БОРЯ. Часть 2

              6

Почти каждое утро в комнате Загрядина и Анастасьева за переодеванием и подготовкой к работе шла политбеседа.  В один из дней я зашел туда попросить у Загрядина ручные тиски. Атмосфера там была уже накалена и на мое появление не обратили внимания.

- Ну, вот вы, еб… советские инженеры, скажите, зачем вас 20 лет учили? - Боря стоял у стола с черным телефоном, смотрел на Анастасьева и Загрядина и ждал ответа. - Ну, скажите, зачем?? - возмущался он. - Неужели до ваших куриных мозгов, - он шагнул в их сторону, наклонил голову и постучал пальцем по лбу, - никак не дойдет простая истина, что, согласившись с законом о продаже земли, вы потеряете уже все?   Полностью!!

Никто не отвечал.

- Сколько раз вас уже надували?

Молчание.

- Когда все было в руках государства, вы владели всей индустрией страны и имели дивиденды не с одного предприятия, как сейчас, куда вложили свой поганый ваучер, а имели дивиденды и прибыль от всех фабрик и заводов.   От всей нефти, газа, золота и алмазов всей страны.   Все это работало на вас, дураков!   

На эти деньги государство строило вам бесплатное жилье, и все вы получили хорошие и полностью обустроенные квартиры.  С газом, лифтом, холодной и горячей водой.  Теплом и электроэнергией.  Почти даром были ясли, детские сады, пионерские лагеря, санатории и курорты!  Даром лекарства, лечение и любое, самое дорогое и накладное для страны образование.  Но жулики подсунули вам «приватизацию», и вы согласились.  Так?

- Да, - ответил я за тех, к кому, как в пустоту, обращался Боря. - Товарищи Анастасьев и Загрядин захотели стать капиталистами.  Хозяевами.

- Ну? И где это? - Молчание. -Ну, покажите мне это!   Где ваш завод, которым управляете?  Ну, где все это?? - с жаром, напором и настойчиво допытывался он у присутствующих «капиталистов». - Ну??  Я хочу посмотреть!!!

В комнате, которая за годы демократии изрядно обнищала по всем показателям, обстановкой, приборами и оборудованием, была могильная тишина.

А я знаю, что всех вас надули.  Никто ничего не поимел, а лишь потерял.

Никто из «приватизаторов» не возразил, и лишь я добавил:

- Могу похвалиться.  Я отправил свой ваучер в «Норильский никель», крупнейший в мире комбинат редких металлов.  Раньше он давал государству огромные доходы для развития страны. 

Теперь же, после «перестройки»,  я подвинул к себе стул и сел, - новый хозяин комбината Михаил Потанин вместе с такими же жуликами стали миллиардерами, а я за эти восемь лет, как стал «хозяином» и «акционером», получил два перевода.  На один рубль тридцать пять копеек, и на шесть рублей пятьдесят копеек.  В сумме на одно самое дешевое мороженое.  Моя жена поверила рекламе и сдала ваучер в «Московскую недвижимость», и за 8 лет получила 17 копеек. А раньше за это время человек, владея всей государственной собственностью, мог получить квартиру и ездить в санатории и курорты.

- Точно, - подтвердил Боря, возвращаясь к столу.

- А теперь билет в метро или на автобус, чтобы доехать за этим моим рублевым переводом, стоит пять рублей.  То есть, моя доля в экономике после приватизации дает мне за пять лет владения огромным и самым доходным предприятием не квартиру, как раньше, а только одну поездку в метро.  Раньше это было пять копеек.  Готов выслушать поздравления!  У вас, наверное, и этого нет?

- Так им и надо, - ответил Боря. - Что происходит?  Идет планомерное наступление на баранов.  Недавно ездил в строительный магазин.  Цены на стройматериалы растут. И так во всем.  Каждый год число баранов уменьшается на миллион, стадо деградирует, исчезает и дохнет.  А они этого даже не хотят знать. 

Ну что, дураков надо учить.  Голодом, нищетой, смертью.  Развалом страны. - Он сел за стол. - Ты, Загрядин, почему перестал ездить на курорты? Что, молчишь?  Правильно, теперь тебе там не место.  Тебе место уготовано другое.  Знай, ты отправишься туда раньше времени.  Но видит Бог, мы вас предупреждали.

...Каждый день радио и телевизор, как о радостном событии, сообщали о скором принятии закона о продаже земли.  Что почти все фракции в Думе «за», и лишь коммунисты и аграрии «против», но большинство народа, как это убедительно показывают телевизионные опросы населения, не на их стороне.

                - - -

Прошло лето, приближалась осень 2001 года, и вот уже радио и телевизор еще более радостно сообщили, что закон о купле-продаже земли почти уже в кармане у народа.  Он принят в первом чтении и еще чуть-чуть, и все россияне заживут, как во всем цивилизованном мире.  Репортажи с городских улиц, автобусных остановок, у калиток деревенских домов и в переходах метро доказывали, что народ жаждет торговать землей.  И лишь единицы из тех, кому девушки-телевизионщицы протягивали из своих сумок микрофон, были против.

- Ну и что здесь плохого, если народ сможет распоряжаться своей землей? - спрашивал Борю Загрядин. - Конечно, пахотную землю продавать нельзя, но ведь ее и не собираются продавать?  Так ведь в законе?

- Что вы зациклились на слове «пахотная», - возмутился Боря. - Этот телевизор водит вас за нос!  Он заострил и отвел ваше внимание на слово «пахотная», и вы, как слепые, не видите ничего другого!  Вся земля окажется у кучки богатых людей, латифундистов.  Сколько вам ни дай поначалу земли хоть один, хоть сто гектар, вы не сумеете ее удержать.  Надо платить налоги, закупать технику и горючее.  Строить склады, дороги, тянуть электроэнергию и еще много чего, а у вас и штанов нет.  Вон, у Загрядина ботинки дырявые.  Деньги у тех, кто вас обокрал.

- Они этого и не скрывают, - подтвердил я. - Недавно по телевизору один сатирик задал вопрос: - назвать марку автомобиля для перевозки преступников.  Зрители не могли ответить, и тогда он помог и назвал: - «Мерседес».

- Совершенно верно, - согласился Боря. - Так что землю вы продадите за копейки, как и ваучеры, а потом пойдете туда батраками.  И все вернется на круги своя.  Как сто лет назад. Будут помещики и батраки.  Вот и вся ваша «перестройка».

- Ну что ты все время пугаешь? - подал голос Анастасьев. - Разве не знаешь, что земля и так уже продается налево и направо?  Каждая администрация продает.  Даже у нас продают.  И главная беда, почти все деньги идут им в карман, и за это не платят никаких налогов.  А теперь они будут платить.

- Если они торгуют незаконно, почему вы за эти 10 лет не посадили на кол ни одного чиновника? - повернулся к нему Боря. - Почему?  Почему не хотите следить за законностью?   Ну, чего воды в рот набрал?  А-а, значит, боишься их, или сам такой.  Посадили бы одного на кол, и тысячи побоялись бы нарушать закон!

- Боря, - вмешался Загрядин. - Смотри.  Речь идет всего лишь о возможности продажи 2% земли.  Всего 2%!   Ну, стоит ли так переживать?

- Пойми, им для начала надо самую малость.  Добиться, чтобы в законе появилось одно новое слово.  Всего одно.  А именно: «продавать».  Про-да-вать.  Вот за что они бьются!   А дальше вас облапошат, как с ваучерами.  Все будет просто и элементарно.  Внесут изменения, дополнения, расширения, и все, что им нужно.  Народ свою долю рано или поздно за бесценок или за бутылку отдаст, и пойдет в батраки.

Он помолчал и спросил:

- Давно были на Десне?

- Я давно не был, - честно признался Анастасьев. - И что там?

- А то, что к воде, там, где ты раньше купался, теперь не подойдешь.   Все скуплено и огорожено. По периметру телекамеры наблюдения. Ходят мордовороты в камуфляжах. И тебя, если туда сунешься - под зад.  Чтоб ты ни туда, ни сюда не смел ступить!   Телекамеры тебя, рвань, заметят везде, и под зад.  Так тебе и надо.  Не можешь думать головой, думай задом.  Запомни: теперь все это уже не твое.

Анастасьев начал пространно сомневаться в словах Бори, и все относил к его мнительности.  Тот приводил другие примеры захвата лучших уголков Подмосковья, но этим ничуть не обеспокоил Анастасьева.

