Поиск

 По просьбе моей знакомой, Веры Висселер, внучки Надежды Николаевны Пораделовой, я собирала по крупицам сведения в интернете о её предках, в том числе и об Александре Пораделове. 
 Начиная поиск, я не знала, что меня ждёт впереди. Просто писала в поисковике фамилию "Пораделов" и перечитывала информацию, в надежде найти хоть какие-то сведения о семье. И когда неожиданно прочла, что он проживал последние годы своей жизни в моём родном городе Барнауле на Алтае, моему удивлению не было предела.
  Уроженец Полтавской губернии, Ленинград, да где его только жизнь не проверяла на прочность, и вдруг Барнаул.
 Казалось бы, достаточно было собрано материала, успокойся моя душа, а подходил вечер и я вновь открывала интернет и с любопытством выискивала новые строки о человеке, который мне стал интересен, как личность.
 Александра Ивановна Пораделова / Селифонтова / мама Александра Николаевича. Родилась 26 декабря 1863 года. С 11 сентября 1885 годы замужем за Пораделовым Николаем Васильевичем. Она замечательно пела. Отец Александра, Николай Васильевич,дата рождения - 14.04.1855, был военным в чине генерала. Чтобы удовлетворить желание своей супруги, исполнять песни перед публикой, он брал её иногда с собой в военную часть, и она пела перед солдатами, офицерами. Они аплодировали ей, кричали под аплодисменты:
- Се-ли-фон-то-ва, Селифонтова, Се-ли-фон-то-ва.
Она низко кланялась, думая о том, как хорошо, что у неё есть он, Николай Васильевич, который устраивает ей такие праздники.
Когда Николай Васильевич был на службе, семья по возможности уезжала в усадьбу, которая принадлежала графской семье Селифонтовых. Деревня находилась в Ярославской губернии в деревне Сывороткино. Местечко назвали так крестьяне. В имении было большое хозяйство, в том числе и крупнорогатый скот. После перера-ботки молока, сыворотку отдавали крестьянам.
Бывало едит крестьянин на бричке, а другой у него спрашивает:
- Ты куда направляешься?
- В деревню за сывороткой.
Вот так и прикрепилось к имению Селифонтовых это название. Там дети могли нас-лаждаться прелестями деревенской жизни. Купание в реке Луга запомнилось на всю жизнь не только Александру, но и его сестре Надежде. Она всю свою жизнь помнила деревню Сывороткино, родовое поместье, речку и придворное хозяйство с разно-образными животными, которых она любила лечить. Врачом она не стала, но окру-жающая природа, луга с роскошной растительностью, отложили неизгладимый отпечаток в её душе. Она стала доктором биологических наук в городе Ленинграде.
И всё же я возвращаюсь к легендарной личности. Как было принято в военных семьях, их дети с раннего возраста были отданы в кадетские училища. Такая судьба была уготовлена и сыновьям Николая и Александры, Николаю Николаевичу старшему сыну, Алексанру Николаевичу и Ивану Николаевичу. Никто не мог даже предположить, как сложится судьба этих подростков, которые были окружены вниманием, заботой и большой любовью со стороны родных. А впереди были страшные годы революции. Ванечка во время сражения получит ранение и скончается в возрасте 18-ти лет. Будет захоронен в Киеве. Два офицера русской Армии познают не только военную подготовку, но и как любой другой военный Царской Армии, они переживут душевный перелом, когда перед ними будет стоять выбор, Царская Армия или перешагнуть в новую эпоху, в которой пришлось бы создавать Красную Армию в одном ряду с рабоче-крестьянскими отрядами. Николай не сможет перебороть себя и останется верным Отечеству.Окажется на стороне Керенского. До конца своей жизни он будет верен царю, своим убеждениям. Его звание на 25 октября 1917 - подполковник, должность - генерал-квартирмейстер штаба Петроградского военного округа. С этим званием и должностью он и войдёт в многочисленные публикации, посвященные Октябрю 1917 в Петрограде. "Полковник Пораделов" он известен как докладчик в бывшем русском посольстве в Париже в начале ноября 1920 года - по теме партизанских антибольшевистских действий на окраинах России. В последующем (на 1921, время Кронштадтского штурма)он известен как все тот же "полковник Пораделов", представлявший в Гельсингфорсе (Хельсинки) конспиративную эмигрантскую организацию Н.В. Чайковского "Центр действия", ориентированную на интеграцию антибольшевистского движения внутри России. Будучи с мая месяца телохранитель Керенского и начальник его охраны', 'друг и 'телохранитель' А. Керенского. Он будет арестован вместе с Временным правительством и помещён в Петропавловскую крепость. Но там он будет находиться не долго. Через Финский пролив его друзья переправят в Европу. Сначала в Австрию, затем в Париж. Там он будет преподавать будущим студентам. До последних дней своей жизни он будет примыкать к сообществам, душа так и не найдёт на чужбине покоя. Дата смерти 1948 год. Похоронен вблизи Парижа. Люси, его французская спутница будет часами рассказывать родным Николая, после его смерти, каким он был галантным, душевным кавалером. В его могилу, вместе с горсткой земли, она бросит его перчатку. Она его обожала, Называя его, возвышенно, Николя. / Надежда Николаевна Пораделова через красный крест будет его искать, но в живых его уже не застанет. Судьба сведёт её с француженкой Люси, для того, чтобы заполнить две женские души воспоминаниями./
Александр к 1 января 1914 года уже значился подпоручиком. Но новое время перевернёт всю его судьбу. Между двумя братьями возникнут разногласия, так как Александр выберет новый путь вместе с полком вольётся в ряды Красной Армии. Но его счастливая жизнь будет продолжаться не долго. Впереди страшное сталинское время, оно не пощадит ни старого, ни младого. Александр прослужит в рядах Красной Армии до 1930 года, затем будет вынужден оставить службу по причине ареста. Ему в будущем зададут вопрос:
- Если бы не это сталинское время, дослужились бы Вы до маршала?
Он не задумываясь, ответит:
- Да.
Но это будет в будущем, а в тридцатые годы ему уготовлена ссылка, и долгие годы испытания всех невзгод.
