Кай и Герда

   ...Лейтенант Кай Николич попросил водителя БРДМ остановить машину именно здесь - у низкой покосившейся ограды кладбища.
   Водитель молча кивнул головой в ответ на просьбу командира, прижал бронемашину к левой обочине, и БРДМ, продавив колесами неглубокую "зубастую" колею на обочине дороги, остановился.
   Кай Николич вышел из машины и, подойдя к ограде кладбища, остановился, бросил взгляд туда, где стоял ряд таких же, как и он, бойцов и хорошо просматривался между ними лежащий на длинной скамье гроб, обшитый красной тканью. Рядом с гробом - Кай хорошо видел это - находились несколько мирных - седоволосый, рослый и крепкий, несмотря на годы, мужчина, опирающаяся на его несгибаемое плечо рукой пожилая русоволосая женщина и еще несколько человек, которых, в отличие от первых двоих, Николич не знал.
   Он понимал, что сейчас ему надо было бы быть там, возле гроба, возле них. Но что-то удерживало его.
   Скорее всего, это был некий страх - страх перед тем, что он увидит там. Он знал, что он увидит. Он увидит разорванное осколками фугасного танкового снаряда тело девушки. Той девушки, которую он любил. Той, которая еще вчера была жива и, сидя на траве рядом с ним, обнимала его и, смеясь, бросала в него снежки...
   Господи, это было совсем по-детски...
   А теперь она была мертва.
   Кай Николич и Герда - снайпер из их роты, лейтенант Ирина Гордиенко - работали в паре.
   Работали в паре до вчерашнего дня.
   И не было в роте и во всем полку более слаженной, сработавшейся, "слетанной" пары, чем они.
   Кай и "Герда".
   Позавчера - это было двенадцатого февраля - они находились на новой, "необжитой" еще позиции и он должен был, как это было всегда, если враг открывал неприцельныйзаградительный огонь, прикрывать Герду огнем своего ПКМ. Но никто не предупредил их, что на этом участке фронта у врага есть танки... Это было непростительное упущение разведки. Упущение, стоившее Герде жизни...
   Вражеский танк выстрелил вскоре после того, как Герда "сняла"  из своей "Дончанки" вражеского военного с отличительными знаками полковника пехотных войск, неосмотрнительно разгуливавшего в полный рост по неглубокому окопу.
    И, конечно, Кай услышал выстрел - оглушительный хлопок, сопряженный с металлическим визгом, услышаал вой летящего снаряда...
   Спустя несколько секунд от раскатистого грохота разрыва заложило уши, взрывная волна лягнула в грудь, отбросив его на тыльную стенку окопа; падая спиной вперед, он увидел, как летит в сторону вырванная из рук Герды винтовка, она сама летит наземь, неествстеено переломившись гораздо выше пояса...
   В этот самый моамент что-то переломилось и в нем самом - и это была не какая-то кость в теле...  Со времен варварских бомбардировок родной Сербии он не придавал значения пеерломам собственных костей. "Пре венчања излечити!" - говрил он сестрам в госпиталях, виновато посмеиваяь...
   "До свадьбы заживет!" - так это звучало по русски...
   Свадьбу с Ириной они собирались сыграть четырнадцатого февраля...
   А теперь гроб с телом Ирины опукскали в промезшую землю кладбища...
    ...Кай Николич не решился подойти к ним, хоронящим сейчас его любимую...
   ...Спустя минуту он уже вернулся к БРДМ, протиснулся в люк и уселся на свое место рядом с водителем. Бронемашина тронулась и водитель, взглянув на круглые часы на панели приборов машины, прибавил газу - они задержались на минуту, теперь эту минуту следовало "догнать и пеергнать"...
   Водитель БРДМ - сержант Дражко Милович - был давнишним другом Кая Николича, таким же сербом по национальности. Он прекрасно понимал, что творится сейчас в душе у Кая, хоть тот и не показывал вида. ..
   ...Дальше, до самого расположения своей части, они ехали, хмуро, скорбно молча - говорить не хотелось никому из тех четверых,  кто ехал в этой БРДМ с нагло приделанной посредине "передка" и покрашенной в матовый  чёрный - чтобы не "отсвечивала" -  эмблемой "Мерседес" - ни самому Николичу, ни Дражко, за непримиримый свой норов по отношению к "вэлыким украм" носившему позывной "Дракон", ни Отару  Домаеву - аутентичному и харизматичному  чеченцу, ни Андрею Яровому - Ярсу. ..
   Наконец, приехали, могучий Ярс и ловкий, подвижный Отар - Бесланец  принялись выгружать из чрева бронемашины  привезенное - ящик с "82-ми" минами, "цинки" с патронами к пулемёту ПК,  запчасти для имевшегося у их части Т-64, Дражко полез чумазыми  руками с гаечным  ключом под левое переднее крыло броневичка - к рулевой тяге...
   Сам Кай, заметив стоящего на некотором расстоянии от них и потягивающего сигарету командира их взвода; командир тоже заметил его - и произошла "смычка интересов"- командир помнил его к себе.
   Кай Николич направился к нему...
   Когда он подошёл к командиру, тот, поздоровавшись с ним, выслушал краткий доклад Кая о прошедшей поездке, затем сказал: 'Только что сообщили - через полчаса, по готовности, артиллеристы-самоходчики "соседей' и два взвода наших минометчиков выдвигается для усиления порядков семидесятого батальона под Васильевкой.  Там замечено прибытие на передовою к укропам подкрепления  из числа ПСов и, как следствие  - упоротая готовность к немедленному действию. У наших там стоят "Рапиры", ПСы  привезли шесть 'Акаций" и тентованный "Урал", на котором привезли группу снайперов... Потому наш взвод идёт в прикрытие, Вопросы есть?".
   Кай ответил: "Вопросов нет, товарищ командир. ".
   Командир, подполковник с позывным "Клест", бросил взгляд на Дражко Миловича,  занимавшегося неким "священнодейсивием" под правым передним крылом машины и заметил вслух: "Пусть твой мехвод не беспокоится - вы туда не на ней поедете - ещё чего. Берите чемоданы и готовьтесь ехать на борту "Банзая"...".
   Кай сказал в ответ: "Да какие там чемоданы... Все всегда готовы к выходу. ".
   Командир произнес: "Я знаю. Так что у Дракона будет время подтянуть рулевую тягу и после возвращения...
   ...Вернувшись к машине, Кай хлопнул по плечу Дражко и спросил того: "Ты командиру-то когда про свою тягу наябедничать успел?".
   Дражко, кряхтя, потому, что, в это время затягивает неудобно расположенную гайку, ответил: "А я не ябедничал...".
   Оставалось лишь уважительно взглянуть на Клеста...
   Этот уважительный взгляд занял совсем немного времени; затем к Каю  обратился Ярс: "Что там наш Клест? Новым заданием радовал?". Кай ответил ему: "Да, именно радовал... Выезжаем на одном из "Банзаев" через двадцать пять минут. Поддержим наших под Васильевкой. Туда, кроме нас, выдвигается более серьёзные силы... Так что и нам может представится возможность отомстить за смерть Герды.".
   Это было услышано  всеми - и Ярсом, и Бесланцем и Дражко - Драконом...
   ...Двадцать минут спустя последний из них уже занял свое место на лавке а кузове тентованного трехосного "КамАЗа"; взревел двигатель, взревели ещё три таких же двигателя, взвыл своей парой моторов БТР...
   Колонна тронулась...
   ...Кай Николич сидел справа у самого заднего борта, положив себе на колени ПКМ - ствол "смотрел" в сторону заднего борта, руки в тактических перчатках проигрывали на металле в области цевья и спускового крючка,  глаза зорко "секли" прилегающую местность. Сначала по обеим сторонам дороги проносится искромсанные, изгрызенные кровожадным зверем войны частные дома, изломанные,  словно, изрубленные сумасшедшим лесорубом деревья, удалился под колеса "КамАЗа " поковырянный воронками  асфальт. Затем "Банзай' с рьяным ревом взлетел на такой  же поковырянный  мост, звериным  броском свернул влево, затем вправо и в крутом пике - снова влево, почти под прямым углом; справа понеслась мимо глаз длинная впадина разбомбленной ещё в четырнадцатом  году железной дороги в обрамление полу-скошенной "зеленки", слева - по ломаный и поваленный бетонный забор, почти на уровне глаз, а спустя миг - гораздо выше - останки раскрученный укропам их танков и "бэх". Затем по обеим сторонам потянулась безобразно измочаленная "зеленка"; справа за ней виднелась длинная, местами чёрная от гари стена здания депо "Донецк-Северный', слева - поле, за которым чахло думал Авдеевский "Коксохим". В изрытом окопами и изъязвленном воронками поле этом густо "росла" разбитая техника, кружило над полем воронье...
   ...На огромной скорости, прыгая и раскачиваясь на воронках, которые невозможно было объехать, пролетели Авдеевку, миновали фортификационные укрепления ЯБП, свернули ещё раз влево - и снова понеслось мимо "засеянные " битой техникой поля...
   А затем, вскоре, - приехали,  "Банзай" их взвода первым разгрузился, бойцы заняли соответствующие "точки" на местности, прикрывать высадки основных сил. В "постриженной" снарядами и ракетами РСЗО "зеленке", совсем рядом, просматривались  две выкрашенные в зимний камуфляж "Гвоздики", ещё две стояли на правом фланге, "прячась" на фоне разбитых крайних домов Васильевки. Невдалеке от позиции, которую занял Кай Николич, устанавливали свои "шайтан-трубы" минометчики.
   Негромкий говорок в окопе  рядом, позвякивание и приглушенный лязг  металла, шуршание  ленивой поземки по обледеневшему насту...
   ...Конечно, Каю Николичу не нравились эти позиции - и своя и позиции других бойцов - открытые огненные точки на местности, лишь некоторые - под прикрытием развалин даух-трех саманных хат. Бегавшие по спине, отожравшиеся за почти четыре года войны, мурашки явственно транслировали  ему мысль о том, что все это ничем позитивным не кончится...
   ...Напряженная, готовая предательски лопнуть, как струна Николо Паганини,  в любой миг, тишина повисла над изогнутым, словно ятаган, полем между позициями врага и Васильевкой.
   Лёгкий ветерок доносил  оттуда,  с позиций этномутаетов, те же звуки подготовки к бою, над их окопами, в нескольких местах, нагло вились желтовато-белесые дымки  - Николич знал, что на них уже положили глаз минометчики - выполнили поправки на ветер, повернули соответствующие винты в механизмах наводки...
   Сам он и расположившийся в пяти метрах правее него Отар Домаев с таким же ПКМ определили для себя возможными целями несколько подозрительных продолговатых бугорков  на переднем крае боевых позиций укрив - это могли быть банальные брустверы стрелков или минометчиков, это могли быть присыпавшиеся снежной пулеметчики или снпйперы, это могли быть замаскированные башни закрытых БТРов или БМП  - это могло быть все, что угодно - укропа сидели здесь более трех лет, укреплялись основательно и уходить не собирались...
   ...Тишина лопнула неожиданно, как всегда это бывает в начале боя, хотя этого и ждали. Взвихрился, вскрылся снег в нескольких местах у окопа врага - и из взвихренных облаков снежной пыли ударили три миномета  и два пулемета; ещё один КПВТ  и пара АГС ударили с правого фланга. Оттуда же с характерным визжащим грохотом прилетели и разорвались совсем не там, где надо, гораздо ближе  к укропским окопам,  несколько танковый снарядов...
 Минометчики укров получили свое тут же - минометчики Новороссии подали месть горячей - и вражеские "дудки" замолчали, скорее всего, навсегда.
   Теперь по намеченной целям "заработали" пулеметчики и снайперы ВСН - снег взорвался  мини-Кракатау  вместе с головами укрив сразу во многих местах; со своим характерным звонким и чётким звуком отработали две "Рапмры' - одна проделала "дупло" в борту вражеского Т-80 - на таком малом расстоянии никакая противокумулятивная защита его не спасла - теперь он дымил  черным дымом, который все более гостей с каждой секундой; вторая МТ-12-тая "накрыла" зарытую в грунт БМП - та недолго подымила сизо-черным, с лязгом выбросила в небо башню и задымила уже плотным, густо-черным дымом. АГСы врага тоже умолкли - скорее всего, их "обслуга" была уничтожена при попадании в танк...
   Снова - скорее всего, ненадолго, стало тихо...
   Кай осторожно, стараясь не взвихривать вокруг себя снег, сползло с "належанного" места в находившийся за спиной окопа - и тут же встретился глазами с рослый,  статным бойцом, обладателем пышных седых усов и внимательных серых глаз. Тот отрекомендовался: "Оскол, комроты-один семидесятого батальона." и продолжил: "Значит так. Сейчас, ожидаемо, пойдёт тяжёлая "ответка"... Во, уже стартуют, с-с-с...ки...". Здесь комроты с позывным "Оскол" прервался,  чуть-повернув голову на явственно доносящееся со стороны вражьих позиций, откуда-то издали: "Тук... Ш-шух... Тук... Ш-шух... Тук... Ш-шух..." и, инстинктивно, пригнулся.
   Его действие повторил и Кай Николич - надо сказать, как раз, вовремя - теперь уже страшно, оглушительно, за шуршание над головой, с грохотом лопаясь далеко за их порядками...
   ...Ревело, шуршало, разрывалось - а Оскол, перекрывая все это, орал почти в ухо Каю: "Значит, смотри!! САУшки стоят правее, чем они сейчас бьют, ничего им не будет!! А на фланге у меня сидит корректировщик с рацией, позывной - "Полиграф"!! Сразу после пролета "чемоданов " он озвучит командирам расчётов САУ координаты целей, те ждут с нетерпением!! И начнётся тир!! Вы с товарищем лучше не высовывайтесь - можете под шальной ответный попасть, да и минометчики лучше пусть быстренько отлупятся и в окоп ползут!! Как понял?!! Тебя, вообще, как...??!!". "Никола!!" - так же точно проорал в ответ Кай Николич. Оскол срросил: "А командиров минометчиков?!". Кай ответил ему: "Алтай  и Бур!!".
   Оскол молча кивнул в ответ...
   ...Укры "отсыпали" три "пакета", ещё минут пять сыпались одиночные "Градины"...
