Уля. Очень странное чувство гл. 16, 17. Последние

          Глава 16
    
"Владимир - Аркадий" более не желал беседовать. Урезались контакты. Что  Ульяна могла вспомнить ? Что вспомнить в угоду ему, свое - не свое. Она старалась проговаривать, но ничто теперь не отвлекало неизвестного от задуманного плана. Все ему было не так.
Два последних дня...
Как-то все текло противоположно тому, как было раньше.
Уля старалась разговорить Аркадия, отвлечь, развлечь ( черт его дери!), а он не слушал, молчал, потирая нос, и прерывал монологи отрывистыми фразами.
Однажды лишь пронеслась минутка. Он подошел, взял ее руку, пожал, необычно как-то, - не так, как раньше. Посмотрел с трудной грустью ,  сказал:
- Ты прости. Я тебе многого тут наговорил. Ты прости…

И все же знала, ждала, знала, что поздно или рано обязательно что-то пойдет не по сценарию охранника-преступника, планы которого понятны. Она ждала и в самой себе что-то, прислушивалась (Эй, где там?) - где-то должно было соскочить, сместиться… Надеяться на чудо?
Но так и знал о ней он, двуимянный, «Аркадий- Владимир», как беспомощна, беззащитна …
Владимир устроился на балконе. Стул у порога. Изголовье  винтовки – на оконной раме. Прицел в живом наблюдении, ждет  Руслана.
На нем -  безрукавный жилет. Ульяна попросила одеть его. А он тут же сунул в один из карманов, обесточенный им, отобранный ее телефон. В другом – торчала ручка  пистолета.
Он лишил ее всех возможностей… У нее не было никаких шансов… И он  ошибался…
Предварительно зашив в жилет воина плоскую иностранную противопехотную мину с дистанционным управлением, ей удалось обойти его.
Это был ему же подарок от собрата, и это был тот же самый шанс, та же самая возможность, чтобы покончить и с ним. Случай живой.
Шитье ловкое. Безупречная строка, не прочувствуешь. Вес не заметил – жилетка ведь подарок. И все эти пистолеты, телефоны – отвлекали от веса.
" Руся, я сделала все, что могла ".
Последняя надежда - утихомирить параноика.
Замерев, Ульяна вела наблюдение в три области: балкон, где плечевая мышца двуимянного взыграет,  винтовка вскинется, взяв цель, замрет.
«И все».
Вторая область – собственные мысли, некоторая отрешенность от неминуемых событий, когда никак нельзя было переживать заранее, иначе перейти психологический барьер сами знает как. Третья – табло дистанционки.
"Лишь бы не рвануло раньше"!
Она не могла понять, к чему  штуковины…
 Мины так странно выглядят. Столько тумблеров, серебристых жилок. Или ей это мерещилось? Блещет в глазах. Или это вовсе не кнопки -  фальш – кнопки. Стразы? Спросить у кого?
Головокружение. Внутренний холод сидит рядом на стульчике, подбадривает, как может.
Стрельцу самому интересно?
Что за грех-страсть убивать людей?
Мертвая грядущая зима всего через полгода. И этот холод сильнее отмалчивающегося ОСЧ, со всевозможными его ребяческими выдумками.
"Я тоже не хочу быть убийцей. Нет, но …" – Твердилось.
За три, пополудни. Кварцевые часы щелкают в захлебывающейся тишине.
Ульяна  успела взглянуть на них, когда охранник повел себя необычно, то есть так, как она ждала, то есть … как ей представлялось. Привстал, оттягивая немного плечо, замер, принял цель.
Встрепенулся, отвлекаясь, вынул из кармана фото, сверился. Точный человек.
Кратко взмахнув винтовкой, придавил поплотнее приклад, притер малым жестом  и уставил в оптику расширяющийся зрачок.
«Давай!»
В руках Ульяны подскакивал прибор. Она  едва не уронила его и долго еще заворожено глядела в матовое блескающее табло.