Это было моё предисловие, но мне хотелось бы поделиться найденным материалом в интернете об этом необыкновенном человеке. Это мне так казалось, необыкновенным, но сегодня, найдя этот материал, убедилась окончательно

 Огурцов Юрий Александрович
 "Сын врага народа"
 глава 10
  Кубасов вторую неделю жил у Эдуарда Семеновича. В Кристиновке сгорела школа, другого же подходящего дома в поселке золотодобытчиков не нашлось. В районо решили открыть третью школу в Краснино, где условия для этого были лучше. Петру Акимовичу предстояло найти подходящее строение, договориться с колхозом о ремонте, если таковой потребуется, а также подыскать жилье для Кристиновских учителей.
   Председатель выделил под школу вместительный дом дореволюционной постройки, принадлежащий раньше сельскому писарю, прислал двух стариков-плотников подновить полы. Найти жилье для учителей оказалось делом более хлопотным, чем предполагал инспектор. В Краснино прибывали беженцы из оккупированных немцами территорий. Десятки эшелонов с ними приходили в сибирские города, и, казалось, поток их нескончаем.
   Петр Акимович каждый день ходил по избам из одного конца села в другой. Если хозяева не соглашались принять постояльцев - а так чаще всего и было - инспектор выкладывал главный козырь: обещал помочь с топливом, говорил при этом: "Примите на постой учителя, колхоз обеспечит вас топливом. Положено по закону". Получить даровые дрова или уголь было заманчиво, и некоторые сельчане соглашались.
   Эдуард Семенович жил в старом фельдшерском доме, с незапамятных времен так и называвшийся на селе - фельдшерский. Зайкова выписали из больницы, и главврач предложил ему жить у него.
   Тимофей съездил в Гурьевск, оформил свое увольнение на автобазе, получил деньги. Сходил в военкомат, в милицию и вернулся в Краснинское, имея на руках документ инвалида второй группы. Поначалу Зайков чувствовал себя стесненно у Эдуарда Семеновича, считал свое проживание у него обузой для старика-доктора. Но Гилинский был настолько прост и искренен в общении с молодым шофером, по-отечески добр с ним, что Тимофей вскоре вполне освоился и был бесконечно признателен главврачу за внимание и заботу.
   Кубасову докторов постоялец понравился. Он безошибочно распознал в этом несколько угловатом парне натуру сильную, волевую, любознательную, романтически настроенную. Случалось, за вечерним чаем Тимофей, в порыве откровения, посвящал необыкновенно ученых, на его взгляд, стариков в свои планы на будущее.
   - Вот закончится война, - мечтательно заговорил он как-то, - попробую податься в институт. Как вы думаете, не поздно будет? - Тимофей выжидающе посмотрел на Кубасова.
   - Учиться никогда не поздно, - успокоил тот. - Ну-с, и кем бы вы хотели стать, Тимофей Александрович?
   - Не знаю почему, но очень хочу учиться на геолога.
   - Вот те на! - удивился Эдуард Семенович - Я полагал, вы имеете приверженность к технике.
   - Техника, конечно, меня интересует, но, как бы это объяснить.., - Тимфей крепко потер ладонью лоб. - Понимаете, прочел я тут книжечку одну, "В мире камней" называется. Чудеса, прямо! Оказывается, у них, у камней, - своя, особая жизнь. И норов у каждого камушка свой, и красота. Очень увлекла меня эта книжка. Представьте: лежит, предположим, перед вами какой-нибудь камень. Вы - мимо. И не глянете даже. Подумаешь, мол, невидаль. А если с другого бока посмотреть? - Тимофей бросил торжествующий взгляд на собеседников. - Он, камень, такое о себе рассказать может - голова кругом пойдет! Только понимать надо, что он говорит.
   Зайков посмотрел на стариков, пытаясь угадать по их лицам, какое впечатление произвели на них его слова, насколько убедительно они прозвучали. На всякий случай он решил добавить еще один аргумент:
   - Возьмите драгоценные камни... Нужны они людям? Еще как! Их и здесь, в наших краях, великое множество.
   - Неужели? - в глазах Кубасова светился неподдельный интерес.
   - А как же! - воодушевился Тимофей. - Смотрите: в Кристиновке - золото, дальше - железная руда. Сам возил ее, знаю...
   - Железная руда к драгоценным камням, как мне думается, отношения не имеет, - мягко возразил Эдуард Семенович.
   - Ну, да, конечно, - согласился шофер, - но все равно полезная ведь. А сколько еще добра в земле лежит, не найдено? Тут уж без геологов никак не обойтись.
   Тимофей перевел дух, с удовлетворением понимая, что оспорить последний аргумент просто невозможно.
   - Здесь главенство полностью за геологами, - согласился Эдуард Семенович.
   Он тепло посмотрел на Зайкова:
   - Вот видите, а говорили, не знаете, почему геологом решили стать. Прекрасно знаете, почтеннейший, и - дерзайте, непременно станете.
   Неспешно пили чай, настоящий, из довоенных запасов главврача, говорили о перспективе поступления Тимофея в институт.
   - Вы, помнится, окончили семь классов? - спросил Кубасов.
   - Семь, - подтвердил шофер.
   - Для поступления в ВУЗ недостаточно, нужна десятилетка.
   - Староват я уже для школы, - огорченно заметил Тимофей.
   Старики, переглянувшись, весело рассмеялись.
   - Опять вы за свое, батенька! - всплеснул руками Петр Акимович. - Постарше вас за партами сидят и ничего. Морализировать на этот счет не буду, просто дам совет: занимайтесь, в конце концов, самостоятельно, сдадите экзамены за десятый класс экстерном.
   - Так разве можно? - в голосе Тимофея затеплилась надежда.
   - Безусловно. Были бы знания, а остальное, как говорится, приложится.
   Постепенно старые приятели перевели разговор на воспоминания о пережитом. Тимофей внимательно слушал, и порой ему становилось жутко от их рассказов. Он силился представить этих милых, добрых людей в лагерной обстановке, ежедневно подвергаемых оскорблениям, унижениям и издевательствам, но разум отказывался нарисовать сколько-нибудь правдоподобную картину. Пять лет, проведенных ими в заключении, казались Зайкову целой вечностью. Странное дело: они же считали, что им несказанно повезло. Всего-то пять лет... У большинства политических наказание было куда более суровым.
   Зайков невольно зябко поежился, когда Петр Акимович стал вспоминать, как отморозил однажды ноги. Бригада, в которой он работал, занималась в сорокапятиградусный мороз отсыпкой балласта на сооружении железнодорожного полотна.