- Ишь, разбаловала их Советская власть, - ни к кому не обращаясь, завершил пустую беседу Боря. - Все реки, леса, поля и озера, все было ваше.  Даже заповедники были ваши.   Нет, хватит! – с гневом хлопнул он по столу. - Хватит!  Потому что вы быдло, бараны.  Отдали все.  Сами!  У вас ничего не должно быть. Только стойло!  Вонючее стой;ло.  Ясно?  И вас там будут драть.  Ничего другого вы не заслужили.  Быдло есть быдло, - заключил он и стал подыматься из-за стола.

                ***

Через неделю я зашел в помещение Загрядина за удлинителем для «болгарки».  Было раннее утро.  Сегодня мне надо было нарезать уголки для антресоли, а также изготовить ступеньки и, поскольку лучший из нас специалист по сварке Александр Николашин был занят другой работой, мне самому предстояло приварить их к длинному шестиметровому помосту, с которого Хаустов будет обслуживать взрывные размыкатели на магнитном накопителе установки «МОЛ».

У двери на стуле сидел Николашин, он еще не успел переодеться и был в зеленой теплой куртке, и они с Загрядиным о чем-то беседовали.

Открылась дверь, и в комнату вошел Боря.

- Ну что, идете в пятницу? - спросил он, ставя велосипед у стеллажа и снимая сумку с плеча.

- Куда? - спросил Николашин.

- Да, куда это мы должны идти? - поинтересовался и Загрядин, сидя к нам спиной и складывая в небольшую кучку высокочастотные разъемы для пультовой.

- Вы не знаете или прикидываетесь?

- Ну что ты заладил: не знаете, не знаете! Если знаешь, так говори! – Он пересчитал разъемы и положил в карман изрядно поношенного халата.

- На митинг.

- Ах, на митинг? - повернулся он к нам. - Так бы и сказал.  Ну и что вы там будете говорить?

- А тебе не о чем говорить?

- Мне, нет. Не вижу особого смысла.

- Так вот, объясняю. Тем, кто не в курсе.  Через два дня на 5 октября в пятницу, в каждом городе и поселке России назначен митинг протеста.  Против принятия закона о продаже земли, против нового антинародного трудового законодательства, и против коммунальной реформы.  Правда, законы уже почти приняты, но народ еще может сказать свое слово.

Боря быстро ушел к себе наверх готовить документы на покупку крепежа, кабеля и проводов, и мы разошлись по делам.

                ***

…Митинг был назначен на небольшой площади между продовольственным магазином «Технополис», магазином «Книжник» и Выставочным залом. Время проведения с 13 до 14 часов, как раз в обеденный перерыв.

К 13-00 я пошел туда.  Будут ли там, как в Москве, транспаранты и красные флаги?  Мне казалось, что они должны быть, и я поискал карандаш, чтобы записать какие-либо интересные лозунги.

Вот и площадь, но она пуста, и я в единственном числе. Постояв пару минут, зашел в продовольственный магазин, походил 5 минут и вышел обратно.  Опять я один, и лишь на ступеньках Выставочного зала ставили громкоговоритель для беседы и совета с народом.  Я подошел и поздоровался с организаторами митинга Владимиром Коротковым и Юрием Капитульским, оба члены КПРФ и оба с нашего предприятия, и стал смотреть, как подключают провода и настраивают микрофон.

Вскоре появились Боря Осипов, с ним был Саша Николашин и Евгений Хаустов.  Прошла неловкость одному стоять перед пятью организаторами и появилась надежда, что народ подойдет.  Как-то незаметно появились четыре милиционера, видать для слежки и охраны порядка, они стали возле небольшого ограждения, и теперь нас семеро.  Подошел Юра Рыжков и еще несколько человек из нашего ТРИНИТИ, и вскоре набралось человек двадцать.

- Товарищи! ; раздалось из динамиков. - Здесь начинается митинг протеста против принятия внесенных в последнее время правительством на рассмотрение Государственной Думы законов о торговле землей, нового трудового законодательства, ущемляющего права трудящихся, и коммунальной реформы, которая приведет к удорожанию жилья.  Митинг организован Троицким отделением партии КПРФ и разрешен городскими властями.  Товарищи, не проходите мимо, мы призываем вас к обсуждению вышеуказанных законов и принятию соответствующей резолюции! В интересах народа и справедливости!

Но, за исключением единиц, все проходили мимо. Одни озабоченно шли домой на обед или заходили в магазин и даже не глядели в нашу сторону, другие, хотя и оглядывались, шли дальше.  Что будет с землей, эти и другие вопросы их не занимали.  Они смирились с развалом государства и со многим другим, и теперь их протестный потенциал равен нулю.

Рядом остановились три женщины, и по их негромкому разговору, чтобы не мешать ораторам, о безобразиях в медицине, дороговизне лекарств, взятках, коррупции и уродливой власти денег, было ясно, что они из нашей городской больницы.

- Разве было такое при Советской власти? - вполголоса спрашивала одна другую. -Даже и подумать не могли! - отвечала та.  И добавляла, что да, и тогда, мол, сдуру поругивали Советскую власть, но такое, что сделали сейчас «дерьмократы», не могло и присниться.

Подошли и сели на нижней ступеньке слева три школьника.

Первым выступил Владимир Степанович Коротков. Он заявил, что торговля землей открывает путь к ее концентрации в руках земельных спекулянтов и криминала, которые в отличие от простого народа, оказавшегося по вине демократов в нищете, обладают большими деньгами.  И что народ должен, наконец, сказать свое решительное «нет» очередным попыткам демократов обмануть народ.

Немногими аплодисментами слушатели согласились с оратором.  С верхних ступенек к Боре спустился один из организаторов и передал ему листок. Они о чем-то поговорили, организатор отошел, и Боря начал смотреть листок.  Оказалось, что один из выступающих не сможет прийти, и теперь Боре предстояло выступить вместо него по вопросу о коммунальной реформе.

Вторым выступил председатель нашего профкома Александр Голубев.  Он подробно и со знанием дела рассказал о проекте нового КЗОТа, где расширяются права нанимателя и ущемляются права труженика, и внес предложение отвергнуть предлагаемый проект.
Настала очередь Бори, и мы прислушались.

- Товарищи! - неспешно начал он и положил бумажку в карман. - Сегодня мы проводим митинг.  По важнейшему вопросу.  О земле.  Но посмотрите, сколько нас пришло сюда?  Почти ничего.  О чем это говорит? - Он показал на магазин, куда входили, и на арку, под которую уходили люди. - О том, что в действительности никому ничего не надо.  Так чего и каких действий мы ожидаем при такой полной пассивности?

Школьники повернулись к микрофону и на минуту прислушались. О чем здесь говорят?  Кто эти люди?  Забастовщики?  Безработные?  Или, судя по их часто повторяемым словам «народ», или по тому, как они обращаются с трибуны не словом «господа», а «товарищи», это коммунисты?  Какой ужас!  С нескрываемой холодностью осмотрев организаторов на ступеньках и нас, стоявших внизу, они отвернулись и снова занялись семечками, правда, бросали не на пол, а собирали в руку, чтобы высыпать их тут же за углом или здесь, когда все уйдут.

- Так знайте, товарищи, - продолжал Боря, - что на самом деле все эти законы почти на 100% уже приняты, и мы зря сотрясаем воздух.  Народу безразлична судьба земли, фабрик и заводов, они уже в руках иностранцев или наших капиталистов, ему даже безразлична судьба своих детей.
Короче. Народ выбрал свой путь. Молча погибнуть, молча отдать свою страну. Что же нам делать?

Он достал из кармана бумажку, хотел развернуть, но передумал.

- Нам остается лишь поговорить, здесь, тут, - показал он бумажкой на три ступеньки и небольшой пятачок внизу, - о том, что нас ждет.  Не по нашей с вами воле.

Коммунальная реформа, - приступил он к своей теме, - вступает в свою завершающую фазу.  Если раньше государство взяло и несло на себе большие заботы по медицине, оборонному комплексу, строительству и содержанию жилья и много других вопросов, то теперь оно их с себя сбрасывает.   Так им меньше хлопот, меньше забот и ответственности.  Зато больше безделья. Лоббирования интересов капитала и коррупции. 

Дорогих роскошных поездок и удовольствий, в сотни раз больше тех, что имели их предшественники.  Квартиры заместителей министра Аксененко стоят безумных денег, по 600, и даже 800 тысяч долларов!  Это в нищей-то стране! Кабинеты еще дороже. Машины не меньше.  Обслуга и охрана тоже не меньше, а еще больше!  И все это за ваш счет.  И так у всех наших министров-капиталистов.  А у президента?  Не счесть.  А у его челяди?  Сколько у них поместий, огромных шикарных дач, «Мерседесов» и охраны?  Что и говорить, вы сами это отлично знаете.

