Жара в тайге

*
Слепни облепили горячую поверхность вездехода, но если человек пройдет мимо, насекомые бросят машину и устремятся за ним, окутают черным жужжащим облаком. Из-за слепней и жары днем на болоте невыносимо, приходится работать ночью. А ночи белые, светлые, тусклые, матовые.
Ночью надеешься на прохладу, ждешь ее с шага на шаг, но лес еще не остыл. Чуть потянуло с болота свежестью и снова теплый, сухой, с примесью гари воздух. Даже жаба, переходящая просеку – теплая и сухая. Только в пойме ручья сырой прохладный туман, а в тумане кулики. В ручье воды мало, и та – теплая, с привкусом замора.
Потом поднимется красное солнце, а вместе с ним из травы – мошкара.
*
Стрекозы ловят слепней, у некоторых слепней пронзительно синие глаза, синее неба. Стрекозы – боевые вертолеты, спасибо им. Один такой вертолет задевает меня шуршащим крылом, схватывает слепня и уносит, у обоих глаза в этот момент будто тонированные стекла, не выражающие ничего. Что-то предсмертное выражают только подергивающиеся ножки жертвы.
*
Осока в низинах на солнце дышит горячо, плотский у нее запах. Лес пахнет молодыми пихтовыми веточками, на болоте скоро поспеет морошка. От летних таежных запахов голова кругом днем и ночью. Потом или привыкаешь, или уже не так жарко, спокойнее.
*
Лес полон мелюзги, которая ходит в траве, пищит, учится летать. Возле избы выводок рябчиков, белому коту с кисточками на ушах – все равно. В зарослях иван-чая под окном – глазастые гусеницы молочайного бражника.
Дни напролет фифи сидит на верхушке ели и кричит (когда только успевает есть?). Бестолковые дети куликов в пойме бросаются под вездеход. Утка-мать, в ближайшем ручье в любой момент готова изобразить из себя подранка, всерьез, исступленно. Самка чирка мелкая – что-то в ней есть слабое, жалкое, совестно каждый раз, что беспокою.
Из осинового подроста с писком взлетает нелепое что-то, круглое – будущий рябчик, пуховой еще, сидит на ветке.
*
Жара оборвалась грозой, обвальным ливнем, ломанувшимся на лес, распаренный как банный веник. Хлынул на тропинки, а они не принимают воду, вода скатывается. Дни спустя – тропинки будут напоминать покинутые русла. Град колотил по листьям, под которыми пряталась лесная мелочь, падал на перегретую землю и тут же таял. Когда все лесные выемки заполнились водой – отовсюду повылезли жабы, не помнящие себя от счастья.
*
На следующий день было уже на двадцать градусов меньше (то есть — плюс десять), и воздуха больше, жить захотелось вширь и вглубь. До этого хотелось только холодной воды.
*
Кулики хвалят свое болото, свой кочкарник, в такой тональности, что за душу берет. Походишь подольше по пойме, начинаешь им верить. А ведь ни морошки, ни благородных сфагновых мхов, ни тысячелетних торфяных залежей – низинное болото, осоковый кочкарник, в котором все ноги себе выломаешь. Что река наелозила, тем и богаты: гривы -понижения, гривы - понижения, сора. И протока – с глинистыми берегами…
*
Опять потеплело. Мошка вьется у самого лица, с потоком воздуха затягивается в ноздри, бросается в глаза – как в озера, и гибнет без толку. Мешает дышать и смотреть, и спасет только порыв ветра. Чихаю и тру глаза. А как звери? А как маленькие, недавно родившиеся звери? Бедненькие.
*
Редкие звери кабаны доверчиво поселились на ручье, в охотугодьях N. возле самой охотничьей избушки. Изрыли лес, ходят по ручью, купаются на мелководье – где и воды почти нет, одна грязь, и (судя по следам) валятся потом в голубоглазые заросли незабудок на берегу. А на тропинке медведь наложил кучу. Где же еще ему было ее наложить, как не на нашей тропинке.
*
И протока Байбалак – с глинистыми берегами и татарским именем…
Одни Божьи творения любить труднее, чем другие. Легче любить бурундука чем червяка, легче любить веселую речку с песчаными берегами, чем глинистую протоку, похожую на болезненную трещину земли.
*
Потом я отправляюсь на Черный мыс, и когда сижу там, уже почти ночью, на высоком берегу, слышу – как на обсохшем мелководье попукивают метановые «вулканчики». Пускают пузыри в жидкую, железистую грязь, из которой торчат ветки мертвых деревьев.