   - Как же, хорошо помню, - поморщился Эдуард Семенович, - напугал ты меня тогда изрядно. Не раздобудь Пораделов каким-то чудесным образом мазь Вишневского, не миновать бы тебе гангрены.
   Кубасов взволнованно стукнул ладонью по столу:
   - Нет, подумать только! Он ведь ко мне не далее, как месяц назад заезжал.
   - Кто заезжал? - не сразу догадался Гилинский.
   - Да он же, он, - Пораделов! Два дня гостил у меня, потом уехал к семье. Наговорились мы с ним вдосталь, былое вспомнили...
   - Выходит, и его освободили, - обрадованно вскинул брови Эдуард Семенович.
   - Представь, да. И сдается, на год раньше срока. Друзья отговорили его возвращаться домой. Ведь многим, кто вернулся, дали новые сроки, а кое-кого и расстреляли. Все же Александр Николаевич решил повидать родных - очень уж соскучился по ним - и опять вернуться в лагерь, но уже вольнонаемным.
   - Что ты такое говоришь! Это же невероятно - снова в лагерь, где столько выстрадано! - поразился Гилинский.
   - Однако это так. Поступок его покажется опрометчивым разве что на первый взгляд, на самом же деле он вполне разумный. Где сейчас, скажи, Тухачевский, Блюхер, Гамарник, Эдейман, Эйхе?.. Всех и не перечислишь... Ни на йоту не сомневаюсь, что Пораделова, останься он дома, постигла бы та же участь. Да и сам начальник лагеря - нет, не тот сатрап, что был при нас, а новый - тоже посоветовал ему не лезть на рожон, а переждать, пока эта кровавая вакханалия не стихнет. Среди них, вертухаев, изредка попадались мыслящие индивидуумы. Словом, вернулся он в лагерь и трудился там некоторое время завскладом. Но домой его тянуло неудержимо. И вот решил вернуться, но теперь уже в Барнаул. Семья переехала туда. Начальник лагеря попросил его передать кое-что своим. Они живут в Ленинск-Кузнецком. Так вот и довелось свидеться.
   - Боже мой, Пораделов! - задумчиво произнес Эдуард Семенович. - Признаться, Петр Акимович, среди нас там не много было таких, как он.
   - Что и говорить! - согласился Кубасов. - Личность, без преувеличения, легендарная. Кремень человек, редкой чистоты и красоты душевной.
   С грустной улыбкой слушал Кубасова главврач. Он словно бы заново переживал страшное лагерное прошлое.
   - Запомнились мне его слова, - произнес он, когда Петр Акимович смолк, - в карцере он мне их сказал. Духом я был сломлен тогда, кошки на душе скребли и, что греха таить, жить не хотелось. Он же мне из Тютчева, задушевно так... М-да... После, как бы, между прочим, говорит: "Уныние, мой друг, самый большой грех, не поддавайтесь унынию никогда". Поразительно, но он понял мое состояние и нашел единственно нужные слова, спас меня от непоправимой глупости.
   Эдуард Семенович прикрыл ладонью глаза, помолчал, затем поднялся, подошел к старинному комоду, на котором стояла десятилинейка, убавил, начинавшее уже коптить, пламя и с доброй улыбкой посмотрел на собеседников:
   - Как это там у Тютчева:
   Когда в кругу убийственных забот
   Нам все мерзит - и жизнь, как камней груда,
   Лежит на нас - вдруг, знает Бог, откуда...
   Кубасов подхватил, и приятели с выражением закончили:
   - Нам на душу отрадное дохнет,
   Минувшим нас обвеет и обнимет
   И страшный груз минутно приподнимет.
   Тимофей, приоткрыв рот, слушал, изумленный тем, что вот так, запросто, наизусть читают старики стихи поэта, которого он даже не знает.
   - А кто он, Пораделов, за что сидел? - шофер с любопытством посмотрел на Кубасова. Ему было непонятно, почему Петр Акимович назвал какого-то Пораделова легендарной личностью. Ворошилов, Буденный, да тот же Павка Корчагин - другое дело. О них вся страна знает. Но чтобы говорили о Пораделове, такого он не припомнит.
   Пораделов, говорите, - посерьезнел Кубасов, - это, голубчик, человек с большой буквы... Многое о нем могу порассказать... Как-нибудь при случае, если пожелаете.
   - Расскажите, сейчас же и расскажите, Петр Акимович, интересно ведь... И время еще не позднее.
   - Многое и я о нем знаю, а все ж послушаю с удовольствием, - поддержал просьбу Тимофея Эдуард Семенович.
   Кубасов отпил из стакана свежезаваренного чаю, заговорил неторопливо, глядя в темень окна, за которым слышалось завывание разыгравшейся вьюги.
   ... Шел 1914 год. Выпускник Лефортовского училища юнкеров подпоручик Александр Пораделов, преисполненный радужных надежд, прибыл в 9-й стрелковый полк, дислоцированный в Финляндии. Сбылась мечта генерала Николая Михайловича Пораделова, героя Шипки, участника русско-японской войны: младший сын, как и старший, Владимир, пошел по его стопам.
   С началом Первой мировой войны полк был передислоцирован в Восточную Пруссию. Карьера подпоручика Пораделова подвигалась успешно. Через два фронтовых года он имел уже полный бант офицерских наград, дослужился до капитана и командовал батальоном. Спустя еще год был произведен в подполковники и стал командиром полка. Февральская революция застала Александра Николаевича в окопах Юго-Западного фронта. Трудно вообразить, что происходило тогда в полку. Офицеры в возрасте тяжело переживали отречение царя от престола, считали такой поворот событий не иначе, как происками изменников и предателей, засевших в Государственной думе и Учредительном собрании. Молодежь, в большинстве своем, восприняла революцию восторженно, ожидала от нее всякого рода демократических перемен.
   Пораделов мало интересовался политикой, однако необычайные события, следовавшие одно за другим, невольно втягивали его в свой головокружительный водоворот, требовали определенности собственной политической позиции. На передовую вести из России доходили с опозданием, были зачастую противоречивыми и полной, ясной картины, происходящего в стране, не давали. Александр Николаевич с нетерпением ждал письма от брата, генерал-квартирмейстера, занимавшего видный пост во временном правительстве; знал, что тот непременно снабдит его исчерпывающей информацией, так необходимой здесь, в окопах, где брожение умов достигло, казалось, наивысшего напряжения. Подобная обстановка весьма и весьма отрицательно сказывалась на настроении личного состава полка и, как следствие, на его боевых качествах.