   Затем, из рации на поясе у Оскола, сквозь треск помех, раздался чёткий спокойный голос. То, что он говорил, адресовалось не им, но, так как рация была настроена на волну Полиграфа, они услышали: "На два часа тридцать минут, на удалении восемьсот метров- "Град" в капонире,  остывает, ориентир - т-образная опора ЛЭП правее. Второй "Град" - тоже в капонире,  торчит "голова" - в пятистах метрах правее, направление - на два часа, расстояние тысяча метров. Третий стоит на час тридцать, расстояние девятьсот метров. На час сорок на расстоянии тысячи сто метров стоит КРАЗ, бронекунг  с антеннами, прикопан и обложен мешками с песком. В трехстах метрах дальше и на двести правее рядом стоят две "Акации", ещё две - на двенадцать сорок, расстояние тысяча метров, почему-то бортом под углом к тебе. Двух других не вижу - скорее всего, в застройке на окраине Авдоса. Я примерно, цель этого дела понял..." Полиграф,  видимо, позволил себе несколько отвлечься, на что ему немедленно указал тяжёлый,  как стопятидесятимиллиметровый снаряд, баритон  кого-то из командиров расчётов САУ, в рации прозвучало: "У тебя по целям все?". Полиграф отаетил: "Всё. ". Самоходчик веско сказал' "Тогда не засоряй эфир, капитан Очевидность. Целеуказания принял. Конец связи.". "Конец." - обиженно буркнул Полиграф. Оскол усмехнулся - одними уголками губ и глаз и произнес: "Аля герр, ком аля герр!", не адресуя свою фразу Полиграфу.
   Рация умолкла.
   Кай Николич выпрямился в окопе, осмотрелся вокруг - и, первым  делом, увидел одну из САУ, томно ворочавшую башней. Другая,  по соседству, в это время уже поднимала ствол. Двигатели самоходок, естественно, работали, ворковали на невысоких оборотах - и Кай Николич понял, что неробкие ребята, самоходчики, запустили двигатели "под шумок" разрывающихся "Градов" и готовятся стрелять без обычной пристрелки,  "начерно", по данным, полученным от корректировщика...
   Риск "перелета" и попаданий в зону жилой застройки был минимальным - командиры расчётов САУ брали прицелы на сравнительно малые дистанции...
   Только лишь Кай Николич  успел об этом подумать, как на поясе Оскола, снова, заговорила - на этот раз - голосом того самого самоходчика рация, до уха Николича донеслось: "Всем прикрыть, пардон, уши и открыть рты,  можете даже что-то орать - главное - берегите перепонки! На счёт "три" открываю огонь, остальные - по готовности!! Один!! Два!! Т. ..".
   Бух!!!!
   Слова "Три" ни Оскол ни Кай Николич  не услышали - его полностью поглотил ядреный, оглушительный выстрел "Гвоздики", а затем, бегло, с небольшими интервалами, "загвоздили" остальные самоходки.  После каждого "буха" было видно, как подпрыгивала на месте самоходка, подпрыгивала земля под ногами, подпрыгивала вся Васильевка; со стенок окопа сыпалась земля...
   ...Укры, конечно, почти сразу же, начали отвечать - прилетело один, а затем другой, третий раз откуда-то из жилых кварталов Авдеевку,  неприцельно, слепо...
   Именно один из этих "слепых" снарядов, выпущенных глубиной "Д-30", разорвался  в десяти метрах от того места, где, все так же, во весь рост, стоял Кай Николич. ..
   Серб почувствовал, как его, словно, бревном;  толкнуло в грудь, мир вокруг беззвучно рухнул куда-то во тьму...
   ...Лёжа без сознания, контуженный и оглушенный,  с распоротой осколком кожей на левом виске, из-под которой ручьилпсь яркая венозная кровь, тяжело ушибленный в лоб другим осколком,срикошетившим от заледеневшего наста и ударившего его плашмя, Николич, конечно,  не увидел уже, как одна из "Рапир' и два миномета размолотили в хлам позицию Д-30-тых, как все четыре здешних "Рапиры" дружно поддержали самоходных товарищей и заставили затянуться укрив.  Не увидел, как пара снарядов "Рапир", на вящий страх укромутантов, сделав небольшой "перелёт", угодили в стоявший в останках сгоревшего частного дома "Хаммер" с "бочкой" контрбатарейного радара на мачте над крышей и в нем успевший ещё "излиться" бензозапрпвщик, который разорвался, словно ядерная бомба...
   ...Среди всех тех, кто находился сейчас на позициях ВСН у Васильевки, бог войны был несправедлив лишь к нему, Николичу - сидящий рядом Оскол отделался лишь лёгкой степени оглушенный. ..
   ...Они - половина семидесятого батальона, два взвода минометчиков, взвод пехоты и артиллеристы на своих "Гвоздиках" - не собирались и не должны были сейчас уходить отсюда, самоходчики и "трубачи" ждали подвоза БК...
   Но его - Николу - сейчас тряс за плечи Оскол, пытаясь привести в чувство... А затем, прекратив трясти, резко рванул с пояса рацию, поклацал кнопками, переключая каналы и начал вызывать кого-то с позывным 'Рогдай": 'Рогдай, я Оскол... Рогдай, я Оскол...".
   "Рогдай" ответил гортанным, отчаянно гролингующим низкочастотным гласом: "Рогдай тебя слышит, Оскол.".
   Оскол сказал в рацию: "Рогдай, у нас "300-тый". Его надо не просто забрать, а сразу закинуть в госпиталь. Слышишь меня?".
   Рогдай прорычал: "Хорошо, Оскол, "300-того" заберет "грузовое такси" в обмен на "подарки". А кто он, кстати?".
   "Никола, пулеметчик из роты Клеста." - ответил Оскол.
   "Раз он с вами, значит и Бесланец с вами. Скажи ему, что я ему передаю горячий горский привет. Пусть припомнит Грозный, мы там делили один опорник и один котелок. Передай!! Понял меня? Ладно, конец связи,  товарищ.".
   Бесланец был рядом; Отар хорошо услышал рык своего старого друга в динамике рации, дополнительного подтверждения ему не нужно было. Он пояснил повернувшемуся к нему Осколу: "Товарищ, Рогдай - Тимур Баев, сын Бая, мир его праху, а Бая ты знал, я думаю. Рогдай будет на Донбассе, пока последний фашистской ублюдок не сдохнет.Пока не сдохнут убийцы отца. Его сына в Моздоке убили тоже каклы, они уже сдохли, они дохли, как собаки, моля о том, чтобы Тимур пристрелил их - для них это была милость их паркового бога... Но милость не пришла... Мальчик Тимура погиб, когда эти подонки обстреляли школу из АГСов - вся очередь попала в класс... Тимур нашёл их и следил за ними, пока они не поехали за шашлыком. Там их встретила его жена, приветила, принесла молодого вина... Затем, когда они захмелели, дала ему знак. Их было четверо... Теперь - четыре котла в Аду.". Оскол помолчал, затем спросил: "А ты, Отар, покарал убийц своего сына?".
   Отар ответил: "Да, покарал. Они не смогли в Бесланец скрыться от моего ножа. Сам Аллах тогда направил мой путь; там, где я их нашёл,  двое из них спали, выставив часового и с ними была продажная девка. Первым умер часовой... Затем - было очень много крови - мерзкой, дурной крови... Однако, один из тех подонков ушёл.  Это каклы и я запомнил его лицо. Чтобы не пропустить его мимо себя снова, буду искать его лицо на их трупах...".
   Оскол не нашёл слов, чтобы ответить на искренние,  гневные  и горькие слова чеченца...
   ...Спустя пятнадцать минут рация на поясе Оскола заговорила снова, он услышал: "Оскол, это Резак. На подходе "грузовое такси", приготовьтесь.  К украм на подмогу идут два "Буцика" с пушечныи вооружением, будьте готовы оказать радушную встречу. Конец связи.".
   Резак находился на выносном наблюдатель номер пункте, стерег обстановку на ближайшей дороге...
   Через несколько минут Оскол, действительно, услышал характерный угрюмый рев трех подъезжающих "Уралов", а затем и увидел их - два тентованных и третий, из открытого кузова которого настороженно "глядела" на укропские позиции развернутая  влево ЗУшка. "Уралы" грамотно заехали за "зеленку" - поближе к САУшкам и, не глуша двигателей, остановились...
   В это время оглушенный Кай Николич  начал приходить в себя - он открыл глаза, начал шарить руками вокруг себя, ища опору, чтобы попытаться встать. Оскол сам подошёл,  помог пулеметчику - и при этом не преминул встретиться взглядом с Николич ему - просто, чтобы оценить его состояние, глубину контузии.
   Глаза Николы были вполне "живыми", но не выражали ровно ничего, зрение было рассогласованным, как у закоренелого пьяницы... Это не на шутку встревожило Оскола...
   ...До тентованного "Урала", в вказаного,  поверх зеленого колера белой краской, Оскол довел Николича сам. В кузове "Урала", под брезентовым тентом, сидели двое его знакомых, которых, наверное, послал сюда лично Рогдай, так как один, точнее, одна из них, была медсестрой с позывным "Хюрэм" - могучая, сурово-красивая, вся налитая огромной силой и мускулов и духа, рослая брюнетка со сверкавшим при улыбке из левого уголка рта золотым зубом. Вторым был старший лейтенант Сергей Томашов - Байт - щуплый, но жилистый парень, в "прошлой" жизни - сисадмин одного из интернет-провайдеров Горловки.
   В противоположность Хюрэм, широко распахнувшей камуфляжную армейскую фуфайку  на "больщевистской груди", Байт старательно кутался в такую же одежу... Что же, переносимость холода и ветра, продувавшего издырявленный осколками и пулями тент во всех направлениях, у каждого своя...
   ...Бывший сисадмин, несмотря на щуплое телосложение, был парнем сильным,  под стать своей напарнице - им вдвоём не составило труда втянуть в освобождённый от "опасного контента" кузов контуженного Кая Николича. Хюрэм "с неприкрытой наглостью" усадила его потеснее к себе и с победоносным выражением улыбнулась Осколу...
   ...Прошло десять минут; доразгрузив привезенный БК, "Уралы", вновь, угрожающе взревели и вся приехавших процессия двинулась в обратном направлении...
   Кай Николич показувався, в такт покачиааниям на неровностях самого грузовика, заботливо придержиааемый за плечо Хюрэм, грелся у теплого бока пышащей скрытой силой медсестры и пытался понять,  насколько пошатнулось теперь его здоровье, насколько тяжело его контузило... Чем? Где? Что он тут делал?
   Поняв, что он ставит себе слишком много вопросов и не находит на них ответов, Николич закрыл глаза, закрыл ладонями лицо, по качнул ся,  в очередной раз, на какой-то яме и глухо, горько, застонал. Хюрэм крепче прижала его к себе и заорковала ему на ухо: "Ну-ну, не казни себя, ты был молодцом... Если честно - ты герой. Ты нам дорог, как дорог нам любой боец и мы тебя получим,  тем более, что не такое лечили... Крепись, герой, не плачь. Ты ещё будешь бить фашистов,  я - Хюрэм - обещаю тебе!".
   Вероятно, искренний, уверенный, ласковый голос медсестры подействовал на Николича - он затих, руки опустились в колени...
   Вскоре Хюрэм немного расслабила руку, придерживавшую бойца и, взглянув на него, с удивлением обнаружила, что он спит...
   ...Спящим Николича и привезли в госпиталь. Когда остановились около двухэтажного здания старой постройки, выбеленного в белый цвет, Хюрэм растолкала Николича, вдвоём с Байтом они спустили Николича на землю и повели к дверям госпиталя. Быстро прошли через сан-пропускник, Хюрэм о чем-то переговорила с женщиной-главврачом, встреченной тут же, так же быстро отвели его на рентген...
   ...Он находился уже в палате, когда Хюрэм в кабинете главврача заполнила необходимые бумаги. Затем он услышал, как у здания взревел двигателем "Урал"...
   ...Кай Николич не знал, что проведёт в этом здании совсем не много времени.
   Перестала болеть при глубоких вздохах  ушибленная грудная клетка, зарубцевалась рана на виске - и его перевели в психо-реабилитационный центр. Именно там должны были "поставить на ноги" его сознание.
   Здесь он пробыл до начала лета...
   В реабилитационном центре за него взялись всерьёз - и спокойно-деловитые медсестры и два профессиональных медицинских психолога - седой семидесятилетний "аксакал" и высокий, подтянутый, с колким внимательным взглядом, парень, похожий больше на контрразведчика и, конечно же, Хюрэм.
   То она, по заданию психологов, приносила сюда фотографии и какие-то документы, газетные вырезки, справки - их потом показывали ему психологи, вдумчиво объясняли ему, при каких обстоятельствах сделано то или иное фото, при каких обстоятельствах им или для него подписывался какой-то документ,
   То Хюрэм лично провожали его на процедуры - в основном,  это ьыли электропроцедуры, при которых он, временно, делался здорово похож на космонавта.
   Но иногда происходило и то, что чрезвычайно волновало и интриговало, что напоминало начало отношений между мужчиной и женщиной... Но вот должно ли было это происходить между ними - он не мог понять...
   Он хорошо помнил, когда это началось.
   Ещё в начале марта.
   Тогда Хюрэм пришла к нему в палату - совсем не похожая на военную медсестру девушка, готовая пускать в ход свой завораживающие чары и не думать о последствиях. Она была одета в белый медицинский халат, а под ним - в восхитительное темно-изумрудное платье, не скрывавшее всего того, что должно было вызвать бурный поток нескромных фантазий у любого мужчины. И пахло от неё тонким пьянящим и прямым ароматом хороших духов.
   Она была тогда в палате недолго.
   Но при этом, присев на постель рядом с ним, она тихо, едва слышно - и все же, отчётливо,  ясно, произнесла,  прошептала ему на ухо: "Я знаю, что у тебя была девушка, которую ты любил. Он погибла, потому, что, как ты, была воином... И потому в твоём сердце стало темно, словно, навсегда погас источник волшебного, всепроникающего света... Но бывает, Кай, что счастье любви повторяется и снова озарение жизнь своим светом... Я хочу сделать так, чтобы ты полюбил меня, Кай. И да, ты влюбишься в меня - и жалеть об этом тебе не придётся.  Только - не сопротивляйся мне. Все равно сопротивление не продлится долго... Ведь ты нравишься мне, Кай...".
   Это прозвучало, как декларация намерений...
   ...С того самого дня прошло почти три месяца. И, пока, по кусочку, кропотливо, психологи возвращались ему память и старались уменьшить последствия контузии, Хюрэм целенаправленно била по бастионам его сердца. И он чувствовал, что стены этих бастионов, вот-вот, треснут.
   Он уже начал задавать себе вопрос: "А когда я не смогу больше обманывать себя и демонстрировать свою твердість, что изменится для меня и неё тогда? И нужна ли эта демонстрация?".