"Это он? Тот самый момент?"
 Но нужно знать ту секунду.
"Где она начинается и как заканчивается?"
В душе изменнически ослабло, обмякло. Барьер.
"Так что же? Как же?"
Жилы пальцев скрипнули.
" Момент?  Он?"
Прежнее одеревенение бесстыже сорвалось, потекло жиле, побежали месяцы,  бесприютные лета жизней… те, за которые еще придется отвечать…
Охранник прервал дыхание.
"Ну? Кричи, бегай, что ты там хотела? Вот же он - момент!"
Непроизвольно, безрассудно она вышла из-за стены, стала на виду, зажмурила глаза, сжалась. Отведя гибкий кармашек безопасности дистанционки, прикусывая губу в кровь, давай нажимать все кнопки. Экран вспыхнул, пошел отсчет: шесть, пять, четыре...
ОСЧ пробудилось, вдруг.
Так чудно.
Оно напомнило о себе  неистовой силой. Будто кто-то толкнул, кому - то пришло время родиться прямо сейчас.
«Ах, Володя!»
Этот мужчина, стоящий теперь на балконе, запах пота его, строгое лицо, изменчивая улыбка, линия обремененности во лбу - она в эти дни  наблюдала лишь только… Все вдруг проявилось по - другому.
Он улыбался ей во все зубы так необычно и привычно...
«Ах, Володя!»
И эта щербинка, делящая сплошной красивый ровный  ряд зубов пополам. Его щербинка.
Мальчик, бегущий навстречу, размахивающий радостно руками и кричащий... Лешка!
«Лешка-а!»
Которого она ведь, действительно, на время поселила в нашей квартире...
«Лешка!»
Ей вспомнилось все! Война, поход, ранение, госпиталь… И как она ждала его, чтобы этот большой человек, Владимир, нашел ее.
...Стон, пронзивший внезапно, и длительно - волчий вой в голове. Пуля, завязшая в черепе? Или то с уст слетело что-то?
 Все смешалось.
"Очень странное чувство - ты отвлекало или оберегало?"
В жалости - причина беспамятства, безрассудства, неумности. В жалости. И ОСЧ, помогающее  выжить, корпело над хозяйкой, но не теперь ...
 Оно не могло больше ждать, защищать. Все, что было расчистилось...
 Да, это был он. Муж. Володя. Она вспомнила. Да.
И какой - то неприятный разговор перед разлукой…, или крик о помощи, когда она держала перебитую каску Дмитрия, снайпера - товарища,  в своих руках. Она вспомнила. Да.
Длинная череда глухих ночей, запредельный запах формалина во влажной палате.
 Горький привкус полыни на ссохшихся и потресканных губах. Настойка или привкус?
Тряска по жуткой дороге на платформе санитарных носилок -  это раньше. Всякий камешек, как мысль, любая клячинка, по которой ее волочили, ломотой отдавалась в теле.
А кто-то еще кричал над ней:
- Она жива ли?
Это был голос  Володи, суженного, мужа, голос охранника...
 «Зачем ты не сказал прямо, почему не говорил так?»
Десятая доля секунды. И уже  свершалось…
Ульяна  побежала, спотыкаясь, падая. Инсценированная ошибка? Как-будто жизнь долей попросту потраченных дней проявилась.
Она бежала, чтобы все изменить - сорвать жилет.
«Вова-а!»
 Увидела, как возле глаз Володи сверкнул свет, распушился красиво. Как лучики - морщинки расплескались возле глаз. Как скован, удивлен, беспомощен взгляд его перед ней, женой. Ее руки ухватились за пояс, кажется так.
 Ахнуло.
Неведомая сила потащила все в противоположную сторону…
Мерзкая тяжелая грязь, хлопая повсюду, ударила в лицо лапидарным шлепком, оглушая. Она выносила  далеко сознание где-то за пределы Вселенной. А она вечная ли?
Это было подобно … уже приходилось пережить.
После грохота обманном утихло, никто ничего не говорил, не спорил, не кричал, не слышал. Никто ничего. Только губы беззвучно шевелились:
 - Будет жить?

