на такие большие дела могут лишь те, кто наделен совершенно особым божьим назначением и воистину неземной силой.

На другой день я передал этот вопрос Боре, но причину неудач нашей агитации он видел в другом:

–  Это бараны.  Предатели.  И они должны это знать.  И потому я прямо и без обиняков говорю им: –  Кто  Есть  Кто!  –  четко закончил он, подняв палец. – 

Когда это поймут, –  тогда, может быть, что-то изменится.  А пока –  бесполезно.

Я напомнил ему анекдот о вороне и спросил, –  дошло ли до них, что именно они раскачали государственный корабль, и именно их услугами воспользовались те, кто бросил их в нищету, и теперь они летом вынуждены брать дни за свой счет, чтобы подрабатывать на стороне.

–  Какой там «поняли»!  О чем это ты? Ну, о чем?? –  удивился он.  Разве бараны могут хоть что-то понять?  Быд–ло!  Ну, самое что ни есть, последнее быдло! –  чуть склонился он и постучал по голове.

Но ничего, –  добавил он. –  Вот когда Америка добьется ликвидации наших ядерных сил, тогда бараны вспомнят, что более надежной защиты, какую давал им Советский Союз, у них нет и не будет.  Их ждет судьба Югославии, Ирака и всех, у кого есть хоть какие то ресурсы и территории.  Ресурсов остается все меньше, и борьба за них будет обостряться. До самых крайних пределов. В том числе и за наш Байкал с его чистой водой.  Вот тогда с них и сдерут последнюю шерсть. И, может быть, тогда они возьмутся за ум.  А не будут слушать ворон. Но это будет уже другое поколение.

               ***

И еще одно замечание сделал однажды Халиллов.

–  Вы с Борей недовольны режимом? –  спросил он.

–  Излишний вопрос, –  отвечал я.

–  И вы хотите, чтобы он был свергнут?

–  Только об этом и можем мечтать.

–  Вот именно. Мечтать –  это самое легкое.  Это любимое дело тех, кто не хочет работать.  А что вы сделали, чтобы мечта сбылась?   Ничего.  Ровно ничего.

–  Надо, чтобы массы проснулись. Для этого и ведем тяжкую просветительскую работу в твоем коллективе, –  не согласился я со столь низкой оценкой нашей борьбы.

–  Не надо ждать, когда все или хо тя бы частьнарода проснутся. Запомни –  этого не будет никогда.  Ни–ког–да!  Таков закон жизни.  Нужны смелые люди.  Ленина и Сталина преследовали.  Сталин шесть раз был в ссылках, но они целиком посвятили себя борьбе и потому  победили.  Так вот, в 17-м году нашлось совсем малое число большевиков, но они взяли на себя ответственность и с боем взяли власть. Их народ даже не знал.

только после этого массы, увидав, что большевики за народ, пошли за ними, и под их руководством сумели совершить большие дела.  Массы всегда поддержат тех, кто смело идет в бой. В этом и ваша задача.  Не ждать, как вы, у моря погоды, а надо брать и действовать.  Потом же они, поверь, таких будут и славить. Народ верит героям и всегда пойдет за ними. Но для этого надо стать героями.

О том же в газету «Дуэль» пишет А. Соколов:

- «…Сколько можно идиотски, по-другому не скажешь, говорить о том, что народ, трудящиеся массы и т.д. прозревают, разоблачают, скоро сбросят режим и в том же духе. Чушь это собачья! Никакой народ, никакие массы не прозревают и никогда не прозреют.
…Так вот, 90%, если не больше так называемого народа – это быдло, ЖСТ, или как угодно еще можно эту массу называть.  Им до фени идеалы, Родина.  Цель у всех у них одна - как можно больше заработать или украсть, …заиметь обстановку, …жрать и смотреть телеящик в свободное от работы время, …всем безразлично, что будет дальше.
...Так вот, мое глубокое убеждение, что эти 10% людей должны позаботиться о будущем нашей страны. Расчеты на обывателя, на быдло нужно отмести окончательно и бесповоротно.
…Сумеют эти 10% людей смести нынешнюю власть – быдло проголосует.  Ему, быдлу, все равно за что голосовать. Не сумеем – все останется по-прежнему.   Быдло нам не помощник в этом благородном деле.
…Как смести нынешнюю власть?  Только силой.  Власть держится только на штыках. Причем эти штыки в руках у тех, кто служит за деньги, а не за идею. А деньги – это ненадежная штуковина.  Поэтому, собрав 20-50 тыс. настоящих бойцов, можно будет смело вступить в бой за Родину и победить».