   Думал он и о другом: "Она хороша, она, как и я воин Новороссии, защищает Родину. Но понимает ли она,  что стук её распаленного сердца уже для неё самой заглушает громы артиллерийских канонад?  Идёт война,  а мы - как два голубка... Можно ли так?".
   Много, очень много вопросов задавал сейчас Кай Николич сам себе...
   ...Он и Хюрэм  теперь часто бывали в сквере реабилитационном о центра - настолько часто, насколько,  вообще, часто могла она приходить к нему.
   Бывало,  она долго не приходила - и тогда он начинал уже скучать и беспокоиться за неё.  Беспокойство это, особенно, усиливалось, когда отчётливо слышались разрывы тяжёлых снарядов и свои, ответные, "утюги", случалось, "жухали" прямо над зданием медучреждения... Но потом отлегало от сердца - потому, что Хюрэм, снова, приходила...  И... Он обнимал её - просто потому, что жива...
   ...Её звали Динара.
   Да, теперь Кай Николич это знал...
   ...В один из погожих апрельсеих дней, после сеанса электропроцедур, она и серб сидели на лавочке в тени старого клёна в сквере медучреждения - и она была так намеренно-беспечно близка...
   Именно тогда Кай Николич  спросил ее: "Не можешь ли ты рассказать мне, откуда у тебя такой необычный позывной - "Хюрэм"?".
   Она, тогда, с затаенным лукавством, взглянула на него и спросила: "А тебе интересно это узнать?".
   Он ответил: "Мне интересно знать о тебе все то, что должен знать мужчина о той девушке, которая хочет растопить лёд его сердца... И я хотел бы знать о тебе, хотя бы, столько же, сколько знаешь ты обо мне.".
   "Даже так... Значит,  ты хочешь знать обо мне все, Каюшка мой... Ну, тогда слушай, ведь у девушки, которая хочет растопить лёд в сердце мужчины, не должно быть секретов от него..." - проворковала в ответ Хюрэм. И начала свой рассказ: "Ты хотел знать, откуда у меня такой позывной, Каюшка... Да тут все просто - я наполовину - турчанка; моя мама была медиком в Стамбуле и я родилась в Стамбуле. Я работала моделью в рекламном агентстве там же, но понимала, что эта работа - не на всегда, там ведь есть возрастной ценз... К тому же, мне хотелось стать врачом, как мама.  Когда я рассказала о своём желании маме, та не стала колебаться - и уже в следующем месяце мы навсегда уехали в Россию. Жили у моего отца, второго помощника капитана сухогруза "Брянск", в Ростове... Впрочем, я, вскоре, оказалась здесь, в Донбассе - здесь училась в вашем медінституте, здесь нашла первую работу по специальности... Мои родители, к слову, и сейчас живы и я искренне желаю им счастья, долголетия... И - чтобы лишь после нашей победы они узнали о том, что их дочь уже четыре года не работает на "Скорой"...".
   Она прервалась и, помолчав несколько секунд, продолжила: "Меня зовут Динара. Динара Чернова. Ты должен это знать... теперь...".
   Что-то было в этих её словах... Что-то, о чем ещё не время было говорить, как считал Кай Николич...
   ...Девушка, вновь, умолкла.
   До слухачів обоих донесся грохот далекого одиночного разрыва; этот звук вернул мужчину и девушку в тот мир,  в котором, прямо сейчас, вокруг них, шла война, в котором они сами были участниками этой войны...
   Кай спросил Динару: "Скажи мне - как ты пришла к войне?".
   Та ответила не сразу и, когда заговорила,  чтобы ответить, голос её и её взгляд стали серьёзными и, как будто, приобрели горечь. Она сказала: "Я дежурила на "Скорой" двадцатьшестого мая дветысячичетырнадцатого года, когда война пришла в Донецк. Нас вызвали на Октябрьскую, где украинский штурмовик сбросил бомбы на жилой дом... Я увидела там раненого старика-ветерана, ребёнка,  которому оторвало руку до локтя и мертвую женщину - его мать... Вкололи им обоим обезболивающее, остановили кровотечения, погрузили в "ГАЗель"... Не успели отвезти в больницу этих - пришёл новый вызов... В тот день мы вывезли десятерых, даух - под огнем вертолётов укров... Это был страшный день... Я много слышала о том, что происходило в Слааянске, но впервые увидела сама, как армия ударила не просто по своему народу - по мирным людям!! Я ещё работала на "Скорой", когда в город пришли стрелковцы. На следующий день я пришла в военкомат... Мне было все равно, в какое подразделения меня пошлют - лишь бы сделать хоть что-то для того, чтобы враг прекратил бомбить мирных жителей, перестал их убивать, для того, чтобы кончились проклятая война!".
   Она снова умолкла. Из уголков её глаз выкатились две крупные слезы, покатились по щекам...
   Кай смутился,  заговорил,  утешая девушку: "Ну, не плачь, не хочу видеть на твоём лице слезы, Динара... Дина. ..".
   Она достала из кармана халата маленький белоснежный платочек, аккуратно промокнула слезы на обеих щеках и искоса, вновь, с лукавинкой - теперь это была лукавинка совсем юной девчонки,  взглянула на Кая. Промолвила: "Не буду, Каюшка...".
   И, помолчав мгновение, спросила: "А как стал воином ты?".
   Кай Николич тоже помолчал несколько секунд, обдумывая, с чего начать свой рассказ и заговорил спокойно, неторопливо, стараясь, чтобы его голос звучал бесстрастно: "Я серб, Дина. Это означает, что с войной я живу смолоду... Я взял в руки автомат ещё школьником и тогда же из этого автомата сбил  самолёт НАТО,  разбомбивший мой дом... В тот день я возвращался из школы и вёл домой младшую сестру. К тому времени Сербию уже бомбило НАТО... До нашего дома оставалось две сотни метров,  когда из-за стоящих рядом заводских складов с ревом вылетел на низкой высоте "Мираж" и при цельного сбросил бомбы замедленного действия на наш дом и еще три, стоявший рядом. Раздались страшные взрывы - и дома разлетелись, как горящие картонные коробки... "Мираж", казалось, улетел - и мы с сестрой побежали к дому. Я уже понимал, что увижу там... Мои отец, мать и старший брат - боец Народного Ополчення Сербской Краины были мертвы. А самолёт возвращался, шёл на второй заход. От ненависти к лексику,  убивашему мою семью, разбомбившему мой дом, у меня потемнело в глазах... У моего мертвого теперь брата висел на плече автомат. Я крикнул сестре, чтобы она спряталась в подвал, а сам снял с плеча брата автомат, опустил вниз предохранитель, прицелился с колена... Самолёт в этот раз шёл ещё ниже; он "поливал" из пушек. Я постарался не жмуриться, не закрывать глаза, затягивает мне было очень страшно. Я разрядить в него весь "рожок"... Сначала ничего не происходило и я с досадой подумал,  что я промахнулся - но видимо, сам Христос направил тогда мою очередь - "Мираж", отлетел немного, вдруг, страшно задымил, покачнулся в воздухе и, сваливаясь на левое крыло, упал и взорвался - сдетонировали блоки НУРСов,  висевшие у него под крыльями. ..',
   Серб прервался, тяжело вздохнул и продолжил - тем же бесстрастным тоном: "Через пару часов у села появились "Апачи" и "Линксы". Зависшие "Апачи" не стреляли; они сбросили дымовые шашки. Под их прикрытием "Линксы" высадили десант - хорватов, усташей... Усташи разбились на группы и перебежками двинулись к селу... В "зеленке" около села и в самом селе находились наблюдательные посты Ополчення и они хорошо видели хорватів. Нас, мирных жителей села, предупредили - и мы успели уйти в находящийся с западной стороны села лес. Когда усташи вошли в село, оно было пустым, даже костры и огни в печах были погашены. ..".
   Кай Николич снова тяжело вздохнул, помолчал...
   Затем продолжил: "Когда они уходили, они подожгли несколько домов в селе, а затем - хлебное поле, около которого высаживались. Я понимал, что все это из-за меня и что найдётся "добрая душа", которая выдаст меня окупантам или уствшам. .. Я забрал младшую сестру, строго-настрого наказав ей молчать о том, что она здесь видела; кроме того, я обыскал дом, нашёл в вещмешке у погибшего брата пакет сухарей и запасной полный магазин к автомату и забрал все это с собой. И, не дожидаясь темноты, мы с сестрой ушли в соседнее село - к дяде. Мы прожили у него несколько недель, затем к нам позвонил отец Дражко - Ян Милович. Оказывается, сюжет о сбитом мной самолёте показали по ТВ. Это означало, что нам надо уходить... Ян Милович сам приехал и забрал нас в Россию, в Саранск... Когда, через много лет, вспыхнула война здесь, на Донбассе, и мы узнали, что здесь в ней участвуют наемники из стран НАТО, мы втроём решили дать нашу посильную помощь русским братьям во Христе здесь. Я, Дражко и его отец добрались до границы с Украиной, перешли её с местным проводником и пришли в Славянск, к Стрелкову - как он, когда-то, пришёл к нам... Отец Дражко погиб там...".
   Он умолк.
   Где-то далеко, опять, раскатисто громыхнуло. Затем коротко бухнуло в ответ.
   Динара заметила: "Наши отвечают.". Серб поправил ее: "Донбасс отвечает. Донбасс.".
   ...Прошло ещё несколько минут...
   ...Они ещё сидели рядом.
   Молчали.
   И Динара - Хюрэм была так близко, что находиться ещё ближе - означало - подталкивать ко греху...
   Затем она посмотрела на свои  тактические часы - ту вещь, которая не давала забыть, что перед тобой - военная. Сказала, наблюдая бег ядоаито-желтой секундной стрелки: "Мне пора идти, Каюшка... Но я приду завтра вечером. Хочу, чтобы ты сказал, что будешь ждать меня...".
   "Да, я буду ждать тебя... А сейчас иди, а то заругает командир... Иди..." - сказал ей Кай  Николич. ..
   Хюрэм поднялась с лавочки, на которой они сидели, на прощание приобняла его за плечи, затем направилась по тенистой асфальтовим аллейке в сторону ворот реабилитационного центра...
   Она, действительно, пришла вечером следующего дня. И приходила потом - так часто и обязательно, что Кай подумал уже о том, что Динара изводит на эти встречи все свое свободное время...
   ...В один из последних дней мая Хюрэм, пришедшая к нему в палату, принесла новость, которая огорчила Кая Николича. Его собирались комиссовать; с его контузией он мог оказаться негодным к строевой службе и участию в боевых операциях.
   Кай Николич понимал, конечно, что с его возвращением в ряды Вооруженных Сил Новороссии могут возникнуть трудности - да, именно из-за его контузии... Но одно дело - понимать это умом, другое - когда неотвратимо близится, заручився в толстенный неряшливый и узловатый жгут твои нервы... И уже, скорее всего, не оставляя выбора...
   Ни-ка-ко-го...
   ...Это произошло через несколько дней, седьмого июня.
   Среди тех, кто определял его воинскую пригодность, или степень его восстановленности после тяжёлой контузии, были и оба специалиста психолога и врачи из их части и Клест... И, неизвестно почему - сама Хюрэм.
   Он сидел на стуле напротив письменного стола, за которым сидел пожилой психолог-профессор. Рядом, под углом, стоял ещё один, длинный стол, за которым сидели два военных врача, второй психолог, похожий больше на контрразведчика - в постоянной готовности записать что-то недешевой шариковой ручкой на листе раскрытой тетради, Хюрэм и Клест. Ярко светили из-под потолка лампы дневного света, освещая, в том числе, и повышенную на стену за спиной Хюрэм таблицу для проверки зрения с литерами на двух языках - русском и украинском...
   "Госприемка" началась с взаимных приветствий, командирского рукопожатия и первого из заданных ему вопросов - седовласый профессор-психолог спросил: "Ну, товарищ Николич, как вы себя чувствуете,  как сами оцениваете свое состояние?".
   Он подумал, мысленно пожал плечами и ответил: "Оцениваю себя нормально. Головных болей не испытываю, память восстановилась в полном объёме.  Ну, опять же, это моё мнение...".
   Пожилой психолог согласно кивнул головой, переглянулся со своим более молодым коллегой и сказал: "Приятно слышать. Это очень хорошо, что вы ощущаете себя полностью здоровым...".
   Теперь вопрос ему задал второй психолог, спросивший: "Скажите, вы помните, что стало причиной вашей контузии?".
   Кай Николич  ответил: 'Да. Близкий разрыв осколочно-фугасного снаряда гаубицы Д-30 в то время, когда я находился на боевом задании на наших позициях на окраине Васильевки.".
   Молодой психолог кивнул, что-то черкнул ручкой в своей тетради и задал следующий вопрос: "Как вы считаете, чьё это было орудие?".
   Кай Николич подавил в себе желание "популярно обьяснить" психологу, против кого воюет Армия Новороссии да и весь Донбасс и ответил: "Орудие принадлежало незаконному вооруженному формированию "Правый Сектор", совершающему террористические действия против мирного населения Донбасса с дветысячичетырнадцатого года с ведома незаконного так называемого правительства Украины.".
   Озвучив этот ответ, Николич  заметил, как психолог быстро переглянулся с его командиром. Тот утвердительно кивнул головой, соглашаясь, конечно, не со взглядом психолога, а со словами сербами.  А похожий на контрразведчика психолог задавал уже следующий вопрос: "Если бы такой снаряд разорвался здесь - как бы вы действовали?".
   Кай Николич  ответил : "Если бы такой снаряд разорвался здесь, пожалуй, я сейчас разговаривал бы с апостолом Петром...". "С апостолом Петром? " - заинтересованно глядя на серба, переспросил психолог.
   Кай Николич ответил: "Ну да. Ведь это он стоит на том КПП, за которым начинается рай... Впрочем, вам бы пришлось разговаривать с ним же...". Николич говорил это спокойно, с расстановкой - и оценивал, при этом, реакцию психолога на "входящую информацию". Тот делал вид, что "не въезжает".
   Зато, очевидно, вполне "вьехал" Клест, стоого-добродушно сказал: "Не дерзи медику.". Николич ответил: "Даже и не собирался. Но если бы здесь разорвался снаряд, мы бы, с большой долей вероятности, перешли бы в нематериальное состояние. Говоря проще - здесь был бы фарш.".
  "Фарш..." - задумчиво повторил последнее слово психолог. И сказал: "Ну что же, доходчивый образ... Да, пожалуй, что было бы именно так...".
   Кай ничего не ответил ему, лишь индифферентно пожал плечами...