                Глава 17

Руслан поднялся на второй этаж, прошел по коридору  торопливо рядовой, рабочей походкой, завернул за угол к приемным кабинетам врачей. Прошел несколько белых дверей, оглянулся, притормозил, вернулся, помедлил, постояв. Постучал. Мягко, приложив ладонь, толкнул дверь - к заведующему.
Боровщиков сидел за столом ясного соломенного цвета.
- А, вы! Хорожецкий?
- Хорожечков, - поправил   Руслан.
Профессор поглядел поверх очков. По его мнению, тут не стоит пререкаться. Лицо стиснулось в камень, нижняя губа, не обещая ничего хорошего, захлестнула кверху.
- Говори же, – сухо предложил он.
- Состояние стабильное. Транспортабельна. Поднимается, ходит... Думаю, все образуется. - Хорожечков  отчитался.
- Образуется? – Боровщиков откинулся в кресле. Оно скрипнуло. Такое хорошее кресло. Сморщился как, тик булькнул под глазом. Широкие ноздри больше раскрылись. Как бы отвлекаясь, прикрывая глаза, хозяин кабинета медленно тянул очки с носа.
-  Думаешь? Думать тебе не надо.  Думать другим предоставь. Следователь пришел, знаешь?
Профессор установил на подопечном близорукий взгляд остановившимися обжигающими зрачками и заговорил только тогда, когда убедился, что врач сконфузился и изменился в лице. Даже ему это было заметно.
 - Твоя задача не приближаться к девушке. Понятно, да? А в данное время так вообще ни-ни. А  труд свой … этот… – лицо Боровщикова исказилось, он искал прилагательное, и не нашел его.
- Переписать от корки до корки, рукой, своей … рукой, понятно?
Хорожечков видел, чего стоит профессору тщательно скрывать мелкую тряску  головы.
Жирная папка чудом взлетела над столом и хлопнулась  в сторону Хорожечкова.
 - Вот, прими. Вопросов никаких. До восьми - она должна быть у меня!
Хорожечков подошел, подтянул папку к себе.
Боровщиков наблюдал за каждым жестом.
Руслан ждал.

- Садись!
Хорожечков покорно втиснулся в ближайший стул.

Заведующий поднялся, освобождая фыркнувшее кресло. Такое дорогое кресло! Принялся ходить по кабинету.
- Кто тебя надоумил? Ты работал над чем? – Боровщиков остановился за спиной аспиранта. Хорожечков чувствовал, как медленно сверлят меркантильно-свиные глаза профессора сзади, освобожденные от стекол черно-аспидные буравчики.
- Субархноидальное пространство с образованием сгустков. Так? Так. Какого тебя понесло на припадки? Ты психиатр?
Лицо Хорожечкова приобрело пятнистый вид. Жаль, что Боровщиков, наверное, этого не видел. Сейчас время стараться видоизмениться в угоду профессору, когда тот вновь посмотрит в лицо.
Только этим мог угодить ему сейчас. Ничем больше… Противоречащих фраз … думать нельзя.
А в голове навязчивое: « Отвечать один я никак не могу. Да-с. Если что – всех на дно, к чертям! Всех  собак соберу... В том числе и тебя, уважаемый, как руководителя, шеф».
-  Я даже и думать не мог, что ты так развернулся, Хороженчиков. – Профессор вернулся к креслу и, поймав расплывшийся взгляд аспиранта, мистифицированно улыбнулся чему-то.
Хорожечков молчал. Перед глазами летала черно-белая галка.
-  Лечение, наблюдения, понятно. К каким … - Проглатывал слова, и все же смягчал тон, говорил заведующий. – Эксперименты зачем? Да еще имя мое приплел…
Хорожечков молчал. Что делать? Держать удары можно вечно, конечно, но выдержит ли сам профессор?
«Я же говорил – отвечать один не стану.  Знаешь ли?» – Читал он заклятия про себя.