Теперь все коммунальные расходы перекладываются полностью на вас.  Готовится программа строительства жилья по нормам общежитий и даже ночлежных домов. Для кого?  Для вас.  Потому что для многих станет реальной угроза потери квартир.  Если у кого не хватит денег оплатить ремонт крыши или замены труб, квартиру придется что?  Освободить.

Кратко осветив суть коммунальной реформы и в нескольких предложениях показав преступность идей «реформаторов», главной целью которых является лишь разделение на богатых и бедных, хозяев и рабов, Боря закончил выступление и сошел на две ступеньки вниз.

…Время приближалось к двум часам, и заканчивался обеденный перерыв. Хаустов еще до выступления Бори ушел домой, а Николашин посматривал на часы и был озабочен тем, что они опоздают.

Единодушно приняли резолюцию митинга, организаторы поблагодарили присутствующих и митинг объявили закрытым. 

Мы стали ждать Борю, но к тому снизу подошли три человека, стали о чем-то спрашивать, и Боря, почти как на картинах с Владимиром Ильичем Лениным, стоял с ними на ступеньке, слушал, доставал блокнотик, что-то записывал и говорил.

"Бился об Ленина темный класс, тек от него в просветлении…", глядя на эту сцену, вспомнились слова Маяковского.  Так и не дождавшись конца беседы Бори Осипова с народом, стоявшим накануне тяжких земельных, коммунальных и прочих реформ, мы, даже не отобедав кусочком хлеба, пошли на работу.

                – – –

Вскоре вышеуказанные законы были приняты. Обсуждая с Николашиным причины безразличия народа к своей судьбе, я говорил, что люди обленились и не хотят думать ни о чем. Ни о себе, ни, тем более, о государстве. А потому они не заслуживают хорошей жизни.

– А где же тогда будет ваша работа с массами? В чем она? – спрашивал он. – Нет, так бросать народ нельзя. А то их эти волки съедят. Вам с Борей и еще с кем-нибудь, надо создать свою организацию. Это первое.  Что дальше? А дальше надо устраивать хотя бы маленькие собрания и приглашать туда баранов. И объяснять им важность вопроса ходить на митинги и референдумы.  Может, надо выпускать какой-то листок…

                7

Закончив писать надписи на панелях сигнальных кабелей и еще не успев оттереть руки от краски, я зашел в пультовую «Мол», где в правом дальнем углу был стол Бори. 

Обычный канцелярский стол с зеленым телефоном, несколькими бумагами и толстыми справочниками биржевых цен не позволял с первого взгляда понять род занятий его хозяина.  И лишь зайдя со стороны стула, где были видны не полностью вдвинутые по причине перегруженности ящики со старыми частями коммутационной аппаратуры, рукоятки рубильников, реле, искрогасители и другие детали, можно было видеть круг забот его владельца. 

Под столом и сбоку у стены в два и три этажа стояли друг на друге стеклянные банки от соков, чая, майонеза и папирос, заполненные гайками, болтами и винтами.  Внизу, где полагалось быть вытянутым ногам, был неисправный электродвигатель, несколько трансформаторов, переносное заземление, картонная коробка со старыми конденсаторами, радиаторы охлаждения диодов и триодов, банка с краской и трехкиловаттная печь от вакуумного диффузионного насоса.

Рабочий день был окончен, но никто не торопился домой.  Боря был за своим столом, Анастасьев сидел и отдыхал в кресле напротив, и на полу лежали два больших широких рулона из красивого под цвет дорогого паркета линолеума.  Наше руководство полагало, что его надо настелить где-то на видном месте в измерительной комнате или перед входом в зал, куда, предположительно, будут приводить высокое начальство, замминистра, председателя комитета и других. Кто-то из важных людей уже был, и теперь ожидался визит главы комитета.

Улучив паузу в разговоре о том, где и как будет постелен линолеум, я сказал:

- Вячеслав, вот у меня, - и я осторожно, чтобы не испачкать халат, достал из кармана несколько бумажек, - три важных документа.  И я хочу, чтобы вы их прокомментировали.

Мои собеседники отложили разговор о линолеуме и приготовились слушать.

- Вспомним наш разговор о присяге.  Вы утверждали, что армия создана только для борьбы с внешним врагом

- Да, правильно, ; с ясным взором ответил Анастасьев.

- Вот у меня вырезка из газеты «Правда» за 19 октября 1986 года.  Здесь призывы ЦК КПСС к 69 годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Среди них за номером 38 обращение к армии:

- "Советские воины! Бдительно и надежно охраняйте мирный, созидательный труд нашего народа, исторические завоевания Великого Октября!"

- Как видите, здесь каждому воину четко ставится задача защиты завоеваний Великого Октября.  Это первое.  И второе, здесь нет ни одного слова, что охранять только от внешних врагов.  Октябрьская революция была исключительно внутренним делом страны, и все политические силы общества, народ, Красная и Белая Армии и контрреволюция решали его в вооруженной борьбе.

И последнее.  Красная Армия явила всем яркий пример, как с первого дня своего рождения активно участвовала в защите завоеваний Великого Октября.  От всех видов врагов, внешних, внутренних и контрреволюции.  А вы, ее наследники, отказываетесь.

- Вот так, - сказал Боря и посмотрел на Анастасьева. - Что скажете, господин майор?

- Ну, это просто газета. Тут же не могут писать все подробно.

- Вот еще.  Это из речи Л.И. Брежнева на съезде партии: - «Наша армия воспитана в духе глубокой преданности социалистической Родине, идеям мира и нтернационализма, идеям дружбы народов. Именно этим Советская армия отличается от армий буржуазных. Именно за это советские люди любят свою армию, гордятся ею».

- Ну и что? Разве сейчас армия против «идей мира и дружбы народов»? Она всегда была за это, и тогда и сейчас.  Ничего такого я здесь не вижу.

- Не юли.  Эта нынешняя армия вместе с тобой, - указал на него пальцем Боря, - отвергла самое главное. - Он чуть наклонил голову и пристально вгляделся в этого майора. - Ты что, не заметил?  Или не хочешь замечать?

Тот молчал.

- Тогда я скажу.  Твоя нынешняя армия вместе с тобой полностью переродилась и положила…   Ну, сам скажи, что?   - Боря ждал. - Ну что устыдился, говори? - строго смотрел и требовал он с Анастасьева.  И не дождавшись, пояснил: - Она положила … - бранно выругался Боря, - на самое главное.  На «преданность социалистической Родине»!   Если в Красную армию, хотя там в годы войны и революции каждый день ждала смерть шли миллионы добровольцев, то в теперешнюю, служащую только ворам и продажному криминальному режиму, никто не желает идти!  Служить в такой армии позор. Тебе, как бывшему политруку, это ясно, или еще нет?

По лицу бывшего политработника, променявшего социалистические идеалы на рыночные, было видно, что до раскаяния ему далеко.

- На наших гербах и ваших боевых знаменах, - напомнил я бывшему политработнику, - была лучшая в мире ясная и четкая высоконравственная советская символика с серпом и молотом.  Сразу было видно, чье это государство, и чья это армия - армия государства трудящихся. Такой значимой символики больше ни у кого нет, и не будет.  Ею надо гордиться, а вы ее тоже предали.  Сдали без боя. Сейчас над ней глумятся всякие подонки, эстрадные шуты и прислужники Гитлера власовцы, которые рады, что теперь вы по стойке «смирно» тянетесь под их дурацкой трехцветной тряпкой.

Вот, - показал я листок со стихами, - здесь последние две строчки написаны для вас.  Боря, прочитай их офицеру Анастасьеву. А то он до сих пор не знает, зачем был в армии.

Боря взял листок, кратко изучил его, удовлетворенно и понятливо кивнул, отодвинул бумажку и, иной раз взглядывая на Анастасьева, прочел:


                Ярослав Смеляков
Пришли вожди державы на совет.

Сидели с ними за одним столом
Кузнец с жнией, ткачиха с батраком,
А у дверей, отважен и усат,
Стоял с винтовкой на посту солдат.

Совет решил: мы на земле живем
И нашу землю сделаем Гербом!
Пусть на Гербе, как в небе, навсегда
Сияет солнце и горит звезда!
А остальное –  трижды славься труд! –
Пусть делегаты сами принесут.

Принес кузнец из дымной мастерской
Свое богатство –  вечный молот свой.
Тяжелый сноп в колосьях и цветах
Батрак принес в натруженных руках.
В куске холста из дальнего села
Свой острый серп крестьянка принесла.

И, сапогами мерзлыми стуча,
Внесла ткачиха сверток кумача…
И молот тот, что кузнецу служил,
С большим серпом совет соединил.

Тяжелый сноп, наполненный зерном,
Совет обвил октябрьским кумачом.
И лозунг наш по слову Ильича
Начертан был на лентах кумача.