   Психолог, похожий на контрразведчика,  помолчав немного, спросил: "Скажите, Кай... Вы собираетесь вернуться в свою часть и воевать?".
   Тот ответил: "Да. Я буду воевать, пока не будет изгнание обратно в Ад последняя тварь, вылезшая оттуда и ставшая под фашистское знамя! Я буду воевать, пока в том не отпадет необходимость... Знаете, я давно забыл, как она выглядит, мирная жизнь. Но я знаю, что здесь, на Донбассе, люди воюют ради возвращения мира на свою Родину и ради свободы, права дышать своим воздухом и говорить на своём языке. А я пришёл поддержать их. Вы могучий и гордый народ - Новороссы. И я горжусь тем, что я здесь.".
   Кай чувствовал, что сейчас не стоило давать волю тому, что было в мыслях и просил ось на язык. Но эмоции уже нельзя было сдержать, они штурмовым батальоном  ломились сквозь все заслони...
   Он умолк.
   Повисла напряженная тишина, всех тех, кто смотрел сейчас на Кая Николича, будто пришибло, враз, чем-то тяжёлым...
   Затем Кай услышал обращенные к нему слова командира: "Никола, выйдем на пару слов...", увидел взгляд Клеста, обращенный к молодому психологу...
   В ответ на немую просьбу Клеста, психолог, так же беззвучно, кивнул и командир встал со своего места, поманил серба за собой...
   За дверью этого кабинета, обойдя на несколько метров, Клест, буквально, бросил лейтенанта Николича к выкрашенной в бледно-зелёный цвет стене, железобетонной опорой встал напротив и произнес: "Никола, я на твоей стороне и не за медали, как и ты, воюю. Я не хочу терять такого толкового бойца, как ты. Но ты сам себе соответствующий медицинский акт подписываешь, когда даёшь волю эмоциям при этих... Для них твои чувства вторичны,  их волнует одно - насколько ты отправился от контузии, насколько твои мозги на месте. Сейчас вот этот - Брондуков Валерий Павлович - справедливо решит, что ты излишне эмоционален. И плохого-то в этом нет ничего, но он тебе в акт запишет: "Нервозен, неуравновешен, дерзок.". Это тебе дорогу в боевые части закроет, даже я не смогу ничего сделать. Ты это понимаешь?".
   Николичу ничего не оставалось, кроме,  как поступить взор и тихо и виновато пробормотать: "Жао... Бао сам искренно... Что же мне, молчать о том, что и на самом деле есть?".
   Клест помолчал, отошёл назад. Он уже не казался железобетонно твердим...
   Кай услышал его слова: "Я тебя понимаю - сказал ты то, что думаешь. И думаешь ты правильно. Жму тебе руку, Никола. .. Но постой-ка ты пока здесь. Я тебе "решение суда" сам оглашу. Жди.".
   ...Негромко скрипнула дверь за спиной командира - и Кай  Николич остался в коридоре один.
   Он подошёл к окну, за которым с посеревшего неба сеялся мелкий и, похоже, обложкой, дождь и стал бездумно и бесцельно смотреть вдаль - туда, где пелена дождя, почти-что, скрывала за собой могучий островерхий террикон и частокол разновеликих многоэтажек...
   ...Спустя томительных четверть часа дверь кабинета за спиной Кая Николича  скрипнула вновь. Он повернулся всем корпусом - и увидел Клеста, Хюрэм и Брондукова.
   Валерий Павлович Брондуков обратился к Николичу: "Уважаемый... Товарищ Николич... К сожалению, я вас сейчас не обрадую. Вы не будете больше допущены к боевым операциям... Это не моё решение, это решение комиссии.".
   Было видно, что психолога смущает необходимость говорить это участнику боевых действий...
   ...Брондуков, действительно, был смущен. Каждый раз, когда приходилось говорить такие слова человеку, которого он уважал гораздо больше, чем себя, он смущался и чувствовал себя предателем Родины.
   И, хотя это было не так, хотя сам Валерий Павлович не раз оказывался прав, отстраняя контуженных бойцов от участия в боевых действиях, ему, каждый раз, было не по себе.
   Так было и в этот раз - и, высказав Каю Николичу решение комиссии, психолог отвел глаза, пробормотал неразборчиво что-то похожее на слова извинения и, развернулась,  быстро зашагал прочь...
   Кай Николич некоторое время огорчения смотрел ему вслед. Затем спросил командира: "Как же мне быть теперь? Я ведь приехал сюда, чтобы помочь народу Донбасса, я хочу воевать и должен воевать... А теперь мне воевать запретили. .. Пакао!! Так что же делать?".
   Клест сделал шаг вперёд,  ободряюще положил руку на плечо пулеметчику и ответил: "Прежде всего, Никола, не раскисай. Хотя мне не удалось "передавить" медиков, повода для печали я тебе не дам. Я тебе дам вот что..." - и, прорвавшись, вынул из кармана своей камуфляжной куртки сложенный вдвое тетрадей лист. Затем пояснил: "Это мне дал Отар.  Здесь записан телефон его друга. Анвар,  позывной "Скреп", командует гуманитарным отрядом. Позвони. И не тяни с этим.".
   Серб принял лист в руки, развернул, бегло взглянул на написанный размашистым крупным почерком номер и спросил командира: "Что я буду делать с гуманитарщиками?".
   Клест ответил: "А ты думаешь, нечего? Взвод прикрытия там не балду гоняет... У самого Анвара и спросишь. Он тебе подтвердит.".
   Николич с благодарностью взглянул на командира и произнес, складывая лист и пряча его в карман: "У рату, као у рату... Значит, буду прикрывать огнем самые мирные войска?".
   Клест ответил: "Да.".
   ...Их разговор завершился.
   Командиру пора было возвращаться в расположение части.
   Командир был на машине - и Николич поехал с ним - надо было забрать из казармы свои личные вещи и оформить необходимые в таких случаях документы. С ними поехала и Хюрэм...
   ...В расположении своей роты Кай Николич пробыл недолго - оформил те документы, которые нужно было оформить сегодня, собрал в большую "базарно-спортивную" сумку нехитрые свои вещи  - и, спустя час после прибытия, уже прощался на КПП воинской части с Бесланцем, Дражко и Ярсом. Его служба в этой роте, против его желания, завершилась...
   ...Захлопнулась тяжёлая металлическая дверь КПП за его спиной. И тут же,  ещё раздумывая над тем, куда теперь направляється и что делать, Николич  ощутил тонкий пряно-цветочный аромат. Это был запах духов Хюрэм, которая вышла через тот же КПП вместе с ним.
   Сейчас она стояла совсем близко. На ней были надеть форменные блуза и юбка из камуфляжной ткани с рисунком "цифровой пиксель", одежда столь ладно была подогнанна к её фигуре, что даже эта суровая камуфляжная ткань не в силах была скрыть под собой девичью красоту. И от этой девушки невозможно было отвести взгляд.
   А взгляд самой Хюрэм был сейчас обращен к нему, Каю Николичу. 
   Динара Чернова переглянулась с сербом, "прочла" в его взгляде "нотки" раздумия и спросила: 'Куда ты собираешься направится сейчас, Каюшка?".
   Он ответил: 'Даже не знаю, Динара... Дома здесь у меня нет... Наверное, сейчас я позвоню Анвару и уже имея его ответ, буду что-то решать.".
   Вслед за этим он достал из кармана свой "мобильник", набрал номер Анвара - командира гуманітарного отряда - и, несколько секунд спустя, услышал в трубке: "Мир тебе' звонящий! Скреп слушает!".
   Голос у Анвара-Скрепа был необычный, ярко и ясно выдававший в нем "сына гор", гораздо более молодого, чем Отар Домаев., но уже побывавшего в боях и где-то там, очевидно, повредившего голосовые связки.
   Кай Николич  ответил ему: "Мир тебе, Скреп! Это Никола. Мне твой номер дал Бесланец. Можно говорить с тобой?".
   Анвар произнес: "Да. Бесланец звонил мне, говорил о тебе. Немедленно приезжай в нашу располагу, там и поговорим.".
   "Как вас найти, брат?" - спросил Кай Николич.
  Тот ответил: "Я сейчас пришлю тебе цифры, всей их в "Яндекс".". Серб ответил: "Понял, жду.".
   СМС от Анвара пришла, практически, мгновенно. И уже через пару минут, включив мобильный интернет на своём смартфоне, Кай Николич ввёл в поисковую строку "Яндекса" присланные Скреп ом четыре цифры, выбрал пункт "Карты"... Поисковик уверенно показал искомое место. Кай всего несколько секунд вглядывался в кусочек карты города на экране телефона; этих нескольких секунд ему хватило, чтобы запомнить район и адрес места, куда ему надо было двигаться.
   Затем он сунул телефон обратно в карман и коротко сказал Хюрэм: "Пошли!".
   Та, ещё ничего не понимая, направилась вслед за сербом...
   ...Они вместе сели в помеченный осколками "Богдан", добрались до похожего на кастрюлю торгово-развлекательного комплекса "Золотое кольцо", затем спустились к "Яме" - автостанции "Центр"...
   Через сорок минут темно-зеленый автобус"МАЗ" привёз их на место.
   Едва выйдя из автобуса, Николич вдохнул раз-другой воздух, прислушался...
   Где-то совсем рядом с треском "прилетело" россыпью из АГСа - и это не должно было удивлять.
   "Располага" Скреп а находилась совсем близко от "передка", тихо здесь бывало недолго...
   ...Здание, в котором расположился личный состав гуманітарного отряда, которым руководил Скреп, оказалось длинным и приземистым шлакоблочным браком; по залатанной в нескольких местах крыше и нескольким окнам, закрытым ОСБ-плитой, можно было сказать,  что, по крайней мере, несколько обстрелов не обошли его стороной. Барак этот был обнесен забором из профнастила,  а из-за этим забором стояли два бортовых "Урала", тентованный "ГАЗ-66" и пара МТЛБ.
   Подойдя к воротам, ведущим во двор базы и, как положенно,  закрытым сейчас, Кай Николич увидел на опоре забора, рядом с воротами, кнопку звонка. Он вжал эту кнопку на несколько секунд - и вслед за внушительным звуком ревуна услышал лай нескольких собак, носы которых, вскоре, просунулись в щель под воротами. Затем из-за ворот донеслось: "Жуля,  Патрон, Калаш! Место! Быстро! Разогнались,  блин!!".
   Собачьи носы исчезли из-под ворот, ещё с десяток секунд слышался недовольный лай - а человек, только-что командовавший собаками, подошёл к маленькому зарешеченному окошку в калитке, встроенной в правую створку ворот и обратился к Николичу и Хюрэм: "Кто такие, откуда? Документы есть?".
   Серб и медсестра поднесли к окошку раскрытые паспорта, а Хюрэм - ещё и военный билет. У Николича военного билета на руках ещё не было и он пояснил стоящему по ту сторону ворот бойцу: "Я комиссован только сегодня. Военник завтра на руки отдадут.".
   "Комиссован? По контузии, или по здоровью?" - спросил боец.
   Николич ответил: "Контужен под Васильевкой, в бою.".
   Тот коротко сказпл: "Понятно.".
   Через несколько секунд солдат-часовой отошёл от ворот, достал телефон и позвонил своему командиру. А ещё через несколько секунд он уже открыл калитку и, пропуская Николича и Динару Чернову во двор базы,  произнес: "Проходите. Командир вас ждёт.".
   ...Им пришлось ещё две минуты постоять у калитки, рядом с часовым - пока к ним не подбежала невысокая и плотная улыбающаяся девица в бронежилете и трофейной кевларовой каске.
   Она, несшаяся от самого здания части, остановилась возле Кая Николича,  чётко,  по-военному, отдала "честь", и сказала: "Сержант Ивонина. Сейчас отвечу вас к командиру.". И Кай Николич и Хюрэм пошли за сержантом Ивониной к серому шлакоблочному бараку под крышей из красноватого шифера. . .
   ...Анвар ждал их, стоя у окна в своём кабинете. Из этого небольшого окна прямоугольное световое пятно ложились точно на его серый письменный стол, а из самого окна хорошо были видны ворота и стоящая во дворе техника.
   Но Анвар сейчас не смотрел во двор.
   Когда сержант Ивонина ввела к нему в кабинет Николича и Хюрэм, он стоял лицом к ним. А когда Ивонина, выполнив свою миссию, торпедой выскочила из кабинета, Анвар подал руку Николичу, сдержанно-приветливо улыбнулся Хюрэм и произнес: "Здравствуйте. Я ждал вас.". Затем добавил: "Мир тебе, сербский брат! Мир и вам, красавица! Садитесь, начнём разговор, ради которого вы пришли.".
   Произнеся это, Скреп указал на небольшой диванчик у левой от окна стены кабинета - такой же, какие можно встретить на вокзалах и в аэропортах. И, когда серб и Хюрэм сели на этот диван, сказал: "Меня зовут Анвар, фамилия моя - Караев, позывной, как вам известно - Скреп. Я знаю, что ты, брат - Кай Николич,  а вы, краса-девушка - Динара Чернова. Никола и Хюрэм... Тебя, сербский брат, я ждал. Вы, Хюрэм... Я не знаю, почему вы пришли с ним, но думаю, что причина для этого у вас есть. Но говорить я буду с тобой, Никола.".
   Он прервался, критически, оценивающе взглянул на серба. Спросил: "Какую оценку сейчас даёшь себе ты сам? Готов ли держать оружие?".
  Кай Николич ответил: "Я отлично чувствую себя, но меня огорчает то, что мне теперь нельзя участвовать в боевых операциях. Могу ли держать оружие? Когда я бил врага там, на передовой, мой пулемёт был моим продолжением. Так будет, при надобности, и теперь, Анвар.".
   Анвар согласно кивнул головой, сдержанно улыбнулся и сказал: "Я рад, что ты так настроен. Мне приходилось встречать и немало тех, кто уже потерял себя, как воин... Но я буду требовать от тебя не того, чтобы ты с жаром бросился в бой. Мне нужны бойцы хладнокровноые, способные до последнего мигает сдерживать себя и не давить на спусковой крючок - но, одновременно,  умеющие сделать эффективный упреждающий выстрел. Ты должен будешь рассчитывать свой огонь так, чтобы враг после твоих выстрелов замолкал - лучше всего, навечно... Но при этом ты не должен разбрасывать патроны горстями. Готов ли ты к этому?".