Заведующий прошел два раза мимо стола так, что задел его, и тот  пошатнулся те же ровно два раза.
-  Значит, дорогой. – Профессор постучал серым свинцовым ногтем по перекладине близстоящего стула.
 - Любой компромат - вон. Это не игрушки… Этот  военный откуда взялся? Извольте отвечать.
- Ну, он…
Боровщиков не терпел:
- Ладно. Говорить на эту тему... Переписать рецессии, историю, все, что от тебя исходило. И никаких интервью. Следователю скажешь то, как тебя учили. Все. Будь добр. -  Ткнул еще раз в папку пальцем.
 - От «А» до «Я», и  даже краем никого и ни во что ...
Профессор прошел к окну, посторонил гардину. Слышно было тяжелое шумное его дыхание. Он взволнован. Работа такая.
Хорожечков опустошенно смотрел главному в спину.

Помолчали.

 - Как же ты ее держал все это время? В неведении? Препаратами? Черт тебя.., псих ты, что ли? – Боровщиков сказал приглушенно, сдавленно,почти не слышно и не ждал ответа.
Чуть развернул голову к аспиранту, будто сверяясь тут ли он.
- Я хотел связать… - начал было Хорожечков.
-  Психиатрию с травматологией, ты хотел связать? Знаешь, кто показания дает? Она и дает. И мы тут всеми силами, как бы не хотели, не сможем помочь.  Что она уже наговорила на эту минуту?
«Я вас всех собак…» - Думал Хорожечков.
Из кармана профессора зазвонил телефон. Рука профессора взявшаяся было идти ко лбу, дрогнула, упала вниз. Он не брал трубку. Озабоченно глядел в окно. Осень мелкими штрихами рисовало сюрреалистическую природу. Телефон замолк. Тогда тот развернулся и прошел к столу.
 - Да-с… Халатность так сказать.
Отбеленной словно перекисью рукой, Боровщиков вынул телефон из кармана, посмотрел, сунул обратно.
- Так-с. - Сказал он, - говорить пустое. Пиши, приходи. Завтра шестьдесят листов, как шерсть на псу
 - здесь!
Кресло " Лочестер" вспенилось ( хорошее, дорогое кресло!) под массой профессора, когда тот закинул туда свою тушу.
Хорожечков слышал, как - будто «Лочестер» сказал ему:
«Не волнуйся: круговой порукой вытащим. Только ты – делай то, что говорят».
- Иди. – Повторил заведующий.
Хорожечков поднялся. Вопрос: все же на счет гарантий этой самой как бы ,э-э, персональной ответственности… Хотелось бы знать между прочим.
По самодостаточной, спокойной фигуре профессора, Хорожечков пытался угадать гарантию. Кирпичное лицо. Никакого намека.
Профессор ударился в дела, - неотрывно глядел в какой - то листок, изучая его. Хорожечков задвинул стул под ореховую столешницу, слегка поклонился, пошел вон.
В спину:
- Папку! Папку возьми!
Руслан вернулся, поднял папку, медленными, покачивающимися шагами вышел.
"Я не брошу ее. Нет,  я не брошу ее ... "- Твердил он, четко шагая по коридору.
" Будь уж любезен", - подчеркнуто отозвалось в груди Хорожечкова голосом профессора.
 Руслан шел, бормоча врачебные молитвы под нос. Со стороны глядеть - он очень взволнован, но это не чисто так.
В лице, может быть, какая-то несуразица, но на душе – спокойно, пресноудобно. Странно.
«Я вам, собаки, не дамся…»
Он помнил и даже посчитал, сколько раз он лично поддерживал приятелей, выручал совершенно незнакомых врачей. Черт возьми! Подписывал… Сколько раз ручка скользила в ложном показании, дабы отвести удар, последствия чьей-то дурной врачебной ошибки. И вот теперь сам … тут…
Топкая линия.
Эх, жаль месяцев научных изысканий, бессонных ночей за литературой, собеседований, пропущенных семейных вечеров, часов притворств перед  этой… пациенткой. Мужа нашла. Женщины верят всякой дряни. Им бы только … Хоть и виртуозной, нужно было признать, была игра.
«Опыт остался конечно же», - подвел он черту.
Мимо Хорожечкова пролетела молодая сестра, извивающаяся сучка тонкой фигурой под ситцем белоснежного халата… Стуча каблучками намеренно тверже, она несла кипу бумаг. Оба, они, незнакомые, встретились глазами, едко переглянулись.