Хотел солдат - не смог смолчать,
Свою винтовку для герба отдать,
Но вождь народов воину сказал,

Чтоб он ее из рук не выпускал!
С тех пор солдат - почетная судьба –
Стоит на страже нашего Герба!


- Так вот, господин политрук, - слегка развел ладонями Боря, - получается, что тех гербов и знамен, под которыми побеждала Красная Армия и Советская страна, вы оказались недостойны. - Он пожал плечами. - Нарушили завет, выпустили винтовку из рук.  Вы сами выбрали себе путь отщепенцев и предателей.  Теперь на ваших предательских знаменах будут одни звери, клювы, когти и разные двухголовые уроды. 

Скоро будут и черепа, вам это вполне подойдет. Или портрет самого иуды Власова.  Вы вместе с вашими генералами доказали свою полную безыдейщину, тупость и слепоту, сами сдали ваше оружие.  Скатились, и стали армией дураков.  Не защитников народа, кузнеца, крестьянки, ткачихи и жнеца, а их палачами и слугами буржуазии.

Пока Анастасьев собирался возражать, я развернул другой листок.

- Это военная присяга. Читаю заключительную часть. Вы обещали:

     - «…выступить на защиту моей Родины Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооруженных Сил, я клянусь защищать ее мужественно и умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагом.  Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, пусть меня постигнет суровая кара советского народа, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».

- Слушаем вас, товарищ офицер Советской Армии.  Наследницы Красной Армии. – Боря отклонился назад и, положив вытянутые руки ладонями вниз на стол, чуть насмешливо и изучающе глядел на Анастасьева.

- Помимо этих бумаг есть много других.

- Каких? - чуть наклонил голову набок Осипов.

- Ты отлично знаешь, что помимо законов существуют и подзаконные акты, и там все разъясняется более подробно. Вон, Дума принимает законы, а к ним еще много сопровождающих документов и правил применения этих законов.  Что ты, в самом деле, как в детском садике…

- Не крути.  У солдата на руках только два документа.  Присяга и Устав внутренней службы.  Больше ничего.  Ни-че-го!  Все!  Только это! - припечатал он рукой по столу. - И награждать или отдавать его под трибунал будут только на основании выполнения или невыполнения этих двух документов. 

Где он будет искать твои «подзаконные» акты?  Чем он должен заниматься, боевой подготовкой или ездить за бумагами?  Куда?  У него даже в распорядке дня нет времени на эти поиски?

Дальше. - Боря сел прямо. - В присяге правильно не перечисляются все опасности и враги советского государства, мало ли откуда, когда и сколько их может появиться?  А сказано одним общим, ясным и кратким словом: - «Защитить».  Этим сказано все! - посуровел и хлопнул по столу Боря.  - Ты обязан защитить, и точка!

Твоя присяга это приказ тебе на всю жизнь. Ты поклялся в верности, и поэтому советское государство и народ двадцать пять лет! держали тебя на шее!   Тебе верили и надеялись! А ты предал! Если даже при небольших наводнениях армейские части во всех странах идут на помощь государству, то как они могут быть в стороне, когда государство гибнет?   Ну, скажи, кто так может поступать?  Кто?? - настойчиво добивался Боря.

Он строго смотрел на Анастасьева, ждал, потом еще немного подождал, и уже спокойно дал подсказку:

- Ба - ра - ны.

- Вячеслав, - чуть погодя, спросил я. - Скажите нам, где вы читали, что армия только от «внешних врагов»?

- Это и так ясно. Может, это прямо в присяге и не написано, но это подразумевается.

- Но ведь каждый может подразумевать по-разному?

- Да, подразумевается.  Именно в той форме, как я сказал.

- Ты ох…л?? - уставился Боря на Анастасьева.

Но тот упорно стоял на своем.  Что армия только для защиты от внешних врагов.  Что это, мол, настолько всем ясно, что даже писать об этом не стоит. Зачем солдату описывать, например, что такое «день»? Или «ночь»?  Зачем тратить бумагу, если это знает каждый ребенок?

Уже без всякой надежды я развернул последний листок:
- Товарищ майр.  В энциклопедии есть фотография 1-й страницы газеты «Правда» за 29 марта 1918 года, и там напечатано воззвание к народу.  Я его для вас записал:

- "Мир заключен, но новое наступление империалистов грозит нам каждый день. С Запада и с Востока буржуазия идет походом на рабочую и крестьянскую революцию.
РАБОЧИЕ!  ВСЯ ТРУДОВАЯ БЕДНОТА ГОРОДА И ДЕРЕВНИ!  ТОЛЬКО СОЗДАВ КРЕПКУЮ КРАСНУЮ АРМИЮ, ВЫ УДЕРЖИТЕ ПОБЕДУ НАД ПОМЕЩИКАМИ И БУРЖУАЗИЕЙ.
Сегодня, в день Красной Армии, скажите зорко следящим за вами врагам, что вы с оружием в руках будете защищать социализм, землю и свободу.
ВСТУПАЙТЕ В КРАСНУЮ АРМИЮ, В АРМИЮ НАРОДНОЙ РЕВОЛЮЦИИ!».

- Вот для чего нужна была Красная Армия, - завершил разговор и положил я бумажки в карман. - Для защиты социалистического государства от его врагов. Откуда бы они ни взялись. Хоть из под земли.

Но наша политучеба не возымела успех.  Анастасьев потребовал бумажку и стал показывать и горячо делать акцент только на фразе о зарубежной буржуазии, которая идет военным походом с Запада и Востока.  И не замечал слов о внутренней буржуазии и помещиках во главе с Дутовым, Деникиным, Юденичем, Колчаком и другими, которые идут походом изнутри.  Еще и еще раз, возбужденно показывая пальцем в начало воззвания, он все более укреплялся в своих позициях и обвинял нас в неумении читать и понимать простые вещи.

Не знаю как Боря, но я уже исчерпал доводы и не имел сил убеждать.

              8

В конце недели мы с кандидатом физматнаук, специалистом по газовым лазерам Виктором Мыслиным, с виду простым крестьянским парнем, уроженцем Вологодчины, и превратившемся здесь у нас в последние годы ввиду утечки кадров, как и большинство других, в лаборанта, такелажника, слесаря, плотника, маляра, снабженца, сантехника, монтажника и чернорабочего, заделывали проем, который инженер 1-й категории Николашин с подобной же судьбой падения из инженера в разнорабочие, прорезал «болгаркой» в железной перегородке между установками «МОЛ» и «Тин-1» для коробов высокочастотных кабелей. 

Этой работы можно было избежать, но Слава Кузнецов, измеряя в нижнем отсеке, ошибся на 20 сантиметров и указал на чертеже место для трубы с сигнальными кабелями слишком близко к перегородке наверху.  А, может быть, это было и к лучшему, иначе возникли бы трудности с монтажом кабелей и обслуживанием этого ответственного хозяйства. А так, сняв кожух перегородки, появлялся удобный доступ к коробам и разъемам.

Мы работали с разных сторон стены, закрепили несколько заготовленных накануне текстолитовых стоек и приготовили часть заготовок для кожуха, призванного отделить установки.

Пришло время вечернего чая, и Мыслин пригласил меня к ним вниз в слесарную комнату на чай.  Там уже были почти все постоянные завсегдатаи чайных процедур.  Конечно, «чаем» в полном смысле это назвать нельзя, почти никогда не было здесь ни сахара, ни печенья, –  только заварка и кипяток.  Изредка были хлеб и сухарики, получившиеся от засохшего хлеба.  Иной раз, чтобы разнообразить стол, Боря приносил две, три или четыре леденцовые конфеты.  Не разворачивая, приставлял к конфете нож и ударом кулака сверху разрубал на две-три части, и тогда чай был как надо.  Но иногда случались и чудеса: в начале этой осени Мыслин выставил на стол трехлитровую банку коричневого сотового меда со своей пасеки в садовом кооперативе, где он председателем.

Все пили горячий обжигающий «чай», и кое-где по двое или по трое вели разговор.  Все чашки были заняты, и я, пока не освободится чей-то стакан, стал листать на верстаке Николашина журнал «Коммерсантъ» с большим заголовком «Деньги» на обложке.

– Нет, здесь ты, Боря, все же не прав, - доносился спокойный голос Анастасьева, сидевшего на лавке, искусно сделананой Мыслиным, возле стола с прикрепленными сверху большими черными ножницами по металлу.  Он подул в фарфоровый стакан и отпил глоток. - Еще раз повторяю: –  только от внешних!  Покажи мне, где написано, что «и от внутренних»?  Армия не должна вмешиваться во внутренние дела.  Все должен решать народ.
 