   Николич помолчал, обдумывая те слова, которые он сейчас скажет Анвару. Затем произнес: "Анвар... Я - солдат. Я приехал из Сербии, чтобы помочь здесь братьям во Христе в борьбе с фашистами, в борьбе за свою свободу. Я пришёл к тебе, брат, чтобы под твоим флагом продолжать воевать. Поэтому - будь уверен, что я смогу делать все то, что от меня потребуется. Я серб, Анвар. А здесь - южный край России.".
  Скреп помолчал, а затем заговорил: "Да... Южный край старой Российской Империи... И только так... Когда-нибудь эти земли будут освобождены от скверны и возвращены в состав Империи... Но пока - мы боремся с этой северной здесь - чтобы это черно-красное дьявольское кодло не ползло в наши города и в наши дома. Так же, как ты, брат, я приехал сюда, чтобы помочь сильному, волелюбивому народу Донбасса... Мне позвонил по "Скайпу" друг, воевавший здесь - и показал Николаевку в Слааянске - горящую ТЭЦ, разбитые дома мирных - и лужи крови, кресты в палисадниках... Через два дня я пожал ему руку на Семеновке,  а через неделю мы все вышли оттуда на Донецк... Было очень тяжело уходить, совесть билась в груди когтистой кошкой. Но Первый знал, что делает. Он дал приказ - и мы его выполнили. Как потом оказалось - не зря... Многое оказывается "не зря" лишь "потом"...".
   Он прервался, затем сказал, резко обрывая нахлынувший поток воспоминания и возвращая разговор в "военно-деловое" русло: "Вот что, Никола... Завтра у нас внутригородская операция - везём хлеб на Октябрьскую. Ты едешь в составе этого хлебного конвоя. Сбор здесь в семь утра. По приходу получишь оружие, какое - увидишь... Завтра же и оформлю тебя в отряде. А пока - добра тебе. Я позвоню Отару и скажу ему, что принял тебя.".
   Он произнес это и сдержанно улыбнулся, адресуя эту улыбку Каю Николичу.  При этом лицо Скрепа зримо напомнило лицо колумбийского мафиози - но это была добрая, ободряющеая улыбка...
   ...Вскоре Кай Николич и Хюрэм, вновь, приблизились к воротам этой базы - чтобы, до завтрашнего дня, покинуть расположение.
   Как раз в это время знакомый уже им боец открывал эти ворота, чтобы пропустить во двор выкрашенный в ужасающий камуфляжный окрас "УАЗ"-"таблетку".
   Едва он открыл ворота, как "таблетка" махновской тачанкой влетела во двор "располаги'.
   Все произошло молниеносно, в несколько мгновений - но Хюрэм успела заметить, что рядом с водителем в этой машине сидела девушка с темно-русыми длинными волосами и в больших модных солцезащитных очках. И, хотя машина с этой девушкой тут же пронеслась мимо, хотя тёмные очки скрывали глаза той девушки, Хюрэм, подсознательно,  почувствовала, что та девушка смотрела на неё,  что та узнала её - Динару Чернову...
   Кай Николич и Динара Чернова вышли за ворота базы. Теперь они шли по тротуару в тени посеченных осколками каштанов,  приближаясь к остановке автобуса. За их спинами, совсем недалеко от окраины Петровки, глухо гремело; зловеще вибрировал воздух...
   ...Подошёл малинового цвета "МАЗ", услужливо открыл сербу и девушке среднюю дверь. Они вошли в полу-пустой салон и сели на высоко расположенные сиденья у кабины водителя. Автобус тронулся...
   ...Проехали несколько остановок, миновали "кольцо" на площади Свободы...
   Путь до центра города предстоял ещё не близкий. И уже несколько остановок Кай Николич и Динара Чернова молчали, погружение каждый в свои мысли...
   ...Казалось, прошла вечность, прежде, чем это молчание решилась нарушить Хюрэм, спросив серба: "Тебе сегодня надо где-то ночевать... У тебя есть здесь дом?".
   Кай Николич ответил: "Нет, Дина. У меня нет здесь дома.".
   Хюрэм, изумленно глядя на него, снова, задала вопрос: "Почему же ты не попросил Анвара оставить тебя на ночь в части?".
   Серб пожал плечами и ответил деаушке: "Я не могу так, Дина. Я не мог показать ему, что у меня нет дома, нет гнезда.".
   Она вздохнула и сказала: "Я тебя понимаю, Каюшка. Ты сильный мужчина...". И, через миг, добавила: "Значит, ты будешь ночевать у меня. И я не принимаю возражений, Кай. Тебе нужно, хотя бы, выспаться...".
   Кай Николич помолчал и ответил девушке: "А разве я могу так? Ты жён. ..".
   Хюрэм оборвала его, сказала: "Я девушка. И я... Я люблю тебя. Но и это чувство не застит мне любви к Родине. Из любви к ней я борюсь за неё. Мы оба боремся за неё,  оба воюем за её свободу - и разве это не скрепляет нашу любовь,  не сближает наши души?".
   Кай ничего не ответил ей. Слова Динара тронули его; он обнял её - и она, с готовностью, положила голову на его плечо... Её волосы укрыли камуфляжную ткань его куртки, тонким терпко-сладким ароматом повезло от них...
   ...Полчаса спустя они перевели на автостанции "Центр" в другой автобус. А ещё через полчаса оба вышли на остановке "Улица Бареаульская". Здесь Хюрэм  взяла Кая Николича под руку и они повела к своему дому...
   ...Девушка и серб прошли мимо бело-зеленого здания покинутого отделения "Приват-банка", затем свернули на дорожку, ведущую в тенистый двор старого пятиэтажного дома, подошли к входной двери второго подъезда.  Хюрэм приложила к блестящей впадине на панели домофона "таблетку" чип-ключа и открыла дверь подъезда. Затем она и Кай Николич поднялись на третий этаж. Здесь Динара Чернова открыла ключом дверь своей квартиры. И они вошли внутрь.
   Здесь, тихо закрыв за ними дверь, девушка разулась, подождала,  пока то же сделает мужчина, а затем, окинув всю его фигуру долгим влюбленно-заинтересованным взглядом, пущеним от его ступней к волосам, а затем - к его глазам,  произнесла: "Я бы хотела поесть... Но, сначала, нам надо помыться... жарко, и запах нашего пота не добавит аппетита за столом...". Затем, спустя секунду, добавила: "Как люди порядочные, мы будем мыться раздельно - сначала ты, потом я. Не наоборот. Так что, Каюшка, сейчас твоя очередь... Гель для душа и шампунь ты найдёшь на полочке над ванной, справа. Розовое полотенце - для лица, тела и рук. Синее - для ног и попы... Кстати, гель и шампунь я приготовила и для тебя. Хотя долгое время мне хватало одного - женского комплекта.".
   Она поднчла руку, ласково и плавно погладила его по волосам...
   Затем она понаблюдала за тем, как Кай снимал с себя камуфляжную куртку и вешал её на крючок в прихожей... А затем, когда он снял и дымчато-серо-зеленую "снялпецназовскую" футболку и повернулся к ней спиной, открывая дверь ванной, она, словно, невзначай, легко коснулась пальцами его крепкой, загорелой, прорезанной, в нескольких местах, шрамами, спины...
   Спустя некоторое время, раздевшись, уже, догола, Кай Николич переступил через борт ванной, открыл и отрегулировал,  до желаемой температуры, воду, повернул по часовой стрелке вверх рычажок смесителя и потянулся рукой к насадке душа, закрепленной в своём держателе под хромированной трубой-направляющей, сдвинул "поливайку" поудобнее - и задвинул шторку над ванной.
   ...Прохладная вода приятно накрыла тело, разом смывая с него излишнюю напряженность и впитанный телом за день солнечный жар... Он взял с небольшой металлической полочки над ванной темно-зеленый пузырек с шампунем "Нивэа мэн", открыл отверстие на его крышке,  подождал,  пока несколько темно-янтарных капель шампуня стекут ему на руку - и поднес эту руку к своим волосам, неспешно и старательно теребя их и размазывая по ним густую и восхитительно пахнущую жидкость. Завершив эту операцию, он встал так, чтобы струи воды из душа интенсивнее окатывали его голову и начал обеими руками, так же, неспешно, "бороновать" волосы, теперь уже смывая с неё шампунь...
   Он проделал все это один раз, затем - ещё раз...
   Как и в первый раз, в это время он захмурил глаза, чтобы в них не попала пена...
   И тут... Позади него тихо-тихо зашелестело, плеснула не успевшая стечь вода на дне ванны... Он ощутил спиной осторожное, но совершенно не скромное прикосновение - прикосновение обнаженного тела Хюрэм - крепкого, упругого, наполненного, до краев, силой Страсти и жаром Желания - прикосновение, которое, в первый миг, пронзило, словно удар электротока, а уже в следующий миг -  опьянило, охмелило... И две заботливые девичьи руки легли ему на волосы и начали смывать с них густую белую пену...
   Хюрэм делала это так, что Кай, на несколько секунд, просто замер, осмысливая, впитывая в себя то приятное, что исходило сейчас от её рук... Затем он медленно повернулся к ней и открыл глаза...
   Обнаженная Хюрэм,  медленно опуская мыльные руки с его головы на его плечи, стояла опасно-близко к нему и улыбалась, маня, зазывая, преступно завлекая в райские тенета...
   Кай Николич почувствовал, что литеры на скрижалях его внутренних моральных принципов плавятся и текут. Почему-то хотелось остановить её и он проговорил: "Динара..."...
   Но больше ему не удалось выговорить ничего - потому, что она, тут же, приложила к его губам палец и сказала: "Я передумала, я не хочу купаться раздельно... Я хочу быть к тебе ближе... Я... хочу... Я... Ах...".
   И сразу она оказалась ещё ближе, а затем - словно, её с силой, но плавно, толкнули сзади - она мощно прижалась к нему крупными, крепкими , будоражаще-упругиии своими  грудями, которые резко и высоко вздымались от её возбужденного дыхания и которые были прохладными от воды,  водопадами стекавшей по ним; её руки обвили его шею, а уста... Уста соприкоснулись с его губами - агрессивно-страстно, словно, были устами демоницы; её зубы, при этом, чувствительно прикусили его плоть, добавляя возбуждения, её язычок торпедой ворвался в его рот и сразу сплелся там с его языком...
   Снова, словно, ударило током; разряд добрался до мозга - и голова сладко закружилась. Тот же разряд добрался и до самых пят - и, столь же сладко, туда, на секунду, опустилось сердце...
   А Хюрэм... Она, завершив первую атаку на его губы, теперь наносила такие же поцелуи-укусы на его щеки,  шею, грудь; её руки расцепились и теперь одна укалывала коготками ногтей его спину, перемещаясь по её пространству по непредсказумому маршруту Страсти, вторая оказалась на широкой мужской груди и ласково царапала ее...
    Каю показалось, что его тело стало полем боя, по которому перемещались танки, САУ и "Пионы" и били по своим целям, оставляя воронки; на котором окапывались пехота, оставляя рубцы окопов... Её танки, САУ и "Пионы", её пехота...
   А он теперь желал столь же сокрушительно-страстного реванша.
   И вот уже он сковал её объятиями, наклонил голову, застал врасплох её уста - и накрыл их своими губами во властном, долгом поцелуе; её бронетехника оказалась, на время, блокирована. Динара закрыла глаза и начала медленно откидывать голову назад, давая возможность ему целовать её шею, плечи, грудь - и он немедленно пошёл в наступление. Девушка тихо застонала, проговорила: "О, Каюшка... Ах... Аах...".
   Она - и это было совпадением - тоже чувствовала свое тело полем боя, на котором вели наступательные действия войска Кая - и он побеждал, потому, что каждый его поцелуй, словно, на миг, лишал её сознания и возвращал ей его не полностью, подменяя часть его чем-то одуряюще-приятным... Голова кружилась...
   Наступал миг для решительных действий - и рука девушки молниеносно скользнула по его телу вниз, туда, где готовились к наступлению его основные силы... Миг - и она завладела находившимся там плацдармом ; её ладонь, пальцы, пена шампуня на них и струи душа сделали свое дело - часть его тела, на которую обрушилось это все, вышла из повиновения ему, теперь ею умело руководила Хюрэм. Теперь уже Кай от наплывшего удовольствия и обезволивающего возбуждения закрыл глаза и девушка услышала: "О,  Хюрэм... Моя Хюрэм...".
   Он назвал её по позывному, а не по имени - и она услышала это. Ласково поправила: "Динара...".
   Он ответил: "Я хочу называть тебя Хюрэм... Я хочу...".
   Она прервала его, произнеся: "Тш-ш-ш... Ты уже сказал то, что я хотела бы услышать... Больше ничего не нужно... И... Называй меня Хюрэм... Каюшка... Каюшка...". И сразу она снова сладко, долго застонала...
   ...В какой-то миг руки Кая взошли на её грудь - и он ласкал теперь оба наполненных Желанием холма, а Хюрэм тонула в накатывавшихся волнах наслаждения. Она ощущала, как растёт её возбуждение и тает воля...
   Миг - и она сама указала Каю направление главного удара, подведя его главные силы к сокровенному месту там, глубоко меж своих бедер, затем - обняла его, привлекая к себе; руки её теперь покоились на его спине позади его торса, она ощущала мощь его дыхания - и с каждым его вдохом-выдохом она приближала его ближе... ещё ближе к себе...
   В какой-то миг произошло то, чего она добивалась сейчас и чего ожидала от него. И он, приоткрыв,  на мгновение, глаза, увидел её лицо с закрытыми глазами и её улыбку - радостную, ободряющую... И услышал: "О... Ну же, стремись вперёд,  мой милый Каюшка... Я твоя...".
  Прошло мгновение, лишь одно мгновение - и началась главная, не на жизнь, а на Любовь, битва.
   Теперь Кай то приближался к Хюрэм на некоторое расстояние, то отдалялся на то же самое расстояние от неё - ритмично, напористо, мощными движениями.
   Теперь Хюрэм плавно и размеренно двигалась навстречу ему... и от него... Теперь, с каждым вдохом-выдохом и вздохом,  сияющее облако Наслаждения все более плотно окутывало их.
   И дыхание Кая становилось все более порввистым и шумный.  И Хюрэм стонала - тихо и яростно: "Ух... Уухх... Ууу... Мой, мой Каюшка... Какой ты... Ух!!".
