В Электричке

Ехал я как-то домой. С работы. Работаю я в Москве, живу в области. Сел в «липизтричку», как её в шутку обыватель окрестил, сижу жду, когда отчалим. Подсаживается ко мне седоватый мужик лет 50-ти, хотя в вагоне свободных мест в достатке и можно свободно сесть без потных соседей. Затем, сакрально улыбаясь, и, протягивая мне руку говорит: «Веня. Венедикт Ерофеев.» (Бонд. Джеймс Бонд – с какого то хрена вспомнилось мне) Я слегка опешил. Электричка-то «Москва —Петушки». Что это? Дурачок местный? Мне хоть и не Петушки, а через три остановки выходить, но книгу я знаю и перечитывал пару раз, а намедни ещё раз…. И тут такое совпадение. Или прикол? Но посчитал эту ситуацию благоприключительной и крайне забавной.
— Ерофей — говорю — Венедиктов. - Ну, типа подыграть решил. А он, продолжая улыбаться, словно не заметил иронии, или заметив её, но не подав виду, произнёс (хотя нет, тут точно, молвил) :«Я тут взял маленько с собой… Ну, ты читал, чего я взял… чтоб  дорога веселей была». И  хохотнул заговорщицки. Я ответил: «Да мне выходить скоро и дома меня ждут…» А, зачем-то, глупо добавил:  «Трезвым…»
— Да ладно, тут пить-то всего ничего. Да и кто тебя ждёт? Сварливая жена, нетраханутый (он улыбнулся) половик, пара собутыльников на лавке и телевизор.
— Ну почему же сразу сварливая и собутыльники? — я малость обиделся.
— Ладно, шучу. Откуда у такого, как ты, жена и собутыльники?
Тут я почти вспылил: « Да есть у меня и жена
и друзья есть, только с чего вдруг они
собутыльники?»
— Ну вот и сделай им «сюрпрайз»! То трезвый приезжал, а ту нате вам — ещё шире
улыбнулся он.
— Пятница же! Впереди два выходных и 12 июня. День вашей России. Праздник!
— Почему это нашей, а вы что не в России живёте?
— Нет конечно. Я теперь вне пространства и времени. – Мне показалось он даже посерьёзнел. - Ну, давай что ли за знакомство? — сказал он и открыл старенький портфель.
Там, как и было написано в книге, находился весь набор алкоголя. Точно по прейскуранту.
— Ну давай… те. — Я вдруг почему-то реально осознал, что весь этот абсурд реальней любой действительности. Мы выпили по сто-пятьдесят кубанской (год выпуска на этикетке был 1967 (!!!) и я больше решил не обращать внимания на всю эту  трансцендентальную метафизику. Тут же на лавке напротив появился старик со слезящимися глазами и его внук, который действительно умудрялся сплёвывать из ноздри и рёбрами поправлять панаму. Они оба смотрели на нас жаждущими глазами в стремлении выпить компоту с булкой на брудершафт (так Митрич называл халяву), потому что ехали в Орехово кататься на каруселях. А по дороге  послушать истории, и про любовь и Монмартр, и про  плевки с Эйфелевой башни. И им это удалось.
Веня, оценив их тягу к прекрасному разливая по второй, плеснул и им. После выпитого его понесло…
— В прошлый раз я не дорассказал. Мой порыв был грубо прерван пьяным кондуктором, который вывалился, облёванным на перрон, и напрочь отбил у меня охоту говорить о высоком. А ведь, когда я шлялся по Монмартру и, плюя на башню,  предлагал расписные полотенца для удавления негров, со мной приключилась презабавная вещь. Ко мне протиснулась Эдит Пиаф. Да-да, та самая, и с томным блеском в своих ****ских очах попросила у меня автограф, спутав меня, видимо, с каким-то известным пацифистом, или рок-музыкантом…
И томности, что была у неё очах, не бывает даже у изголодавшейся портовой потаскухи в час нереста тунца. Она влюбилась в меня и сказала, что продавать полотенца для вешания негров это и есть самое гуманное и нежное решение мирного урегулирования проблем расовой сегрегации. Я конечно благосклонно дал ей автограф. Но знаете чьим именем я расписался?
— Чьим? Венечка, чьим — хором промурлыкали мы, впавшие в транс от «Зубровки» его камлания
— Адольфом Гитлером. — Он ухмыльнулся и победно озарил нас своим альфа-самецким взором с арийским оскалом.
— Адольфом…
— Гитлером???
— Но как же можно? Ведь это кощунство!! — запротестовали мы, воздев руки к груди, как ангелы.
— Конечно кощунство. Но эта дура ничего не поняла. Как впрочем и вся Европа ничего не поняла. Ни тогда, ни сейчас… Да и поделом им.
Веня разлил по третьей.
— Пока — промолвил он — в Байкале есть сырьё для «Кубанской» и «Зубровки»  нас ничем не взять. А они у нас вод где — и показал костлявый, синюшный интеллигентский кулак. А внезапно подсевшая к нам женщина в усах и берете и мужик в коверкотовом пальто хором грянули : «Трансцендентально»!

Подошла моя остановка… Я встал и начал пробираться к выходу. Но мне, ей-богу, так хотелось остаться с этими милыми людьми. И ехать… ехать…ехать…

«Эх Рассеюшка…Стока народу и территории, что даже мёртвые в ней как живые — сказал я вслух и всё исчезло. И Веня, и старик Митрич со слезливыми глазами,
и внук его тоже Митрич с ноздрёй под подбородком, и несчастная дама с усами в берете… И всё… и даже электричка.
Остался только я на пустой станции. В темноте…
Один. Может  с той поры я и стал мистиком-поэтом и написал через неделю ту покаянную оду о нашей встрече:

      Здравствуй, Веня! Ну как ты там, в норме?
                За тебя пью! «Слезу комсомолки»!
                Моя печень — проверенный орган.
      В этот день мы с тобой одногодки…
                Только, ты в этот день уехал.
                Навсегда в Петушки из столицы.
      В городок, где ни днём, ни летом,
                не смолкают цикады и птицы.
                Где жасмин и зимой и ночью
      перманентно цветёт и пахнет.
                Где в открытых сортирах ни строчки.
                И наверно играют Баха…
      Выпьем, друг, «иорданские струи».
                Они сделают нас добрее.
                Что нам с этих трёхсот грамм будет?
      Мы же, мать вашу, гипербореи.
                Здесь у нас теперь всё иначе.
                Хочешь, херес, а хочешь, виски.
      И хватает купить на сдачу
                два стакана и две ириски.
                Выпьем, Венечка, за трансцендентность!
      За Де Голя и Гегеля с Кантом!
                За свободу и за транспорентность!
                Как положено. По прейскуранту.
      Пей, как раньше! Мы все там будем…
                Сверху вниз как в песах часочных.
                Знаешь, Веня, живые люди…
      Это мёртвые на сверхсрочной.

2018