   Однажды на командный пункт зашел один из ротных командиров, тучный штабс-капитан Новосельцев. На позициях полка вторую неделю царило затишье. Офицеры нередко заходили на КП по разным надобностям, поэтому на Новосельцева, протянувшего озябшие руки над походной железной печуркой, никто не обратил внимания. Занимавшийся бритьем Пораделов, скосив на вошедшего глаза, спросил:
   - У вас ко мне дело, Артемий Ильич, или просто на огонек зашли?
   - Нет... То есть, в некотором роде, - замялся офицер, поглядывая на телефониста и вестового, о чем-то шепчущихся в углу землянки. - Хотелось бы конфиденциально, господин подполковник...
   - Что ж, извольте, - командир кивнул солдатам, чтобы вышли. Проводив их взглядом, штабс-капитан взволнованно заговорил:
   - Считаю своим долгом уведомить вас, господин подполковник, о нездоровом брожении среди нижних чинов.
   Встретив вопросительный взгляд командира, офицер поспешил пояснить:
   - В полку, вы, вероятно, уже наслышаны, действует подпольный большевистский комитет. Члены его подстрекают солдат на прекращение боевых действий, распространяют среди них запрещенную литературу, листовки, в коих призывают не подчиняться приказам командиров. Самое печальное, - криво усмехнулся штабс-капитан, - заводилой у них - старший унтер-офицер Брызгалов из моей роты.
   - Не тот ли это недоучившийся студентик из Московского университета? - поинтересовался Пораделов.
   - Он самый, - подтвердил Новосельцев. - С фанаберией господин, но, надо отдать должное, - сорвиголова, имеет два Георгия. По службе, случается, дерзит... Может быть, подальше от греха, арестовать его? Что вы скажете на этот счет, господин подполковник?
   Пораделов поднялся с табурета, привычно одернул френч:
   - Артемий Ильич, голубчик, о чем вы говорите, господь с вами! Да не сегодня-завтра наступление, а вы такое предлагаете! Подумайте, какую смуту вы внесете в полк, арестовав Брызгалова... Ну, где, скажите, сейчас все тихо и гладко? Политиков развелось, как нерезаных собак. Профаны в большинстве, однако, берутся рассуждать о вещах, в коих - ни бельмеса. Бог с ней, Артемий Ильич, с политикой... После с ней разберемся, пока же воевать надо. Наш полк, как вы изволите знать, в лучших значится. Не посрамим его чести, полагаю, и впредь.
   Александр Николаевич вдруг нахмурился и уже другим, начальственным голосом закончил:
   - С каких, позвольте спросить, пор, господин штабс-капитан, в обязанности боевого офицера вменили функции жандарма? Впредь попрошу с подобным ко мне не обращаться.
   Вскоре после этого разговора, оставившего в душе Пораделова неприятный осадок, начались тяжелые бои. В одном из них был убит штабс-капитан Новосельцев. В полку любили этого офицера за уравновешенный, незлобивый характер, умение не теряться в самой сложной боевой обстановке. Высоко ценил достоинства Артемия Ильича Пораделов. Он болезненно переживал его гибель. Когда изрядно поредевший полк был переведен в тыл для пополнения, Пораделов вспомнил о последнем разговоре с Новосельцевым и вызвал к себе старшего унтер-офицера Брызгалова.
   Статный, ловкий в движениях, с модно закрученными усами, Брызгалов произвел на командира полка приятное впечатление. Ни тени подчеркнутого чинопочитания, в отличие от большинства унтер-офицеров полка, не выражало лицо вошедшего. Напротив, глаза его, не "евшие начальство", светились спокойствием и достоинством человека, знающего себе цену. Однако спокойствие в них сменилось удивлением, когда строгий в уставных отношениях командир обратился к нему, как к равному:
   - Присаживайтесь, Петр Алексеевич, и без церемоний, пожалуйста.
   Брызгалов осторожно присел на краюшек табурета, выжидающе посмотрел на Александра Николаевича.
   - Разговор у нас будет конфиденциальным, - начал Пораделов, - посему предлагаю говорить без утайки, предельно откровенно. Согласны?
   - Что вас интересует, господин подполковник? - лицо унтер-офицера вновь обрело спокойствие.
   - Вы большевик? Председатель полкового комитета?
   - Так точно...
   - Не удивляйтесь вопросу, Петр Алексеевич, - я, честно признаться, плохо разбираюсь в политике. О политической платформе большевиков понятие имею самое смутное. Будьте любезны, разъясните мне, какую цель поставили вы перед собой, чего добиваетесь? Свержения самодержавия? Так его, увы, уже нет. Революция свершилась, слава богу, бескровная. Во Временное правительство, насколько мне известно, вошли вполне достойные люди, с прогрессивными взглядами, с большим опытом государственной деятельности. Слышал, что вы против войны. Позвольте, а как вы мыслите прекратить ее? Германия обречена на поражение, держится, что называется, на волоске. Наша победа близка. Это я вам говорю со всей ответственностью, как человек военный, кое-что смыслящий в сложившемся на фронте положении. И последнее: как офицер, давший присягу на верность Отечеству своему, позицию большевиков иначе, как изменнической, назвать не могу. Извините, много наговорил... И все же, что вы на это скажите?
   Брызгалов сидел, потупившись, решая для себя непростой вопрос: не ловушка ли? Но, зная командира, решительно отбросил сомнения, выпрямившись, спокойно выдержал его испытующий взгляд.
   - Господин подполковник, вероятно, не читали Маркса?
   - Не имел удовольствия.
   - Полагаю, нам трудно будет понимать друг друга. Все же попробую объяснить и, в какой-то степени, ответить на ваши вопросы.
   - Сделайте одолжение, - Пораделов поудобней устроился на табурете, приготовился слушать.
   - Вот вы сказали: "Достойные люди во Временном правительстве". А чьи интересы они, в первую очередь, защищают? Имущего класса. На что же рассчитывать пролетариату, крестьянству? Фабрики и заводы остаются, как и прежде, у капиталистов, земля - у помещиков. Выходит, революция не народная, коли народу от нее никакого проку. А война... Разве ее развязал народ? Нет, она ему не нужна. Она - порождение тех противоречий, что сложились между трудом и капиталом, между империалистическими государствами в непрестанной борьбе за рынки сбыта. Государственный аппарат пляшет под дудочку империалистических монополий, порождением коих является сам. В погоне за наживой империалисты не останавливаются ни перед чем. На долю же народа остаются одни страдания, на его плечи ложатся все тяготы войны... Не так ли, ваше благородие?