                –  –  –

За неделю до Нового Года я зашел в их слесарное помещение. Там были Анастасьев и Серяков. В сумрачном свете начинающегося утра светилась спираль обогревателя «Уголек», и пока они разглядывали на столе, заполненном железками, деталями и проводами чертежи, я снял пальто и положил на руку, думая и еще не решив чем заняться - или здесь исправить нужную мне деталь, или идти наверх в свою мастерскую.

– Вот, смотри, насколько Анатолий Дмитриевич не доверяет нам, – обратился после изучения чертежей Анастасьев к Серякову. – Нет, чтобы взять и повесить свое пальто вон там, на гвоздик, как мы все делаем, – так заметь, он держит его в руках.  Видишь?  Посмотри.  И даже не хочет выпускать.  Вот как это надо понимать?  Тебе, Леша, это не обидно?

– Я доверил вам Советский Союз. И где он?  Так что пальтишко я лучше подержу сам. Так будет надежнее.

Они пошли к выходу, и в комнату вошел Александр Николашин.  Я же, положив на стол пальто, закрепил в тисках деталь с валом и прочно посаженной втулкой и стал его разбирать. Дело шло медленно, но надо было торопиться, и я стал применять несколько большие усилия.

– Нет, Анатолий Дмитриевич, – подошел ко мне Саша. – Погодите.  Знаете, металл не любит, когда торопятся, – не спеша и с удовольствием стал учить он меня тайнам общения с железом. – Надо вежливо, размеренно, солидно.  Посмотреть, потрогать.  Посоветоваться с ним. Не торопитесь. А то он вас любить будет. Да-да, я правду говорю, – пользуясь свободной минутой, доверительно делился со мной этот любитель живописи и ремесел очень добродушный, размеренный, и я бы сказал – золотой человек.
Он помолчал и пояснил:

– Вот посмотрите на кузнецов. Поглядите. Вам понравится. Я знаю.  Новых я, правда, не видел, но старые – они только так и ведут себя. Уважают металл.  Вот их металл любит!  И они его тоже. Потому и получаются такие чудеса, решетки, колеса, и разные украшения. И другое.  Просто на века.  Давно хочу побывать на кузне.  Вот, была бы у нас такая…

Я согласился и добавил, что давным-давно, школьником бывал в кузне, – это на моей родине, в Сибири, – и мне нравился таинственность, полумрак, запах горна, горелого угля и огонь.

Саша подтвердил, что все это правда, так оно и есть, и он любит то же самое.
Он был человек труда. Я поинтересовался, где он собирается отдохнуть в отпуск?

– Спросите что-нибудь полегче, Анатолий Дмитриевич. Это надо уметь отдыхать, – раздумчиво делился он о невозможности уйти от уймы дел. – У меня это не получается. Каждый день что-нибудь находится. Вчера исправлял крышу гаража. Руки заболели.   И спина, тоже.   Нет, отдыхать это не просто. Другие могут.  Им только дай…

Затем, поискав в столе сверла, напильники, захватив электроды и собираясь идти в зал, он сказал:

–  Анатолий Дмитриевич, можно попросить вас об одном деле?

–  Каком?

–  Да вот, народ хотел бы перед Новым Годом, хотя бы разок отметить это дело в бане. Сможете нам помочь?

Такая просьба была вполне понятна: –  чем еще более приятным можно отметить очередной годовой этап пути, как не смытием всех грехов, с горячим веником или в прохладном предбаннике, где на скамье под еловой веткой расставлены пиво и разная снедь?   Дело в том, что у нас на территории в одном из цехов была давно сделана неплохая сауна. Но сейчас она работает редко, в основном для хозяев и избранных, но мне удалось туда пристроиться, так как регулярно давал деньги на ее ремонт, сделал систему автоматического отключения нагревателей, ремонтировал и менял нагреватели, делал и другие полезные дела.

Я согласился с просьбой, но велел об этом не болтать.