- А армия разве не «народ»?  Или это животные?  Народ на референдуме проголосовал за сохранение СССР.  Но ваша пятая колонна во главе с Яковлевым, Горбатым и Ельциным продалась Западу и уничтожила СССР.  Почему вы, накормленные, обутые, одетые и вооруженные на всенародные деньги народ, не поддержали волю всего народа? –  спрашивал от противоположной стены у окна Осипов. –  Вы кому пошли служить в армию?  Предателям, или народу?

В помещении шли независимые беседы.  Мыслин рассказывал о сделанной им тяпке из фрезы, которая легко срубала заросли кустарника на участке, а Хаустов вел разговор о том, как надо правильно, по его мнению, регулировать клапаны двигателя.

Анастасьев снова возражал Осипову и настаивал, что армия «вне политики», и тогда Боря зашел с другой стороны:

- …всегда была в политике. Всегда!  В Чечне воюет кто?  Армия!

–  Это незаконно.

–  Кто из танков расстрелял «Дом Советов»?

–  Это тоже незаконно.

- Что-то много получается «незаконно».  Зачем вы так делаете, если это незаконно?

Загрядин задвигался, сел поудобнее и хотел говорить, но Боря опередил:

–  В России были восстания Болотникова и Стеньки Разина. Эти восстания подавила царская армия.  Было восстание Пугачева.  Его подавили войска будущего генералиссимуса, а тогда еще генерал-поручика Суворова.  То есть, армия всегда была в политике. Политика – это жизнь. Это только вашей армии на все наср…

–  В 1861-65 годах в Америке, –  добавил я, подходя к ним и облокотившись о стеллаж с железом, –  Север и Юг выясняли отношения, и с обоих сторон участвовала армия.  В Китае студенты уселись на площади Тяньаньмэнь, –  и армия разогнала их.

- Во многих странах Латинской Америке армия играет ведущую роль. Смещает премьеров и устраивает смену правительств, –  добавил Осипов. –  В Лаосе нашелся смелый человек, –  не генерал, и даже не полковник, –  а простой капитан Конг-Ле.  Ему надоело смотреть на коррупцию верхов, президента и продажность его властей.  И тогда он поднял всего лишь одну роту! –  и предал их суду.  Это герой.  Но в вашей бараньей армии нет таких.  Ни одного.

            –  –  –

Анастасьев временно охладел к беседе и занимался чаем, и я прислушался к другому разговору:

- …тогда судили «тройки», –  говорил кому-то Загрядин.

- Точно! –  оживленным голосом поддакивал Леша Серяков. –  Когда надо было спрятать концы в воду –  судили «тройкой»!  И все в ажуре!

По их разговору было ясно, что речь шла о нашей судебной системе 30-х годов.  Собеседники –  Загрядин, Серяков и Иваненко еще и еще раз проклинали и проезжались насчет «троек», и тогда я спросил:

–  А кто скажет, чем было вызвано их создание?  Ведь они были введены еще царем?

Мне было отвечено, что желанием беззаконий.

–  В Японии были «пятерки». Тоже для беззаконий?

Никто этого не знал, и я, часто прерываемый возгласами несогласий, попытался рассеять туман в истории этого вопроса.  Начал издалека.

–  Задача правосудия –  очистить общество от воров и преступников, нарушителей закона и конституции.  Согласны?

Они пили чай, и я продолжал:

–  Но жизнь идет вперед, и законодательство не успевает усмотреть прорехи в законах и внести нужные поправки.  Это очень трудно, и законы часто не стыкуются даже в самых простых процедурных вопросах. Поэтому для преступников создаются многие возможности избежать наказания.  Бороться с ними одними бумагами –  это как голыми руками остановить поток. На твою бумагу их адвокаты покажут десять других.  И чем больше законов, –  тем больше нестыковок, и тем хуже. Вырастают целые джунгли, где есть место любым хищникам.

–  Это как у нас, –  подтвердил Осипов. –  Все обворованы.  Вывезено золото и алмазы.  Два миллиарда долларов каждый месяц вывозят за границу и прячут в офшорных зонах, –  а эти воры спокойно гуляют на свободе.

–  Взять борьбу с мафией в США, –  продолжал я. –  Законы против мафии плодят уже двести лет, а все главные мафиози неподсудны.  За эти десятки лет создания все новых и новых законов все мафиози легко научились встраиваться в легальный бизнес и быть в политике.   То есть, улучшили свое положение. 

Они несут зло обществу, убивают тысячами в год, грабят миллиарды, –  а закон как был, так и остается бессилен.  Они всем известны, у них самые шикарные виллы, у них берут интервью, и самое большое, чем могут их наказать –  это штраф за хранение дозы наркотика, который им подкинут в их лимузин.

Боря понял мою мысль, присоединился к ней, и вдвоем мы говорили примерно так:
–  Вот если бы вас поставили во главе государства и дали наказ за один год одолеть преступность, как бы решали задачу? –  спрашивал всех Осипов. –  Никак!  Все останется на месте.  На бумаге.  Формалистика и препоны вас задушат. Вот недавний пример.

Он потянулся за газетой «Версия», на которой стоял чайник, поискал в газете и показал:

–  Швейцарская прокуратура арестовала нашего крупного вора –  Павла Бородина.  На его личных счетах после ремонта покоев Ельцина в Кремле появились десятки миллионов долларов.  Откуда?   Украдены у меня,  у тебя,  у тебя, –  указывал он газетой со снимком Бородина на сидящих здесь, –  у всех нас.  Этого вора наше правительство и адвокаты сумели освободить под залог в три миллиона долларов.  Заметьте, не своих денег, а опять из ваших.  Из ваших копеек.  И никто вам их не вернет.

Боря с презрением осмотрел нищих «законников», пьющих пустой чай, и которых Бородин спокойно грабит, даже находясь под следствием и почти что в тюрьме.

–  Его вызывают на допрос, но у преступников есть процедурная уловка, –  они могут не отвечать.

–  Да, –  оживился Серяков. –  Он едет в Швейцарию, живет и шикует в лучшем отеле.  Его вызывают, задают вопросы, а он и не думает давать показания! Во, как!  Рассказывает о погоде.  Погулял, наелся в ресторанах –  и снова в Москву!  Вот бы нам так покататься! А что, я согласен!

–  Наглейший тип! –  отозвался Боря. –  Каждая поездка этого жулика вместе с его свитой и наемными адвокатами обходится нищей стране в сто тысяч долларов.  Он был губернатором где-то в Якутии, и очаровал Ельцина широтой пьянок и застолий, –  пояснил он причину стремительного вхождения во власть Паши Бородина. –  Конечно, эти деньги украдены у вас самим Ельциным напару с Бородиным, только этим и объясняется наглость Бородина.  Знает, что в обиду не дадут.

–  Потому общество, уповающее только на правила, написанные в законах, всегда будет отставать и будет бессильно против преступников, –  подвел я итог.

–  Беззащитно, –  уточнил Осипов.

–  Поэтому должен быть суд, основанный не только на несовершенном и дырявом бумажном «праве», но и на морали.   Например...

–  Нет уж, мораль тут не при чем! –  быстро одернул меня Серяков. –  Что угодно, но только не это!

–  Еще чего, –  отхлебнул из чашки Загрядин. –  Хватит болтать всякую ерунду!  А то ходют тут всякие, –  он посмотрел на меня, –  не буду пальцем показывать… Всякие тут, в халатах которые… Учат.  А сами ничего не знают.  Где это видано, что-бы…

Видя полное нежелание вникнуть в вопрос, я перешел на более грубое и наглядное изложение:

–  Ну, например.  Нигде и ни в каком законе прямо не сказано, что на стол нельзя наср…   Ну, нигде это не записано.  Нигде!  Даже в разделе о хулиганстве, нигде.  Значит, можно?  Разве не сам Горбачев и Сахаров учили: «Разрешено все, что не запрещено законом»?

–  Ходят же и пляшут на столе? –  понимающе улыбнулся и согласился Боря.
И далее вполне серьезно и, как бы решая сложную правовую задачу и на секунду углубившись в дебри законов, раздумчиво, а иногда и помогая себе движением руки, он начал адвокатские поиски:

–  Раз можно ходить на столе, значит, можно сидеть.  Лежать.   Да.  Можно наср...  Все верно.  Нигде это не оговорено.  Можно насс…  Нигде, граждане судьи, –  оглядел он присутствующих, –  прямого и точного запрета нет.  А раз нет –  то и суда нет.  Значит, можно делать везде.  Хоть в ресторане, хоть на правительственном приеме, –  подвел он итог своим изысканиям.

