Лето летит
После дождей приезжаешь на кордон на моторной лодке, а трава поднялась выше плеч. Идешь от пристани, замечаешь, как за неделю изменился рисунок следов на дорожной грязи. Раздвоенные копытца кабана и косули, отпечатки лисьих лап. По краю ямы, где кабан в грязи купался, прошла енотовидная собака. Кабан обкопал старый пень у дороги, пока меня тут не было. Неделя промелькнула зарницей. Прошелестела медленным серым дождем по изнанкам листьев. Пока шли дожди, зацветали все новые травы, перемешивались цвета. Выходишь к Липовой горе и не узнаешь запестревший неровный луг. Уходишь дальше, над головой несется серое, сухое уже небо, липы шевелятся впереди, роняя цвет, попорченный тлей. Ступаешь в колею – замечаешь, как разросся подорожник, как снизу доверху стало гуще и глуше. Зеленые монетки лугового чая. Золотистые лепестки лютиков. Видишь – новые тропы натоптаны, примята высокая трава. Больше ничего не видишь за зеленой стеной, не знаешь, за каким стволом спрятал рыло скрытный мохнатый вепрь, кроны смыкаются, и робеешь в этой гуще слегка. Шорох листвы, низкие голоса дроздов. Спускаешься с пригорка – попадаешь на широкий заливной луг. Близко к дороге подходит тихий ивняк, в недра которого тянется звериная тропа. Дальше сырая темная трава – прибежище гнуса. Широко распахнув глаза на пойменную панораму, ловишь глазом мошку. Глаз слезится, взъерошенные дубовые перелески влажно блестят и двоятся, плывут синие дали. В отворот сапога падает темнотелая улитка с хрупким янтарным панцирем. Их много в траве, они тянут темные влажные рожки и ползут медленно. Достаю улитку из сапога аккуратно, стараясь не раздавить, и бросаю в луговую волну. Налетает ветер, небо теряет однородность, вот-вот прорвётся вечерняя лазурь. Потоки прохладного воздуха уносят мошкару, под низким облаком птицы проносятся черными точками. Бинокль двоит немного, изображение далей не резко. Луга пусты.
Дорога к озеру идет мимо отцветающей шиповниковой гущи. Уже не тот аромат что прежде, вместо розовых лепестков – зелёные тугие ягоды. Кабаны истоптали урез воды, лежали в грязи возле бобровой плотины. Следы нечёткие, размыты дождями. Замечаешь, что что-то не так: рухнул большой дуб, стоявший на берегу протоки. Падая, ободрал ветвями крапиву и хвощи на склоне. Крона еще зелена, листва свисает до обмелевшего дна протоки, как живая. Хочется куницей взобраться на толстый ствол и увидеть сверху плоскость озера, ярко-зеленые заросли телореза, дремлющих уток. Ранний вечер, я иду на свой наблюдательный пункт возле бобровой норы. Прислонившись к дубовому стволу, вдыхаю затхлый запах ластовня. На воду слетает белокрылая крачка, вода выплёскивает серебряную рыбку. Озеро смотрит в меня большим голубым глазом, небо разъяснилось. Под землей завозились бобры, у выхода из норы показались пузыри, пошли круги по воде. Усатая мокрая голова приподняла лист кувшинки.
На обратной дороге, в сумерках уже, обнаруживаю себя на клубничной луговине. Брожу медленным зигзагом, как кабан, раздвигая травы, думаю о своём, глохну от треска коростеля. Последние ягоды - по запаху в ледяной росе. Тусклое небо темнеет к горизонту, просвечивает тонкий месяц. Заросли молчат, зябкий туман ложится на острия осоки.
Иду на кордон и напряжённо вглядываюсь в темнеющую округу. Днем мысли в голове всякие летучие, а теперь, когда золото заката стекло к лесным корням, ты весь – зрение и слух. Ожидаешь оживания ночи в форме большого зверя – темной тенью на дороге, фырканьем и треском в зарослях. На лугу трава шевельнулась, и тут же подробность мохнатой жизни потонула в сумерках. Луга глухи, сумрак смешался с туманом. Прохожу пустой темный осинник, тут уже и кордон (пустой одинокий дом). Округа безжизненно молчит, только коростель вдали. Как-то пусто и грустно вдруг. Не заходя в дом, прохожу к старому огороду, к сосне-чесалке, у которой я часто вечерами видела кабана. Пытаюсь в свете месяца разглядеть темное пятно, движущееся по поляне, или расслышать вдали звериные голоса, чтобы как-то ожила для меня этим вечером округа. Но только туман и сумрак, нудный комариный вой в наступившем зябком безветрии. Ухожу в дом.
Затворяю дверь, снимаю сапоги, полные мелкого лугового сора. А из лесной тени, тем временем, выступает хитрый кабан и, неузнанный, проходит полосой тумана к подножью Липовой горы. Лето дальше внимательным мягкокрылым козодоем летит, ползет по сырому листу чернотелой янтаркой.
2010,Брыкин Бор.
Свидетельство о публикации №218063000664