–  На сколько человек можно рассчитывать? – спросил меня через пару дней Хаустов.

–  На четырех, –  подумав, ответил я. – Разберитесь со списком, а там посмотрим.

Еще через пару дней я зашел в мастерскую, где Леша, Николашин и Мыслин пили чай.

–  Надо создать комиссию, которая будет рассматривать банный список, –  обратился ко всем Саша. Кто  там будет?  По закону надо, чтобы был и председатель комиссии.

–  Конечно! –  поддержал Леша. –  Надо все, как положено!

–  А кто будет председателем комиссии?

–  Боря, –  ответил я.–  Он рассмотрит вопрос по всей строгости.

–  О, тогда мы никуда не попадем! –  сразу понял Леша.

–  Да, он покажет вам, где раки зимуют, –  заулыбался и Мыслин, который не претендовал на участие, поскольку у себя на даче он имел свою баньку. –  Готовьтесь к порке по полной программе.

–  Это будет что-то! –  согласился Саша. –  Представляю, как придется добывать себе место под солнцем.

–  Он сразу объяснит, кто мы такие! –  начал загибать очередную железку в тисках Леша. –  «Быдло!», «Быдло!».  А чего еще ждать?!
– Наверное, чем-то заслужили, –  ответил я. –  Будете докладывать комиссии о вашей роли в мировом процессе, как показали себя в годы "перестройки".   Что читаете, за кого голосовали.  Будете писать сочинение о вашем отношение к этим ворам, которые называют себя "демократами".  А дальше –  как посмотрит комиссия.  Я буду утверждать список.

            –  –  –

29 декабря в канун 2002 года в обстановке крайнего напряжения и волнений состоялся пуск накопителя, и следующим вечером на доске у административного здания 35 и на проходных появились объявления:

ПОЗДРАВЛЯЕМ!!!
Коллектив стенда МОЛ и отделений ОФТП, ОМОИ, ОФТР, ОПИ с успешным запуском импульсного магнитного накопителя ИН-1, сооружаемого по плану работ над Российским проектом «Байкал».

- - -

30 и 31 декабря получились почти нерабочими.  Начальство где-то в стороне –  или в кабинете Грабовского в здании 104 или еще где, вероятно, постепенно успокаивалось от волнений за исход испытаний,  подводило итог и готовилось рапортовать, а в зале и на установке вместо непрестанной спешки, звуков сверления, пиления, гудения сварочного аппарата, летящих огней от «болгарки» и снования с кабелями туда и с лестницами обратно, разговоров, обсуждения чертежей и горящего весь день на высоком потолке яркого света больших ламп ДРЛ, внезапно установился тусклый полумрак серенького короткого декабрьского дня.

Все вдруг замерло, и появилась непривычная тишина.   Ни единого голоса, ни звука шагов во всем большом здании и даже ни шороха, ни единого намека, что корабль не покинут и команда цела, –  ничего.

Видя это безмолвие и остовы непонятных конструкций, одиноко идущие электронные часы с зелеными цифрами в пультовой, еще свежие надписи краской и будто в спешке брошенные рабочие рукавицы, инструменты и провода, случайный путник со страхом предположил бы, что здесь, как в Бермудском треугольнике, под влиянием неких сил вдруг исчезла жизнь, и теперь тут отныне будет лишь вечность и смерть.

Но нет.  Если заглянуть по этажам, то кое-где сохранилась жизнь.  В какой-то комнатке кто-то решил навести у себя на столе хотя бы небольшой предновогодний порядок.  В своем закутке на третьем этаже Хаустов смотрит в старенький компьютер и благодарит судьбу, что наконец-то хоть ненадолго оторвался от кувалды, «болгарки», сварочной маски, отверток и проводов, и теперь может попытаться дописать свой отчет и вспомнить формулы, на которых остановился почти полгода назад. И что порадует отчетом начальство, которое требует отчет, но не дает на него ни минуты времени.

Внизу в мастерской тоже полумрак и никого нет, но, судя по недавнему запаху табака и сумки на столе, Николашин избежал участи исчезновения, и где-то недалеко.  У нашей проходной сегодня торгуют новогодними елками, и, может быть, он пошел туда.

Остальных тоже не видать, но, возможно, они целы, и рано или поздно все вернется и войдет в свою колею.



        2008 г.








*****