–  Но, тем не менее, –  он вышел из образа защитника, легко уводящего хулиганов от наказания, вновь стал прежним Осиповым и, указав пальцем в пол, твердо добавил: –  могут и посадить.  «По понятиям», как говорит Березовский.  И без всяких законов, –  их на все случаи никогда не напишут, на земле не хватит бумаги. 

Итак, хотя законы формально и не нарушены, но ты –  социально опасный и нежелательный тип.  Таким надо давать под зад и отправлять на лесоповал. И этим должен заниматься не тот суд, который под давлением крючкотворов-адвокатов отпустит хулигана, а суд более высокого уровня, который выше обычного и беспомощного суда.

В некотором смысле Боря говорил то, что более четко излагается в Протоколе № 17 из «Сионских протоколов». Там сказано:

- «Адвокатура создает людей холодных, жестоких, упорных, беспринципных, становящихся во всех случаях на безличную, чисто легальную почву.  Они приучились все соотносить к выгоде защиты, а не к социальному благу ее результатов. Они обыкновенно не отказываются ни от какой защиты, домогаются оправдания во что бы то ни стало, придираясь к мелким загвоздкам юриспруденции: этим они деморализуют суд.
     Поэтому мы эту профессию поставим в узкие рамки, которые заключат ее в сферу исполнительного чиновничества.  …Они будут получать гонорар, невзирая на качество защиты. Это будут простые докладчики дел в пользу правосудия в перевес прокурору, который будет докладчиком в пользу обвинения.  …Таким образом, установится честная, беспристрастная защита, веденная не из интереса, а по убеждению. Это, между прочим, устранит практикующиеся ныне подкупы товарищей, их соглашение дать выигрыш делу только того, кто платит…».

Фактически здесь говорится о системе «троек», которая была введена в России еще в царские времена, и была скопирована из судебной практики ведущих стран Запада  и некоторое время применялась в СССР.  Статья 22-я Основных начал уголовного законодательства говорила, что:
 
- «…в том случае, если по делу не собрано достаточных доказательств, устанавливающих предъявленное данному лицу обвинение, но личность его представляется, безусловно, социально опасной, то дело подлежит не ведению суда, а рассматривается во внесудебном порядке коллегией ОГПУ, а с 20 июня 1934 г. – Особым совещанием при народном комиссариате внутренних дел СССР».

                –  –  –

–  Так вот, –  чуть переждав, продолжал я. –  Если общество желает быть не больным и заразным, а здоровым и реально бороться с преступностью, оно к обычно-му слабому судопроизводству должно иметь страховочный механизм против зла.  Который вступает в действие, когда обычный слабый суд пасует.  Это как в любом организме, –  уже торопливо пояснил я, замечая, что сейчас меня прервут, –  имеются скрытые возможности, которые дремлют, пока нет критических ситуаций, и которые обязаны пробудиться в момент катастроф. Без их помощи организм погибнет.

Начались бурные возражения, и теперь мне не удавалось вставить ни одного слова.  Особо сердился Загрядин:

–  Кто ты такой?  Откуда можешь знать о «тройках»?  Чтобы так говорить, надо знать!  А тебя тогда и не было!   Ну, скажи, ну кто ты такой?? –  волновался он, вытирая одной рукой платком лоб и держа чашку в другой.

–  Я –  советский человек!  А вы кто?  Хоть вы и старше, но это ни о чем не говорит.  Можно жить сто лет и ничего не знать!

–  Мы не жили в войну 1812 года, но знаем о ней, –  повернулся Боря к Загрядину. –  Потому что интересовались. Изучали.  А ты, если них… не знаешь, –  начал повышать он голос, –  лучше сиди да спрашивай!  А то заладил: –  «Кто ты такой»?  А сам ты кто такой?  Кто?   Буржуй?  Провокатор?   Если ты темнота, полная темнота, ну, б…,  полная темнота, –  он низко наклонился над подоконником и возмущенно и сильно постучал по нему кулаком, –  так хоть молчи и слушай!  Слушай тех, кто знает и время тратит, чтобы узнать!  А то так и помрешь дураком!    Сколько я вам всего приносил почитать, башку просветлить, хоть раз открыли?  Ну, что, открыли?  Нет.  И еще собираешься чему-то учить?  Вот бараны, ну просто бараны!

                ***

Когда немного успокоилось, я обратился к Загрядину:

–  Вы, Леонид, часто противоречите сами себе.

–  Это в чем?

–  Как-то мы говорили о зарубежных боевиках. Кажется, «Правосудие по- техасски».  Я их ругал, а вы –  не очень. Что, мол, конечно, дрянь, но, в общем-то, идея верная.  В конце фильма добро побеждает зло, так и должно быть.  Помните?  Было такое?

–  Да, было.  Согласен.  Я их, конечно, много не смотрю, но концовка почти всегда такая.  Да, я с такой концовкой согласен.  Если бы так было в жизни, да почаще –  и было бы хорошо.

–  Ну вот, вы сами все и сказали.  То есть, вы за возможность иного правосудия, если...

Но Боря, угадав мои мысли, чуть поднял руку и перебил:

–  Дай, я перескажу один фильм.  Все они сделаны по одному сценарию, поэтому хватит одного.    Итак.  Где-то случилась беда. Лучше –  с женщиной, так интереснее.  Что-то украли, отравили, похитили ребенка, и так далее.  Это завязка.

Боря встал, долил заварку и кипяток, подвинул стул и сел ближе к окну. –  Дальше.  Государство помогает либо слабо, либо совсем не помогает.  Правосудие ничего не может, и в лучшем случае тянет резину.  Это –  типичная ситуация, и надежды на справедливость нет никакой.

Наконец, находится вот такой жлоб. –  Боря отхлебнул из чашки и показал руками мощную фигуру. –  Вот такой.  И тот берется за дело.  Он кладет ... на все законы, обвешивает себя бомбами, автоматами, и идет помогать.
Никаких правил и законов для него не существует, кроме простых понятий о справедливости.  Поэтому он быстро добивается своей цели, –  и преступник наказан.  Сожжен, четвертован, задавлен или убит.  Все зрители довольны.  Женщины счастливы.

В следующем фильме –  то же самое.  Если бы таких жлобов не было –  преступники быстро стали бы хозяевами государства, и все были бы у них в рабах.

–  Поэтому таким героям симпатизируют, –  добавил я. –  И оставляют без внимания даже то, что они действуют средствами, которых нет в законах. Почему? –  я подождал. –  Потому что главное –  положительный результат.  Здоровая мораль, основанная на высших моральных и христианских ценностях, выше дырявых бумажных законов, за которые прячутся воры.  Ибо такие законы не спасают и не останавливают зло, а своим несовершенством и крючкотворством купленных адвокатов содействуют злу.


–  Верно.  И самый убедительный тому пример, –  потянулся за корочкой хлеба Осипов, –  история с Бородиным.  Могу поклясться, что вы, –  обвел он чашкой присутствующих, –  вместе со всеми вашими «законами» и прокурорами никогда не посадите этого вора вместе с вором Ельциным за решетку.  И все наворованные мил-лионы останутся у них.  А вы будете с носом.

                –  –  –

Загрядин и Серяков, к радости этих преступников, были равнодушны к потере украденных у них миллионов и не искали способа призвать к ответу тех, кто нагло ворует, и тогда я приступил ко второй части:

– По сути герой тех фильмов выполняет работу суда присяжных, которые, по идее, должны бы руководствоваться лишь своей совестью.  Там решение принимают 12 заседателей и очень долго, –  и к тому же их часто подкупают или запугивают, –  а здесь решение принял один, этот герой фильма, и очень быстро.  И наказал преступников, пока они не скрылись и не замели следы. Или не занялись другими безобразиями.  И своей оперативностью он совершил еще один подвиг –  своевременно отвел беду от других потенциальных жертв.

–  Нельзя давать все на откуп одному, –  возразил Хаустов. –  В любом случае это произвол.

–  Раз таким героям народ симпатизирует, значит можно, –  отозвался Боря. –  Зачем раздувать число присяжных?  Почему их не два, не три, пять или шесть?  Почему 12, а не 16?  Почему?  Все равно их купят. Тогда уж лучше референдум, там всех не купишь. Кстати, в Европе всегда по ошибке и зря сидят от 5 до 7% от числа осужденных, и это считается в пределах нормы.

–  Если в обычных судах или трибуналах, которые выносят даже смертные приговоры, всего трое судей, то почему в других должно быть больше? –  спросил я. –  Три или пять –  этого достаточно. А в Америке, например большинство дел решает один судья. Качество зависит вовсе не от количества.