   Пораделов не спешил с ответом, обдумывая сказанное Брызгаловым. Легкая усмешка едва заметно тронула уголки его губ:
   - Трудно согласиться с вами, Петр Алексеевич. Слишком схематично изложили вы позицию большевиков, и, догадываюсь, вашу лично. Да, народу нелегко. Он многие столетия несет свой тяжкий крест. Эволюционные процессы истории осуществляются по определенным законам. Каждый из них сменяет предшествующий, когда происходит качественное изменение общества из-за множества различных факторов. Например, из-за существенных перемен в социальной, экономической и политической структурах. Большевизм же, на мой взгляд, является неким диссонансом в поступательном движении общества к прогрессу. Вероятнее всего - очередная утопия, другими словами, - подтасовка материалистических представлений о сущности общества. Во всяком случае, большевики - не та сила, которая была бы способна что-либо изменить в лучшую сторону. Для этого необходим недюжинный государственный ум, опыт управления сложнейшим хозяйственным механизмом огромной державы... Иными словами - компетентность. А так... похоже на очередную пугачевщину. В результате - кровь, страдания народные, заметьте, на-род-ные, Петр Алексеевич!
   Унтер-офицер оставался невозмутим.
   - Скажите, - Александр Николаевич испытующе посмотрел на него, - есть у большевиков хотя бы один человек, могущий взять на себя ответственность за судьбу народа? Мне доводилось читать ваши листовки, воззвания. По смыслу, казалось бы, все правильно, а вдуматься - абсурд. Насильственное свержение власти ни к чему хорошему не приведет.
   Выражение лица Брызгалова изменилось. Теперь в нем сосредоточилась сложная гамма чувств. Здесь и ирония, и насмешливое превосходство.
   - Ленин, - господин подполковник.
   - Что такое "ленин"? - не понял Пораделов.
   - Ленин - вождь большевиков! Он способен взять, как вы изволили выразиться, ответственность за судьбу народа. Он - создатель партии большевиков, программа которой наиболее полно отвечает чаяниям рабочих и крестьян. Если вам будет угодно, могу познакомить с выступлениями Ленина. Надеюсь, господин подполковник, вы не предвзято отнесетесь к прочитанному. Я понимаю, чем рискую, осмелившись предложить вам подобное, но, зная вас, как честного человека, не склонного поддаваться в серьезных делах эмоциям, сознательно решился на полное откровение.
   - Однако вы дипломат, Петр Алексеевич, нахмурился Пораделов, - послушал бы вас еще, но, к сожалению, не располагаю временем. В голове у меня полнейший сумбур от ваших откровений. Литературу, полагаю нелегальную, принесите, прочту на досуге. Разумеется, все останется между нами, хотя, конечно, рискую не меньше. Теперь относительно эмоций: если мне станет известно о дальнейшей подстрекательской деятельности вашего комитета, направленной на прекращение боевых действий, если вы и далее будете разлагать дисциплину в полку, - не обессудьте: я - кадровый офицер, верный присяге, поступлю согласно закону военного времени.
   Александр Николаевич выдержал паузу, чтобы дать возможность унтер-офицеру прочувствовать сказанное им, и уже совсем миролюбиво закончил:
   - Надеюсь на ваше благоразумие, Петр Алексеевич.
   Брызгалов стоял навытяжку перед командиром, глаза его "ели" начальство:
   - Так точно, ваше благородие! Не извольте беспокоиться!
   Унтер четко повернулся и, чеканя шаг, вышел из землянки. Проводив его взглядом, Пораделов усмехнулся: "Ерничает, подлец, а в общем парень не промах... Что же это за фигура, Ленин? Любопытно будет познакомиться с мировоззрением сего господина... Как там сказано у древних римлян: "Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними". Меняемся, конечно, но в какой степени...
   Полк Пораделова был укомплектован и направлен на передовую, где шли затяжные, изнурительные бои, не приносящие сколько-нибудь заметных результатов ни русским, ни немцам. Во время артиллерийского обстрела тяжелый снаряд разорвался рядом с наблюдательным пунктом; Александр Николаевич был ранен в ногу. Крохотный кусочек железа насквозь прошел через мякоть голени, не задев к счастью кость. Подполковника поместили в полевой лазарет. Здесь его посетил, ставший уже подпрапорщиком, Петр Брызгалов. Побыл он у командира недолго, принес ему корзинку с великолепными грушами, уходя, оставил небольшой сверток, пояснил:
   - Здесь, обещанная мною, литература.
   В свертке оказались вырезки из "Искры" и "Правды" со статьями Ленина, а также отпечатанные на тонкой папиросной бумаге отдельные произведения, подобранные таким образом, что Пораделов невольно увлекся марксистской концепцией закономерностей развития общества, проникся сознанием неизбежности революционного его переустройства. Однако воинствующий авторитаризм Ленина, его категоричность в вопросах, далеко не бесспорных, вызывали у подполковника раздражение, желание поспорить. Сознавая своевременность и экономическую необходимость Столыпинской реформы, он с чувством досады и недоумения натыкался на язвительные, слабые в научном отношении комментарии на этот счет большевистского вождя. "Все же реформа работает, крестьянство на подъеме. Сбылась вековая мечта земледельца о собственном наделе, - рассуждал Александр Николаевич, - тогда почему категоричное отрицание пользы, содеянного Столыпиным? Почему идеи министра не совпадают с идеями большевиков? С другой стороны, Ленин тоже за то, чтобы земля принадлежала крестьянам. Правда, вся без исключения. Нет, во всем этом есть что-то от авантюры. Петр же Артемьевич, царствие ему небесное, выбрал, думаю, верный путь. Патриот до мозга костей... Как правильно он сказал: "Необходимо поднять нашу слабую, обнищавшую землю, так как земля - это запас наших сил в будущем, земля - это Россия". Удивительно верные слова... А господин Ленин возвел почему-то прогрессивные реформы в ранг реакционных. По-моему он из когорты тех оголтелых, которые действуют по принципу: в борьбе за власть все средства хороши".