   Это последнее сражение равных по силе армий Страсти длилось недолго - вскоре под закрытыми веками обоих распустился, расцвел ослепительный, тысячецветный салют их победы и обоим им в миг стало так хорошо, такое блаженство охватило их, что Кай особенно шумно, резко вздохнул и, прижав Хюрэм к себе, отлег  на стену ванной комнаты позади себя. А Хюрэм коротко и особенно сладко застонала, шумно и томно вздохнула и опустилась  на тело Кая, вдруг, разом, обезволев и ослабев, будто, объятая внезапным безмятежным сном, налетевшим, как порыв ветра... Дыхание девушки теперь медленно, от вздоха к вздоху, успокаивал ось,  становилось все более тихим; на смену возбуждения приходила и наполняла её до краев сладкая, счастливая истома...
   Какое-то время Кай Николич и Хюрэм не в силах были пошевелиться, не желали открыть глаз...
   ...Первой пришла в себя - словно, очнулась ото сна - Динара.
   Девушка открыла глаза и, не пытаясь отстраниться от Кая, положила обе руки ему на шею и осторожно, ласково, поцеловала его в губы.  Прошептала ему на ухо: "Каюшка... Какой ты хороший, Каюшка...".
   Теперь открыл глаза и он, и, продолжая одной рукой принимать девушку к себе, другой рукой погладил её по волосам... Сказал: "Ты у меня тоже... Хорошая...".
   ...Буйная, бушующая Страсть "отпускала" Кая Николича и Хюрэм - Динару Чернову, но окружающий мир, все ещё,  виделся в чудесном искрящемся мареве. Девушке казалось, что, если она, вновь, закроет сейчас глаза и голос Кая повелитель ей спать - она так и уснет, но "послевкусие" того, что произошло между ними, будет носиться пред её мысленным взором чудесными миражами...
   ...Они закончили купание, вновь, оделись и Динара повела Кая на кухню.
   Приготовление еды - а сейчас это был ужин - не заняло много времени - готовое блюдо уже стояло в холодильнике и ждало лишь разогрева.
   Это были нежные рыбные пельмени в белом соусе с мидиями и зеленью, а к этому изысканному блюду Хюрэм подала сухое красное вино.
   Ужин оказался совершенно восхитительным. Кай Николич отдавал себе отчёт в том, что даже и не помнит, когда он ел столь же вкусную и, к тому же, домашнюю еду...
   ...После ужина Динара включила телевизор в зале. По российскому телеканалу повторяли сериал "Молодежка" - показывали второй сезон. Динара и Кай попытались смотреть фильм, но после яростный любви они обезсилели, хотелось заснуть... Они посмотрели лишь две серии "Молодежки" - и, вновь, мир вокруг начал таять в волшебном искристом мареве. Тогда Хюрэм разложила великолепный диван-кровать "Касатка", застелила ложе ярко-белой постелью. И вскоре оба легли и Хюрэм нашла под лёгким одеялом руку Кая и с оминула свою руку с ней. Очень скоро Динара и Кай закрыли глаза - и тогда Богиня Сна невидимо и неслышно вошла в их спальню и дала каждому вдохнуть аромат своего волшебного цветка.  И тогда Динара сладко охнула, утопая в волнах сна, а Кай всхрапнул раз... потом - ещё - громче и уверенней...  И... Захрпел...
 ...Когда Кай Николич проснулся, из кухни уже доносился запах свежеприготовленной еды - яичницы с дольками помидора.
   Было пять часов утра и пора было подниматься, вслед за Динарой,  и готовиться к новому дню...
   Кай Николич поднялся с постели, заправил её за собой, оделся, умылся и прошёл на кухню, где Динара уже накрыла на стол.
   Еда выглядела просто безумно аппетитно, так же пахло и оказалась такой же вкусной. Попробовав первый аккуратно отрезанный кусочек яичницы с долькой помидора и кусочком сала, серб не смог не похвалить Динару: "Какая вкусная яичница! Ты у меня настоящая, опытная хозяюшка!".
   Динара, чуть-заметно зардевшись и лукаво-весело взглянув на Кая, отозвалась: "Благодарю за комплимент, мой султан!".
   Теперь уже, лукаво и заинтересованно, Кай Николич взглянул на Хюрэм. Спросил: "А почему "султан"?".
   Она, с весёлым озорством,  ответила: "Так, вспомнила один красивый фильм... И то, что тебе же нравится называть меня Хюрэм...".
   Он подумал и сказал: "Да, нравится. Тебе идёт этот позывной. ..".
   Хюрэм ещё раз весело-озорно взглянула на него и произнесла: "Еще раз благодарю тебя... Но - кушай, не зевай, а то нам скоро выходить...".
   ...Они позавтракали. А вскоре Кай уже стоял на лестнице, ожидая, пока Динара закроет на замок дверь квартиры. Ожидал недолго - и вскоре оба уже спустились по лестнице, вышли из подъезда и, ускорив шаг, направились к автобусной остановке.
   Им даже не пришлось ждать автобуса - белоснежный "Донбасс" подошёл к остановке одновременно с ними и им оставалось лишь войти в салон...
   ...Спустя десяток минут они вышли из автобуса - чтобы пересесть в другой. Теперь их пути должны были разойтись - Хюрэм направляясь в расположение своей роты, а Кай Николич - на Петровку, в расположение гуманитарногоотрядв Скрепа....
   ...Хюрэм вышла на своей остановке и направилась к своей части. Идти нужно было через сквер и дворы двух пятиэтажек за ним. Динара Чернова помнила, что в этом сквере часто можно нарваться на выброшенного кем-то на улицу в начале весны помесного ротвейлера. Пес был злобным и жертв для нападений не выбирал; окрестные дети давно прозвали его "Правосеком"...
   В этот раз пса-Правосека в сквере не было. И Хюрэм спокойно пересекла сквер.
   А затем с ней поравнялась девушка, которая, очевидно, неслышно шла за ней.
   Это была та самая девушка, которую она видела вчера через стекло "УАЗа"-"таблетки" - миниатюрной сложенная, но не хрупкая, в ладно сидящей форме "пиксельного" окраса, такой же "пиксельной" косынке на темно-русых волосах и в тёмных очках.
   Динара услышала, как незнакомка произнесла, обращаясь к ней: "Привет. Хорошо, что мы идём сегодня одной дорогой. Мне, все равно, надо с тобой поговорить... Кстати, Правосека больше не опасался - я его вчера пристрелила. Напал на молодую маму с ребёнком в коляске... Уделить мне несколько минут для беседы?".
   Динара, подумав, ответила: "Да, время у меня есть... Тем более, что мне кажется, я знаю, кто ты...".
   "Вполне возможно, что знаешь... Ты ведь сейчас с Николой. Он тебе не рассказывал?" - спросила её незнакомка. Хюрэм ответила: "Нет. Ему не пришлось, рассказали раньше... Так значит, ты и есть Герда...".
   Та подтвердила: "Да. Спасибо, что не говорила об этом с ним. Ему было бы больно говорить обо мне...".
   Она прервалась, затем, помолчав, продолжила: "Ты сейчас с ним - это я знаю. Скажи только - у вас уже что-то было? Скажи, я не опечалюсь...".
   В это время они уже вошли во двор-"коробку"; в центре двора, у детской площадки, находился столик и две ярко раскрашенные лавочки. И обе девушки направились к ним...
   ...Подошли к лавочкам, сели за столиком друг-против друга. Хюрэм, взглянув на свои наручные часы, убедилась, что "время терпит". Герда сняла и аккуратно положила на столик солнце защитные очки...
   И снова, повторно,  прозвучал её вопрос: "У вас уже было...? Повторяю - я не обижусь, если было. Даю слово.".
   Тон разговора у Герды был спокойным, без носок металла или льда...
   Хюрэм, собравшись с духом для продолжения начавшийся беседы, ответила: "Да,  было. Вчера.".
   Герда, прежде, чем что-то сказать в ответ, помолчала, затем её взгляд встретился со взглядом Хюрэм и она, глубоко вздохнув, произнесла: "Ясно. Обижаться я не вправе, так как, для него - как и для всех - я умерла. Зримо умерла, Хюрэм! Это очень тяжело - самой согласиться на то, что тебя объявят погибшей... Ты есть и душа твоя есть и любовь в этой душе есть... Но для всех ты - мертва...".
   "А что заставило тебя поступить так?" - заинтересованно спросила Герду Хюрэм.
   Та ответила: "Долг перед своей Родиной, перед её народом. Когда мы с тобой надели форму, Дина, когда надели её тысячи других людей - все мы перестали быть мирным и людьми и стали людьми ратными.  И те, кто, как и мы, ходил на Референдум, доверились нам, Родина доверила  нам святейшее дело - защищать её рубежи. В интересах этого дела мне и нужно было утратить  свою осязаемую сущность. Чтобы и друзья и враги считали, что меня нет в живых.".
   Она прервалась, затем, помолчав, спросила: "Ты любишь Кая?".
   Хюрэм ответила: "Да.". Герда, вновь вздохнув, произнесла: "А Кай, должно быть, любит тебя... Но и я люблю его...".
   Динара Чернова, помолчав, сказала: "Знаешь... Я готова вернуть тебе Кая. Я знаю, что ты не смогла убить в себе любовь. Знаю, что и он сильно страдает, переживая твою гибель. Мне больно это знать. Я люблю его... Но я не смогу так... Он должен быть с тобой.".
   Герда с благодарностью взглянула на Динару Чернову и сказала: "Понимаю, что, ради меня, ты делаешь рану в своём сердце. Но я благодарна тебе... И все-таки, Кай не вещь, принадлежать кому-либо он не может... Давай договоримся на ближайший свободный день и встретимся ещё раз. Ты, я и Кай...".
   "И ты уйдешь с этой встречи с ним. Только так." - продолжила её слова Хюрэм.
   А затем сказала: "Кстати... А как ты нашла меня?".
   Герда, взглянув на свои часы - потертую, ещё советскую, "Победу", ответила: "Подруга... Я снайпер. И, наверное, хороший снайпер... А каждый снайпер - немного ясновидящий... Ладно, иди, а то опоздаешь в "располагу"...". Хюрэм, в свою очередь, тоже посмотрев на свои часы, поднялась с лавочки и, попрощавшись с Гердой, направилась к проезду между домами, ведущему в соседний двор. За тем двором, точно таким же, как и этот, через дорогу от домов, уже находилась база роты Оскола...
   А в это же время Кай Николич выходил из автобуса напротив базы гуманитарного отряда.
   ...Автобус, высадивший серба, уехал.  И Кай Николич пошёл к воротам "располаги"...
   В этот раз часовой возле ворот базы был другой и Каю Николичу пришлось снова ждать возле калитки... Встречал его теперь сам Анвар Караев.
Он же повел его в оружейное помещение и выдал доработанный АК,  снабженный внушительный насадкой - приспособлением для стрельбы осколочным зенитным снарядом.
   Пока Николич, держа автомат в руках, внимательно рассматривал его и насадку под двадцатитрехмиллиметровый снаряд, Анвар, обращаясь к нему, сказал: "Это оружие, брат, разработал наш, донбасский, воин. Сюда заряжается снаряд от ЗУшки и с помощью усиленного холостого патрона забрасывается укропитекам за шиворот. Шансов выжить у них, при этом, нет никаких... Сейчас получишь у меня же боєкомплект.  Жаль, конечно, что ты не успеешь пристрелить оружие - выезд через десять минут... Но будем надеяться, что операция пройдёт спокойно и тебе не придётся из него стрелять. А после я тебе дам время привыкнуть к новому "стволу".".
   Кай ответил Анвару: "Это не будет лишним. Хотя баллистику и принцип стрельбы из этого оружия я себе уже представляю. Думаю, привыкну быстро...". Анвар-Скреп согласно кивнул...
   ...Когда Скреп и Никола вышли из оружейного помещения, Кай Николич понял, что времени на разговоры не осталось - бойцы-"гуманитарщики" уже забирались в кузова "Уралов" - чётко,  организовано,  как десантники, занимающие места в своём самолёте.  В числе этих бойцов Кай насчитал не менее шестнадцати человек, Вооруженных АК, АКМами, "Сайга"ми и карабином и Симонова; у четырёх человек на автоматах были установлены насадки для стрельбы снарядом от ЗУ-23, ещё у четырёх имелись подствольники. В довершення всего, "вишенкой на торте", на кронштейны в передней части кузова одного из "Уралов" установили "Утес". Вскоре и сам Николич занял место в кузове "Урала" - сел у самого заднего борта, слева - и тут же загнал в прорезь патронника своего АК усиленный холостой патрон. Весь "кортеж" готов был трогаться. Вместе с "Уралами", как видно, собирался в путь и один из МТЛБ - именно сейчас, с пробирающим до костей бодрым рыком разбуженного тиранозавра, он запустил двигатель.
   Наконец, Кай Николич увидел, как в правую дверцу кабины "Уралаа" с пулемётом нырнул сам Скреп, как сержант Ивонина демонстративно встала возле "Утеса" - и, в следующий миг, вся колонна тронулась в путь...
   ...Выехали за ворота базы, отпустили далеко вперед "мотолыгу" - и пошли за ней, в её сизом соляровом дыму. Доехали до улицы Петровского, вскоре повернули налево - и пошли мимо разбитых частных домов улицы Чугуевской - когда-то - уютных и аккуратный. ..
   Ещё один поворот - и колонна гуманитарного отряда начала спускаться к улице Адыгейской - к хлебозаводу, где к ним должна была присоединиться гражданская машина-"хлебница"...
   Так и случилось - "хлебница" выехала за поколотые осколками серые ворота хлебозаводу и аккуратно в строилась между "Уралами" - и их колонна, развернувшись на первом же перекрестке и, вновь, пропустив вперед МТЛБ, повернула на улицу Куйбышева. Далее была прямая - в пределах изгиба самой улицы - дорога до самой шахты Октябрьской - другого конца Куйбышевского района, куда они и направлялись. Путь не обещал быть спокойным - и потому Кай Николич и, как минимум, ещё пятеро бойцов, неспешно вращая головами, как танки - башнями, просматривали, "сканировали" окружающее колонну пространство, стараясь вовремя обнаружить и упредить любую возможную опасность. То же делала и Анюта Ивонина с позывным "Игрушка"; она вся даже, как то, подобралась,  напружинилась, готовая, в любой миг открыть огонь. Она стала, будто, неотъемлемым придатком "Утеса" и Кай Николич уже даже не сомневался, что пулемёт - это было "ее" оружие - точно так же, как и для него...
   ...Долго ждать повода нажать на спусковой крючок не пришлось. Мехвод "мотолыги" не разглядел тонкого тросика, или проволоки, натянутого поперёк дороги - и следом, сразу, из травы за обочиной дороги раздался характерный хлопок, свистящий шелест - и - не в гусеницу МТЛБ, а в левое колесо головного "Урала" прилетел ВОГ, разорвался с резким сухим хряском.