Я и Боря еще и еще раз говорили, что «тройки» против социально-опасного элемента были введены еще при царе, которого сейчас сделали святым. Тем самым церковь освятила все его деяния, в том числе и введение «троек». В СССР же, – говорили мы, – «тройки» действовали редко и мало, да их вскоре и отменили, и они всего лишь устраняли беспомощность «обычных» судов, где верховодят купленные ловкачи-адвокаты, –  но с нами не соглашались.

–  Все это их несогласие говорит за то, –  обращаясь ко мне, завершил чай Боря, –  лишний раз говорит за то, –  он обвел чашкой присутствующих, –  что «товарищи» еще не разобрались.  В самых азах.  Что такое «хорошо», и «плохо».  Не разобрались.  Им это не ясно.  Нет точки отсчета, нет системы ценностей. 

Это факт, и никуда от него не уйти.   Как бы мы тут ни хотели, –  развел он руками. –  В силу этого такие «демократы», как Бородин, Ельцин, Горбачев и Гайдар общипали этих «товарищей» и водят за нос, как хотят.  Поэтому ни о каком искоренении преступности, воровства, предательства, порнографии, наркомании и другого дерьма, и даже наказать тех, кто совершил вопиющее зло –  развалил и обворовал государство, –  говорить не приходится.   Для меня тут вопросов нет.   Ни – ка – ких.

Он пожал плечами, поставил чашку и подвел итог:

– Я не вижу выхода.  Придется, как бы этого не хотелось, жить в дерьме вместе с такими баранами.   Бараны должны жить в дерьме.

                9

В конце рабочего дня 7 декабря 2001 года коллектив установки «МОЛ» отмечал день рождения Анастасьева. По заведенному здесь порядку заранее были собраны деньги на подарок и четко осуществлены все нужные в таких случаях мероприятия, и в назначенный час все были в сборе.

За председательским местом был сам Анастасьев.  По левую руку от него чуть сбоку сидел Евгений Хаустов, по правую руку располагалась Люда Котова, за ней в торце стола был Андрей Иваненко.

С кратким приветствием выступил руководитель коллектива Юрий Халиллов  Он сказал о неоценимом вкладе Анастасьева на установке «Эмма», а теперь уже на новой установке «МОЛ» и пожелал ему всегда быть в авангарде, а также счастья, здоровья и новых успехов во всех делах, дома и на работе.  Вставанием и звонов сдвинутых стаканчиков все приветствовали юбиляра.

На минуту стало тихо, и лишь звякали вилки и ложки о тарелки и чашки с капустой, грибами и салатом. О чем будет следующее слово?  Я сидел по диагонали через стол Анастасьева по левую его руку, чуть подался в его сторону и спросил:

–  Вячеслав, все есть, а главного нет. Почему вон там, за вашей спиной нет плакатов, где указан ваш боевой путь?

Некоторые услышали и поддержали:

–  Да! А почему нет стенда?  Нет, это мы проморгали! Надо было подсказать!

Все упрекали Анастасьева, но тот отвечал, что это, мол, ни к чему. Надо быть поскромней, что у нас это не принято, –  и так далее.

–  Все ли знают, –  спросил я, обращаясь к столу, –  что товарищ Анастасьев ряд лет работал на важнейшем для дела обороны страны химкомбинате в Сибири, в городе Железногорске? Давайте попросим Вячеслава Александровича хотя бы в двух словах рассказать об этом эпизоде его жизни.  Кто «за»?

Все выразили желание послушать то, о чем не говорили по радио и не писали в газетах.

Анастасьев не хотел вдаваться в давние и малоинтересные для праздника дела и уклонялся, но затем встал и, держа вилку в руке, скромничая и напуская туман, начал говорить, что давал подписку о неразглашении. И потому, мол, и говорить-то особенно не о чем.  Ничего такого, жили там и работали.

–  Где это? –  поинтересовались те, кто не вполне знал историю атомного противостояния СССР и США.

Анастасьев вновь стал уклоняться, но ему пояснили, что за давностью лет все это уже рассекречено, а я добавил, что в одной из последних газет «Завтра» об этом химкомбинате есть подробная статья, и я давал ему почитать.

–  Ну, чего там рассказывать? Как работали?  Ну что, как везде. Не понимаю. Ничего интересного, поверьте, не было. Давайте лучше нальем!

Все налили еще по одной, и снова задвигались ложки к тарелкам с салатом и вилки к колбасе, селедке и шпротам.  Но теперь пауза была меньше.

–  Слушаем вас, Вячеслав Александрович, –  накладывая себе салат и нарезая огурец и помидоры, уже весело с дальнего конца стола попросил Леша Серяков. –  Хотим знать, как вы нас там защищали!

Весьма уклончиво и неопределенно Анастасьев стал говорить о каких-то несущественных делах, и нельзя было понять –  или он работал в шахте, или на заводе, и работал ли вообще.  С трудом удалось лишь узнать, что комбинат был где-то на Енисее в нескольких десятках километров от Красноярска.

Кое-где вначале вполголоса, чтобы не мешать оратору, начались посторонние разговоры.  Хаустов, сидевший по левую руку от Анастасьева, придвинулся в мою сторону и через свой стол рассказывал мне о телепередаче Гордона, где говорилось о новой теории космического вакуума.  Оказывается, это не просто пустота, а необычайно сложный объект.  И что жизнь и поведение Вселенной, будто, определяются вовсе не свойствами материи, образующей звезды, планеты и галактики, а свойствами вакуума.

–  Нам с нашим умом этого не понять, –  закусывая мясным салатом, говорил он, –  но так теперь утверждают ученые.

Подали большую кастрюлю с вареной картошкой, и она стала путешествовать по столу, распространяя тепло и запахи приправ.

– …специзделие, –  уже чуть более конкретно рассказывал и доносился до нас голос Анастасьева. –  Там педаль и четыре опоры. И еще торчали штыри.  И вот, мы не заметили, как это произошло, а одна опора сдвинулась. Почему –  не знаю. Это было не мое дело.  И все наклонилось. Причем, в мою сторону.  Мы, конечно, стали поддерживать…

–  Зачем так сложно?  Говорите прямо: –  атомная бомба упала и покатилась вам под ноги, –  попытался помочь я Анастасьеву. Но тот стал очень выразительно смотреть на меня, и я вновь переключился на разговор с Хаустовым о загадках Вселенной.

Почти подряд произнесли еще два тоста.  Андрей Иваненко, сидевший в торце главного стола, встал и сказал о высоких человеческих качествах Анастасьева. О его добросовестности и тщательности в работе, отзывчивости и внимании к окружающим сотрудникам.  И предложил выпить за здоровье и благополучие именинника.

С дальнего конца общего стола Саша Николашин рассказал о том, как давно знает Анастасьева.  Как успешно работали с ним на установке Юры Халимуллина «Эмма» и выполняли программу сложных работ. Можно сказать, очень даже непро-стых. Один канал рельсотрона чего стоит!   Об удовольствии работать с Анастасьевым.   И что Вячеслав Александрович всегда являлся и является примером, как надо работать, чтобы получались хорошие результаты.  Чтобы была большая польза и отдача науке.

                ***
Все выпили, и застолье вступило в свою активную фазу. Со стороны слышался лишь неразборчивый шум, но с приближением к любой части стола он распадался на отдельные разговоры.

– …А тогда как было? –  веселым и радостным голосом рассказывал свои любимые байки и небылицы о партаппаратчиках Леша Серяков молодому Славе Кузнецову. –  Секретарь обкома захотел жену товарища –  и посадил его! И все в ажуре!…

– …Почему, я тебя еще раз спрашиваю, ты позволил развалить Советский Союз? –  сидя вполоборота ко мне, разгорячившись от вина и расставив ноги, строго спрашивал меня Загрядин. –  Почему?  Ну, чего молчишь?  Да, мы не усмотрели. Это правда.  Да, ошиблись! –  хлопнул он себя по колену. –  Голосовали за Ельцина.  Ну и что?  Но сам-то ты где был?  Где?  – Он ждал ответа. – Чего нас ругаешь, если сам ничего не сделал?  Почему, еще раз спрашиваю, сам ничего не сделал?  Почему никого не убедил?

–  В чем?

–  Не голосовать за Ельцина!

–  Кого не убедил?  Я всех по сто раз убеждал.

–  Кого, кого!  Меня не убедил!  Хотя бы меня одного!  Не можешь, или не хотел?  Вот то-то и оно!   Только болтать с Борей можете!