   Долгие раздумья о прочитанном, рождавшие у Пораделова противоречивые мысли, были внезапно прерваны радостным событием: с очередной почтой он получил номер военно-научного журнала со своей статьей "О наступательной тактике войск в условиях современного боя". В рецензии редколлегия журнала дала высокую оценку первому научному труду Александра Николаевича.
   В сентябре семнадцатого Пораделов вернулся в полк. Что-то тревожное витало на передовой. Это не было похожим на ожидание очередного наступления. Ощущалось совсем другое: тягучее, мучительное в своей неразрешимости. То и дело возникали стихийные митинги. На них все настойчивей выдвигался лозунг "Долой войну!" Он принимал характер эпидемии, охватывающей наэлектризованные событиями в тылу солдатские массы, уставшие от долгого безрезультатного противостояния фронтов. Неистовствовали полевые суды. Но и расстрелы бессильны были остановить процессы идейного разложения. Приближался час, повернувший оглобли истории России на путь испытаний, коих не знавал ни один народ во все века. И этот час настал. Ненастным октябрьским днем, вернувшись с рекогносцировки, Пораделов узнал от телефониста, что его вызывают в штаб армии. В штабе ему сообщили о большевистском перевороте в Петрограде, здесь же он получил приказ отправиться с полком в столицу для подавления бунта. Через два дня полк Пораделова со всем, приданным ему, вооружением погрузился в эшелон и отбыл в Россию.
   Никто из солдат не знал, куда следует эшелон. В основном все были довольны: фронт, смерть, окопная грязь остались позади. В теплушках рассуждали: "В резерв, стало быть, отводят. И то - навоевались вдосталь, пущай другие спробуют с наше...".
   Под Петроградом, на станции Луга, паровоз отцепили. Отпыхиваясь, он укатил куда-то на запасные пути. Другой не подавали. Посланный к начальнику станции офицер вернулся и доложил командиру полка, что ни начальника да и вообще никого из железнодорожников он не нашел. В здании вокзала, кроме группы вооруженных матросов, тоже никого не было.
   - Матросня, господин подполковник, пьяная, ведут себя дерзко, у каждого на бушлате - красный бант. Видимо, большевики...
   Подбежал с испуганным лицом прапорщик, совсем еще мальчишка, срывающимся дискантом сообщил:
   - Бунт, господин подполковник! В полку бунт!
   - Что за чушь несете, прапорщик! - посуровел Пораделов, - какой еще бунт!
   - Там, - оглядываясь, махнул рукой офицерик, - за вагонами..., весь полк. Слушают какого-то матроса... Он призывает солдат перейти на сторону революционного народа... Говорит, что мы посланы на подавление восстания большевиков...
   Подошли несколько обеспокоенных офицеров. Они подтвердили сказанное прапорщиком.
   - Солдаты отказываются подчиняться, - сказал один из них, - возбуждены, грозят расправой.
   - Прежде всего, спокойствие, господа, никаких провоцирующих эксцессов, - предупредил Пораделов, - я разберусь.
   К офицерам приблизилась группа солдат, в руках - винтовки с примкнутыми штыками; впереди - подпрапорщик Брызгалов, нацепивший на грудь кумачовый бант.
   - Господин подполковник, полк переходит в подчинение полкового комитета, - официальным тоном заявил он, - так решили солдаты. Они хотят защищать революцию. Полковой комитет, Александр Николаевич, - Брызгалов впервые назвал командира по имени и отчеству - доверяет вам командование полком. Офицеры, желающие добровольно и честно служить революции, могут, как и прежде, исполнять свои обязанности. Если нет, - подпрапорщик сделал театральный жест, - скатертью дорога на все четыре стороны.
   - Да как ты смеешь, хам! - задохнулся от негодования молодой подпоручик, судорожно царапая пальцами кобуру. - Изменник! Сволочь!
   - Молчать! - крикнул подполковник.
   Но было уже поздно. Солдаты взяли винтовки на изготовку, стальные жала штыков надвинулись на офицеров. Двое подскочили к подпоручику, ударами прикладов повалили его, поднимая пыль, поволокли к водокачке. Сухо треснули выстрелы, бледное лицо офицера сползло вниз, уткнувшись в бурую кирпичную стену.

Алтайский архив
ПОРАДЕЛОВ А.Н.
Ф.Р-1542, 39 ед. хр., 1881-1977 гг., оп. 1

  Пораделов Александр Николаевич (5.02.1891-10.1980 гг.) - кадровый военный, участник 1-й мировой и гражданской войн; выпускник Павловского военного училища в Петрограде (1911 г.), подпоручик 9-го финляндского стрелкового полка (с 1911 г.), командир батальона 2-й Московской пехотной школы (1921-1925 гг.); репрессирован в 1931 г., реабилитирован в 1958 г.; краевед.
 Книга А.Н. Пораделова "От февраля семнадцатого через октябрь к февралю восемнадцатого" (машинопись), рецензии на нее.
  Статьи, публикации А.Н. Пораделова в периодической печати о С.П. Швецове, A.B. Поталиной, А.Ф. Ядринцевой (газетные вырезки).
 Переписка А.Н. Пораделова с Горно-Алтайским краеведческим музеем, краеведом В.О. Болдыревым (1959-1974 гг.).
 Автобиография, копии удостоверений, мандаты, делегатские билеты, пригласительные билеты АН. Пораделова.
Государственная архивная служба Республики Алтай (Отдел хранения спецдокуменов)
656049 г. Барнаул ул. Анатолия, 72
из газеты Тиэтта
«Кировский рабочий». 29 сентября 1934 г.

  Параделов Николай Николаевич, младший
 Родился в 1913 г., Брянская обл., Карачевский р-н, с. Гаврилово; русский; Кировский горный техникум, учащийся. Проживал: Мурманская обл., г. Кировск, ул. Нагорная, д. 26, кв. 28..
Арестован 26 апреля 1935 г.
Приговорен: Ленинградский облсуд 25 октября 1935 г., обв.: ст. 58-10 УК..
Приговор: 5 лет ИТЛ. Реабилитирован 17 августа 1992 г. Прокуратурой Российской Федерации.