"Все уладится, - рассуждал Хорожечков, удаляясь из коридора. – Карьера  не кончится. Все допускают ошибки этакие: аспирантура, докторантура. На то и наука".
Спустившись в фойе, Хорожечков принял у Осиповны –  буровощекой гардеробщицы куртку, и, выслушав  приветствие, ответил ей  что-то.
Ноги семенили по лестнице, по-мальчишьи бежали. От однообразия многочисленных ступеней зарябило в глазах.
Спустившись, направился на встречу семье, которая ожидала его на улице, - молодая супруга и дочка.
Заметили издалека.
 Жена в белой стеганой курточке, стройная блондинка, поднялась со скамьи в парке. Здесь, в засыпанных  желтыми, вперемежку с кровавым листьях заспанного клена, на пятачке, дочь гонялась за голубями, а, завидев отца,  бросилась навстречу. Жена шла не спеша.
Они встретились, обнялись. Дочь поднялась на цыпочках. Хорожечков горячо одарил жену поцелуем  в пышные алогипюровые губы, оставляя на них влагу.
«Ах, родинка, дочь!»
Направились в сторону больницы. Хорожечков вдруг вспомнил - нужно было забрать график дежурств на следующий месяц. Это как  - то выпало из головы. Правда –выпало.
Ветер дернул челку мягких шелковистых прямых волос его и ударил приятным запахом пахнущей, увядающей гнили приморского побережья, веющей от трех километров отсюда, от юга, ветром, к вечеру поменявшим направление.
Невольно взгляд Хорожечкова поднялся наверх, к окнам третьего этажа здания.
Там в большом стеклянном пролете отблескивающего серебром стекла,  проходящего осеннего флердоранжевого дня, вспыхивающем временами в ленивых лучах солнца, он увидел Ульяну, стоявшую прямо напротив и следящую за  счастливой сценой "ее мужа", лживого мужа, Руслана Юрьевича.
На ней безрукавный халат, и обе руки отсутствовали.
Правой не было вообще, левая - культей.
 Она видела радость встречи Руслана с его настоящей семьей, непритворную, подлинную, счастливую. И дочь и молодая жена...
В ее голове возникли слова настоящего мужа, Владимира:
"У честного человека никогда слово не расходится с делом, запомни это, Уля!"
По щекам ползли горящие слезы. Их не скрыть. И не надо.
"Может быть, ты, Владимир, был прав?"
 - В  такие  боевые минуты, когда мобилизируется организм, нам и нужно воевать. Рвать на части врага, обливаться кровью, глядеть, как на тонкой кожице его шеи провисает подорванная голова....
Она. Она была настоящей со своим девятисот девяносто девятой пробы мужчиной - Владимиром. Его движения четкие, осмысленные, смелые и душа блестела.
Этот мужчина - ее, он… о любви к которому она ничегошеньки так и не смогла вспомнить полностью.
До конца?  Нет. Но  он был , тот, настоящий. Истиной  проявившейся. Или рано или поздно…  И любовь...  Да что говорить-то...
 Очень странное чувство - ОСЧ -  немо, тепло объяло ее, всю тело, от носков, до  макушки, потом зажгло душу лавой раскалившегося, накопившегося за все это время чего-то накипевшего.
Прорвало…
В глазах Ульяны встала щедрая улыбка Владимира - воина, который как - будто пытался что-то сказать ей Оттуда, от  Другого Мира, где теперь находился, но она не понимала, нет – не понимала, отрицательно махала головой от боли, горя, страдания, которые причиняли ей тут.
«Володя…»
 И тогда он  старался успокоить ее, и губы его разборчиво шевелились, и он говорил: "Брось ты, Улька, брось, все будет хорошо! Все будет хо-ро-шо!"
Говорил раздельно.
И она опять услышала его смех. Смех. И еще -  словно эхом.
Что-то другое, еще более потусторонней, застрявающее в ушах:
" Самое главное в жизни - честность. Перед самим собой, перед другими. Нельзя никогда уходить от этого начала всего. Никогда...
Запомни это, Уля.
Запомни это, Уля.
Уля... запомни это…"