   Водитель "Урала" сориентировался мгновенно - включив автоподкачку поврежденной, отчаянно "травившей" шины, резко рванул машину вправо и вперёд - как раз в тот момент, когда с двух сторон дороги - из разбитого частного подворья и "зеленки" слева, в пяти метрах от дороги, раздались автоматные очереди.
   Игрушка по-разбойничьи лихо, проорала: "ДРГ противника себя обнаружила! А теперь - в эфире - наша дискотека! Огонёк беглый, но пометче, на подавление!!!!". И сама первой развернула "Утес" влево, открыла огонь...
...Те, кто открыл огонь по колонне "гуманитарщиков", явно недооценили мощь той "отаетки", которую мог дать отряд. Обочины окатил настоящий огневой шквал, сталь и свинец "сбриаали" ветки с деревьев в "зеленке", туда же улетело с десяток ВОГов, а по частным дворам, где давно не осталось ни одного "частника", лупили три пулемета с борта МТЛБ и "карликовые минометы" Кая Николича и еще четырёх человек.
   Кай Николич увидел, как после первого его выстрела, с задержкой пятнадцать секунд, за исковерканным забором из профнастила хлопнуло, взвыл письмо в небо бурная тучка от разрыва - и, на глазах Николича, ребристый оцинкованный лист забора отвалился, упал наружу. Стало видно, как от забора уползает, пятясь на карачках, мужчина в чёрной форме без нашивок и "балаклаве".
   По уползавшему укру,  немедленно, кто-то отработал из АК - длинная очередь прошлась по ногам диверсанта и переместился выше - автоматчик заметил и "замочил" еще одного "воина света", который вы сунулся из-за угла разбитого двухэтажного дома с автоматом в руках. Кай Николич тоже отработал по указанному автоматчиком направлению - снаряд перелетел через проваленную крышу,  взвелся уже на земле и звонко хлопнул, выбросив из-за угла какие-то ошметки; во дворе что-то задымила...
   ...Вскоре "гуманитарщики" прекратили стрельбу.
   Враг был уничтожен, из частного двора, низко стелясь над землёй,  расползался сизо-белесый дым, дымил о в трех местах и в "зеленке"...
   Ивонина, оставив пулемёт,  переклонилась через борт кузова "Урала" и громко спросила, "направив" свой голос в кабину, за опущенное стекло левой двери кабины: "Эй, Пряник, ты там цел? Не ранен?". Водитель с позывным "Пряник" отощвался: "Даже не поцарапан.".
   Ивонина, расппямляясь, резюмировала: "Ну и ладушки. Вперёд,  чудо-богатыри, жмём дальше - люди ждут!!".
   Их "кортеж" тронулся; МТЛБ, словно, желая выставить напоказ, зацепил чем-то там своим трос оборванной "растяжки" и выводов на дорогу сколоченный из неструганной доски "станок" с примотанным к нему проволокой подствольным гранатометом...
   ..."На войне - как на войне"...
   Они проехали мимо, пока Игрушка вдумчиво объясняла кому-то по рации: "Мако,  там, возможно, побило не всех, потому, как приведешь ребят - сразу на прямую видимость не суйтесь, разгрузитесь, лучше, за квартал, за поворотом... Мако, я повторяю - это ДРГ, как видно, твари подготовленные,  других бы они перещелкали, как семечки под пивасик..."...
   Через десяток минут они уже были на месте; не "светясь" долго на виду, загнали машины за разбитый универмаг, спешили спешились. Вооруженные бойцы встали в боевое охранение, Игрушка и еще две дамы, ехавшие во втором "Урале", в сопровождении подошедших местных волонтеров, подошли к машине-"хлебнице" - и тут же начали подходить местные жители, спорой живой очередью брали свой хлеб и освобождает место для новопришедших...
   ..."Хлебницу" опорожнили за полчаса. И Кай Николич, видя, какое выражение было в глазах мирных жителей Октябрьской, понимал, что не зря они приехали сюда, что не зря десять минут назад "рубились" с вражеской ДРГ. Глаза тех, кто проходил мимо него, тех, кто брал из рук Игрушки и её помощниц буханки хлеба, были разными.  Но то, что читалось во взглядах, объединяло их. Это было смешанное выражение благодарности, надежды... И ещё во взглядах читались огромная, глубокая усталость от этой войны... и огромная же, непереломимая стойкость духа. Это были люди Донбасса, те самые люди, дети которых сейчас защищали Отечество. А может, здесь были и те, кто и сам держал в руках оружие, защищая свой край... Одно было ясно - это были люди, которых невозможно было покорить и заставить покинуть свою землю.
   ...Вскоре, раздав весь хлеб, бойцы гуманитарного отряда, вновь, заняли места в кузовах "Уралов" и колонна тронулась в обратный путь.
   Ехали той же дорогой и, когда проезжали место недавней перестрелки с диверсантами, Кай Николич увидел два БТРа и бойцов в тёмной, почти чёрной,  форме. Одни из них протестували "зеленку", другие уже держали под прицелом и автоматов двоих диверсантов, ураженнях в классическую позу "ноги согнуты в коленях, руки за головой".
   Кому-то из этих бойцов сейчас помахала рукой в тактической перчатке сержант Ивонина...
   ...Обратно до своей базы они добрались без инцидентов, хотя пробитая осколками ВОГа шина их "Урала" совершенно изжевалась и больше не могла держать воздух. Водитель снизил скорость, но, все равно, машина плохо слушалась руля, её все время тащило влево...
   Не доезжая около километра до базы, Пряник, не глуша двигатель, остановил грузовик и связался с мехводом "мотолыги".
   МТЛБ, сдав назад, приблизился к раненному "Уралу" и взял его на буксир, прицепив не трос, а жёсткое стальное "дышло". Противоборство с машиной для Пряника закончилось...
   ...Въехали во двор "располаги". Спешились. И здесь, пока МТЛБ оттаскивал на место поврежденной грузовик,  к Каю Николичу подошёл Анвар.
   Командир несколько секунд смотрел на своего бойца - ободряюще и уважительно. А затем подал сербу руку и сказал: "Вижу, что в мой отряд пришёл ещё один настоящий воин. С боевым крещением на новом месте тебя, брат!".
   Кай кратко ответил компндиру: "Служу народу Новороссии!".
   ...В этот день Кай Николич оформил все необходимые бумаги и официально был приписан к новому подразделению; он получил необходимое снабжение и место в казармы в расположении отряда. Затем, вместе с ещё двумя недавно прибывшими в отряд бойцами - Градусом и Антрацитом - отправился на полигон на Азотном - пристреливать непривычное для себя оружие. Пока занимался этим необходимым делом, пока, потом, добирались обратно на базу, день начал клониться к вечеру, а добела раскаленное Солнце - к Западу. И тогда у Кая Николича зазвонил телефон.
   Звонила Хюрэм. Кай Николич услышал в динамике телефона её голос; Хюрэм спросила: "Каюшка, как ты там? Ты уже освободился? ".
   Он ответил ей: "Да, Хюрэм.".
   Динара Чернова сказала: "Значит, ты можешь отправиться у командира... Ты и я... Мы должны встретиться с одним человеком... Эта встреча будет иметь значение, прежде всего, для тебя. Поверь мне.".
   Кай Николич ответил девушке: "Уж если кому я точно поверю, так это тебе... Хорошо, я отпишусь у Скрепа.".
   Хюрэм, выслушав его ответ, сказала: "Тогда, как получишь от него ответ, перезвони мне. Я буду ждать.". Затем она положила трубку...
   ...Кай Николич перезвонил ей через десять минут.
   Динара Чернова услышала в наушниках своей телефонной гарнитуры: "Привет. Ну все, командир дал "Доброго. ". Сказал, что я сегодня заслужил... Мне к тебе к части подъехать, или домой?".
   Динара ответила: "Нет, я сама сейчас подъеду за тобой. Жди возле ворот снаружи. Подъедет камуфлированный универсал "Опель-Омега". За рулем будет мой друг - Ворон, между прочим - дальний потомок графского рода Воронцовых. Я приеду с ним.". Голос у Динары был серьёзный,  слова звучали, почти, по-военному - тревожно-чётко и Кай Николич подумал, что, действительно, случилось что-то серьёзное... Он ответил Хюрэм: "Хорошо, я жду.".
   Телефонный разговор завершился...
   ...От руки покрашенной в тёмный и матовый зелёный цвет с бурыми и рыжими пятнами универсал "Опель-Омега" серб заметил на дороге через семь минут.
   Машина, подвывая турбированным шестицилиндровым двигателем, сворачивала, в этот момент, с улицы Петровского на дорогу, ведущую к базе гуманитарного отряда.
   Кай Николич,  сделав пару шагов, подошёл ближе к обочине дороги. Камуфлированная "Омега" была уже совсем близко; он услышал, как "дубасят" "басы" из её динамиков - Ворон,  очевидно, любил перемещаться в пространстве с музыкой и с "ветерком"...
   Вот машина подъехала совсем близко, остановилась рядом с ним.
   На правом переднем кресле, за опущенным боковым стеклом, сидела Хюрэм; сейчас, улыбнувшись, она произнесла, обращаясь к Николичу: "Садись на заднее. И пристегнись - этот "Опель" медленно не ездит. Тем более, что нас ждут.".
   Николич привык в пару секунд заныривать,  "упаковываться" в БРДМ, БТР, танк - все то, во что заставляла лезть война. Так же быстро он оказался в салоне машины - лишь дверь за собой захлопнул намного аккуратнее, нежели закрыл бы тяжеленный люк. Услышал, как Ворон "доцентским" тоном поправляет Хюрэм: "Ты вот говоришь "Опель", "Опель"... А это не "Опель", это "Лотос". Другие настройки подвески, двигателя, другая турбинка, кованная поршневая, прямоточный "выпуск"... В общем - это - как БМП-1 и БМП-2: вроде, то же самое, а разница разительная...".
   Закончив эту краткую "лекцию", Ворон повернулся к Каю Николичу,  приветственно протянул ему руку и представился: "Никита Воронцов. Майор, командир экипажа САУ "МСТА-С".". Затем, принимая чистосердечное дружеское рукопожатие от серба, спросил: "Вы знаете, куда ехать, или Дина мне покажет?".
   Хюрэм ответила за своего любимого: "Я покажу, Никита. Поехали уже...".
   Ворон - русоволосый и сероглазый, обманчиво-худощавый парень с характерными шахтерскими "тенями" вокруг глаз - повернулся вперёд,  тронул рычаг переключения передач и мягко вдавил педаль "газа".
   Под восторженный "взрявк" двигателя "отчалили" от "бровки". В салоне из динамиков рычало в тон "прямотоку" и мотору: "Завоет моторами адский зверинец, Но нет, господа, не закончился бой, Покуда в живых остаётся последний, Хотя бы один, но "живой" "Зверобой"!!"...
   ...В салоне звучали бодрые, "заводные" песни - похоже, из игры "Ворлд оф Танкс", временами их перекрывал властный голос Хюрэм, указывавшей Ворону направление движения...
   До конечной цели своего пути - небольшого кафе, расположившегося рядом с Ленинским проспектом, доехали за полтора десятка минут - учитывая пройденное расстояние, это было достаточно быстро.
   Ворон остановил машину рядом с летней площадкой кафе, высадил Хюрэм и Кая Николича и уехал. И оба - серб и девушка - направились к кафе, к столику под ярко-зеленым тентом-"зонтиком", расположенному дальше других, в тени могучего старого клёна...
   ...Кай Николич ещё издали увидел, что за этим столиком сидит ещё одна девушка. На волосах у неё была лёгкая тёмная косынке,  голова была несколько опущена - девушка читала книгу...
   В какой-то момент, когда они ещё не подошли достаточно близко к этому столику и Кай не мог узнать девушку, Хюрэм негромко произнесла: "Сейчас ты увидишь ту, смерть которой ты оплачивать в душе и которую любишь... даже сам не ведаешь, насколько сильно...". И тут же, сделав ещё шаг вперёд,  Кай узнал девушку за столиком.
   Герда!!
   Да, это была она.
   Отложил книгу, она сейчас смотрела на него.
   Их глаза встретились. В её глазах светились лучи глубоко затаенной грусти, надежды и безмерной и остронаправленной нежности... Нежности... к нему?
   Кай Николич думал сейчас: "Господи... Герда... Милая Герда... Я понимаю, о чем ты думаешь сейчас... Или думаю, что понимаю... А достоин ли я теперь того, чтобы ты стремилась на меня такой взгляд? Думаю, я услышу это от тебя самой - и восприму твои слова, как должное... Но, безусловно, я буду благодарить Господа за то, что ты жива.  Ты жива!".
   Наверное, последняя мысль его прозвучала вслух - потому, что Герда, вдруг, поднялась из-за столика, подошла к нему, положила руки ему на плечи и, обнимая его, прошептала: "Да, я жива, Кай. Хороший мой Кай... Не называй себя предателем по отношению ко мне... Не надо. Все не так.".
   Затем она разом кинула эти полные нежности объятия, несколько отвалилась от него и произнесла, обращаясь к ним обоим - Хюрэм и Каю: "Садитесь за столик. Сейчас принесут то, что я заказала.".
   Они сели за столик; садясь, Кай мельком бросил взгляд на книгу, которую читала Герда, прочитал название - "Снежная Королева.". Неожиданно, ему подумалось о том, что Ирина Гордиенко не с проста читала сейчас эту сказку. Что сказочные Кай и Герда - это он и она...
   ...Принесли заказанное Гердой - три высоких, запотевших от охлаждения, фужера с безалкогольным "Махито", небольшую бутылку сухого красного крымского вина, три бокала и бутерброды с тонко нарезанным мясом краба.
   Но прежде, чем они принялись за освежающий холодный "Махито", Динара Чернова произнесла, обращаясь к Каю: "Каюшка... Мы с Гердой уже знакомы.
   Ради неё и тебя я должна была устроить эту встречу. Я понимаю, что эта встреча может разрушить наши отношения... Но... Пусть дальше говорит Ирина. А решать, с кем быть, будешь только ты. ".
   Герда, уже пригубившая коктейль, кивнула, соглашаясь со словами Хюрэм и, помолчав несколько секунд, заговорила: "Кай, Дина... То, что я сейчас расскажу, будет выглядеть слишком эффектно и с трудом будет приниматься на веру. Но все это правда. Я уже оставила это за плечами... Теперь - слушайте.".
   Она прервалась, раз, второй глубоко вздохнула... И заговорила вновь: "А теперь - как говорится,  без пафоса. Слушайте. .. Прежде всего - ты, Кай... Это началось, примерно, за месяц до нашей последней операции, когда по моей позиции выстрелил украинский танк...