*
На Черном мысу стоит балок, обитый железом. Внутри – комары, бабочки, жара, удушливая затхлость. Снаружи – все тоже самое, но воздух посвежее. Жгу на отмели костер из сушняка, принесенного рекой. Очень тихо. Луга кажутся сенокосными, но это мой европейский взгляд – на самом деле их человек не касался. И шума трактора я не услышу, и музыку «тынц-тынц-тынц» отдыхающих людей. Только вертолет пролетит. И вороны, их карканье над пересыхающей протокой – такое дикое. Выводок ворон – звонкие птицы в тишине, пугливые – не город же.
*
В самое жаркое время иду поспать в балок, чтобы продолжить работу, когда станет прохладнее. Засыпаю среди комаров и бабочек. Тихий насекомый гул. Просыпаюсь от вороньего грая. Что такое? Выхожу на берег. Вот в чем дело: вороны съели мою еду, которую я, по глупости, оставила. Съели хлеб, а банку язя в томате поваляли, но вскрыть не смогли.
*
Хотелось купаться, но к воде подойти можно только провалившись по колено в глину. Но одно твердое место нашла – а там рыбы бузили, то и дело выставляя из воды красные плавники. Подошла – подняла муть. Исчезли. А потом опять плавники замелькали. Что за рыбы были? Показалось, не маленькие. Рассказала потом Илье, он говорит: небось чебаки.
*
Если не хочется идти – то надо. Душно, жарко. Но надо как раз. Сколько раз уже так было. И точно. Иду по высокому осочнику, вдруг чувствую – не одна я здесь. Осока зашевелилась. Барсук ломится как огромный важный еж. Я к нему с фотоаппаратом, он пыхтит недовольно. Раздвигаю осоку перед его мордой – он набычился и чуть не цапнул за руку. Отдернула руку – да, наглеть-то уж совсем не стоит. Постоял, потом развернулся и дал деру. Догонять не стала, стояла на лугу и хохотала. Спасибо, такой сюрприз.
*
И еще на один сор идти не хотелось. Потому что, если 30 градусов жары, то 500 метров по кочкарнику умножай на 10. Но сошла с вездеходного следа, потопала. И вдруг из осоки – лебединая шея. Этакое семейство с белыми аристократическими шеями – родители и три кудлатых лебеденка. Взрослый лебедь взлетел и кружил надо мной, кричал, пока я, второпях, делала описание растительности. А растительности-то было не густо, всю повыдрали. Лебедь летал – все выше, все шире круги – а ведь если бы спикировал, как бесстрашная крачка … Но нет, не пикировал. Когда ушла – долго еще летал, кричал. Потом успокоился – и снова тишина, затаились.
*
Белыми ночами ходят лоси по лугу. Ходят и по лесу, и к нашему стационару подходят по ручью. Мы спим – не слышим. А если не спать – можно увидеть лосиху с рыжим лосенком, бредущую по осоке. Ночной туман, поднимающийся над сорами, рассвет в сверкающих каплях. Вот только мошки, кажется, вообще не спят.
*
Однажды проснулась в одной постели с личинкой божьей коровки… Бедненькая личинка. Смахнула ее на пол, потом не нашла больше. В какой-то момент из иван-чая пропали все гусеницы. Илья на Кабаньем ручье после дождя встретил большого красивого слизня, принес домой. Теперь слизень переползает с гриба на огурчик, в капустном листе дыру проел. Оказался икряной, отложил икру в мох. И где только она в нем умещалась. Чуть отошел от икрометания – и снова за еду. Толстый, янтарный, с черными тонкими рожками.
*
Морошка поспела, из красной стала нежно оранжевой, а потом на солнце начала блекнуть, сохнуть. Мох пружинит, когда идешь по нему, а по пути на болотные озера – морошка, морошка, да прошлогодняя черная клюква. Ягоду берешь – горячая. Фифи на дереве кричит и гудят слепни, а озера лежат очень тихо и благостно. Добрался до просвета в ряме – можно попить из озера вкусную воду с облаками. А одно озеро называется Травленое – говорят, там рыбу травили. Но я на нем не была, была на других. Там полосатые окуньки выплывают из-под сплавины, растут два вида кубышек, выдра живет…

Июль 2012, научный стационар «Мухрино», ХМАО-Югра