 / Источник: Книга памяти Мурманской обл. /
 Коллектор Коля Пораделов только что вернулся из похода. Ещё издали вглядывался он в стройный силуэт главного здания горной станции. Хибино-Имандровский отряд, с которым шёл Коля, прошёл маршрутом от Титана до
Имандры; они нащупали жилы доломитов, проследили новые пирротиновые оруденения и возвращались на базу, промокшие под дождями и в
болотах, но довольные результатами похода.
Так всегда, когда приближаешься к базе, усиленно бьётся сердце. И Коля ещё раз, как будто
впервые, разглядывал знакомые постройки. Всё
на месте. Зал заседаний – холл, высокие чистые
лаборатории, библиотека, вышка для наблюдений. Всё так же… нет, лучше, шире и интереснее работает Горная база Академии наук. Если
пройти по верхнему балкону, видно, как в своём кабинете нагибается над корректурой академик Ферсман. Присутствие этого человека, учёного, старшего товарища и руководителя, воодушевляющего целую армию научных работников, вселяет уверенность и спокойствие. В каждой мелочи здесь чувствуется его творческая мысль, направляющая работу базы....
 Смотри и учись у них, бравый альпийский
лыжник, начинающий геолог Коля Пораделов! Вместе с великой страной овладевай тайнами тиэтты.
/ Ошанин Л. / 

Хибинское месторождение апатитов - самое большое в СССР и самое качественное. Это открытие оказалось мощнейшим фактором для пересмотра всех планов организации хозяйства в стране. В 1929 году было решено построить в Хибинах город, начать добычу руды, переработку и вывоз апатитовых удобрений. А пока первую тысячу тонн вывезли на санях трактором, дорогу которому расчищало местное население. А населения в этой тундре было тогда около двухсот человек...

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

15.12.1931

 Дорога тряская, валкая, частые остановки, снег с леском, серая туманная жижа за окном. В ней тонут дали и всякое воодушевленье. Читаю. На станциях маленьких, деревянных, без газет и буфетов и без всякого оживления - выхожу. Кемь. Сияющий огнями в жухлом окне Нивстрой. В соседнем купе - звон разбитых бутылок...
 В вагоне-ресторане - разный люд, от грузчиков до военных. Ресторан на станциях превращается в лавочку - со станции, дыша морозом, воняя валенками, вваливаются мгновенно все углы забивающие очередью местные жители. Расхватывают сухари, пряники - все, что есть.
 В Апатиты поезд приходит в три с минутами ночи. Поэтому спать не ложусь, там - пересадка на Хибиногорскую ветку, до ст. Вудъявр, где меня будет ждать лошадь со станции Академии наук.
 Поезд - без опоздания. Тащу барахлишко на станцию, бегу к кассе, но... унылый говор расходящейся по тесному "залу" станции толпы: поезд на Вудъявр отменен... с 15 декабря. Почтовый ленинградский будет ходить до Вудъявра пойдет 16-го в 7 вечера, то есть не хотите ли дожидаться с 3 ночи до 7 вечера (плюс час обычного опоздания) в смрадном духе станции, да еще на своем барахле, ибо камеры хранения нет? Впрочем, можно и на морозе.
 ...Но мне везет: в одном вагоне со мной ехал инспектор движения. Я взмаливаюсь ему, кажу ему свои документы, и он устраивает меня на товарный поезд, выходящий на Вудъявр в 6.30 утра.
 ...Светает - чуть розовеет над горизонтом небо, но горизонт внезапно срезан надвинувшейся снежной, дикой, великолепной горой. Подножье ее - в ельнике, выше - обрывисто и скалисто.
 Подъезжаем. Хибиногорск. Выскакиваю на мороз. Белесый сумрак, горы, столпотворенье вагонов и - то горе - деревянных, стандартных домов. Среди них несколько трехэтажных, каменных. Все новенькое, свежее. Какой-то бородач - вместо носильщика. Барак, прикинувшийся станцией. Камеры хранения и толку нет. Ищу обещанную мне со станции Академии наук лошадь. Ее тоже нет. Пять минут мотанья. Спешу с бородачом к кооперативу: тут, говорят, автобусы. "Автобус" - грузовик со скамейками, открытыми небесам и морозным ветрам, подходит. Стремительно взбираюсь и тогда только спрашиваю, куда он идет. На 25-й километр. Но этой цифири я еще не знаю. Добиваюсь, впрочем, что Горная станция - где-то не в ту сторону и надо слезть у конной базы. Раз "конная", значит, достану там лошадей, и в плечо острая стрела ветра - сквозь шубу и свитер. На глазах - лед.
 Конная база - в барачном и палаточном городке, палатки заметены снегом, в них будут жить всю зиму. В базе тепло и бухгалтерно. "Лошадь? В Академию наук? Можно, только за наличный расчет". Звонки по телефону. "Будет". Звоню в Академию. "Через два часа поедет наша лошадь, захватит вас". - "Спасибо, я уже устроился. Когда выезжает Ферсман в тундру?" - "Двадцатого". Та-ак! Значит, четыре дня я сижу на станции Академии наук! Переодеваюсь в валенки. Старик-возчик, отличный конь, финские санки. Едем. Отсюда - 8 верст. Назад по дороге, на боковую - через озеро
 - все между горами - по глубокому снегу, ныряя в сугробы. Возчик рассказал, что у озера живет один-единственный саам с семьей... С озера - на морену, обросшую лесом, узкой дорожкой, с увала на увал, иногда круто. На морене свалены части стандартного дома - будет строиться еще одна база. Спуск лесом, колдобинами, в каменную тундру. За ней и за озером Малый Вудъявр видны домики. Там горная станция.
"Тиетта" - так назвали домик люди Ферсмана, чтобы саам, живущий у озера, и такие, как он, живущие еще дальше в тундре, правильно поняли людей, приехавших преобразить их край.
"Тиетта" - слово саамское, и вбирает оно в себя сразу три русских слова: "знание", "наука", "школа".
"Тиетта" - дом Ферсмана, который по частям перевозили двести оленей. В 1930 году этот дом поставили как базу горной научной станции Академии наук СССР.

19. 12.1931

 Путь на оленях от озера Малый Вудъявр в Хибиногорск и в Апатиты - 35 км. Ночь у рыбаков.
 Не спится. Полная тьма. Какая сегодня погода? За окном - ясь. Значит, оттепель. Встаю с Пораделовым (подрывником. - В. Л.). Сборы в дорогу. Все необходимое из кладовой - чайники, кружки, спальные мешки, хлеб и пр. В валенках сегодня ехать нельзя - промокнут, мне дают сапоги... Около 11.30 подъезжают олени. Выезжаем...