   Тогда, в середине января, незадолго до отбоя, меня вызвал к себе Клест. Когда я пришла к нему в кабинет, там, кроме Клеста, находились два человека в штатском.  Разумеется, я их не знала. Клест объяснил мне, что эти парни - из спецслужбы... Из какой - я не могу тебе сейчас сказать - подписала соответствующую бумагу... Кстати, ребята оказались совершенно нормальными - с ними - Упырем и Пооянином - мы, вскоре, подружились... В тот вечер они пришли именно ко мне. Ты ведь знаешь, что счёт таких снайперов, как я, идёт на даже не десятки - нас единицы и каждого из нас враг, с удовольствием, увидел бы в гробу в белых танках... Нашим товарищам понадобился именно такой снайпер. Он понадобился для выполнения особого задания. Дело в том, что укропский снайпер начал обстрелов ать автобусы, которые возили детей из Горловки в Донецк, на культурные мероприятия. Он работал не каждый раз, когда случалась такая поездка, работал с разных позиций... Ты знаешь, Кай, что такое, кто такие для нас - дети. Пока бог миновали и без жертв, все же, обходилось, пока не было поздно, наши разработали спецоперацию. Для неё и понадобилась я... И, конечно, ради детей - будущего нашей Родины - я дала согласие на свое участие в этой операции. И мы начали эту операцию. Начали с того, что, временно и негласно, прервали детские поездки. И начали гонять по тому же маршруту автобусы, места в которых занимали манекены из Детского мира". Вражеский снайпер на это, как ни странно, купался.  И мы смогли получить образцы боеприпаса, который он использовал, сличить его с тем, который находили в автобусах с детьми и идентифицироаать. Это были пули от винтовки "Чейтэк"... Также, моды смогли очертить секторы его огня...".
   Герда прервалась,  переглянулась с Каем. В её взгляде читалось: 'Не удивляйся ничему. На войне нельзя удивляться...".
   Затем, прежде, чем продолжить свой рассказ, услышала вопрос Динары: "А разве нельзя было просто послать снайпера из спецназа с тепловизор ом?  Он быстро обнаружил и уничтожил бы врага, а вы потратили так много времени...".
   Герда отрицательно мотнув головой, ответила: "Нет, Дина. Я уже говорила - я снайпер очень высокого класса. В спецслужбы определили, что мы имеем дело с равным по классу. Он не убил ни одного ребёнка лишь по той причине, что у него стояла иная задача... И я с уверенностью могу сказать, что снайпер из спецназа просто быстро выдал бы себя, так же быстро погиб бы, а тот - записал бы лишнюю жертву на свой счёт. Возможно, он и провоцировал нас на то, чтобы мы послали против него снайперов. Такая версия была. Но, к сожалению, ни доказать, ни опровергнуть её мы уже не сможем...".
   Затем Герда продолжила свой рассказ: "Помнишь тот день, когда по нам выстрелил танк? Так вот: ты стал свидетелем тонко проработанной постановки. Танк стрелял холостым, а у нашей позиции взорвали скрытый в снегу заряд в пластиковом корпусе. Подобрали его массу так, чтобы нас не покалечить... Экипаж того танка давно собирался перейти на нашу сторону - мы это знали, с командиром этого экипажа был установлен контакт. Так совпало, что это случилось в те же дни, когда мы планировали нашу спецоперацию. Поэтому мы решили использовать его, чтобы создать мне прикрытие. Ведь вражеский снайпер не должен был даже подумать о том, что против него работает равный по классу. Снайперы всегда знают о том, кого перебросили на определённый участок фронта, знают нас по позывным и именам и, часто, в лицо... Вот почему я должна была "умереть"... Танкиста были даны гарантии, что они смогут перейти на нашу сторону по стандартной схеме, с ними была достигнута двойная договоренность - во-первых, они знали, что их танк будет побит.  А во-вторых, они должны были оказать нам услугу - выстрелить в нашу сторону холостым снарядом. И сделать это не раньше, чем я "сниму" их офицера. Чтобы это выглядело, как выстрел возмездия...".
   Здесь Герда снова прервала свой рассказ - потому, что слова попросил Кай; он спросил ее: "Ира, скажи мне, Клест об этой договоренности знал?".
   Герда  утаердительно кивнула и ответила: "Да, Клест знал.".
   Кай Николич, подумав, сказал: "Значит, у Клеста, действительно, железные нервы. Он не дал мне никакой надежды на то, что, может быть, ты жива... Но, извини, я тебя перебил... Продолжай. Я хочу слышать все.".
   И Ирина Гордиенко продолжила: "Итак. Двенадцатого февраля украинский танк выстрелил в нашу сторону холостым снарядом - сразу после того, как я "сняла" из офицера. Возле нашей позиции подорвать спецзаряд - и я "погибла". Через несколько минут получил "морковку" в двигатель ней отсек этот танк - и экипаж его благополучно покинул. Тогда мои партнёры из спецслужб запустили информационную "волну", чтобы укропитеки да и кое-кто здесь у верилось,  что меня нет в живых... Тяжело, а совсем не забавно, кстати, читать некролог и в прессе и блоги о своей смерти в соцсетях... А комментарии - ой, мамочка... Но прошло два дня - и мне стало не до чтения  Спецоперация вступила в свою решающую стадию. Один день мне дали для отдыха, затем - как раз в день моих "похорон", утром, мы объявили в пабликах в соцсетях о том, что детей из Зайцев в этот день повезёт на оздоровление в Крым. Мы загрузили манекенами туристичний автобус "Санос", туда же села и я. На автобус установили две камеры - обычную "вебку" и инфракрасную, тепловизионную. Информация от них выводилась на планшет, который был у меня перед глазами. Ещё в моих руках был телефон, по которому я самого связаться с водителем автобуса "Эталон", следовавшего в пятидесяти метрах позади нас... В одиннадцать часов сорок минут я засекли укропским снайпера на его позиции под условным номером два. Через минуту водитель "Эталона" сымитировал бортовое столкновение с нами, таким образом, чтобы корпусом прикрыть нашу записную дверь. В это же время вражеский снайпер "отметил " нас, подтвердив свое присутствие... На то, чтобы "снять" его, у меня ушло полторы минуты, включая время прицеливания... Вот для этого, Кай, я пожертвувала многим - для того, чтобы враг больше не стрелял по детям. И если бы для этого нужно было бы, действительно, погибнуть...  Я бы пошла на это... Ради детей, я повторяю...".
   Герда, вновь, прервалась, выстрелила взглядом в глаза Каю... Её взгляд сейчас был твердым, решительным...
   Затем девушка вздохнула - тяжело, тягость и произнесла: "Но ради этого... Ради одной этой спецоперации, Кай... Ради неё я лишилась многого - и вот оказалось, что это "многое" - чрезвычайно важно... Я, условно, мертва, меня нет, все, кого я знала раньше, уверены, что я, действительно, погибла. Я не могу вернуться в свою роту, не могу вернуться к тому ведению войны, которое я приёмлю... Единственное... Единственный человек, который возвращает меня к жизни - это ты. Потому, что в моем сердце живёт любовь к тебе, а значит - частичка твоего сердца, твоей души, тебя. И для меня очень важно, чтобы это не умерло во мне. Потому, что тогда мне, и в самом деле, незачем будет жить...". Проговорив это, Герда, снова, взглянула в глаза Каю - с трепетной нежностью, с надеждой, с мольбой... Такой взгляд тяжело было выдержать, по-своему, он был страшен...
   И Кай Николич почувствовал, что не выдерживает этого взгляда, что должен сейчас сказать Герде то, что и хотел сказать, что единственно возможно было сказать ей. И он сказал: "Герда... С того дня, как ты погибла - а я был уверен, что ты, действительно, погибла - я оплакивал тебя, но хранил частичку тебя в своём сердце - так же, как и ты... Да, с тех пор произошло многое... Произошла близость с другой женщиной - и ты об этом знаешь... Но ведь ты все ещё была "мертва"... Но именно у тебя я должен теперь, как мужчина, просить прощения...".
   Герда, помолчав,  произнесла: "Я уже сказала - я не могу винить тебя за то, в чем нет твоей вины. Нет ровно по той причине, о которой мы оба уже сказали. Поэтому, если ты чувствуешь в себе решимость вернуться - я поддержу твою решимость. Но и я должна просить прощения. У тебя и у Дины. И я спрашиваю - простите ли вы меня?".
   Кай не торопился с ответом, понимая, что первой должна дать свой ответ Хюрэм.
   А Хюрэм молчала и думала.
   Она думала: "О, Кай! Вот кто должен прощать меня!! Я ворвалась в его мир со своей страстью и сделала все, чтобы разжечь в его сердце ту же страсть. Но страсть - любовь ли? А ты, Ирина... Герда... Откуда ты взялась после своей мнимой гибели - словно, действительно, с того света? Но... Я так понимаю, на какую жертву ради Родины ты пошла... И я тоже пойду на жертву. Ради того, чтобы вернуть тебя к жизни, ради того, чтобы твоя любовь сбылась... Я задую пламя этой страсти в себе. Я молода и смогу посвятить свое сердце новой любви... Я дождусь её.  Я не буду, впредь, такой нетерпеливой...".
   ...Все это время - пока шёл их разговор, пока Хюрэм думала над своим решением, в кафе негромко играла музыка. Вначале это была песня "Слушая тишину." Владимира Преснякова; затем - "Любовь - яд." Ирины Билык... Сейчас звучала песня "Ира, ты была права." группы "Лало проджект".
   До слуха Кая Николича, Динары Черновой и Ирины Гордиенко доносилось: "Я почувствовала сердцем, Как ты его любила, Ира... Ты дала мне то, что не смогу забыть...".
   Именно при этих словах Хюрэм открыла глаза и произнесла: "Пламя этой грешной Страсти погаснет во мне. Обещаю. А ваша любовь, Кай и Герда, должна возродиться. И это меня вы должны прощать - не я вас...". Затем Динара умолкла, по её щеке устремились вниз слеза. Заметив это, Герда сказала: "Не плачь, Динара, не надо. Ты ни в чем не виновата ни передо мной, ни перед Каем. Наоборот, в тебе есть сила духа и решительность. Многим девушкам следует равняться на тебя...". Затем она ободряюще улыбнулась Динаре и обратилась к Каю: "Нам осталось услышать тебя, Кай. Это будет последнее слово в этом разговоре - и оно будет мужское, как и положенно.".
   Кай ответил: "Ирина... Я очень хочу, чтобы ты была счастлива... А помнишь, что мы должны были пожениться четырнадцатого февраля? Да, я не отказываюсь от этого шага.". Он прервался, затем обратился уже к Хюрэм, сказал ей: "Динара... Если бы даже мы остались вдвоём - от первых встреч, влюбленно-заинтересованным и до свадьбы прошла бы вечность... А ведь мы могли эту вечность не пережить - мы ведь люди военные... Согласна со мной?".
   Динара ответила: "Да. И мне нечем возразить тебе...".
   Окончила этот непростой разговор Герда, которая произнесла: "Кай, Хюрэм. Я благодарю вас обоих. Тебя,  Дина - за то, что ты сделала, когда помогла Каю вернуть память после контузии. Да, я об этом знаю. Конечно, ты вполне имела время и право, чтобы полюбить Кая. Но ты оказалась способна вернуть его мне... Тебя же, Кай, благодарю за верность. Я счастлива, что ты со мной. И сделаю все, чтобы счастлив был ты... А теперь - давайте, отметим эту встречу. И запомнил этот вечер навсегда.".
   ...Над летней площадкой кафе звучала уже другая песня - "Я верю в любовь." группы "Винтаж". Под эту оду Любви Ирина Гордиенко открыла стоявшую на столе бутылку сухого красного вина, разбила по бокалом - и через несколько секунд все трое - Кай Николич, Ирина Гордиенко и Динара Чернова торжественно подняли эти бокалы, с мелодичным звоном соприкоснулись три хрустальных сосуда...
   ...Вскоре они уже покинули это кафе. Хюрэм теперь направилась на остановку автобуса,  чтобы уехать домой. А Кай Николич решил проводить домой Герду и затем вернуться в расположение гуманитарногоотрядв.
   ...Они шли рядом и ладонь Ирины находилась в ладони Кая; они шли так близко друг-против другу, что их плечи соприкоснулись, так близко,  что Кай ощущала тонкий терпкий аромат травяного шампуня от её волос...
   В какой-то момент Кай Николич спросил Ирину: "Ты и сейчас воюешь, Ира?".
   Девушка ответила ему: "Сейчас я работаю с "гуманитарщиками", как и ты. Только с другим отрядом... Но я хочу вернуться на фронт... Знаешь,  что нужно мне для этого?". При этих словах Герда игриво, с лукавинкой взглянула на своего любимого, а затем продолжила: "Мне для этого нужно расписаться с тобой. Ведь при этом я сменю фамилию. Но смею тебя заверить - в первую очередь, я хочу, чтобы мы с тобой были счастливы... Я хочу, чтобы ты любил меня, а я тебя... И это у нас есть. Правда?".
   Кай Николич ответил Герде: "Правда...".
   ...Прошло несколько дней...
   Гуманитарный отряд Скрепа готовился к выезду на очередную операцию. На этот раз их "Уралы" и "ГАЗ-66" должны были ехать в пострадавших от сильного артиллнрийского обстрела Горловку. Машины были "под завязку" загружены досками, шифером, ОСБ-плитой, но трех грузовиков Скрепа не хватало для перевозки и груза и людей.
   На помощь пришёл другой отряд, прислал два тентованных "Банзая". В ним -то и стали грузиться бойцы Скрепа и вызвавшиеся, в этот раз, ехать с ними корреспонденты респкбликанский ТРК...
   ...Кай Николич ещё не разместился в грузовике; он только подходил к машине. И тем, кто сидел ближе к заднему борту тентованного "КамАЗа", было хорошо видно, как к сербу подбежала девушка, красивая даже сейчас, когда её лицо было, со знанием дела, покрыто тактической краской.
   Не смущаясь взглядов бойцов, она обняла Кая Николича и быстро, горячо, поцеловала его в губы. Следы тактической краски, при этом, остались и на его лице - и девушка, смеясь, достала из кармана носовой платок и стекла "боевую раскраску" с его губ,  подбородка и щек.
   Спустя несколько секунд серб уже расположился в кузове "Банзая", а девушка хлопнула правой дверцей кабины грузовика.
   Взревели двигатели грузовиков...
   Гуманитарная колонна тронулась в путь...