–  Да разве баранов можно убедить? –  услыхав свое имя, отвлекся от другого разговора с другой стороны стола Осипов. –  Хоть в чем-то?  Да ты что! Соображай, что говоришь!  Если они не то что думать, даже слушать не хотят?  У них, пойми, мозгов для этого совсем нет! –  говорил Боря, чуть подымаясь и освобождая место для прохода кому-то выйти покурить. –  А ты требуешь –  «убеди»!  Ты, Васильич, –  снова садясь на свое место, растолковывал он Загрядину, –  предлагаешь абсолютно нереальные вещи.   Аб – со – лют – но!  Попробуй убеди сам. Тогда узнаешь, что значит с баранами о государстве разговаривать.  Они тебя просто не поймут.

–  А вы разве за Советский Союз? –  спросил я Загрядина.

–  Да.  Я –  да.

–  Впервые слышу.  Не помню ни одного доброго слова, только ругань. Причем, самая страшная.

–  Это ты неправильно все понимаешь. Как всегда.  Вот ты, –  повернулся он и стал толкать в плечо соседа слева, добиваясь его внимания. –  Ты слышал, чтобы я хоть раз плохо отзывался о Советском Союзе?  Ну, говорил что-нибудь такое? Эта-кое? –  вертя перед собой согнутой рукой и изображая что-то заковыристое, спрашивал он…

– …«Сегодня все будет харашо, –  слышался старый анекдот о прогнозе погоды по радио, рассказываемый с грузинским акцентом. –  А эсли пайдёт дождь, –  мы са-абшим  да–пал–нытельна!»...

–…если в деталях точность 0,1 миллиметр –  это, значит, наше, советское! –  как всегда живо раздавался в другом кружке звонкий голос Серякова. – Если 0,01 –  это Германия или США.  А если 0,001 –  это Япония!  Так что куда там!…

–  Ты не совсем прав, –  спокойно и, как бы отдыхая и откинувшись на спинке стула, в синей рубашке, с темным галстуком и в расстегнутом пиджаке возражал Саша Николашин. В таком слегка расслабленном виде его почти невозможно было даже отдаленно представить склоненным за фрезерным или токарным станком, в робе сварщика или в защитных очках с «болгаркой», от которой фонтаном летело море огненных брызг.

Здесь же он выглядел как спокойный и уверенный директор солидной фирмы, отдыхавший после долгого и утомительного совещания. –   Вот когда мы делали рельсотрон, –  продолжал он, –  я даже на нашем старом токарном станке делал не хуже.  Потому что хуже было нельзя. Рельсотрон не сработает.   Да зачем про нас?  Мы кто?  Никто.  Мы –  так.  –  Он помедлил, и никто ему не возражал в оценке нашей незначительности. –  Возьми нашу атомную промышленность. Там везде очень высокое качество, и самая наивысшая точность.

–  На Атоммаше каждый шов проверяется не то что рентгеном, а просвечивается линейным ускорителем, –  поддержал я Николашина. –  Чего нет даже в Японии.

–  Этого я не знаю! –  быстро отверг меня Серяков.  –  Знаю, что все точные валы наших подводных лодок сделаны на японских станках.  А наши валы –  стучат!  Американцы не услышали нашу подлодку только потому, что ее валы сделаны на японских станках!  Все знают, что это самая передовая страна, и они умеют работать.  И если надо –  могут сделать все, что захотят!

Боря встал, чтобы посмотреть, как на столе с посудой закипает чайник, по пути задержался возле Серякова, чуть наклонился к нему и, как бы недоумевая и сокрушась, спросил:

–  Если у японцев все есть, почему не они, а мы первыми послали человека в Космос?   Как это у них получилась такая промашка?

Он подождал, и затем уже своим обычным образом, как неуспевающему ученику объяснил:

–  Разве тебе, советскому инженеру, на которого истрачена уйма народных денег, трудно сообразить, что для создания такой уникальной техники нужна высочайшая наука и технологии?  Почему первым героем Космоса стал наш Гагарин, а не их самурай?   А ну-ка, напряги свои мозги?  Хоть один раз?…

– А вот интересное дело, – доносился в другой стороне негромкий голос Андрея. – Полярные крачки живут в Арктике, а зимой летят в Антарктиду. На другую сторону земли.  За 20 тысяч километров!  Чего им не хватает?  Кто скажет, чего им там нужно?...

– …У одного нового русского была жена. И еще была любовница, –  рассказывал анекдот в узком кругу слушателей Хаустов. –  Каждая, –  раз он богатый, –  уверяла его в своей верности.  И однажды он решил это проверить. А как это сделать?   

Купил им путевки в один санаторий, и каждой дал фотоаппарат.  И вот, когда они вернулись, он просит жену показать фотографии.  Она показывает ему разные виды, пейзажи и снимки отдыхающих. Рассказывает кто с кем гулял, и все такое.  «А вот эта, –  показывает она на фото его любовницы –  самая большая б…, –  чуть тише, чтобы не слышала Люда , улыбаясь и приставив руку к губам, произнес Хаустов, –  она переспала со всем санаторием».   

Вот так.  Раздосадовался мужик.   Теперь, едет он к любовнице, и тоже просит показать фотографии. Та достает, показывает природу, отдыхающих, кто с кем и как гулял, с кем изменял, и так далее.  А потом показывает фотографию его жены. «А вот эта не гуляла ни с кем».   Обрадовался мужик.    А та продолжает: –  «Просто удивительная верность! Все удивлялись. Как приехала с мужем, –  так и уехала с ним!»...

– …и как бы вы ни ругали нас, –  неторопливо вел политбеседу Боря с соседями справа и слева, –  как бы ни упирались, но вы отлично знаете, что мы правы.  Пра– вы.  И никуда от этого вам не уйти.  Не уйде–те.  Ни–ку–да.

– …У меня все это работало уже 15 лет назад, –  вернулся из коридора и говорил уже со своего места через свой стол по диагонали Хаустов Юре, имея в виду взрывные устройства для размыкателей установки «Мол». –  Какие там вопросы?  Не вижу никаких вопросов.  Надо просто брать, делать, и все сработает как часы.  Но вот какое дело, –  поднял он палец и отодвинул стакан. –  Вот если бы вы нашли, как зарплату увеличить –  это да! 

А так, сам посуди…   Почему летом или по выходным мы вынуждены шабашить?  Куда-то ездить, крыши чинить или кому-то фундаменты строить?  А?  Ты же сам знаешь!  Это же ясно: если начальство не думает о людях, каждый, получается, вынужден думать о себе сам.  Вот посмотри, –  он стал отодвигать чашки и бутылки. –  Если бы мы…

– …Ну, зачем же, кто бы мне объяснил, у нас было столько ядерного оружия? –  обсуждал Загрядин с соседями слева. –  Ну, зачем?  Никак не пойму! –  хлопнул он себя по лбу. –  Ведь им же, блин, можно двадцать раз разнести весь земной шар!  Неужели все такие дураки, что неясно?  Что хватит одного раза?  Ну почему не остановились? Вовремя?

В полном согласии с Загрядиным, ему отвечали, что это было нужно нашему ВПК, Военно-промышленному комплексу.

–  А зачем американцы сделали столько же, и даже больше? –  спросил я. – Нам же все время приходилось догонять?

– Там тоже есть свой ВПК, –  отвечали мне. –  Вот они и раздували.

–  А нам что оставалось делать?

–  Не знаю! –  каким-то образом услышав наш разговор и отвлекшись на минуту, издали подал голос Анастасьев. –  Только они были богатые и могли это выдержать, а мы –  нет.  Поэтому мы надорвались и развалились.

–  Не по этому.

–  Именно поэтому! –  решительно указал на меня пальцем Загрядин. –  Именно так!  Захотели жить без штанов, вот и получили.  И что бы ты тут ни говорил –  именно потому и развалились!

–  Товарищ Загрядин, каждое ваше слово, – противился я, – доказывает, что вы не знаете этого вопроса.

–  Да где уж нам, –  иронично и растягивая, произнес он. –  Все, видишь ли, не знают, один ты знаешь!  Ну откуда ты можешь знать?  Хоть что-то?  Кто ты такой, чтобы все знать?  Ну, скажи?  Ты там не работал, и ничего знать не можешь! Все это было секретно!

–  А вы откуда знаете?

–  Я вижу результат. Что мы ходили с голым задом.  Зачем мне знать все подробности?

–  Ну, хотя бы для того, чтобы разбираться. Что было, а чего не было.  Чтобы рассказать своим внукам.  А то вдруг спросят –  а вы ничего не знаете.  О вас будет плохое мнение.  Хотите хотя бы один раз услышать?  Как было?

–  Ну, давай, –  утираясь платком, неожиданно согласился Загрядин.  Он налил боржоми, поудобнее отодвинулся к спинке стула – тосты и рюмочки с «Кузьмичом», видать, делали свое дело, – и, вероятно, решил немного передохнуть.


                (конец второй части)