 Туман, полусумрак, тяжелый снег. Распластываются ноги оленей. Олень правый, боясь отвеса, жмется к среднему. Быстрый бег. У "Могилы туриста" сворачиваем с дороги на целину - едем тундрой, медленней. Густой туман рога передних оленей ветвисты и странны в тумане. Ногам в сапогах холодно... Река, лед и скользь саней по льду. В тумане только кустарник тайги - голые ветки. Вода на льду. Держусь крепко. Слева выплывает гора. По подножью горы - бледные фонари автомобиля без лучей. Выезжаем на дорогу мимо палаток и домов Хибиногорска, остановка у кооператива No 4. Сразу толпа любопытных. Просто осада. Сгрудились - никогда не видали оленей. Вопросы - что едят, много ли мяса, сколько весят, почему такие откормленные, издалека ли мы, что мы продаем и пр. Ждем Пораделова, который должен получить продовольствие по наряду. Ждем около часа. Приходит. Надо получать в кооперативе No 8. Едем толпа бежит сзади, галдя, пугая оленей, олени путаются в упряжке. Один зацепился ногами за телеграфную проволоку, сам - на пень, выволокли, ругаем толпу, олени выскакивают полным ходом, и толпа остается сзади. Вверх по улице. Чуть где остановка - сразу толпа. Встречные водовозы, опять толпа, порваны тяжи, скрепляем их - дальше. Уже темно. На снегу у кооператива останавливаемся. Подъезжает лопарка Анна на своей упряжке. Вместе поедем в Апатиты. Кооператив. Потухшее электричество. Агент, проверяющий списки пайщиков. Получение продовольствия. Толпа меня принимает за лопаря В 4.30 выезжаем в Апатиты. Темная дорога, туман, снег, фонари встречного автомобиля - мы съезжаем с дороги, пропускаем его, - опять толпа, галдящая и бегущая сзади. Анна бежит сбоку и вскакивает на ходу. Быстрый бег...
 Если рога луны кверху - будет мороз. В тучах прорвалась луна. Рога кверху. Гоним оленей. Холодно. Разговоры о ягеле. Мерзнут руки и ноги. Ночь синеет, вдали огни - это Апатиты. Горы кончились, едем леском по ровной дороге - очень быстро. Переезжаем жел. дорогу, вдоль нее. Навстречу легковой автомобиль. Туман развеялся - слепят фары. Съехали с дороги. Но автомобиль слепит оленей, они заметались перед ним, он сбил их, стучат рогами, кучей тормошатся. Я держал белого за рога, меня сбило в круг оленей, сдавило, Зацепив сани, автомобиль поволок их. И сразу - отцепились, автомобиль остановился. Осматриваемся - все целы. Кричу: "Давай вперед" - и автомобиль уходит, а мы мчимся дальше. Проезжаем станцию, поселок, опять лес - едем ночевать к местным. Леском. Засияла глубоким светом луна, красиво очень, выезжаем к берегу Имандры, здесь на берегу парусно-моторные боты. Несколько барачных домов, заезжаем за один из них. Приехали. Нас окружают, здороваются, ведут в барак. Длинный коридор барака, справа и слева - клети. Именно - клети: два шага в ширину, пять в длину. Все остальное пространство занято "двухэтажными" нарами. Семья: 8 человек. Один из них на верхней наре лежит в крупозном воспалении легких. Ребятишки, один грудной. У окна - стол. Громадная балка поперек дощатого потолка, словно давит всех. Под потолком два весла. Весла, стойки нар, нары, стены, всюду набитые полки, обвешаны барахлом - одеждой, кожами, кусками шкур, бельем, веревками; к потолку привешены гармонь, в углу лыжи, тулупы. Под нижними нарами мешки, корзинки барахло. Эта клеть ничем, кроме холстинной занавески, не отгорожена от других - таких же. Весь барак - в голосах, в плаче детей, как теплушка 1918 года. Максимальные стремления хозяев сохранить чистоту. Паразитов нет. Стол вымыт, одеяла. Подушки чистые. Но обстановка ужасающая...

 " 20.12.1931

 ...Часов в 12 пришли олени, мы позавтракали ухой, соленой ужасно, и такой же соленой рыбой, выпили чай. Старик подстругал, докончил новые сани. Мы выехали - 6 саней, 14 оленей, нас трое: на передних санях - Сергей, на вторых - я, третьи - под грузом, на 4-х - Пораделов, а на 5-х навалены шестые сани, запасные.
...Легкий морозец, снег хорош, олени бегут легко. Но дышат они, как паровозы, высунув на бок языки...
 Дальше - по озеру. Тьма, розовое - небесное, оранжевое, нездешнее озеро - трудно поверить, что это полоса зари на западе неба. Над ней облако острое, как горный хребет, над ним - зеленое, но не от луны небо. Это расходится и начинается справа луна. Снега на озере почти нет, розовое пространство, быстрый бег оленей, справа великолепные горные хребты, снежные, с цирками, залитые луной, то ныряющей в облака, то парящей над миром. Я полон радости, мы все поем, я горланю стихи, я стою на санях, я счастлив и весел - давно не было так. Я смотрю на оленей, на их ветвистые рога, на лунный снег, на чудесные горы...
 Виден берег озера, а вдалеке - снеговые горы, Там Мончетундра. Огни Имандры - мы правильно ехали...
 ...Зимой 1931года, полярной ночью за полярным кругом, четверо исследователей, составлявших полярную геохимическую экспедицию, мчались по ледяным озерам, по снежным горам - "варакам", по глухой, не ведающей людей тундре на оленьих нартах. Это были Александр Евгеньевич Ферсман, геохимик Александр Федорович Соседко, Коля Пораделов и Павел Николаевич Лукницкий.
Мончетундра была тогда еще не исследована, и пользовались они составленной Ферсманом картой на кальке. Исследователи направились в Мончетундру, где не было ни единой избушки и вообще никаких признаков жизни, нашли горный хребет Нюдуайвенч, заложили в скалу динамит, и Коля взорвал его. Ферсман мял в руках, нюхал, пытал кислотой зеленоватую породу и вдруг весело и лукаво воскликнул:
 - Здесь будет город!
/ Вера Лукницкая. Перед тобой земля. /
 Продолжение следует..